Я не пошла прошлой ночью домой к Лиаму: как только я под безобидным предлогом (выгулять Милли) собралась покинуть дом, Брайан сорвался с места и исчез где-то в холле. Вернувшись пару минут спустя, он уже был одет в свой всепогодный пиджак и держал в руке поводок Милли, готовый пойти вместо меня. Попрощавшись с сыном самым коротким словом из возможных – сказав «Пока!», – Брайан ушел, хлопнув входной дверью. Оливер и я очень удивились такому поведению. Я предложила ему выпить чашечку чаю, съесть еще несколько бисквитов, но он отрицательно покачал головой, объясняя, что уже и так поздно, а ему еще надо успеть в Лестер. Теперь я смотрю на часы в кухне. Кажется, Брайан уже вечность как ушел на работу, но сейчас только без десяти девять. Если Лиам хоть чем-то похож на Оливера, то он сейчас, должно быть, спит сладким сном. Я ставлю чашку кофе на стол и встаю. Возможно, если я проделаю долгий путь к его дому, то наконец-то проснусь. Успею к половине десятого, если срежу дорогу через парк. Нет, я передумываю, стоит мне только войти в комнату с дедушкиными часами. Надеваю пальто. Сначала надо позвонить. Что-то не так – снимаю пальто. Надо не позвонить, а послать сообщение. Тогда я не разбужу никого, если дома у Лиама спят. Но вот ведь незадача: у меня нет мобильного номера Лиама, только городской.

А вот у Шарлотты мобильный Лиама наверняка есть.

Я бегом взлетаю на второй этаж и вхожу в комнату дочери, но медлю в дверях. Где же ее мобильный? Я не видела его с момента аварии.

Две недели после того, как Шарлотту госпитализировали, я не заходила в ее комнату, не трогала ее вещи – даже испачканные тушью ватные диски так и остались валяться на ее туалетном столике, грязные лифчики и трусы запихнуты под кровать, а по полу разбросаны журналы. Я рассудила, что сильно расстроюсь, если уберусь в этой комнате – словно вымету все следы присутствия моей дочери. А если она никогда не проснется?.. Покажется глупым со стороны, но я была в шоке, – чем еще объяснить, что я не заметила ее телефон в чистой пластиковой сумке, в которой лежали и другие вещи Шарлотты, которые отдала мне медсестра?

Ну да, это был обычный набор вещей: кошелек, косметичка, расческа, но телефона там не было. Почему? Ведь подобно большинству подростков Шарлотта была очень привязана к телефону, буквально не выпускала его из рук.

Недели через три после аварии шоковое состояние наконец слегка прошло, а желание оставить в комнате Шарлотты все, как есть, окрепло. Беспорядок я воспринимала не как просто беспорядок, а как знак того, что Шарлотта не умерла, а просто заболела и с минуты на минуту может сюда вернуться. И именно тогда я нашла дневник.

Я открываю двери стенного шкафа, роюсь в ее вещах. Там есть кое-что, что я никогда раньше не видела: жакет от Вивьен Вествуд и платье (должно быть, очень дорогое) с ярлыком, на котором красуется монограмма VB (Виктория Бекхэм, вероятно?), я перекидываю платье через руку, но тут же вижу еще кое-что: пару джинсов фирмы «Дизель». Надо перекинуться с Оли парой слов, когда в следующий раз его увижу.

Закрываю двери шкафа. Вспоминаю, что водитель автобуса ничего не говорил о мобильном телефоне, да и никто из свидетелей о нем не упоминал, а учитывая то, что полиция тут же оцепила место происшествия, этот телефон могли просто не заметить, валяйся он сломанный рядом.

Или Шарлотта куда-то его спрятала. И если так, то ей было что скрывать, да?

Открываю контейнер для носков и роюсь в нем. И там тоже ничего. Я достаю какие-то папки и тетради, просматриваю их. Телефона нет. Его нет ни в ее обуви, ни на полке за книгами. Снова берусь за контейнер для носков, разворачиваю каждую пару, но ничего не нахожу. Минут пятнадцать-двадцать трачу на то, чтобы осмотреть буквально все в комнате – вывернуть наизнанку каждый ящик и сумку, но в итоге – НИЧЕГО.

Где же ее мобильный?

Забираюсь под подушку Шарлотты – там лежит ее дневник, достаю его, пролистываю. Я читала его, наверное, десять или пятнадцать раз, но «секрет», который хранила Шарлотта, она ему не доверила. Она делилась на страницах дневника другими заботами и ожиданиями – например, писала о весе, беспокоилась о том, как переспит с Лиамом, о результатах экзаменов, мечтала, кем будет работать и какую сделает карьеру, – но ничего сверх этого, ничего глобального. Ничего о том, что могло бы стоить ей жизни.

Закрываю дневник и засовываю его обратно под подушку. В нем ответов на мои вопросы нет, возможно, они есть у Лиама.

* * *

Уайт-стрит пустынна, только какой-то грязно-рыжий дюжий парень освистывает нас, когда мы идем. Я была возле дома Лиама много раз, но едва ли заходила внутрь. Обычно я оставалась в машине, не выключая двигатель, пока Шарлотта бегала обниматься со своим приятелем, а потом отвозила их в боулинг или в кино. Она никогда не оставалась вечером с ним наедине, а он никогда не оставался у нас, но как-то раз я сказала ей, что если их с Лиамом сердечная привязанность продлится до ее шестнадцатилетия, то я сама схожу с ней к доктору, чтобы тот прописал ей правильные контрацептивы. И когда мы с ее отцом будем уверены, что она в безопасности, мы как-нибудь вечером уйдем, чтобы Шарлотта могла остаться с Лиамом вдвоем. Мне казалось, что я крайне убедительна в своих доводах, – или, как говорит Брайан, до чертиков либеральна, – но Шарлотта в ответ на мое предложение заявила, что это – самая чудовищная вещь, которую она когда-либо слышала. А потом добавила, что если мы хотим узнать, переспала она с Лиамом или нет, то позаботится о том, чтобы заранее дать объявление в одну из местных газет.

Я открываю ворота голубого дома под номером пятьдесят пять. Палисадник выглядит мило: клумбы выкрашены в яркие цвета, не видно ни одного сорняка. Клэр – мама Лиама – должно быть, очень занята. Ах, что бы я дала за то, чтобы и мои пальцы были сейчас зелеными от травы, – мне бы ее заботы!

Вежливо стучу во входную дверь. Занавески в гостиной плотно задернуты, но за ними двигается чья-то тень, кто-то в доме все же есть. Я снова стучу, на сей раз – громче, и слежу за занавесками. Через минуту занавески расходятся, и на меня смотрят два прозрачно-голубых глаза. Они медленно моргают, глядя на меня. Слышу, как скрипит дощатый пол, а потом распахивается дверь. Лиам Хатчинсон, семнадцатилетний дружок Шарлотты, стоит прямо напротив меня, и на нем не надето ничего, кроме тельняшки и боксеров. Кажется, он смущен, и я немного улыбаюсь.

– Привет, Лиам.

Он кивает.

– Миссис Джексон, добрый день.

– Можно войти? У тебя есть несколько минут поговорить со мной?

* * *

Странновато себя ощущаю, сидя в гостиной Хатчинсонов. Никогда тут не была, и не могу перестать глазеть вокруг себя, рассматривая и буквально впитывая взглядом необычные литографии на стенах, разбросанные в определенном цветовом порядке диванные подушки и дорогущий с виду огромный ковер, устилающий пол перед настоящим викторианским камином.

Лиам привалился на диван с другой стороны комнаты, широко развел колени. Вероятно, ситуация кажется ему странной, и он недалек от истины. Когда он впустил меня в дом, то тут же кинулся наверх и через пару минут вернулся уже одетый в джинсы и порванную толстовку черного цвета. И так мы сидели, глядя друг на друга уже несколько минут, и ни один из нас не проронил ни слова. Я сотню раз прокручивала в голове, что скажу ему при встрече, но вот теперь, когда момент настал, во рту вдруг пересохло.

– Ты… – я кое-как начала говорить, – ты, наверное, удивлен, что я пришла.

Он пожимает плечами:

– Вероятно, что-то насчет Шарлотты?

– В общем, да. Ты приезжал ее навестить? Удивлена, что мы ни разу не пересеклись в больнице.

– Не-а, – Лиам берет в руки легкое покрывало золотого со слоновой костью цвета и начинает выдергивать из него нитки, одну за другой бросая их на пол. Мама приберется, когда придет домой. – Я к ней не поехал, не думал, что меня хотят видеть.

– Правда? – я придвигаюсь поближе к Лиаму. – Потому что ты не родственник? Но это не препятствие, друзьям семьи можно туда проходить, и… – я тепло улыбаюсь, – а ты больше, чем просто друг, не так ли?

Лиам ерзает на стуле.

– Ничего такого.

– Прости, я имела в виду, что ты ее бойфренд…

– Говорю же вам, ничего такого.

Я хмурюсь, вероятно, я просто ослышалась.

– Извини, я правильно тебя расслышала? Ты только что сказал, что…

– Правильно. Мы больше не пара. – Лиам отворачивается, кажется, ему тяжело говорить. – Шарлотта бросила меня.

– Не может быть!

Не могу в это поверить. Шарлотта прекратила отношения с Лиамом? Вот так вот просто взяла и прекратила? Я, признаться, думала, что если кто-то из них двоих и устанет от отношений через некоторое время, то это будет Лиам. Шарлотта видела в нем идеал. Высокий, темноволосый, на два года старше ее, симпатичный (чего стоит одна падающая на глаза челка!), носит бандану, – Шарлотта просто «запала» на него год назад, когда один из его друзей пересекся с одним из ее друзей в школьной столовой, чтобы передать Шарлотте, что Лиам положил на нее глаз.

Но она ведь ни единым намеком не дала понять, что у нее в отношениях с Лиамом кризис. Хотя… я перевожу взгляд с Лиама на каминные часы, их тиканье отвлекало от происходящего, наполняя комнату звуком… и время как будто остановилось.

За три недели до аварии – в субботний полдень – Шарлотта только вернулась из города, ездила за покупками. Я сидела в гостиной, читала и слышала, как дверь на крыльцо открылась. Я позвала дочь, интересуясь, купила ли она что-то симпатичное, но Шарлотта меня проигнорировала. Больше я не спрашивала, но приглядывала за ней через открытую дверь. Секунду спустя Шарлотта взлетает вверх по лестнице, белая как полотно. Я зову ее, пытаюсь понять, все ли в порядке, но вместо ответа слышу, как хлопает дверь спальни. Я приподнимаюсь с софы, не понимая, что мне делать. Шарлотта – не избалованный ребенок, и особенно это видно, когда она расстроена. Обычно она не позволяет мне ее обнять и отдергивает руку, если я ее ненароком коснусь. Она явно в стрессе, так ведут себя все подростки. Стоит пару минут постоять у выхода из школы и понаблюдать за ними, чтобы убедиться в этом. Шарлотте, чтобы закончить школу нормально, приходилось заниматься даже по выходным, ей помогал ее учитель.

Я села обратно на софу и позже ночью спала плохо. Снова снились старые кошмары, и меньше всего мне хотелось выяснять отношения с пятнадцатилетней девочкой. Она знала, где я, – поэтому я взяла книгу и начала читать с того места, где прервалась.

* * *

– Вы порвали в субботу? – спрашиваю я у Лиама. – Около девяти недель назад, верно?

Он рукой проводит по лицу.

– Нет, это было… – он затрудняется назвать срок, видно, что борется с собственными эмоциями. – Нет, мы порвали как раз накануне аварии.

– Почему? – я вся подаюсь вперед, руками обхватываю колени. Почему я раньше не пришла к Лиаму и не поговорила с ним? Как будто с момента аварии пребываю в каком-то тяжком обмороке и только сейчас начинаю приходить в себя. Вероятно, разрыв с молодым человеком и стал причиной, по которой она бросилась под автобус. Никогда сердечные отношения не причиняют такую боль, как в юности. Тебе кажется, что небо падает на голову и ты никогда снова не полюбишь. Или тебя не полюбят. Правда, ни о чем таком Шарлотта в дневнике не писала.

Лиам встает, пересекает комнату и берет гитару со стойки, которая расположена рядом с книжным шкафом. Потом садится обратно на диван и берет несколько аккордов.

– Лиам? – Напоминаю ему о себе, потому что он словно забыл, что я в комнате. – Почему Шарлотта порвала с тобой? Как она это объяснила?

Лиам смотрит на меня пустым взглядом.

– Когда она порвала с тобой, то как себя вела?

Лиам вздрагивает и говорит:

– Понятия не имею. Меня там не было.

– Не поняла?

Он смотрит на гитару, наигрывает еще несколько аккордов, потом прижимает струны ладонью, гася звук, и переводит взгляд прямо на меня.

– Она бросила меня, написав эсэмэску.

Я чувствую, что Лиам не хочет обо всем этом говорить. Желает, чтобы я поскорее ушла. Но я не могу.

– Что она написала? В той эсэмэске? Если ты, конечно, не возражаешь, что я спрашиваю.

– Она была немногословна. – Лиам лезет в карман брюк и бросает мне что-то маленькое, черное, пластиковое. Оно падает на диван рядом со мной, а Милли делает стойку, заметив этот бросок. Телефон Лиама. Я смотрю на Лиама, и он кивком дает понять, что все о’кей, что я могу залезть в его телефон и посмотреть своими глазами. После этого возвращается к своей гитаре.

Открывается сообщение от Шарлотты. Я читаю и удивленно поднимаю взгляд на Лиама.

– И все?

Он кивает.

Я перечитываю эсэмэску.

«Все кончено между нами, Лиам. Если ты меня любишь, то больше не побеспокоишь».

– Лиам, а ты спрашивал ее о причине?

Но Лиам не отвечает. Он рассматривает ковер, притоптывая по нему. Топ, топ, топ.

– Лиам? Ты меня слышишь?

– Что? – Он даже не поднимает на меня глаз.

– Ты с ней после этого общался?

– Конечно, – Лиам делает движение, как будто собирается поставить гитару на пол, потом передумывает. Снова прижимает к груди, щекой прижимается к грифу. – Вы же не получали эсэмэску, в которой вас бросают, и потом не названивали, чтобы узнать, что черт подери произошло, так ведь? Так не делают, если все еще любят.

Милли утыкается мне в ногу и сопит.

– Что сказала Шарлотта?

– Ничего не сказала, – Лиам смотрит прозрачным взглядом, как будто выбыл из этого раунда. – Она бы не ответила на звонок, а я ей писал, писал километры эсэмэсок, но она все молчала. – Он трясет головой, осознавая, что я хочу его спросить. – Понимаю, миссис Джексон, что она ваша дочь, но я не заслужил такого обращения. Не заслужил, чтобы меня бросили эсэмэской без всяких объяснений, а потом игнорировали, словно я, мать вашу, вообще не существую…

У меня сердце рвется на части. Часть меня тянется навстречу Лиаму, чтобы обнять его и хотя бы частично разделить с ним боль. Другая часть хочет спросить, спорили ли они, сделал ли он что-то, что могло бы заставить Шарлотту бросить его, вот так вот резко бросить. В итоге я решаю не делать ничего – не обнимать, не спрашивать. Кажется, Лиам сейчас заплачет, не хочу расстраивать его еще больше, не должна этого делать, если хочу еще хотя бы раз с ним поговорить. Поэтому встаю и дергаю Милли за поводок, чтобы и она поднялась.

– Прости нас, Лиам, – говорю ему, – я и понятия не имела, Шарлотта вообще ни словом не обмолвилась.

Парень тяжело вздыхает, скрещивает руки на груди и отворачивается, давая понять, что разговор окончен.

И только на полпути домой я понимаю, что не выяснила одно обстоятельство, которое хотела, когда шла к Лиаму. Я не спросила, был у них секс или нет. И теперь уже никак не вернешься и не постучишь вот так запросто в дверь, – Лиам точно не в том состоянии, когда согласился бы об этом говорить. Не знаю, что побудило Шарлотту сделать то, что она сделала, но даже для подростка поступок жестокий. А что, если Лиам сделал что-то и заслужил такое обращение? Иной раз требуется разорвать отношения так тихо и аккуратно, как только можешь.

– Ну вот, Милли, мы и дома! – говорю я собаке и вставляю ключ в замок, поворачиваю его, распахиваю дверь. – Дом, милый дом.

Голос застревает в горле. На коврике у двери лежит открытка, картинкой вверх. Я начинаю дрожать и все же наклоняюсь, чтобы поднять ее.

– Остановись, Сью, – говорю себе, – перестань так сильно дрожать, это просто открытка.

Но как только я беру ее в руки и читаю, у меня в ушах звенит. Зрение затуманивается, я хватаюсь за дверной косяк, с трудом моргаю, чтобы прогнать белые снежинки, которые появились в глазах. Но понимаю, что слишком поздно. Сейчас я упаду в обморок.

* * *

Пятница, 13 октября 1990 года

Спустя примерно две недели с тех пор, как Джеймс сказал, что любит меня (и в подтверждение этого мы провели почти весь уик-энд, не вылезая из постели), я так еще и не попала к нему домой. Все, что я знала о его доме, это то, что там три спальни и терраса, что расположен он возле Вуд Грин. Хеллс уже беспокоилась. Она говорила, что, если парень за шесть недель, пока ты с ним встречаешься, не позвал тебя к себе домой, шел бы он лесом. Значит, ему есть что скрывать. А я отвечала ей, что мне как-то нет до этого дела, что ночевать в отелях было для нас приключением, а оставаться у меня спокойно и естественно, но она-то все равно чувствовала, что я несу чушь. Просто если ты с кем-то дружишь с десяти лет, ты ему так легко мозги не запудришь.

– А тебе в голову не приходило, что он может быть женатым? – как-то спросила Хеллс за завтраком.

Я призналась, что, да, приходила эта мысль, но кольца на пальце он не носил, никогда не юлил и ни разу – вообще ни разу! – не обмолвился ни о жене, ни о детях. Даже о том, что у него до меня была подружка, ничего не говорил. А я ему все рассказала о Натане, даже о Руперте и о том, что мы с Рупертом по пьянке переспали, пока еще были студентами, и это все было задолго до того, очень задолго, когда я познакомила Руперта с Хеллс и они начали встречаться. Но вот Джеймс ни разу даже не упоминал женского имени. Хелен считала, что это странно, что его скрытность означает лишь одно: ему есть что прятать. Я же настаивала на том, что некоторые люди особенно пекутся о своей личной жизни и никого туда не пускают, а прошлое вообще предпочитают не вытаскивать на свет.

– И что теперь? – спросила Хеллс. – Он что, сбежал из тюрьмы? Или как?

Мы обе засмеялись.

– А может, – она просияла, – он все еще живет с родителями?

Тут я смеяться перестала. Предположение Хеллс не было таким уж неправдоподобным. Джеймс продолжал сбегать из моей квартиры в самое детское время, объясняя это тем, что ему нужно переделать кучу вещей, и как бы я его ни допрашивала, он не выдавал никаких подробностей, продолжая говорить, что должен заниматься скучными делами и что мне все это вряд ли будет интересно.

– Ну сто пудов женатый, – Хеллс вынесла вердикт. – Почему бы еще он срывался с места и не говорил тебе, куда именно идет и что будет делать?

Перед тем как Хеллс пошла обратно на работу, она взяла с меня слово, что я перестану ходить вокруг да около и потребую у Джеймса, чтобы он отвел меня к нему домой, или пообещаю расстаться с ним. Я вообще-то говоря не была настроена ставить ультиматумы, но пообещала Хеллс, что поговорю с Джеймсом завтра во время обеда. Уверена, что причиной всему какая-нибудь мелкая ерунда. Но почему мне тогда так плохо?