Я волнуюсь настолько сильно, что у меня дрожат руки. И, чтобы никто не заметил этого, я сцепила их на коленях, время от времени задумчиво щелкая застежкой ремня безопасности. Мы уже почти на месте. Осталось совсем чуть-чуть. Наконец-то…

— Мисс, ремень должен быть застегнут. Мы приземляемся.

Появившаяся словно из ниоткуда стюардесса, высокая, светловолосая, загорелая и до невозможности стройная, указывает на табло со светящимися знаками над нашими головами. Я торопливо киваю головой и отправляю металлическую деталь на место. Стюардесса не обращает внимания на мои извинения, мельком улыбается моему соседу, сидящему у окна: тот поднимает голову от газеты и — как всегда, когда стюардесса проходит мимо, — одаряет ее приветливой улыбкой. А затем она удаляется, чтобы продолжить обход.

Мужчина смотрит ей вслед. Заметив, что я наблюдаю за ним, недовольно хмурится и, прежде чем снова приняться за газету, бросает на меня сердитый взгляд, словно это преступление — злить стюардессу. Кажется, с момента нашего вылета из Чикаго он впервые по-настоящему обратил на меня внимание.

Не то чтобы это было плохо, я вовсе не хочу ему понравиться. Но все равно как-то обидно: даже если бы я считала его привлекательным, у меня не было бы ни малейшего шанса рядом с высокой блондинкой, поскольку я представляю собой полную ее противоположность: низенькая и бледная. В принципе, у меня тоже светлые волосы, но светло-рыжие, с ударением на слове «рыжие». Это единственное, что бросается в глаза в моей внешности, но поскольку именно эта рыжина в ответе за то, что на солнце я становлюсь красной как вареный рак и мне никогда не удается по-настоящему загореть, то я бы с удовольствием отказалась от нее.

Моя сестра Хоуп всегда пытается видеть во всем положительные стороны и считает, что я похожа на английскую розу. Вот только, наверное, ей просто хочется меня утешить, поскольку сама она принадлежит к числу золотоволосых загорелых красавиц этого мира, которые оказывают гораздо более заметное воздействие на мужчин вроде моего соседа у окна.

Краем глаза наблюдаю за ним. Кстати, выглядит он довольно неплохо. Темные волосы, ухоженный, костюм хорошо сидит. Пиджак он снял сразу же после старта, и, когда он поднимает руки, за запахом лосьона после бритья чувствуется запах пота. Но, к счастью, выносить это мне осталось недолго, поскольку мы уже подлетаем.

Мои руки опять принимаются машинально играть с пряжкой ремня. О мужчине у окна я уже забыла, глядя на голубую ткань спинки стоящего передо мной кресла, и мое сердце от волнения снова начинается биться быстрее.

Я действительно лечу в Англию! До сих пор не верится. Моя первая поездка за границу, ну, кроме недельного отпуска с семьей в Канаде, когда мне было тринадцать, — но он не в счет. И на этот раз я еду не на пару дней, а на целых три месяца.

Глубоко вздыхаю. Вообще-то я уверена, что будет круто, но тот факт, что я одна, далеко от всего привычного, немного пугает. «Все будет хорошо, Грейс», — успокаиваю я себя. Наверняка будет…

— Милочка, вы ведь слышали, что сказала стюардесса. Пристегнитесь.

Заговорив со мной, сидящая через проход пожилая дама отвлекает меня от размышлений. Приветливо поглаживает меня по руке, пока я снова торопливо защелкиваю пряжку ремня. Вопросительно смотрит.

— Так сильно нервничаете?

Закусываю нижнюю губу и киваю. Очень хочется еще раз рассказать всю историю о своем путешествии и о том, что меня ждет дальше. Вот только я и так не давала ей спать последние несколько часов, поэтому я молчу. Хоть дама и заверяла меня, что все равно не смыкает глаз в самолетах, но, возможно, это лишь британская вежливость, а на самом деле она страшно устала и считает меня невероятно издерганной.

Ее зовут Элизабет Армстронг, и она из Лондона. Она была в гостях у одного из своих сыновей, который живет в Чикаго, однако сейчас очень рада тому, что возвращается домой. Знаю я о ней и еще кое-что — в общем-то, все. Сколько у нее внуков — трое и, на ее взгляд, слишком мало, что она не любит летать — а кто любит? — и что она по-прежнему тоскует по своему мужу, умершему восемь лет назад. Внезапно, от инфаркта. Его звали Эдвард.

Самолеты тесные, а трансатлантические перелеты долгие, и не остается ничего другого, кроме как знакомиться с соседями, — если ты, конечно, человек коммуникабельный, а не помешанный на блондинках чудак, как тот потеющий тип у окна. Поэтому Элизабет Армстронг в ответ узнала все обо мне: что меня зовут Грейс Лоусон, мне двадцать два года, я изучаю экономику в Чикагском университете и отправляюсь в Лондон потому, что мне невероятно, грандиозно, совершенно невообразимо повезло получить столь желанное место практиканта в «Хантингтон венчурс», на которое я так надеялась.

Не помню уже, сколько раз за время долгого перелета я пересказывала своей терпеливой слушательнице подробности о своей фирме, которые уже успела выучить наизусть. Что она существует уже восемь лет и за это время смогла развиться до масштабов одной из самых успешных инвестиционных компаний. О том, что этот успех в первую очередь основан на инновационном и очень впечатляющем плане основателя компании Джонатана Хантингтона, который состоял в том, чтобы предложить патенты и свежие идеи в области техники, промышленности и торговли нужным инвесторам, дабы из этого союза могли возникнуть прибыльные продукты и проекты.

Я с нетерпением ждала встречи с человеком, который за всем этим стоял: Джонатан Максвелл Генри, виконт Хантингтон, принадлежащий к высшему дворянству Великобритании, неугомонный в отношении того, что касается расширения сферы деятельности, и, если верить соответствующим бульварным газетенкам, один из самых желанных холостяков Англии.

Я показала Хоуп его портрет, обнаруженный в газете, и сестра заявила, что он выглядит действительно хорошо, но очень высокомерно. И тут она права. Но, может быть, не стоит удивляться. Если бы я была столь же успешна, то, возможно, выглядела бы так же.

Я еще очень хорошо помню ту фотографию. На ней он был снят с двумя роскошными гламурными женщинами, моделями с великолепными, едва прикрытыми телами: они висели на нем и смотрели на него влюбленными глазами. Но ни одна из них не стала его девушкой, если верить прилагавшейся к фотографии статье, потому что девушки у него нет. И он не женат, что меня несколько удивляет. Потому что со своими темными волосами и яркими голубыми глазами он действительно выглядит невероятно хорошо. Интересно, почему столь привлекательный мужчина до сих пор свободен?

Я снова вздыхаю. «Это не твое дело, Грейс, — напоминаю я себе. — Вероятнее всего, ты с ним даже не встретишься». В конце концов, он возглавляет предприятие и вряд ли найдет время для того, чтобы лично поздороваться с каждой практиканткой, и плевать, какое расстояние она преодолела.

— А вас кто-нибудь будет встречать в аэропорту? — В голосе Элизабет Армстронг слышится искренняя тревога.

Мне требуется мгновение, чтобы вернуться в реальный мир.

— Нет. Я поеду в город на метро или возьму такси.

Последнее, если все же придется на это пойти, оставит ощутимую прореху в моих сбережениях. Кроме того, это всего лишь план «Б», если идея с метро не сработает. Мне остается надеяться на то, что я сумею быстро сориентироваться, сяду на нужную ветку и доберусь до цели. В противном случае остается только такси. Потому что времени очень мало.

Рейс, на котором я остановила свой выбор, был самым удобным для перелета из Чикаго в Лондон, но по расписанию он должен приземлиться в восемь часов, то есть через четверть часа, а в десять часов у меня уже назначена встреча с Энни Френч, сотрудницей компании «Хантингтон венчурс», которая будет ждать меня на проходной, чтобы показать мне все и рассказать, чем я буду заниматься. А фирма расположена в лондонском Сити, в самом центре города. Если предположить, что мне придется подождать, пока выдадут багаж, времени остается чертовски мало, и вся надежда только на то, что лондонские часы пик на самом деле не так страшны, как о них говорят.

* * *

В конце концов в Хитроу мы приземлились с опозданием на двадцать минут, а потом прошла еще почти целая вечность, пока самолет остановился. Я беспокойно барабаню пальцами по подлокотнику, считаю стремительно летящие минуты. Путь до выдачи багажа тоже неблизкий, и, конечно же, когда мы оказываемся там, наших чемоданов еще нет. Ленточный транспортер пока что неподвижен, а над ним мигает сообщение с номером нашего рейса.

И тут меня обжигает осознание того, что время ожидания можно использовать, чтобы освежиться; я сразу же бросаюсь в ближайшую дамскую комнату, где критически оглядываю себя в зеркале. Это я уже неоднократно проделывала во время перелета, и результат по-прежнему тот же самый: пока что все нормально.

Я быстро проскальзываю в одну из кабинок, снимаю джинсы, в которых была в самолете, и надеваю узкую черную юбку и шелковые чулки, которые все это время лежали в сумочке. То же самое происходит и с зеленой тенниской, которую я заменяю черной блузкой. Единственным цветным пятном становится пестрый шелковый платок, подходящий к моим рыжим волосам. Я торопливо запихиваю старую одежду в сумку, настолько большую, что в нее, наверное, вошла бы половина моего гардероба, из-за чего она является моей постоянной спутницей в путешествиях, и возвращаюсь к зеркалу. Идеально. Моя мама сказала бы, что слишком мрачно: ей всегда хочется, чтобы я надела что-то «повеселее», но мне нравится и так. С рыжими волосами я и без того достаточно яркая. И выделяться на общем фоне еще сильнее мне совершенно не хочется.

Кстати, по поводу рыжей копны: мои волосы уже не лежат на плечах такими красивыми волнами, как в начале перелета, но, слегка подправив прическу, я привожу их в порядок: да здравствует пенка для укладки! Мой макияж, и без того неброский, легко освежить — немного пудры, тушь для ресниц и блеск для губ. Готово.

Зеленые глаза устало смотрят на меня из зеркала, ночь была слишком коротка, и постепенно я начинаю это замечать. Ну да ничего, я молода и охотно готова пожертвовать сном ради двухсот долларов, сэкономленных на билетах.

Рядом со мной в зеркале возникает Элизабет Армстронг, сменив стоявшую рядом со мной женщину. Удивленная, но обрадованная, я оборачиваюсь к ней.

— Ну что, милочка, наведем красоту? В отличие от меня, кстати, вам это делать без надобности. — Она подмигивает мне и опускает руки под струю холодной воды.

Я так и знала — она устала, и в этом виновата я, потому что не дала ей поспать. Несмотря на это, она улыбается, пока мы обе моем руки, и я просто не могу не ответить.

Она немного напоминает мне бабушку Роуз, оставшуюся дома, в Лестере, штат Иллинойс, — маленьком городке, где я выросла. Несмотря на то что бабушка выглядит совершенно иначе — всю свою жизнь она работала, и ее не сравнить с хрупкой Элизабет, — она обладает таким же лукавым чувством юмора.

— Я ведь должна выглядеть хорошо, раз уж сразу еду знакомиться, — объясняю я, хоть в этом и нет необходимости.

Моя попутчица наверняка помнит об этом, ведь на протяжении последних часов я добрых тридцать три раза объясняла ей, насколько важна для меня эта практика, к которой я собираюсь немедленно приступить. Она только кивает.

— Может быть, вас все же кто-нибудь встретит, — говорит она и направляется к сушилке, чтобы автомат сдул с ее рук капельки воды.

Он гудел так громко, что я едва не пропустила звонок своего мобильного. Выйдя из самолета, я снова включила его — только для того, чтобы мне могли оставить какие-нибудь важные сообщения из «Хантингтон венчурс». Но, наверное, я переоценила собственную значимость для фирмы, поскольку единственным абонентом, приславшим мне СМС, оказалась моя сестра. И именно она сейчас и хочет поговорить со мной, это видно на экране. Я поспешно вытираю руки о юбку и принимаю вызов.

— Эй, Грейси! Приземлились, все в порядке?

Мне так приятно слышать знакомый голос Хоуп, что я судорожно сглатываю.

— Да, только что. Жду чемодан. Секундочку.

Я прижимаю мобильник к груди и прощаюсь с Элизабет, которая касается моей руки и желает удачи, прежде чем достать из сумки губную помаду и наклониться к зеркалу, чтобы освежить губы. Она снова подмигивает моему отражению в зеркале, а я поднимаю руку, толкаю дверь и, прижав руку с мобильником к уху, выхожу в зал. Как раз начинают появляться чемоданы, и в ожидании своего я рассказываю Хоуп о перелете. Я обожаю разговаривать с ней, она для меня словно порция нормальности, которая так нужна мне в моем теперешнем нервозном состоянии.

— И что теперь? — спрашивает она в тот самый момент, когда я снимаю с ленты черного монстра, позаимствованного у матери: для того, чтобы взять примерно столько же вещей, сколько помещается в него, мне пришлось бы путешествовать с тремя сумками. Когда чемодан оказывается на полу, я поднимаю ручку, благодарю создателя за то, что у чемодана есть колесики, хотя от его веса у меня все равно отрываются руки, и решительно направляюсь к таможне.

— Теперь мне нужно поторопиться, чтобы успеть.

— На тебе черная блузка и черная юбка?

— Да, а что?

Хоуп хихикает.

— Как я и опасалась.

— Это не смотрится? — Меня охватывает ужас. Неужели она не могла сказать об этом раньше?

— Смотрится, но это так на тебя похоже: ты пытаешься спрятаться. А тебе в этом совершенно нет нужды, Грейси. Ты очень хорошенькая, и англичане это заметят, поверь мне. Кроме того, черный совершенно не годится — совсем не весенний цвет.

Как бы мне хотелось ей верить! Правда. Но Хоуп хорошо говорить, с ее-то идеальными пропорциями. Если бы я была спортивной блондинкой ростом метр семьдесят пять, я вообще, наверное, ничего не носила бы — или, по крайней мере, гораздо меньше, чем сейчас. Но в ней проявились скандинавские корни нашей семьи. А я, похоже, унаследовала от какого-то давнего предка все те крохи ирландских генов, которые еще оставались, потому что ни у кого из моих родственников нет рыжих волос, даже у отца — насколько я помню, ведь я не видела его уже целую вечность. А еще только у меня невысокий рост и вьющиеся волосы. Я не толстая, но довольно кругленькая там, где у достойных зависти женщин, вроде моей сестры или стюардессы, все спортивно и подтянуто.

— Черный стройнит, поняла? — Я выуживаю из сумки свои документы, которые мне предстоит предъявить. — Я тебе перезвоню.

Внезапно в голосе Хоуп слышится тревога.

— Будь осторожна, ладно, Грейси? И пообещай мне позвонить сегодня же вечером и все рассказать — в подробностях!

Я обещаю и с иронической улыбкой вешаю трубку. Она моя младшая сестра — а ведет себя как мама. Но, возможно, она права. Во многом Хоуп гораздо опытнее меня. Вздохнув, я прячу телефон. Впрочем, в Англии она еще никогда не была. И это первый раз, когда я ее опережаю.

Мужчина за окошком бросает быстрый взгляд в мой паспорт, и таможенники не обыскивают меня: я ведь уже говорила — если не считать волос, я совершенно неприметный человек, никто не обращает на меня внимания, поэтому вскоре я оказываюсь у выхода, ведущего прочь из аэропорта.

За дверями оказывается неожиданно много людей, поэтому я испуганно останавливаюсь и на меня налетает идущий сзади мужчина. Он озадаченно глядит на меня, а потом бежит дальше. Спасибо. Ничего страшного.

Мимо меня течет поток людей, они спешат к машущим руками родственникам или друзьям. Вверх поднимают таблички с именами, люди находят друг друга, обнимаются, встречаются. Мимо меня пробегает и Элизабет, направляясь к молодому человеку, который совершенно искренне обнимает ее, он рад ее видеть. На меня она уже внимания не обращает.

Не хочется чувствовать себя потерянной, поэтому я решительно поправляю сумку и собираюсь с духом. Время поджимает, нужно спешить. Я резко срываюсь с места в поисках указателя метро — чтобы секундой позже снова замереть, когда взгляд мой останавливается на мужчине, выделяющемся из толпы. Его поза небрежна, глаза неотрывно глядят на выход. На меня.

Мое сердце пропускает удар и тут же снова начинает нестись вскачь, когда я вижу улыбку, играющую на его губах. Он едва заметно кивает мне.

Джонатан Хантингтон.

Нет, этого не может быть. Я моргаю, но он по-прежнему там. Это он, наверняка, хотя в действительности он оказывается еще более привлекательным, чем на фотографии в журнале.

Он опускает скрещенные на груди руки, его поза из небрежной превращается в напряженную. В ней проявляется движение, несмотря на то, что он все еще стоит. Он смотрит на меня. Он… ждет меня.

О. Мой. Бог.

Ноги мои уже двинулись вперед сами собой. Словно во сне, я направляюсь к нему.