Когда Кару ступила обратно в магазин, то обнаружила, что Бримстоун там ни один. Напротив него сидел омерзительный американский охотник, чью мясистую рожу "украшала" огромная, неряшливого вида борода.

Она повернулась к Иссе и скривилась.

— Я тебя понимаю, — согласилась Исса, змеёй переползая порог. — Я дала ему Авигет. Она как раз собирается линять.

Кару рассмеялась. Авигет, так звали коралловую змею, обвивавшуюся вокруг толстой шеи охотника, образуя воротник, который был слишком красив для таких как он. Её полосы — чёрные, желтые и алые, даже слегка утратившие свой цвет, напоминали красивейшую китайскую роспись. Но, не смотря на всю свою красоту, Авигет была смертельно опасной, а в периоды надвигающейся линьки, вдобавок становилась еще и очень раздражительной.

Её голова то и дело выныривала из массивной бороды торговца, напоминая, как ему должно себя вести, если он надеется остаться в живых.

— А нельзя от имени животных Северной Америки заставить Авигет укусить его? — Прошептала Кару.

— Я, конечно, могла бы, но Бримстоун вряд ли этому обрадуется. Ты же знаешь, что Бейн один из ценнейших торговцев.

Кару вздохнула.

— Знаю.

Еще задолго до ее появления на свет этот Бейн начал поставлять Бримстоуну зубы медведей — гризли, бурых и полярных. А еще клыки рысей, лисиц, кугуаров, волков и порой даже собак. Он специализировался на хищниках, которые всегда очень ценились в этом магазине. Как, впрочем, и в обычном мире, о чем Кару уже много раз твердила Бримстоуну. Кто знает сколько прекрасных особей было убито ради этой груды зубов?

Сейчас, затаив дыхание, она наблюдала за тем, как Бримстоун достает два огромных золотых медальона из своего кованого железом сундука. Каждый из них был размером с блюдце и одинаковой гравировкой. Гавриэли. Этих двух хватит с лихвой, чтобы купить ей полет и невидимость, а Бримстоун отдает их через весь стол какому-то охотнику.

Брейн сунул их в карман и медленно, чтобы не раздражать Авигет, поднялся из своего кресла. Он украдкой бросил взгляд на хмурящуюся Кару, и она могла поклясться, что в его бездушных глазах было злорадство, а потом у него хватило наглости еще и подмигнуть ей.

Кару стиснула зубы и ничего не сказала, пока Исса провожала Бейна на выход. Неужели еще лишь утром Каз подмигивал ей с постамента для моделей? Да что за день сегодня такой?!

Дверь закрылась и Бримстоун жестом подозвал Кару к себе. Она с трудом приподняла сверток с бивнями, а потом бросила его на пол.

— Осторожней! — Рявкнул он. — Ты, вообще, представляешь сколько они стоят?!

— Естественно, я ведь только что за них заплатила.

— Эта цена, назначенная людьми. Эти идиоты распилили бы бивни на части и наделали бы из них безделушек с побрякушками.

— А что собираешься с ними делать ты? — Спросила Кару.

Она постаралась, чтобы голос её звучал непринужденно, надеясь, что Бримстоун потеряет бдительность и, наконец, раскроет суть происходящего: что, к едрени фене, он делает со всеми этими зубами.

В ответ он лишь устало взглянул на неё, как бы говоря — Неплохая попытка.

— Что? Ты сам затронул эту тему. И нет, я понятия не имею, какую ценность эти клыки имеют в ЭТОМ мире. Даже представить себе не могу.

— Они бесценны.

Он принялся разрезать скотч изогнутым ножом.

— Что ж, тогда хорошо, что у меня при себе были скаппы, — сказала Кару, плюхаясь в кресло, которое только что освободил Бейн. — Иначе твои бесценные клыки достались бы другому покупателю.

— ЧТО?!

— Денег, которые ты дал мне, не хватило. Этот военный преступник постоянно поднимал их цену — правда, я не уверенна, что он действительно совершал преступления на войне, просто в нем точно было что-то криминальное, — и было видно, что бивней он не отдаст, поэтому я… хотя, может, мне не стоило этого делать, так как ты не одобряешь моей… мелочности, так, по-моему, ты это называл? — Она мило улыбнулась, потормошив оставшиеся бусины своего ожерелья. Теперь оно больше походило на браслет.

На том никчемном засранце она вновь испробовала свой новый фокус, загадав непрекращающийся приступ чесотки, вынудивший его буквально вылететь из зала, в котором проводился аукцион. Вне сомнения, Бримстоун уже знал об этом — он всегда знал, и с его стороны было бы совсем неплохо поблагодарить ее. Но, вместо этого, он лишь хлопнул монетой о стол.

Это был ничтожный шинг.

— И это все? Я волокла эти чертовы бивни через весь Париж, а ты расплачиваешься со мной несчастным шингом, в то время как мерзкий здоровяк ушел с двумя гавриэлями?

Не обращая на нее внимания, Бримстоун продолжил извлекать бивни из упаковки. К нему подошел Твига, и они начали бормотать о чем-то на своем языке, который, кстати, Кару постигла естественным способом, не прибегая к помощи скапп. Этот язык был грубым, наполненным рычащими горловыми звуками. По сравнению с ним, иврит или немецкий казались мелодичными.

Пока они обсуждали форму бивней, Кару подошла к чашкам и восполнила запас почти бесполезных желаний, решив при этом, что отныне она будет носить ожерелье со скаппами на руке, как браслет, обернув его несколько раз вокруг запястья. К тому времени Твига уже переместил бивни в свой угол для дальнейшей очистки, а Кару собралась идти домой.

Дом. В ее голове это слово всегда имело кавычки. Она приложила максимум усилий, чтобы сделать свою квартиру уютной, наполнив искусством, книгами, декоративными светильниками и Персидским ковром, мягким, как мех рыси. И, конечно же, там были крылья ангела, целиком занимающие одну стену. Но все это не помогло заполнить реального одиночества ее жилища — по ночам его тишину нарушало лишь дыхание самой Кару. Оставаясь одна, она чувствовала, как пустота внутри нее — "недостающее звено", как она сама называла, — начинала разрастаться. Отношения с Казимиром помогали справляться с этим, хоть и не до конца. Всегда чего-то не хватало.

Кару вспомнила о небольшой раскладушке, которая когда-то считалась ее, а сейчас была задвинута за высокий книжный шкаф в задней части магазинчика — и вдруг она испытала по-странному непреодолимое желание остаться здесь переночевать. Она могла бы заснуть, как бывало когда-то, под тихое бормотание голосов, мягкое шипение Иссы и царапающие звуки, издаваемые крошечными странными созданиями, снующими в темноте.

— Милая моя девочка, — из кухни с разносом чая выскочила Язри. Рядом с чайничком лежала тарелка с наполненными заварным кремом пирожными в виде рогов, которые были ее фирменным блюдом. — Ты, должно быть, проголодалась, — произнесла она голосом, похожим на голос попугая. Взглянув в сторону Бримстоуна, она добавила, — Для здоровья девушки, чей организм еще только формируется, очень вредно постоянно бегать туда-сюда.

— Вот такая вот я, растущий организм, который постоянно носится туда-сюда, — сказала Кару, и, схватив одно пирожное, плюхнулась в кресло.

Одарив ее тяжелым взглядом, Бримстоун обратился к Язри:

— А жизнь на одних пирожных, полагаю, приносит организму, который еще только формируется, неоценимую пользу?

Язри недовольно фыркнула:

— Я была бы счастлива приготовить ей что-нибудь более подходящее, если бы ты, неисправимый грубиян, предупредил меня о ее приходе. — Она повернулась к Кару. — Птичка моя, ты слишком худая, и тебе это не к лицу.

— Да, — согласилась Исса, поглаживая волосы девушки. — Ей следовало бы быть леопардом, тебе не кажется? Лениво скользящая, с шерстью, блестящей на солнце, и не слишком тощая. Хорошо откормленная, лакающая из миски сливки.

Улыбаясь и поглощая пирожное, Кару слушала их разговор. Язри налила им всем чая, добавив сахара по вкусу каждого, что в случае Бримстоуна означало полных четыре ложки. Зная его на протяжении всей своей жизни. Кару все еще считала забавным, что торговец желаниями был сладкоежкой. Она наблюдала как он, склонившись над своей бесконечной работой, вставляет зубы в ожерелья.

— Аравийский сернобык, — определила она, когда он выбрал один из зубов со своего подноса.

Его это нисколько не впечатлило.

— Антилопу и ребенок распознает.

— Тогда предложи что-нибудь посложнее.

Бримстоун тут же вручил ей акулий зуб, и это напомнило Кару, как, будучи еще ребенком, она просиживала здесь часами, изучая, какому животному принадлежали те или иные зубы.

— Мако, — ответила она.

— Длинно — или короткопёрая?

— О, гмм. — Она замерла, зажав зуб между большим и указательным пальцами. Бримстоун обучал её этому искусству с тех пор, когда она была еще маленькой, так что Кару могла узнать происхождение и достоверность зубов даже по их едва уловимой вибрации.

И на этот раз она уверенно заявила:

— Короткопёрая.

Он проворчал нечто нечленораздельное, что было наибольшим проявлением похвалы с его стороны.

— А ты знал, — спросила его Кару, — что зародыши акулы мако поедают друг друга будучи еще в утробе матери?

Исса, которая поглаживала Авигет, издала короткий шипящий звук, означавший отвращение.

— Я серьезно. На свет могут появиться только те зародыши, которые активно людоедствовали. Можешь себе представить, если бы люди были такими же?

Она закинула ноги на стол, но, спустя пару секунд наткнувшись на потемневший взгляд Бримстоуна, убрала их оттуда. Тепло магазина её разморило. Раскладушка в уголке так и манила, как и одеяло, что принесла Язри, которое с годами стало только мягче и уютнее.

— Бримстоун, — сказала она нерешительно. — Можно мне..?

В этот момент раздался оглушительный грохот — колотили, не жалея сил.

— О, Господи, — произнесла Язри. Беспокойно цокая клювом, она начала быстро собирать принадлежности для чаепития.

Звук исходил от второй двери лавки. Она находилась позади рабочего пространства Твиги. Там отродясь не висело никаких фонарей, что скрывало ее от посторонних глаз. Сколько себя помнила, Кару ни разу не видела, чтобы дверь открывали в её присутствии. По сему она не имела ни малейшего представления о том, что же скрывалось за ней. Снова послышался стук, такой силы, что зубы в склянках задребезжали. Бримстоун поднялся и Кару точно знала, чего он ждёт от неё — чтобы она тоже встала и тут же ушла — но вместо этого, она съежилась в своем кресле.

— Позволь мне остаться, — попросила она. — Я буду вести себя тихо. Сяду к себе на раскладушку. Я не стану смотреть…

— Кару, — сказал Бримстоун. — Тебе известны правила.

— Ненавижу правила.

Бримстоун шагнул вперед, намереваясь силой вытащить ее из кресла, если она не повинуется. Поэтому Кару вскочила на ноги, и, сдаваясь, подняла руки вверх:

— Ладно-ладно, ухожу.

Пока Кару надевала пальто, грохот не смолкал, и она едва успела схватить еще одно пирожное Язри с подноса, прежде чем Исса вытолкала её в коридор. Как только за ними закрылась дверь, наступила тишина.

Она не стала надоедать Иссе расспросами о том, кто был за той дверью — Исса никогда бы не раскрыла тайн Бримстоуна. А лишь произнесла:

— Я как раз собиралась попросить у Бримстоуна разрешения остаться переночевать на своей старой кушетке. — Это прозвучало немного жалобно.

Исса наклонилась к ней и, поцеловав в щеку, сказала.

— О, сладенькая, это же было бы просто замечательно! Мы могли бы переждать здесь, как в старые добрые времена, когда ты была еще совсем крошкой.

О, да! Когда Кару была еще слишком мала, чтобы в одиночестве слоняться по улицам, Исса держала её здесь, в коридоре. Они иногда часами просиживали в этом крохотном пространстве. Исса старалась развлекать Кару, как умела, песенками или рисованием (с Иссы-то всё и началось, благодаря ей она начала рисовать) или плетением венка из её ядовитых змей, пока Бримстоун разбирался с тем, что скрывалось по ту сторону двери.

— Ты можешь вернуться, — продолжила Исса, — позже.

— Да ничего, — сказала Кару, вздохнув. — Я, пожалуй, пойду.

Сжав ее руку, Исса сказала.

— Приятных снов, сладенькая.

Опустив плечи, Кару шагнула в холод ночи. Пока она шла, пражские башенные часы начали отсчитывать полночь, и такой долгий, насыщенный событиями, понедельник, наконец закончился.