— Мужчины заканчивают! — крикнула Мадлен тетушка, выглядывая из кухни. — Как только помоются, будут готовы перекусить. — Достав с полки керамический кувшин, она стала наполнять сидром высокие кружки. — Мадлен, будь хорошей девочкой, вынеси им полотенца и скажи, что с обедом мы подождем до возвращения Леона.

Он уехал в Ванн еще утром, чтобы купить семена и продать немного сидра из их запасов. По правде говоря, Лемуа-старший не хотел отпускать сына, но Леон настоял на том, что Люк может заменить его, и отец со скрипом согласился.

С парой полотенец в руках Мадлен стояла и смотрела, как дядя, Люк и Ги поднимали из колодца воду и мыли руки и лица. Стоял апрель, и солнце грело еще не очень сильно, однако все они выглядели усталыми и разгоряченными. Сев — одна из самых трудоемких работ на ферме, да и вся весна была страдной порой.

За исключением трех-четырех случаев, когда Люк — теперь она даже в мыслях не называла его графом — отлучался по каким-то загадочным делам, он постоянно, уже почти семь месяцев находился на ферме, и Мадлен с трудом верила происшедшим в нем переменам. Он прибавил в весе, а на его лице появился здоровый загар. Волосы отросли и, хотя он по-прежнему коротко стриг их впереди, сзади падали локонами до самого воротника. Вот такой — в заплатанной рубахе и грубых штанах — он ничем не отличался от крестьянина — по крайней мере, до тех пор, пока стоял. Но делал шаг — и гордая осанка сразу выдавала его происхождение. Даже усталый, Люк никогда не сутулился, и Мадлен знала, что он также никогда не научится смиренно опускать глаза.

Он не только остался на ферме, но и справлялся со своей долей работы. Временами казалось, что ему нравится такая жизнь. Поначалу, конечно, приходилось тяжело, вспоминала она: несмотря на занятия фехтованием, мускулы у него были недостаточно крепкими. Но он не жаловался — даже тогда, когда ладони покрывались кровавыми мозолями. За это его все уважали — все, за исключением Леона.

Люк не только усердно работал, но и многому учился в процессе. Дядя Мадлен не раз восхищался его сообразительностью. Она проявилась еще и в том, как быстро он научился говорить на бретонском языке.

Тесная дружба установилась между Люком и Ги, как ни удивительно это было, учитывая разницу в возрасте и воспитании. Впрочем, они оба были без ума от лошадей. Позволив случить Шарлеманя с кобылой Ги, Люк завоевал вечную благодарность юноши. Жеребенок должен был родиться в конце лета, и вся семья с любопытством ожидала его появления.

Леон, однако, сохранял молчаливое недружелюбие к Люку. У них и политические взгляды были противоположны: Леон сочувствовал Революции. Что же до отношения Люка к Мадлен, она должна была признать — он вел себя безупречно, относясь к ней скорее как к сестре, нежели как к женщине, которую желал. Именно этого она и хотела, но почему-то порой это обстоятельство ее огорчало.

Жизнь в одном доме сделала Люка еще более привлекательным для нее. Теперь она уже не скрывала от себя, что постоянно отмечает, где он и в каком настроении. Его крепкая фигура и красивое лицо притягивали взгляд как магнит, а каждая его улыбка согревала душу.

Леон вернулся почти час спустя, когда все уже изрядно проголодались. Его так распирало от новостей, что он даже не мог дождаться, пока все сядут за стол.

— Ну, — объявил Леон, — наконец-то Ассамблея это сделала! Последние семь дней Франция находится в состоянии войны с Австрией.

— Я надеялся, что до этого не дойдет, — отозвался Люк, мрачнея. — При такой армии, как у нас сейчас, австрийцы будут у ворот Парижа через несколько дней. Леон пренебрежительно хмыкнул.

— Я думал, что вам это только на руку. Скорее всего, это означало бы возвращение к старому режиму.

Люк вскинулся, расценив слова Леона как оскорбление.

— Я француз. Как бы я ни относился к Революции, я не хочу падения Парижа!

— Нас это все равно не касается, — вмешалась мадам Лемуа, ставя на стол большой горшок с тушеным мясом. — Пусть парижане сами позаботятся о себе. Принимайтесь за еду, пока мясо не остыло.

Мадлен видела, как удивило Люка безразличие тетушки. Он еще недостаточно прожил с бретонцами, чтобы понять, насколько чуждо им было все происходящее в Париже. За едой он был необычайно молчалив, что привлекло к нему внимание обоих супругов.

— Уж не думаешь ли ты записаться в армию? — спросил, наконец, дядя Мадлен.

— Нет… но если дела пойдут плохо… — Люк пожал плечами. — Выбор нелегкий: моя страна или мой король. Надеюсь, мне никогда не придется этот выбор делать.

— Глупо было бы тебе идти добровольцем, — заявил старик. — Сегодня твой титул ничего не значит, и ты, скорее всего, окажешься простым пушечным мясом.

— А могут объявить призыв? — спросил Ги.

Отец нахмурился.

— Могут. Но вас это все равно не касается. Мы, бретонцы, если и воевали за Францию, то лишь по собственному почину, и так оно будет всегда. По правде говоря, нам нет дела до того, что творится в Париже.

Леон неодобрительно кашлянул.

— Извини, отец, но я думаю, что твой сепаратизм здесь не вполне уместен. Ты забываешь, что именно парижское правительство дало нам право выкупить ферму. — Он глянул на Люка. — Для простых людей оно ничего, кроме хорошего, не сделало.

— Это правительство командует нашими священниками! — недовольно фыркнул отец. — Мы ничего не должны этой Ассамблее.

— Отец прав, — вставила мадам Лемуа. — Парижское правительство ставит себя выше Бога! А их солдаты воспитаны хуже, чем наши свиньи.

Подобно многим бретонцам, Лемуа были плохого мнения о республиканских солдатах, расквартированных в их краях. Неприязнь эта еще усилилась, когда на следующей неделе Люк и Ги вернулись из поездки в Ванн. Все лицо юноши было в синяках, у обоих на руках была содрана кожа. Оказалось, что в городе проводили набор в рекруты. Солдаты посредством побоев хотели принудить Ги записаться в армию. К счастью, Люк находился рядом.

— Вы бы его видели! — восклицал Ги, пока мать обмывала ему лицо. — Когда он завладел шпагой офицера, его было уже не остановить! А потом еще и народ вмешался. Люди перевернули столы для записи в рекруты и выгнали солдат с рыночной площади.

— Могли быть последствия, — охладил его пыл Леон.

Люк пожал плечами.

— Никто не погиб. Солдаты просто остались в дураках, и это наименьшее, чего они заслуживают.

— Люк сделал то, что было нужно, — сказал старший Лемуа, — и мы благодарны ему за это.

— Мы твои должники, Валери, — неожиданно тепло отозвался Леон, потом, улыбнувшись, добавил: — По правде говоря, я жалею, что пропустил эту потеху.

На следующей неделе, когда дамы захотели нанести визит в Ванн, старший Лемуа предложил Люку сопровождать их. Леон был занят починкой конской сбруи, а отец полагал, что Люк сумеет лучше постоять за себя, нежели его младший сын.

И вот, солнечным субботним утром, едва лишь рассвело, они тронулись в путь, надеясь побольше времени провести в городе. Дорога заняла больше двух часов, и было еще довольно рано, когда старинные городские ворота остались позади. Поколесив по булыжным мостовым узких улочек, зажатых между высокими стенами домов, они добрались до залива. Фургон оставили на постоялом дворе, а сами разделились: Мадлен и ее тетушка отправились делать покупки и навещать брата Мадлен, а Люк — выполнять поручения Лемуа-старшего.

Тьери Вобон жил неподалеку от порта. Это был стройный молодой человек с шапкой волос, еще более светлых, чем у Мадлен, и лицом, покрасневшим от солнца и ветра. Он был года на полтора старше сестры, то есть почти двадцати трех лет от роду, но выглядел моложе своего возраста.

Мадлен хоть и не видела брата многие годы, но по-прежнему любила его. Он был милым, работящим, а теперь еще и страстно влюбленным в девушку по имени Жанин, которая жила на полуострове Киберон.

Оказалось, что они с Жанин встретились при самых романтических обстоятельствах. Будучи смыт с собственной лодки во время сильного шторма, Тьери был спасен ее отцом, тоже рыбаком, и доставлен к ним в дом. Жанин помогала ухаживать за Тьери, и вскоре молодые люди влюбились друг в друга.

Мадлен не удивилась, когда Тьери поведал, что они собираются пожениться, и что назначена дата свадьбы — конец мая месяца. Тетушка была в восторге и пообещала, что семейство Лемуа прибудет на свадебную церемонию в полном составе.

Побыв у Тьери, дамы отправились навестить кузину тетушки. Мать двоих очаровательных малышей оказалась больна, и тетушка решила остаться у нее на пару дней. Таким образом, возвращаться на ферму Мадлен пришлось только в обществе Люка.

По дороге они болтали вполне непринужденно, и все же Мадлен было тревожно ощущать его близость, чувствовать прикосновения его широкого плеча. Если он и вспоминал об их первом путешествии, то никак этого не показывал. Мадлен заворожено глядела на его загорелые руки, крепко держащие вожжи.

Люк не носил больше колец, на руках у него были мозоли, однако ногти его всегда были подстрижены и безупречно чисты. Как это глупо — любоваться мужскими руками, корила себя Мадлен, но ничего с собой поделать не могла. По правде говоря, она находила привлекательным в нем все, от блестящих темных волос до поношенных башмаков на ногах, и не она одна так думала. В Ванне Мадлен не раз ловила направленные в их сторону взгляды молодых женщин.

На некотором расстоянии от Ванна на перекрестке они увидели столб, указывавший дорогу на Кершолен.

Люк натянул вожжи и нахмурился, припоминая.

— Не это ли поместье принадлежало Филиппу? Которое он так и не продал…

— Да. — Мадлен пожала плечами. — Думаю, там и сейчас живет какой-нибудь его дальний родственник.

— Я не раз, проезжая мимо, хотел заглянуть туда, — произнес он, поворачивая фургон.

— Что вы делаете?

— Не откладываю на завтра то, что можно сделать сегодня, — ответил Люк. — Думаю, вам тоже хочется навестить это место.

Это был явно не тот случай, когда воспоминания детства желанны. Мадлен пыталась протестовать, но было уже поздно. Она жила в этой деревне ребенком, и почти все, что помнила о ней, вызывало в ней боль. По сути дела, она почти не знала счастья до встречи с Филиппом.

— Какая напрасная трата времени! — возмутилась она, но Люк сделал вид, что не слышит Мадлен.

Минут пятнадцать спустя они въехали в деревушку, состоящую из нескольких хижин, сиротливо ютившихся у барского дома. Здание было построено из серого камня, крутую крышу прорезали окна мансарды и высокие трубы. Все имело весьма запушенный вид. Ворота выгорели до блекло-серого цвета, а окна не первый год грезили о воде и тряпке. Несмотря на ранний вечер, вокруг не было никаких признаков жизни, за исключением пары тощих цыплят, копавшихся в грязи у стены. Люк затруднялся в точности определить, за что же так ценил это место Филипп. Правда, когда-то тут родилась Мадлен…

— Значит, здесь вы и родились, да? — Он остановил фургон.

— Не здесь, — сухо возразила она, — а в хижине за деревней.

— Не слишком привлекательное место.

— Филипп очень любил его, — обиделась Мадлен.

Он равнодушно пожал плечами, живо напомнив ей прежнего графа де Ренье.

— Убейте, не пойму, за что. Кермостен производит гораздо лучшее впечатление и гораздо больше пригоден для жизни. — Он повертел головой в разные стороны, оглядывая примыкающие земли. — Доход, который они дают, наверняка мал. Филипп не оказывал никакой поддержки арендаторам, держался только за поместье, которое на самом деле нужно было продать кому-нибудь, у кого нашлись бы время и деньги, чтобы вложить в эти земли.

— Вы же не продали Шаторанж, — напомнила она.

Мадлен была зла за то, что Люк привез ее сюда, и хотела побольнее укусить его, но, увидев в его глазах боль, пожалела о своих словах. Они были несправедливы: Люк не довел Шаторанж до упадка.

— Вы правильно сделали, что напомнили мне об этом. Я слишком мало интересовался делами в Шаторанже и потому потерял его. — Он хмыкнул. — Ваш дядюшка убежден, что земля — это не только кормилица, но и объект особой человеческой заботы. Все это, разумеется, романтическая чушь, но за последние месяцы… — Он пожал плечами и шаловливо произнес: — Господи, да ведь я сам слышал, как он разговаривал с тремя грушами у амбара…

Люк рассмеялся, и было совершенно ясно, что он полюбил старого Лемуа. Мадлен стоило усилий, чтобы удержаться и не обнять его. Почему злость на него улетучивается так быстро? Почему раздражение так быстро сменяется нежностью, от которой все внутри становится теплым и мягким?

Оба помолчали, потом Люк спросил:

— Ты никого здесь не хотела бы навестить?

Мадлен покачала головой. Он просто не мог понять, насколько безразлично ей это место. Пусть она родилась здесь, но у нее не осталось добрых воспоминаний. Они с отцом и братьями жили в крошечной хижине на краю деревни. Там никогда не было вдоволь еды, зимой не хватало тепла, и никто не знал любви. Мать умерла, когда Мадлен не было и трех лет, а отца, грубого и бездушного человека, не беспокоили ни дети, ни крайняя нищета.

Мадлен вспомнила голод и одиночество. Тьери батрачил у пожилой четы в другой деревне, а Ренар отчаянно ссорился с отцом, пока не ушел из дому за два года до того, как Филипп увез ее.

— Значит, поедем? — спросил Люк. Она кивнула, сказав:

— Поезжайте через деревню.

Взглянув на Мадлен с участием, он так и сделал. Потом по ее знаку остановил фургон на самой окраине у заброшенной хижины.

— Вот здесь я и родилась, — тихо сказала она, ненавидя себя за то, что стыдится. — Совсем не похоже на Шаторанж, правда?

— Не следовало мне привозить вас сюда. — Люк взял Мадлен за руку. — Вам очень тяжело вспоминать?

— Нет, — солгала она. — Хотя до сих пор не могу понять, как можно продать своего ребенка?.. Ведь мой отец сделал именно так, Люк. Мне бы хотелось назвать это как-нибудь иначе, но суть-то такова…

Когда он обнял ее, Мадлен не сопротивлялась. Она была рада его объятиям. Ей было так хорошо и спокойно в эти мгновения..

— О, Мади… — Люк вздохнул, нежно касаясь губами ее волос. — Должно быть, у вашего отца было каменное сердце.

Она была удивлена, что он не пытается, пользуясь моментом, поцеловать ее по-настоящему. Удивлена и благодарна. Он только дал ей то утешение, в котором она нуждалась, ничего не требуя взамен. Она подумала, что Люк проявляет чуткость, неожиданную для человека, который не может понять ее воспоминаний, поскольку родился в совершенно других условиях. Теплое чувство к нему охватило девушку с почти болезненной силой.

Мне нравится этот мужчина, думала она, более всех, кого я встречала, и его прикосновения творят со мной удивительные вещи. Она неохотно отстранилась, глядя в его лицо с благодарной улыбкой. И тут Люк снова удивил ее печальным выражением глаз. Неужели на него так подействовал ее рассказ о детстве в нищете?

На самом деле Люк думал о другом. Он снова возжелал Мадлен так же сильно, как в тот день, когда впервые сделал ей предложение, однако теперь вдруг понял, что она уже никогда не будет принадлежать ему. Он слишком сблизился с ее семьей, слишком хорошо узнал их всех и то достоинство, с которым они держатся. Разве сможет он оскорбить это поистине святое семейство предложением Мадлен стать его любовницей?

Жизнь на ферме устраивала Люка во всех отношениях. Он уже нашел людей, готовых помочь в его деле. Более того, эти места становились постепенно ему домом. Беда только в том, что он не знал, сколько еще сможет воздерживаться от попытки соблазнить Мадлен…

Когда она спросила его о причине задумчивости, он заставил себя улыбнуться.

— Вдруг навалилась усталость, — отмахнулся он. — Поехали домой.

Следующие несколько дней Мадлен была занята хлопотами на ферме. Отсутствие тетушки прибавило ей работы по дому. Люк и другие помогали, как могли, но большая часть забот легла на нее. В конце недели Люк поехал в Ванн забрать мадам Лемуа.

Свадьба Тьери планировалась на конец мая, и вся семья надеялась принять участие в торжестве. В обычные времена это было бы невозможно, поскольку один из мужчин всегда оставался для присмотра за фермой, но Лемуа-старший решил, что Люк теперь вполне способен управиться с такой задачей. В помощь ему оставался молодой Рауль. Свадьба должна была состояться в маленькой рыбацкой деревушке в восточной части полуострова Киберон, и Тьери собирался переправить туда всех на своей лодке. Мадлен с нетерпением ожидала выезда и лишь немного сожалела, что Люк не составит им компанию.

За несколько дней до отъезда на ферме объявился старший из братьев Мадлен — Ренар. Он приехал в конце дня, когда мужчины работали в поле. Мадлен возвращалась в дом, накормив кур, и увидела обросшего темной бородой гиганта, небрежно привалившегося к стене у входа на кухню. Она представления не имела, кто это может быть, и потому насторожилась.

— Мади? — спросил гигант, явно удивившись.

Прежде чем Мадлен успела ответить, в дверях появилась тетушка.

— Поздоровайся с братом, — подсказала она.

На мгновение Мадлен онемела.

Здоровяк хмыкнул и распростер объятия.

— Не думаю, что она помнит меня, тетя Мари.

— Конечно, помню, — возразила пришедшая в себя Мадлен, — но не таким! — Совершенно счастливая, она кинулась к нему и оказалась в медвежьих объятиях.

Снова хмыкнув, Ренар оторвал ее от земли, потом, поставив на ноги, осветил широчайшей улыбкой, обнажившей крепкие, хотя и кривые зубы.

— Малышка Мади! О мой Бог, как ты изменилась! Хотя ты всегда обещала стать красавицей. Иначе маркиз не забрал бы тебя…

— Ты такой большой! — воскликнула она, и брат расхохотался, запрокинув голову. Он имел здоровый и цветущий вид. На его ногах были башмаки вместо обычных сабо, и его лошадь, наверное, стоила больших денег. — И замечательно выглядишь, — удовлетворенно констатировала она. — Ты должен мне все рассказать. Где ты, чем занимаешься?

— Путешествую, — уклончиво ответил он, — что-то продаю, что-то покупаю, но мне бы не хотелось говорить о себе, сестренка. Я жду рассказов о Париже и твоих тамошних делах.

Час спустя, когда вернулись мужчины, Ренар жизнерадостно поприветствовал их. Ко всеобщему удивлению, он обнял и Люка.

— Вот не знал, что вы живете здесь, Валери! — воскликнул он. — Как вам моя сестренка, а?

— Ваша сестра очень красива, — искренне ответил Люк.

Позже, когда она спросила Ренара, как он познакомился с Люком, тот не дал внятного ответа.

— У нас есть общий друг. Он говорит, что Люк — граф. Это правда, Мади?

— Правда, — ответила она.

Она не поверила, что Ренар говорит о Люке, когда тот добавил:

— Он мне нравится. Он один и тот же со всеми, разговаривает ли со мной, Кадудалем или с дворянами.

Это заставило Мадлен еще более заинтересоваться компанией, в которой встречаются ее брат и Люк. Графы не заводят дружбу с крестьянами — во всяком случае, не на равных. Положение Люка на ферме — исключение.

Мужчины, похоже, восприняли приезд Ренара как повод для праздничного застолья. Выпив изрядное количество сидра, они, согласившись с предложением Люка, принялись за водку. Когда дело за столом дошло до песен, тетушка Мадлен решила, что пора ложиться спать. Она звала с собой и племянницу, но та пока не чувствовала усталости.

— Я лучше пойду прогуляюсь, а уж потом поднимусь наверх, — сказала она. — Не беспокойтесь, я не пойду далеко.

Взяв шаль, она вышла во двор. Вечер был чудесный. Звезды и полная луна заливали все своим бледным светом. Верная своему слову, Мадлен не стала удаляться от фермы, а лишь спустилась к полю, где паслись лошади. Шарлемань услышал ее шаги и помчался навстречу, надеясь получить лакомство. Под своей сверкавшей в лунном свете легкой попоной он казался призрачным конем. Ткнувшись теплым носом в ее пустую ладонь, он обиженно фыркнул.

— Совсем разбаловался, — раздался у нее за спиной голос Люка. — Это все Ги. — Упрек был высказан вполне добродушным тоном и явно заплетающимся языком.

— Он такой славный, — сказала Мадлен, гладя лошадиную шею.

— Ты тоже.

Мадлен напряглась, почувствовав прикосновение его руки к волосам. Она отступила немного и повернулась к нему.

— Смотреть смотри, а руками не трогай, да? — Люк криво улыбнулся и привалился спиной к грубой изгороди. Мадлен подозревала, что иначе он бы просто упал. — Вы должны признать, что с самого приезда сюда я веду себя очень хорошо… как подобает безупречно воспитанному человеку.

— Вы пьяны, — укорила она.

— Ага… отвратительно — Вялая улыбка только подтверждала эти слова.

Сегодня на нем была белоснежная батистовая рубашка. Распахнутый воротник открывал загорелую шею. Когда он сглотнул, Мадлен захотелось протянуть руку и очертить след этого движения. Люк был настолько привлекателен, что при других обстоятельствах у нее не нашлось бы сил сопротивляться ему.

— Я по-прежнему хочу вас, Мадлен.

Ее удивило это заявление. Все эти месяцы он относился к ней почти по-братски.

— Люк, я не изменила своего решения относительно вас.

— Я и не ожидал. — Рука Люка легла на ее затылок и стала медленно притягивать голову. — Ваш голос говорит одно, Мадлен, а глаза обещают другое… Я был очень терпелив. Думаю, я заслужил маленькую награду…

Он придерживал ее лишь одной рукой. Она могла бы отпрянуть, но поцелуй лишил ее сил. Она чувствовала вкус сидра на его губах, ощущала его чуть мускусный запах, смешанный с чистым, свежим запахом недавно выстиранной рубашки. Сердце ее оглушительно билось, и земля начинала уплывать из-под ног. Руки сами легли на его плечи, и ладони сжали батист рубашки.

И тут Люк отпрянул, причем сделал это так неожиданно, что Мадлен едва не упала. Он тоже не вполне уверенно держался на ногах и тяжело привалился к изгороди. В бледном лунном свете его кожа казалась восковой, как у призрака.

Он закрыл на мгновение глаза и хрипло выдохнул:

— Лучше уходите, пока можете…

Мадлен почувствовала, как трепещет все ее тело. Ей отчаянно хотелось прикоснуться к его лицу, тесно прижаться к нему, и сердце болело за них обоих. Больше всего на свете она хотела отдаться ему, стать его возлюбленной, но она знала, что это погубит ее.

Страх придал ей силы произнести обманчиво спокойным голосом:

— Не делайте этого больше, Люк. Вы зря тратите время и силы. Что бы вы ни заставили меня чувствовать, я не переменю решения.

Ярость молнией ударила из его глаз.

— Ты дура, Мадлен, — спокойно сказал он.

И тогда она ушла, не заботясь о том, сможет ли он найти дорогу в дом. Лучше бы и не нашел. Проспаться на холодной земле ему не повредит, да и пыл поостынет… О себе же она заранее знала: уснуть этой ночью ей не удастся.

До отъезда на свадьбу оставалось несколько дней, когда на ферму прискакал незнакомый всадник на усталой, взмыленной лошади. К удивлению Мадлен, он спросил о Люке, назвав его титул, о котором уже давно все позабыли.

Люк работал в поле, и Мадлен отправилась за ним. Когда он увидел незнакомца, то не стал с ним разговаривать в присутствии Мадлен и ее тетушки, а пригласил того пройтись по окрестностям. Минут через десять они вернулись, и незнакомец тут же уехал.

— Надеюсь, вести не дурные? — спросила тетушка Мадлен, заметив, как хмурится Люк.

— И да, и нет… — Он принужденно улыбнулся. — Боюсь, мне придется уехать… завтра.

Мадлен была возмущена.

— Но вы не можете! — возразила она. — Вы обещали присмотреть за фермой.

Люк с виноватым видом произнес:

— К сожалению, у меня есть другие, ранее принятые обязательства. Мне очень жаль, Мадлен. Я не мог предположить, что все совпадет.

— Но дядя так ждет этой свадьбы! — воскликнула она. — Вы не можете его подвести.

— Если у Люка есть более важные дела, мы должны понять его, — сказала тетушка, но в голосе ее тоже звучала обида. Она была расстроена не меньше, чем Мадлен.

— Я ничего не хочу понимать! И не верю, что это дело нельзя отложить! — Мадлен не могла смириться с явной неблагодарностью Люка по отношению к людям, давшим ему приют. От злости и недоумения она даже не замечала, сколь несчастный у него вид.

— Лучше мне, наверное, уехать сразу, — сдержанно произнес он.

— Несомненно — Не обращая внимания на пытавшуюся возразить тетушку, она обрушила на него следующее: — Я думала, вы изменились, но ошиблась Вы по-прежнему думаете только о себе.

— Мадлен! — одернула тетушка. Она замотала головой и отвернулась.

— У меня в голове не укладывается такой эгоизм.

— Я должен ехать. Вот и все, что я могу вам сказать, — выдавил Люк и направился к лестнице.

Мадлен села к столу. Как она ненавидела его за это предательство.

— Ты должна извиниться, — тихо сказала тетушка, — ибо была очень груба.

Не в силах произнести хоть слово, Мадлен только покачала головой. Она очень старалась не расплакаться.

Когда Люк появился на лестнице минут десять спустя, он был одет как дворянин. Через плечо висела набитая до отказа седельная сумка, а в руке он держал пистолет.

Заметив обращенные к оружию взгляды женщин, Люк заставил себя улыбнуться.

— Как мне довелось узнать, в дороге встречаются мошенники.

— Если вы твердо решили ехать сейчас, вам надо взять с собой еду, — сказала мадам Лемуа голосом, свидетельствующим о том, что она готова простить его.

Пока Люк седлал лошадь и прощался с мужчинами, она собрала ему в холщовую сумку буханку хлеба, немного сыру и флягу сидра Беря провизию, Люк поцеловал хозяйку, а та обняла его со слезами на глазах.

Потом он повернулся к Мадлен, на лице которой была написана такая непреклонность, какой он никогда не видел.

— Очевидно, я не прощен.

— Берегите себя — Но она не сделала движения ему навстречу, и даже слова эти прозвучали отчужденно.

Вечером за общим столом царило молчание; Мадлен тоже сидела с отрешенным видом. Брат несколько раз присматривался к ней и, едва убрали со стола, предложил пойти прогуляться вместе Они вышли со двора и направились к реке Солнце уже скрылось за горизонтом, надвигались сумерки. Ренар достал из кармана кресало и старательно раскурил трубку.

Некоторое время они шли молча, каждый был погружен в собственные мысли. Вокруг стояла тишина. В неподвижном воздухе ароматы трав смешивались с запахом табака, который курил Ренар.

— Не будь чересчур сурова к Люку, — сказал он, наконец, и, не дождавшись ответа, добавил: — То, что он делает, очень важно.

— В самом деле? — равнодушно отозвалась она, и Ренар вздохнул.

— Мади, он уехал сражаться вместе с де ла Руэри. Маркиз принял решение поднять оружие против республиканцев.

Она замерла от неожиданности и страха.

— Ты хочешь сказать, что он присоединился к Бретонской ассоциации?

Он молча кивнул.

— А дядя знает?

— Знает, но об этом не следует говорить при всех. Я не доверяю Леону, его позиция меня беспокоит.

Мадлен раздирали противоречивые чувства. Она была рада, что Люк оставил их не ради какой-то эгоистической причуды, но это оправдание не принесло покоя ее душе. То, что он делает, очень опасно, его могут убить.

— Мы действуем заодно, твой граф и я, — спокойно продолжал брат, — и дядя тоже, хотя и не принимает активного участия. Мы все хотим освободить запад от республиканцев: Люк — потому, что это может помочь его королю, твой дядюшка — потому, что хочет независимости для Бретани, а я… — Он пожал плечами. — Ну… мне просто не нравятся законы и ограничения, которые устанавливают для нас республиканцы. Мне не нравится, как это влияет на нашу жизнь. После свадьбы я тоже сяду на коня и поскачу к де ла Руэри, в его замок близ Ренна.

Мадлен вспомнила их задержку в этом городе и поняла, с чем она была связана. Должно быть, Люк уже тогда трудился на пользу королю. Она готова была преклониться перед его преданностью, но все же не понимала, почему он должен был уехать немедленно. Когда она произнесла это вслух, брат с досадой вздохнул:

— Ты все еще не понимаешь!.. Люк — один из наших предводителей. Многие просто не пойдут без него!

Мадлен побледнела, потрясенная этим сообщением. Она знала, что Люк изменился, но до этого момента не сознавала, как сильно. Ей отчаянно захотелось вернуть назад сказанные ею при расставании слова.