С длительной изоляцией Японии покончили насильственным путем в ходе интервенции 1853 года. После примерно пятнадцати лет политической нестабильности короткая, но кровопролитная гражданская война уничтожила сегунат и установила новый режим. «Реставрация Мэйд-зи» была по сути революцией во всем, кроме названия. Новое правительство Японии взяло курс на ускоренную модернизацию, призванную обеспечить нацию вооруженными силами и укрепить экономику для того, чтобы противостоять империалистическим амбициям западных стран. Эта программа оказалась настолько успешной, что Япония сама вошла в круг влиятельных государств мира.

Глубокая трансформация Японии за пятьдесят лет — от политики «отсталой феодальной изоляции» до статуса «великой державы» — обычно описывается как триумф национальной воли и единения. Но была и негативная сторона: сопротивление переменам достаточно жестко подавлялось. Безжалостная эксплуатация рабочих и загрязнение окружающей среды стали печальными побочными последствиями первого японского «экономического чуда». Жители Запада двойственно относились к происходившим переменам. Большинство считало само собой разумеющимися ценности и превосходство собственной культуры и потому полагало принятие их Японией желательным и неизбежным. Некоторые с опаской размышляли о последствиях этого процесса. Другие же сожалели о решении «Страны лотоса». Редьярд Киплинг пробыл в Японии недолго, но успел горячо ее полюбить и впоследствии высказал остроумное предложение поместить всю страну под стеклянный колпак, поскольку она слишком прекрасна, чтобы быть частью реального мира. Бэзил Холл Чемберлен, первый профессор японского языка в Токийском университете, с юмором заметил: «Старая Япония походила на устрицу; открыть — означало убить ее».

 

Приход варваров

В течение столетий изоляции к берегам Японии иногда приходили иностранные корабли, ища убежища, для пополнения запасов или в попытке наладить более тесные взаимоотношения. Но их всегда отправляли обратно — откупались дарами или прогоняли пушечными залпами. Намерение США направить экспедиционный отряд, который японцы не смогли бы прогнать, диктовалось недавним завоеванием Калифорнии. Получив выход к Тихому океану, Штаты начали искать возможности прибыльного развития китобойного промысла и торговли с Китаем. Обе цели предполагали свободный заход американских кораблей в японские территориальные воды, и американцы полагали совершенно логичным, что их суда должны получать в Японии свежую воду и продовольствие и иметь возможность ремонта. Более того, они считали, что, «открыв» Японию, смогут обрести два несомненных преимущества: торговцы проложат путь миссионерам, а распространению христианского вероучения будет сопутствовать расширение зоны свободной торговли. Иными словами, американская агрессия подкреплялась оправданиями одновременно практического и этического характера.

Карикатура на коммодора Перри; с ксилографии 1854 г.

Восьмого июля 1853 года американская эскадра из четырех кораблей под командованием коммодора Мэтью Колбрайта Перри бросила якорь в Токийском заливе. Сегунат, предупрежденный голландцами, заранее знал об их появлении. Но никто не позаботился сказать об этом местным рыбакам, которые бросились к берегу, «точно дикие птахи, спасаясь от внезапного нападения». Той ночью пылающая комета озарила небо, и Перри справедливо воспринял это как предзнаменование того, «что наша попытка привести необычный и изолированный народ в семью цивилизованных наций может оказаться успешной и без кровопролития». В его заявлении неявным образом выражалась готовность в случае необходимости пролить кровь; хотя начал коммодор с хвастовства западными достижениями. Когда он наконец соизволил сойти на берег для встречи с представителями сегуна, его сопровождали два огромных чернокожих матроса («самые привлекательные парни своего цвета из всех, каких только смогли сыскать в эскадре»), эскорт из моряков и чрезвычайно шумный оркестр. Как свидетельствует официальная хроника, «...весь этот парад был только для того, чтобы произвести впечатление». Заявив о своих требованиях, американцы отплыли, пообещав вернуться за ответом на следующий год.

Через год они приплыли снова и привезли подарки, причем кораблей было уже в два раза больше. Дары для сегуна явно преследовали цель произвести впечатление и включали в себя миниатюрную железную дорогу (350 футов 18-дюймовых путей), телеграф (с тремя милями проводов), две лодки, железную печь, телескоп, множество увесистых томов исторической литературы, сборники законов и дебатов Конгресса и тому подобное, модель винного погреба и небольшую коллекцию оружия. Каждому официальному должностному японскому лицу подарили вещи, которые представляли собой образцы продукции более развитой цивилизации: часы, меч, винтовку, револьвер и пять галлонов виски. Среди ответных даров были изделия из бронзы, лакированные поделки, керамика и текстиль — по мнению американцев, «бедная выставка, не дороже тысячи долларов». Чтобы подчеркнуть собственное превосходство, американцы провели при скоплении зевак парад и пожарные учения, организовав на борту ложный пожар, а также устроили стрельбу из тяжелых орудий. Все это сопровождалось щедрыми проявлениями морского гостеприимства («...когда свою работу сделали шампанское, мадера, вишневая настойка, пунш и виски, я обратился к... смеси из кетчупа и уксуса, которую они, похоже, тоже встретили с удовольствием») и музыкой оркестра темнокожих «менестрелей».

Неизвестно, что японцы сочли за окончательное доказательство высокого уровня развития американской культуры, но в итоге Перри заключил вожделенное соглашение, а еще через несколько лет аналогичные документы были подписаны и с другими западными державами. Первоначальные соглашения о дружбе, обязывавшие оказывать гостеприимство путешественникам, под давлением Запада были вскоре заменены торговыми договорами, предоставлявшими иностранцам гораздо более широкие права.

В ходе этого дипломатического процесса сегунат выказал фундаментальную слабость, во-первых, беспрецедентным решением проконсультироваться одновременно с дайме и с императором до того, как принять соглашения; во-вторых, допущением того, что Япония не может надеяться на победу в поединке с превосходящими военными технологиями «черных кораблей» Перри. Основу авторитета Токугава — право власти от имени императора как «великого воеводы, покоряющего дикарей» — фактически признали обманом.

 

Первые впечатления

Первым постоянным представителем Великобритании в Японии стал сэр Резерфорд Элкок. Его отчет о пребывании в этой стране «Столица сегуна» долгое время пользовался популярностью среди его соотечественников, хотя и спровоцировал коллегу Элкока (намного более талантливого) А. Б. Митфорда нелестно отозваться о нем в том духе, что Элкок «был бы намного более велик, если бы никогда не писал книг о стране, которую не понимал, и грамматик того языка, на котором не умел ни читать, ни писать». Как бы то ни было, характеристика Эл коком Японии как земли, где все перевернуто с ног на голову, долгое время оставалась расхожим представлением западных читателей об этой стране:

В сущности, Япония — страна парадоксов и аномалий, где все — даже самые обычные вещи — приобретает новый ракурс и необычным образом перевернуто. За исключением того, что они не ходят на головах вместо ног, только с немногими они — по какому-то мистическому закону — не обращаются в совершенно противоположном направлении и в обратном порядке. Они пишут сверху вниз, справа налево, перпендикулярными, а не горизонтальными строчками; их книги начинаются там, где наши заканчиваются, тем самым являя примеры любопытного следования правилу противоположного применения. Их замки, хотя и имитируют европейские, сделаны так, что запираются поворотом ключа по часовой стрелке. Все земные явления выглядят перевернутыми... Я оставляю объяснения философам, а сам лишь перечисляю факты. Здесь старики пускают бумажных змеев, а дети смотрят на них; плотник работает, направляя инструмент на себя; а портные шьют иглой от себя; они садятся на лошадей сзади — лошади стоят в стойле головой туда, где у наших хвосты, колокольчики на сбруе тоже всегда вешают не спереди, а позади... и наконец, здесь в общественных банях царит такое смешение полов, которое на Западе посчитали бы безусловно шокирующим и неподобающим; я описываю то, что видел, — и перед нами задача, которую предстоит решить.

Японцы читали о Западе не менее жадно, чем жители Запада читали о японцах. Описание Лондона, приводимое в книге «Перечень знаменитых мест в варварских странах» (1862 год), избегая юмористического тона Элкока, выказывает приподнятое настроение и присущую японцам склонность к фактам и цифрам:

Здесь много огромных зданий, и численность населения тоже велика. Над рекой поднимается большой мост, 1800 футов в длину и 40 футов в ширину... Над берегом реки возвышается крепость... Устье реки настолько забито кораблями, что может показаться, будто они стоят на суше. Людей много, и количество студентов в университете обычно составляет не менее нескольких десятков тысяч. Женщины чрезвычайно сладострастны, а мужчины проницательны и хитры. Чтобы удовлетворить собственные амбиции, они строят большие корабли, которые плавают по морям во всем мире. Они торгуют всеми видами товаров и получают колоссальную прибыль. У них 28 000 торговых судов с экипажами общей численностью 185 000 человек. Корабль монарха имеет 40 пушек; свыше восьмисот кораблей оснащены 120 пушками каждый...

Подобные наивные представления бытовали и в Британии, например в «Записках о нравах и обычаях Японии», опубликованных лейтенантом Дж. М. У. Сильвером после его возвращения на родину (он нес охрану британской дипломатической миссии). Эта книга не претендовала на научность и не придерживалась логики в изложении, начинаясь главой «Фестивали и праздники» и заканчиваясь главой «О любви к цветам», а также содержала обширные главы «Пожары и пожарные бригады» и «Двор микадо». Более шокированный совместным мытьем мужчин и женщин в общественных банях, нежели жестокими публичными казнями, Сильвер с прямотой и искренностью писал обо всем, что вызывало его удивление и интерес. Заядлый спортсмен и один из самых здоровых людей своего времени, он находил национальный спорт Японии крайне странным:

Их главным атлетическим развлечением является борьба... и мускулистые мужчины часто собираются парами по вечерам на окраинах городов и деревень и приседают в стойке, напоминая готовящихся к драке сердитых петухов, либо таскают друг дружку туда или сюда как лягушки, сражающиеся за кусочек пищи. В схватке необходимо тащить и толкаться, а главная цель — вытолкнуть противника за пределы отмеченных границ...

Профессиональные борцы обычно мужчины поистине геркулесовых пропорций. От постоянных упражнений они развивают такую мускулатуру, которая затмевает всех наших чемпионов; но их пузатые фигуры и вялые движения делают дальнейшее сравнение невозможным, поскольку они не ценят то, что мы называем тренировкой. На маленькой площадке, которой ограничиваются соревнования, размер и вес имеют больше значения, чем напор; поэтому, вместо того чтобы избавляться от лишнего веса, они стараются его увеличить...

Если борцы сумо представлялись Сильверу парадоксом, поведение болельщиков было немногим лучше:

Шквал аплодисментов приветствует героя, который прохаживается вдоль рядов, сопровождаемый своим... слугой, собирающим дары, милостиво выдаваемые за победу. Обычно кидают деньги, но нередко дарят и предметы одежды -- иногда даже слишком свободно: для обоих полов не является чем-то необычным в таких случаях наполовину обнажить себя; а любимая забава среди женщин — посылать своих мужчин выкупать потом эти одежды у борца.

 

Кризис сегуната

Политическая жизнь между 1853 и 1868 годами была сложной, противоречивой и беспокойной. Многие самураи — в том числе удаленные от власти семейством То-кугава— придерживались лозунга «Сонно дзой!» («Почитать императора! Изгнать варваров!»). «Неравноправные соглашения» не только предоставляли иностранцам права проживания и собственности, но и обязывали Японию не вводить заградительные тарифы против импортных товаров, а также дозволяли рассматривать дела обвиняемых в преступлениях иностранцев в их собственных консульских судах. Подобные ограничения японского суверенитета на собственных землях были глубоко унизительными. Вокруг императорского двора в Киото, превратившегося в главный центр интриг, начала формироваться коалиция, оппозиционная политике умиротворения. Токугава разошлись во мнениях по поводу наилучших действий и метались между уступками и репрессиями. В 1862 году они разрешили дайме не следовать правилу «альтернативного проживания», а когда позже попытались ввести правило заново, их приказы игнорировались. Непоследовательность правительства раздражала западные державы, отталкивала сторонников и не могла заставить критиков замолчать. Тодзама-дайме Сацума и Теею, которые на протяжении длительного времени не допускались в правительство, стали лидерами внутренней оппозиции, невзирая на долгое соперничество друг с другом. Оба клана имели земли на юго-западе Японии — вдали от традиционных центров политической жизни — и оба пострадали от карательных бомбардировок Запада после того, как совершили нападения на корабли и собственность европейцев. Обоих этот кровавый опыт убедил в необходимости модернизировать японскую армию и промышленность на западный манер. В конце концов они начали собственную модернизацию; и в обоих феодальных владениях молодые, радикально настроенные самураи желали ускорить темп изменений и покончить с кризисом в стране. Постепенно их недовольство вылилось в последовательную революционную программу: свергнуть власть сегуната и заменить ее правительством под началом императора, которое начало бы процесс реформирования в национальном масштабе.

В 1866 году Токугава сделали последнюю попытку восстановить свою власть, послав армию для усмирения объединившихся Теею и Сацума. Эту армию разгромили, и в том же году умер сегун Иэмоти. Его преемник Есинобу (1837-1913) решил не рисковать и принял предложение главы клана Тоса об отставке. Убежденный, что обширные владения обеспечат ему важное место при любом политическом раскладе, Есинобу оказался введен в заблуждение своими противниками. В 1867 году на трон взошел пятнадцатилетний Муцухито (1852-1912), которого окружали сторонники альянса Сацума—Теею. Есинобу столкнулся с перспективой утратить свои владения, и его силы двинулись на Киото. Армии Теею, Сацума и Тоса, объединившиеся под знаменем императора, разбили Есино-бу и без боя взяли Эдо. В январе 1868 года главных дайме собрали в Киото и сообщили о том, что в стране «восстановлено» прямое правление императора. Новая эпоха, продлившаяся до смерти императора, звалась Мэйдзи — «Просвещенное правление».

Император Мэйдзи (1852-1912)

В апреле император занял Эдо и переименовал его в Токио («Восточная столица»). До лета 1869 года на севере Японии продолжались периодические бои, но с властью Токугава — самой длинной династии сегунов в японской истории — было покончено.

«КЛЯТВЕННАЯ ХАРТИЯ ПЯТИ ОБЩЕСТВЕННЫХ ПРИНЦИПОВ»

В апреле 1868 года от имени нового императора была обнародована «Клятвенная хартия». Основная цель документа заключалась в завоевании поддержки политически значимых сил; широким слоям населения кратко сообщалось, что они должны, как обычно, следовать инструкциям, вывешиваемым на деревенских досках объявлений. Краткость хартии придавала ей ауру великолепия, а неопределенность формулировок оставляла простор для маневра.

1. Нужно созвать совещательные собрания, а все вопросы следует решать путем публичного обсуждения.

2. Всем сословиям, высшим и низшим, надлежит объединиться для решения государственных задач.

3. Всем людям — не только гражданским и военным чинам — надо позволить следовать их призванию и тем самым избавить от недовольства.

4. С пагубными обычаями прошлого следует покончить, все должно основываться на законах природы.

5. Следует собирать знания по всему миру для укрепления основ императорского правления.

Новый режим действовал поначалу осторожно и повиновался императору, чтобы гарантировать повиновение страны в целом. По образцу западных были созданы подобия министерств и ведомств. Для чеканки императорской монеты учредили монетный двор. Обычным людям приказали носить имена своих семейств (фамилии). Старые феодальные домены заменялись префектурами (причем не менялись ни границы, ни наместники этих земель).

 

«Богатая страна

—

сильная армия»

В 1871 году большая и высокопоставленная делегация, возглавляемая сановником Ивакурой Томоми (1825-1883), направилась на Запад для повторных переговоров о подписанных «неравноправных соглашениях». Послов в резкой форме проинформировали о том, что это совершенно неуместный вопрос; однако исход «миссии Ивакуры» был, скорее, положительным, чем негативным.

Окубо Тосимити из клана Сацума увидел смог над небом Лондона и счел его «достаточным объяснением богатства и могущества Англии». Когда он узнал, что «весь этот колоссальный рост торговли и промышленности в городах произошел за последние пятьдесят лет» и что еще сорок лет назад железные дороги, речное судоходство и телеграф были здесь неизвестны, он пришел к убеждению, что — благодаря усилиям и образованию — Япония сможет быстро нагнать Запад. Подавленные первым опытом столкновения с Западом, японские эмиссары вернулись с осознанным желанием ускорить радикальные реформы.

Лозунгом политики модернизации стало выражение «Фукоку кехэй» («Богатая страна — сильная армия»). Эта программа включала в себя принятие солнечного календаря; строительство железных дорог; обязательное образование и обязательную службу в армии; разрешение браков между людьми разных сословий и запрет на ношение мечей в общественных местах. Подобные революционные изменения с неизбежность провоцировали сопротивление. Крестьяне злились на то, что лишаются сыновей, которых обучали грамоте и забирали в армию. Самураев задевала потеря собственного статуса, режим мог предложить службу только меньшинству — учителями, полицейскими, гражданскими чиновниками или офицерами в реформированной на западный лад армии. Растущая инфляция также возбуждала недовольство.

Случались бунты, но, что более серьезно, вспыхивали и восстания. Последнее и самое крупное восстание произошло в 1877 году. По иронии, оно охватило земли клана Сацума, а возглавил его герой Реставрации Сайго Та-камори (1827-1877), который страстно верил в то, что всеобъемлющее подражание Западу угрожает моральной сути национального характера. Он и его 40 000 воинов дали правительственным войскам жестокий бой, но в конечном счете были побеждены подавляющим количеством тех, кого презрительно именовали крестьянами в заморской форме. После тщетной попытки навязать новое сражение Сайго совершил самоубийство. В 1891 году его посмертно реабилитировали, признав, что действия Сайго были вызваны опасениями нарушения целостности страны, а не личными амбициями. И до настоящего времени «Великий Сайго» остается героем Японии.

УЧИТЕЛЬ

Самым влиятельным частным лицом периода Мэйдзи называют Фукудзаву Юкити (1835-1901). Хотя его часто приглашали в правительство, он неизменно отказывался, убежденный в том, что стране крайне необходим слой интеллектуалов, не зависящих от покровительства официальных властей. Юкити внес огромный вклад в создание этого слоя, основав Кэйо (один из самых престижных университетов Японии), «Дзидзи Симпо» (одна из влиятельнейших газет) и написав свыше сотни книг. Он намеревался добиться трансформации и укрепления страны благодаря «разрыву со слепой приверженностью обычаям прошлого» и переходу к последовательному принятию ценностей западной цивилизации и тех научных принципов, на которых — по его мнению — та базируется:

Школы, промышленность, армия и флот — лишь внешние формы цивилизации. Их воспроизвести не трудно. Все, что нужно, — деньги, чтобы заплатить. Но остается нечто нематериальное, то, чего нельзя увидеть или услышать, купить или продать, занять или одолжить. Это нечто пронизывает всю нацию, его влияние настолько сильно, что без него любая школа и вообще всякие внешние формы окажутся слабым подобием. Эту крайне важную сущность мы должны называть духом цивилизации.

Будучи младшим сыном бедного самурая с Кюсю, Фукудзава рано понял, что ему придется пробивать себе дорогу в этом мире самостоятельно. В 1854 году он приехал в Нагасаки к мастеру-голландцу, чтобы обучаться языку для общения с Западом. Когда позднее он обнаружил, что в Европе говорят преимущественно на английском, то мужественно выучил и этот язык. Его открытость и энтузиазм в отношении иностранной культуры вызывали насмешки и угрозы ксенофобов, спровоцированных насильственным открытием Перри Японии. Когда позднее он приобрел славу «почитателя Запада», то долгие годы не выходил вечерами из дома без страха быть убитым.

Жадность Фукудзавы к знаниям и способности к языкам позволили ему войти в состав ранних японских посольств в США (1860) и Европу (1862). В «Автобиографии» он вспоминал собственное изумление перед экстравагантностью и причудливостью того поведения, которое наблюдал:

...здесь повсюду видно пропадающее зря железо. В кучах хлама и на побережье — везде — я находил старые канистры из-под масла, пустые банки и сломанные инструменты. Это было удивительно, поскольку в Эдо после пожара немедленно появились бы целые тучи людей, ищущих среди пепла гвозди...

Другим шоком было гостиничное обслуживание:

...мы заметили... ценные ковровые ткани, которые в Японии могут в импортных магазинах купить только самые богатые люди, причем в скромном количестве, чтобы сделать из них кошельки и кисеты для табака. Здесь же ковер покрывал комнату целиком — что просто поразительно, — и по этой драгоценной ткани наши гости ходили в той же обуви, в которой гуляли по улицам!

Фукудзава был зачарован охотой на лис, балами и концепцией «лояльной оппозиции». Последняя заинтересовала его в особенности, хотя иностранцы пытались произвести впечатление демонстрацией технических новинок и мощнейших двигателей. Фукудзава же хотел узнать, как работают больницы, банки и почта. По возвращении он написал три тома книги «О положении в странах Запада» (1866-1870); искренний стиль этой работы сделал ее бестселлером, а автора — знаменитостью. «Книги Фукудзавы» стали синонимом прогрессивного обучения, а кроме того, помогли популяризации таких чужеродных для Японии концепций, как «права» и «свобода», для которых Фукудзава и другие энтузиасты западной культуры придумали японские эквиваленты. Например, непривычное понятие экономической конкуренции изображалось иероглифами как комбинация китайских символов «гонка» и «борьба».

СПОРЫ И РАЗОЧАРОВАНИЕ

Фукудзава стал главным членом Мэйрокуся («Общество шестого года Мэйдзи»), которое содействовало публичному обсуждению западной культуры и реформ. Таким образом, он первым ввел практику непривычного для Японии искусства публичных дебатов. В 1875 году он опубликовал книгу «Краткий очерк теории цивилизации», в которой характеризовал Японию как «полуциви-лизованную» страну — наряду с Китаем и Турцией, — потому и находящуюся «ниже» Запада в отношении «литературы, искусств, коммерции, промышленности, от самых масштабных явлений и до самых малых». Он защищал введение парламентского правительства, массового образования, модернизацию языка и необходимость повышения статуса женщин. Но, хотя Фукудзава был горячим прогрессистом, он оставался пламенным патриотом и не видел противоречий между национализмом и интернационализмом:

Япония и западные страны живут под одним небом и на одной земле. Их согревает одно и то же солнце, и их народы имеют общие человеческие чувства... Следовательно, они должны учить и учиться друг у друга, печься о благосостоянии друг друга и смешиваться между собой... Мы не должны страшиться противостояния военным кораблям Англии и Америки ради того, что является правильным... Стране не следует бояться защищать собственную свободу от вмешательства, даже если ей враждебен весь мир.

В поздние годы Фукудзава стал все больше разочаровываться в агрессивном империализме западных держав и отвергал их притязания на звание «распространителей цивилизации», которым они прикрывали расизм и эксплуатацию. Возмутительное поведение иностранцев в торговых портах Японии вызвало злой и презрительный упрек:

Мне говорят, что все иностранцы верят в жизнь после смерти, но я должен заметить — только немногие из посещающих наши порты смогут попасть на небеса. Они едят и пьют, а потом уходят, не заплатив... Они берут аванс... и затем не доставляют обещанное... Они палят из ружей вблизи домов, прокладывают силой себе путь по частным дорогам, скачут на лошадях во весь опор...

Что же до «закона наций», Фукудзава ясно видел, как тот применяется «к тем, кто не из христианских стран... Какие бы безумства не совершали на Востоке выходцы с Запада, никто не посмеет и палец на них поднять».

В серии памфлетов «Призыв к образованию» Фукудзава заявлял, что «когда люди рождаются, они равны по природе... Различие между умным и глупым происходит от образования». В университете Кэйо он старался внедрить «практическое обучение, которое бы было приближено к повседневным потребностям человека». Критикуя традиционных ученых как бесполезных, «проедающих рис книжников», он создал институт, откуда вышли поколения бизнес-лидеров и удивительно мало бюрократов. Подводя итог своей карьере в «Автобиографии», он скромно заключал: «Мой успех не связан с моими способностями, но обусловлен тем временем, в которое я призван был служить...»

 

«Цивилизованность и просвещение»

Официальное одобрение курса на вестернизацию датируется примерно 1870 годом. В 1871 году муниципальные власти Токио запретили обнажаться в общественных местах в знак уважения перед западными понятиями о скромности. Императорский двор в 1872 году отказался от традиционных шелков в пользу саржевой и золотой тесьмы, которой благоволили европейские монархи. На протяжении столетий в Японии почтенные замужние женщины сбривали брови и чернили зубы смесью из винного уксуса; в 1873 году императрица появилась на публике с натуральными бровями и белозубой улыбкой. Безумие движения буммэй койка («цивилизованность и просвещение») достигло пика в 1880-е годы. Следившие за модой люди приучали себя есть молочные продукты и говядину, хотя последняя застенчиво именовалась «горным китом». В 1883 году правительство открыло Рокумэйкан (Павильон загнанного оленя), построенное в европейском стиле здание, в котором официальные лица и приближенные к режиму Мэйдзи японцы могли вместе с западными дипломатами и гостями наслаждаться бальными танцами, музыкальными концертами, бильярдом и благотворительными аукционами. Более серьезным событием были введение в 1883 году уголовного кодекса по образцу французского, учреждение в 1884 году звания пэра и кабинета правительства в 1885 году. Другим тревожным знаком стало появление агитаторов за «права народа» в лице Ита-гаки Тайсукэ (1837-1919), основателя либеральной партии, опиравшейся на поддержку сельского населения, и Окума Сигэнобу (1838-1922), создателя университета Ва-сэда. Оба политических деятеля пережили попытки покушения и стали членами первого партийного правительства: Окума как премьер-министр, а Итагаки — министр внутренних дел.

РЕАКЦИЯ

Потребность в более вдумчивом подходе к реформам была сформулировала молодым интеллектуалом по имени Куга Кацунан в газете «Нихон»:

Мы признаем превосходство западной цивилизации... и мы уважаем философию и мораль Запада... Кроме того, мы ценим западную науку, экономику и промышленность. Однако не следует копировать их просто потому, что они западные; их следует принимать только в том случае, если они могут поспособствовать благосостоянию Японии.

Если слово «благосостояние» истолковать как «сила», «укрепление», то вышеприведенное заявление становится эхом помыслов правительства. Вскоре в официальной политике наступила пора реакции против легкомыслия и радикализма, подлинных или воображаемых. В 1887 году был издан закон о сохранении мира, который существенно расширял полномочия полиции в сфере контроля политической деятельности. Учителям, студентам и гражданским служащим запрещалось посещать политические собрания. В 1889 году была провозглашена конституция, выдержанная в западном стиле. Разработанная Ито Хи-робуми (1841-1909), доверенным советником императора и рьяным почитателем Бисмарка, она вдохновлялась германской конституцией — слабый парламент, сильная исполнительная власть и особое положение военных. Эта конституция со всей очевидностью дала понять, что новая политическая система является подарком его августейшего величества, а не выражением народного суверенитета. Только один из восьми японцев получил право голоса.

Император выказывал интерес к конституции и лично посещал все сессии, на которых рассматривались ее статьи. Аналогичную заинтересованность он проявил и при составлении императорского указа об образовании. Выпущенный в 1890 году, указ устанавливал фундаментальные принципы японской школьной системы, которые действовали до 1945 года. Эти принципы сочетали в себе традиционные для конфуцианства дочернее и сыновнее почтение, уважение к родителям, старшим, учителям, полицейским и т. д. с новыми гражданскими обязанностями: «...способствовать общественному благу и содействовать общественным интересам; всегда уважать конституцию и соблюдать законы; а в случае возникновения чрезвычайной ситуации — отважно предложить свою помощь государству».

Так самурайские добродетели — непоколебимая преданность, безусловное повиновение и неустрашимая отвага, когда-то специфические обязательства привилегированной касты, — превратились в идеалы всей нации.

 

Экономическое развитие

Официальный лозунг «Богатая страна — сильная армия» подразумевал как можно более тесные отношения между двумя направлениями политики национального укрепления. Японии было необходимо модернизировать экономику, чтобы сделать могущественной нацию, а не обогатить народ. Режим Мэйдзи начал уделять внимание созданию структуры экономического развития: в 1871 году по западному подобию была учреждена почтовая система, в 1872 году — национальный банк. Были построены и позднее проданы частному сектору образцовые фабрики; некоторые из них (изготавливавшие стекло, цемент, спички и бумагу) предназначались для продолжения политики замещения импорта. В 1872 году в Томиоке при помощи французских специалистов была построена шелкопрядильная фабрика, из которой в дальнейшем выросла экспортная отрасль, обеспечивавшая Японию жизненно важным источником иностранной валюты для оплаты за импортируемые зарубежные технологии. Правительство придавало этому предприятию такое значение, что первоначально работников на него нанимали почти исключительно из девушек, принадлежавших к самурайским семьям. Пока фабрика оставалась в руках правительства, она никогда не приносила прибыль, но в то же время стала важнейшим центром обучения для отрасли, которая в конечном счете обеспечивала треть японского экспорта. К 1882 году действовало примерно 2000 фабрик, где — поскольку фабрики обычно были маленькими — в общей сложности трудились около 60 000 человек. С развитием тяжелой промышленности пришлось подождать: стимулы к нему появились с китайско-японской войной 1894-1895 годов, что при поддержке правительства привело к рождению сталелитейного гиганта, завода Явата, и созданию первого японского локомотива.

Энтузиазм в отношении промышленности не означал пренебрежения сельским хозяйством, которое оставалось крупнейшей сферой занятости и поставляло продовольствие для стремительно растущего населения и сырье (шелк и хлопок) для главных экспортных отраслей. Еще одной ценной культурой был чай, ставший второй по размеру статьей экспорта. Основным источником правительственных доходов продолжал оставаться налог на землю; его сбор контролировался строже, чем в феодальные времена. Новый режим не поддавался искушению заимствовать деньги за рубежом, на лондонской бирже привлекли всего два крупных займа: один пошел на финансирование первой национальной железной дороги, которая протянулась на девятнадцать миль от Токио к Йокогаме и была построена 29-летним шотландским инженером (чрезмерной работой загнавшим себя впоследствии в могилу); второй займ направили на стабилизацию финансов, расшатанных восстанием в землях Сацума. Национальная приверженность самофинансированию означала, что, в конечном счете, индустриализацию Японии оплачивали крестьяне, поскольку налогообложение промышленности оставалось на сознательно низком уровне для поощрения инициативы и инноваций. Сопротивление сельчан уплате налогов, школьному образованию и введению воинской повинности безжалостно подавлялось. С другой стороны, крестьянским хозяйствам помогали, предлагая новые аграрные технологии и награждая за выдающиеся достижения в улучшении традиционных технологий или за успешное внедрение новых видов деятельности, например производства молочной продукции.

ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И ПРОТЕСТ

Отмена феодальных ограничений на продажу земель, перемещение населения и выбор рода занятий высвободил массу энергии и амбиций. Книга «Самопомощь» Сэмюела Смайлза, переведенная на японский в 1871 году, стала евангелием эпохи; и никто не следовал новой доктрине более страстно, чем Сибусава Эйиси (1840-1931) — выходец из маленького городка, ставший президентом Первого национального банка и способствовавший основанию около 500 различных компаний и торговых организаций. Дистанцируясь от презираемого образа эгоистичного и лживого торговца периода Эдо, он воспевал патриотическую ценность своей деятельности. Еще одним миллионером, сделавшим себя самостоятельно, был бывший самурай Ивасаки Ятаро (1835-1885): принадлежавшая ему верфь оказалась стартовой площадкой для бизнес-империи «Мицубиси», от судостроения шагнувшей в добычу полезных ископаемых, складской бизнес, бизнес в сфере недвижимости и банковское дело.

Новые предприятия возникали повсюду. Старинное семейство Мицуи финансировало обе стороны в ходе борьбы за свержение сегуната, а позднее получило значительную выгоду от приватизации профинансированных правительством образцовых предприятий и поглотило бумажную и текстильные фабрики, компанию, которая в 1883 году впервые провела электричество в Токио, и машиностроительное предприятие, которое стало предтечей современной корпорации «Тошиба электронике». В 1876 году был создан филиал для операций внешней торговли, который приобрел контроль над японским угольным бизнесом, поставлял половину продукции национального машиностроения на импорт и основал собственную судоходную линию; теперь это одна из крупнейших в мире торговых корпораций «Мицуи Буссан». Признание заслуг группы Мицуи в поддержке военных усилий в 1894-1895 годах выразилось в присвоении ее главе титула барона.

В бездумном преследовании целей экономического роста законодательство фактически игнорировало права работников и защиту окружающей среды. Бесстрашный Танака Седзо (1841-1913), одновременно мятежник и традиционалист, был одним из первых, кто выступил против злоупотреблений и эксплуатации. Будучи сыном крестьянина и самоучкой, он развернул настойчивую кампанию против добычи меди, которая отравляла пищу, воду и земли общины. Дерзко провозгласив, что «убивать людей значит убивать нацию», он в своей декларации одним из первых в мире использовал слоган защитников окружающей среды: «Забота о реках — это путь на небеса».

 

Ятои

Освоение культуры и технологии Запада требовало приглашения западных экспертов в качестве инструкторов. К ним обращались как к «благородным иностранным специалистам», а за глаза называли «живыми машинами». Некоторые из ятои (иностранных сотрудников) уже проживали в Японии и их переманивали от западных нанимателей; другие нанимались работать сами, большинство рекрутировали целенаправленно и даже вели «охоту за головами». На раннем этапе Японию наводнили икасама («благородные мошенники»), которые, согласно биографу британского министра сэра Гарри Паркса (1828-1885), «принадлежали к обширной массе людей, приплывавших в каждый морской порт. Выйдя из бара, борделя, игорного салона... они несли изящество, язык и манеры этих мест в классные комнаты...»

В общей сложности наняли около 4000 ятои, половину из них составляли британцы, другими многочисленными группами были французы, американцы и немцы. Свыше половины британцев трудились на государственных работах, остальные служили преимущественно в военно-морском и гражданском флоте. Тогда как британцы чаще всего были инженерами и моряками, французы подвизались бюрократами и солдатами, немцы — врачами и полицейскими, а американцы — учителями и агрономами. Большинство приезжих были молоды, дееспособны и активны, не боялись ответственности и часто оправдывали доверие. Как писал Джордж Буске, первый из нанятых министерством юстиции адвокатов: «Юные студенты строят дворцы, банковские клерки оперируют огромными кредитами, а армейские капитаны выполняют обязанности, которые были бы тяжким бременем и на плечах генерала...»

Политика японцев в отношении ятои заключалась в том, чтобы хорошо платить, вынуждать много работать и как можно скорее избавляться от них. (Только один иностранец назывался в официальных заявлениях «необходимым» — У. Каргилл, британский директор правительственных железных дорог и телеграфа.) Подобно тому как японцы беспокоились о том, чтобы не попасть в зависимость от иностранных заимствований, они стремились достичь и самодостаточности в технических и административных вопросах. Многие ятои, заканчивая работать в Японии, проводили остаток профессиональной жизни в разочаровании. Так, Генри Дайер вернулся в родную Шотландию достаточно молодым и выполнял различные заказы, но так и не смог найти дела, которое увлекало бы его не меньше, чем в Японии, где он основал при Токийском университете инженерную школу.

В разгар программы по привлечению ятои на их оклады уходило не менее 10% всего бюджета министерства образования. В 1874 году в стране находилось около 500 ятои; к 1879 году эта цифра сократилась вполовину, а к 1885 году снизилась еще на столько же. Инвестиции окупились. В 1910 году был закрыт последний курс, преподававший-с я на английском языке в университете, — стратегически необходимая наука строительства военно-морских судов. Менее чем за пятьдесят лет Япония усвоила и вывела на новый уровень техническое наследие западного мира.

МАСТЕРА И НАСТАВНИКИ

В самой Японии до сих пор с благоговением и уважением вспоминают тех иностранцев, которые помогли заложить основания современной нации и имена которых зачастую плохо известны в их родных странах. В Саппоро, где около девяти месяцев жил американец Уильям Смит Кларк, основатель Сельскохозяйственной школы, в память о нем стоит конная статуя, достойная генерала Кастера, на которой написан его совет: «Парни, будьте амбициозными!» Немногочисленные примеры иллюстрируют выдающиеся карьеры и влияние этих пионеров.

Многие японцы с почтением говорят о выходце из Ольстера докторе Уильяме Уиллисе, официальном враче британской дипломатической миссии. В ходе гражданской войны во времена свержения сегуната он лечил сотни пострадавших с обеих сторон и обучал японских докторов западной хирургии. (Как он отмечал, чаще всего ранения носили огнестрельный характер и лишь изредка были нанесены мечом.) Выполняя свои профессиональные обязанности, он также имел дело с холерой, малярией, бешенством, оспой и вспышкой венерических заболеваний. Последние столь часто поражали британскую миссию и гарнизон, что министерство иностранных дел попросило Уиллиса подготовить специальный отчет и предложить медицинские меры для устранения заболеваний. Позднее Уиллис помог основать медицинскую школу в Кагосиме, а затем отправился работать в Таиланд.

УИЛЬЯМ ЭЛЛИОТ ГРИФФИС

Уиллис прожил в Японии пятнадцать лет. Американец Уильям Эллиот Гриффис пробыл там четыре года до того, как его контракт преподавателя был внезапно расторгнут, но талант публициста превратил Гриффиса в ведущего «япониста» США примерно на полвека. Изначально он направился в Японию, влекомый любопытством и алчностью; он надеялся одновременно преподавать и накопить материал для книги и деньги на черный день. Прибыв в Фукуи, столицу Этидзэн, он испытал пошедший ему на пользу шок («Пелена упала с моих глаз... Я был поражен чрезвычайной бедностью народа...»). Не испугавшись, он поставил перед собой высокие цели — написать в течение семестра книгу, покончить с употреблением сакэ и «предосудительным совместным купанием полов». Рвение, идеализм и прилежание молодых студентов-самураев умерили его первоначальное тщеславие и вынудили написать в журнал «Сайентифик Эмерикен» предостерегающее письмо:

Японцам нужны помощники и советники. Они планируют оставить «начальство», чиновничество и власть в собственных руках... Почти каждый назначенец приходит сюда с намерением «произвести революцию» в своем ведомстве, однако японцы этого не хотят. Они хотят, чтобы иностранцы следовали проложенному курсу и делали это ни быстрее, ни медленнее, чем могут вынести местные предприятия... Если человек желает действительно трудной работы... и хочет вникать во все дела — пусть он попытается проделать это в Японии. Если он ожидает, что японский народ захочет назначить его государственным секретарем... тогда ему лучше остаться дома...

Менее чем через год Гриффис ухитрился заполучить работу в Токио. Его потрясли перемены, произошедшие за время его непродолжительной жизни в сельском районе:

Токио настолько модернизировался, что я едва узнал его. Никаких бродяг, никаких застав, никаких стражников... Пришла эпоха носить брюки... и ездить в бесчисленных вагонах... Все солдаты одеты в униформу... Над каналами простираются новые мосты. Полиция в униформе... В обращении золотые и серебряные монеты... Со старым Эдо покончено навсегда.

Поучив студентов географии, физиологии, литературе и праву, написав заметки и руководства, а также помолившись в церкви в Йокогаме, Гриффис вернулся домой писать книгу «Империя микадо». Эта книга стала стандартом для американцев и выдержала дюжину переизданий. В ней Гриффис критиковал западные державы за высокомерие и двуличность в отношении Японии, но его любовь к этой стране не мешала ему увидеть недостатки: «Любовь к истине как таковой, целомудрие и умеренность не относятся к характерным добродетелям». В 1908 году Гриффис был награжден орденом Восходящего солнца четвертой степени.

БЭЗИЛ ХОЛЛ ЧЕМБЕРЛЕН

Бэзил Холл Чемберлен — англичанин, долгое время проживший в Японии и проделавший путь от учителя английского языка в Военно-морской школе до профессора японского языка в Токийском университете, где он первым из иностранцев стал изучать раннюю японскую историю, поэзию и язык. Из-за слабого здоровья он не смог завершить университетский курс в Англии ив 1873 году случайным образом оказался в Японии в ходе кругосветного путешествия, которое должно было поправить его самочувствие. В Японии он прожил до 1911 года, до выхода в отставку. Его очень раздражали книги людей, которые объявляли себя экспертами по Японии, пробыв в ней шесть недель. Свои энциклопедические познания он в краткой форме изложил в восхитительном путеводителе «Все японское», организованном по типу словаря. Впервые путеводитель издали в 1890 году, затем последовало шесть переизданий, печатается книга и сегодня, поскольку остается блестящим образцом глубокого знания и сардонического юмора, что видно из приводимого ниже короткого отрывка:

...борцов (сумо) следует назвать среди наиболее характерных для Японии типажей, хотя они и не такие маленькие или изящные, как большинство японских вещей... Это горы жира и мышц, с плоскими лицами и низкими плотскими привычками... их силовые подвиги явно показывают, что «тренировка», которая заключается в выборе себе продовольствия, является напрасным суеверием.

Японцы «обожают сцены, а не пейзажи»; «...чай и церемонии совершенно безвредны, насколько этого можно ожидать от чаепития и сплетен»; «чистота является одной из немногих оригинальных черт японской цивилизации... в Японии смотрят на наготу, но не видят ее».

Чемберлен также участвовал в издании «Справочника для путешествующих по Японии», опубликованного Джоном Мюрреем и написанного знаменитым дипломатом сэром Эрнестом Сато (1843-1929). Многие из приводимых в книге советов не потеряли актуальности и сегодня: «Обувь рекомендуется носить так, чтобы ее можно было легко снять...»; «...Официальных лиц не следует оскорблять, предлагая им чаевые»; «Условия этой страны не располагают к сложным маршрутам»; «Берите с собой визитки. Японцы, с которыми вы познакомитесь, часто будут хотеть обменяться карточками»; «Прежде всего, будьте всегда вежливы и миролюбивы»; «Многие путешественники раздражают японцев, разговаривая и ведя себя так, как если бы они думали, что Япония и ее традиции — что-то вроде пип-шоу для развлечения иностранцев...»

ЭРНЕСТ ФЕНЕЛЛОЗА

То, что Чемберлен сделал для японской литературы, американец Эрнест Фенеллоза (1853-1908) сделал для японского искусства. Фенеллоза приехал в Японию по приглашению зоолога Токийского университета Эдварда Морзе (1838-1925), чья книга «Японские дома и их окрестности» (1886) познакомила западных читателей с тонкостями японской архитектуры. Сперва Фенеллоза стал преподавать экономику и философию, но затем посвятил себя переоценке находившегося в тяжелом положении искусства. Когда мания на «западное» достигла апогея, он использовал свою должность в министерстве образования для возобновления преподавания в школах японской живописи и воспрепятствовал крупномасштабному экспорту предметов искусства иностранными коллекционерами, среди которых было много ятои. Кроме того, он содействовал учреждению школы, превратившейся впоследствии в Токийский университет изящных искусств и музыки (Гэйдзуцу Дайгаку). Фенеллоза тесно сотрудничал с Окакура Какузо (1862-1913), родоначальником современного музейного кураторства, который в 1906 году в новом свете представил японскую эстетику в книге «Его величество чай». Фенеллоза скончался за пределами Японии и был погребен на лондонском кладбище Хайгейт, где до сих пор можно увидеть его надгробие. Преданные японские студенты повторно перезахоронили его в храмовом комплексе Мии-дэра, откуда открывается великолепный вид на озеро Бива.

ДЖОН МИАН

Джон Милн (1850-1913) прибыл в Японию как эксперт по горному делу. В день его приезда в 1876 году случилось землетрясение. Несмотря на преподавательские обязанности, он изготовил сейсмограф для отслеживания подземных толчков, организовал первый в мире сейсмологический конгресс и учредил Сейсмологическое общество Японии. Дважды отмеченный за заслуги императором, он получил звание «почетного профессора». «Джонни-землетрясение» подтвердил свою преданность Японии, женившись на дочери буддийского священнослужителя.

 

Гайдзин

Японцы называют иностранца гайкокудзин (дословно «человек из другой страны»); в наши дни слово обычно сокращают до гайдзин — это выражение первоначально имело ругательный подтекст, но его настолько широко использовали сами гайдзины, что оно вошло в обиход. Сперва, в 1860-е годы, сообщество гайдзин состояло из дипломатов и коммерсантов, но скоро к нему присоединились идеалисты, оппортунисты и обычные люди всех сортов. Подобно ятои, многие из вновь пребывших внесли неоценимый вклад в межкультурные взаимодействия.

Джеймс Кертис Хепберн (1815-1911) до того, как приехать миссионером в Японию, имел медицинскую практику в Нью-Йорке, а также проповедовал в Китае. Поскольку формально христианство находилось под запретом, он по прибытии стал составлять англо-японский словарь, абсолютно правильно рассудив, что в свое время тот окажет неоценимую помощь в обращении японцев в иную веру. Хепберн с легкостью находил себе информаторов, общаясь с учениками, посещавшими уроки английского языка, который преподавала его жена. Результат его усилий был в 1876 году издан в Йокогаме. Хепберн продолжал заниматься переводом Библии на японский язык, а также основал школу, впоследствии престижный университет Мэйдзи, и до настоящего времени широко используется его метод «романизации» японского языка.

Достижения на миссионерском фронте были более скромными. Японцы рьяно приветствовали многие аспекты западной культуры, но христианство — несмотря на активные усилия католиков и протестантов — имело мало сторонников. В 1907 году, спустя более тридцати лет проповедей, в Японии насчитывалось всего 140 000 христиан. Хепберн был образованным и уверенным в себе профессионалом. Его напарник-миссионер Джон Батчелор (1853-1944), простой парень из Сассекса, окончил только начальную школу, но впоследствии стал всемирно признанным авторитетом по айну, среди которых прожил шестьдесят лет, составляя первый айно-англо-японский словарь. Батчелора похоронили на заднем дворе церкви Экфилда, где он мальчишкой был помощником садовника. Шотландец Джон Редди Блэк (1816-1880) приехал в Японию через Австралию и стал в 1861 году редактором англоязычного еженедельника сообщества гайдзин «Джа-пан геральд». В 1872 году он основал газету на японском языке с многообещающим названием «Ниссин Синдзиси» («Ежедневные достоверные новости»). Книга Блэка «Молодая Япония» стала первой из написанных не дипломатом, а журналистом; сначала опубликованная в Йокогаме, затем она также издавалась в Лондоне и Нью-Йорке.

ИНТЕРПРЕТАТОР ЯПОНИИ

Никто из гайдзин не отождествлял себя с приютившей их страной сильнее, чем Патрик Лафкадио Херн (1850— 1904). Он был наполовину ирландец, наполовину грек и мальтиец и по сути не имел корней. Херн уехал из Британии, а затем через США и Вест-Индию прибыл в поисках «земного рая» в Японию. Едва он в 1890 году очутился на ее земле, то понял, что обрел рай. Как видно из эссе «Мой первый день на Востоке», его переполнял восторг:

...все японское нежно, изящно, восхитительно... Банковские счета, обычные медные монеты — эти вещи прекрасны. Даже цветные ленточки, которыми продавец перевязывает вашу последнюю покупку, заслуживают внимания... в любую сторону, куда ни обрати взор, находятся бесчисленные прекрасные и непостижимые вещи.

Через несколько лет Херн будет оплакивать безжалостную трансформацию своего новообретенного убежища: «...До какой же степени мертва старая Япония и какой ужасной становится Япония новая!» Другие видели в канализации и телеграфе впечатляющие доказательства того, что жизнь в стране улучшается, Херн же был напуган их влиянием на «этот отвратительный Токио... простирающийся на мили неописуемой нищеты... Трудно думать об искусстве, времени или вечности посреди помойки и грязного хлама». Он был одним из немногих европейцев, кто не только не восхвалял модернизацию Японии, но и действительно о ней сожалел.

В итоге Херн взял японское имя, Коидзуми Якумо, принял японское гражданство и женился на японке. Его очаровали японские мифы, легенды и фольклор, и он посвятил себя записям и прославлению того наследия, которое считал находящимся в опасности. Книги Херна «В призрачной Японии», «Блики незнакомой Японии», «Истории с полей Будды» охотно принимали западные читатели, и за десять лет до смерти он стал одним из самых влиятельных интерпретаторов японской культуры для внешнего мира. Его последняя работа скромно называлась «Япония: попытка истолкования». Романтизм Херна резко контрастировал с грубоватым слогом Чемберлена, писавшего: «Когда человека вынуждают жить в Земле лотоса, Земля лотоса перестает быть таковой». Однако же Чемберлену в целом понравилась «лебединая песня» Херна, поскольку это был труд не только влюбленного в страну, но и знающего ее человека (хотя Херн так и не овладел японским языком настолько, чтобы прочесть даже газету, не говоря уже о классических текстах). Херна бросило бы в дрожь, проживи он дольше и прочти хвалебные слова своего биографа, славившего его как «японского» (!) писателя, благодаря которому «...о старых романах, забытых нами годы назад, стали говорить вновь, и древние сокровища, которые мы погребли под слоем пыли, засияли незнакомым и новым блеском».

Еще до смерти Херна в Японии появились собственные интерпретаторы ее культуры, наиболее выдающимся из которых был Нитобэ Инадзо (1862-1933), чья работа «Бусидо: душа Японии» была написана на английском языке и опубликована в 1899 году. Нитобэ утверждал, что самурайская этика служит моральным основанием японского социального порядка. Так как сам он был самурайского происхождения, то подобная точка зрения была для него естественной. Он писал в то время, когда — посредством институтов массового образования и обязательной воинской повинности — бывшие самураи, ставшие учителями и военными офицерами, внедряли собственный кодекс чести в среде крестьянства. Как бы то ни было, аргументы Нитобэ имели исключительный успех, и за шесть лет его книга выдержала десять изданий на английском, девять на японском и даже была переведена на такие разные языки как чешский, норвежский и язык маратхи. Нитобэ окончил Сельскохозяйственный колледж Саппоро, а затем учился в США и Германии и взял в жены американку. В ходе своей выдающейся карьеры позднее он работал агрономом в Тайване, профессором в Императорских университетах в Киото и Токио и в конечном счете занял пост помощника генерального секретаря Лиги Наций.

 

Известные путешественники

«Странно находиться на чистой земле, необычно бродить вдоль кукольных домиков. Япония — успокоительное место для маленького человека». Так в 1889 году писал Ре-дьярд Киплинг, когда Япония стала хорошо известной в кругу викторианских завзятых путешественников остановкой в пути. Многих любопытство гнало в порты Кобэ и Йокогамы или в короткие «обязательные» вояжи к святилищам Киото и Никко. Возможно, они мудро ограничивали собственные амбиции. Как замечала Виктория Мэнторп:

Для большинства туристов цветы вишни, гора Фудзи, храмы, святилища и живописный народ были тем, что они должны увидеть. После всех усилий они получали трудно усвояемую, если и вовсе не горькую пищу. Кому-то требовался переводчик, или гид, или оба сразу. Зимой и летом климат сводил с ума. Хотя в больших городах имелись отели в европейском стиле, в глубинке вас ожидали чайные домики с бумажными стенами, без отопления, без мебели и уединения. Если вы уходили далеко от проложенных маршрутов... то оказывались в поистине суровых условиях...

ИСКАТЕЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЙ И ЭСТЕТЫ

Дерзкие духом презирали подобные «пустяки», принимая изречение Чемберлена о том, что «настоящая Япония» открывается там, где заканчиваются железные дороги. Такой путешественницей была Изабелла Берд (1831-1904). Она относилась к тем неукротимым натурам, которые отправлялись в путешествие для поправки предположительно слабого здоровья, и, прежде чем оказаться в Японии, побывала на вершине вулкана на Гавайях и зимой на лошадях покорила Скалистые горы. В Японии она намеревалась исследовать отдаленные северные районы: «Мой маршрут пролегал вдали от проторенных путей и никогда полностью не пересекался с путями других европейцев». Записи мисс Берд о ее новаторской одиссее «По нехоженым тропам Японии» пестрили едкими суждениями: «Японцы — одни из самых нерелигиозных людей, каких мне доводилось видеть; их паломничества напоминают пикники, а религиозные праздники — ярмарки»; «Как можно ожидать, самоубийства среди женщин намного распространеннее, чем среди мужчин»; «Йокогама не заслуживает дальнейшего знакомства»; «Ни один из видов Токио... не поражает, он на самом деле довольно монотонный... Это город величественных расстояний без вели-чия»; «Уэдзо (Хоккайдо) — самый крупный остров Японии, подобно ирландскому Типперери... Никто не оказывается здесь, не повстречавшись с чем-то странным и с одной-двумя ошибками».

В отличие от скептицизма мисс Берд искусствовед Джордж Риттнер был страстным почитателем «японского»:

Возможно, ни одна страна в мире не является более артистичной, нежели Япония... Если ручей не гармонирует с горой, через которую он протекает, его русло изменят; если некрасивое дерево имеет дерзость расти на холме, покрытом сиреневыми и белыми азалиями, его срубят... Ничто не может быть не на своем месте.

Киплинг несколько резко высказывался о влиянии американских миссионеров, которые возводят «похожие на вагоны церкви... чье уродство не может компенсировать никакое оправдание». Риттнер протестовал против соотечественников-туристов: «Как я полагаю, американцы несут главную ответственность за упадок японского искусства».

Экспансивные восхваления и порицания Риттнера часто скатывались в откровенную чепуху, однако он не был, без сомнения, наихудшим критиком. Книга «Странные факты о Японии», написанная опытным путешественником и писателем Дугласом Слейденом, была менее ужасной, чем может показаться из названия (ее успех привел к появлению неизбежного продолжения «Новые странные факты о Японии»), однако подлинно удивительного уровня глупости достигла книжка того же автора «Три перекати-поле в Японии»:

Даже бродяги были весьма дружелюбными и улыбались нам с довольно непрофессиональной жизнерадостностью. Любопытство вызывают и веселые горбуны, которые показывают вам свой горб, как если бы это была лучшая в мире шутка... В Японии невозможно что-либо принимать всерьез; все кажется сделанным нарочно для того, чтобы вызывать смех.

ЯПОНСКИЙ ДНЕВНИК

По иронии судьбы, тогда как тривиальные впечатления о Японии легко находили своего читателя на Западе, один из самых диковинных рукописных отчетов оставался неопубликованным в течение шестидесяти лет после смерти своего автора, Ричарда Гордона Смита (1858-1918). Смит был завзятым охотником, натуралистом и коллекционером; он имел значительный личный доход и внушительную телесную конституцию, а зарубежный вояж стал для него способом бегства от неудачного брака. Девять увесистых дневников в кожаном переплете заполнены нацарапанными от руки заметками, цветными зарисовками, фотографиями, открытками и всякой всячиной — от засушенных цветов и до трамвайных билетов. Как ни удивительно для страстного охотника и рыбака, он усердно изучал японскую мифологию, тщательно записывал фольклорные истории и нанимал местных художников для их иллюстрирования. Позднее его труд был оформлен в виде пяти томов и сформировал основу книги, опубликованной под названием «Древние истории и фольклор Японии». А в 1986 году Виктория Мэнторп собрала его впечатления в красиво иллюстрированной книге «Японские дневники Ричарда Гордона Смита».

 

На пути к империи

Стремление Японии к экспансии пробуждалось постепенно. До Реставрации Мэйдзи северный остров Хоккайдо, который в настоящее время составляет 20% национальной территории, даже формально не являлся частью японского государства. За исключением земель одного из кланов он был населен коренными айну и, по крайней мере теоретически, оставлял простор для российской оккупации. Поэтому режим Мэйдзи поторопился включить его в состав государства и при помощи ятои, состоявших преимущественно из американцев, создал агентство по развитию для заселения и освоения острова.

В 1874 году на Формозу (Тайвань) направили вооруженную экспедицию для наказания местного населения за убийство рыбаков с острова Рюкю (Окинава); провозглашая обязанность защищать своих граждан, Япония в то же время объявляла суверенитет над Рюкю. Жители острова на протяжении столетий жили при достаточно свободном правлении Сацума, а в 1879 году — невзирая на протесты Китая — были присоединены к Японии.

В 1874 году правительство Мэйдзи столкнулось с первым крупным кризисом в вопросах внешней политики. Встревоженная военными аналитиками, которые утверждали, что Корейский полуостров представляет «направленный в сердце Японии клинок», клика под руководством Сайго Такамори стала настаивать на его превентивном захвате. Сайго даже вызвался возглавить посольство — в надежде, что спровоцирует собственное убийство и тем самым даст повод для объявления войны. Выступавшие против упреждающих действий опирались на поддержку недавно вернувшейся миссии Ивакуры, чей опыт убеждал в том, что Японии потребуется предпринять глубокую модернизацию армии, прежде чем ввязываться в рискованные авантюры за рубежом. Соображения осторожности перевесили, и Сайго с отвращением удалился в земли Сацума готовить крестовый поход для возрождения традиционной воинской доблести.

КИТАЙСКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА

Корея не была колонией Китая, однако подчинялась ему и платила дань, на протяжении столетий признавая культурное владычество «Поднебесной империи». Обеспокоенный масштабом японского перевооружения, Китай начал активно готовиться к защите целостности и независимости своего вассала. Япония, все еще не желая рисковать и втягиваться в отрытое противостояние, свела инциденты 1882 и 1884 годов к компромиссам. В 1885 году обе страны согласились не посылать войска в Корею, не предупредив другую сторону. Элемент взаимности, который присутствовал в этом соглашении, давал понять, что Япония — совершенно независимое государство, требующее равноправного к себе отношения. В 1894 году Корея попросила у Китая помощи в подавлении восстания. Япония мгновенно ввела свои силы и отказалась выводить их обратно. Последовавшая война между китайскими и японскими военными на суше и на море продлилась менее года. В апреле 1895 года у Синосеки был подписан договор, согласно которому обе страны признали независимость Кореи. Китай уступал Японии Формозу (Тайвань), острова Пэнхуледао и Ляодунский полуостров, обязывался уплатить огромную компенсацию золотом для возмещения расходов на кампанию, а также делал ряд выгодных для японской коммерции экономических уступок.

Япония, которая после этого провела законодательные и конституционные реформы, начала повторные переговоры о экстерриториальных уступках, вынуждая пойти своего некогда уважаемого наставника на еще более сильные унижения. Не желая признавать в Японии равноправного игрока в империалистической игре «обдери соседа», Германия, Франции и Россия объединились и потребовали от Японии вернуть Ляодунский полуостров Китаю. У Японии не оставалось другого выбора, кроме как склониться перед столь грозным альянсом, хотя согласие спровоцировало крупные бунты в Киото, а также заставило императора заметить, что он «терпит невыносимые страдания». Словно посыпая солью рану, в 1898 году Россия заставила Китай отдать ей в аренду спорный полуостров, где построили Порт-Артур — военно-морскую базу в незамерзающей бухте.

Несмотря на жестокое разочарование, война укрепила международный имидж Японии как «гигантского убийцы из засады», а на Тайване дала импульс развитию рынка, способствовала миграции избыточного населения и — в долгосрочной перспективе — создала новый источник риса и сырья. Кроме того, усилились престиж и влияние военных в вопросах национальной политики. Военное искусство Японии еще более отточилось в ходе «боксерского восстания» в Китае 1900 года, когда японские военные отряды сыграли главную роль в составе международных сил, которые спасли осажденных в дипломатической миссии в Пекине иностранцев.

РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА

С заключением в 1902 году англо-японского альянса международное положение Японии заметно упрочилось. Стороны договорились помогать друг другу в случае конфликта с двумя или более государствами и оставаться нейтральными в случае войны с одной-единственной державой. Британия, обеспокоенная собственной дипломатической изоляцией по итогам англо-бурской войны (1899— 1902), готовилась повторно развернуть свои морские силы для противостояния растущей угрозе со стороны Германии. Япония же была уверена, что в случае войны с Россией угроза британского вторжения помешает французам поспешить на помощь русскому царю.

Руководствуясь подобными соображениями, Япония смогла занять более жесткую линию в воґіросе о продолжающемся усилении российского присутствия в Корее и на юге Маньчжурии. Тщательно подготовившись, японцы прервали длительные и безрезультатные переговоры, в которые вступили ради выработки взаимоприемлемого решения. В феврале 1904 года японские корабли атаковали эскадру российского Тихоокеанского флота, стоявшую на якоре в Порт-Артуре. Лондонская «Таймс», не обращая внимания на «забывчивость» Японии относительно официального объявления войны, называла этот удар «актом отваги». Затем обученный британцами флот уничтожил вторую русскую эскадру, преодолевшую полмира, чтобы вступить в битву. Корабли адмирала Того (1848-1934), «японского Нельсона», отправили едва ли не все русские суда на дно Цусимского пролива менее чем за час. Война на суше оказалась более упорной. Русские, которые сражались в условиях недостатка обеспечения (припасы и амуницию доставляли за тысячу миль через дикую местность), едва могли обеспечить провизией свои колоссальные людские ресурсы, чтобы те действовали эффективно. Японцев же так ослабили собственные усилия, что они практически лишились офицерского корпуса, а внутренняя экономика оказалась на грани коллапса.

Обе стороны согласились принять посредничество президента США Теодора Рузвельта, и в сентябре 1905 года в Портсмуте, штат Нью-Гемпшир, было подписано мирное соглашение. Россия признала приоритет Японии в Корее и отказывалась от своих экономических интересов в Южной Маньчжурии (включая вожделенный Ляодунский полуостров), а также от южной половины острова Сахалин.

Отсутствие компенсации военных затрат запятнало это соглашение в глазах японской общественности; но победа азиатской державы над европейской поощрила по всей Азии движение за независимость. По иронии, сама Япония вскоре обнаружила собственные колониальные устремления, низведя Корею до статуса протектората и вынудив ее короля оставить трон. Убийство в 1909 году только что назначенного «генерала-резидента» Ито Хиробуми местным патриотом показало, что корейцы не желают принимать японское правление со скромной благодарностью. В 1910 году Япония ответила прямой аннексией Кореи, тем самым положив начало длительному антагонизму между двумя странами. Ни одна из западных держав не протестовала. В 1911 году Япония все-таки добилась права изменить «неравноправные соглашения». Едва ли можно винить японцев в том, что они пришли к заключению: для признания столь же «цивилизованной», как и западные нации, их стране надо вести себя не менее агрессивно.