Убийца

Перевод О. Фроловой

Что же делать?! С тех пор как его выпустили из тюрьмы, он нищенствовал: пиастр оттуда, пиастр отсюда, ни работы, ни надежды. В тюрьме он был уже не первый раз и, кажется, не последний. Теперь он вычеркнут из жизни. Все, на кого он надеялся, отвернулись от него. К кому бы он ни обращался, никто не давал работы. Даже торговцы гашишем не хотели ему доверять. Дни шли, а он опускался все ниже и ниже. Падая от усталости, он бродил из одной кофейни в другую, надеясь возобновить старые знакомства, но напрасно — он был забыт везде: с ним никто не разговаривал, никто к нему не подходил. Лишь недовольные взгляды сверлили его.

Иногда сердце какого-нибудь молодого официанта смягчалось, и он тайком приносил ему несколько крошек гашиша. Тогда бедняга погружался в сладкие сновидения: ему грезились горы еды, реки вина, красивые женщины, перед его глазами проносились картины забытых волшебных сказок, которые он слушал в маленьких кафе под звон ребаба когда-то давным-давно, почти четверть века назад, а может быть, и больше.

Грязный и обросший, одетый лишь в рваную галябию, он ютился вместе с матерью в маленькой вонючей каморке в Хусейнии — одном из самых старых кварталов Каира.

Его мать, слепая парализованная старуха, жившая милостыней, казалось, забыла о существовании сына. Да и он сам, возвращаясь поздно вечером домой, не обращал на нее внимания.

«Что делать?» — без конца спрашивал он себя. — «Куда пойти?» Прошлая его жизнь была бурной: он работал носильщиком, потом разносчиком гашиша, потом стал воровать. А сколько он дрался! Он и в тюрьму-то первый раз попал за драку. Сейчас ему сорок лет, но мускулы еще сильны, он мог бы своротить воз, а ему приходится побираться ради куска хлеба.

Третий раз он выходит из тюрьмы, но никогда раньше жизнь не обходилась с ним так жестоко, как теперь. И тайный голос в его отчаявшейся душе временами советовал ему вернуться в тюрьму и там доживать остаток дней. Пока он первый раз сидел в тюрьме, в благотворительной больнице умер его сын. Когда его посадили во второй раз, от него ушла жена, и теперь он не знал, где она и с кем. Да и можно ли осуждать ее за это — мало найдется женщин, способных хранить верность человеку, который постоянно пребывает в тюрьме.

Где же то чудо, которое снова сделает из него человека? Неужели мир больше не нуждается в сильных мускулах? Неужели все кончено для него?!..

Однажды, когда он бесцельно брел по улице, кто-то громко окликнул его:

— Эй, Байюми!

Вздрогнув, словно от удара кнута, он обернулся. Ну наконец-то, он кому-то нужен. Широко и радостно улыбаясь, Байюми бросился к позвавшему его и стал целовать ему руку:

— Здравствуйте, здравствуйте, ваша милость, здравствуйте, хозяин, привет нашему господину Али Рукну Сейиду…

Тот грубо отдернул руку и проговорил:

— Оставь-ка свою болтовню! Лучше скажи, не соскучился ли ты по тюрьме?

— Если бы не такие, как вы, — льстиво ответил Байюми, — то и вправду соскучишься…

— Опять болтаешь!

Господин Али направился к своему экипажу и сделал знак рукой, приказывая Байюми сесть рядом. Тот не поверил своим глазам, но, быстро сообразив, что его ожидает что-то важное, повиновался. Хозяин тронул повод, и лошадь рысцой побежала по пыльной мостовой. Али Руки хмуро оглянулся по сторонам, потом вдруг спросил:

— Ты бы мог убить Хаджи Абд ас-Самада аль-Хаббани?

Лицо Байюми вытянулось от удивления.

— Убить? — пробормотал он.

— Да, — подтвердил Али Рукн небрежно, как бы не придавая значения своим словам.

— Я еще никогда никого не убивал.

— Ну, тогда прощай, — холодно произнес Али Рукн и натянул повод.

Но Байюми не тронулся с места.

— Платить будете вы, хозяин? — спросил он, и лицо его помрачнело.

— Я или сам господин Махмуд, какое тебе дело? — усмехнулся Али Рукн, ослабляя повод. — Господин Махмуд — большой человек! Он — хозяин фабрики и самый крупный торговец гашишем. Ему угодно, чтобы никто ни в чем не мог заподозрить ни его самого, ни его людей. Умный человек умеет дела делать!

— Я — слуга господина Махмуда и ваш слуга…

— Ладно, довольно болтать, ты согласен убить Абд ас-Самада?

— Считайте, что он уже в раю, — невесело засмеялся Байюми.

— Да провалиться ему в ад и тебе вместе с ним!..

Байюми воспринял это пожелание как дружескую шутку и снова засмеялся, а господин Али продолжал:

— Ты, наверно, не видел денег, с тех пор как вышел из тюрьмы?

— Да и прежде тоже.

— Пятьдесят гиней.

— Только пятьдесят?

— Последняя цена.

— Это за убийство?!

— Ты что, думаешь, я буду торговаться с тобой, — раздраженно проговорил Али Рукн.

— Но ведь я так нуждаюсь в деньгах, у меня на руках старуха-мать.

— Мать! — повторил Али Рукн и захохотал, потом вынул из кармана ассигнацию в пять гиней и протянул Байюми.

— На вот задаток.

— Нет, клянусь вашей честью, господин, этого мало, — воскликнул Байюми, пожирая глазами деньги.

— Ну хорошо, пусть задаток будет десять гиней, — уступил Али Рукн и, зло сощурив глаза, добавил: — Ты что, не веришь нам, дурак?

— Нет, что вы, господин. Но, может быть, это все, что мне осталось получить в жизни…

— Когда ты его прикончишь?

Байюми задумался.

— Дайте мне неделю сроку… Через неделю в субботу.

— Это не годится.

— Но, господин, мне нужно все как следует подготовить, чтобы не возбудить подозрения, выработать план. Да хочется и пожить хоть неделю в довольстве. Ведь, может быть, это последняя неделя…

Вытащив вторую бумажку в пять гиней, Али Рукн протянул их обе Байюми.

— А знаешь, что тебя ждет, если ты затянешь это дело? — спросил он.

— Неужели не знаю, да накажет меня Аллах, — засмеялся Байюми, складывая деньги.

— Что бы ни случилось, не подходи ни к кому из нас, — предупредил Али Рукн и натянул поводья.

Байюми спрыгнул на землю и посмотрел вслед отъезжающей коляске, тщетно ожидая, что Али Рукн обернется и помашет ему рукой.

Байюми сжал деньги, и все закружилось перед его глазами. Никогда он не имел такой суммы… Но и убивать ему тоже никогда не приходилось. Он и дрался, и крал, но не убивал. Он любит жизнь, даже если она и кажется иногда более ненавистной, чем смерть. Однако что пользы думать об этом, он убьет, хотя и не убивал прежде. Да, нужно быть в высшей степени осторожным. Каждый шаг следует рассчитать. Что бы там завтра ни случилось, это принесет ему еще сорок гиней. О таких деньгах он никогда и не мечтал. Да и хозяин Махмуд, наверное, поможет ему открыть какую-нибудь торговлю. Тогда сбудутся все мечты.

Сначала он пошел в кофейню, которую обычно посещал, и объявил, что уходит подзаработать в другой город.

— Иди, иди с миром! — в один голос закричали все присутствующие, радуясь, что наконец отделаются от него.

Выходя, Байюми подумал: «Кого следовало бы прикончить, так это вас всех». Потом он отправился в рыночную баню. Вошел туда грязным и черным, как сажа, а вышел, снова чувствуя себя человеком. На базаре он купил нижнее белье, новую галябию и сапоги: ботинок на свои огромные ноги не нашел. Затем он отправился в ресторан и ел столько, что официант удивился. «Эх, если бы всегда так можно было жить, никого не убивая», — думал Байюми.

Хаджи Абд ас-Самада аль-Хаббани он видел всего несколько раз, да и то лишь мельком. Теперь ему предстояло разузнать о нем подробнее. Байюми направился к большому старому дому в Дарб аль-Гамамизе, где жил Абд ас-Самад, и стал изучать его расположение, потом подошел к конторе Хаджи в Мабъяде и несколько раз обошел ее. Ему удалось как следует рассмотреть этого человека вблизи, и он хорошо запомнил его внешность, особенно полное живое лицо и красивую добротную одежду. Как-то раз взгляды их встретились, и с быстротой молнии Байюми отвел глаза.

«Почему Махмуд так ненавидит Хаджи Абд ас-Самада?» — часто спрашивал себя Байюми. И разве он, Байюми, не имеет права знать, почему этот человек заслуживает смерти? Но если бы он осмелился спросить об этом, то вместо ответа получил бы удар по лицу или пинок ногой. Вот банда, которая делает с людьми, что захочет. Куда бы он ни зашел, он везде встречал кого-нибудь из шайки Махмуда.

Вечером Байюми выпил коньяку и отправился в цирк, а потом ночевал в хорошей гостинице. И снова ему в голову приходила мысль о том, как было бы чудесно всегда так жить, никого ради этого не убивая! Он бы снова женился, у него бы появились дети, мальчики и девочки. Он бы торговал и получал прибыль… А что ждет его завтра? Да и что ждало раньше, с тех пор как еще ребенком его пустили полуголым бегать по грязным переулкам и улицам, когда он потом пристал к шайке воров и хулиганов и участвовал в налетах и драках или когда вечерами ради куска хлеба рыскал по кофейням, стараясь тайком распродать кусочки гашиша… Что ждало его?!..

Наступила условленная суббота. Байюми проснулся рано, чтобы встретить самый трудный день своей жизни. В один карман он положил кусок холодного мяса, в другой — бутылку коньяка, на груди спрятал острый нож. Сегодня Махмуд и его люди не отлучатся из своих контор и лавок, постараются быть у всех на виду и отвести от себя подозрения. Ему хорошо известны подобные уловки. От этих подлых бандитов он получит сорок гиней или, быть может, предательский удар в спину.

Байюми спрятался за деревом в нескольких метрах от дома Хаджи Абд ас-Самада и стал выслеживать свою жертву. Дверь отворилась, и из дома вышли два мальчика и девочка со школьными сумками. Все трое были похожи один на другого, но особенно бросалось в глаза сходство старшего мальчика с самим Абд ас-Самадом. Тут Байюми вспомнил своего сына, вспомнил, как он горевал, когда тот умер…

Во двор вышел сам Абд ас-Самад и остановился, опираясь на трость и покручивая усы. Он разговаривал с кем-то, кто шел за ним и кого Байюми не мог видеть. Абд ас-Самад помахал своему собеседнику рукой и неторопливой походкой отправился на улицу. На его полном лице светилась довольная улыбка. Этот человек выглядел веселым и, как показалось Байюми, добрым! Но где доказательства, что и он не таков, как другие? Все они приятно улыбаются, когда разговаривают с родными. Начальник тюрьмы, например. О Аллах! Можно ли забыть этого изверга! Но однажды Байюми видел, как тот играл с сыном, и они оба так весело смеялись, что начальник тюрьмы тоже показался ему человеком!..

Держась поодаль, Байюми последовал за Абд ас-Самадом, дрожа от волнения и желая только одного: чтобы скорее все кончилось. Абд ас-Самад шел удивительно спокойно. Разве он мог знать, что никогда больше не увидит своей семьи, своих детей, что это — последний день его жизни, а человек, следующий за ним и о существовании которого он не подозревает, один может предсказать его судьбу, что этот человек за пятьдесят гиней согласился быть ее орудием. Интересно, во сколько раз у Абд ас-Самада больше денег, чем та сумма, за которую его продали?!..

«Однако куда же идет этот человек?» — подумал Байюми, оглядываясь по сторонам. Эта улица ведь не ведет к Мабъяде, где находится его контора. Вот он подошел к какому-то дому, из окон которого вырываются крики и причитания по покойнику. Значит, Абд ас-Самад пришел на похороны. Ну и денек!

Остановившись неподалеку, Байюми стал наблюдать за происходящим. Рука его непроизвольно потянулась к холодному мясу, спрятанному в кармане. Оторвав кусок, он начал жевать. Ему захотелось выпить глоток коньяку, но он пересилил себя; нужно подождать, когда это действительно будет необходимо.

Около одиннадцати часов вопли и плач в доме усилились, возвещая, что наступили последние минуты прощания. Покойника вынесли на улицу, и похоронная процессия тронулась. Хаджи Абд ас-Самад шел в первом ряду, вытирая слезы большим платком.

Рыдания женщин, угрюмые лица мужчин. Скорбное зрелище подействовало на Байюми угнетающе. Только по дороге на кладбище ему стало немного легче, и он снова принялся следить за своей жертвой. Абд ас-Самад все вытирал глаза платком. Почему же они так хотят его убить? Вот если бы это Абд ас-Самад умер, и не нужно было бы никого убивать! Да, но тогда пропали его сорок гиней, и задаток тоже, пожалуй, потребуют с него!..

Едва вдали показались ворота кладбища, Байюми остановился; ему не хотелось присутствовать при погребении. Странные мысли теснились в его голове, пока он ожидал Абд ас-Самада. Вот бы хорошо работать могильщиком. Это, наверно, прибыльная профессия. Здесь его никто не станет расспрашивать о прошлом. А заработок можно было бы легко увеличить, приторговывая гашишем. Торговля бойко пошла бы среди могил… Байюми предпочитал думать о чем угодно, только не о том, что ему предстояло совершить.

Появился Хаджи Абд ас-Самад. Теперь он направлялся в свою контору в Мабъяде. Когда он скрылся за дверью, Байюми сел в маленьком кафе напротив, попросил чаю, съел несколько кусочков мяса и закурил кальян, наблюдая за конторой. Вот дверь отворилась, из нее кто-то вышел. Байюми не поверил своим глазам — это был господин Махмуд, тот самый, за деньги которого будет убит Абд ас-Самад. А вот и сам Хаджи провожает своего гостя до двери, и они оба смеются. Махмуд садится в свою коляску и уезжает. Значит, он по-прежнему делает вид, что он друг Абд ас-Самада. Какой бездушный и подлый лицемер! Да, в его жестокости можно не сомневаться. А ведь он сейчас думает, наверно, о нем, бедняге Байюми, и желает ему удачи!.. За какое опасное дело ты взялся, Байюми! И сегодня все должно свершиться. А что будет завтра? Если его постигнет неудача, он окажется мишенью злобы и мести, и земля станет тесной для него. Да, отступать нельзя, это ясно, он убьет человека, которого не знает и к которому не испытывает никакой вражды, убьет, потому что этого требуют другие.

В четыре часа, как всегда перед концом работы, в конторе стало оживленнее. Во двор вкатили ручные тележки, стали расходиться служащие, окна закрылись и из дверей вышел Хаджи Абд ас-Самад и еще четыре человека. Байюми приготовился встать. Но тут увидел, что вся группа направляется в его сторону. Они вошли в кафе и сели недалеко от него.

— Это мысль. Я отдохну здесь немного, перед тем как идти на поминки, — сказал Хаджи.

Принесли поднос. Все стали пить чай и кофе.

— Да помилует тебя Аллах, господин Абду, — вздохнул Хаджи Абд ас-Самад, — кто бы мог подумать, что мы будем хоронить тебя сегодня!

— Вчера еще он сидел здесь с нами, — добавил один из присутствующих.

— Да, мы сюда каждый день заходили.

Байюми сочувственно посмотрел на него и увидел, что тот искренне опечален. Ну, ничего, у него крепкое здоровье. С такой толстой шеей и таким большим животом он способен перенести любые печали… И убить его будет нетрудно. Все должно кончиться сегодня вечером, когда он станет возвращаться с поминок…

— Я должен ехать завтра в Верхний Египет? — спросил один из служащих.

— Да, — ответил Хаджи, — это золотая сделка, мы не могли и мечтать о такой удаче.

— Сколько я могу заплатить?

— Вообще-то как условились, но ты можешь увеличить до ста. Соглашение ведь с гарантией.

При этом он улыбнулся такой светлой улыбкой, что, казалось, забыл всю свою грусть.

— Я должен идти, чтобы не пропустить вечернюю молитву.

— До свидания, — ответили ему, — не забудьте о нашей встрече завтра в пять часов!

— В пять часов, да. Если опоздаю, не беспокойтесь, я обязательно приду.

Байюми чувствовал волнение всякий раз, как Хаджи уверенным тоном говорил о будущем или назначал свидание. И зачем нужно убивать этого человека? Он же его совсем не знает. Он только сейчас рассмотрел его. У него в сердце нет к нему ни ненависти, ни обиды. Хаджи не причинил ему никакого вреда. Зачем же убивать?.. Но если он этого не сделает, то его самого убьют… и потом, может быть, жизнь еще улыбнется ему… Да и он уже обещал… Лучше не задумываться… Надо верить, что все обойдется хорошо. Кто станет его подозревать! Разве у него есть какие-нибудь причины убить этого человека? Действительно, они умно сделали, что выбрали именно его для своего черного дела…

— В будущий рамадан, — продолжал Хаджи Абд ас-Самад, — нам, возможно, еще больше повезет. Ну, да пошлет вам Аллах удачи…

В будущий рамадан! Как мучительно слышать голос этого человека! Кажется, этот голос никогда не перестанет звучать в ушах Байюми!

— Извините, мне пора идти, — сказал Хаджи, вставая, — до свидания.

Байюми вышел вслед за ним. Он спрятался в темном углу подальше от фонарей и стал жевать кусочки мяса и пить маленькими глотками коньяк. Всякий раз, когда он выпьет, его сердце готово выскочить из груди, а кровь закипает. До него донесся голос чтеца Корана. Байюми был уверен, что Абд ас-Самад выйдет одним из последних, и продолжал есть и пить, погружаясь в водоворот безумия. Медленно, степенной походкой шел полицейский. Байюми задрожал: полицейский сразу все поймет, если увидит или услышит, или даже только почувствует его запах, тот особый запах, который напоминает о тюремной камере, ведрах, подстилках, побоях и проклятиях… Полицейский прошел мимо, снова вернулся, постоял, опершись на ружье, потом взял его под мышку и удалился.

На поминках осталось лишь несколько человек. Байюми вышел из засады. Все вокруг казалось ему красным.

Ощупывая нож под рубашкой, он направился к дому Абд ас-Самада. Вокруг было пусто и тихо: лавки закрыты, прохожие не встречались. Вот и знакомый дом в конце длинной, узкой и темной улицы. Байюми остановился. Отсюда хорошо видно всех, а его самого прячет темнота. Он еще раз потрогал нож на груди. Время шло томительно медленно.

Когда старые часы пробили час ночи, вдали показался Абд ас-Самад. Но он был не один. Сердце Байюми забилось. Если ему не удастся прикончить Хаджи сейчас, то никогда больше он не решится на это, и смерть на каждом шагу будет подстерегать его самого. Абд ас-Самад и его спутник уже дошли до середины улицы. Горло Байюми сдавило отчаяние. Он был готов признать поражение и выйти из своего убежища, но вдруг они остановились, пожали друг другу руки, и тот, другой, свернул в боковой переулок. Абд ас-Самад пошел один. Мускулы Байюми вновь напряглись, взгляд неотступно следил за приближавшимся человеком. Хаджи шел медленно, держа в одной руке трость, а другой играя цепочкой часов. Его лицо выражало усталость и покой.

Вот он вошел в темный проулок перед домом, очертания фигуры исчезли, и он превратился в неясную тень, движущуюся во мраке. Теперь их разделяло несколько шагов. Байюми вытащил нож, сжал его в руке и, бросившись на свою жертву, нанес смертельную рану. Человек негромко вскрикнул, его грузное тело покачнулось, и он упал. Дрожа от ужаса, забыв свой нож в груди убитого, Байюми бросился бежать прочь. Он не замечал, что весь перепачкан кровью…