Поместив юного Седрика в школу Дотбойс-Холл в Йоркшире и уладив свои домашние дела, сэр Уилфрид Айвенго покинул страну, где все стало ему немило, тем более что король Иоанн наверняка повесил бы его как приверженца короля Ричарда и принца Артура.
В ту пору для отважного и благочестивого рыцаря повсюду находилась работа. Боевой конь, схватка с сарацинами, копье, чтобы поддеть нехристя в тюрбане, или прямая дорога в рай, проложенная мусульманской саблей, — вот к чему устремлялись все помыслы хорошего христианского воина; и столь прославленный боец, как сэр Уилфрид Айвенго, мог рассчитывать на радушный прием всюду, где шли бои за Христову веру. Даже угрюмые Храмовники, у которых он дважды побеждал самого могучего из их воинов, и те уважали, хоть и недолюбливали его; а конкурирующая фирма Иоаннитов всячески его превозносила; издавна питая расположение к этому ордену, где ему предлагали звание командора, он немало повоевал в их рядах во славу господа и святого Валтеофа и изрубил тысячи язычников в Пруссии, Польше и других диких северных землях. Единственное, в чем мог упрекнуть нашего печального воителя доблестный, но суровый Фолько фон Гейденбратен, глава Иоаннитов, это то, что он не преследовал евреев, как подобало бы столь благочестивому рыцарю. Он не раз отпускал на волю пленных иудеев, захваченных его мечом и копьем; немало их спас от пыток; а однажды даже выкупил два последние зуба одного почтенного раввина (которые собирался вырвать английский рыцарь Роджер де Картрайт), отдав при этом всю свою наличность — сто крон деньгами и витой перстень. Выкупая или освобождая иудея, он к тому же давал ему немного денег, а когда случалось быть без гроша, давал вещицу на память и напутствовал: «Бери и помни, что тебя выручил Уилфрид Лишенный Наследства, в память о добре, некогда сделанном ему Ревеккой, дочерью Исаака из Йорка». Вот почему на своих собраниях и в синагогах, где они предавали проклятию всех христиан, как это принято у гнусных нечестивцев, евреи делали исключение для Дездичадо, вернее, для «дважды лишенного наследства» Дездичадо Добладо — каким он был теперь.
Повесть обо всех битвах, штурмах и взятиях крепостей, в которых участвовал сэр Уилфрид, только утомила бы читателя; ибо когда сносят голову одному неверному, это весьма похоже на обезглавливание любого другого. Достаточно сказать, что когда попадалась такая работа, а сэр Уилфрид был под рукой, никто не выполнял ее лучше него. Вы удивились бы, увидев счет его подвигам, который вел Вамба: счет всем болгарам, богемцам и кроатам, сраженным или изувеченным его рукой; а так как в те времена воинская слава весьма сильно действовала на нежные женские сердца, и даже самый уродливый мужчина, если он был отважным бойцом, пользовался благосклонностью красавиц, то Айвенго — кстати, отнюдь не безобразный, хотя уже немолодой — одерживал победы не только над сарацинами, но и над сердцами и не раз получал брачные предложения от принцесс, графинь и иных знатных дам, обладавших как красотой, так и приданым, которым они жаждали наградить столь славного воина.
Говорят, будто регентша герцогства Картоффельберг предложила ему свою руку и герцогский престол, спасенный им от неверных пруссаков; но Айвенго уклонился, тайно уехал ночью из ее столицы и укрылся в монастыре госпитальеров, на границе Польши. Известно также, что принцесса Розалия-Серафина Пумперникель, красивейшая женщина своего времени, так безумно в него влюбилась, что последовала за ним на войну и была обнаружена в обозе, переодетая грумом. Но Айвенго не пленялся ни красавицами, ни принцессами, и все попытки женщин очаровать его были напрасны; ни один отшельник не обрекал себя на столь суровое безбрачие. Его аскетизм составлял такой разительный контраст с распущенностью знатной молодежи при всех дворах, где он побывал, что юнцы, случалось, высмеивали его, называя монахом или бабой. Однако его отвага в бою была такова, что тут уж, могу вас уверить, молодые распутники переставали смеяться, и самые дерзкие из них часто бледнели, когда приходилось следовать за Айвенго с копьем наперевес. Клянусь святым Валтеофом! Страшное то было зрелище, когда Айвенго, спокойный и бледный, заслонясь щитом и выставив тяжелое копье, атаковал эскадрон неверных богемцев или казачий полк. Стоило Айвенго завидеть неприятеля, как он кидался навстречу; а когда ему говорили, что при нападении на такой–то и такой–то гарнизон, крепость, замок или войско он может быть убит: «Ну и что ж?» — отвечал он, давая понять, что охотно покинул бы Битву Жизни.
Покамест он сражался с язычниками на севере, весь христианский мир облетела весть о бедствии, постигшем бойцов за веру на юге Европы, где испанские христиане потерпели от мавров поражение и разгром, какого не бывало даже во времена Саладина.
Четверг 9 Шабана 605 года Хиджры известен как день битвы при Аларкосе между христианами и андалузскими мусульманами; в тот роковой день христиане потерпели столь страшное поражение, что можно было опасаться, как бы весь Пиренейский полуостров не был отторгнут от христианского мира. Франки потеряли в тот день 150000 убитыми и 30000 пленными. Раб мужского пола продавался у мусульман за один дирхэм, осел шел за ту же цену, меч — за полдирхэма, а конь — за пять. Победоносные ратники Якуба аль-Мансура захватили сотни тысяч таких трофеев. Да будет он проклят! Впрочем, он был храбрым воином; оказавшись лицом к лицу с ним, христианские рыцари забывали, что были потомками храброго Сида «Канбитура», — так сарацинские собаки переиначили по-своему имя прославленного Кампеадора.
Все поднялись на защиту христианства в Испании, — по всей Европе красноречивые проповедники призывали к крестовому походу на торжествующих мусульман; многие тысячи доблестных рыцарей и вельмож, в сопровождении благонамеренных челядинцев, стекались со всех сторон. В проливе Гибел-аль-Тариф, там, где проклятый Мавр, переправившись из Берберии, впервые ступил на христианскую землю, теснились галеры Храмовников и Иоаннптов, прибывших на помощь королевствам Полуострова, которым грозила опасность; внутреннее море кишело их судами, спешившими из островных крепостей — с Родоса и из Византии, из Яффы и Аскалона. Вершины Пиренеев узрели стяги и блестящие доспехи рыцарей, шедших в Испанию из Франции; и вот из Богемии, — где он квартировал, когда пришла удручившая всех добрых христиан весть о поражении при Аларкосе, — в Барселону прибыл Айвенго и немедленно принялся истреблять мавров.
Он привез рекомендательные письма от своего друга Фолько фон Гейденбратена, Великого Магистра ордена Иоаннитов, к почтенному Бальдомеро де Гарбанзос, Великому Магистру славного ордена Сант Яго. Глава этого ордена оказал величайшие почести воину, столь широко известному в христианском мире, и Айвенго получил назначение на все опасные вылазки и безнадежные предприятия, какие только могли быть придуманы в его честь.
Его будили по два-три раза за ночь, чтобы он мог сразиться с маврами; он ходил в засады и штурмовал крепостные стены; он подрывался на минах и был сотни раз ранен (всякий раз излечиваясь эликсиром, который Вамба всегда имел при себе); он сделался грозой сарацинов, предметом удивления и восхищения христиан.
Повторяю, что описание его подвигов способно наскучить читателю, ибо одна битва похожа на другую. Я ведь не пишу роман в десяти томах, подобно Александру Дюма, ни даже в трех, как другие великие писатели. Недостаток места не позволяет мне перечислить все славные дела сэра Уилфрида. Но было замечено, что, взяв мавританский город, он всякий раз отправлялся в еврейский квартал и настойчиво расспрашивал иудеев, коих в Испании было множество, о Ревекке, дочери Исаака. По своему обыкновению, он выкупил многих евреев и так шокировал всех этим поступком, — равно как и явной благосклонностью, которую он оказывал этому народу, — что Великий Магистр ордена Сант Яго сделал ему замечание и, вероятно, предал бы его в руки инквизиции для сожжения; однако беспримерная отвага Айвенго и его победы над маврами перевесили его еретическое благоволение к сынам Израиля.
Славному рыцарю довелось участвовать в осаде Ксиксоны в Андалузии, где он, как обычно, первым вступил на крепостную стену и собственноручно уложил мавританского коменданта и несколько сотен защитников крепости. Он едва не сразил и альфаки, то есть губернатора, старого вояку с кривой саблей и белоснежной бородой, но двести его телохранителей заслонили своего начальника от Айвенго, и старик спасся, оставив в руках английского рыцаря лишь клок своей бороды. Покончив с чисто воинскими обязанностями и предав смерти остатки гарнизона, тех, что не успели бежать, славный рыцарь сэр Уилфрид Айвенго уклонился от участия в дальнейших деяниях завоевателей злополучного города. Там разыгрались сцены ужасающей резни; и боюсь, что христианские воины, разгоряченные победой и опьяненные кровью, проявили в час своего торжества не меньшую свирепость, чем их противники-мусульмане.
Самым жестоким и беспощадным из них был рыцарь ордена Сант Яго дон Бельтран де Кучилла-и-Трабуко-и-Эспада-и-Эспелон; носясь, словно демон, по побежденному городу, он без разбора убивал мусульман обоего пола, недостаточно богатых, чтобы он мог рассчитывать на большой выкуп, или недостаточно красивых, чтобы подвергнуться участи, более жестокой, чем смерть. Насытясь резнею, дон Бельтран поселился в Альбэйцене, где прежде жил альфаки, чудом спасшийся от меча Айвенго. Богатства альфаки, ею рабы и его семья — все досталось победителю Ксиксоны. Среди прочих ценностей дон Бельтран со злобной радостью увидел щиты и оружие многих своих соратников, павших в роковой битве при Аларкосе. Вид этих кровавых реликвий еще более разжег его ярость и ожесточил сердце, и без того не склонное к милосердию.
Спустя три дня после взятия и разграбления города дон Бельтран находился во внутреннем дворике, где еще недавно сиживал гордый альфаки; он возлежал на его диване, облаченный в его богатые одежды. Посредине двора бил фонтан; рабы мавра прислуживали грозному христианскому победителю. Одни обмахивали его опахалами из павлиньих перьев, другие плясали перед ним или пели мавританские песни под жалобный звук гуслей; а в углу раззолоченного покоя единственная дочь старого мавра, юная Зутульбэ, прекрасная как роза, оплакивала опустошенный отцовский дом и убитых братьев, цвет мавританского рыцарства, чьи головы чернели под солнцем на наружных стенах.
Дон Бельтран и его гость, английский рыцарь сэр Уилфрид, играли в шахматы, излюбленную игру тогдашних рыцарей, когда прибыл посланец из Валенсии, чтобы договориться, если возможно, о выкупе уцелевших членов семьи альфаки. Дон Бельтран зловеще усмехнулся и приказал чернокожему рабу впустить посланного. Тот вошел. По одежде в парламентере сразу можно было узнать еврея, — в Испании они постоянно посредничали между воюющими сторонами.
— Я послан, — начал старый еврей (при звуках его голоса сэр Уилфрид вздрогнул), — я послан его светлостью альфаки к благородному сеньору, непобедимому дону Бельтрану де Кучилла, чтобы предложить выкуп за единственную дочь мавра, утешение его старости и жемчужину его души.
— Жемчужина, иудей, вещь весьма драгоценная. Сколько же предлагает за нее сарацинский пес?
— Альфаки даст за нее сто тысяч дирхэмов, двадцать четыре коня со сбруей, двадцать четыре набора стальных доспехов, да еще алмазов и рубинов на сумму в миллион динаров.
— Гей! Рабы! — прорычал дон Бельтран, — покажите–ка еврею мою золотую казну. Сколько там сотен тысяч монет? Внесли десять огромных сундуков и извлекли из них тысячу мешков по тысяче дирхэмов в каждом, а также несколько ларцов с драгоценностями — рубинами, изумрудами, алмазами и гиацинтами — при виде которых глаза старого посланца алчно заблестели.
— А сколько у меня коней на конюшне? — спросил далее дон Бельтран; и главный конюший Мулей насчитал их три сотни, с полной сбруей; были там и богатые доспехи для такого же числа всадников, сражавшихся под знаменем отважного дона Бельтрана.
— Не нужны мне ни деньги, ни доспехи, — сказал грозный рыцарь, — так и передай своему альфаки, иудей. А дочь его я оставлю у себя; будет кормить моих собак и чистить кухонную посуду.
— Не отнимай у старика его дитя, — вмешался Айвенго, — ты видишь, доблестный дон Бельтран, что она еще совсем ребенок.
— Она моя пленница, сеньор рыцарь, — хмуро ответил дон Бельтран, — а своим добром я распоряжаюсь по-своему.
— Возьми двести тысяч дирхэмов! — вскричал еврей. — Возьми сколько хочешь! Альфаки отдаст жизнь за свое дитя!
— Подойди–ка сюда, Зутульбэ, подойди, сарацинская жемчужина! — вскричал свирепый воин. — Подойди поближе, черноглазая гурия Магометова рая! Слыхала ли ты о Бельтране де Эспада-и-Трабуко?
— При Аларкосе было трое братьев, носивших это имя, и мои братья убили христианских собак! — сказала гордая девушка, смело глядя на дона Бельтрана, который затрясся от ярости.
— А сарацины убили мою мать, вместе с младшими детьми в нашем замке в Мурсии, — сказал Бельтран.
— А твой отец в тот день трусливо бежал, да и ты тоже, дон Бельтран! воскликнула неустрашимая девушка.
— Клянусь святым Яго, это слишком! — завопил разъяренный рыцарь; раздался крик, и девушка упала, пронзенная кинжалом дона Бельтрана.
— Лучше смерть, чем позор! — воскликнула она, лежа на окровавленном полу. — Я — я плюю на тебя, христианский пес!
— Расскажи обо всем своему альфаки, иудей, — крикнул испанец, пнув ногою прекрасное тело. — Я не отдал бы ее за все золото Берберии. И старый еврей вышел, содрогаясь; вышел за ним и Айвенго.
Оказавшись во внешнем дворе, рыцарь сказал еврею:
— Исаак из Йорка, неужели ты не узнал меня? — И, откинув капюшон, он посмотрел на старика.
Старый еврей устремил на него безумный взгляд, рванулся вперед, словно желая схватить его за руку, но задрожал, отпрянул и, закрыв лицо морщинистыми руками, сказал горестно:
— Нет, сэр Уилфрид Айвенго, нет, нет, я не знаю тебя.
— Пресвятая дева! Что случилось? — произнес Айвенго, в свою очередь, бледнея как смерть. — Где твоя дочь? Где Ревекка?
— Прочь! — сказал старый еврей, шатаясь. — Прочь от меня! Ребекка умерла!
Услыхав роковую весть. Рыцарь Лишенный Наследства без чувств упал на землю и несколько дней был вне себя от горя. Он не принимал пищу и не произносил ни слова. Еще много недель после этого он хранил мрачное молчание, а когда несколько опомнился, сдавленным голосом приказал своим людям седлать коней и ехать на мавров. Каждый день выезжал он на бой с неверными и только и делал, что убивал. Он не брал добычи, как это делали другие рыцари, и оставлял ее своим воинам. Он никогда не испускал боевого клича, как это было принято, и никому не давал пощады. Вскоре «молчаливый рыцарь» уже вселял ужас во всех мусульман Гренады и Андалузии и истребил их больше, чем любой, самый голосистый из военачальников, которые с ними воевали. Военное счастье переменчиво; арабский историк Эль-Макари повествует о том, как в великой битве у Аль-Акаба, который испанцы называют Лас-Навас, христиане отомстили за поражение при Аларкосе и перебили полмиллиона мусульман. Из них пятьдесят тысяч пришлись, разумеется, на копье дона Уилфрида; и было замечено, что после этого славного подвига печальный рыцарь несколько оживился.