27 августа 2016 года

            Ночью он забрался к ней в постель, принялся лизать сиськи, ковыряться в пизде, тереться об ее тело возбужденным членом.

            -Иван, уйди, - жестко сказала Си Унь.

            -Детка, ну чего ты?- прерывисто зашептал он, покусывая ей ухо. – Помнишь, как тогда, в Пекине, в кабинке аттракционов? Или в Общежитии СНД? Ну, помнишь? Я ждал тебя.

            -Дэй Жикианг, уйди!

            -Сука, - озлобленно бросил он, выбираясь из-под ватного одеяла.

            Си Унь ухмыльнулась в темноте и отпустила рукоятку ножа, спрятанного под подушкой.

            Убила бы она Ивана-Дэй Жикианга, если бы тот не отступился? Да, разумеется. Ей бы пришлось это сделать.

            Ранним утром они вышли из дома. Иван надел пузырящиеся на коленях джинсы, застиранную футболку с изображением Вождя. В руках держал небольшую сумку. Си Унь осталась в форме ИА.

            -Постой.

            Иван вынул из кармана ключ, запер дверь.

            -Пошли.

            Они проследовали мимо росистых грядок к калитке, вышли на пыльную деревенскую дорогу. Си Унь с наслаждением вдохнула прохладного утреннего воздуха. Благодать! Почти, как дома.

            Улица пустынна. Где-то закричал петух.

            -Как тебе тут живется, Иван?

            Дэй Жикианг неприязненно взглянул на Си Унь: обижен после ночного инцидента.

            -Отлично живется.

            И он не соврал. Жители деревни Клюки полюбили обрусевшего китаезу, всегда готового придти на помощь: ворочать сено, травить колорада, чистить колодец. А в особенности полюбила Ивана-Дэй Жикианга доярка Фрося за его неутомимость и фантазию в ебле. Впрочем, о Фросе говорить с Си Унь Иван не собирался.           

            Они вышли на «трассу» - грунтовую дорогу, скованную с обеих сторон сосновым бором. Перед желтой автобусной остановкой колыхался прогретый воздух. Си Унь вытерла лоб тыльной стороной ладони: день будет жарким.

            -Садись – сказал Иван, поставив на скамейку сумку.

            Си Унь послушалась.

            Иван отошел к расписанию: деревянной табличке, прибитой ко вкопанному шесту.

            -Ну, скоро? - капризным голосом окликнула Си Унь.

            -Через пятнадцать минут должен быть, - неуверенно отозвался Иван.

             Раздались шаркающие шаги, Си Унь повернула голову. К остановке подошел старик в толстом костюме и зимнем картузе. В одной руке – лыжная палка, переделанная в костыль, в другой – авоська.

            -Ванек, здоров.

            -Утро доброе, Ефимыч.

            Ефимыч беззубо улыбнулся, глядя на Си Унь.

            -А енто кто?

            -Енто сестра моя, - подстраиваясь под манеру старика говорить, сообщил Иван. – Маруся. Сержант. Приезжала меня проведать.

            -Серджант, - восхитился Ефимыч, опускаясь на лавку рядом с Си Унь. – Енто дело.

            Он искоса смотрел на девушку и все улыбался.

            -А ты, Ефимыч, куда лыжи навострил?

            -Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.

            Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.

            -Серджант, енто дело, - повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. – Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.

            -Мы победим, дедушка, - сказала Си Унь.

            На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.

            -Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, - взмолился Ефимыч. – А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.

            Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он … ерничает.

            -Ефимыч, как Авдотья Макаровна?

            -Иииих, Ванек! Болея.

            «Где же автобус?», - тоскливо подумала Си Унь.

            Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание «серджанта» Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.

            -Ванек, а ты слыхал-то?

            -Что, Ефимыч?

            -Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.

            -Да ну?

            Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.

            -Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.

            Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.

            -А дыма не видно, - равнодушным тоном сказала Си Унь.

            -Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.

              Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.

            -Автобус, - сообщил Иван.

            Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.

            -Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.

            -Заткнись, дед.

            Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.

            -Ну, до свиданья, - шепнул Иван, передавая Си Унь  сумку.

            -Да, прощай.

            Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.

            Си Унь взбежала по ступенькам.

            -Докуда? – сумрачно осведомился водитель.

            -До конечной, до Столыпина.

            Она протянула водителю деньги за проезд и прошла в пахнущий луговыми травами салон.

            Когда ПАЗик тронулся, она оглянулась и помахала Дэй Жикиангу. Тот кисло улыбнулся, кивнул и, развернувшись, пошел в сторону деревни.