О «Башне», романе Уве Телькампа, сорокалетнего уроженца Дрездена, говорит сейчас вся Германия.
Роман вышел в издательстве «Зуркамп» в 2008 году, в том же году его автор получил за него две очень престижные премии (имени Уве Йонсона и Немецкую книжную премию), в 2009-м — еще две (фонда Конрада Аденауэра и Немецкую национальную премию); книга — несмотря на то, что она очень велика по объему, около 1000 страниц, и крайне сложна стилистически, — семь недель оставалась в списке бестселлеров; по местам Дрездена, связанным с местом действия романа, сейчас водят экскурсии. Дело, конечно, не в премиях самих по себе (и уж тем более не в экскурсиях), а в том, что сообщество читателей, в большинстве «непрофессиональных», всерьез заинтересовалось книгой, явно не рассчитанной на легкий успех.
Многие критики сравнивают «Башню» с романами Томаса Манна, прежде всего с «Будденброками»: по их мнению, Телькамп возродил ту давно не популярную литературную форму, которая в рамках «семейной хроники» обращается к историческим и философским проблемам. Сам Уве Телькамп в речи по поводу получения премии Уве Йонсона подтвердил такую точку зрения, заявив, что является продолжателем традиции эпического повествования:
Премия имени Уве Йонсона, которую вы мне вручаете, для меня означает признание с вашей стороны важности эпического повествования, литературы непреходящих ценностей, что принципиально значимо в наше время, требующее от людей быстрых решений и приучающее их не думать ни об истоках явлений, ни об их конце… …эпичность, как я ее понимаю и какой люблю у Йонсона, Пруста, Томаса Манна, Толстого, не есть нечто бесформенно-раздутое, а, напротив, представляет собой сконцентрированную гуманность, и сегодня, в эпоху короткого и затрудненного дыхания, такая эпичность являет пример свободы… Взяться за написание эпического произведения — значит пуститься в рискованную авантюру с целью спасти мир через поиск правды: затея совершенно донкихотская, но вместе с тем и необходимая.
До недавнего времени (до 2004 года) Телькамп работал врачом на станции «Скорой помощи» в Дрездене и Мюнхене. Второй роман Телькампа, «Зимородок» (2005), — история безработного философа, сближающегося с группой террористов, — привлек пристальное внимание критиков, хотя некоторые из них и упрекали молодого автора в излишней усложненности языка, зато другие увидели в этой усложненности особую позицию, противостояние литературе мейнстрима.
«Башня» — третий роман Телькампа, который отчасти носит автобиографический характер: автор рассказывает о жизни нескольких семей в престижном дрезденском районе, заселенном в основном представителями интеллигенции, в 1983—1989 годах. Одного из двух главных героев (подростка, затем молодого человека), Кристиана, Телькамп заставляет пройти через главные этапы своей — автора — подлинной биографии: Кристиан, как когда-то Телькамп, учится в престижной гимназии, в старшем классе подписывает контракт на трехгодичную службу в танковых войсках, чтобы по окончании этого срока получить место на медицинском факультете университета… Армейская служба Телькампа, правда, проходила куда более благополучно, чем у его героя, который, ударив офицера, попадает под военный суд и затем в страшный лагерь Шведт, где работает на карбидовом заводе. Но в октябре 1989-го и сам Телькамп, как Кристиан, должен был участвовать в полицейской акции против демонстрантов (от чего сразу отказался, исключив для себя, как он тогда думал, возможность получения высшего образования; однако уже через месяц Берлинская стена пала и ситуация резко изменилась).
Второму главному герою, дяде Кристиана Мено Роде, биологу по образованию, работающему редактором в дрезденском издательстве «Гермес», Телькамп «дарит» свою любовь к книгам и пристрастие к сочинительству: многочисленные страницы романа, набранные курсивом, представляют собой «роман в романе» — записки Мено и отрывки из его дневников. «Голос» же самого Кристиана передан в тех письмах, которые он пишет из армии родным. Преобладает, однако, голос автора — нейтральный голос повествователя, который время от времени прерывается всякими врезками, вроде цитат из телепередач или историй, иногда даже анекдотов, рассказываемых другими персонажами. Книга как целое, таким образом, представляет собой «рваный монтаж» из разнородных в стилистическом плане элементов. Принцип мозаичности для автора, видимо, важнее, чем связность повествования. Истории персонажей можно проследить лишь пунктирно, часто они обрываются, так и не добравшись до сколько-нибудь эффектной «развязки», да и сам роман заканчивается знаком двоеточия. Нарочитая усложненность структуры прекрасно передает ту атмосферу неуверенности, слухов, удивления перед стремительностью политических изменений, что была столь характерна для последних лет существования ГДР. Кроме того, подобный стиль удачно отражает фрагментарность сознания современного человека, получающего самую разную информацию и с разных сторон, — нечто подобное мы встречаем в прозе других крупных немецких прозаиков — Альфреда Дёблина, Арно Шмидта.
Разрозненные истории в романе Телькампа объединяются образом Дрездена — до осязаемости реального и в то же время мифического. Большинство событий происходит как будто бы в том располагающемся на возвышенности районе бывших вилл, который называется Вайсхирш (Белый Олень). Однако автор не только переименовывает некоторые улицы и дома, но и перемещает их в пространстве: он придумывает мост, ведущий из Башни (района Башенной улицы, где живут его главные герои) в Восточный Рим — не существующий под таким названием закрытый район, с домами, заселенными представителями партийной номенклатуры и «красной аристократии» (то есть старых коммунистов, ученых и писателей, проведших часть жизни в Советском Союзе). Если присмотреться к нарисованной от руки карте города, помещенной на первой и второй страницах обложки, то там обнаружатся не существующие в реальности объекты: не только выдуманные Телькампом Улиточная скала (дом партийного руководителя Барсано), Угольный остров (где работают цензоры и располагается тюрьма) и Асканийский остров (где происходит заседание военного суда), но также Самарканд (район химических заводов) и Карбидный остров, которые, согласно тексту самого романа, должны быть где-то далеко на востоке, вблизи польской границы, и на юго-западе, в районе Леуны-Шкопау-Биттерфельда. Странно также то, что здание Оперы Земпера нарисовано посреди реки, а отдельные части города на карте обозначены как Легкие, Сердце, Печень, Опорно-двигательная система…
Дело в том, что речь идет не просто о Дрездене 80-х годов, а о том, каким Дрезден виделся его жителям: каким он был в их разговорах и кошмарных снах, в воспоминаниях о прошлом, недавнем и очень отдаленном, — речь вообще идет об истории и повседневности, преломляемых в сознании людей. Об Опере Земпера в том числе, долгое время (и во времени этого романа — тоже) существовавшей в двух ипостасях: как руины и как оставшееся в памяти дрезденцев прекрасное здание.
Отсюда — особая метафоричность, сгущенность, «барочность» языка, призванного сплавить воедино реальность, сны, страхи, догадки, различные оттенки смыслов. Ведь в социалистическом Дрездене жили люди, которые были еще прочно связаны — и своим образом жизни, и своими интересами — с предшествовавшей социализму культурой, культурой немецкого «просвещенного бюргерства». Разные пласты культуры для них в самом деле сосуществовали.
Телькамп в одном из интервью определил особенности этого социального слоя так:
«Просвещенность была для них сокровищем и ценностью. Да, они жили в особняках, но особняки эти пришли в упадок, обветшали. Серьезной собственностью, по сути, никто не обладал, если не считать книг, пластинок, а главное — знания как такового и одержимости желанием это знание сохранить… Такой феномен существовал в Йене, в Берлине — в районе Пренцлауэр Берг, где тон задавала художественная богема. 'Башни' имелись повсюду. Между прочим, и за пределами ГДР — в Чехословакии (в Праге) и в Москве (в районе Арбата). Чем пристальнее присматриваешься, тем больше такого обнаруживаешь».[Интервью с Сюзанной Фюрер после присуждения Уве Телькампу Немецкой книжной премии, 2008]
«Я описываю ГДР, — рассказывает Телькамп в еще одном интервью. — Маленький, типично буржуазный квартал в Дрездене — это как владения Спящей красавицы, спрятанные за кустами роз, выросшими на протяжении столетий. Орнаментальность повествования, влюбленность в детали, даже одержимость ими — это мои розы, прорастающие сквозь текст… Дрезден привык считать себя прекраснейшим городом мира, Флоренцией на Эльбе. Ни один дрезденец из описываемого мною слоя не хотел ничего слышать о плохих санитарных условиях. Или о нацистах в городе. Это подпортило бы лак на прекрасной картине в стиле Каналетто. Разумеется, я этот город люблю. И люблю своих персонажей. Но я не закрываю глаза на то, что его можно видеть и по-другому».[Интервью для газеты «Тагесшпигель», 13.10.2008]
Утопия «башенников» — вера в прежние идеалы и уверенность в том, что они проживут в своем замкнутом кругу, — никак не может их защитить от приверженцев других, более «успешных» в данном государстве утопий. От коммунистов старой закалки, таких, как партийный деятель Барсано, успешный драматург Эшшлорак, старуха-цензорша Карлфрида Зиннер-Прист, как экономисты отец и сын Лондонеры. Один из них, Шаде, даже договорился до такой фразы: «…мы, коммунисты первого поколения, однажды уже заняли правильную позицию, вопреки народу! Мы знаем правду, мы обладаем правдой, зарубите это себе на носу, и мы будем ее защищать — если понадобится, опять-таки вопреки народу!»
Еще хуже циничные и равнодушные холуи господствующей системы — вроде супругов, уже в летах, Педро и Бабетт Хоних и братьев Каминских (тех и других «подселяют» к Мено), всякого рода чиновников и цензоров, некоторых учителей в школе… Они все тоже своего рода «утописты», ибо верят, что неустранимые недостатки гэдээровской экономики можно будет до бесконечности затушевывать.
Однако в какой-то момент происходит перелом в настроении «башенников», обывателей Дрездена, — перелом, имеющий непосредственное отношение к так называемым понедельничным демонстрациям в Дрездене, Лейпциге, Берлине, к падению Берлинской стены… И тогда самыми важными оказываются ценности, сохранявшиеся в каждой отдельной семье, те самые ценности «просвещенного бюргерства».
Интересно, что утопиями живут все персонажи Телькампа — вне зависимости от того, сознают они это или нет. Разница лишь в том, что лежит в основе этих утопий, в их совместимости или несовместимости с жизнью. Неслучайно в конце романа речь идет о «соке печатного слова: жидкости не менее драгоценной, чем кровь и сперма».
«Искусство, — считает Телькамп, — и само есть утопия, и способствует развитию утопий; главная же проблема сегодняшнего человека заключается в том, что он в утопию больше не верит: после идеологических катастроф XX века тотальное настоящее — единственное оставшееся нам обетование. Видения дискредитировали себя, и тому, кого они еще посещают, окружающие рекомендуют обратиться к глазному врачу — либо от такого человека просто с сожалением отмахиваются. Следствия подобного положения вещей — потеря памяти (кто видит будущее только как продолжение настоящего, тому память не нужна), тяжелая одурманенность и меланхолия, подобно ночному кошмару тяготеющая над многими людьми, а также равнодушие к прошлому и страх перед грядущим».[Уве Телькамп. Искусство должно заходить слишком далеко.]
Для публикации мы выбрали три отрывка из романа «Башня», позволяющие, как нам кажется, составить достаточно адекватное представление о его тематике и стилистических особенностях: «Увертюру», то есть самое начало, главу о Лейпцигской ярмарке и почти всю последнюю часть («Мальстрём»), посвященную событиям 1989 года.