ДВЕ СТАРУШКИ жили в темном этаже, на окраине города. Они были измучены, у них больше не было сил.
— Мы сами себя прожили, — сказала одна старушка.
— Это называется пережили, — сказала другая.
— Нет, прожили, — возразила первая старушка. — Я имею в виду именно то, что сказала.
Они ели, спали и часами сидели у окна. Соседи оставляли покупки для них у дверей.
Однажды утром одна старушка сказала:
— Я заболела. — Она всхлипнула.
— Держись, — сказала вторая старушка нерешительно.
— Держись? — переспросила первая старушка. — Да за что же держаться-то?
— И сама не знаю, — тихо сказала вторая старушка.
— По-моему, — сказала первая старушка, — жизнь, которой мы сейчас живем, это какой-то суррогат. Топтание на месте.
Вторая старушка смотрела в пол и молчала.
— Я иду ко врачу, — сказала первая старушка.
— С чего бы? — спросила вторая.
— Я же сказала, что больна, — ответила первая.
Она надела пальто и вышла.
Немного погодя вторая старушка тоже надела пальто и последовала за первой. У нее было какое-то странное предчувствие.
Они шли медленно, метров за сто друг от друга. День был пасмурный.
Первая старушка вошла в дверь дома, где жил доктор. Вторая осталась на тротуаре.
«Что же делать-то мне?» — думала она.
Она вошла в садик перед домом, пересекла узенькую, посыпанную гравием дорожку, завернула за угол и остановилась под окном с матовыми стеклами. Это было окно приемной. Неподалеку, на гравии, лежал ящик из-под аукционной мебели. Она подставила его под окно, взобралась на него и прислушалась.
Мужской голос рассуждал об утомлении, кашле и хрипах в груди.
Потом доктор произнес что-то, что ей не удалось разобрать.
«Чудоюдорыбакит», — послышалось ей. Не более того. У доктора был низкий, жужжащий голос. «Ни дать ни взять мясная муха», — подумала она.
Немного погодя она услышала, как распахнулась и снова закрылась дверь. Ох, подумала она. Послышался голос первой старушки.
Сначала это были несколько невнятных фраз. Потом до нее дошло:
«Я хочу отделаться от нее. Можете вы что-нибудь в этом смысле сделать?»
Сердце второй старушки забилось так сильно, что она покачнулась на ящике. «Может, послышалось?» — подумала она. Но нет, это было произнесено отчетливо.
Доктор вновь забубнил нечто неразборчивое.
«Чудоюдорыбакит», — послышалось ей опять.
«Остаться с ней, это себе приговор подписать», — продолжала первая старушка.
«Чудоюдорыбакит», — сказал доктор.
Потом вторая старушка услышала хруст шагов по гравию, из-за угла. Она быстро спрыгнула с ящика и спряталась за кустом цветущего рододендрона, под липой.
«Что же мне сказать, если она меня тут увидит? — подумала она. — Что я что-нибудь потеряла? Да с чего бы это вдруг? Или что я заблудилась? Но заблудиться, здесь? Да нет, какая чушь».
Она сидела там, скорчившись, еще какое-то время. Шаги уже давно смолкли.
Тогда она выбралась из-за куста и снова влезла на ящик. Но в приемной уже звучал другой голос.
Вторая старушка вышла из садика и увидела первую. Она припустилась за ней со всех ног, догнала ее и схватила за плечо.
— Я все слышала, — сказала она, ловя ртом воздух.
— Ну и что ты слышала?
— Да то, что ты отделаться хочешь от меня.
— С чего ты взяла?
— Я подслушивала под окном.
— Под окном? — переспросила первая старушка. — Под окном приемной? У доктора? В самом деле?
Она немного помолчала. Потом сказала:
— А знаешь, что это уголовно наказуемо, что тебя за это вообще даже могут посадить в тюрьму?
— Желание от кого-то отделаться — это тоже уголовно наказуемо.
— Это совершенно ненаказуемо. А вот у доктора подслушивать — это да.
После этого они пошли домой, одна впереди другой.
Придя домой, они молчали. Однако время от времени бросали друг на друга разъяренные взгляды.
«Ну, я тебе покажу», — думали они.
Они поужинали и улеглись спать.
У них была всего одна кровать. Узкая железная койка с продавленными пружинами. Они проспали на ней вместе пятьдесят лет.
Они не знали, как им поступить, старались не касаться друг друга. Но когда это им не удалось, они все же обнялись, поцеловались и тихонько покусали друг друга за ушко. «Из-за нищеты нашей я тебя целую», — думала одна старушка. «Можно подумать, такое уж это райское наслаждение», — думала с презрением вторая старушка. Однако они делали вид, что их это совершенно не трогало. Это ведь тоже что-то означало.
У них была темная, захламленная спальня, заросшая паутиной, увешанная пожелтевшими гравюрами, разгороженная темно-красной ширмой. У стены стоял тяжелый буфет с ящиками, набитыми упакованными в пергаментную бумагу серебряными ложками, ножами и вилками. Над ним висела фотография их обеих, сделанная на море пятьдесят три года назад.
Гудели мухи. Это было начало лета. На окраине города.