ВЕРСИЯ ЖОЗЕ

Трава была примятой, редкой и коричневатой. Несколько измученных миндалевых деревьев с побеленными стволами предоставляли единственную тень во всем прогулочном дворике. Жозе паря высоко в воздухе, принял мяч на грудь и плавным движением перевел его при приземлении на ногу. Он сделал ложный замах, чтобы обвести Большую Троицу, и, резко уйдя влево, оставил споткнувшегося Троицу позади и погнал мяч по тюремному двору дальше, сверкая голыми пятками.

—Иисусе, видишь, как он шикарно двигается, — не удержался от восхищения один из мужчин.

—Так мы и жили в Тренчтауне, — прихвастнул Диллинжер.

Жозе ударил по мячу, попал в самый центр ворот и, сделав презрительный жест остальным игрокам, прошагал к компании мужчин, которые наблюдали за игрой, устроившись в тени миндалевого дерева.

—Чо, вы не подготовлены для меня, — заважничал Жозе. — Как видите, мастерство есть мастерство. — Его зубы блестели в широкой улыбке. Даже просторная тюремная рубаха и обвисшие шорты не первой свежести не могли скрыть кошачью грацию его движений. Но не успел он добрался до друзей под деревом, как в воздухе прозвучал командный оклик.

—Жозе, иди сюда! — крикнул охранник. Жозе настороженно повернулся в его сторону.

—Иди сюда, Смит, к тебе посетитель.

—Но сейчас разве время для посещений?

—Иди и помалкивай, — сказал охранник. Жозе пожал плечами, предназначив этот жест для друзей, и пошел за охранником, пародируя его исполненную собственной важности походку на чуть согнутых ногах. Мужчины под деревом засмеялись. Охранник подозрительно посмотрел на Жозе.

Жозе улыбнулся и снова пожал плечами.

—Чо, они там дураки все, — сказал он, не обращая внимания на смех.

Охранник свернул на гравиевую дорожку, которая вела вовсе не в приемную для посетителей, а к зданию дирекции. Это было странно — какой-такой посетитель? Впервые за пять лет. Почему в здании дирекции и в неурочный час? Жозе оставалось сидеть всего полгода, и он не хотел никаких проблем.

—Эй, капрал, мы идем к зданию дирекции? Ноги в брюках цветах хаки чеканили шаг.

Черные ботинки скрипели по гравию.

—Иди без разговоров. — Охранник не желал признаваться в своей неосведомленности, особенно перед известным своей неуправляемостью Жозе.

Вот дерьмо, выругался про себя Жозе. Уверен, что какой-нибудь пидор открыл свой гнусный ротик перед начальством. Так оно и есть. А у меня полгода осталось, понятно? Буду все отрицать. Знать не знаю, начальник, ведать не ведаю. Вот так, сэр, крупные неприятности, откуда ни возьмись? Уверен, что это тот пидор, девочка-мальчик. Грязный маленький содомит, он это. Ротик его чертов движется так, словно он жопу у ниггера подлизывает. Убью его, жопника чертова. Вот только что — ганджа или лотерея? Все равно ничего они мне не пришьют. Ни в чем не признаюсь, и никто мне срока не добавит. Клянусь всем, пусть я умру, но выберусь отсюда.

Но в конторе его ожидало вовсе не начальство, а какой-то долговязый черный, которого Жозе никогда не видел раньше, с чуть вытянутым умным лицом. Глаза спрятаны за темными очками.

—Хосе Смит, сэр, — сказал капрал, бодро от салютовав и пристукнув каблуком по асфальту.

Человек сидел за столом начальства и просматривал досье.

—Спасибо-капрал-больше-ничего-не-требуется, — не поднимая глаз, протянул он с надменной монотонностью отличника школы.

Так это полиция, подумал Жозе, изучая его костистое лицо и одежду изящного покроя. Наверняка полиция, кто еще? Вид у него что надо, парень твердый. Инстинкт подсказывал Жозе быть крайне осторожным, поэтому он стоял, ничего не говоря, и, притворившись, что пристально смотрит в направлении стены, украдкой изучал мужчину, который наверняка смотрел на него из-за стекол темных очков. У него много времени? У меня тоже много времени — полгода, подумал Жозе. Кто он все-таки? Точно полиция, полицейский Звездный Мальчик. Что ему, интересно, от меня надо?

Единственный звук в комнате исходил от большого кондиционера, с гудением лениво толкавшего своими лопастями застоявшийся воздух.

—Ты знаешь меня? — Внезапный вопрос ошарашил Жозе.

—Нет, — пробормотал он.

—Нет кто?

—Нет, сэр. Нет, СЭР.

—А я тебя знаю. В мои дела входит знать таких, как ты. Джозеф Смит, номер 07116. Мелкий криминал из Западного Кингстона. Чтобы быть совсем точным — из Тренчтауна.

Жозе ничего не ответил. Пусть оскорбляет меня, подумал он. Он посмотрел на мужчину и сладко улыбнулся.

—Сколько ты уже сидишь?

Жозе бросил взгляд на досье и поднял брови, словно говоря: ты что читать не умеешь? Подождал довольно долго, чтобы показаться дерзким, но не переборщить, и ответил скромно:

—Пять лет, сэр, пять лет и пять месяцев.

—За что сидишь?

Жозе промолчал.

—За что сидишь? — повысил голос мужчина, сжав губы.

—Говорят, украл какой-то мотоцикл, сэр.

Мужчина ухмыльнулся.

—Говорят? Тебя взяли в стельку пьяного, когда ты ехал на мотоцикле, так ведь?

Жозе, стараясь быть на высоте, сделал серьезное лицо.

—Неправда?

—Правда, сэр, — пробормотал он, — но…

—В следующий раз, когда будешь воровать мотоцикл, — сказал мужчина голосом, в котором прозвучал смех, — убедись предварительно, что он не принадлежит сыну комиссара полиции, ладно?

—Да, сэр.

—Как закоренелого преступника и возмутителя спокойствия тебя приговорили к шести годам тяжелого труда. Тебя выпустят отсюда ровно через шесть месяцев, не скостив ни одного дня за хорошее поведение, так или нет?

—Так точно, сэр.

Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, подумал Жозе. Так вот что значит: «Задай мне загадку, задай мне две, дай мне отгадку или же нет».

—Ладно, Жозе, дай-ка я вот о чем тебя спрошу. — Голос мужчины стал доверительным, почти интимным. — Дай-ка я тебя спрошу — чему ты здесь научился, а? Всему?

—Да, сэр, — сказал Жозе, смотря прямо перед собой. — Я научился ремеслу, сэр.

Мужчина чуть улыбнулся и посмотрел на него задумчиво и игриво.

—Ремеслу, говоришь, научился, гм-м? Я скажу, чему ты научился, — ничему, ровным счетом ничему. Через тебя проходит вся торговля ганджой в тюрьме. Ты и твои мальчики занимаются лотереей. Лотерея в тюрьме строгого режима на деньги заключенных? Этому ремеслу ты научился?

—Нет, сэр, — ответил Жозе, испытав немалое потрясение. Он внимательно наблюдал за этим человеком. Что ему от меня нужно? Пока же он понял, что, прежде чем он покинет эту комнату, он оставит здесь что-то очень важное. Он не догадывался еще что именно, но понимал, что что-то потеряет.

—И та и другая деятельность, Смит, находятся в противоречии с законом, в частности — с тюремными правилами и установлениями. Если я не ошибаюсь, Смит, ты просишь, чтобы тебе сократили срок на шесть месяцев за примерное поведение? Что ж, Смит… — Мужчина поднял брови и бросил на Жозе хмурый взгляд поверх темных очков.

Чертов комедиант, подумал Жозе, чего он хочет? Что ему на самом деле надо?

—Сократить срок за примерное поведение? А не правильнее ли набавить тебе еще лет шесть, и тем самым уберечь от тебя общество?

—Нет, сэр, что вы, сэр… — тревожно прозвучал голос Жозе.

—Не перебивай меня, Смит. Как понимаешь, мы прекрасно можем это сделать. Но вместо этого я прибыл сюда для того, чтобы сообщить тебе, что твое ходатайство удовлетворено. Удивительное дело, не правда ли, Смит? Тебе прощают шесть месяцев за примерное поведение. А теперь, скажи-ка мне, почему происходит столь серьезное нарушение закона? Конечно, не потому, что ты сумел обмануть власть, а потому, что ты мне нужен. И нужен на свободе, на улицах, в Тренчтауне, а не здесь, где ты только жиреешь на государственных харчах.

—Благодарю вас, сэр.

—Еще раз перебьешь — и у тебя будут крупные неприятности. Не надо меня благодарить, лучше слушай. Так вот, если у тебя есть разум, который Бог дал и таракану, что очень сомнительно, ты уже через неделю окажешься в Тренчтауне, пьяный от счастья. Хочешь этого?

—Я правда ничего не понимаю, сэр, — на сей раз и в голосе, и в манерах Жозе проступила не просто озабоченность, а настоящая тревога.

—А я-то думал, что принес тебе благую весть, Смит. Говоришь, что не понимаешь, да? Постарайся все-таки задействовать свою голову. Если тебя предоставить самому себе, ты месяц-другой походишь с важным видом по Тренчтауну, набьешь кому-нибудь морду, трахнешь своих красоток и опять окажешься здесь! Это в лучшем случае! Но ведь так не должно быть, если с тобой все в порядке? У меня есть к тебе предложение, от которого, надеюсь, ты не откажешься.

Мужчина сделал паузу и посмотрел на Жозе. Жозе настороженно молчал. Широкие лопасти вентилятора разгоняли над ними душный воздух.

—Интересно, Смит? По-моему, да. Ты ведь не дурак, хотя иногда и ведешь себя как дурак. Уверен, что ты мне пригодишься.

—Подождите, сэр! Подождите, ничего больше не говорите! Только одно, сэр, — голос Жозе стал умоляющим.

—Да? — Мужчину, казалось, что-то развлекло.

—Я не доносчик, сэр. Вам надо это знать. Я никогда не был доносчиком.

—Я давно уже знал, что тебе не терпится это сказать. — Мужчина рассмеялся. — Ты, наверное, и правда дурак? Приходиться так думать. — Тут его голос зазвенел как сталь и утратил всякую веселость. — С тобой будет все в полном порядке, я тебе это обещаю. Но ты мне станешь абсолютно не нужен, если кто-то хоть краем уха узнает о нашем соглашении. Одно только слово, один шепот от тебя — и ты сдохнешь в этой тюрьме. Но, с другой стороны… — Интонации его голоса опять смягчились. -…я обещаю тебе свободу действий в Западном Кингстоне, конечно, в разумных пределах. У тебя будут деньги, у тебя будет защита, у тебя будет организация. В обмен на все это ты будешь получать от меня определенные инструкции.

Снова наступила тишина. Мужчина погрузился в свои мысли и, казалось, не ждал никакого ответа. Жозе был более чем заинтригован, но главным образом ощущал беспокойство. Его чутье и интуиция, выработанные с малолетства за годы жизни вне закона, предупреждали его: «Берегись!»

Внезапно мужчина встал, словно вспомнил, что у него важное свидание. Он подошел к двери и остановился. Интонация его голоса стала нейтральной и деловой, свободной от угроз и деланной ласки.

—В понедельник тебя выпустят. В среду придешь в Центральное отделение, спросишь Особую службу и капитана Рэя Джонса. — И выйдя уже за дверь, снова сунул голову внутрь: — Попробуй только не прийти, — проговорил он с улыбкой, — и я обещаю тебе, что ты вернешься сюда в течение одного месяца — независимо от того, натворишь что-нибудь или нет. — С этими словами он ушел.

Бомбаклаат! Так вот он какой Маас Рэй, к чертям собачьим! В каком-то оцепенении Жозе побрел за охранником на тюремный двор. Надо собраться с мыслями и сочинить для ребят красивую историю к тому времени, когда они подойдут к дереву. Развязно устроившись в его тени, он напустил на себя важный вид.

—Кто это, Жозе? Что случилось? — поинтересовался Диллинжер.

—Ох, — сказал он, закуривая сигарету и улыбаясь, — в понедельник начальство меня отпускает.

—Врешь!

—Подохнуть мне, если вру. Скостили срок за примерное поведение. Обещали дать работу на кирпичной фабрике. Сказали, что я находчивый и далеко пойду.

—Гром небесный! — сказал Аль Капоне. — Так ты на исправление встал, Жозе?

—Реабилитация, ман, — заважничал Жозе. — Реабилитация, ко всем чертям! — Прищурившись, он взглянул на солнце, стоящее над далекими горами и, весь уйдя в себя, негромко рассмеялся.

ВЕРСИЯ ПАСТЫРЯ

Мерзость и разорение — вот что этот парень принес в мою церковь. Слава Богу, все позади, а ведь могло быть гораздо хуже. Длиньше наложили швы, он потерял много крови, но жить будет. Нужно будет закрыть ворота, чтобы орды зевак и любителей сенсаций не слетались, как стервятники, на кровь. Возможно, и в церковь по воскресеньям их тянет подобное любопытство? Ладно, нужно во всем видеть светлую сторону. Эльза наконец-то, кажется, прозрела истинную природу этого парня. Никто после драки ее не видел. Сидит в своей комнате, стыдно лицо показать. А вот, кажется, и ее шаги как зримое подтверждение. Приближаются к двери…

—Ваше преподобие?

—Кто это?

—Эльза.

—Что-то важное?

—Очень важное, сэр.

—В таком случае заходи. — Пастор склонился над бумагами на письменном столе. Конечно, он простит ее, но не сразу. Он сделал вид, что занят бумагами и услышал, что Эльза остановилась перед столом. — Да? — сказал он с вопросительной интонацией.

—Я просто хочу сообщить вам, что не желаю больше жить в доме лицемера, Ваше преподобие.

Пастор поднял глаза, все еще не осознавая сказанного.

—Что такое ты сказала?

—Что не могу оставаться в гробу повапленном. — Эльза выглядела какой-то испуганной, но непоколебимой. Она надела свое лучшее платье, а в руках держала небольшую сумочку и картонную коробку.

—Насколько я понимаю, ты пришла проститься? — Пастор попытался улыбнуться и сохранить в голосе снисходительную терпимость. Он заметил, что ее рот подрагивает, но она тут же плотно сжала губы.

Эльза говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово:

—Нет, сэр. Я пришла за теми небольшими деньгами, что лежат на банковском счете, который оставила моя мать. Вот и все. — Она сложила руки и замерла.

—Эльза, ты огорчена… но это глупо…

—Ваше преподобие, или вы отдадите мне чековую книжку — или я уйду без нее.

—Эльза… подумай, что ты делаешь. Куда ты пойдешь?

—К Айвану.

—Но он в тюрьме.

—Куда вы и этот мерзкий Длиньша его засадили. И еще называете себя христианином — после того, что сделали с бедным парнем?

—Довольно. Я не желаю говорить с тобой в таком тоне. И еще одно: если ты сейчас уйдешь, не вздумай сюда возвращаться!

—Возвращаться! Возвращаться, Ваше преподобие? Чтобы вы вытаскивали меня из кровати, раздирали на мне одежду и били?

—Будь разумной, — сказал он быстро. — Ты несовершеннолетняя и моя подопечная.

—Прошлой ночью я была шлюхой и блядью. Так вот, это первый и последний раз, когда меня так называют и руки ко мне прикладывают. Не беспокойтесь, Ваше преподобие, вы меня здесь больше не увидите.

—Эльза, я не имел в виду…

—Отдайте мне чековую книжку — и кроме того, я заберу велосипед Айвана. Вы прекрасно знаете, что это его велосипед, что он заплатил за него вдвойне.

—Ты об этом еще пожалеешь, запомни мои слова! И хорошенько запомни. Но я не собираюсь тебя останавливать. Как стелишь — так тебе и спать. Это дьявол в тебе говорит. Открой второй сверху ящик и возьми свою книжку. Там довольно много денег, но скоро ты обнаружишь, что так только кажется… — Но он говорил уже в пустоту — ее шаги эхом отдавались в гостиной.

Это случилось во вторник вечером. Пастор Рамсай заперся в спальне, и до самого воскресенья его никто не видел.

В воскресенье в Молитвенный дом повалили толпы народа, заполнив двор, где еще совсем недавно лужи крови были присыпаны песком. Те, кто не попал во двор, остались снаружи у ворот. Не считая верных прихожан, большинство составляли зеваки и любители сплетен. Даже такие закоренелые нехристи, как Богарт и его компания с ранчо Солт-Лэйк-Сити, мелькали в толпе, гордо показывая то место, где «Риган покромсал Длиньшу, как бекон». Трудно было сказать, какое предчувствие привело сюда всех этих людей. Ходило много домыслов о том, на какую тему пастор произнесет сегодня проповедь, и многие сомневались, что он вообще явится. Некоторые полагали, что он взойдет на кафедру и отлучит Айвана и Эльзу от церкви.

Староста прихода Самсон начал службу, как он это обычно делал, но приближалось время проповеди, а пастора Рамсая по-прежнему не было. Беспокойство и разочарование в толпе нарастали. И не то, чтобы староста Самсон был плохим проповедником. Многие считали его самым зрелищным проповедником со времен Пророка Бедварда, но ведь сюда пришли вовсе не затем, чтобы увидеть еще одно его шумное представление. Поэтому собравшиеся издали глубокий согласный вздох, когда из стоявшей снаружи толпы донесся шепот: «Его преподобие идет, Его преподобие…»

Пастор вошел молча, без улыбки поднялся на кафедру, не поприветствовал и даже, кажется, не заметил старосту. Он повернулся к ожидавшей его пастве, устремив взгляд куда-то вдаль. Как говорили люди, глаза его были жуткие и кровавые. Без каких-либо приветствий и предисловий, он начал проповедь.

— Прах праху и тлен тлену. Пусть мертвые погребают своих мертвецов.

Сначала все подумали, что Длиньша умер, а Айвана приговорили к повешению. Тишина становилась все более глубокой, и в какой-то момент все прихожане разом задержали дыхание. Голос пастора возвысился, его слова ранили и гремели, как гром небесный. И только постепенно, люди стали понимать, о ком он говорит, и всех обуяло чувство ужаса.

— Боже Иисусе Христе, Господь Всемогущий! — Женщина прервала тишину в непроизвольном приступе страха и неверия. — Боже мой! — всхлипнула она, — он же смерть ей пророчит. Он пророчит смерть Эльзе.

Это было жутко, даже когда говорились обычные заупокойные слова «о благословенно почивших в Бозе». Но здесь была проповедь наоборот, заклинания, исполненные мщения, проклятия в адрес души, «скончавшейся в грехе и мерзости задолго до того, как обрести Божью благодать». По любым меркам это было самое гнетущее представление, которое кто-либо когда-либо помнил, и страшные слова производили особенно жуткое впечатление, ибо сопровождались конвульсивными подергиваниями лица пастора. Не успел он закончить, как дети, хоть и не поняли до конца его слов, принялись кричать и плакать, так что пришлось их вывести, взрослые зарыдали в приступе страха и жалости, и вскоре церковь, только что переполненная, почти опустела. По Западному Кингстону пошел слух, что «пастор Рамсай сошел с ума. Он творит у себя в церкви работу дьявола, предрекает душе бедной девочки гореть в аду».

Кто-то — предположительно, соперник пастора по кафедре — написал письмо в Мемфис, проинформировав тамошнее руководство об «оскорблении сана и кафедры». Дебаты, разгоревшиеся в Департаменте зарубежных миссий, были долгими и страстными, в них упоминался, среди прочего, и «архаический африканский культ злых духов». Но благодаря стойкой защите доктора Джимми пастор Рамсей и его сторонники в конце концов выиграли тяжбу. В виде компромисса было признано, что пастор пал жертвой чрезмерного рвения и совершил эту службу в состоянии «духовного расстройства». Его вызвали в Мемфис пройти курс послушания, молитв и отдыха.

ВЕРСИЯ ВАВИЛОНА

Его привели в наручниках, маленького, почти тщедушного по сравнению с двумя охранявшими его неуклюжими констеблями. Он видел, что глаза присутствующих направлены на него, и дух его дрогнул. Всю прошлую неделю совет старого Маас Натти не выходил из его головы: "Бвай, говорю я, суд — отвратительное место, не ходи туда. Говорю тебе, никогда не ходи туда. Но в чем они могут его обвинить? Посмотрите на этого увальня Длиньшу и посмотрите на него. И Эльза все подтвердит про велосипед. Судья не может не понять, что он сражался за справедливость. Не может он признать его виновным! Айван заметил сутолоку у дверей, увидел там Богарта и парней с ранчо и воспрял духом. Ребята помоложе во все глаза смотрели на него и даже показывали пальцами. Он оскалил зубы в широкой улыбке и поднял кулаки в наручниках в знак приветствия. Сила! Внезапно по толпе пробежал громкий шепот, и Айван увидел, что в зал вошла странная фигура.

Заслуженный судья мистер Джозефус В. О. Аллен в суровом черном облачении, шуршащем со всей формальностью, в напудренном парике, курчавыми волнами ниспадавшем на его плечи, казался самим воплощением справедливости, когда он усаживался в кресло и холодным взором обводил галерею. Судья Аллен был человеком утонченных манер, с обостренным чувством собственного достоинства, и только в последнее время его стали одолевать нелегкие мысли о том, что его выдающиеся способности оценили далеко не сполна. Почему после стольких лет, проведенных в судейском кресле, он, подобно многим своим коллегам, до сих пор не получил назначение в Верховный Суд Ее Величества? Это, безусловно, следствие позорного политического фаворитизма и карьеризма в Верховном Суде. Явная несправедливость.

Изысканным движением он вынул из рукава надушенный носовой платок, приложил к плотно сжатым губам и проверил список дел. Опять поножовщина. Святые небеса, что за люди! Сначала режут друг другу глотки, а потом попадают на скамью подсудимых и начинают лжесвидетельствовать, божиться и истошно вопить, наводняя зал суда своими мамочками, бабушками и сожительницами, которые, дождавшись оглашения приговора, поднимают такой богомерзкий вой, словно настал всемирный потоп. Очень все неприятно. Его нервы не в силах больше вынести эти выездные суды. Хорошо, что сегодня нет, по крайней мере, этих ужасных Растафари. Судья Аллен сухо указал сержанту в сторону Двери, подавил в себе безотчетный импульс заткнуть уши и принял суровый вид.

—Тишина! Тишина! — прокричал тучный сержант на пределе голосовых связок. — Суд города Кингстона под председательством досточтимого судьи мистера Дж. В. О. Аллена начинает свою работу. Слушается дело Ее Величества против Айванхо Мартина. Все граждане, имеющие касательство к делу, обязаны дать свои показания, и будут выслушаны.

Свидетели стали говорить один за другим. Пастор Рамсай голосом отринутого доброго пастыря поведал о безуспешной попытке преподать Айвану христианский образец и наставить на путь истины. Длиньша, перебинтованный как мумия и претендуя своим смиренным видом на место последнего христианского мученика, заговорил таким трепетным и дрожащим голосом, что вызвал смешки тех, кто его знал. Эльза, полная жизненных сил, учитывая те вечные муки, на которые ее обрек пастор, твердо и убедительно поведала историю с велосипедом, вызывающе глядя при этом на пастора. Айван, без видимых угрызений совести и раскаяния в голосе, решительно заявил, что вынужден был защищать свою личность и собственность.

—И защищая свою личность, ты счел необходимым нанести своей жертве, гм-м, тринадцать ранений? — протянул судья Аллен, вглядываясь в подсудимого так, словно все зависело от его ответа.

—Да, сэр, — сказал Айван, — но я наносил их так, чтобы не убить, сэр.

Приглушенный ропот одобрения донесся от Богарта и его компании.

—Гм-м, — сказал судья, — гм-м.

Он был не в лучшем настроении. На утреннем заседании он присудил к шести месяцам исправительного труда одного Растафари, некоего Рас Стимула, за нарушение общественного порядка и еще к шести месяцам за курение ганджи в момент совершения преступления. Парень устроил в час пик грандиозную автомобильную пробку, шагая посреди одной из самых оживленных улиц города и заявляя, что идет «требовать отцовское наследство». Судью Аллена это немного развлекло, и, объявив приговор он тут же подумал, что он слишком мягкий. Однако группа поддержки Рас Стимула думала по-другому. После оглашения приговора так называемые «жены» обвиняемого подняли громкий вой: «Ваайооо, вот злыдень поганый!», что явно относилось к его персоне. И прежде чем полиция очистила от них зал суда, человек тридцать единоверцев этого парня, окружив судейское кресло и угрожающе потрясая своими регалиями, принялись в унисон его проклинать. Что и говорить, судья Аллен не был суеверным человеком и даже не особенно религиозным, но услышать проклятия, которые эти фанатики хором распевали в своей устрашающей манере, да еще в собственном суде! Полный беспорядок! Ответ на его обращение в Верховный Суд придет не так скоро. Их безумное скандирование до сих пор эхом отдается в его голове, что там они пели? Проклятие падет на тебя за то, что «не проявил жалости и осудил жестоко бедного и нуждающегося…»

Это было возмутительно и, сказать по правде, сильно подействовало на его нервы. Куда катится страна, если с судьей Ее Величества так обращаются? А теперь еще этот Лйванхо Мартин, который, кажется, не видит ничего дурного в том, что совершил возмутительное насилие на пороге церкви. Таких людей, безусловно, нужно учить тому, что общественные институты следует уважать.

—Айванхо Мартин, встать и выслушать приговор" — провозгласил секретарь суда с интонациями, которыми овладевают в юридической корпорации. Судья обмакнул платком пот, прикоснувшись к обеим щекам и ко рту, и смерил обвиняемого грозным взглядом.

—Итак, молодой человек, тебе было предоставлено немало возможностей стать нормальным человеком, — сказал он. — Тебя приняли в ряды церкви и наставляли на путь добропорядочного христианина.

В этом месте пастор Рамсай и Длиньша энергично закивали.

—А вместо этого ты, гм-м, сбился с пути, забил себе голову всевозможными глупостями и — докатился до насилия. — Эти слова были встречены одобрением со стороны обвинителей. — Но, гм-м, поскольку тебя обвиняют впервые, я не буду сажать тебя в тюрьму. — Судья сделал паузу и наклонил голову, словно ставя себе в заслугу собственное самообладание, и снова приложил к губам платок. Пастор и Длиньша выглядели уныло. Эльза с надеждой улыбалась. Айван глядел с беспокойством.

—Я, гм-м, даю тебе еще один шанс стать направильный путь. Надеюсь, что это, наконец, раз и навсегда спустит тебя на землю. Я приговариваю тебя к восьми ударам тамариндовых прутьев.

—Господи Иисусе, — воскликнула Эльза.

—Тишина в суде! — проговорил секретарь. Судья поджал губы, нахмурился и резко стукнул молотком.

Самый большой страх Айван испытал, когда шел за охранником. Это был не страх опасности, когда в крови резко поднимается адреналин, обостряются рефлексы и расправляются члены, а страх боли, тошнотворный страх, когда куда-то проваливается желудок и кружится голова, тело становится слабым и размягчается воля. Ему хотелось плакать. Болезненное чувство в животе стало подавляющим, и он возненавидел его. И не только его. В глубине души скрывалось и другое чувство, почти задавленное подступившей тошнотой, отчетливое, острое как нож, первородное чувство ненависти, ненависти к пастору и Длиньше, к их самодовольным улыбкам, которыми они обменялись, когда был произнесен приговор, к судье, высоко восседавшему в своем кресле, как канюк на суку, к этому черному человеку, который говорил как белый, к полицейским с их грубыми руками и садистскими рожами, в любую минуту готовыми к насилию. Какое-то тепло исходило только от Эльзы, когда она свидетельствовала в его пользу. Но сейчас это уже в прошлом, как и испытанный им триумф, когда он увидел уважительные взгляды ребят с ранчо и понял, что его уличная репутация во много раз возросла. Все это исчезло, гордость, ненависть, ярость, вызов — остался только страх.

—Заходи, — сказал охранник, толкая его в камеру. — Ничего, долго ты здесь не задержишься, — добавил он, посмеиваясь.

Айван прошел в камеру и, шатаясь от слабости в коленях, ухватился за край койки. Двое потрепанных жизнью мужчин сидели на койке и с безразличием смотрели на него. Он слышал, что откуда-то доносятся всхлипывания и стоны.

—Что ты получил? — спросил один из мужчин.

—Тамариндовые прутья. Восемь ударов, — ответил Айван.

—Счастливчик. У меня розги, — пробормотал мужчина.

—Тамариндовые прутья хуже, — сказал другой. — Я-то знаю.

Айван почувствовал, что к его горлу подступает тошнота. Еще мгновение — и его вырвет.

—Это как обезьяна и черный пес, — заметил первый. — Оба злодеи.

—Аииийее, — всхлипы становились все громче и начали пугать Айвана.

—Заткни свою пасть, тебя еще не пороли, — пробормотал первый мужчина, с презрением указывая на верхнюю койку.

—Я не вынесу, не вынесу, Господи Иисусе. Не вынесу, — скулил чей-то голос и снова перешел на приглушенные всхлипывания.

—С утра так хнычет, — объяснил один из мужчин. — На нервы действуешь, ты!

Айвану он тоже действовал на нервы. Человек как будто стал совершенно неуправляемым и выражал свой чисто животный ужас душераздирающим воем, от которого ожидание становилось еще тягостнее. Айван посмотрел на двоих мужчин, на их напряженные лица в маслянистом поту.

—Скоро? — спросил он, помимо своей воли страшась ответа.

—Уже сейчас, — сказал человек.

—Воойоо, я умру, умру. Боже мой, я умру!

—Заткнись, — проговорил один из мужчин.

Стоны опять уступили место всхлипываниям.

—Что ты сделал? — спросил мужчина.

—Порезал одного парня, который доебывался до меня, — ответил Айван строго по факту и почувствовал себя чуть лучше от уважительного выражения лица мужчины.

С верхней койки снова донеслись негромкие стоны.

—Сейчас я его сам выпорю! — сказал второй мужчина.

—Тебя уже пороли когда-нибудь? — спросил у Айвана первый.

Он покачал головой.

—Ты ел что-нибудь с утра?

Айван снова покачал головой.

—Это хорошо, — сказал мужчина.

—Ты наложишь под себя, — объяснил второй. — Никуда не денешься. Все так делают.

Снова громкие стоны с верхней койки.

—А что он сделал? — спросил Айван, указывая вверх.

—Плотские познания, — ответил первый. — Десятилетнее дитя.

—А ты? — спросил Айван.

—Разбойное нападение, так сказал судья, — ответил он и улыбнулся.

Второй мужчина ничего не сказал.

В коридоре гулко зазвучали тяжелые шаги. В дверях возникли двое полицейских вместе с мужчиной в белом халате с красной оторочкой, со стетоскопом на шее. В руках он держал лист бумаги и прочитал:

—Юстис Голдинг.

Первый мужчина поднялся, поначалу неуверенно, но тут же взял себя в руки. Проходя мимо Айвана, он дал ему докурить свою сигарету. Лицо его покрылось каплями пота.

—Держись, браток, — прошептал Айван. Мужчина что-то буркнул. Айван слышал, как шаги удаляются. С верхней койки стали доноситься ровные, мягкие и очень высокие звуки. Они напоминали писк новорожденного зверька и крик обреченного попугая перед тем, как тогда в горах на него бросился ястреб.

—Лучше не слушать, — сказал второй мужчина, сжав себе уши ладонями.

Но даже поступив по его примеру, Айван не мог не расслышать, как за громким свистом розог и ударом немедленно последовал такой мучительный вопль, какого он никогда еще не слышал. Громкий, пронзительный визг, совершенно не напоминающий звуки, издаваемые людьми, прозвучал на всю тюрьму и внезапно оборвался.

—Девять осталось, — сказал второй мужчина.

Айван почувствовал, как вся сила, которую он копил в себе, его оставила. «Я так не буду», — в ярости убеждал он себя. После второго вопля мужчина, заткнувший себе уши, вскочил на ноги и, исполняя воинственный танец, запел дрожащим голосом: «Годы летят стрелою…».

—Сколько ему присудили? — спросил доктор, выслушивая сердце Айвана. Изо рта у него пахло ромом.

—Восемь, сэр, тамариндовых прутьев.

—Гм-м, — задумался доктор, — он сильно испуган, но сердце бьется ровно. Привести приговор в исполнение.

Айван не мог сдержать дрожь во всем теле, когда его заставили раздеться до трусов. Некий безотчетный иррациональный голос говорил ему, что все это не более чем сон, ночной кошмар, что скоро он проснется и все исчезнет как не бывало, что в реальности такое с ним произойти не может. Его вывели на тюремный двор, обнесенный стенами и пустой, если не считать деревянной бочки на низкой бетонной подставке. Подойдя к ней, он увидел, что посереди бочки прорезана дыра, а по бокам сделаны вырезы.

—Подойди к бочке, — сказал сержант.

—Трусы лучше снять, — сказал доктор. — Нет смысла их пачкать.

Айван вылез из трусов и подошел к бочке.

—Ложись поперек и сунь гениталии в дырку, — сказал сержант.

Айван удивленно посмотрел на него.

—Давай-давай, если не хочешь, чтобы они превратились в месиво.

Раскаленная на солнце бочка приятно согревала Айвану живот. От бочки шел запах застоявшейся мочи. Айван почувствовал, как тугие веревки стиснули его запястья и лодыжки. Он открыл глаза и тут же закрыл их. Перед глазами на расстоянии вытянутой руки виднелась лужица рвоты, чуть присыпанная песком. Над ней жужжали мухи. Кто-то, скорее всего доктор, подошел и, просунув руку в боковое отверстие, проверил положение гениталий. Айван почувствовал, как чья-то рука прошлась по его спине, несмотря на обжигающее солнце, холодной и влажной.

—О'кей, сержант, старайтесь не бить по почкам, — сказал доктор.

Айван с силой закусил губы. Он услышал посвист прутьев, скрип сапог сержанта, резкий свист, и потом все произошло в одно мгновение: потоки боли острыми бритвами вошли в его нервы и взорвались в голове. Душераздирающий вопль словно застрял в его ушах. Горло надрывалось от крика, который он не мог прервать. Тело, пойманное в силки, отчаянно брыкаясь, встало на дыбы, и снова рухнуло на бочку. Мочевой пузырь опорожнился, и вскоре он перестал управлять кишечником. Откуда-то издали чей-то голос произнес:

—Раз.

Повторный толчок боли сотряс все его тело, и он почувствовал, что на секунду сердце остановилось.

Фьюуутц… Уак… Четыре.

Сержант посмотрел на его безвольно лежащее тело и раздраженно причмокнул.

—Хотите осмотреть его, сэр? Он потерял сознание.

—Исполняйте приговор, — сказал доктор. — Парень молодой и сильный.

—Но, сэр, может быть плеснуть на него водой? — настаивал сержант.

—Не надо, черт возьми, — сказал доктор. — Быстрее заканчивайте.