Отсидев два сеанса «Пальбы у О. К. Коррал», Айван вышел из кинотеатра в состоянии, приближающемся к благодати. Он шествовал по тротуару, подобно Вьятту Ирпу, медленной размеренной походкой вооруженного бойца, когда Богарт подошел к нему во главе подростков, тут же образовавшей за ним полукруг, как в «Джунглях Черной доски». Айван почувствовал короткий приступ агрессии, но легко отошел. Богарт улыбался. Это была миссия мира.

—Айии, Синий Цвет?

—Меня зовут Риган.

Они оглядывали друг друга при свете уличного фонаря. Чуть опустив плечи, заложив большие пальцы рук за пояс, Айван щурился сквозь дымовую завесу, посматривая на Богарта и его полукруг.

—Ну что ж, Риган, значит. Хорошее кино?

—Это точно.

Внезапно Богарт наклонился и захрипел. Приступ глухого чахоточного кашля заклокотал в его груди. Сделав безуспешную попытку справиться с кашлем, он припал, сгибаемый силой приступа, на одно колено. Казалось, ему недолго уже оставалось жить в этом мире. Наконец он поднялся, прерывисто втягивая воздух в свою покалеченную грудь, а в его ладони как бы случайно оказался раскрытый нож-рачет. По лицу гуляла с трудом сдерживаемая злоба.

—Оооуи! — крикнул Айван, смеясь от удовольствия и неподдельного восхищения. — Док Холидей, черт возьми!

Он узнал эту сцену: Керк Дуглас в роли чахоточного Доктора при смерти. Этой ролью Дуглас изрядно попортил легкие и гортань целому поколению молодежи Западного Кингстона. Но эта фраза сделала их друзьями. Богарт приобрел новобранца.

—Мы на ранчо идем. Прогуляйся с нами.

—Ну что ж, — Айван принял предложение.

Он шел рядом с Богартом по темным улицам. Парни вокруг них смеялись, кричали, кашляли, обсуждали фильм. Айван, шагая налегке, счастливый от буйного дружеского обмена чувствами, предложил свою пачку «Четыре туза». Единственный раз он испытал напряжение, когда они миновали темные и мрачные очертания Молитвенного дома, в отчаянном порыве устремленного к небу.

Один из парней подхватил свисающую ветку, стукнул ею по цинковой ограде и крикнул:

—Пастор Козлиная Борода, ты, старый пиздострадатель, вставай давай! Я говорю — подъем, Козлиная Борода, чертов воскресный врун!

Компания кричала и освистывала молчащий Молитвенный дом. Айван был ошеломлен. До сего момента он не мог себе и представить, что кто-то может думать о пасторе не с тем пиететом и страхом, который разделяли все обитатели прихода. Он уже ждал, что сейчас выбежит Длиньша и отомстит за оскорбление пастора. Но… эти молодцы, они ничего не боятся, подумал он, ускоряя шаги. Может быть, надо было защитить пастора? Только оставив Молитвенный дом далеко позади, он сумел присоединиться к шуткам шумной ватаги. Пастор Козлиная Борода, старый хрен, а? Он смаковал эту фразу и громко смеялся. Никогда отныне моральный авторитет пастора Рамсая не будет для него непререкаемым. «Старый хрен! Черт!»

Смеясь и горланя, они достигли канавы, отделявшей Тренчтаун от остального города, и прошли вдоль цинковой ограды, пока не отыскали там дыру. Айван вместе со всеми оказался на бетонном блоке, скрывающем сточные воды, с которого было видно все расстилавшееся внизу скопище лачуг, бесформенно кишащий город в городе. Они пробежали вдоль зажатой в бетон канавы, пока не оказались у мостика, перебрались через него и направились по узкой тропинке в рощу, поросшую густым кустарником. На вырубке в глубине рощи стояла небольшая лачуга, возле нее, озаренные светом лампы, трое парней играли в карты. К дереву, под которым они играли, была прибита дощечка с выжженными в стиле вестернов буквами:

РАНЧО СОЛТ-ЛЭЙК-СИТИ

Смерть лучше бесчестья

БУТ-ХИЛЛ 5 ЯРДОВ

—Это наше ранчо, — объяснил Богарт, — Мы тут все контролируем, тут собираемся.

—Хорошо здесь, — одобрительно кивнул Айван.

—Вот брат Риган — будет теперь вместе с нами — Таковы были слова Богарта.

Айван получил несколько одобрительно-приветственных взглядов, несколько кивков и бормотаний благорасположения, и таким образом стал своим. Они обнесли по кругу священный чалис, трубку кучи, и расселись возле костра на драных сиденьях от старых автомобилей.

При свете костра Айван узнавал знакомые лица и, пока легкий разговор перелетал с места на место, вспоминал их имена. Парней было человек десять, все его возраста. Никто, за исключением Черного Лероя, которого звали так, чтобы отличить от Индуса Лероя с ранчо Додж-Сити, не откликался на имя, полученное при рождении. Все носили крутые клички в два слога, лучший товар пресс-агентов Голливуда — звучные имена, которые следовало произносить с устрашающей интонацией: Кагни, Бендикс, Богарт, Видмарк. В том случае, если носитель имени был достаточно плохой, но его собственная фамилия была слишком обыденной и ей недоставало поэтической и драматической угрозы, для усиления звучания использовалось полное имя: Эдвард Джи Робинсон, Сидней Гринстрит и Питер Лорре. Для Айвана это был головокружительный опыт: при свете костра на краю сточной канавы — прогулка с королями…

Ребята отождествляли себя с актерами, а не с киногероями, созданиями эфемерными и мимолетными. В этом и заключался талант актеров — сделать своих персонажей достаточно плохими, и эта их особенность переходила из фильма в фильм, так что споры велись порой вокруг того, кто хуже: Богарт или Видмарк. Как-то двух деревенских парней, взявших себе имена Джесси Джеймс и Генерал Кастер, подняли на смех: они не уловили тонкой грани между реальным и воображаемым. Их выбор вызвал столько презрения и насмешек, что пришлось вскоре отказаться от «имен этих мертвецов».

Вот здесь и началось подлинное образование Айвана. Подростки располагались возле костра и задумчиво беседовали, подпуская в разговор небрежную крутизну и обороты, присущие настоящим мачо. Их стиль был агрессивным, юмор циничным, бравада нескончаемой. С внезапной проворностью выхватывали они свои окапи, вездесущие дешевые немецкие складные ножи, известные в прессе как ножи-рачеты, оружие свободного человека в районе сточных канав и трущоб. Закон чести требовал того, чтобы любой жест вызова, малейшая нота неуважения были встречены подобающим образом. Но если ты мог мгновенно выхватить зловещее кривое лезвие и блеснуть им со стильной грацией ковбоя, крутящего на пальце шестизарядный кольт, этого было вполне достаточно и никаких реальных ран не требовалось, их могли скорее расценить как знак неотесанности. Так продолжалось до тех пор, пока не был зарезан головокружительно быстрый Петер Лорре. Это сделал укороченным мачете один мастер, неуклюжий деревенский парень, который называл себя Уильям Бендикс и так и не понял разницу между изящным стилем и брутальной силой — между искусством и убийством.

Все это очень возбуждало Айвана. Но в ту первую ночь он сильно нервничал. Гнев пастора Рамсая тяготил его, как огромный черный стервятник, усевшийся на плечи. В каждом звуке, доносившемся из темноты, ему мерещился отряд полиции, готовый на них наброситься. Это была одна из тех «банд беззаконной молодежи и вершителей зла», которые всегда осуждал пастор. Слушая, как они хвастаются тем, что они сделали, делают и будут делать, Айван пришел к выводу, что в целом пастор был прав.

Поэтому, когда Видмарк поднялся, объявил всем, что у него срочное дело, и, погладив свой пах, пояснил суть этого дела, Айван улучил момент.

—Бвай, у меня тоже есть важное дело, понимаешь? — протянул он.

—Хорошо, вы двое проведете нашего брата по дороге, — скомандовал Богарт, — он первый раз с нами и не знает местности.

Оказавшись в безопасности своей комнаты в тени Молитвенного дома, Айван понял всю глупость своих страхов, сразу же затосковал по возбужденной атмосфере ранчо и пожалел о том, что не сидит вместе со всеми у костра. Одно он знал: прежде чем идти туда снова, ему необходимо купить хороший окапи, красивый на вид и устрашающий, быть может, с инкрустированной рукояткой, как у револьвера, и с поблескивающим голубым лезвием.

Мир Айвана невероятно расширился. Теперь было место, куда он мог приходить между двумя киносеансами. Поздно вечером он тихонько удирал из Молитвенного дома, зная, что на ранчо есть приятели, с которыми можно прогуляться, сходить на танцы, побродить по улицам, оценить гуляющих налегке и быстрых на язык проворных молодых девушек с жадными глазами. Он изучал политическую географию городка лачуг, территорий ранчо, расположенных возле поворота бетонного шоссе у сточной канавы.

Айван ужасно боялся, что скоро его друзья откроют, где он живет, и поднимут его на смех, тем более что они с таким презрением откосятся к пастору и его деяниям. Но когда это наконец произошло, он с удивлением обнаружил, что почти никакой реакции не последовало. Под покровом жестокой риторики и воинственных жестов скрывались почти такие же жизни, как и у него; все прекрасно понимали, чего стоит борьба за выживание. Подобно Айвану, многие из этих ловких уличных городских парней не так давно приехали из деревни. Богарт, само хладнокровие, неоспоримый вожак, человек, внушающий уважение, днем звался Изекиль Смит и был учеником механика. Другие были учениками плотников, строителей или криминалов, как Кагни. Каждый боролся за жизнь как мог: продавал газеты, мыл автомобили, выполнял «дневную работу» или, в случае крайней необходимости, попрошайничал или воровал на улице. Некоторые были «садовыми мальчиками» в коттеджах и особняках на холмах, которые Айван навсегда запомнил как место страха и унижения.

Но по ночам, когда хозяева трусливо прятались за запертыми железными воротами и высокими стенами, их садовые мальчики облачались в своих лачугах в полную ночную форму. Они клали в карман окапи, отзывались только на боевые имена и направлялись в сторону ранчо в поисках доброй компании, возбуждающих приключений и крутой репутации.

Ранчо окружали нижний город. На холмах в восточной части города, возле канав городка лачуг в центре и в заболоченной местности на западе молодые люди и подростки рассаживались вокруг мерцающих костров, называя эти места Додж-Сити, Бут-Хилл, Кухня Ада, Эль Пасо, Дюранго и даже Никозия (на Кипре в то время процветал терроризм). Они курили ганджу, мечтали о доблести и геройстве, проклинали богатых, «выскочек» и полицию, особенно же ее элитный Летучий Отряд, — своих заклятых врагов. Время от времени, с почти равными интервалами, церковные кафедры сотрясались в очередном приступе осуждения «беззаконной молодежи и вершителей зла», и заголовки газет призывали всех обратить внимание на опасность, которая исходила от этих банд, притаившихся в «складках социального полотна». Летучий Отряд совершал свои «молниеносные рейды», и какое-то время ранчо стояли опустевшие, а банды рассеивались. До тех пор, пока общество в очередной раз все не забывало.

На ранчо Айван проходил свою вторую школу улицы и на сей раз не был аутсайдером. Он узнавал о самых плохих парнях и сумасшедших, живых и мертвых, о людях великого авторитета и короткой жизни, и мечтал о подвигах, которые ему удастся совершить. Но несмотря на то, что они проклинали богатых, их посещали сладкие фантазии о «больших деньгах» и внезапно свалившемся благополучии. Каждый знал такого же, как они, парня, который выиграл на скачках, сорвал банк в китайскую лотерею или получил "денежную работу ". Или Мордашку, которому посчастливилось найти свою фортуну в кровати пожилой белой леди и зарабатывать деньги, мало-помалу «выполняя ночную работу». Или же это было большое самфи, великая удача плута, которая, знали они, хотя бы раз в жизни выпадает каждому человеку — нужен только быстрый ум, чтобы ее заметить, и крепкие нервы, чтобы не упустить. А если нет, то — как любил говорить Богарт, потому что это звучало круто — «Живи быстро, умри молодым, оставь красивый труп». И всякий раз, когда Айван это слышал, ему приходил на ум Кагни.

Кагни был высочайшим специалистом «хватай-и-беги», революционером в своей профессии, которую он усовершенствовал в соответствии с духом научно-технической эпохи. Приземистый и мускулистый парень, он, приходя в возбуждение, заикался и потому говорил очень мало. Он был необычайно силен и, подобно акробату, обладал изумительным чувством равновесия, талантом расчета и железными нервами, когда, пригнувшись к низкому рулю, ехал на своем велосипеде, который прозвал «мустангом». В самое пекло, когда окна автомобилей были открыты и они еле-еле ползли по запруженным улицам, Кагни лавировал на своем "мустанге " по улице, высматривая беззаботно брошенный на сиденье или колени бумажник или кошелек. Не один водитель клялся, что не успевал он нажать на сигнал или вывернуть руль, как часы взлетали с его ладони, словно подхваченные порывом ветра, и он замечал только два несущихся по тротуару велосипедных колеса. Все делалось настолько молниеносно, что никто не мог даже как следует описать случившееся, а парни говорили, что, если у водителя кольцо сидит на пальце неплотно, Кагни, не переставая крутить педали, положит его себе в карман.

Кагни, коренастый атлет, артист, в своем роде гений, модернизировал устаревшую схему, создав совершенное средство для раскрытия своего уникального дара — умения сохранять равновесие и мгновенно рассчитывать расстояние и скорость. Лишенный дара ясной речи, он стал мастером движения и грации. После него профессия «хватай-и-беги» не останется прежней, и вся поднявшаяся за ним армия подражателей, какими бы классными — как Легкий Челн или Медноголовый — они ни были, оказывалась лишь тенью великого мастера. Кагни, который ни разу не попадался, с которым никто не мог сравниться, так и не дожил до того дня, когда замедляются рефлексы, дрожат ноги, подводит расчет, слабеет воля и чувство уверенности, когда с возрастом блистательный светоч гения меркнет. На вершине своих возможностей Кати в тридцатиградусную жару проделывал свой обычный рейд по трем полосам движения, навстречу мигающему светофору, и все было бы как прежде, если бы не паникер-американец в спортивной машине, который подрезал его на скорости пятьдесят миль в час. В бумажнике, найденном в обломках велосипеда, лежало всего два доллара. Плачущий водитель утверждал, что не видел Кагни… и, вероятно, это было полной правдой. Днем Айван выполнял свою работу, исправно посещал церковную службу и пел в хоре, с рвением обучаясь у мистера Брауна, требовательного, в какой-то мере условного главы хора. Ночь преображала его в отчаянного десперадо собственного воображения. Он слонялся по улицам с Богартом и другими парнями, ходил на блюзовые танцы, где преобладала пропущенная через мощные усилители черная американская музыка, встречался с другими компаниями, спасался от лап и когтей Вавилона и гонял с Джоном Уэйном, Гарри Купером и Уайлд Биллом Элиотом от Форта Апачей до Рио Лобос.