– …и тогда она сказала: «Если кто-нибудь произнесет фамилию Артюра Рембо с ударением на первом слоге, пусть больше на моем семинаре не показывается! Его место не в университете, а в убогом кинотеатре». Классно, да? Ни одному преподу такое в голову не придет. Они же лекции читают, как будто перед ними учебник лежит: занудно, ни слова нормального, как люди, не скажут. А у нее интересно, никогда не знаешь, чего ждать. Такое может выдать! – студент был словоохотлив и, казалось, рад случаю поговорить.
А Кемаль был рад слушать. И слушать он умел прекрасно. Разговорить парнишку, ожидавшего около аудитории свою девушку, особого труда не составило. Как и навести разговор на преподавательницу иностранной литературы Айше Демирли. Кемаль успел узнать немало университетских баек и сплетен, всегда окружающих любого сколько-нибудь заметного человека, и ему было приятно, что среди этих историй не было ни одной, так или иначе касающейся ее личной жизни. Казалось, речь идет не о привлекательной молодой женщине, а о не имеющем пола и возраста профессоре. Впрочем, для студентов это, наверное, так и есть, а ее коллеги могли бы порассказать что-нибудь другое? Не такое хорошее. Раз она явно выделяется из общей массы, коллеги, скорее всего, ее не слишком жалуют. Популярность у студентов тоже не может не вызывать зависти и неприязни.
Но Кемаль отбросил эти мысли. За ненадобностью. Сейчас он сам все узнает. Если она начнет говорить правду – это сразу будет заметно. А если вчера, после его ухода, они с доктором придумали какую-то иную линию поведения – что ж, ничего не поделаешь. Придется тогда докладывать начальству обо всех ее штучках и начинать основательное расследование. Кемаль от души хотел, чтобы этого не случилось.
Информации со вчерашнего вечера практически не прибавилось. Ему, правда, удалось поговорить с мужем русской Кати, а после этого попасть в квартиру многодетной Сибел, мужа которой он встретил на лестнице. Но результат от этого не изменился. Не видели, не знают, не слышали… Только русская всерьез играла в детектива, описывая свои передвижения по квартире с точностью до сантиметра, и даже предложила Кемалю покричать на улице, чтобы она со своего шезлонга определила, откуда раздавались все дневные голоса и звуки. Это было уже слишком!
Утром Кемаль, как и предвидел, получил список абонентов известной компании сотовой связи. Даже раньше, чем его начальник. Коллега, вводивший информацию в компьютер, подозвал его сразу, как увидел. И с надеждой смотрел, не вспомнит ли Кемаль, где и когда полиция пересекалась с обладателями этих мобильных телефонов. Или с одним из них. Но Кемаль ничего не сказал.
А чтобы на его лице не отразилось ни малейших чувств, когда он увидел имя на шестой строчке, он мог и не заботиться. Его лицо практически никогда не выражало того, что он хотел скрыть. И в тот момент ему очень хотелось скрыть, что это имя ему уже знакомо. Скрыть хоть ненадолго. Попробовать сначала понять, куда можно вставить этот кусочек мозаики, а потом уж показать его всем.
Он внимательно прочитал все десять имен из списка, но все они, кроме шестого, ничего ему не говорили. Не вызывали никаких ассоциаций из глубин его знаменитой памяти. А то единственное имя, увы, ассоциировалось с госпожой Айше.
Визит к ее брату, на который Кемаль на всякий случай получил санкцию начальства, тоже ничего не дал. Девушку он никогда не видел, а в той злосчастной квартире действительно бывал – и в чем вы можете меня обвинить? Когда занимаешься недвижимостью, приходится бывать в таком множестве квартир и домов – от особняков до трущоб. Будете искать мои отпечатки пальцев по всему Измиру? Мало ли что произошло в тех местах, где я бывал?
Все это было сказано, а еще многое было написано у него на лице. Но лицо это имело такое сходство с лицом его младшей сестры, что Кемаль не обращал внимания на неприязненный холодный тон адвоката. В конце концов, это понятно: никому не хочется ввязываться в историю с убийством. Особенно адвокату, не понаслышке знающему, чем она может обернуться.
– А вы ее ждете, да? – юноша впервые с интересом взглянул на собеседника, видимо, исчерпав запас своих занимательных историй.
– Нет, – быстро и не задумываясь солгал Кемаль. – Я вообще-то сестру ищу, она здесь учится, да вот с тобой заговорился. Пойду, а то опоздаю. Всего хорошего!
– До свидания, – общительный студент хотел спросить что-то еще, но Кемаль решительно развернулся и пошел по длинному университетскому коридору к выходу.
Не стоит создавать Айше неприятности. Судя по всему, она здесь на виду, и ожидающий ее мужчина может стать поводом для сплетен. А если вдобавок этот мужчина из полиции…
Кемаль вернулся на автостоянку и посмотрел на часы – сейчас она должна появиться.
Он почувствовал, что волнуется и почему-то нервничает. Неужели она опять станет лгать? Ее вчерашняя ложь, похоже, была не согласована с этим доктором – а сегодняшняя? И хорошо подозревать ее в будущей, еще не сказанной лжи?
Из университета постоянно выходили люди, у дверей толпились и шумели группы студентов, и Кемаль вдруг подумал, что может пропустить Айше, что она может не узнать его машины (черт! надо было сказать ей номер!), что они разминутся и их встреча не состоится. Он почти испугался этого, когда увидел ее.
Она направлялась к нему, а ее улыбка казалась улыбкой школьницы, бегущей на первое свидание. Волосы были собраны на затылке в строгий пучок, и от этого в ее облике мелькала какая-то двойственность: деловой дорогой костюм, очки, прическа выдавали серьезную женщину, а улыбка, легкая походка и маленькая сумочка как будто принадлежали совсем юной и отнюдь не серьезной студентке.
Кемаль почувствовал мгновенное облегчение: она не будет лгать! Это видно по ее глазам и улыбке. Значит, она решилась сказать какую-то правду. Только бы не спугнуть ее…
– Здравствуйте, господин Кемаль! Извините, что опоздала.
– Добрый вечер, вы вовсе не опоздали, госпожа Айше.
Оба чувствовали, что этот обмен пустыми репликами совсем не нужен, но не начинать же такой важный для обоих разговор без всяких предисловий. Или лучше начать? Кемаль принял решение первым:
– Ну что, хотите сказать правду?
– Очень хочу! – еще веселее улыбнулась Айше. – Оказалось, я такая правдивая, что вся измучилась со вчерашнего дня. А теперь скажу «правду, только правду, ничего, кроме правды».
– «Всю правду»? Там, в их присяге сказано: «всю правду», а не «только правду».
– Да? А какая разница?
– Большая, – сказал Кемаль, открывая для Айше дверцу машины, и, сев на водительское место, продолжил свою мысль. – Не вся правда – это тоже ложь. И самая опасная, потому что слишком похожа на правду. Это было не в шесть часов, да? – он не мог больше вынести неясности.
– Хуже, господин Кемаль. «Этого» не было вообще. И мне очень стыдно, что я вчера нагородила целую пирамиду лжи.
– Не было вообще? – с удивлением переспросил сыщик. «Вот это да! Я исходил из того, что она создает путаницу со временем ради чьего-то алиби. Но тут, кажется, что-то другое…» – Госпожа Айше, если вы не торопитесь, может, поедем куда-нибудь, где можно выпить кофе и поговорить?
– С удовольствием. История моя долгая, и я бы не хотела рассказывать все это в машине. Но…
– У вас проблемы со временем?
– Мне только что сказали, что я должна заехать в ректорат. Говорят, что-то важное…
– Я вас отвезу и подожду, – Кемаль завел мотор и выехал с автостоянки. – Здание ректората – это Алсанджак, да? Вы решите свои проблемы, а потом мы выпьем кофе и спокойно поговорим, хорошо?
– Ладно, – машинально согласилась Айше, но тут же, опомнившись, запротестовала. – Но вы потратите кучу времени! Я же не знаю, зачем меня вызывают в ректорат и сколько я там пробуду. И вы намучаетесь с машиной – там проблема где-нибудь припарковаться. Если только у больницы. Давайте я вам лучше сразу все расскажу, тем более что рассказывать практически нечего: вашей девушки я в глаза не видела!
– Вы не правы, госпожа Айше. Рассказать вам есть что, и вы это знаете. А у меня и у самого к вам множество вопросов. На которые я хочу получить честные ответы. С парковкой у полицейских проблем не бывает… но, может быть, у вас просто другие планы на вечер? – он испытывал неловкость от этого, в сущности, нормального вопроса: он пришел ему в голову после ее упоминания о городской больнице – наверняка доктор Октай там практикует, поэтому она и знает, где можно оставить машину в этом районе.
– Нет, я сегодня совершенно свободна. А какие у вас ко мне вопросы? – полюбопытствовала Айше. «Кажется, она не возражает против кофе и разговоров, просто из вежливости отказывалась…» – подумал Кемаль, впервые в жизни не зная, как ему построить допрос свидетеля. Он планировал хитрые ловушки и логические ходы, при помощи которых уличит госпожу Демирли во лжи, и вот оказывается, что все эти уловки не только не понадобятся, но, Кемаль чувствовал, испортят все дело. Если она и намерена лгать, то будет делать это тонко и незаметно – не как в первый раз. А может быть, она действительно скажет «всю правду»?
– О, вопросов много. Например, я должен знать, с кем вы говорили по телефону, когда мы с вами расстались у лифта. С какими соседками и о чем вы беседовали на лестнице? Почему, когда я сказал, что я из полиции, вы ответили: «Я так и знала»? О каких трупах говорила Катя? И что это за теория про голубые розы? – Кемаль задавал свои вопросы, жалея, что не может нормально наблюдать за лицом собеседницы: движение в центре всегда было ужасным, а в час пик превращалось в настоящий кошмар.
– Ну, мои голубые розы к убийству точно отношения не имеют, – засмеялась Айше, – а про трупы и мою реакцию на то, что вы полицейский, я вам, пожалуй, скажу сразу. Только вы никому не рассказывайте, ладно? – как-то очень по-детски попросила она.
– Это такой секрет?
– Не то чтобы секрет, но… дело в том, что я пишу детективный роман, – Айше взглянула на собеседника, пытаясь по его профилю понять, не будет ли он над ней смеяться. Подсознательно она ожидала именно такой реакции, особенно от мужчины. Разве может мужчина воспринять всерьез то, что женщина вообразила себя писательницей? На ум тут же пришла знакомая фраза Вирджинии Вульф: «Когда женщина пишет любовную записку, никого не удивляет пишущая женщина»… а все остальные удивляют, и это какое-то нехорошее удивление, и сейчас она опять с ним столкнется. Айше внутренне сжалась и приготовилась к самозащите.
Они как раз остановились в одной из многочисленных пробок, и Кемаль смог позволить себе повернуться к Айше. В его взгляде она с облегчением увидела вовсе не насмешку и снисходительное внимание, а изумленный интерес и что-то вроде восхищения.
– Здорово! Дадите почитать?
– Вы же не любите детективы! – вспомнила Айше их первый разговор. – Да вам их, наверное, в жизни хватает?
– Конечно. Но литература ведь не жизнь, не так ли? – он, как оказалось, тоже помнил, о чем они говорили тогда в подъезде. – Литература интереснее. Хотя, если бы вы дали мне почитать свой роман, я мог бы, пожалуй, подарить вам несколько неплохих сюжетов.
– Да мне пока из своего бы выбраться! Знаете, оказывается, так трудно увязать все сюжетные линии! И потом я совсем ничего не знаю о работе полиции, а еще я никак не могу покончить с убийцей, – Айше сама не замечала, что с жаром рассказывает то, о чем долго думала и молчала, а если и говорила, то с теми, кто ее не слишком внимательно слушал и не разделял ее увлеченности. Сейчас она чувствовала, что разговор интересен не только ей, говорящей, но и слушающему, что бывает, к сожалению, не так часто.
– Что значит «покончить с убийцей»? – переспросил Кемаль.
– Видите ли, убийцу в конце романа надо куда-то деть, – стала объяснять Айше. Видно было, что эти объяснения нужны ей не для того, чтобы что-то внушить собеседнику, как это обычно делают люди, для которых все в жизни понятно и просто, а скорее для того, чтобы разобраться в проблеме самой – может быть, при участии слушателя. – По законам жанра убийца должен быть обнаружен и как-то наказан. Классическая формула: «преступление и наказание». И получается, что автор и читатель должны решить две задачи – логическую и нравственную. И я логическую создаю с удовольствием, хотя, запутывая читателя, и сама запутываюсь, но это так увлекательно, как шахматы! Просто игра. А вот с моральной стороной дела я никак не могу разобраться. Убивать плохо, так? И обычно автор отдает убийцу в руки правосудия, или убивает тоже, но не при помощи «хороших» персонажей, а выстраивая цепь случайностей, или заставляет совершить самоубийство… А мне мою убийцу жалко: это несчастная, запутавшаяся в жизни женщина. И что мне с ней делать? Оставить безнаказанной? Причем по моему сюжету у нее хоть нет маленьких детей, а если бы были?
– Вы думаете, лучше, если их будет растить мать-убийца?
– Я не знаю. Некоторые авторы упрощают себе жизнь, сводя все к логической задаче: угадали, кто и почему убил, и хватит. Так сказать, математическая модель детектива. Но это тогда не настоящая литература. Так… криминальное чтиво.
– И сколько же у вас уже трупов, как спросила эта непосредственная русская?
– Пока ни одного. Я только несколько глав написала.
– А разве по законам жанра не полагается, чтобы труп был уже на первой странице?
– Это полагается по законам коммерции – чтобы случайный непритязательный читатель не бросил книгу. А хороший читатель получает удовольствие от неспешного повествования, от знакомства с персонажами, с системой авторского изложения, от погружения в художественный мир… в книге же можно жить, вы не пробовали? Трупы для такого читателя – не самое главное. И вообще, поскольку мой роман вряд ли будет напечатан, я могу не следовать никаким законам и писать, как сама хочу.
– А почему он не будет напечатан? – удивился Кемаль. – Зачем же его тогда писать? Или вы заранее уверены, что он не получится?
– Да нет, не в этом дело. Получится он или нет, я не знаю, и не мне об этом судить. Зачем его писать – я тоже не знаю, просто мне это нравится, и роман уже готов: он здесь, во мне, внутри; надо только записать – и все. Можете считать, что это что-то вроде хобби: как некоторые плетут кружева.
– И вы не хотите его печатать? Просто пишете для собственного удовольствия? – не поверил Кемаль. – Так не бывает. Кружева все-таки плетут для того, чтобы ими кто-то любовался. Разве не так?
– Наверное, так. Я пока об этом не задумывалась, – призналась Айше. – Конечно, книгу должны читать – иначе это не книга, а стопка исписанной бумаги. Но мой роман пока не написан, и я могу себе позволить получать удовольствие от самого процесса, не задумываясь о результате. Вы себе представляете, что будет, если преподаватель классической литературы станет автором второсортного детектива?!
– А откуда вы знаете, что он не станет бестселлером? Возьмите псевдоним, да и все! Только имя не меняйте, оно вам идет.
– Да? – почему-то смутилась Айше. – А мне всегда казалось, что родители зря дали нам такие несовременные имена: брат Мустафа, я Айше… и…
Она замолчала. Но Кемаль легко угадал ее мысль: «и этот доктор так считает и зовет ее «Ай».
– Нет, – твердо сказал он, – Айше – очень красивое классическое имя. И вам идет. Ну а полицейские в вашем романе есть?
– Будет. Один. Только он будет расследовать убийство не по долгу службы, а как частное лицо. И мне никак не удавалось его себе представить. Я почему-то с полицейскими практически не сталкивалась. А вчера я ехала домой и почти придумала, каким его надо сделать: он должен быть не похож на полицейского, ходить в штатском, быть вежливым и образованным, и симпатичным, конечно… – Айше не замечала, что, описывая своего воображаемого героя, осторожно выбирает слова, чтобы не обидеть внимательно слушающего ее… кого? Того полицейского, который не похож на других? Того полицейского, которого она срисует для своего романа? Того полицейского, которому она сейчас должна будет признаваться во лжи? Она побаивается его – собственного персонажа? – И когда я его почти придумала, ко мне подошли вы! Я так удивилась: почему-то до этого дня ко мне никогда в жизни не подходили полицейские! А еще – представляете? – Айше не могла остановиться, а Кемаль не хотел ее останавливать и спрашивать о деле, – Еще и Катя!
– Что Катя?
– Ну да, вы же не знаете! Мне нужна была героиня, которая очень много читала: иначе моя профессиональная начитанность показалась бы в романе неестественной. А русские, оказывается, очень много читают, и я придумала русскую героиню, мою коллегу, совсем не похожую на Катю, только ее внешность взяла. И она в моем романе беременна, а Катя тогда еще не ждала ребенка и не собиралась его заводить… Словом, я, наверно, бессвязно рассказываю, но все, что я понапридумывала, вдруг становится реальностью: Катя оказывается беременной – раз, появляетесь вы – два, я сама второй день думаю только об убийстве – три!
– А в вашем романе жертва случайно не молодая девушка? Или вы еще не решили, кого убить?
– Решила, но там, увы, все по-другому. Жертвы две: сначала старик, потом молодая женщина.
– Ваша русская?
– Нет, она же беременна! Как же можно ее…? – Айше не договорила, подумав о том, что в реальной жизни это обстоятельство кого-то не остановило. А она бы не смогла решиться на такое даже на бумаге! Этот «кто-то» настоящее чудовище – вдруг как-то очень осязаемо поняла Айше. Жестокое, хитрое чудовище. Где-то рядом! Она поежилась от неожиданно подступившего страха.
«Чего я боюсь? Почему непременно «рядом»? И разве я что-нибудь знаю? Абсолютно ничего. Наоборот, сейчас я признаюсь, что никого нигде не видела, и устранюсь из этой истории…»
– Да, реальность пострашнее, чем литература, – Кемаль почти без труда угадал ее мысли, и не по лицу (он смотрел на дорогу), а просто по тому, как она замолчала и чуть поежилась или вздрогнула (это он заметил). Ему казалось, что в замкнутом пространстве его небольшой машины не просто воздух, слегка пахнущий ее духами, а какие-то волны – или что там еще плавает в эфире? – передающие ее настроения и мысли. – Вы будете мне помогать?
– Как помогать? – не поняла Айше.
– В расследовании. Вы ведь этого, – он слегка подчеркнул это слово, – хотите? Или боитесь?
– А вам что же, позволено привлекать к расследованию всех своих знакомых? И я вовсе на это не намекала, когда рассказывала вам про свой детектив. Просто вы задали такие вопросы, что лучше было рассказать. А в расследование я вмешиваться не собираюсь. Не претендую на роль мисс Марпл.
– Вы обиделись? Напрасно. Я, и правда, хотел бы, чтобы вы мне помогли. Слишком много ниточек ведут к вашему «кривому» дому.
– У Агаты Кристи есть роман про «кривой домишко», – вдруг задумчиво сказала Айше. – И там убийца знаете кто? Девочка-подросток!
– Это вы к чему? У вас, по-моему, все дети в доме на такую роль маловаты?
– Конечно. Я это и не имела в виду. Так, почему-то вспомнилось… Ну и как вы себе представляете мою помощь?
– Для начала вы расскажете мне всю свою правду. Или, – Кемаль быстро взглянул на собеседницу, – все-таки после ректората? Мы почти приехали.
– Я вам скажу главное прямо сейчас, ладно? Чтобы вы могли обдумать ситуацию, пока меня не будет. Ведь если я правильно поняла, в шесть часов ее там быть не могло, да? Вы все время намекали мне про эти шесть часов. Ее видели где-то еще? Более надежные свидетели? Или ее в это время уже не было в живых? – догадалась Айше. – Но я вас уверяю, тут какое-то недоразумение. Потому что в шесть ноль пять или шесть десять она наверняка была там, в нашем подъезде!
– Госпожа Айше, расскажите лучше все по порядку, ладно? С самого начала, как первокурсник на первом экзамене, – они уже остановились там, где ставить машины простым смертным нельзя, и Кемаль обезоруживающе улыбнулся Айше: лишь бы она не обиделась на то, что он взялся направлять беседу. Слишком уж она эмоциональна и непредсказуема.
– Хорошо, – Айше не могла не улыбнуться в ответ. – Сначала, когда мы с вами беседовали в подъезде, я говорила правду. Я никогда не видела этой девушки, но на фото вроде было что-то знакомое. До сих пор не пойму – что. Потом, помните? мне позвонили. Сибел, моя подруга, с третьего этажа.
– Так это ей вы сказали: «Ты что, убила эту девчонку?»
– Я? Я такого не говорила, – Айше совершенно искренне удивилась. – Откуда вы взяли…? А, вы стояли у двери и подслушивали?! Но этого я не говорила! Я и не знала тогда, что ее убили! Вы, наверно, не расслышали или забыли.
– Госпожа Айше, не расслышать в вашем доме можно только мышиный писк или кошачьи шаги. А забыть я не мог.
– Вы так уверены?
– Я понимаю, что это звучит неубедительно, но я практически ничего не забываю. У меня память такая. Можете спросить моих коллег. Я вам воспроизведу все ваши реплики в том диалоге, а вы попытайтесь вспомнить, что ваша подруга отвечала, ладно?
– Давайте. Но неужели… господи, неужели я так и сказала: «Ты что, убила эту девицу?» Помню, у Сибел в голосе была какая-то нервозность, паника… и я сказала что-то вроде: «Что ты так переживаешь?» или «Что ты нервничаешь?»
– Правильно. А после этого добавили ту замечательную фразу. Наверное, для убедительности? А теперь поставьте себя на мое место: я случайно, правда, совершенно случайно – я не прикладывал ухо к вашей двери! слышу эту гениальную реплику. Когда еще никто, кроме полиции и убийцы о трупе не знает. Конечно, я тут же начинаю подслушивать.
– И думать, что я убийца или связана с убийцей? – Айше не ожидала такого поворота событий. Ей стало не по себе. Страшновато и неуютно. – Нет-нет! Все совсем не так! Я сейчас все объясню!
Она понимала, что поверить в ее историю будет трудно. Почти невозможно. Столько лжи – и ради чего? Чтобы избавить подругу от предполагаемого гнева ревнивого мужа? Полная чушь! Поверить мне сможет только тот, кто хорошо меня знает и любит, ну, пусть даже просто хорошо ко мне относится. Но как, какими словами заставить этого полицейского поверить мне?
– Госпожа Айше, не волнуйтесь, пожалуйста, – его голос вывел ее из раздумья, словно вытаскивая из болота неприятных, вязких, тяжелых мыслей и страхов. – Прежде всего: я вам верю. Не знаю почему, но верю. Можете принять это как аксиому. Я не верил вам вчера, но я прекрасно вижу, что со вчерашнего дня многое изменилось. Кстати, мне нужно знать, чем это вызвано. Что-нибудь произошло?
– И да и нет. Ничего конкретного и интересного для вас, но слишком много для моей обычной бездетективной жизни. Я вам все расскажу. Задавайте любые вопросы.
– Вам пора в ректорат. Скажите одно: это ваша Сибел попросила вас солгать?
– Да, а как вы узнали? Впрочем, нетрудно догадаться. Девушку видела она. Точно в то время и при тех обстоятельствах, которые описала я. Она не хочет иметь дела – не с полицией, нет! – поспешила сказать Айше в ответ на его недоуменный взгляд. – С мужчинами, которые станут приходить в дом и задавать вопросы, представляете?. У нее сумасшедший муж.
– Сумасшедший? Я с ним разговаривал, и, по-моему, он…
– Ну не в буквальном смысле, то есть не в медицинском. Он ревнивый. Как Отелло.
– То есть он способен задушить женщину?
– Послушайте, – рассердилась Айше, – не надо ловить меня на слове! У вас в полиции все мыслят только конкретно? Или все-таки способны на абстрактное мышление? Вся эта неразбериха и началась из-за того, что вы все слова понимаете в их прямом, первоначальном значении! Я пошутила по телефону – вы уже думаете, что я говорю с убийцей! Катя спрашивает о книге – вы воображаете невесть что! Я назвала Мехмета сумасшедшим – вы принимаете это за диагноз! Я привожу литературную реминисценцию (совершенно обычное дело!) – вы воспринимаете это как донос!
Кемаль засмеялся.
– Отчасти вы правы. Литературные – как вы сказали? – ре-ми-ни-сценции… это ассоциации, параллели, да? – дело обычное для литературоведов. А я сейчас думаю только о жестоком преднамеренном убийстве. Но «вся эта неразбериха», моя дорогая госпожа Айше, началась не из-за моего недостаточно изощренного ума, а из-за вашей собственной лжи. Ваше счастье, что я не подал рапорт по всей форме о вашем прелестном рассказе. Вас не спас бы ни брат-адвокат, ни красивые голубые глаза.
«Не надо было этого говорить, – спохватился Кемаль, – ни про глаза, ни про неподанный рапорт. Получилось грубовато… и вообще…».
Однако Айше, к счастью, не обратила внимания ни на его неловкий комплимент, ни на его подчеркнуто избранное отношение, она среагировала только на те слова, которые сама говорила себе уже столько раз: «из-за вашей собственной лжи».
«Да, из-за моей лжи. Все из-за моей лжи! Из-за Сибел с ее проклятым Отелло. Он имеет право меня упрекать, этот полицейский. Надо ему помочь, как смогу. Постараться вспомнить мельчайшие детали, как Катя. И я расскажу ему про Мерием и про девушку, которую ждала София. Пусть сам во всем этом разбирается. Мне это не по силам».
Впервые в жизни Айше захотелось переложить на кого-то другого свои личные проблемы и заботы, не испытывая при этом никаких угрызений совести.
Более того, испытывая облегчение.
С раннего детства она привыкла все делать и все решать сама, даже когда это было трудно. Было стыдно загружать своими вопросами и заботами и без того безумно занятого старшего брата. Было неловко обременять старших родственниц, с которыми прошла большая часть ее детства. Было невежливо навязываться со своими проблемами подругам и ухаживающим за ней молодым людям. Было важно подчеркнуть свою самостоятельность и независимость в глазах сначала мужа, а через несколько лет – Октая.
Но что она может со своей самостоятельностью, когда рядом совершено убийство? При чем здесь она, Айше Демирли, любящая и пишущая детективы? Зачем ей вмешиваться в эту историю? Рассказать все как есть – и пусть полиция разбирается. И перегрузить свои заботы на Кемаля почему-то показалось ей нормальным и даже каким-то успокаивающим и приятным.
С чего она взяла, что это вообще ее касается? Откуда этот страх и тот холодок, который она недавно почувствовала при мысли, что жестокий убийца где-то рядом? А почему, собственно рядом? Убита абсолютно незнакомая девушка, может быть случайно оказавшаяся в этом районе.
Кемаль сам узнает правду и все выяснит – так или почти так выглядел бы вывод, сделанный Айше, если бы она взяла на себя труд формулировать выводы. Она уже знала, что полицейского или сыщика в ее романе будут звать Кемаль, хотя ей никогда раньше не нравилось это имя. Она знала и то, что ответит на любой (любой!) его вопрос, даже не относящийся к убийству. И не почувствует при этом ни неловкости, ни стыда. Потому что он ее не осудит ни за что, кроме лжи. «Из-за вашей лжи…», да, как он еще сказал? «О жестоком и преднамеренном убийстве»?
– А почему вы думаете, что это было преднамеренное убийство?
– Во-первых, потому, что убийца и жертва явно были хорошо знакомы: разве она пошла бы в недостроенный дом с посторонним человеком? Или одна? Если она и пришла одна, то, скорее всего, договорившись с кем-то о встрече. Или убийца заранее знал, что она туда придет. Владелец дома утверждает, что ее не знает и никогда не видел, его риэлторы тоже. Значит, ни снимать, ни покупать здесь квартиру она не собиралась.
– А если они лгут?
– Сейчас мой товарищ проверяет их документацию: кто является владельцем или будущим владельцем квартир. Потом соберут информацию об этих людях, всех членах их семей, невестах и подружках. Выяснят, не пропал ли кто из них; сверят фотографии… в общем, куча работы. В детективах все обычно поувлекательней!
– Вы думаете, она как-то связана с владельцами квартир? А не могла она зайти туда случайно? Или, может быть, убийца потом принес тело, а убил ее в другом месте?
– Нет. Я не буду вас утомлять подробностями, но убили ее почти наверняка там. Современная экспертиза творит такие чудеса, что убийце теперь не оставить следов невозможно. И создать впечатление, что убийство совершено не там, где обнаружен труп, под силу только профессионалу. А в то, что она зашла туда случайно, вы и сами не верите.
– Не верю, – согласилась Айше. – Но так хочется, чтобы это не имело отношения ни к кому из знакомых.
– Будем надеяться, что вашим знакомым ничего не грозит, – не очень искренне сказал Кемаль, зная, что она не может не заметить фальши. – Мы всегда верим, что неприятности могут случиться с кем угодно, кроме нас. И что среди наших друзей нет и не может быть преступников.
– Но неужели никто не видел, как она туда вошла? И с кем? И кто она, кстати, вообще такая?
– Госпожа Айше, мы не всесильны. Кое-что выясняется, устанавливается, но личность человека без документов определить не так просто. Особенно если его никто не ищет. Так что не торопите события.
– А много убийств остается нераскрытыми?
– Остаются. Не так мало, как хотелось бы нам, и не так много, как мечтают преступники. Но самое интересное, что хорошо спланированные, тщательно продуманные и замаскированные убийства раскрываются почти всегда, хотя и не сразу. А примитивного хулигана, пырнувшего ножом на улице своего собутыльника, можно сто лет не найти.
– А это убийство, по-вашему…?
– Относится к первой группе. Убийца и жертва были знакомы, а знакомых, да еще молодых беременных женщин, не убивают ни с того ни с сего, без предварительного замысла. Нужна как минимум психологическая готовность на такой шаг.
– А как насчет состояния аффекта? Может, он не собирался ее убивать, а она ему что-нибудь сказала… ну, например, что ждет ребенка не от него? Или заставляла жениться?
– Маловероятно. Ее убили в комнате с большим балконом. Вы представьте себя на ее месте – разве вы не попытались бы выскочить на балкон, закричать, позвать на помощь, если бы к вам приближался разъяренный убийца в состоянии аффекта? И были бы следы борьбы. А она позволила подойти к себе сзади и набросить на шею чулок. Дальше. Я вам не рассказывал, но убийца почему-то забрал тот чулок, которым свою жертву задушил, а рядом с телом бросил точно такой же, но чистенький и новенький. В состоянии аффекта так не поступают.
– Зачем он забрал чулок? – машинально спросила Айше первое, что пришло в голову. Что-то мешало ей сосредоточиться. Что-то из только что сказанного Кемалем. Что?
– Вам, наверное, нужно идти? – не ответил он на ее вопрос. – Я буду ждать вас здесь.
– Спасибо. Если я буду очень задерживаться, я вам оттуда позвоню, – Айше вышла из машины, но, еще не захлопнув дверь, наклонилась и спросила:
– А эта фотография у вас с собой?
– Конечно. Вам все-таки кажется, что там есть что-то знакомое?
– Не уверена. Но я хотела бы еще разок на нее взглянуть. Потом, когда будет время.
«Что он такого сказал, что меня зацепило? …в комнате с большим балконом… вы представьте себя на ее месте… выскочить на балкон, закричать… позволила подойти сзади и набросить чулок… чистенький и новенький чулок… в состоянии аффекта так не поступают… к вам приближался разъяренный убийца… представьте себя на ее месте… на ее месте… почему это я должна быть на ее месте? Я ведь в этой истории никто, даже не свидетельница. Лжесвидетельница!».