– Вытеснение, – сказала Айше. Глядя в сторону. После паузы. И вздоха. Или глубокого вдоха?

– Что «вытеснение»? – не понял Кемаль. – Мстите мне за «микрочастицы»?

– Что-что? – она была озадачена и вновь смотрела прямо на него, не пряча взгляда.

– Получилась такая же модель диалога. Помните? «Микрочастицы. – Что микрочастицы?» – и я стал объяснять. Только теперь мы поменялись ролями. Объясняйтесь.

– Есть такой термин у психологов. Все, что нам неприятно, о чем мы, пусть неосознанно, не хотим или боимся думать, вытесняется из нашего сознания.

– И вы не хотите или боитесь…

– Не знаю. Я уже ничего не знаю. Откуда его телефон у этой девушки? И почему он вчера ничего не сказал?

– Ну, это-то как раз самое простое. Он мог ничего не сказать по самым разным, причем безобидным причинам. Вы ведь тоже вчера говорили совсем не то, что сегодня.

– Or any other reason why, – пробормотала она и тут же объяснила: – Это такой английский стишок, не берите в голову. По каким, например, «безобидным» причинам?

– Мало ли. Он же сначала не знал, что речь идет об убийстве, а когда узнал, испугался, что уже поздно откровенничать. И вообще, люди не очень любят разговоры с полицейскими, если их лично проблема не затрагивает. Так ведь проще: не видел, не знаю, понятия не имею.

– А вы уже знали, что там был его телефон? – вдруг встрепенулась Айше. – Почему вы мне сразу не сказали? Меня это, между прочим, касается. Вы должны были сказать!

– Должен? Во-первых, я не знал точно. На том листочке в сумочке последняя цифра не отпечаталась. Мы запросили телефонную компанию, и они прислали десять номеров и имен их владельцев. Их сейчас, наверное, всех опрашивают и проверяют.

– А вы видели этот список? И не заподозрили? Или вы забыли его имя?

– Айше, пожалуйста, – он не заметил, что назвал ее просто по имени, – не надо так нервничать. И так со мной разговаривать. Я не мог вам этого сказать. И не потому, что не был уверен, это вы и сами поняли. И не из-за того, что это служебное преступление: я вам рассказал о расследовании достаточно, чтобы вы мне поверили. Но это… как я мог вам сказать? Что ваш жених замешан в убийстве? А вдруг нет? Зачем тогда вам это знать?

– Я уже говорила, что он мне не жених. И дело не в этом. Но если бы был жених, то тем более я должна все о нем знать! Он мне ничего не сказал, ни слова об этой девушке и об убийстве, а теперь выясняется, что…

– А разве вы ему сказали о Сибел и о том, как вы стали свидетельницей?

– Нет. Но если бы он завел об этом разговор, я бы с удовольствием все ему рассказала. Вот рассказала же я вам – и мне стало легче. Если бы он был совсем ни при чем, он бы что-нибудь обязательно сказал.

– Я бы не был столь категоричен. Все люди по-разному реагируют на одни и те же вещи. Одни постоянно говорят о том, что их беспокоит, другие, наоборот, об этом-то и молчат. Может, он действительно ее никогда не видел и не придал значения всей этой истории. Разве ему больше не о чем говорить и думать? – «Странно, я защищаю его перед ней. Еще вчера бы не поверил, что смогу делать это искренне». – Может, его больше волнует, почему вы не собираетесь за него замуж?

– Не надо переводить разговор. И не надо меня жалеть.

– Так говорят феминистки, да? Я вас не жалею. Но думаю, что, будь я на месте доктора Октая, меня бы больше интересовал этот вопрос, а не убийство.

«Будь я на месте… представьте себя на ее месте… Что-то он такое говорил в машине – и я почти вспомнила. Что? Что я вспомнила? Проклятое вытеснение! Связано ли это с Октаем? Кажется, нет. Откуда у убитой его телефон?»

– Не надо меня отвлекать от неприятных мыслей. Лучше помогите разобраться. Даже если Октай лично задушил эту девушку – лучше мне об этом знать.

– Если бы он ее задушил, он бы точно уничтожил свой номер телефона, я не засовывал бы его в чужую папку. Так что не преувеличивайте. Может, она просто его пациентка? Он же популярный врач, разве не так?

– Вот и сказал бы тогда: это моя пациентка, ах, какой ужас!

– Он мог не сразу вспомнить ее лицо, у него, наверное, много пациентов.

– Вы его адвокат? «Не мог вспомнить», – нервно передразнила Айше. – Он же окулист, а не гинеколог, лица видит! А знаете, – вдруг сообразила она, – его адвокат – мой брат. И папка была в его офисе. Ведь главное-то не то, откуда его телефон у девушки, а то, откуда этот листочек в моей сумке. Она-то могла его из газеты выписать или у подружки взять. Чтобы линзы сменить, например.

– Слава богу. Кажется, вы пришли в себя. По крайней мере, стали говорить разумные вещи. Теперь можно продолжить наше сотрудничество. А то на вас было страшно смотреть. По-моему, нам из-за этого даже не несут счет, – Кемаль оглянулся, и, действительно, официант возник около столика сразу же, как будто только и ждал, пока эта пара выяснит отношения.

«Наверное, со стороны это так и выглядит, – подумала Айше, – влюбленные сначала были увлечены разговором и друг другом, потом поссорились, теперь помирились. Странно. Все в мире так странно. Все выглядит не тем, что на самом деле есть. Кажется, это у кого-то из французских символистов было? Господи, уже начинаются провалы в памяти. Когда это было, чтобы я не вспомнила подходящую цитату? Кстати, память, память…»

– У вас правда какая-то особенная память? – невпопад спросила она Кемаля, отдававшего деньги официанту.

Он удивленно посмотрел на нее. Интересно, при чем тут память? Понять бы ход ее размышлений.

– Я думал, вы скажете, что я не должен сам платить по счету. Спасибо, что не сказали. А память у меня, по общему мнению, хорошая. Мы же с вами весь ваш разговор с Сибел практически восстановили. Значит, я все запомнил правильно.

– Да я и думать не могла об этом счете! Но по-прежнему считаю, что платить мы должны были пополам. И я непременно с вами рассчитаюсь.

– Только не здесь. Айше, будет неудобно и неприлично, если вы сейчас начнете доставать и отдавать мне деньги. Так зачем вам понадобилась моя память?

– Можете вспомнить, что вы говорили в машине до того, как я ушла в ректорат? Дословно?

– Постараюсь. Но мы о многом говорили…

– Вы что-то рассказывали: то ли о месте преступления, то ли о том, как ее могли задушить… и я в тот момент что-то вспомнила или почувствовала. А что – не могу понять, и меня это раздражает и отвлекает.

– Тогда будет лучше, если мы сядем в машину, – предложил Кемаль, – поедем в ваш район, и ситуация будет почти такая же. Вам будет легче вспомнить. Все равно нам пора уходить.

– Хорошо, – Айше встала, слегка поправила юбку и потянулась за сумкой. Заметила папку, до сих пор лежащую на столе. – А что с этим делать? Отдать Сибел? Или это теперь улика вместе с тем листочком?

– Увы, – согласился Кемаль. – Я все-таки не частный сыщик, а полицейский. Папку я заберу. Вместе со всем содержимым. Но…

– Но?

– Вы будете рады, если я отдам ее в отделение завтра? А сегодня мы могли бы поговорить со всеми заинтересованными лицами.

– Вы же не хотели никому звонить, когда я предложила.

– Вы предложили спросить их в открытую, не вкладывали ли они туда этот листочек. И на это я не могу согласиться.

– Но придется объяснить Сибел и брату, почему я не отдаю папку. Не говорить же, что я ее потеряла.

– Нет, конечно. Вы же писатель – вот и сочините более правдоподобную историю.

– Я вчера уже одну сочинила. Теперь не знаю, как из нее выбраться. Сочиненные истории, знаете ли, затягивают, как болото. Больше я врать не стану.

Сумочка решительным движением была перекинута через плечо; папка перешла во владение Кемаля; каблучки застучали по мраморному полу; и официант, без особого интереса наблюдавший за уходящими клиентами, услышал, как мужчина сказал своей даме:

– Так-таки никогда в жизни и не солжете?! Вот и отлично. Давайте посплетничаем, а?

«Чего только люди не говорят! Бред какой-то. Даже не поймешь, что у них за отношения», – впрочем, надолго задерживаться на этом молодой официант не стал: если обращать внимание на все разговоры клиентов, недолго и свихнуться. Лучше бокалы протереть сухим полотенцем, когда делать нечего, чтобы сверкали.

– О моих близких? Вам не кажется, что это не этично?

– Не этично душить молодых беременных женщин. А все, что делается для их поиска, этично.

– Все? – она взглянула на него вдруг сделавшимися огромными глазами. – Не слишком ли просто? И доносы, предательство, обман, подслушивание?

– Давайте не будем начинать чисто теоретическую дискуссию, – попросил собеседницу Кемаль. – Я немало над всеми этими вопросами думал. И граница между доносом и помощью следствию для меня, например, ясна.

– Да? Тогда вам легче жить. И где же эта граница?

– Ну, например, если ваша подруга Сибел лжет с намерением создать кому-то алиби или еще каким-то образом прикрыть убийцу, а вы разоблачаете ее ложь, то это не донос и не сплетня. Захлопните, пожалуйста, посильнее дверцу, она не очень хорошо закрывается. Этой машине пора на пенсию.

– Так вы уверены, – с силой захлопнув дверь, спросила Айше, – что она лжет?

– А разве есть люди, которые никогда не лгут? Даже вы только намереваетесь «больше не врать», если я вас правильно понял?

– Но зачем Сибел лгать? Она же знать не знает эту девушку.

– С чего вы взяли? Это она вам и мне так сказала. Это не значит, что все так и есть.

– Вероятно, – с сомнением в голосе проговорила Айше. – Видимо, я лучше думаю о людях, чем вы.

– А вы бы порасследовали преступления столько, сколько я, подопрашивали бы свидетелей и подозреваемых, и тоже стали бы постоянно ожидать лжи. Люди вообще лгут чаще, чем сами это замечают. А я предлагал вам посплетничать совершенно безобидным образом.

– То есть?

– Расскажите мне о ваших соседях, как если бы они были действующими лицами вашего романа или пьесы. Чтобы я лучше знал, как говорить с вашей Софией, и с Сибел, и с этой, как ее? у которой кошка… Мерием?

– Вы же их всех видели. Нормальные люди. Вряд ли способны кого-нибудь задушить.

– Ну почему же? При определенных обстоятельствах каждый способен кого-нибудь задушить. Более того. Я вам скажу, может быть, спорную вещь, но, на мой взгляд, не все убийцы социально опасны. В том смысле, что они не убивают регулярно: убийство для них – не постоянная потребность, как у маньяков, и не бессознательный поступок, как у напавшего на прохожего хулиганствующего наркомана. Просто в какой-то момент что-то в их жизни показалось им гораздо более ценным, чем жизнь другого человека. Они запутались и не нашли другого способа решить свою проблему. И ведь такие сверхценности есть у каждого.

– Знаете, даже странно, что вы это говорите. У меня подобная ситуация сложилась в романе. И там убийцу трудно осудить. У меня из-за этого никак не складывается финал. Я вам, по-моему, уже говорила, да?

– Да. Так что насчет ваших «нормальных» и якобы неспособных на убийство соседей? Расскажите хоть что-нибудь. Сибел я, например, видел секунд пять от силы.

– А потом она захлопнула дверь? – улыбнулась Айше. – Это для нее типично.

– Вот в таком духе давайте и будем сплетничать. Я же не знаю, типично это для нее или нет.

– А это важно?

– Кто знает? А вдруг важно? Она дурно воспитана или действительно мужчин на порог не пускает?

– Она… как бы это покороче объяснить? Вас надо свести с Софией, она все объясняет свойствами зодиакальных знаков, и у нее характеристики в двух словах получаются. Она бы, например, сказала, что Сибел – Козерог, следовательно: разумна, серьезна, расчетлива, практична, не слишком эмоциональна внешне, энергична и целеустремленна.

– Вы с этим согласны?

– Ну, скорее да, чем нет. Только София сказала бы, что я, как типичная Рыба, склонна менять решения и взгляды, колебаться и сомневаться. Правда, она еще утверждает, что у Рыб якобы есть склонность к предвидению. Я ее что-то за собой не замечала. А про Сибел долго рассказывать. Считается, что мы с ней дружим…

– Считается? – переспросил Кемаль. – А на самом деле?

– На самом деле мы часто встречаемся, немало разговариваем, иногда куда-нибудь ходим вместе. Мы учились в одном университете, правда, на разных факультетах и в разное время, но это, конечно, сближает. Общие, вернее, почти общие воспоминания, какие-то общие знакомые, которые остались в прошлом, но почему-то объединяют. А в сущности… в сущности мы очень разные и совсем чужие друг другу.

Айше выговорила это и осознала: а ведь это правда.

Они с Сибел выглядят подругами, но не потому ли, что она просто терпимее других к характеру Сибел? А эта терпимость – не из-за равнодушия ли?

– У Сибел вообще мало друзей, – продолжала она свою роль сплетницы. – У нее времени на них нет. Ее время – это такая, знаете ли, священная корова, на которую нельзя беспричинно и безнаказанно покушаться.

– А дружба – недостаточная причина? – с полуслова понял Кемаль. – Обычно люди не считают, сколько минут они потратили на друзей или любимых.

– Вот именно! Вы очень точно выразились: «сколько минут»! Она, по-моему, знает, сколько секунд она на что тратит. Она, например, как-то раз объясняла мне, как надо чистить луковицу, если собираешься не резать ее, а тереть на терке. Это надо было слышать! – Айше оживилась и вошла во вкус.

«Наверное, иногда полезно посплетничать», – подумала она.

– И как же надо чистить луковицу? – заинтересовался Кемаль. – Поучите старого холостяка.

– Чтобы свести до минимума необходимые действия (это Сибел так выражается), нужно, оказывается, срезать у луковицы не тот конец, откуда потом растут перья, а только тот, из которого растут корешки. И, очистив луковицу от чешуи, держать ее за оставшийся необрезанным удлиненный край. Так и быстрее (потому что отрезаешь только одну сторону и экономишь секунды полторы-две), и удобнее, потому что пальцы о терку не поранишь.

– И что, правда быстрее и удобнее?

– Понятия не имею. Я не тру лук на терке. Я режу-то его, честно говоря, редко. Я же одна живу. И люблю работу больше, чем домашнее хозяйство. У меня даже на кухне можно увидеть книги. Впрочем, речь не обо мне.

«Не о тебе, дорогая Айше, но и о тебе тоже. Кажется, психологи назвали бы это «проецироваться». Каждый говорит о том, что его волнует. Пусть на уровне подсознания. Похоже, я зацикливаюсь на теме замужества, домашнего хозяйства и моего неправильно организованного быта. Лучше борись с вытеснением! О чем тебе не хочется говорить?» – эти мысли заняли у нее не больше секунды.

– Это Сибел познакомила меня с Октаем. И не может понять, почему мы до сих пор не женаты. У нее очень традиционные взгляды. Знаете, есть фильм с Джулией Робертс, кажется, он называется «В постели с врагом»? Да, точно, “Sleeping with the enemy”. Там сумасшедший муж бьет жену, если полотенце повешено чуть-чуть не симметрично…

– Да, и если тапочки на кухне стоят не идеально ровно, я помню. Неужели ее муж…

– Да нет, Мехмет здесь ни при чем. Об этом фильме Сибел мне сказала, и с неподдельным недоумением, что вообще не понимает, в чем суть конфликта. Мол, если героиня любила мужа, то разве ей трудно было все сделать так, как ему нравится? Тем более что его требования совершенно справедливы, а Джулия Робертс – просто лентяйка и неряха. Как вам такой отзыв?

– Интересная женщина, – задумчиво выговорил Кемаль, которому гораздо интереснее было бы продолжить разговор об Айше и Октае. Нет-нет, исключительно как профессионалу. В конце концов, разве не его телефон оказался у убитой девушки? Ничего, подождем, она еще сама вернется к этой теме.

Уж конечно, ее тоже больше волнует ее возлюбленный, чем тертый лук ее приятельницы и ее мнение об американском фильме.

– А однажды она на полном серьезе поведала мне, что тереть на терке помидоры, как она выяснила, ничуть не дольше, чем чистить их от кожицы и мелко резать. И можете быть уверены: она время засекала.

– Она одержима домашним хозяйством?

– Она одержима, но не хозяйством, а, как бы сказать, стремлением к совершенству. Перфекционизм называется.

– Вы увлекаетесь психологией? Сначала «вытеснение», теперь «перфекционизм»?

– Увлекалась немного. В основном в связи с литературой. Вот София у нас – почти психоаналитик. Правда, без диплома.

– Подождите, Айше, не отвлекайтесь от Сибел. Мне нужны все действующие лица по порядку. Пока ваша подруга – самый загадочный персонаж.

– Да ничего в ней нет загадочного. Замученная женщина и все. Она, бедняга, выросла в Анкаре, в очень консервативной семье. Причем не бедной. Никто и предположить не мог, что она будет без тюрбана ходить и в университете учиться. Давали ей образование, чтобы была не хуже других, а не то замуж не возьмут. Кто же знал, что из нее выйдет талантливый математик? Потом влюбилась, вышла за своего Мехмета, теперь с него пылинки сдувает… и, кстати говоря, если бы Сибел взялась совершить преступление, то вам бы и в голову не пришло вообще связать ее имя с этим событием. Там все было бы идеально, она не оставила бы вам ни фото, ни чулок, ни блокнотов. Может быть, и трупа бы не оставила. И алиби у нее было бы идеальным – с точностью до секунды. Вас устраивает, как я сплетничаю?

– Безусловно устраивает, – в тон ей ответил Кемаль. – Людям время от времени необходимо от души посплетничать.

– Хорошо, что вы не сказали «женщинам».

– Мы же договорились, что женщины тоже люди.

Они посмеялись.

– Какие еще действующие лица вас интересуют? – Айше не терпелось заставить Кемаля повторить все то, что он произносил перед ее уходом в ректорат. Если он и правда может это повторить. Сама она, несмотря на прекрасную профессиональную память, позволяющую ей помнить слова на разных языках, авторов, персонажей и даты написания огромного количества книг, с большим трудом воспроизвела свои диалоги с Сибел, Мерием и сыном Софии. Она считала, что справится с этим лучше. Нервы, наверное. Или уже возраст? Почему она медлит и не просит его вспомнить все, сказанное ими тогда?

«Сказать ей честно? Что больше всего меня интересуют ее Октай и ее собственный брат? Она не может этого не понимать. Телефон доктора был у убитой, причем не оставлен в ее сумочке, а вынут из нее. Значит… а что, собственно, это значит? Почему мы решили, что этот листочек пропал из блокнотика после убийства? А если она сама кому-нибудь его отдала? Убийце? Зачем? Или еще кому-то? В любом случае беседы с доктором не избежать. Как и с мужем Сибел. И с адвокатом Мустафой. Ведь как-то этот листочек попал в эту папку. И обязательно надо повидать Софию, лучше сегодня же. Вдруг она ждала именно эту девушку? Но если она сразу не призналась, то что может ее заставить все рассказать сейчас?»

– София. Сначала София. Она была со мной, пожалуй, доброжелательнее всех. И внимательно смотрела на фото. Мне казалось, что она не лжет, когда говорит, что никогда эту девушку не видела.

– Она вообще не из тех, кто лжет. Очень милая и искренняя женщина. Астрологией увлекается. И по психологии много читала. У нее двое совсем взрослых детей, а третий появился на свет, как она говорит, «по ошибке»: когда она узнала о беременности, было уже поздно что-либо предпринимать. Она, скорее всего, развелась бы с мужем, если бы не этот ребенок. У них очень неудачный брак.

– Чем же он такой неудачный? – заинтересовался Кемаль. Здесь могла быть хоть какая-то зацепка: молодая любовница мужа или еще что-нибудь.

– Сама она говорит, что Козероги и Близнецы не могут ужиться ни при каких условиях. Но у них была такая любовь, что она решила пренебречь гороскопами, и вот результат.

– А если серьезно?

– Уж куда серьезнее. Если вы не верите в гороскопы, вам лучше с ней вообще не разговаривать.

– Спасибо за совет. Сделаю вид, что верю. Интересно, что она скажет обо мне? Хотя я не знаю, какой у меня знак.

– А когда вы родились?

– В феврале.

– Значит, вы Водолей или Рыба. Как я.

– Тогда я предпочел бы быть Рыбой.

– А это от вас не зависит. Давайте я пойду к Софии с вами и уговорю ее вам помочь. Хотите?

– Честно говоря, я даже собирался вас об этом попросить. Что вы там говорили про предвидение? Начинаю верить в гороскопы. Может, вы мне и убийцу вычислите?

Айше не ответила. Ей снова стало страшно.

Она представила себе, как останется одна в пустой квартире наедине с тем, что не может вспомнить чего-то на той проклятой фотографии, с тем, что телефон ее возлюбленного оказался у задушенной девушки, с тем, что листочек с этим телефоном был в папке Мехмета или попал туда из офиса брата, с тем, что Сибел и Мерием изо всех сил стараются впутать ее в эту историю. Но главное, с тем, что она знает: убийца где-то рядом. Надо бы понять, почему она в этом так уверена. Это ведь не роман Агаты Кристи, где изначально известно, что число подозреваемых ограничено. Она сама писала подобный детектив и знала, что литература, даже самая реалистическая, не копирует настоящую жизнь.

Слова Кемаля лишний раз напомнили ей: ты что-то знаешь. И значит, кто-то из твоих соседей или близких – убийца. Может быть, этот сыщик знает и что-то еще, что он не сказал ей? Ведь не сказал же он сначала, что имя Октая было в списке владельцев телефонов. Понятно, что со стороны она тоже кажется весьма подозрительной особой. Сначала говорит одно, потом другое, потом листочек с телефоном находит…

Да, а ведь подозреваемых совсем не много.

– Катю и ее мужа можно сразу отбросить, – вслух сказала она. – И, пожалуй, Фатош тоже. Ее муж инвалид, из дома не выходит, а она почти постоянно при нем. Только собаку выгуливает. Потом они уже не в том возрасте.

– Что вы имеете в виду? В каком это «не в том»? Чтобы совершить убийство?

– Я говорю глупости, да? Я просто нервничаю. Но все идет к тому, что подозреваемых вы будете искать среди моих соседей. И близких. Девушку видели в нашем доме, убили в соседнем; у нее телефон Октая; этот листочек оказался у меня… Мерием говорит, девушка шла к Дениз; София ждала какую-то девушку; Сибел видела или лжет, что видела девушку в нашем подъезде; папку держали в руках Мехмет, Сибел и мой брат. Вот и получается, что только две квартиры пока совсем никакого отношения ко всему этому не имеют. Вы уже разговаривали с Дениз?

– Пока нет. Я ее не застал. А что она из себя представляет?

– Современная молодая девица. Учится на дизайнера. Но, по-моему, больше делает вид, что учится. Без конца устраивает вечеринки, за это ее Мерием и Сибел терпеть не могут.

– А София что о ней говорит?

– Откуда вы знаете, что я собираюсь сказать?

– Наверное, я все-таки Рыба с даром предвидения. А если серьезно, то вы все время на нее ссылались, говоря о своих соседях.

– Ну, так вот. София говорит, что для Весов это все вполне нормально. Правда, точно не помню, как она характеризовала Дениз: у меня больше знакомых Весов нет, я и не вникала особенно. Про себя и про Сибел как-то ухитрилась запомнить.

– Кстати, вы все еще хотите, чтобы мы вспомнили то, о чем говорили перед вашим уходом в ректорат? Или боитесь?

– С чего вы взяли, что я боюсь? – Кемаль перевел разговор неожиданно, и ответ Айше невольной агрессивностью выдал ее страх вспомнить что-то, что ей хотелось забыть.

– Мне так показалось, – ответил он, стараясь снять вдруг возникшую между ними напряженность. – Поверьте, я хочу не только сделать свою работу, но и помочь вам. Для всех будет лучше, если все выяснится и убийца будет обнаружен. Или хоть удастся узнать, кто она такая, эта девушка. Тогда и расследование может повернуть совсем в другую сторону. И окажется, что все ваши страшные подозрения в адрес ваших друзей и соседей беспочвенны и нелепы. Вы сами посмеетесь над тем, каких кошмаров напридумывали. Так что лучше не прятаться от правды.

– Мне бы тоже хотелось в это поверить. В то, что это никого из моих близких не касается. И если бы не этот клочок бумаги с телефоном, то все остальное ведь полная ерунда. Всякие ощущения, предчувствия, изменившиеся лица…

– А вы тоже заметили?

– Не ловите меня на слове. Это вам ясна разница между доносом и помощью следствию, а мне пока нет. Я ведь могу сказать, что ничего не заметила.

– Можете. И скажете – если, не дай бог, придется давать официальные показания. Но у нас-то просто дружеская беседа, разве мы уже не единомышленники?

– Если я и скажу вам, что заметила, как он тогда изменился в лице, что это даст? Ну, узнал человек об убийстве, причем труп в соседнем доме, а его собственная подруга выступает свидетелем – каждый в лице изменится.

– Он изменился в лице не в тот момент. Не тогда, когда я сказал об убийстве. Тогда вы оба были в шоке, но абсолютно естественном.

– А в какой момент? Вы так все помните? Все-все мелочи и детали? Но это же ненормально! Как же вы живете?

– А что такого? – удивился Кемаль. Она снова ставила его в тупик своими неожиданными высказываниями. – Что особенного или ненормального в хорошей памяти?

– Человек должен забывать, – медленно и как бы задумчиво проговорила Айше. – Обязательно надо уметь забывать. Тогда не так тяжело жить.

Несколько минут они ехали молча. Кемаль раздумывал над печальными словами своей собеседницы, пытаясь применить их к себе. Каково это – забывать? Может, и правда, лучше?

Айше смотрела в окно, на зажигающиеся в быстро наступивших сумерках огни, на мерцающие и переливающиеся огоньками холмы на другой стороне залива, на становящееся совершенно черным море. Хорошо бы так ехать долго-долго и ни о чем не думать.

– Давайте вспоминать, – наконец решилась она. – Попробуйте повторить то, что вы говорили почти перед тем, как я вышла из машины.

– Именно я, а не вы?

– Да. Я точно помню, что слушала вас и что-то меня насторожило. И я сразу подумала о том фото.

Кемаль стал неторопливо, фразу за фразой, произносить то, что говорил тогда, чуть быстрее повторяя ответные реплики Айше.

Она была удивлена: надо же, ей бы ни за что не вспомнить все ими сказанное. Вот уж действительно потрясающая память! Она пыталась сосредоточиться на отдельных словосочетаниях, чтобы ничего не упустить и понять, в конце концов, в чем дело.

«…личность человека без документов… не то, дальше… тщательно продуманные убийства… нет… молодых беременных женщин не убивают ни с того ни с сего… состояние аффекта, нет, опять не то… в комнате с большим балконом… разъяренный убийца… к вам приближается… ко мне? Нет, чуть раньше, раньше… представьте себя на ее месте… Точно! О господи, неужели?..»

– Все. Я поняла. Но я должна проверить. Поехали скорее, – сказала она таким тоном, словно они не ехали в машине, а стояли на месте и им только предстояло вскочить и быстро отправиться в путь – так резко и быстро она рванулась вперед.

– Куда? Вы мне скажете, что же…?

– Да, да, скажу, но потом! – перебила она. – Я должна проверить. Ко мне. Надо ехать ко мне. Не спрашивайте ничего.

– Мы почти приехали, не волнуйтесь так! – он еще что-то говорил, задавал какие-то вопросы, но она ничего не слушала, ничего не слышала, ничего не видела, кроме себя самой, своего улыбающегося лица на месте… да, на ее месте.

Только теперь Айше испугалась по-настоящему.