«Надо еще купить торт», – думал Кемаль, спускаясь по лестнице.

Он точно знал, к кому он сейчас пойдет и что скажет. И к кому отправится потом. Последовательность действий стала ему ясна – лишь бы хватило времени до встречи с Айше. Отменить которую его не заставила бы даже перспектива собственноручно поймать убийцу.

«Почему она сказала «после семи»? Старик говорит, она вернется в шесть. Да мало ли почему? – ответил он сам себе. – Нельзя во всем видеть криминал. Она придет усталая, захочет переодеться, отдохнуть, принять душ, а потом уже принимать гостей. Или у нее сегодня изменилось расписание, или она собирается зайти в магазин. Или заняться стиркой, уборкой, готовкой – какими-нибудь милыми женскими делами, при которых не должен присутствовать посторонний. Посторонний… вот именно. Кто ты ей, чтобы она хотела тебя видеть в ту же минуту, как придет с работы? Занимайся лучше делом, детектив Кемаль».

Он спустился на один этаж.

За дверью Сибел слышался плач ребенка и воркующий голос матери, убеждающий малышку, что так горько плакать нет никаких причин, «вот мамочка, здесь, вот твоя соска, и молочко сейчас тебе дам, вот бутылочка, видишь? а это чья игрушка? ну-ка посмотрим, кто это? котик? кто так плачет? а котик не плачет…» Бессмысленные, старые как мир слова, плохо складывающиеся во фразы, ибо главное в них не смысл, а голос матери, полный любви, который их произносит. Нет, к Сибел он не пойдет.

Из-за двери дизайнера с оголенной спиной слышались негромкие голоса, но разобрать, кто и о чем говорит, было невозможно: плач ребенка заглушал все более тихие звуки. Но Кемаль все равно планировал спуститься еще на один этаж. Если повести себя правильно, можно кое-что узнать.

Его внимание неожиданно привлек какой-то звук. Да, точно, собачий дай. Он снова поднялся на несколько ступенек, чтобы убедиться: это из квартиры Дениз. Значит, вот где проводит время мадам Фатош со своим рыжим спаниелем. Или это кокер? Какая разница…

Потом надо вернуться и побеседовать с ней. Что-то она сама скажет про вторник? И будет ли завтра возможность проверить ее алиби, которое она наверняка припасла – если не для полиции, то для мужа? Разговорить всех этих косметичек, парикмахерш, маникюрш, портних – занятие не для слабонервных. Они либо немы как рыбы, боятся сказать лишнее о богатом клиенте; либо болтливы так, словно провели год в одиночной камере. Вряд ли начальство поручит (поручит? нет! позволит!) ему проверять алиби супруги значительного лица безо всяких веских причин. Даже если ее муж сам об этом просит. Пусть нанимает частного детектива – у полиции есть чем заняться, кроме слежки за его молодящейся женой.

Госпожа Мерием открыла почти в то же мгновение, как он нажал кнопку звонка. У двери, что ли, стояла? Непохоже, что куда-то собралась: одета по-домашнему.

– Добрый день, госпожа Мерием. Вы позволите мне войти?

– Да-да, разумеется, пожалуйста.

Она снова провела его в небольшую комнату, где ему было трудно не то что сесть в указанное ею кресло, а даже дышать. Разве можно иметь столько безделушек и сувениров? Он пригляделся: среди окружавших его вещей были довольно дорогие хрустальные и фарфоровые вазочки и зверюшки, а с ними соседствовали дешевые тряпичные куклы и букетики из засушенных цветов. Вышитые салфеточки, соломенные корзиночки, маленькие картинки в простеньких рамочках…

«Она ведь учительница! – вдруг сообразил Кемаль. – Наверное, это все подарки! – он вспомнил, как 23 ноября*  всегда обращал внимание на школьников, несущих букеты и небольшие пакетики или коробочки, перевязанные ленточками… он и сам когда-то давно носил букетики и рисовал открытки. – Живет воспоминаниями? Похоже на то… Буду примитивно льстить, вдруг поддастся?»

Он наткнулся взглядом на неподвижно сидящую в соседнем кресле белую кошку: оказывается, она здесь и была, но Кемаль не заметил ее, застывшую между двух диванных подушек – тоже белых, кружевных.

Кошка не отвела глаз, и ему показалось, что зверь видит его насквозь со всеми его человеческими хитростями и слабостями и презирает его за это. За его намерения обмануть ее хозяйку, подкупить ее лестью, расположить к себе.

«Хорошо, что эта зверюга не говорящая», – промелькнуло у него в голове, и он тут же обратил эту летучую мысль себе на пользу.

– Ваша красавица смотрит так, словно вот-вот заговорит. И, по-моему, я ей не нравлюсь, – Кемаль знал, что владельцы домашних животных никогда не упустят случай поговорить о своем питомце. К счастью для него, он не сделал попытки погладить кошку, не стал звать ее к себе или брать на руки. Сделай он это – никакая лесть не расположила бы к нему госпожу Мерием. Но ничто в его позе не выдавало намерения позволять себе такие вольности, и хозяйка любезно улыбнулась:

– Она не очень любит посторонних. Нервничает. Но вы не обращайте на нее внимания, и она успокоится.

– И заговорит? – попытался продолжить свою шутку Кемаль.

– Посмотрим, кто знает? Кошки – существа загадочные, – поддержала его старушка.

Впрочем, почему «старушка»?

Кемаль удивился, что мысленно назвал ее так: ей ведь немного за пятьдесят, еще не старая женщина. Почему же она производит такое впечатление? Странно. Фатош, наверное, не намного моложе, а держится совсем иначе. Внутренний возраст – это в нем все дело, решил Кемаль.

– Госпожа Мерием, – приступил он к самой трудной части беседы (угадать бы верный тон!), – я пришел к вам, потому что вы произвели на меня впечатление интеллигентной, умной, образованной женщины. Поэтому я прошу вас мне помочь. Если бы речь шла об ординарной домохозяйке, я бы, разумеется, ничего подобного ей не сказал. Но к вам я почувствовал невольное уважение, поэтому считаю недостойным вас обманывать. Я хочу спросить вас прямо: зачем вы мне солгали?

«Ну вот, самое главное сказано. Теперь надо дать ей понять, что я ее не осуждаю. Чтобы ей не было стыдно».

– Я понимаю, что такая женщина, как вы, не сделала бы этого без причины. Серьезной причины, хотя тогда вы не могли знать, что речь идет об убийстве.

«За это она должна уцепиться», – думал Кемаль, наблюдая за собеседницей и стараясь, чтобы это было не слишком заметно.

Госпожа Мерием смотрела на него, как, говорят, кролик смотрит на удава. Кемаль никогда не видел подобного феномена в природе, но взгляд этот знал: он всегда появлялся у загнанных в угол подозреваемых. Значит, удар попал в цель. Если она не замкнется сейчас и не вздумает заявить, что ни слова не промолвит без своего адвоката, то будут новости. Новые показания, которые упростят или усложнят дело.

Кемаль когда-то давно вывел что-то вроде математической закономерности, закона следствия. В начале работы получаемые факты и сведения создают впечатление хаоса, из которого сыщики пытаются вычленить несколько версий, а поступающие новые факты могут эти версии опровергать или давать материал для новых гипотез – словом, только запутывают и усложняют картину преступления. Но где-то в середине расследования (не по времени, конечно, как можно рассчитать время, нужное на раскрытие убийства? Бывает, за два дня можно управиться, а бывает, за полгода ничего не накопаешь!) – так вот, на определенном этапе расследования поступающие факты начинают упрощать дело. Одна за другой отпадают ложные версии, выявляется наиболее вероятная и перспективная, подтверждаются догадки, приходят ответы на запросы… Кемаль обычно сравнивал это с подъемом на вершину и начинающимся спуском. И обычно чувствовал, что всё: сложнее уже не будет, информация начинает систематизироваться и укладываться в выстроенные схемы. И начинается быстрый спуск.

Но в этом деле он пока не мог понять, где эта вершина.

Ему казалось, что, узнай они имя девушки – и полдела сделано. После установления личности жертвы становятся яснее мотивы преступления, появляются возможности выявления и проверки контактов этого человека. Когда доктор Октай сообщил, кто такая убитая, Кемаль подумал было, что дальше все будет проще. Нельзя же искать убийцу неизвестно кого.

Однако то, что он узнал от Софии, Дениз и особенно от господина Орхана, никак не вписывалось в картину, предложенную доктором. Какое отношение могла иметь любовница господина Мехмета (и предположительно самого господина Октая!) к сыну Софии и тем более к шантажу? Пока дело не упрощалось. Ему хотелось, чтобы хоть госпожа Мерием сообщила что-нибудь, дающее ответы на его многочисленные вопросы, по крайней мере на один из них.

– Вы ведь не видели, как девушка вошла в квартиру вашей соседки Дениз, не правда ли? – продолжал он свою роль удава.

И выиграл.

– Да, господин Кемаль. То есть нет, не видела, – собравшись с духом, произнесла пенсионерка. Было видно, что ей стыдно, неловко и неприятно, но что она полна решимости выбраться из этой неловкой ситуации. Воспользовавшись, конечно, его подсказками. – Если бы я сразу знала, что произошло убийство, я бы никогда не позволила себе вводить в заблуждение полицию. Но вы сказали, что разыскиваете девушку…

«И вам непременно надо было воспользоваться и причинить неприятности своим соседям? Ну-ну».

– …а у этой Дениз не квартира, а, мягко говоря, проходной двор…

– Да, да, я представляю себе. У меня тоже есть молодые соседи: по-моему, они даже не женаты, – как можно больше осуждения в голосе! – но живут вместе и постоянно устраивают вечеринки. Так что я вам сочувствую.

Казалось, госпожа Мерием приняла все за чистую монету: и комплименты, и сочувствие, и осуждение легкомысленного поведения молодежи. Она заметно воодушевилась и смогла наконец-то посмотреть Кемалю в глаза.

– Я действительно хотела привлечь внимание полиции к этой Дениз. Мне подумалось, что если бы к ней пришли из полиции и стали выяснять, кто к ней ходит и зачем, то она сама бы стала серьезней к этому относиться. К этим визитам не пойми кого в любое время суток. Я ведь пыталась поговорить с ней по-доброму: я же ей в матери гожусь по возрасту!

Кемаль вовремя успел изобразить изумление: если хочешь расположить к себе особу женского пола, обязательно надо удивиться, когда она заговорит о своем возрасте. «Неужели вам сорок? Никогда бы не подумал!» – «Не может быть! Я не дал бы вам больше двадцати!» – «Вашему сыну тридцать?! Но вы так молодо выглядите», – все это должно быть либо сказано, либо ясно написано у вас на лице. Кемаль знал и то, что иногда надо поступать наоборот: если особа женского пола совсем юна. «Я был уверен, что тебе уже восемнадцать!» – «Неужели ты еще не в лицее, а в средней школе?» – такие фразы тоже были его верными помощниками в борьбе за информацию.

«Сколько лет этой девчонке – дочери Сибел? Лет десять-одиннадцать, не больше! – пришло ему в голову. – А тоже туда же: хочет выглядеть старше. Хорошо, что младших ее дочек не надо опрашивать! «Неужели тебе только годик? Я думал, уже два!» – интересно, в таком возрасте женский инстинкт уже проснулся или нет? А кстати, это может быть удачным подходом к мамаше. Если понадобится… может, и Сибел кто-нибудь звонил? и пугал?..»

– Боже мой, если бы вы слышали, что она мне ответила! Я даже повторить этого не смогу! Грубо, почти непристойно… и ее гости всегда пьют! А вдруг они и наркотики употребляют? Я же читаю газеты: сейчас такая ситуация в молодежной среде! Если взрослые не вмешаются, эти подростки бог знает до чего дойдут. Я же бывшая учительница, я не могу равнодушно смотреть на то…

Кемаль снова отключился, не забывая, конечно, вежливо кивать и поддакивать.

Все ясно. Она девушку не видела. Нет, минутку, надо уточнить: совсем не видела – или в это время в этом месте?

– Я вас прекрасно понимаю, госпожа Мерием, – выждав еще немного и дав ей сказать в свое оправдание побольше, вступил он в разговор, – жаль, что вы мне не сказали сразу всей правды. Мы бы обратили внимание на эту подозрительную квартиру, но не в связи с этим убийством. А теперь, если там и были наркоманы, они затаятся и мы их-то у нее в гостях и не увидим. Но давайте уточним: вы вообще не видели этой девушки? Или только у вашей соседки во вторник?

– А как вы узнали, что ее там не было? – вопросом на вопрос ответила пенсионерка. – Поверили Дениз? Или узнали что-то еще?

– Если честно, госпожа Мерием, то у меня есть свидетель, который внимательно наблюдал во вторник за вашим подъездом. Посторонние девушки в него не входили, по крайней мере в первой половине дня.

– Но вы говорили с Дениз? – продолжила свой допрос госпожа Мерием. – Это вы ей сказали обо мне?

– А… вы полагаете, что это она могла позвонить вам вечером? Что, кстати, эта незнакомка сказала? Вы были так напуганы.

– Да. Сначала. Я даже решила было, что схожу с ума. Или что это звонок с того света: таким загробным голосом она говорила. Но потом я поговорила с Айше… не тогда, на лестнице, а уже после, по телефону, почти ночью. И у меня в голове прояснилось. Кроме Дениз, звонить некому. Зачем? Правильно? Только она заинтересована в том, чтобы я испугалась и сказала, что никого не видела.

– Значит, звонившая думает, что вы действительно видели девушку и вынуждает вас солгать? Что она точно сказала, можете вспомнить?

Через двадцать минут непростого для Кемаля диалога он сумел выяснить все подробности: и что встреча с Аксу была лишь плодом воображения старушки («но она так похожа на всех этих девиц, которые сюда таскаются, что немудрено перепутать!» – «Конечно, конечно!»), и что голос звонившей был тихим, а сама Мерием сильно напуганной и потерявшей способность соображать от неожиданности, поэтому узнать голос она вряд ли сумеет, но уверена, что звонок – дело рук Дениз.

Кемаль не стал говорить ей, что вчера вечером ее молодая соседка, судя по всему, еще и не подозревала о ведущемся расследовании, да и сегодня Дениз не в курсе тех обвинений, которые выдвигает пожилая соседка.

– И, между прочим, я не единственная, кого эта девчонка запугивает, – таинственно и значительно сказала вдруг Мерием, когда Кемаль почти собрался встать из мягкого низкого кресла и постараться не причинить ущерба расставленным вокруг безделушкам.

– Что вы имеете в виду? – напрягся он, сделав вид, что не придает этому сообщению никакого значения. Пожалуй, так будет лучше: пусть доказывает, что это важно, пусть постарается! Только бы фантазировать не начала!

Сделав страшные глаза и усиливая впечатление от сказанного выразительными паузами, она поведала ему о когда-то подслушанном («совершенно случайно услышанном») разговоре.

– А вы уверены, что это была не Сибел и не кто-то еще – совсем посторонний? – Кемаль уже понимал, что задает бесполезный вопрос: даже если она прежде и не была ни в чем уверена, то теперь она будет валить на несчастную, хоть и не слишком нравственную Дениз все, что сумеет вспомнить. И хорошо еще, если она действительно вспомнит, а не придумает какие-то факты. Потому что реально имевшие место факты можно будет потом связать и с другими именами, к которым они на самом деле имели отношение. А не только с красивым именем красивой девушки. Дениз…

Как там дальше? Дениз Арман?

Кемаль был уверен, что помнит ее фамилию. Как, впрочем, и все фамилии, попадавшиеся ему в последние несколько лет. Но что-то зацепило его в этом имени. Что? Неужели память, на которую он привык полагаться, стала давать сбои?

Он попросил Мерием еще раз повторить ему слова, которые она услышала на лестнице. Хотя их-то он уже выучил наизусть – с первого раза.

«Пожалуйста, потерпи, я тебя умоляю. Если он узнает, то ни ты, ни я не получим ни гроша». В свете сообщенной господином Орханом информации о шантажистке эти слова приобретают весьма интересный смысл. И он их, понятно, не забудет. Но надо было сосредоточиться хоть на несколько секунд.

Правильно. С памятью все в порядке: он вспомнил, что на почтовом ящике фамилия Дениз состояла не из пяти, а из шести букв. Арман… Армани? Точно. Надо будет выяснить, что сие означает. Может быть, ничего. Как и девяносто процентов сведений, добываемых сыщиками в процессе раскрытия преступления.

Выйдя из квартиры госпожи Мерием, Кемаль инстинктивно расправил плечи: ему хотелось потянуться без страха задеть засушенные цветочки и вдохнуть свежего воздуха без того легкого приторного аромата дешевых духов, которыми почему-то пахла квартира бывшей учительницы.

Последним впечатлением от разговора с нею стал неподвижный взгляд разноцветных глаз белой кошки. Хорошо, что у Айше нет кошки! А впрочем, мне-то что до этого?

Он секунду поколебался: не подняться ли ему этажом выше, чтобы побеседовать с Дениз и Фатош, но тут же решил действовать по своему первоначальному плану. Он чувствовал каким-то шестым чувством охотника, что идет по правильному следу, и что он добрался до вершины той информационной горы, которую всегда представлял себе. Значит, теперь будет проще: вниз, вниз, до той долины, где он встретится лицом к лицу с убийцей.

«А ведь она наверняка наблюдала за мной в глазок, – быстро, почти бегом спускаясь по лестнице, подумал Кемаль, – поэтому мне и не хотелось сразу подниматься к этой… как?» – он уже был возле почтовых ящиков, и на одном из них увидел четко написанные шесть букв фамилии: «Армани». Странно: «Арман» – распространенная фамилия, а «Армани»? Что-то знакомое было в том, как звучали эти буквы. Но подозреваемых и свидетелей с такой фамилией Кемаль не встречал… кажется, модельер?

Слегка запыхавшись, он подскочил к своей машине и, открыв дверцу не со стороны водительского места, схватил унесенную из участка газету. Кроме броских заголовков, прочитанных ему начальником, там были две фотографии: дом, в котором совершено преступление, и аптека, расположенная на первом этаже того здания, из которого он только что вышел. Прикинув, откуда сделан снимок недостроенного дома, Кемаль еще раз убедился в правильности своего предположения, пришедшего ему в голову во время разговора с ювелирным магнатом. Он на всякий случай пробежал глазами текст большой статьи, стараясь задерживать взгляд только на заглавных буквах в начале собственных имен. И довольно быстро нашел то, что искал: «…госпожа Берна, владелица аптеки, рассказала нашему корреспонденту…».

«Вот и прекрасно. Сейчас госпожа Берна, владелица аптеки, будет иметь дело со мной», – и он, прихватив с собой газету, направился к расположенной в торце «кривого дома» большой прозрачной двери.

– Добрый день, господин полицейский, – Берна была на месте и узнала его. Но он не торопился отвечать на ее любезную улыбку. Вчера он ей охотно улыбался, а сегодня у него совсем другая задача. Надо взять пугающий обывателя официальный тон. Жаль, он не в форме – в форме было бы убедительнее.

– Госпожа Берна, я не намерен обсуждать с вами ваши вчерашние показания. Я знаю, что это ложь. Расспрашивая вас вчера, я не предупредил вас официально об ответственности за дачу ложных показаний, полагая, что вы достаточно образованны, чтобы знать об этом. Я не спрашиваю вас, зачем вы это сделали. По-видимому, ради этого? – он небрежно бросил на прилавок газету. – Сегодня я буду вести нормальный протокол, а если вам кажется, что я что-либо делаю неправильно, я могу подождать, пока вы вызовете своего адвоката. Присаживайтесь.

Он кивнул на стоящий в углу низкий журнальный столик с креслами и, не задерживаясь взглядом на онемевшей владелице аптеки, сел в одно из них. И тут же увидел аккуратно, но как бы случайно разложенную на столике газету – ту самую, раскрытую на той же статье. Стараясь не выдать внутреннего ликования от пусть небольшой и неважной, но правильной догадки, он молча дожидался, пока Берна обойдет прилавок и присоединится к нему.

Рано располневшая, крашенная блондинка с нарисованными каким-то почти коричневым цветом губами и невыразительными небольшими глазами, она не понравилась ему еще вчера. «Наверное, я все-таки Рыба со всякими предчувствиями и предвидениями!» – успел подумать Кемаль, прежде чем она заговорила. Первое удивление прошло, и госпожа аптекарша казалась спокойной – во всяком случае, если она и была испугана, то ловко это скрывала.

– Господин офицер, у вас есть дети? – спросила женщина, опустившись в кресло напротив него. Он заметил, что у нее темные круги под глазами и что вся она какая-то усталая и измученная.

– При чем здесь дети? – он старался не сбиться с официального тона.

– А при том. Мой муж работает учителем начальных классов и получает гроши. Квартиры у нас нет, и его зарплаты хватает только на аренду жилья и оплату электричества и отопления. А у меня сын и дочь растут. Их надо кормить, одевать, учить… Думаете, я много зарабатываю в этой проклятой аптеке? Я сижу здесь двадцать четыре часа в сутки, кручусь, чтобы раздобыть у оптовиков самые дешевые лекарства и парфюмерию, и что? Мне едва хватает на оплату помещения и налоги. Вы видите, какое здесь неудобное место? Оттуда, снизу, – она махнула рукой в сторону небольших вилл и домов около автобусной остановки, – никто не пойдет сюда, наверх ради аптеки, разве что срочно что-то понадобится. А оттуда, из «Арыкента», – она показала на возвышающиеся десятиэтажки, – все едут на машинах и покупают лекарства в центре, какой смысл им ко мне заворачивать? Разве что – опять-таки! – что-то срочно понадобится. Я соблазнилась невысокой оплатой за помещение, и вот результат.

Она помолчала.

– Сегодня с утра ко мне зашло пять покупательниц. Пять! Им было неловко просто сплетничать, и они кое-что купили… осуждайте меня, если хотите. Но я должна – обязана, понимаете?! – преуспеть в этом бизнесе. Иначе конец. Думаете, меня охотно примут провизором в любую аптеку? В моем возрасте и с моей внешностью? Или я смогу найти другую работу? При нынешней безработице? Я вложила все сбережения в эту аптеку, поймите меня, пожалуйста. Когда вы спросили о девушке, я сразу почувствовала, что здесь что-то серьезное. Отсюда же видно было вашу суету вокруг того дома: куча полиции понаехала, веревку натянули, чтобы не ходили, куда нельзя, рабочие переполошились… Потом являетесь вы с фотографией. Только не учите меня, что надо всегда говорить правду! Когда вашим детям будет нечего надеть зимой и вы не сможете купить им лишнюю шоколадку, вы тоже начнете лгать. И не запугивайте меня! Я никого не убила и ничего не украла.

В ее голосе звучала вызов и отчаяние. И уверенность в своей правоте.

Или она убеждала в ней не только Кемаля, но и себя?

Сыщик заметил, что мужа она упомянула лишь раз, а потом говорила «я», «мне», «у меня». Привыкла все решать сама, всю ответственность брать на себя. Еще одна феминистка? Нет, этой женщине некогда задумываться о таких неприменимых на практике и не приносящих дохода вещах, как феминизм. Она борется с нуждой, не задумываясь о теориях и о средствах. Что ж, ее можно понять…

– Итак, госпожа Берна, это вы позвонили в газету?

– Да, я. По-моему, это не запрещено?

– Нет, – устало согласился Кемаль. – Девушка в аптеку не заходила, правильно? У меня есть свидетель, – добавил он, видя, что аптекарша колеблется: стоять на своем или нет, – который наблюдал за дорожкой, ведущей к подъезду и к вашей двери. Причем сложилось так, что его интересовали именно незнакомые девушки, идущие в этом направлении.

– Ничего себе! – удивилась госпожа Берна. – Это кто же у нас такой любитель девушек?

– Почему «у вас»? Наблюдение велось издалека. Словом, никакая девушка в первой половине дня по этой дорожке не шла.

– Значит, не шла, – покорно кивнула аптекарша.

– То есть вы вообще ее никогда не видели, эту девушку? – уточнил на всякий случай Кемаль.

– Конечно, не видела. Но это я вам говорю – вам как официальному лицу. А всем своим покупательницам я буду говорить, что хочу!

– А как вам удалось описать ее одежду?

– А разве я описывала? – Берна уже поняла, что ей ничего не грозит, и вела себя как всегда: оживленно и доброжелательно. – Я же сказала: что-то темное, почти черное, кажется, узкие обтягивающие брючки. Так, наугад сказала. Вся молодежь так одевается, их же друг от друга иногда не отличишь. Если бы я ее видела, то описала бы вам, даже какой ниткой на ее одежде строчка сделана и где какие пуговички пришиты, – Берна лукаво улыбалась, стараясь произвести приятное впечатление. – Я сама шью и всегда обращаю внимание на покрой, ткань, фурнитуру.

– А зачем вы сказали, что она покупала гигиенические прокладки? Как вам такое в голову пришло?

– А что я должна была сказать? Что она покупала аспирин? Это не интересно: с точки зрения сплетниц и газетчиков.

– Ну, с этим вы промахнулись. А в остальном ваша рекламная компания вполне удалась. Я доложу начальству, и будем надеяться, что вас не привлекут к ответственности за дачу ложных показаний, – Кемаль выдерживал тон, прекрасно понимая, что проводимый им опрос никак нельзя приравнивать к официальным показаниям, записанным и подписанным.

Эта аптекарша, если только сообразит поговорить с адвокатом или с кем-нибудь, кто побольше ее смыслит в юридических делах, ото всего отопрется, заявит, что ничего подобного никогда не говорила, что в газету сведения попали от той же полиции – еще, чего доброго, предъявит иск за моральный ущерб. Вот реклама-то будет! Поэтому не надо ее пугать. Пусть думает, что очаровала этого не злого, в сущности, полицейского и он – лично! – ее простил.

– А что не так с прокладками? – с жадным любопытством, которое она и не пыталась скрыть, спросила Берна. – Почему «промахнулась»?

– Убитая девушка была беременна. Это во-первых. А во-вторых, эти прокладки в ее сумочке не обнаружены. Так же как и ваш чек, между прочим.

– Ничего себе! Ну кто же мог знать про беременность?! Надо же было быстро придумать что-нибудь этакое: завлекательно-скандальное и интимное. Я сначала подумала о противозачаточных таблетках или презервативах – хорошо, что не сказала, да? Зачем они ей, когда уже поздно? – Берна улыбалась, по-видимому, ничуть не задумываясь о печальной и страшной стороне ситуации. Ее как будто вовсе не заботила смерть этой молодой женщины, из которой она хотела лишь извлечь какую можно выгоду. Кемаля это покоробило, и ему захотелось поскорее уйти из сверкающего белизной и стерильностью, пахнущего лекарствами мира.

– Всего доброго, госпожа Берна. Если вы понадобитесь, чтобы подтвердить отказ от ваших первоначальных показаний, я к вам зайду.

Он почти столкнулся в дверях с пожилой дамой, поспешно входившей в аптеку, и посторонился, придержав дверь и пропуская ее внутрь.

– Берна, милочка, здравствуй! Сто лет к тебе не заходила: столько дел, совсем времени нет! А сегодня газету прочитала… надо же, подумать только!

«Да, она права: это неплохая реклама. Все слетаются на чужое несчастье. И все любят детективы… Теперь у меня осталась еще одна лгунья – посложнее, с математическим складом ума. Но с ней буду бороться вечером, после визита к ее неверному мужу, – Кемаль взглянул на часы. – Успеваю. Зайду-ка тогда еще разок к ее соседке напротив. Может, и мадам с собачкой еще там. И не забыть бы про торт!»

– Господин Кемаль! Господин Кемаль! – услышал он крик и бросился к подъезду. И увидел Софию, машущую ему со своего балкона. Можно не бежать и не хвататься за кобуру. Как обычно, не вестерн. – Все в порядке! – кричала женщина. – Она мне позвонила!

– Кто?! И вам? – в ту же секунду он сообразил, что если бы это был звонок якобы с того света, то вряд ли она бы уверяла, что «все в порядке».

Но она не обратила внимания на его не совсем вразумительный вопрос и, дождавшись, когда он подойдет поближе к газону, практически продолжавшему с этой стороны дома ее балкон, заговорила:

– Невеста сына. Турецкая невеста, не француженка. Она жива-здорова, ее Бора сам ко мне не пустил во вторник. Кажется, он ее убедил насчет этого фиктивного брака…

Вот и хорошо. Эта девушка жива-здорова.

Поплачет из-за легкомысленного Бора и перестанет. Даже если его французский брак окажется не очень фиктивным. Измена возлюбленного – это неприятно, но не смертельно.

Похоже, и правда начинается спуск.

Теперь главное – не останавливаться, но и не торопить события: они начинают происходить сами.