Кемаль боялся поверить своей удаче.

Он забыл, когда он так радовался чему-нибудь, не связанному с его работой.

«Я совсем отвык просто жить», – думал он и еще раз, чтобы убедиться, бросал взгляд на маленькую картонную коробочку, которую бережно положил на переднее сиденье. В коробочке лежала голубая роза.

Застревая в очередной пробке, он приоткрывал крышку, и оттуда посверкивал гранями хрустальный голубой цветок на прозрачном стебельке с шипами и прозрачными, радужно искрящимися листочками.

– Она в этой витрине сто лет лежала, ты на нее никогда внимания не обращал, – удивляясь его удивлению, говорил знакомый владелец крошечного магазинчика, где продавались сувениры, подарочные безделушки, игрушки и поддельный антиквариат.

Кемаль как раз вышел из соседней двери маленькой кондитерской с тортом в руке и остановился поздороваться с прислонившимся к дверному косяку хозяином, когда взгляд его упал на стеклянную голубую розу. Слова приветствия так и не были произнесены. Вместо них у него вырвался быстрый вопрос, как будто толпа других покупателей жаждала завладеть этой сомнительной драгоценностью:

– Сколько она стоит?

– Что именно? – не понял хозяин и, проследив за странно остановившимся взглядом полицейского, уточнил: – Роза?

– Да, да, – торопливо подтвердил Кемаль и с ужасом думал о том, что покупка может оказаться ему не по карману. – Сколько?

Узнав цену, он был несколько разочарован: цветок был не хрустальным, а лишь ограненным «под хрусталь» и стоил недорого.

– Таких роз полно в центре, в «Пашабахче»* , – объяснял словоохотливый хозяин, – причем разных цветов, даже зеленые есть. Но там с тебя взяли бы в пять раз больше. А за что? Посмотри, как сверкает, от хрусталя не отличишь. Хочешь, я тебе найду розовую или красную? У меня где-то были. Они красивее.

– Нет-нет! – запротестовал Кемаль. – Мне нужна именно голубая. Как раз то, что я искал!

– Искал? Да она сто лет в этой витрине лежала… Что это тебе пришло в голову искать голубые розы? – старик был знакомым старшей сестры и ее мужа и на правах друга семьи болтал не умолкая. Но его болтовня не могла испортить настроения сыщика.

Маленькая сверкающая роза была наконец уложена в заполненную ватой коробку – и теперь Кемаль время от времени поглядывал на нее, словно боялся, что она исчезнет. Как сон. Все это похоже на сон. Он понял, каково было Айше, когда к ней, словно сойдя со страниц придуманного ею романа, подошел полицейский. Он чувствовал то же самое, обнаружив в витрине эту розу: ее здесь раньше не было, почему она появилась здесь именно сегодня, когда он был озадачен тем, что купить в подарок понравившейся женщине.

Женщине, которая думает о голубых розах, нельзя нести розы обыкновенные.

Почему он увидел эту розу только сегодня, если она лежала в этой витрине всегда?

Кемаль, конечно, не мог не понимать, что человеческое внимание и память очень избирательны, что каждый видит и помнит то, что хочет увидеть и запомнить. Но себя он считал профессионалом: он специально, тренируя свою и без того прекрасную память, заставлял себя запоминать длинные тексты, списки телефонов, опросы свидетелей… И что же? Он, оказывается, не может вспомнить, что лежит в витрине, мимо которой он проходит каждый день и у которой вдобавок обычно останавливается, чтобы обменяться приветствием с владельцем этой лавки!

Поэтому к радости от удачной покупки и предвкушения встречи с Айше примешивалось и легкое недовольство собой. «Так я могу пропустить что-нибудь важное и по делу. Придется опять заняться тренировкой памяти. Вовремя мне попалась эта голубая роза, во всех отношениях вовремя!»

Настроение не портилось даже из-за осознания собственного несовершенства.

«Надо будет ей сказать, что появление голубой розы заставляет задуматься о своем несоответствии идеалу. Вот и меня она настигла! Не рано ли я приеду? Половина седьмого, минут через десять я буду уже там… Ладно, подожду в машине до семи…»

На город быстро опускались бледно-сиреневые сумерки.

От закатного огненно-рыжего солнца остался лишь тоненький краешек, выглядывающий из-за на глазах меняющей цвет горы. Только что она была зеленой, освещенной солнцем, вот стала бирюзовой, потом сине-фиолетовой, и вот осколок солнца совсем исчез, напоминая о себе лишь оранжевыми отблесками на высоко стоящих в небе облаках, а гора приобрела пугающе черный цвет и стала похожа на прилегшего отдохнуть огромного динозавра. Обычно Кемаль не любил это время суток, предпочитая свет и солнце, но сегодня и этот короткий невразумительный промежуток между днем и вечером не вызывал привычного раздражения.

«Все дело в том, с кем собираешься провести вечер – вот и вся премудрость. А не в том, что сумерки мне не нравятся сами по себе. А что, если предложить ей выйти за меня замуж?» – Кемаль быстро отогнал эту почему-то испугавшую его мысль.

Сначала надо найти убийцу.

Чтобы Айше не боялась, если на лестнице погаснет свет, не вздрагивала от телефонных звонков, не подозревала брата или подругу, что они подсунули ей эту бумажку с телефоном. Но, похоже, кто-то принял меры, чтобы этим убийством полицейские занимались, не слишком усердствуя. Что само по себе наводит на определенные размышления. Например, что в деле так или иначе замешано влиятельно лицо. Весьма влиятельное. Или денежное. Что одинаково может указывать на господина Алтынеля или господина Октая. Или, при некотором напряжении фантазии, на господина Мехмета – у него тоже могут быть связи, а у его жены, кажется, есть приличные деньги.

Когда он подъехал к дому номер десять, который был теперь для него домом Айше, от сумерек не осталось и следа: темнота полностью овладела городом. Окрасила черным море, небо и горы. И только люди упорно боролись с тьмой, зажигая фонари на автострадах, освещая скверы и дворы, включая люстры и торшеры.

Сияли ярко освещенные окна Фатош и Орхана; рядом нежным голубым светом слегка выделялось окно гостиной Айше: «Лампа с девушкой», – подумал Кемаль; на третьем этаже светились кухня и детские, а гостиная была темна, как и все окна Дениз; у Мерием была обитаема маленькая угловая комната; в большой квартире русской Кати света не было совсем («уехала-таки в Анталью? спит? гуляет?»); у Софии светились кухня и гостиная; и бело-голубым мертвенным светом сверкала большая витрина аптеки.

Соседний дом, окруженный горящими фонарями сквера, казался мрачным черным кубом, и все, в том числе и Кемаль, продолжали жить так, словно никакая девушка не умерла в этом темном доме страшной неожиданной смертью.

Из-за двери Айше слышались голоса и что-то похожее на плач, но слов разобрать было невозможно. Голоса были женские. Кемаль секунду поколебался: позвонить ли немедленно и прервать эту, возможно, тяжелую для ее участниц сцену, или постоять и послушать, получив, может быть, полезные сведения. Мужчина в нем быстро взял верх над профессионалом, и, уже нажимая кнопку звонка, он успел подумать: «Я понял, почему ничего не понял!», – и усмехнуться собственной неуклюжей формулировке.

А понял он, что за дверью говорят по-английски.

– Добрый вечер, господин Кемаль, – кажется, она обрадовалась его приходу. Видно было, что плакала не она. – О, вы действительно принесли торт? Спасибо. У меня Катя, она… немного расстроена, и мы сейчас будем пить чай с вашим тортом. Проходите.

Кемаль надел тапочки и вошел в голубой сумрак гостиной.

Русская соседка сидела в кресле и приветственно улыбнулась новому гостю, но следы слез и волнения были так заметны на ее лице, что улыбка не могла бы никого обмануть. Но Катя, похоже, не намеревалась обманывать:

– Извините, сейчас я приведу себя в порядок. Айше сказала, что вы что-то принесли, да? Я не поняла что… вот это? – она указала на коробочку, которую Кемаль бережно держал в руке. Он не то что забыл о своей голубой розе, но не знал, удобно ли дарить ее при посторонних, и так и вошел с ней в гостиную, не показав Айше.

– Нет, Айше имела в виду не это, а торт. Я принес торт к чаю, – медленно подбирая английские слова, ответил он.

– А это что? Ой, я, наверно, невежливо поступаю? Это какая-нибудь улика? Муж считает, что я до неприличия любопытна. Он всегда говорит: “Curiosity killed the cat”* . А у нас по-русски знаете, как говорят? Не про кошку, а про любопытную женщину: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». Варвара – это имя такое, как… Барби, Барбара.

Кемаль видел, что пустая болтовня ей помогает. И хотя сначала он был разочарован, что застал Айше не одну, сейчас он с удовольствием стал поддерживать разговор с молодой женщиной, почувствовав себя свободно и раскованно, потому что присутствие Кати исключало возможность каких-то слишком сложных диалогов с Айше.

– Нет, это не улика. Это голубая роза, – он осторожно приоткрыл коробочку. – Вот… попалась случайно… А вы с мужем всегда говорите по-английски? Вам обоим, наверное, трудно?

– Теперь мы с ним вообще ни на каком языке разговаривать не будем! Хватит с меня ваших сумасшедших турецких нравов! Ой, Айше, иди скорее сюда! Смотри, какая прелесть! Очень красиво! Где вы это взяли?

Айше почти вбежала в комнату с огромным ножом в руке.

– Что случилось?

– Да ничего! Ты посмотри: голубая роза! Включи люстру, а то темно. Ты что с таким ножом, как… ой, чуть не сказала «убийца»! Что ты там режешь?

Айше зажгла люстру и увидела хрустальную розу. Кемалю было чуточку жаль этого мгновения: он так много ждал от него и не думал, что придется делать подарок при свидетеле.

– О… зачем же? Спасибо большое. Но они же очень дорогие, я знаю, видела такие. Вы прямо угадали! Я так люблю эти хрустальные фигурки – зверюшек, башенки всякие… есть еще очень красивые ракушки с настоящей жемчужиной внутри. И розы эти я видела, но у меня, честно говоря, никогда не было свободных денег, а если были – я покупала книги.

– Что ты говоришь? Говори по-английски, пожалуйста, – требовательно и слегка капризно сказала Катя и как-то по-детски шмыгнула носом. – А то я чувствую себя полной идиоткой.

– Я говорила «спасибо», – объяснила Айше. – И что роза, наверное, дорогая. Я знаю, сколько стоят эти хрустальные безделушки.

– У тебя просто мания – оценивать все подарки! Если людям приятно что-то тебе подарить, дай им такую возможность. Позавчера ко мне привязалась насчет портрета, теперь господина… полицейского ставишь в неловкое положение. Ну, купил он тебе дорогую розу – порадуйся и поблагодари. Можешь поцеловать его в щечку, да и всё – а ты со своим феминизмом!

Айше и Кемаль смутились.

– Я принесу чай, – сказала Айше по-английски. – А этим огромным ножом, Катя, я режу торт. Такой свежий, воздушный, его другим не разрежешь, только испортишь. И кто бы говорил про феминизм! Кто только что выступал против брака как патриархального, устаревшего института?

– Правда? – удивился Кемаль. – Странно слышать от молодой, красивой, замужней женщины, к тому же ожидающей ребенка, что она в принципе против брака. Разве в этом нет вопиющего противоречия? Вы, наверное, просто поссорились с мужем?

– А вы, разумеется, как все турецкие мужчины, считаете, что любая мысль приходит женщине в голову под влиянием сиюминутного настроения?! – тут же энергично парировала Катя. – Да, я поссорилась с мужем, но это никак не влияет на мои теоретические взгляды. Я полагаю, что брак – удобная форма существования для мужчин и что в современном виде он себя изжил. Да, собственно говоря, у него и нет современного вида! Особенно у вас в Турции. Все так же, как триста, двести, сто лет назад. Вот скажите мне, зачем люди вступают в брак?

Кемаль не успел ответить, потому что в гостиную вошла Айше с тортом на подносе и вмешалась в разговор:

– Что ты сказала: «как все турецкие мужчины»? Я вспомнила подходящую цитату: «Мы обращаемся как турки с чувствами наших женщин, да еще требуем, чтобы они признавали за нами такое право. А они и рады повиноваться и соглашаются сидеть дома и работать не хуже рабынь, прислуживая нам и выполняя всю черную работу». Это Теккерей, был такой английский писатель сто пятьдесят лет назад. А как будто вчера сказано, да? Но господина Кемаля ты не обижай: он прошел тест на шовинизм – помнишь, я тебе рассказывала про американский тест?

– А, для расистов? Помню. Я его и не обижаю. Я спрашиваю: зачем люди вступают в брак?

– Ну, в идеале – потому что любят друг друга, – ответил Кемаль, которого обрадовало заступничество Айше. Что если… нет, и думать не смей!

– Глупости, – с ходу отмела его ответ Катя. – При чем здесь любовь? Любишь – и люби себе, а зачем при этом вступать в брак? Это не ответ. Вот, например… – она вдруг осеклась и чуть смутилась.

– Говори, говори, – весело подбодрила ее хозяйка, ходящая из кухни и обратно с чаем, тарелками для торта, салфетками и прочими мелкими, но необходимыми для чаепития предметами. – Обо мне, наверно, хотела сказать? И правильно. Мы с Октаем жили себе, не вступая в брак, и прекрасно жили.

«Она говорит в прошедшем времени», – ухватился за надежду Кемаль. Катя была не менее наблюдательна:

– Ты говоришь в прошедшем времени? Вы что, поссорились?

– Ах, Катя, милая, я не хочу это обсуждать, – поморщилась Айше. – Я не знаю пока… так зачем, по-твоему, люди вступают в брак?

– Только по одной причине: так делают все, так принято и считается правильным. А для мужчин это еще и выгодно – не надо заботиться о домашнем хозяйстве и решать проблему безопасного секса.

«Да уж! Вот и беседуй с иностранцами. Что на уме – то и на языке», – Кемалю было неловко, и он поспешил возразить так, чтобы дискуссия не перешла на неприличные, по его мнению, темы:

– Многие женщины считают, что это выгодно для них: ведь при классическом варианте семьи их материально обеспечивает мужчина. И берет на себя ответственность за содержание жены и детей. Поэтому женщина выполняет работу по дому – своеобразное разделение труда.

– Устаревшее! Я, например, зарабатываю не меньше мужа. А могла бы и больше. Но это не заставляет его хотя бы иногда заваривать чай или гладить свои рубашки.

– Правда? – удивился Кемаль. – А кем вы работаете? Я думал…

– Что раз я замужем, то не могу работать по определению? Я программист, и вхожу в число самых высокооплачиваемых специалистов в России. О моей однокласснице, с которой мы работаем в одной фирме, даже писали в «Космополитене» – она одна из трех женщин в России, официально получающих самую высокую зарплату. Мой рейтинг чуть ниже, потому что я меньше времени уделяю карьере. Турецкий муж – это ведь такая нагрузка.

– Никогда бы не подумал, что такая красивая женщина занимается таким серьезным делом, – Кемаль постарался сказать это как комплимент: кто их знает, этих феминисток!

– Скажите еще: неженским делом! – тут же отметила его промах феминистка. – А что до красоты… так у нас в Москве на меня никто и не посмотрит. Там все такие, а в основном лучше. Это здесь я почему-то считаюсь красоткой.

– Перестань, Катя, ты очень красивая, – сказала Айше, уже налившая всем чай и присевшая в кресло. – Что ты скажешь, если мы с господином Кемалем закурим?

– Только если ты откроешь окно!

– Открою, сегодня теплый вечер.

Она отодвинула занавеску и распахнула створку окна.

Легкий ветер тотчас же ворвался в комнату, неся запах моря, мимозы и еще каких-то весенних цветов, по неведомому капризу природы раскрывающихся и пахнущих по ночам.

Какое-то время они пили чай с тортом, курили и не обсуждали сложных проблем.

Кемалю было приятно сидеть вот так: словно они с Айше вместе принимают гостей, обмениваются пустыми репликами о вкусном торте и о том, где он куплен, о погоде и о хрустальной голубой розе, которая так и лежала в центре стеклянного столика, не давая забыть о себе. Он так расслабился, что, не уследив за собой, произнес вслух:

– Люди женятся, чтобы постоянно быть вместе, разве нет? Чтобы жить вместе, дожидаться друг друга по вечерам, разговаривать… совершенно неважно при этом, кто заваривает чай и кто сколько зарабатывает.

– То есть если вы женитесь, – глянула на него Катя, – то не заставите жену готовить и убираться? Вот уж никогда не поверю! Это вы сейчас так говорите.

– А вы не любите готовить? – улыбнулся ей Кемаль. – Я, например, сам немного умею и даже люблю. Только обычно времени нет.

– Я умею готовить. Очень неплохо. Не ваши турецкие блюда, конечно. Но дело не в этом – а в принципе, по которому готовкой обязаны заниматься женщины. И еще благодарить судьбу за то, что им это позволяют делать. Я прекрасно справляюсь с кухонными проблемами, но я не понимаю, почему я должна отдавать этому душу?!

– Но многим женщинам нравится быть просто домохозяйками, они бы не согласились ходить каждый день на работу, им это не по душе. А вы хотите заставить их быть такими, как вы, феминистки.

– Вот и нет. Во-первых, мы с Айше не такие уж феминистки, а я лично о феминизме очень мало знаю. А во-вторых, я только хочу, чтобы нас не заставляли быть такими, как эти наседки. Я за свободу выбора. Но получается, что за свой выбор, за свою профессиональную состоятельность и внутреннюю свободу мы должны расплачиваться одиночеством. Мужчины не любят таких, как мы, да, Айше?

Вопрос повис в воздухе.

Кемалю неловко было отвечать на него, не дав понять, что он, например, предпочел бы самостоятельную работающую женщину любой кулинарке – правда, только одну. Айше курила и, казалось, вообще забыла, о чем идет речь. Чтобы сгладить неловкость от их молчания, Кемаль все-таки ответил:

– Я думаю, вы преувелечиваете, Катя. Мужчины тоже все разные, и им нравятся разные женщины. А если… если есть любовь, то ведь, в сущности, все равно, какая у женщины профессия, образование и взгляды на жизнь. Мужчина тогда просто понимает, что ему нужна эта, именно эта и только эта женщина, и не важно, домохозяйка она или министр. Пусть делает, что ей нравится: готовит еду или ходит на работу, лишь бы любила!

– Красиво говорите, – насмешливо прищурилась Катя. – Но через некоторое время такой брак, при котором мужу вроде бы безразличны взгляды жены на жизнь, может оказаться под угрозой распада. Из-за этих самых взглядов. Это пока мужчина влюблен, он говорит, как вы. И даже верит, что говорит правду. Но потом все меняется.

Чувствовалось, что ей хочется перевести разговор на себя и свои проблемы. Что только ради этого она ведет эту отвлеченную дискуссию, постоянно проговариваясь о собственной беде. Айше мгновенно уловила интонацию последней фразы и решила утешить соседку:

– Но твой-то муж тебя очень любит. Это видно. Хотя вы и давно женаты. У вас же проблемы из-за его родственников, а не из-за его к тебе отношения.

– Ты еще скажи, что я должна это терпеть! Когда моя свекровь – вы только представьте! – повернулась она к Кемалю, – заявляет, что никогда не была в Анталье и поэтому собирается поехать с нами! Мы так мечтали об этом отпуске! Мы же оба работаем с утра до вечера, нам так хотелось провести побольше времени вместе. И вот – пожалуйста! Я говорила, что не надо совсем заезжать в Измир – сразу лететь в Анталью, и все! Но муж не может обидеть мамочку. А мамочке кажется, что нас ее присутствие должно радовать. Я ему тут же сказала: поезжай с кем хочешь, но не с нами обеими. Если у тебя эдипов комплекс, живи и спи со своей мамочкой. На здоровье. Но без меня.

– Но… ты же ждешь ребенка, – нерешительно начала Айше, – и тебе придется как-то примириться с тем…

– О господи! И ты туда же! Я вчера хотела к тебе зайти, но тебя не было, а поговорить хоть с кем-нибудь было нужно, и я зашла к Сибел. Так она считает, что я ненормальная.

– Она что, так сказала? – удивилась Айше.

– Да нет, но это было видно по ее реакции. Подумаешь, свекровь хочет в Анталью, ну и что? Если любишь мужа – терпи все. А уж если у тебя от него ребенок, то сделай вид, что тебя как личности со своими желаниями и настроениями вообще нет. Нет и не было. При этом она все время помешивала в кастрюльке какую-то гадость – этот, как его, такой, как картошка, белый, а листья, как у петрушки и так пахнет…

Катя пыталась жестами и мимикой изобразить этот овощ, названия которого она не знала ни по-турецки, ни по-английски.

– А, сельдерей, наверно? Сельдерей! – догадалась Айше. – И что она с ним делала?

– Да черт ее знает! Сказала, что для какой-то особенной подливки к мясу этот… ваш сельдерей надо варить в молоке. Она и варила. Одновременно с двумя младшими дочками общалась и мне объясняла, как надо жить. Я тут же, как только чашка чая кончилась, от нее сбежала. Знаешь, я почему-то уверена, что муж ее не любит!

– Почему ты так думаешь? – удивилась Айше, знавшая, что Катя не только редко бывает в Турции, но и не слишком приглядывается к жизни соседей. Не говоря уже о том, что она почти ничего не понимает по-турецки. Кемаль тоже невольно напрягся, услышав нечто более интересное, чем рецепт приготовления сельдерея в молоке.

– Потому что нельзя любить пустоту! Ее же нет – она растворилась в муже и детях. Она стала… – Катя подбирала слова, чтобы поточнее выразить свою мысль, – стала… как воздух: она для них необходима, она делает все, они без нее умрут, задохнутся, – но разве можно любить воздух? Мы им дышим, пользуемся – и все! Скажете, я не права?

– Пожалуй, правы, – медленно, как бы раздумывая над ее словами сказал Кемаль. – Она… слишком старается, стремится к совершенству…

– И теряет при этом собственное лицо! Становится прозрачной, никакой! Ну уж от меня этого не дождутся! – Катя вернулась к собственной теме. – И ребенка я сама прекрасно выращу. У вас в Турции у женщин вообще искаженное представление о месте мужчины в их жизни. Вы преувеличиваете свою зависимость от мужей…

«Где-то я это сегодня уже слышал? А, Фатош – это она говорила что-то похожее: что всегда боялась остаться одна. И в результате оставалась. Как она сказала? «Привыкла быть содержанкой»… В этом доме можно создавать феминистский штаб – такие тут дамы подобрались… А история с Дениз – прямо для романа, расскажу Айше, пусть использует… Когда же эта русская даст нам поговорить? Или она так и будет сидеть и болтать весь вечер? Конечно, делать-то ей нечего! Муж-то в Анталье – с матерью…»

– …ваша Сибел, – продолжала свои рассуждения Катя, – на все готова ради мужа…

– Даже на придумывание ему алиби, в котором он не нуждается, – негромко сказал Кемаль по-турецки, обращаясь только к Айше.

– Так она из-за него это все затеяла? – тут же отозвалась Айше с вспыхнувшим интересом в огромных глазах. – Вы мне расскажете, да?..

– Потом, – коротко ответил он, надеясь, что этого слова русская еще не выучила.

Катя среагировала на другое слово – «алиби».

– Вы сказали «алиби»? Вы, наверно, по делу пришли, а я вам мешаю? Я пойду…

– Нет-нет, – не очень активно запротестовали Кемаль и хозяйка, чувствуя, что своим разговором на родном языке невольно намекнули ей, что пора бы… и Катя не поверила их протестам, но, судя по улыбке, не обиделась.

– Я пойду. Извините, что засиделась. Меня ввела в заблуждение голубая роза: я решила, что вы просто так зашли, в гости. Что вам Айше понравилась и вы за ней ухаживаете…

Она засмеялась.

– Вы случайно не Рыба по гороскопу? – спросил Кемаль.

– Рыба, а как вы узнали? – она смотрела на него, как ребенок на фокусника.

– У вас дар ясновидения и интуиция, что присуще всем Рыбам, – с видом знатока заявил Кемаль. – Можете мне поверить, я точно знаю. Вы должны слушать свой внутренний голос, – продолжал он, подражая профессиональным гадалкам, которых в основном видел в кино, – и он скажет вам скрытую от вашего рассудка правду… Госпожа Айше мне действительно понравилась, и я за ней ухаживаю, – переменив тон, открыто улыбнулся он. Пусть слышит! Без свидетеля это было бы значительно труднее произнести.

– Ну и полиция у вас в Турции! Даже знак Зодиака угадывает на расстоянии – без всяких документов. Скажите на прощание: вы уже знаете, кто убийца?

– Пока нет. Но я узнаю.

– А помните про наше пари? Если ее убили из-за молодости и красоты, то с вас причитается…

– Подарок вашему baby. Я помню.