– …и если теперь подвести итоги, то окажется, что знаем мы не намного больше, чем через пять минут после обнаружения трупа, – закончил свой подробный рассказ Кемаль.
Айше слушала, не перебивая, хотя несколько раз ей хотелось это сделать.
Но она дала себе слово не поддаваться первому порыву – о чем бы ни шла речь.
Нельзя жить так, как она делала это раньше: повинуясь каждому интуитивному движению сердца, говоря первое, что придет в голову, мало что планируя, кроме научной работы, почти ничего себе не запрещая и ничего не анализируя.
Так больше нельзя.
Сегодня был сложный день: разговор с братом об отказе от квартиры; хлопоты о мебели, которую надо куда-то пристроить на время ее отсутствия; неприятный тон владельца квартиры, которому совсем не улыбалось подыскивать новых жильцов накануне летнего сезона; телефонное объяснение с Октаем, который почему-то не желал принимать их размолвку всерьез и собирался перезвонить ей домой, чтобы объясниться еще раз… и все эти разговоры, в конце концов, заставили Айше задуматься о царящей в ее жизни путанице.
Как это она умудрилась так неправильно все устроить?
Ее квартирными и финансовыми вопросами занимается брат, и ей казалось настолько естественным, что он это делает, что она даже не знала номера телефона владельца своей квартиры и не помнила, как его зовут и когда полагается вносить арендную плату или продлевать контракт. Но разве у брата мало других забот? Не пора ли ей снизойти до такой прозы жизни и самой устраивать свои дела?
Ее личная жизнь тоже ни на что не похожа. Сама запуталась и Октая запутала.
Вела себя так, словно их брак – вопрос решенный, жила с ним, ходила в рестораны, ездила к морю, спала в одной постели… Теперь вдруг – почему? – оказалось, что замуж за него не хочется. Даже объясняться и встречаться не хочется. Почему? Не хочется – и все. А раньше хотелось… надо бы это все записать, только подробно и ничего не упуская: может, удастся разобраться в собственных чувствах…
«Не надо себя обманывать! Ты же подумала: может, получится глава для романа! Там же возникает похожая коллизия. Ладно, сейчас не до этого! Меня почему-то задевает это убийство – вот что надо хорошенько обдумать. Когда он уйдет, я сяду и запишу все, что меня эти три дня беспокоит, как я хотела сделать еще вчера. Хорошо, что он так дословно рассказывает: прямо все себе представить можно. Мне бы такую память… Хорошо, что я его не перебивала, когда хотела: хватит делать только то, что хочется…»
– Вам хотелось меня перебить, да? – Кемаль подумал, что лучше бы она сказала, о чем думала в те моменты его рассказа. Вдруг что-нибудь показалось ей странным или навело на какие-то мысли?
– Хотелось, – улыбнулась Айше. – Но я решила, что надо жить по правилам.
– То есть?
– Ну, я живу не так, как принято, и… в общем, это долго объяснять, но я сегодня пришла к выводу, что по общепринятым правилам жить проще. И буду теперь стараться. Вот, например: перебивать невежливо – и я не буду.
– И совершенно напрасно. Я же надеялся на вашу помощь.
– Какая от меня помощь? Это вчера я была главной подозреваемой и лжесвидетельницей, а сегодня?
– Ну, а все-таки, Айше, – Кемаль потянулся за сигаретой, – вы хотели что-то сказать два раза – что? Вдруг это важно?
– Разве два? Я не уверена… а когда именно, вы не помните? Нет, нет, – быстро остановила она Кемаля, – я сама попробую вспомнить… Да… Когда вы рассказывали, что Фатош призналась в этих звонках. Она не сказала, кому еще она звонила? Ведь у вас было трое свидетелей, нет, четверо: если считать Сибел и меня отдельно. Почему же только Мерием подняла шум?
– Послушайте, – удивился Кемаль, – а ведь это правда… Да! Интересно! Черт, почему я ее не спросил? Но я спрошу. Сейчас же, – он достал из кармана сотовый телефон и стал набирать номер. Подождал, пока ему ответят, но к телефону никто не подошел.
– Они, наверно, в ресторане ужинают, – сказала Айше, – сегодня пятница, они по выходным и по пятницам часто куда-нибудь ездят. «Выходят в свет», как Фатош это называет. А она точно сказала, что звонила не только Мерием?
– Точно. Как это я ее не спросил? Непростительная глупость!
– Да может, это и неважно, – попыталась утешить его Айше. – Просто мне почему-то в голову пришло.
– И правильно! А должно было прийти – мне. Но это мы выясним – чуть раньше, чуть позже, не важно. А второй раз…
– А второй раз я хотела переспросить вот что. Сибел так и сказала: «После шести я точно знала, где мой муж?» Именно «после шести»?
– Да, точно. А что в этом такого? Она же хотела ему алиби создать. А когда девушка была убита – не знала. Вот она и говорит вам: я видела девушку в шесть, живую и невредимую. А после шести у мужа все в порядке с алиби. Разве что-нибудь не так?
– Не так, – медленно проговорила Айше. – Я не понимаю, почему у Мехмета может быть алиби «после шести», а не до. Я же сама преподаватель, и мы работаем в одном университете. На разных факультетах, но это неважно… Так вот, я не понимаю, почему она волнуется. Днем его могут видеть десятки людей, у него лекции, семинары, перерывы между ними короткие. Нужно только посмотреть его расписание…
– Я посмотрел. Все идеально. Он никуда не отлучался из университета. Я думаю, та проблема в другом: у него в этот день по расписанию большое «окно», как вы говорите. Почти два часа. И ваша Сибел, скорее всего, об этом знает. И если она так рассчитывает свое время, как вы мне рассказывали, с точностью до секунды, то она вполне могла прикинуть…
– …что ее драгоценный Мехмет за два часа ухитрится добраться до дома, встретиться с любовницей, убить ее и вернуться в университет? Но это же абсурд! Он бы ни за что не успел: ни на машине, ни на такси, ни на автобусе. Он бы пробки учел и не стал рисковать.
– Вот именно. Я и говорю: только она со своей… ненормальной точностью могла такое вообразить. Она же не знала, что во время «окна» он провел консультацию с одним аспирантом, встретился с двумя коллегами, посидел в кафетерии с другими коллегами. Словом, он вне подозрений, но она на это не надеялась. И защитила его, как могла.
– Интересно, зачем? – прищурилась Айше и взяла в руки хрустальную розу. – Она что же…? Неужели она знала, что у него есть любовница? Или была? Может, она вообще ее на фото узнала?! Да нет, быть не может!
– Почему? – Кемаль смотрел, как она осторожно вертит в руках хрупкий цветок, и ему было приятно, что ей нравится его подарок. – Почему «быть не может», Айше?
– Но она же с ним живет! И собирается жить всю жизнь! Как же она может, если знает? Или подозревает?!
– И, по-моему, не только в измене, но и в убийстве, – продолжил ее возмущенную тираду Кемаль. – И, поверьте мне, в ее поведении нет ничего удивительного. Она любит мужа и готова для него на все. И ей все равно, убийца он или нет. И, кстати, то же самое я вам только что рассказывал о господине Орхане: он откровенно заявил, что предпочел бы, чтобы Фатош была убийцей, но не изменяла ему. Любовь – что поделаешь!
– Ну, я не знаю… я бы так не смогла. Да когда я только заподозрила, что Октай что-то знает об этой истории и скрывает от меня… я… я сразу же… – она остановилась. Ей не хотелось говорить об Октае и о своих собственных чувствах, пока она в них не разобралась сама.
– Я должен вам сказать, – отведя глаза в сторону, немного напряженно проговорил Кемаль, – что господин доктор абсолютно вне подозрений. У него такое же прекрасное алиби, как у господина Мехмета: во время убийства он оперировал. Я вообще не понимаю, чего он так испугался: видимо, все-таки из-за вас. Зная ваш… максимализм, он… и потом, он же не знал, когда ее убили: боялся попасть под подозрение, а ему, с его репутацией, ни к чему быть замешанным в убийстве. Газетчики – это такой народ… не отмоешься. А ему скандал вокруг его имени совсем не нужен. Короче говоря, тут такой парадокс: его испуг скорее свидетельствует о его невиновности, чем о какой-либо связи с этой историей. Потому что, если бы он что-то знал заранее об убийстве, он себя не выдал бы так глупо. Тем более что у людей вроде Мехмета, Октая или вас всегда найдется алиби – вы же в своих конторах на виду у кучи народа, вас всегда кто-то где-то только что видел, вы пять минут назад были здесь, минуту назад вышли…
– Вы хотите сказать… – Айше покрутила розу, наблюдая, как искрится на ней, преломляясь, свет от люстры, – что все эти алиби ничего не стоят?
– Для полиции – ничего или почти ничего. А для суда и адвокатов – стоят, конечно. Но ваша Сибел, как всегда, рассчитала верно: лучше придумать мужу алиби понадежней, чем пребывание в университете. Если бы мы проверяли не по горячим следам, а дня через два-три, никто вообще бы не вспомнил, в какой именно день господин Мехмет консультировал аспиранта или сидел в кафетерии. У господина доктора, правда, не подкопаешься: плановая операция, дата и время официально зафиксированы…
– А телефон? Откуда все-таки он взялся в этой папке?
– Знаете, госпожа Айше, по-моему, мы с вами вчера слишком поддались эмоциям. Скорее всего, этот листочек попал в папку совершенно случайно, и я, похоже, понимаю, как и откуда. Папка-то принадлежит господину Мехмету, а у него в столе… даже не беспорядок, а такой хаос, что там любая бумажка может попасть куда угодно. Зачем его подружка записала номер господина Октая – этого я не знаю, но на листочке обнаружены только ее отпечатки. Больше ничьих нет. Она могла оставить этот листочек у Мехмета, а из его рабочего стола он мог запросто попасть в любую папку, которую он отнес домой. Вот и все. И никто не лжет, что листочка не видел, не обратили внимания, да и все. Ни Сибел, ни сам Мехмет, ни ваш брат. И вы бы его не заметили, если бы у вас сумочка была побольше и папка бы не упала.
– Ну да, правильно, – как-то грустно сказала Айше. – Похоже на правду. Но тогда получается, что никакой связи между убийством и нашим домом нет. Кроме, конечно, того, что Октай и Мехмет ее знали и ничего не сказали. Правильно?
– Мой начальник очень на этом настаивает. И это наводит на мысли, что связь таки есть. Но вряд ли мне позволят до нее докопаться. Я же не независимый частный детектив. А если я – или мы с вами вместе – до чего-то и додумаемся, то ведь это еще надо подкрепить доказательствами, а кто будет проводить лишние экспертизы, обыски, дополнительные допросы, снимать отпечатки… – Кемаль махнул рукой. – Так что дело зашло в тупик. И там оно и останется, в числе нераскрытых преступлений. А для вида потерзают этих рабочих со стройки, ее соседей по убогому дому, а серьезных людей оставят в покое. Так часто бывает.
– Серьезных людей… да, – вздохнула Айше, – очень серьезных и солидных. Скажите, – вдруг взглянула она на него, – если бы о вас, о ваших успехах написали в газете, что бы вы сделали?
– То есть как – что? – растерялся от неожиданности Кемаль. – Это снова какой-то тест? Что бы я сделал? Ничего. Пожалел бы только, что матери нет в живых; ей было бы приятно иметь такую газету и всем показывать. Ну, сестре бы позвонил, похвастался… Что еще? Купил бы две такие газеты: себе и сестре, нет, три: одну племянник таскал бы в школу, он любит меня демонстрировать одноклассникам, особенно в форме. А что я, по-вашему, должен был сделать?
– То, что вы сказали. Каждый нормальный человек так бы и поступил. Когда напечатали мою первую статью, например, я тут же позвонила брату – похвасталась. И двум подругам. Разве это не естественно? Рассказывать об этом близким? Тем более, если о вас пишут что-то хорошее…
– Думаю, естественно. А почему вы вдруг спросили?
– Из-за Октая. Я не читаю газет. Никогда. И телевизор не смотрю.
– А у вас, кажется, его и нет? – удивленно огляделся Кемаль. – И в кабинете нет, насколько я помню?
– Нет. У меня раньше был, но я его отдала брату для дачи, мне он все равно не нужен. Я только пыль с него вытирала, и все. Но дело не в этом. Об Октае, оказывается, часто пишут в газетах, а он мне ни слова. Это нормально, по-вашему?
Кемаль опустил глаза, чтобы не сразу встретиться с ней взглядом. И увидел тапочки.
Те, которые он надел, войдя в квартиру. «Я сижу здесь, поздно вечером, в его тапочках, наедине с его любимой… Стыдно говорить о нем плохо. Хотя она этого хочет. Чтобы не ей одной плохо о нем думать? Чтобы оправдаться? Я не буду ей помогать, – решил он. – Если она хочет его бросить, пусть бросает сама, без моей помощи!»
– Вы слишком строги, дорогая Айше, – чуть более любезно, чем нужно, сказал он, насмотревшись на тапочки. – Это может быть скромность, или излишняя гордость, или желание вас потом удивить – в любом случае, ничего плохого в этом нет.
– Нет? – переспросила она. – А по-моему, с близкими надо делиться всем. Если это действительно близкие. А удивлять и… набивать себе цену можно, когда имеешь дело с посторонними.
– Вы очень строги, – повторил Кемаль, потому что ничего другого в голову не приходило. – К литературным персонажам вы более снисходительны. Даже к убийцам.
– Пожалуй, – улыбнулась Айше. – Мне этот убийца – мой, литературный – покоя не дает. Никак финал не придумывается. А мне обязательно нужна последняя фраза. Без нее не пишется.
– Последняя? Почему последняя?
– Не знаю почему. Но когда я пишу статьи, или лекции, или теперь вот роман, я должна сразу придумать первую и последнюю фразу. Тогда я знаю, к чему мне надо вести текст. Или сюжет. А пока последней фразы нет – все как в тумане. Не работается. Поэтому с убийцей что-то надо решать. Простить? Убить? Отдать полиции?
– А как ваш роман называется? Или вы последнюю фразу придумываете сначала, а название в конце?
– Точно, угадали! – Айше оживилась, заговорив на интересную для нее тему, и Кемаль снова с удовольствием отметил, как меняет ее воодушевление и улыбка. – Я сначала о названии и не думала, это ведь не главное, правда? Если книга удалась, любое название оправдано. Это я вам как литературовед говорю. Мои коллеги придумывают сотни объяснений и истолкований самым примитивным названиям, которые некоторые авторы, по-моему, дают просто так. А для детективов вообще оптимальный вариант названия – коммерческий. Чтобы сразу было ясно: это детектив. Для моего подошло бы что-нибудь вроде «Убийство на загородной вилле». Но я такие названия терпеть не могу!
– И как же вы его назовете?
– Не знаю. Если исходить из основной идеи, то надо назвать «Причины и следствия». Пока это у меня рабочий вариант. Потому что преступление – это же всегда следствие каких-то сложно переплетающихся событий и поступков, но оно в то же время само порождает самые разные следствия в жизни тех, кого оно касается. Получается такая цепочка из причин и следствий: если одного звена не увидите, ничего не поймете. У меня, например, убийца сама была жертвой преступления, потом решилась на убийство, а потом оказалась убитой – другим, вернее другой, убийцей, по другим причинам.
– И эту вторую убийцу вы не хотите наказывать?
– Хочу. Но пока не знаю – как. Это потом как-нибудь само собой придумается. Жаль только, что последняя фраза от этого зависит. Без нее мне труднее думать. А может быть, символически назову – что-нибудь про перелетных птиц… у меня там есть, вернее, будут всякие такие мотивы… ну, чтобы был не только детектив, но и роман, беллетристика. Впрочем, это всё не о том… мне бы…
Она замолчала.
Подумала, что надо бы наконец сделать то, что собиралась: взять чистый лист бумаги и записать. Что именно? Разные слова и фразы, которые, может быть, собравшись вместе, подскажут ей, почему она третий день живет в страхе. Ей же всегда лучше думалось над листом бумаги с ручкой в руке.
Она это и хотела сказать: «Мне бы взять лист бумаги и ручку, и мысли станут превращаться в слова, а слова подсказывать новые мысли, и текст станет появляться как бы сам собой, словно он уже где-то существует, а мне надо его только записать».
Но она ничего не сказала. Гостю не следует знать, что ей больше всего хотелось бы сейчас остаться одной, сесть за стол и начать прислушиваться к этому, где-то существующему тексту. И писать слова на чистой бумаге. И вспомнить эту последнюю фразу, которую она как будто забыла. И строчка за строчкой продвигаться вглубь сюжета, в котором запутались ее персонажи. А на отдельном листочке записать… что?… да все!.. начиная со сказанного братом: «Обычно она глупостей не делает». О ком это было? Почему так запомнилось? Обязательно надо будет вспомнить и все записать. И проанализировать.
«Хотя какой из меня аналитик? В себе-то разобраться и то не могу. Но надо попробовать. Вспомнить формальную логику, в конце концов. Силлогизмы, посылки…»
– Интересно, о чем вы думаете? – донесся до нее вопрос Кемаля. – О романе? Я, наверное, пойду, чтобы вам не мешать? Уже поздно.
– Нет-нет! Вы должны мне помочь! Вам может показаться глупым, но я хочу кое в чем разобраться. Иначе не успокоюсь и не смогу спокойно писать свою книгу. Если бы у меня была ваша память…
– Что бы вы сделали? Вы хотите разобраться в нашем убийстве? Боюсь, что…
– Да, я понимаю. Конечно, мне это не под силу, я и не претендую. Просто кое-что должно встать на свои места. Вы же сами видите, что происходит: весь дом словно с ума сошел. Как будто это убийство касается всех и каждого. И кое-что уже прояснилось, как, например, поведение Мерием или звонки Фатош. А кое-что нет. И если я все запишу, обдумаю и пойму причины тех или иных слов и поступков, пойму, что они никакого отношения к убийству не имеют, я успокоюсь и, скорее всего, забуду про эту Аксу. Даже если не выяснится, кто и почему ее убил.
– Мне кажется, я понимаю, чего вы хотите, – сказал Кемаль. – Вам нужно убедиться, что ваши друзья в этом не замешаны, да? А они совершают необъяснимые поступки, и вы думаете, что они в чем-то виноваты.
– Да, вы можете это так сформулировать. Но главное: я хочу покоя. Просто, эгоистично и обыкновенно. Самого примитивного покоя. А меня выводят из себя какие-то мелочи… Зачем, например, Сибел послала Мустафе этот контракт на покупку квартиры?
– А почему бы нет? Она же объяснила, что это было срочно. И она не знала в тот момент, где произошло убийство – вот и жила по своему собственному плану. Да и когда узнала – не передумала.
– А почему она не составила нормальный контракт? Я вчера ее спросила – помните? И мне не понравилась ее реакция. Не знаю чем. Или эти звонки Фатош – кому еще она звонила? Как она вообще узнала, кому звонить, а?
– От вас, – улыбнулся Кемаль. – Вы ей по телефону сказали, что госпожа Мерием видела девушку около квартиры Дениз.
– Вот видите! Я же говорю: надо все записать. Вы-то все помните, а я нет. Пойдемте.
Она встала, и Кемаль понял, что она направляется в кабинет.
В коридоре она вдруг резко остановилась, и Кемаль, не успевший замедлить шаг, оказался так близко от нее… так головокружительно близко, что почувствовал не только запах ее духов, но и волос, и кожи, и ему захотелось задержать дыхание, чтобы этот запах остался с ним навсегда. Вдохнуть этот запах и не дышать…
– Разве я сказала Фатош, что есть другие свидетели? Что я сама свидетель? Мне-то она не звонила.
– Вы ей сказали, что у вас сидит полицейский. Она могла побояться. Насчет госпожи Фатош я все выясню, непременно. А что еще вас беспокоит? – спросил он уже скрывшуюся в кабинете Айше. Кажется, она и не заметила их мгновенной, краткой близости. Жаль.
В кабинете вспыхнул свет, и Кемаль с удивлением уставился на царивший здесь сегодня беспорядок. Книги, вчера стоявшие на полках, были сложены в стопки прямо на полу; в углу стояла большая картонная коробка, до половины заполненная какими-то вещами – свертками, коробочками, папками. Там же, в коробке, лежала подушка с вышитой голубой розой.
– Любуетесь на беспорядок? – Айше повернулась к нему, хотя собиралась сесть за стол и уже держала в руке неизвестно откуда взявшийся чистый лист бумаги. – Готовлюсь к отъезду. За сегодняшний день столько дел устроила – ужас! Договорилась с подругой, что она возьмет часть мебели и вещей, заказала на понедельник машину, чтобы их перевезти, от квартиры отказалась… И надо ее освободить как можно скорее, иначе хозяин не вернет мне деньги, которые я вносила как залог – на случай ремонта или еще чего-нибудь.
– Почему же он их вам не вернет? Разве квартира в плохом состоянии?
– В нормальном. Но он, естественно, недоволен моим неожиданным отъездом, ему теперь новых жильцов искать надо. Он и сказал, что если я не освобожу квартиру немедленно, то он эти деньги оставит себе как компенсацию. Но это неважно. Все равно надо упаковываться и готовиться к поездке – какая разница когда?
– Где же вы будете жить? Вы же говорили, что поедете в Англию через два месяца?
– У брата, наверное. Или у подруги: она актриса, ей скоро надо на съемки уезжать. Будет пустая квартира. Не знаю только, как с книгами поступить: они на даче отсыреют, у моих друзей дом прямо у моря. А брат на меня злится и не хочет, как он сказал, захламлять квартиру.
– Если хотите… – Кемаль был рад возможности чем-нибудь ей помочь. К тому же появлялась надежда, что потом, когда-нибудь, пусть через год – когда угодно, но она снова появится в его жизни, эта приятная женщина с голубыми глазами и независимым характером. – Я мог бы отвезти их к себе, у меня полно места. Одна комната вообще пустая… или – знаете что? А давайте я сниму вашу квартиру! Хозяин вернет вам деньги, а книги вы прямо здесь и оставите. И еще что хотите: у меня совсем немного мебели.
«И я буду ждать вас, и вспоминать, как вы сидели за этим столом, и носили чай из кухни, и смотрели в окно в гостиной…»
– Но… Зачем вам создавать себе такие сложности? Переезжать ведь так непросто. И как же тогда ваша квартира – вы собираетесь платить за обе?
– Нет-нет, – горячо запротестовал Кемаль, хотя знал, что, скорее всего, месяц или два так и придется делать, и в его бюджете может образоваться существенная дыра. – Я договорюсь с владельцем. У меня как раз контракт кончается, – солгал он, – в общем, это мои проблемы. Вы согласны? Давайте сейчас же позвоним вашему хозяину. Мне очень нравится эта квартира, она мне идеально подходит, и район у вас приятный, и на работу мне отсюда ближе…
– Уговорили, – засмеялась Айше. – Если уж вы так хотите… И вы правда позволите мне оставить книги? Это было бы прекрасно! Книги так тяжело перевозить – просто ужас!
– Звоните владельцу квартиры. Немедленно. И вам не нужно будет быстро переезжать.
– Ну уж нет! Не считайте меня глупее, чем я есть. Если я не перееду, то вам придется остаться на старой квартире и платить за обе. Этого еще не хватало! Разумеется, я перееду. Скорее к подруге, чем к брату, но это не важно.
– А за что ваш брат на вас сердится?
– Ему очень хочется выдать меня замуж. И желательно за человека богатого. Я его не виню, это понятно: он привык обо мне заботиться, а мы всегда были бедны, и его забота обычно превращалась в мысль о деньгах – как меня одеть, накормить, заплатить за мое содержание. Он так рассчитывал на доктора Октая, а я… ну, вы сами знаете.
– А вы уверены, что поступаете правильно? – глядя в сторону, спросил Кемаль. – Поспешные решения, знаете ли, ни к чему хорошему…
– Да перестаньте, – отмахнулась от его слов Айше. На пальце сверкнул бриллиант. «Знаете, сколько в нем карат?» – вспомнилось Кемалю.
– Ну, вы все-таки подумайте и не торопитесь отсылать кольцо. В этой истории господин Октай…
– Кольцо? – не поняла она. – Ах, да, я и не подумала. Конечно! Надо будет отослать. Оно, наверное, безумно дорогое? Представляете, я про него забыла!
– Значит, ваш сосед-ювелир – гениальный психолог, – засмеялся Кемаль. – Он мне так и сказал, что вы про кольцо забыли.
– Когда это он вам мог сказать? – подозрительно посмотрела на него Айше. – Вы мне не весь разговор пересказали, да?
– Почти весь. Просто кое-что совершенно не относилось к делу. Господин Орхан воображает себя этаким Казановой и знатоком женщин. Честно говоря, от некоторых его… откровений я вас избавил.
– А почему вы говорили о моем кольце? И вообще обо мне? Какое ему дело…
– …до вашей личной жизни? Не волнуйтесь, он не сказал ничего плохого. Наоборот. Комплимент вам сделал: мол, редкая женщина забывает о таком кольце. А в кольцах он разбирается. И считает, что в тех, кто их носит, тоже. Вот, собственно, и все. Могу еще раз рассказать все дословно, хотите? – он посмотрел на Айше честными улыбающимися глазами, и она не смогла не улыбнуться в ответ.
– Да ладно, не надо. Просто не люблю, когда меня обсуждают за моей спиной. Будем звонить насчет квартиры? Сейчас я найду телефон владельца.
Она пошла в прихожую и принялась рыться в сумочке.
«Куда делся этот номер? Я звонила брату с кафедры, куда я его записала? Черт! Он же у меня в записной книжке должен быть. Мустафа то же самое сказал – дословно: зачем ты записываешь, если он у тебя в записной книжке? А я говорю: так книжка-то дома! А он… Ладно. Нечего вспоминать дословно – до-слов-но, привязалось словечко. Разговоры все надо потом восстановить – до-слов-но. С Сибел, с Фатош, еще с кем? С Кемалем? О чем? О сумочке? Что-то было о сумке. Насчет той папки? Нет… Вот он, телефон. В записной книжке, правильно…»
– Вот, звоните. Или давайте лучше я. Между прочим, вы даже не спросили, сколько я плачу за квартиру. Вам что – все равно?
– Конечно, нет. Но я знаю, сколько госпожа Фатош платит за квартиру Дениз, а они у вас одинаковые.
– Это она вам сказала? – Айше снова бросила на него испытующий, полный подозрения взгляд.
– Я увидел в компьютере суммы, которые снимала госпожа Фатош, и догадался. И о своей догадке, как вы правильно подозреваете, вам не сказал. Но я и сам об этом почти забыл, пока вы не спросили о квартплате, так что не обижайтесь. Все, что касается детектива, я вам сообщил.
– Извините меня, – смутилась Айше, – я вообще не имею права чего-то требовать. Даже не знаю, почему я так с вами разговариваю, господин Кемаль. Мне, честное слово, очень неловко.
Не дав ему ничего ответить, она пошла к телефону и быстро набрала номер. Послушав несколько секунд, она размеренно и четко заговорила, и Кемаль понял, что это текст для автоответчика:
– Господин Хасан, это Айше Демирли. Я хотела бы познакомить вас с человеком, который снимет мою квартиру, как только я ее освобожу. Господин Кемаль позвонит вам завтра.
– Ну вот, – повернулась она к Кемалю, – запишите номер и договаривайтесь. Думаю, он согласится – почему бы нет?
– Надеюсь…
Он говорил еще какие-то слова про квартиру, про книги, еще про что-то, но Айше его уже не слышала. Ее мучило слово «дословно» в сочетании с воспоминаниями о каких-то диалогах.
«Надо начать с самого начала… С того, как Сибел позвонила мне? Нет, это мы с Кемалем восстанавливали, я тогда весь разговор вспомнила. Кажется. А потом? Потом я пошла к ней… Он сказал: он не сообщил мне того, что не имеет отношения к убийству. И я ему не сказала. Того, что не имеет отношения… Про что мы с ней говорили? Я ела шпинат… кофе пила… наверно, мы какие-то слова говорили… не могли не говорить… Про мои очки что-то, про Октая, про… что еще? Минус четыре – про зубки у малышки… про какую-то помаду, еще ерунду какую-то. Я никогда не вспомню это дословно. Да и не надо, наверное. Или надо? Кемаль сам и то не все вспоминает. Только имеющее отношение. А не про… Казанову старого. Лолита, – возникло откуда-то по странной ассоциации с любвеобильным старцем литературное имя. – Что было про Лолиту? Кемаль вчера сказал… ну да, про Мелиссу, глупость какая…»
Она замерла, боясь потерять вдруг мелькнувшую мысль: так из пальцев ускользают слишком короткие ниточки, не желая связываться в узелок. Их надо держать очень аккуратно. Если не хочешь упустить. А они ускользают, как живые. Главное – сосредоточиться, замереть, не отвлекаться на другие движения и жесты. Ничего не слушать, не говорить. И узелок завяжется. Потому что ниточки она поймала.
– Я… знаете, господин Кемаль, я должна все это вспомнить сама. Одна. Я вам все потом расскажу. Но… – она улыбнулась, словно прося прощения, – вы все равно мне не поможете: я хочу вспомнить разговоры, которых вы не слышали. Я запишу и потом покажу вам. Непременно.
«Если решу, что убийцу надо отдать полиции. А если нет… если нет? Если то, что я думаю, правда… Кто же из них? Или оба? Господи, вот ужас-то… Как бы его спросить, что у нее было в сумочке? Вдруг я не точно помню? Он же мне в ресторане говорил… Нет, нельзя ничего спрашивать. Он может догадаться. Хотя – как? Только я знаю… только я. Мне и решать».
Ей так хотелось скорее остаться одной, что она вся напряглась, чтобы это нетерпение не бросалось в глаза. Чтобы он ничего не заметил, этот приятный полицейский.
Разговаривать, как всегда; улыбнуться. Хорошо.
Поблагодарить за розу. И за торт. Еще что-нибудь любезное добавить…
– …своего сыщика я назову Кемаль. В вашу честь. Можно? Правда, он не полицейский, но расследование приходится вести ему…
Еще раз попрощаться. Поблагодарить за книги – столько хлопот с переездом… Вашу розу я возьму с собой, она маленькая… Спасибо… Всего доброго… Да-да, до встречи. Обязательно увидимся… Улыбнуться… Все!
Закрыть дверь.
Лист бумаги почему-то не сразу попался Айше на глаза. Хотя она была уверена, что его доставала. Конечно, доставала – вот он, лежит прямо на середине стола.
Она помедлила: писать не хотелось.
Ей казалось, она будет долго мучиться над этим листом, испишет его целиком, и будет анализировать написанное, и искать разгадку ребуса, пользуясь наполовину забытыми правилами формальной логики. Как это там было: «Один критянин сказал: “Все критяне лжецы”»?.. В детективном романе так бы и было. А что в действительности? Ничего не нужно анализировать, не нужно даже много писать, не будет этой интеллектуальной игры и радости от найденных ответов на все эти «кто? где? когда?».
«Я все-таки запишу, – решила Айше. – Вдруг мне все это кажется? В любом случае, я не угадаю, кто из них это сделал. Придется пойти и спросить. Значит, мне нужны факты – а где они? Запишу хоть эти фразы. И завтра с утра все выясню. Не убьют же они меня… «И меня» – надо было так сказать. Сказать?» – она заметила, что и правда говорит вслух – не громко, но все же… Хватит!
Значит так: с чего это все началось?
Сибел про девушку в подъезде: она красила губы… странно так, без зеркала, как будто на ощупь. Я еще подумала, что сто лет не покупала себе губной помады.
Кажется, так она и сказала. Во всяком случае, если не слова, то смысл такой.
Дальше: в сумочке у девушки никакой помады не было.
Сибел фантазирует? Возможно, если учесть, что никакой девушки она в подъезде не видела. Но и в этом случае то, что она не покупала себе помады, наверняка правда. Зачем она придумала эту подробность: для убедительности? Или для правдоподобия? И мне ведь предложила воспользоваться этой ассоциацией.
А что сказала Мелисса? Попробуй дословно – это же было сегодня!
Мелисса про помаду: она в детской в ящике с игрушками валялась… Мама никогда губы не красит, зачем ей? Я думала… гости забыли, а малышка в детскую утащила… во вторник или в среду.
Могла это быть помада из сумочки той девушки? Почему абсурд? Ведь и листочек с телефоном попал в мою сумочку из папки Мехмета – то есть из их квартиры. Сибел наверняка что-то знает и скрывает! Сама-то она, разумеется, не убийца, а ее муж?
Катя: ребенок звал маму, а она не отвечала…
Эрим: Газель плакала, потому что опоздал школьный автобус…
Сибел всегда провожает и мужа, и дочерей и машет им рукой с балкона. А в тот день не проводила Газель… Где же она была?
Катя: я звонила Сибел днем, ее не было дома.
И все видели женщину с собакой, женщину с кошкой, женщину с коляской – на них никто не обращает внимания, никто не задумывается, куда они пошли: ходят туда-сюда и всё, гуляют. К ним местные жители привыкли, поэтому их никто не замечает… У Агаты Кристи так получалось, кажется, с почтальонами, разносчиками овощей, какими-то торговцами.
У Мехмета алиби, но настоящее ли?
Кемаль прав: в университете легко укрыться, если ты там каждый день бываешь. Но… но зачем ему убивать ее здесь – так далеко от университета и так близко от дома? Чтобы ему помогла жена?
Катя: она ради него на все готова.
Брат: обычно она глупостей не делает.
Кемаль: она создает мужу алиби.
Мужу? Или себе?
Айше повернула лист на другую сторону и стала быстро, иногда сокращая слова, писать то, что должно будет стать последней главой ее первого романа.