…Маленькая, побольше, большая.

Маленькая, побольше, большая. Маленькая, побольше…

Махровое полотенце – в сторону, отдельно.

Чистое, чуть влажное, пахнущее свежестью, морем и хорошим стиральным порошком белье быстро превращалось из бесформенной бело-розовой кучи, сваленной на диван, в аккуратные, имеющие четкие очертания стопки.

Маленькая футболка, побольше, побольше, совсем большая – мужская; носки – отдельно; нижнее белье отдельно, но опять: маленькие трусики, побольше, побольше…

Руки Сибел мелькали как заведенные, причем видно было, что она почти не задумывается над тем, что делает. Айше следила за ней, как завороженная: так следят за руками фокусника или дирижера. Ничего не понимая в их исполненных неизвестного непосвященным смысла жестах.

– …я всегда сначала разбираю все белье по группам, – доносился до нее безмятежный, слегка монотонный голос подруги, – отбираю то, что не надо гладить, и раскладываю все так, чтобы потом можно было сразу относить в определенный шкаф…

Айше не вслушивалась, лишь машинально отмечала слова, которые не стала бы употреблять обыкновенная домохозяйка – не математик.

«По группам» – разве так говорят о белье?

«Определенный» – тоже странновато звучит…

Пассы, которые Сибел проделывала руками, отвлекали Айше от главной мысли, с которой она, едва дождавшись отъезда Мехмета со старшими дочерьми («По субботам он непременно возит Мелиссу и Газель в парк!» – хорошо, что вспомнилась эта фраза Сибел), спустилась к соседке.

Как начать разговор? Спросить ли прямо? Или расставить какую-нибудь ловушку, чтобы… чтобы – что? Чтобы Сибел выдала – себя или мужа? Но она этого не сделает. Айше не профессиональный психолог и не следователь – ей не подобрать нужных слов. Да и факты – какие у нее факты?!

Сибел продолжала сортировать белье, и Айше казалось, что у нее сейчас голова пойдет кругом от этих быстрых, точных, однообразных движений.

Маленькие колготки, побольше, побольше.

Крошечное платьице, побольше, побольше.

Точные, однообразные движения. Спокойные доброжелательные глаза.

Движения слишком точные, глаза слишком спокойные. Она бы не вышла тогда на лестницу, ни за что бы не вышла, не стала бы терять драгоценные минуты, если бы не…

…Айше снова вспомнила свой утренний телефонный разговор.

Она проснулась рано, непривычно рано для субботы, особенно после вчерашнего полуночного сидения над листом бумаги. Прилично ли позвонить Фатош? Нет, надо дождаться хотя бы девяти утра, а то неудобно. Это оказалось нелегким делом – провести почти полтора часа, не зная, куда себя деть.

Она позавтракала и даже сделала кое-какие хозяйственные дела: погладила, вытерла пыль в гостиной, запустила стиральную машину. На этом ее энергия иссякла, и она уселась с сигаретой и чашкой кофе перед своим любимым пейзажем за окном. Но сегодня глаза тянуло, как магнитом, к циферблату и стрелкам.

Без десяти девять; без пяти; пять минут десятого – все, уже можно!

Несколько бесконечно долгих гудков, чуть хриплый сонный голос Фатош, несколько вымученных необходимых извинений – и вот уже можно задать тот самый вопрос:

– Скажите, пожалуйста, Фатош, кому вы еще звонили позавчера вечером? Это очень важно! Меня господин Кемаль просил позвонить…

Она путано и подробно оправдывалась, полагая, что собеседнице будет неприятна ее излишняя информированность. Наверное, не очень радостно узнавать, что всем соседям известно, как ты по-идиотски изображала из себя задушенную девушку.

Но ничего не поделаешь: не станет она ждать, пока все вопросы задаст Кемаль, а потом перескажет ей то, что посчитает нужным. Не станет и все!

Потому что если то, до чего она додумалась вчера вечером, правда – то ей надо бежать отсюда, уехать куда-нибудь и никогда уже не вести с Кемалем долгие беседы… И вообще, с ним не встречаться – только оставить написанную ночью записку.

Выяснить все как можно скорее и уехать. Не возвращаться в этот дом, где живет убийца.

Если это убийца…

Вопреки ее ожиданиям, Фатош отреагировала на вопрос Айше совершенно спокойно – так сытая кошка не обращает внимания на прыгающего рядом воробья. Зачем он ей? Она и так счастлива.

– Когда этот полицейский ушел, я вышла с собакой. Нарочно, чтобы узнать, в чем дело. Думала, кто-нибудь что-нибудь да знает. Как всегда у нас. Ты уже в курсе про меня и Дениз?.. Да не извиняйся, я так и знала, что он тебе все расскажет. И хорошо! Больше не хочу ничего скрывать! Короче говоря, про эту девицу я сразу, в первый же день, подумала: вдруг она бывала у Дениз на этих ее вечеринках? И забеспокоилась: мало ли что, зачем ее полиция ищет? И Дениз дома не ночевала, и я не знала, где она, и волновалась. А при муже у твоего Кемаля ничего спрашивать не стала… Ну, и вышла с собакой. Тут минут через пять и Сибел с коляской вышла, мы вместе к тому дому пошли – не нарочно, конечно, мы же не знали, что там случилось, просто все равно ведь, куда идти. Идем, обсуждаем: к ней тоже полицейский заходил, про девушку спрашивал, фото показывал. Но, она говорит, я на него краем глаза глянула да дверь захлопнула, некогда мне, ребенок заплакал… А сейчас, говорит, думаю, вдруг я ее видела, кого-то мне она напоминает. Надо, говорит, вспомнить, подумать… А там полиция, дом оцеплен, подходить не разрешают, что случилось – не говорят… А вечером ты мне про Мерием сказала, что якобы эта девица к Дениз заходила… ну я и… Считаешь меня дурой, да?… Да ладно, я и сама считаю! Позвонила нашей старушке, пугнула ее – и про Сибел вспомнила. Вдруг она тоже решит в свидетельницы податься? Я и ей позвонила и говорю, загробным таким голосом: «Не надо ничего вспоминать. Не видела ты меня!», ну и все в этом роде. Сейчас рассказываю – самой смешно…

Смешно. Очень смешно.

Маленькая кофточка, побольше, побольше. Отдельно – носочки.

Кухонное полотенце.

Школьные воротнички – раз, два – в отдельную стопку.

И она – она-то? – вышла спросить соседок, о чем у них разговор на лестнице? Да быть не может! Но дело даже не в этом.

Допустим, вышла – например, намекнуть, что они говорят слишком громко, а у нее спит ребенок. Но, узнав, о чем речь, почему же она не сказала, что и ей тоже кто-то звонил, как и Мерием? Она-то не из тех, кто поверит в звонки с того света хоть на долю секунды. Мерием и та, опомнившись, стала рассуждать вполне реалистично. Правда, заподозрила не того. Не ту.

А Сибел? Почему она промолчала? Не поняла, о чем говорят? Хорошо, пусть она не разобралась в деталях, но что упоминаются какие-то странные телефонные звонки – этого она не могла не услышать. И промолчала. Не сказала, что ей тоже грозили с того света – почему?

Она не побоялась наговорить кучу лжи ей, своей лучшей подруге; она не утаила ни единой подробности, когда пришлось-таки объясняться с Кемалем и пусть с удивлением, но отвечать на вопросы Айше о контракте. Она быстро нашлась, когда Кемаль озадачил ее своим вопросом о лжи. А тогда, когда, казалось бы, самым безобидным было признаться, что тебе тоже кто-то звонил, она ничего никому не сказала.

Не сочла нужным опускаться до сплетниц-соседок, до истерички Мерием? Не придала значения чьей-то глупой шутке? Подумала, что кто-то ошибся номером? Но тем больше причин сказать об этом! Или она, Айше, судит по себе? Даже если Сибел, закрутившись в своей нескончаемой веренице дел (сельдерей в молоке, помидоры на терке, прищепки на веревке!), забыла об этом неинтересном ей звонке, то, услышав разговор, должна была вспомнить. И как-то отреагировать.

«А почему я решила, что она не отреагировала? Может, она в лице переменилась или еще что-нибудь. Не спрашивать же Фатош. Сибел совсем другая, не такая, как я. Она могла понять, о чем речь, и промолчать, к примеру, потому, что ей надо было сначала все обдумать. А не говорить первое, что придет в голову. Вдруг этот звонок напугал ее сильнее, чем я думаю, и, узнав, что он был не единственный, она испугалась еще больше? Или, наоборот, почувствовала облегчение? Или стала все методично раскладывать на логические полочки… потому что эти звонки, конечно, не влезают ни в какие рамки. Кто же мог ожидать, что Фатош способна на такие фокусы?.. Ожидать? А все остальное, выходит дело, она ожидала? Кроме первого визита Кемаля, когда она тоже побыстрее захлопнула дверь. Чтобы от него избавиться и не наговорить лишнего? А все остальное? Если все, кроме этого звонка, она ожидала и спланировала сама…»

Айше чувствовала, что сейчас потеряет нить рассуждений. Какие уж тут словесные ловушки! Сибел ей не поймать.

Только если удар будет совсем неожиданным, как этот дурацкий телефонный звонок.

– Ты сама все это спланировала? Или Мехмет тоже в курсе дела?

Руки с маленькой бело-розовой наволочкой застыли в воздухе.

На секунду, не дольше. Потом наволочка приземлилась точно в отведенное ей место. А как же иначе? Сейчас она сделает ничего не понимающее, невинное лицо и спросит: «Что ты имеешь в виду? О чем ты?»

– А разве я где-нибудь ошиблась? – глядя на изумленное лицо Айше, Сибел насмешливо улыбнулась. – По-моему, все было прекрасно спланировано, ты не находишь? Ну, разумеется, насколько вообще можно что-либо спланировать. И Мехмет, естественно, ничего не знает. Хотя никто не мешает ему подозревать и догадываться. Тебя интересуют подробности? Ну, что ты так смотришь? Ты же за этим и пришла. И выбрала время, когда Мехмета и девочек нет дома. Иначе ты прибежала бы вечером, правильно?

– Нет, было уже поздно, когда я… – Айше едва понимала, что говорит.

– Когда у тебя случился приступ ясновидения. Только не говори, что ты нашла кучу вещественных доказательств, их нет и быть не может.

Сибел продолжала раскладывать белье: большой бесформенной горы уже не было, вместо нее на диване образовалось шесть или семь маленьких стопок и кучек.

– Да прекрати ты! – не выдержала наконец Айше, устав следить за ее руками. – Брось ты это белье! Неужели ты сама – этими руками…

Она не могла говорить. Договорить.

Выговорить это страшное слово. Сибел сама… нет!

– Ну, договаривай. Ты же пришла посмаковать подробности. Этими самыми руками я убила эту девицу. Можешь использовать для романа. Что именно тебя интересует? Могу рассказать. Во-первых, задушить совсем нетрудно, если человек ничего не подозревает. Во-вторых, все спланировать и рассчитать тоже несложно. Особенно если есть время. А оно у меня было. Я уже давно…

…Она уже давно знала про эту девчонку.

Сначала, конечно, не про нее, а про то, что у мужа появилась более или менее постоянная любовница. Он стал задерживаться в определенные дни и на определенное время; его свитера (а именно их в первую очередь обследовала Сибел, зная, что шерсть дольше других материалов сохраняет запах духов), эти тонкие дорогие свитера издавали один и тот же посторонний запах; муж стал вести себя спокойнее и увереннее – совсем не так, как раньше, когда заводил короткие интрижки; он вдруг невзлюбил две рубашки, один галстук и прекрасный пиджак (вероятно, они не нравились ей); он перестал напрягаться, когда в выходные раздавался телефонный звонок (значит, она, в отличие от других его девчонок, достаточно умна, чтобы не звонить любовнику домой); у него появились почти незаметные, но новые повадки в постели.

Потом она увидела фотографию.

Она лежала в папке с лекциями, на самом видном месте, забытая случайно или (скорее всего!) тайно пробравшаяся в нее из бумажного хаоса, который, без сомнения, царит в столе Мехмета на работе. Там, куда нет доступа Сибел. Он завел бы точно такой же беспорядок и дома, если бы был в состоянии сам заниматься своими пособиями, лекциями и статьями. Но поскольку кабинет и рабочий стол были общими, да разве общими? – нет, они принадлежали Сибел так же окончательно и безраздельно, как гладильная доска и плита на кухне! – и поскольку это так, то уж будь любезен, дорогой, клади все бумажки в те папки, в которые я скажу, а канцелярские принадлежности вот в этот ящик, а дискеты на отведенные им места, а книги ставь, пожалуйста, на полки, если они тебе не нужны, и не засовывай в письменный стол что попало – я на днях нашла там носовой платок, твою зажигалку и пачку крекеров!

И эту фотографию.

С которой на Сибел смотрели незнакомая красивая девушка с бирюзовыми глазами и счастливо улыбающийся рядом с ней муж.

Ее собственный муж.

Сибел сразу поняла, что снимок сделан на даче – их собственной, точнее, ее собственной даче! – поняла и то, когда он мог быть сделан, но самое главное, самое главное ускользало от понимания. В голову лезли какие-то разумные объяснения, почему Мехмет поехал на дачу с какой-то девицей, или кто (ведь кто-то их фотографировал!) мог привезти эту красотку с собой, или как она могла случайно оказаться около их дачи – путешествующая автостопом бездомная принцесса? – бред какой!

Улыбка мужа не давала этим объяснениям пустить корни и обосноваться в голове надолго. Она все объясняла, хотя, сколько Сибел ни вглядывалась, она не увидела, обнимал ли он девушку или просто стоял рядом с ней.

Но эта улыбка… Она без всяких объяснений говорила: вот женщина, которую я люблю.

Сибел не помнила, видела ли она сама такую улыбку Мехмета.

Конечно, видела, должна была видеть – когда-то давно, так давно, что, казалось, она, Сибел, была совсем другой – разве это была она? Лучшая студентка курса, хорошо обеспеченная доходами родителей, избалованная девчонка, которой завидуют все однокурсницы, у нее было все, ей принадлежало будущее, которое она строила в своих мечтах и которое вот-вот должно было стать реальностью. У нее не было только улыбки Мехмета – такой, как на этой фотографии. Да нет же! Он всем так улыбается, он так же улыбался и мне! – она хотела обмануть себя, но не смогла.

И тогда она почувствовала опасность…

– Тогда я поняла, что это не легкая интрижка, что я могу его потерять. Что вся моя налаженная жизнь может разрушиться в одно мгновение! – она говорила быстро, но спокойно, даже равнодушно, не глядя на Айше, которая слушала почти не дыша, неосознанно пытаясь принять все оправдания подруги и все еще надеясь: вдруг она не убийца? или вынужденная убийца?

– Я стала наблюдать, затаилась, была с ним нежнее и приветливее, чем всегда…

– Зачем? – прервала ее Айше. – Господи, Сибел, зачем? Неужели ты его так сильно любишь? Но ведь если он полюбил другую – ты бы его ничем не удержала! Как ты могла терпеть, что он – и с ней, и с тобой?..

– Я и не стала терпеть. Он опять только со мной. И будет со мной.

Железная логика.

В логике ей не откажешь. Хотя…

– Сибел, ты не понимаешь! Я хочу сказать, что если он полюбил другую, то разве для тебя важно, чтобы она непременно умерла? Разве после ее смерти он опять полюбит тебя? У него снова может появиться любовница, что же, ты и ее тоже… – не хотелось выговаривать эти слова «убьешь», «задушишь» – так грубо и страшно!

– Теперь он побоится. После этой истории – с убийством, с полицией, с его страхом: вдруг я что-нибудь узнаю? – он будет осмотрительнее. Я все-таки хорошо знаю своего мужа, – Сибел самодовольно улыбалась, словно речь шла о том, что она угадала его любимое блюдо или сделала мужу удачный подарок. – Теперь он не будет связываться с такими, как эта… у нее, между прочим, была мертвая хватка. Представляешь, позвонила мне и заявляет…

…Она позвонила недели две назад.

Похоже, рассчитала, когда Мехмета точно не будет дома.

Сибел не была готова к такому повороту событий. А она не любила, когда ее заставали врасплох. И хотя найденная фотография, казалось бы, уже должна была заставить ее задуматься, она, затаившись и наблюдая за мужем, так и не осознала серьезности ситуации. У нее была своя логика: раз Мехмет не хочет, чтобы жена узнала о его подружке, значит, он дорожит ею, Сибел, и не хочет ничего менять в своей жизни.

А раз так – пусть все идет своим чередом.

Может быть, он и не хотел ничего менять – зато его любовница хотела.

– Дело в том, что я жду ребенка, – почти без предисловий заявила она, – поэтому нам с вами надо бы встретиться и поговорить.

Ответ Сибел прозвучал глупо. Ужас до чего глупо!

Когда она потом вспоминала свои слова, ей было стыдно почти до слез.

– Ребенка? Какого ребенка? При чем здесь я? Я вас поздравляю, конечно, но почему я должна с вами встречаться?..

– …Наверное, у меня такой тип мышления, – спокойно объясняла она Айше. – Я плохо воспринимаю неожиданности. Может, это оттого, что я привыкла иметь дело больше с цифрами и формулами, чем с людьми? Знаешь, я потом долго все это анализировала и поняла, какая я идиотка. До меня даже не дошло (представляешь?!), что это его, моего Мехмета, ребенок и что она всерьез вознамерилась его родить, причем в законном браке. Ты хоть понимаешь, чем мне это грозило?!

Это не был риторический вопрос – Айше видела, что Сибел ждет от нее ответа.

А что тут ответишь? Как отвечать, когда говоришь с сумасшедшей?

С женщиной, у которой какая-то своя логика и своя система ценностей?

С убийцей и лучшей подругой?

Надо что-то ответить… Айше вдруг стало страшно: подруга спокойно рассуждает, подробно все рассказывает – слишком спокойно и подробно. Почему она не боится быть откровенной? Зачем признается? Надо что-то ответить, осторожно завершить разговор и уйти, уйти отсюда! Если удастся… боже мой…

– Ты начиталась детективов и насочинялась, – словно в ответ на ее мысли усмехнулась Сибел. – Не бойся, тебя я убивать не планирую. Это был бы уже перебор.

– Но ты… неужели ты не боишься…?

– Тебя? Нет, ни капельки. Это ты, по-моему, боишься. А мне бояться нечего. Даже если ты побежишь в полицию, мне это ничем не грозит. Я от своих откровений откажусь – и все дела. Тебе никто не поверит. Улик-то нет.

– Не может быть. Всегда что-то есть, какие-нибудь… микрочастицы! И мне могут поверить…

«Зачем я ее запугиваю? Главное – уйти отсюда и больше ее никогда не видеть. Кемаль мне поверил бы. Но я же решила. Решила, чем закончить роман – и эту историю заодно. Не надо ее дразнить – она же сумасшедшая…»

– Считаешь меня сумасшедшей?

– С чего ты взяла?

– Да у тебя на лице все твои соображения написаны – огромными печатными буквами. Объясняю по порядку, чтобы ты убедилась, что я так же нормальна, как ты. Твоего прихода я ожидала. Поэтому к любому повороту событий после моего признания я готова.

– Ожидала? Да я сама до последнего момента не знала, пойду ли я к тебе!

– Ты могла догадаться, и мне пришлось учитывать такой вариант. Сначала я, конечно, рассчитывала просто использовать тебя вслепую для этого дурацкого алиби. Которое я якобы создаю для своего мужа. Рано или поздно эта ложь бы вылезла наружу – я так и планировала. Все решили бы, что я, как преданная жена, готова на все ради мужа. Но ты меня озадачила, и я поняла, что ты можешь когда-нибудь обо всем догадаться.

– Как… чем я тебя озадачила?

– А помнишь, что ты мне ответила, когда я сказала тебе о полицейском? «Ты что, убила эту девицу?» Как ты умудрилась такое спросить? Представляешь, в каком я была шоке? Мало того, что тело обнаружили раньше, чем я хотела… Когда этот полицейский показывал мне фотографию в дверях, прямо у него под ногами стоял пакет с мусором – а в нем преспокойно лежали все улики. Мехмет с утра забыл взять мусор, и пришлось втащить пакет в прихожую, там были рыбные кости – эти мерзкие кошки и собаки могли его разорвать. И все это богатство разлетелось бы по лестнице: и чулок, и кусок фотографии, и документы этой девчонки, и справка о ее беременности. Вот был бы подарок полиции! И только я отделалась от полицейского – тут ты со своим вопросом. Ну можешь ты мне объяснить: какого черта ты спросила, не убила ли я ее?!

– Нет, не могу. Я в тот момент и не думала об убийстве. Вернее, думала – но о своем, книжном. И о третьей главе. Может, поэтому такие слова подобрались?

– Ну уж не знаю, откуда к тебе прилетели такие слова, но я почувствовала, что ты можешь обо всем догадаться. Поэтому теперь ты мне не страшна. Во-первых, ты, скорее всего, не пойдешь в полицию. Я же помню, что ты говорила об убийце в своем детективе. Ты не знала, как с ней поступить. Значит, и сейчас не знаешь. У тебя вообще нет четкой шкалы ценностей, поэтому ты и не замужем до сих пор. Извини, – сама остановила себя Сибел, – этого не стоило говорить, но ведь это наш последний разговор, правильно? Так вот, я почти уверена, что ты будешь мучаться, выбирать между правдой и моими детьми, которых один Мехмет не то что не вырастит, а не прокормит… но если вдруг ты выберешь правду, то тебе не поверят. Ты девушка эмоциональная, впечатлительная, детектив сочиняешь – вот и насочиняла. Чтобы своего Октая от подозрений спасти, а мне отомстить.

– Отомстить? За что? – Айше не успевала следить за словами Сибел, за ее неторопливой, спокойной речью; она не понимала половины того, что ей говорит ее лучшая подруга. Потому что ни на секунду не покидала ее голову мысль, пришедшая туда вчера вечером и ставшая сейчас реальностью: «Моя лучшая подруга – убийца».

– Как это «за что»? – засмеялась Сибел.

«Убийцы, значит, смеются, как все нормальные люди – в книжках всегда так. Значит, правда то, что пишут в книжках. Надо выслушать ее и уйти. Уйти! Я и слушать-то ее не хочу. Я все-таки надеялась. Надеялась. Что она скажет: меня заставил муж, или: это он все придумал, или: это он ее убил, я не хотела, или: я не понимала, что делаю, я ничего не помню, я не хотела… Она – хотела. И знала, что делает. И сейчас знает, что делает и говорит. Я не позволю ей больше использовать меня – хватит! Встану и уйду…»

– За твоего любимого Октая – за что же еще ты можешь мне мстить?

– За Октая? – медленно, ничего не понимая, повторила Айше. – Но разве… разве у вас что-нибудь было?

– Нет, конечно, – фыркнула Сибел, – но могло быть. И мы оба так горячо уверяли бы полицию, что у нас ничего никогда не было и быть не могло, что кто бы нам поверил? Кто поверит, что я стала бы финансировать его строительство, если бы не была его любовницей? Я ему выдала под честное слово почти двести тысяч долларов – деньги не маленькие, между прочим.

– Двести тысяч? Ты? Зачем? Какое строительство? – Айше казалось, что она уже никогда не поймет, о чем речь.

– А ты, как всегда, ничего не знаешь? Конечно, с тобой надо говорить о высоких материях, о любви, о книжках и голубых розах! А со мной – о деньгах и контрактах. И Мехмет такой же: если бы не я, учил бы арифметике дебилов в начальной школе. Хорошо, если не в горном селе! Таким, как ты и мой муж, обязательно нужны такие, как я и Октай: чтобы мы делали деньги и занимались серьезным делом, а вы думали о возвышенном. Так вот: я вложила деньги в строительство тех домов, – Сибел небрежно махнула рукой в сторону окна, – надеюсь, это когда-нибудь окупится и даже принесет прибыль. Но сейчас найти инвестора на такой критический проект почти невозможно.

– Каких «тех домов»? – зачем-то спросила Айше, которой было абсолютно безразлично: и что Октай строит, и где, и куда Сибел вкладывает свои деньги. Огромные деньги – это было понятно даже ей, хотя она плохо представляла себе, сколько это в турецких лирах, единственной знакомой Айше валюте.

– Вон тех, – Сибел снова указала куда-то рукой. – Ты еще скажи, что из твоего окна их не видно! Или тебе пора менять очки на более сильные, или ты действительно не от мира сего. Иди, посмотри – вон там, между коттеджами на берегу и автомагистралью… Видишь, уже этажа три-четыре есть. Будет двенадцать, на большее ни за какие взятки разрешения не давали: место-то сомнительное.

– Но там же была какая-то особая зона, – вспомнила Айше. – Мне брат говорил, что там запрещено строить, поэтому там будут делать парк, а значит, из наших окон всегда будет вид на море…

– Со своим любимым видом на море скоро можешь распрощаться. Если, конечно, не переедешь в соседний дом, – Сибел ехидно улыбнулась, – как мы. Оттуда вид почти не изменится, я проверяла.

Проверяла… Разумеется.

Все проверила и рассчитала.

Айше встала и подошла к окну, запоздало подумав, что не надо бы поворачиваться спиной к убийце. Впрочем, она сказала, что не планирует убивать Айше. Особенно убедительно это ее типичное словечко «не планирую». И она уверена, что Айше для нее не опасна.

– Это ты устроила так, что расследование будут вести формально, «для галочки» и не в нашем доме?

– Нет, – Сибел не удивилась вопросу. – Это опять же Октай. Стала бы я наводить на него подозрения, если бы не нуждалась в его влиянии. Он связан с мэром, точнее, с его партией… Да ты и в этом не разбираешься! Что, увидела дома?

«Не зря я любила смотреть в окно без очков: море, небо, зелень видно, а всякую гадость вроде этой стройки нет», – но сейчас, в очках, она отчетливо видела пока невысокие бетонные колонны, кирпичную кладку стен, тянущиеся вверх деревянные леса.

«Какое счастье, что я уезжаю! Я уеду из этого дома, где живет убийца, – процитировала она мысленно свой собственный роман. – Как бы я с ней потом разговаривала? Здоровалась? И моя любимая гостиная уже не будет такой, как раньше, если в ней не будет моря. И я не буду такой, как раньше. И вся моя жизнь – все изменяется. Ну и прекрасно…»

Она отвела взгляд от моря: какое оно сегодня – почти бирюзовое, как те линзы бедной Аксу.

Сибел в комнате не было.

Когда только она успела выйти?

Она все делает быстро: наверное, вот так же быстро и бесшумно она приблизилась к своей сопернице, достала чулок… А та смотрела в окно, не ожидая ничего плохого от женщины с ребенком. С ребенком?! Где же была малышка во время убийства? Неужели Сибел оставила ее в коляске на улице? Или взяла с собой? Но там же не работает лифт…

Сибел вернулась, посадила проснувшуюся младшую дочь на ковер и по взгляду Айше, остановившемуся на девочке, снова прочла ее мысли.

– Рассказать все по порядку? – спросила она, подавая малышке яркую пластмассовую пирамидку. – А то ты сейчас начнешь задавать беспорядочные вопросы. И не делай вид, что тебя это не интересует! Убийство всех интересует, во всех подробностях. Потом умрешь от любопытства, если сейчас все не узнаешь.

Ей хочется все рассказать, очень хочется.

Во всех подробностях, как она и сказала. Но кому?

Кому расскажешь, кроме Айше, которую она не боится и, похоже, слегка презирает за это? Неужели приятно снова все это переживать?

– Знаешь, самое неприятное – вспоминать про тот ее первый звонок. И про мой идиотский ответ. «Какого ребенка? При чем здесь я? Я вас поздравляю, конечно, но почему я должна с вами разговаривать?» – передразнила сама себя Сибел. – Меня утешает только то, что, во-первых, моя глупость сыграла мне на руку, а во-вторых, что потом я уже глупостей не делала. Девчонка решила, что я полная дура – ну и хорошо! Как она смеялась! «Вы-то, говорит, здесь точно ни при чем, а вот ваш муж…» Ну и так далее. Я сказала ей: позвоните мне послезавтра, я хотела бы все обдумать. И обдумала. Свела все возможные неожиданности к минимуму.

Назначить ей встречу в том доме было нетрудно.

Она сначала удивилась, но потом согласилась. Действительно, к себе я ее звать не желаю, далеко от дома из-за детей отлучиться не могу, не на лавочке же обсуждать такие проблемы. Мы подошли к дому почти одновременно, кажется, нас никто не заметил; рабочие как раз ушли на обед – они в том, другом недостроенном доме обедают, я сколько раз за их перемещениями наблюдала. Коляску я оставила в подъезде, как обычно: я там часто бывала и всегда ее там ставила, никто бы и внимания не обратил. Вообще, главное – не прятаться и не маскироваться, и никто тебя не заметит. До убийства у меня было три дня, и я гуляла, гуляла, и в тот дом заходила – чтобы примелькаться. Раньше-то я раз в день выходила, маловато.

– А малышку ты?..

– С собой взяла. Она могла заплакать, если бы я ее внизу оставила. А что такого? Чего ты так вытаращилась? Она там в углу сидела, со своей пирамидкой ковырялась – видишь, как она ее ловко собирает? Для ее возраста очень хорошо.

– Но не могла же ты при ней… – Айше надоело недоговаривать фразы: рядом с цинизмом Сибел эта излишняя деликатность выглядела глупостью, – задушить девушку?

– Почему бы нет? Прекрасно смогла. Она же ничего не понимает, какая ей разница?

– А вдруг понимает? И то, что она видела убийство, как-то отразится на ее психике?

– Перестань, романистка! По телевизору по десять убийств в день показывают – и что?

– И неизвестно – что! Может, это тоже влияет на психическое здоровье, мы же не знаем!

– И прекрасно, что не знаем, – отрезала Сибел. – Словом, когда все было кончено, я забрала ее сумку, чтобы дома разобраться, что к чему, взяла малышку и ушла. Еще погуляла немножко для вида.

– Во сколько же это было?

– Между часом и половиной второго, как только Газель уехала. Она в тот день чуть позже уезжала, а я уже договорилась с этой Аксу встретиться в час, пришлось в спешке собираться. Обычно я ей рукой машу, пока автобус не подъедет.

– Она плакала. Вот почему, понятно.

– Газель? Я не слышала, одевалась, малышку одевала. Торопилась.

– А ты знаешь, что Мелисса нашла дома помаду? Ты не все улики выбросила. Это же не твоя помада, правда? Ты сто лет себе новой не покупала.

По лицу Сибел нельзя было понять, что она думает об этих (опять неожиданных?) словах Айше. Наверное, с таким же – спокойно-застывшим – лицом она слушала соседок на лестнице, пытаясь осознать новую информацию и мгновенно просчитать возникающие из-за нее последствия.

Сейчас она сделала это быстро:

– Спасибо, что сказала. Я ее ликвидирую – эту улику. Вот, значит, как ты догадалась… Кстати, это не ты ли мне звонила – якобы с того света?

– Нет, – пусть хоть этим помучается, голову поломает, математик! Математик-то она, может, и хороший, а психолог никакой: до Фатош ей не додуматься.

– А я думаю, что ты, больше некому. Разве что Фатош? – ничего себе, как это она сообразила? – Я только ей намекнула, что есть вероятность, что я припомню эту девицу… но какой ей интерес это делать?! Ладно, так что там с помадой? Она у Мелиссы? Если у тебя, то отдай. И, скорее всего, это совершенно другая помада – в ее сумочке никакой помады не было…

Она осеклась, словно споткнувшись.

Перед глазами снова всплыла эта картина, которая день или два не давала ей покоя: красивая девушка в пустой гостиной непонятно зачем достает из сумки губную помаду – красивый золотой тюбик – и начинает красить губы, и они становятся яркими, как у вампира.

Привычные, точные движения, немного странные, запоминающиеся…

– Ты видела, как она красит губы, да? – Айше решила-таки выяснить все мелочи. – Поэтому и мне сказала, что она это делала – только в другом месте и в другое время. И про то, что не покупала себе помады, ты наверняка в тот момент подумала. А когда ты ее задушила, она упала, и помада выпала из ее сумочки, и твоя дочка схватила тюбик – он красивый, блестящий, я видела!

Айше чувствовала что-то вроде вдохновения и говорила быстро, чтобы успеть описать словами то, что ясно стояло перед глазами – вся эта сцена: с трупом, с убийцей, спешащей забрать сумочку и оглядеться в поисках опасных или могущих стать опасными мелочей, и крошечной девочкой, к которой подкатилась золотая, сверкающая на солнце незнакомая игрушка. Она зажала ее в пухлой маленькой ручке, не подозревая, какую опасность эта вещица таит для ее мамочки, а потом нечаянно засунула куда-нибудь: в карман курточки, в складку одежды, в отворот или капюшон, в коляску – куда-нибудь, где Сибел не заметила этот небольшой посторонний предмет и откуда он выпал, когда малышка оказалась дома. И попал в конце концов в ящик с игрушками.

«Какая злая ирония судьбы! – подумала Айше. – Она совершила это убийство практически для того, чтобы сохранить себе мужа, а девочкам отца, но именно они, ее дочки, своими нерасчетливыми, необдуманными поступками разрушают весь ее дьявольский план! Малышка подбирает помаду, другая малышка плачет, потому что мама не машет ей рукой из окна, третья красит губы на улице…»

– Уходи. Уходи, пожалуйста. Мы все выяснили, да?

Голос Сибел звучал, как всегда, спокойно. И выглядела она совершенно спокойной, как она ухитряется, как она может?

– Хорошо, – Айше встала и в наступившей тишине дошла до двери.

Только постукивали кольца пирамидки, которую собирала и снова разбирала главная свидетельница убийства. Хорошо бы она никогда не вспомнила его и не увидела ни в одном страшном детском сне. От которых маленькие просыпаются в слезах и не могут уснуть, пока их не прижмет к себе мама… если она у них есть.

– Я никому ничего не скажу. Никогда. Я скоро уеду в Англию в командировку. Расти своих девочек, ты им нужна.

– Я знаю. Спасибо. Если не хочешь, можешь больше ко мне не приходить, я не обижусь.

– Я зайду попрощаться. Иначе это будет странно выглядеть. Мехмет и девочки будут приставать с вопросами. И соседки заметят.

– Да, ты случайно не знаешь, – словно о чем-то вспомнив, спросила Сибел, – на той бумажке с телефоном Октая обнаружили чьи-нибудь отпечатки? Почему ко мне не приходили взять мои, ты не в курсе?

– В курсе. Там ничьих отпечатков не было. Только убитой.

– Жаль, – улыбнулась Сибел. – А я так надеялась, что кто-нибудь из вас за нее ухватится!

И закрыла дверь.