Это было вчера, подумала Лиза.

Господи, разве вчера? Кажется, месяц прошел. Или год.

Но прошел всего день – и как жаль, что он прошел!

Это был длинный, бесконечно длинный день: она покупала продукты и отвозила их к Нелли, и готовила там еду, а потом возвращалась домой, чтобы встретить и покормить приехавших из школы мальчишек, и давала им бесконечные указания, как себя вести с остававшейся с ними соседкой, и заранее извинялась перед ней за их возможные (и невозможные!) выходки, и потом пыталась хоть как-то нарядиться и привести в порядок лицо и волосы…

– С днем варенья! С днем варенья! – провозгласил Гинтарас тоном массовика-затейника, и в тот момент, когда застолье только начиналось, Лиза почувствовала, как она устала за день. Немножко посижу и поеду, решила она.

– О, красота какая! Нель, неужели ты готовила?

– Да ты что, Ген, это Лиза все… она тут научилась. Положить тебе?

– И мне, пожалуйста! – было шумно и весело, все всё понимали без перевода, Игорь Сергеевич предлагал всем колбасу и водку, привезенную из Москвы, Лизины турецкие блюда пользовались успехом.

– За именинницу! Чтоб ты всегда была такой… – тосты не отличались новизной, но все словно сговорились хорошо провести этот вечер, назло непрекращающемуся дождю и всем балетным неурядицам.

– Нель, в сорок лет жизнь только начинается, помнишь?!

– Не знаю, что это, но очень вкусно!

– Это артишоки, правда, замороженные, сейчас не сезон.

– Нель, а ты, значит, скорпион по гороскопу?

– Она не только по гороскопу… ой, Нель, ну что я сказал-то?! Шучу я! Игорь, как ты с ней живешь?!

– А я и не живу! Всю жизнь то у нее гастроли, то у меня. Вот встречаемся иногда, да, красавица моя?

– Выпьем за те ручки, которые приготовили эту рыбу…потрясающе вкусно!

– И за ножки тогда, и за глазки!.. Лизочка, а где ваша рюмка?

– Спасибо, я водку не пью, – Лиза успела отвыкнуть от русских застолий, на которых непременно заставляют пить то за одно, то за другое, то за третье, а ей приходится постоянно быть в центре внимания и всяческих комментариев из-за упорных отказов. – Лиза, ну, сегодня обязательно надо, ну, что вы?! Нель, скажи ей, разве так можно?!

– Лиз, ты меня уважаешь?!

– Может быть, вина немного? – пресек приставания и уговоры Цветан, и Лиза с удовольствием согласилась.

– Я же за рулем, – негромко пояснила она ему, потому что остальные все равно не услышали бы, – да и вообще, я водку никогда…

– Она уже не русская душою! Вот что значит выйти за турка!

– Да при чем тут это?! Я и в Москве никогда не пила… я вина выпью… Нель, а ты Нину-то позвала?

– А что делать было?! Они с Эльдаром заявились, когда я всех приглашала, не могла же я прям так сказать: вы, мол, не приходите?! То есть я-то могла бы…

– Никто не сомневается, между прочим! Скорпион же!

– …но Игорь стал бы ругаться, да, Игорь? И потом она все равно бы пронюхала и явилась, как фея Карабос! И проткнула бы меня веретеном на фиг! Кстати, что-то они не идут, я их к пяти звала, а уже полшестого.

– Полшестого? Всего-то?! Придут, никуда не денутся!

– Ребята, этой водки нам не хватит.

– Лиза, а дети-то где? Мальчик и… мальчик?

– Я их с соседкой оставила, она иногда с ними остается, когда у меня дела. Правда, я обещала не поздно приехать…

– Да ладно, Лиз, расслабься, только полшестого!

– Лиза, я вам книги завтра привезу, хорошо? Я хотел сегодня приносить, но такой дождь, все бы намокло.

– Да зачем вам ехать, Цветан, вот будет у Тима урок, тогда и принесете…

– Урок только в пятницу, а сегодня у нас… практически вторник. А я все прочитал, и мне задолжительно нужны книги! Нет, если у вас другие ангажементы, – заторопился он.

– Ой, не могу! Нет, вы послушайте, как он говорит! – залилась смехом Нелли. – Прелесть просто! Ангажементы! А что такое «задолжительно»?

– Задолжительно и есть… задолжительно, – невозмутимо пожал плечами Цветан, – у нас так… а разве по-русски?..

– Наверно, «обязательно»! – весело предположила Лиза. – У меня завтра театр мой детский, а больше никаких… ангажементов, созвонимся, хорошо? Или… как это… услышимся!

– О, вы задружились, как я посмотрю! Книги какие-то… мне ты вот не давала!

– Нель, ты же не просила… и я тебе давала одну и еще дам, если хочешь.

– Ладно-ладно, не оправдывайся… все с вами ясно! Видали, они типа интеллектуалы, книжки читают! Ха-ха!

– А Ринат с такой прической похож на Гоголя, правда?

– О, еще один книжки читал!

– Да ты что, Гоголь толстый!

– Игорь, а сигареты есть еще?.. Спасибо! Ладно, выйдем купим потом, все равно за водкой идти!

– Здесь прямо внизу есть магазинчик…

– Что, и водка продается?

– А чего ей не продаваться, здесь сухого закона нет. На ней написано “Votka” – через «Т», представляете? А не водка, так вина купим какого-нибудь.

– Нелечка, за тебя еще раз! И еще много, мно-о-ого раз!

– Слушайте, я тут вдруг подумал…

– О! Он подумал! Быть того не может! Когда это ты у нас думал?!

– Да, подумал, представьте себе! И вот чего: а кто все-таки Пелинку-то убил? Вдруг, и правда, из театра кто? Нет, вы представьте… мы же, получается, с убийцей работаем!

– А я так думаю, это муж ее! Или Тайфун наш! Цветик, ты случайно не?..

– Тайфун нормальный парень, не мог он! Я с ним почти каждый день общаюсь, он по-английски говорит…

– Нелли, я тебе уже говорил: у меня с ней не было ничего.

– Ой, да ладно, Цветок, а то мы не видели! А ты, Ром, чего бы понимал в нормальных парнях. По-английски говорит – так сразу нормальный. Вот лично ты ее не убивал – это я понимаю!

– Он как раз мог, слушайте! У него мотив есть: чтобы наша постановка провалилась на фиг! И меня бы выгнали, а он свой триллер с маньяком бы сделал – как вам версия? Убить ее не мог только я, – радостно развлекался Гинтарас, – ну, и Игорь, пожалуй. Ибо сами мы не местные! А вы, все остальные, запросто! Вот у кого, к примеру, на тот день алиби есть, а?

– У меня! Мы с Цветаном твой фильм смотрели.

– А это еще доказать надо, когда и где вы его смотрели! Ниночка вон наша сразу сказала, что вы друг друга покрываете.

– Лизочка, а вы, интересно, где были, а? И чем занимались ваши родители до семнадцатого года?

– Лиза вне подозрений! Тот, кто так готовит, убить не может, вот! По определению!

– Типа «гений и злодейство», что ли? А ты сам где был, расскажи-ка нам! Подайте нам ваше алиби! На блюдечке!

– Какие, к черту, алиби, ребят, вы серьезно, что ли?! Обалдели совсем! Давайте лучше выпьем еще! А то завтра прогон…

– Ой, я тебя умоляю, только не об этом! Налей лучше, правда! Пошло оно, это «Лебединое», у нас… антракт! Имеем мы право расслабиться или нет, в конце концов?!

– Вон Эльдар тащится, я в окно вижу! С цветами, между прочим, как порядочный. А где же его мадам?

– Может, приболела, на наше счастье? Хотя дождешься от нее, пожалуй!

– Сейчас я ему тарелку принесу… Нель, там еще тарелки есть?

– А черт их знает! Брось ты с этой посудой возиться. Пойду открою… Цветик, ты тут все знаешь, можешь, сходишь за вином еще?

– И сигарет тогда прихвати!

– С днем рождения, Нелечка! Это тебе… Нина сейчас подойдет, ей родственники позвонили… спасибо, Лиза… Игорь, одну выпью, не больше, здоровье уже не то, сам понимаешь! Ну, что я вам скажу!

– Что такое?

– Оказывается, Пелин нашу маньяк убил! Говорят, еще одну девушку так же точно в подъезде задушили. Вот такие дела.

– О, только мы собрались алиби проверять! Так что, выходит, наши все ни при чем?

– Точно я, конечно, не знаю, все может быть…

– А кто вам сказал?

– Ну… есть у меня источники…

– Он же тут сто лет в тылу врага! Штирлиц просто! И жена у него «русская пианистка»! Радистка Кэт!

– Ну, Штирлиц не Штирлиц, – довольный всеобщим вниманием, Эльдар явно наслаждался ситуацией, – а информация к размышлению точная. Так что мы можем вздохнуть спокойно.

– А чего нам вздыхать, если мы ее все равно не убивали?

– А вот это неизвестно! Я бы тебя, Нель, в первую очередь заподозрил, ты же ее терпеть не могла, скажешь: нет?

– Ничего я не скажу! Ее, если уж на то пошло, все терпеть не могли… Рината вон ее муж чуть не убил, Ротбарта она бросила, Эролу принялась глазки строить… из-за нее, между прочим, все и узнали, что он голубой!

– Нет, все-таки жалко ее, способная такая девчонка была! И ведь молодая совсем!

– А я и не говорю, что не жалко… Лиз, оставь ты это все!

– Да я только на кухню отнесу… как потом чай пить? У меня основной инстинкт домохозяйки! И звонят, по-моему…

– Да никто не звонит, Нину я из окна увижу, кто еще может звонить?! Ринат, включи музыку, а?

На кухне было жарко, еще жарче, чем в комнате, и Лиза пожалела, что надела такой свитер и вдобавок майку с лайкрой под него. Она быстро забежала в ванную, сняла свитер, с наслаждением стянула плотную майку и постояла несколько секунд, не одеваясь, чтобы остыть.

Ей снова показалось, что позвонили, и она поспешно надела свитер, прошла в прихожую, сунула майку в лежащую там сумку, прислушалась и на всякий случай открыла дверь.

– О, я думал, меня уже не пустят! Хотел по телефону звонить.

– Извините, Цветан, никто не слышал звонка. А я на кухне была… заходите.

– Спасибо, что услышали, – улыбнулся Цветан и вошел в полутемную прихожую. – Здравствуйте, Лиза, или что надо говорить? – наклонился он к ней.

– Наверно, здравствуйте – еще раз! – засмеялась она.

По сложившемуся в балетном мире обычаю Лиза потянулась губами к его щеке – смешной, никому не нужный ритуал, когда поцелуй остается где-то в воздухе, не затрагивая на самом деле ни щек, ни душ. Так делают все по десять раз в день, независимо от эмоций и взаимоотношений, так принято – проще сделать то же, не задумываясь, чем не сделать, придав этому какой-то смысл.

Но легкого полувоздушного прикосновения не получилось.

Цветан был высоким, и Лиза невольно привстала на цыпочки, и чуть подняла лицо, и из-за этого (конечно, из-за этого!) чуть потеряла равновесие и чуть качнулась к нему. Или это его рука, которая потянулась поддержать ее и которую она вдруг почувствовала на спине, заставила ее покачнуться и приблизиться? А что заставило ее встретиться с ним взглядом и почти задохнуться, когда губы вовсе не скользнули по щеке, а встретились с его губами, встретились так естественно и просто, как будто делали это каждый день? Делали когда-то раньше, в какой-то прежней, им самим неизвестной жизни, потом расстались надолго, а теперь вот встретились вновь, истосковавшись друг по другу и словно вспомнив, как это должно быть. А куда делась заколка-зажим из ее волос, в которых теперь, где-то около шеи, была его рука? И ее руки, словно не принадлежащее ей отражение, повторили движения его рук, и она ладонью почувствовала мягкость и жесткость его волнистых волос, и продолжала гладить их, пропустив между пальцами… и только через несколько длившихся вечность мгновений ощутила запретность происходящего.

– Лиза, Лиза, любимая, ты, – шептали в самое ухо его губы, когда-то успевшие, значит, оторваться от ее губ и скользнуть вниз по волосам.

– Ты… с ума сошел? – с трудом выдохнула она, так легко и естественно перейдя на «ты», словно так уже было когда-то и должно быть всегда.

– Да, сошел, – чуть помедлив, как будто обдумав ее вопрос, ответил Цветан.

Ее губы собирались улыбнуться и что-то возразить, но, снова встретившись с его губами, уже не смогли этого сделать, и тотчас забыли все возражения, забыли все, кроме этого поцелуя.

Наверно, она могла бы отстраниться, думала она потом, конечно, могла бы: Цветан держал ее легко и нежно, не сильно прижимая к себе, и целовал тоже нежно и медленно, словно давая ей возможность выбора… и она его сделала.

Отстраниться и все это прекратить? Или прильнуть и ответить? Этот выбор делаем не мы – что-то совсем другое, то, что сильнее нас, и нашего рассудка, и всех наших правил и представлений, то самое, из-за чего раньше считалось, что браки совершаются на небесах.

Нет-нет, она не могла отстраниться, и убрать его руки, и перестать гладить его волосы, ведь это означало бы, что нужно все забыть и вернуться к бесчувственно-воздушным дозволенным поцелуям… ну уж нет!

– Лиза, Лиза, – он что-то разгоряченно шептал, смешивая языки, но она все понимала – и не понимала ничего. Голова ее кружилась, и она снова и снова отвечала на его поцелуи и ласки, и позабыла, где находится и что ей нужно делать.

Какое странное, давно забытое чувство! Словно эти несколько минут (часов, месяцев, лет?) были совсем в другом измерении, где царит абсолютная свобода от условностей и правил, где важны только чувства и желания, где нет ничего придуманного и фальшивого, где все, абсолютно все настоящее.

Как антракт.

Мы играем-играем спектакль нашей жизни, привыкаем к роли, гриму и костюмам, знаем, когда и из-за какой кулисы наш выход, и подыгрываем запутавшемуся партнеру, и вживаемся в образ, и уже забываем, какими мы были до того, как вышли на сцену, – а потом вот он, антракт.

И сразу становится ясно, что все, что у нас было, это просто грим и костюм, что сейчас можно делать то, что нам самим хочется, говорить или молчать, и никому не подыгрывать, и не попадать в такт, и забыть роль, и наплевать на указания режиссера, ибо в антракте над нами нет ничьей власти – только наша собственная.

До третьего звонка.

Впрочем, и первый не радует: отдохнули, и хватит, хорошего понемножку, говорит он, извольте продолжать, господа актеры, на вас люди смотрят…

– Господи, нас же увидит кто-нибудь! – почти опомнилась Лиза.

– Иди сюда, – Цветан потянул ее куда-то, где было темнее и прохладнее… наверно, он думает, что здесь не увидят, успела подумать она, прежде чем снова перестать что-либо думать.

Только первый звонок, еще есть время.

Какая я, оказывается, тоненькая, с удивлением поняла Лиза: это сказали ей руки, сомкнувшиеся на талии и прижимавшие ее теперь сильнее и увереннее.

«Ты высокий», – это ее собственные руки, обнимавшие его, поддерживали разговор.

«Какие у тебя волосы, зачем ты их всегда закалываешь?» – говорила его ладонь. – «А твои и мягкие, и жесткие», – отвечали ее пальцы, теребившие волнистые пряди.

«Совсем седые, неужели тебе нравятся? Вот твои, рыжие, это да!» – его рука гладила ее затылок.

«У тебя зеленые глаза», – молча всматриваясь, говорили ее, серо-голубые.

«А у тебя просто красивые, я не знаю какие… и ресницы у тебя – ах, какие!» – это губы нежно дотронулись до закрывшихся век.

«Какая у тебя гладкая щека и длинная шея, мне давно хотелось ее погладить…» – «У тебя такие сильные пальцы!» – «Конечно, я же пианист… тебе больно?» – «Нет-нет…» – руки переплетались пальцами, губы смешивали дыхания, ничего и никого не было ни рядом, ни в их жизни… только этот безмолвный разговор тел и душ.

«Ты замерзнешь» – «Нет, ты теплый, ты обнимай меня, и я не замерзну…» – где-то близко от них и бесконечно далеко вспыхнул свет и послышались какие-то звуки – слова, шаги, второй звонок?

– Пойдем отсюда, – прошептал Цветан, – пойдем… где-нибудь… я не знаю.

Мы в подъезде, поняла Лиза, мы вышли из квартиры и целуемся в подъезде, как школьники.

– Пойдем, – согласилась она и толкнула незапертую дверь в квартиру, – там, наверно, все уже…

– Что они уже? Никому нет до нас дела, не беспокойся, – он удержал ее у самой двери, – я отдам им вино и сигареты, а ты возьми свое пальто и пойдем, хорошо? Лиза!

– Что?

Слова не давались.

Глаза и руки снова встретились и продолжили свой разговор – он-то давался легко, как легко и счастливо бывает только в антракте, когда не надо ни перед кем притворяться: ни перед зрителями, ни перед собой.

– Лизочка, любимая моя, – это не слова, это оттуда, из того, настоящего разговора.

– Цветан, ты… мы с ума сошли оба… здесь же Турция!

– Да при чем здесь?.. Не думай ты ни о чем…

– Я и так… – конечно, она не думала. Или думала только о том, что ей нравится его запах, что это очень странно, потому что он много курит, а она не курит совсем, и о том, как ей, оказывается, нравятся его руки, а раньше она думала, что смотрит на его перстень, и о том, как хорошо вот так стоять и целоваться – именно здесь и сейчас, в антракте своей жизни, именно с этим мужчиной.

– Но… надо же, наверно, попрощаться?

– Не знаю, – выдохнул он, а она изгибом спины, там, где кончался короткий свитер, вдруг почувствовала жар и дрожь его рук, и сама ощутила гладкость и прохладу своей кожи, и саму форму и изящество изгиба, ощутила так, словно все ее пять (шесть? семь?) чувств слились с его, словно она сама была его руками, его губами, словно они стали вдруг единым целым.

– Лиза… ты… ты такая… красивая… ты теперь все неправильно поймешь, – она почти не слышала, но угадывала его слова, – нет, я не могу…

– Что ты говоришь? – действительно не поняла она, и это недопонимание слегка отрезвило ее и заставило чуть отстраниться, чтобы заглянуть ему в лицо, но спина не согласилась на это и только мягко прогнулась назад, вспомнив о некогда мучавшей ее художественной гимнастике, и его руки, мгновенно откликнувшись на ее движение, заскользили по ней выше, и губы не могли уже тратить время на ничего не значащие вопросы, и сердце забилось так, что стало трудно дышать, и его ладонь оказалась там, где сердце, словно хотела успокоить его, но только затрепетала сама – безудержно и страстно.

Потом он что-то сказал, и она осталась вдруг одна во всем мире. Одной было холодно и почему-то страшно, и непонятно было, куда девать руки, и на что смотреть, и как вообще жить дальше – с этим бьющимся почти у горла сердцем, прерывающимся дыханием, чувствующей теперь только пушистую шерсть спиной… и без него.

Лиза обессиленно прислонилась к стене – антракт закончен? Что это было? Или ничего вообще не было?..

«Как это «не было»?! – возмутились губы и руки, и нежный изгиб спины, и потерявшие покой волосы. – Было и еще будет, не может не быть…мы-то знаем».

Дыхание снова прервалось, остановилось на вдохе – он здесь, тотчас поняла Лиза, где он был так долго, целую вечность? Он что-то спрашивал, но она только смотрела и держала его руку… одну, где же другая?

– Какая сумка? – с трудом уловив какое-то знакомое слово, выговорила она.

– Вот эта? И вот пальто… что у тебя еще было – зонт?

– Не знаю… наверно, был… или нет? Да, моя сумка, – все еще не понимая, послушно отвечала она и, путаясь в рукавах, надевала подаваемое им пальто.

– Я сказал, что тебе пора, а я тебя провожу… они в детектив играют… где твоя машина?

– Машина? Там, внизу, на стоянке… Цветан, ты… мы…

– Не говори ничего… да не ищи, у меня большой зонт, нам хватит…

Почему-то они открыли зонт, едва выйдя из квартиры, и, прижавшись друг к другу, забыли о нем, и он упал, потому что у Цветана вдруг не оказалось свободной руки, чтобы держать этот проклятый зонт, и зонт потом лежал, укоризненно покачиваясь, пока они целовались… до тех пор пока не хлопнула дверь подъезда.

– Добрый вечер, – ехидно проговорил кто-то по-русски, и они, не сообразив оглянуться, вопросительно, ничего не понимая, посмотрели друг на друга. Кто мог это сказать, в мире нет никого, кроме нас… еще был зонт, да вот он… или что-то еще все-таки есть?

– Ну-ну, продолжайте… не ожидала от вас, Лиза, а вроде приличная женщина!

– Добрый вечер, Нина Петровна, – автоматическим голосом произнесла Лиза, сама с интересом прислушиваясь к своим словам. – Я вот тоже… не ожидала… извините, спасибо, до свиданья, всего хорошего!

Через секунду ни их, ни зонта не было в подъезде, они бежали по лужам и, отбежав на показавшееся им безопасным расстояние, остановились и расхохотались.

– Фея… фея Карабос! – почти всхлипывала Лиза.

– А «спасибо»-то зачем? Какое ей «спасибо»?! – смеялся Цветан.

– Ой, не знаю я! Я не помню, что я ей… никакого «спасибо» не помню!

– Ты, как пулемет, выпалила: извините, спасибо… еще что-то… там точно было «спасибо»!

– Ну и черт с ней, да? – веселилась Лиза.

– Конечно… только… она может всем рассказать, – посерьезнел Цветан.

– А кто ей поверит? – беспечно отмахнулась Лиза.

Да, третий звонок, ну и пусть! А я вот возьму – и не пойду на сцену: извините, спасибо, всего хорошего! Я устала играть, и артистки чувствовать умеют, я, бедная Лиза, беру отпуск, не антракт, а настоящий отпуск – за свой счет!

– Мало, что ли, она про всех рассказывала? Нет, ну кто поверит, ты мне скажи?! Я и сама…

– Что – ты сама? Не веришь?

– Не верю… а ты, что – веришь?

– А я – да, верю, – он осторожно приподнял ее лицо и прикоснулся губами ко лбу, щекам, опустившимся векам. – Пойдем… этот зонт… он мешает. И потом, ты промокнешь, смотри, что делается!

Поняв его слова буквально, Лиза выглянула из-под зонта.

Обычное измирское ненастье мучило город: с шумом трепало живые изгороди, обрывало с деревьев листья и ветви, с ожесточением вспенивало и расплескивало море, с журчанием гнало по узким улочкам потоки воды, со злобой и наслаждением подбрасывало в воздух неизвестно где найденные газеты и целлофановые пакеты, со свистом и воем набрасывалось на редких прохожих, задирая им одежду и вырывая из рук зонты. Свой они держали двумя (и тремя, и четырьмя!) руками, но он рвался и качался, как черный парус пиратского корабля… он мешал им, был третьим лишним, но как без него?

Они были над городом, на одной из верхних улиц, здесь ветер был особенно силен и злобен, и надо было действительно куда-нибудь идти, чтобы укрыться, но они, вновь соединившись в единое целое, стояли и, как зачарованные, смотрели вниз, на полупустой, находящийся во власти стихии ночной Измир… им не хотелось двигаться, как будто любое движение могло своим практическим смыслом испортить то, что возникло между ними, а это, и только это, было сейчас единственно важным.

Подумаешь, плохая погода – какая разница, какая погода?!

Ничего себе, какая мысль.

После нескольких ураганов, после землетрясения, после своего долгого испуганного ночного одиночества, после всех этих полубессонных ночей, когда она боялась то дождя, то ветра, – это просто революционная мысль!

– Слушай, я не боюсь дождя! – радостно поделилась она, в то же мгновение подумав, что не надо было этого делать, что никогда не надо ни с кем делиться ничем сокровенным, особенно своими страхами. Как говорится, «все, что вы скажете, может быть использовано против вас», никто все равно ничего не поймет так, как нужно, и не пожалеет, а скажет что-нибудь такое… неважно что, но невпопад… или вообще посмеется.

– И молодец, и не бойся, – Цветан сказал только это и сильнее прижал ее к себе, и они шли куда-то, и Лизе было приятно, что она не знает куда.

– Хочешь кофе? – странный вопрос, подумала она.

– Кофе? Зачем? – странный ответ, подумал он, и, встретившись удивленными взглядами, они засмеялись и снова принялись целоваться, как будто вокруг не бушевала непогода, и не нужно было изо всех сил удерживать мятежный, как парус, зонт, и решать наконец, куда идти.

И хорошо, что такой дождь: никого нет!

– Здесь, у лифта, есть кафе, – сказал Цветан, – если хочешь…

И, не дождавшись никакого разумного ответа, кроме удивленно-счастливого взгляда, он почти донес Лизу до спасительного навеса.

В кафе было тепло и пусто, и официанты посмотрели на них так, словно они были не единственными желанными посетителями, а привидениями или инопланетянами.

– Нам два кофе, пожалуйста, – Цветан потянул Лизу к угловому столику и, придвигая ее стул, чуть погладил ее растрепавшиеся волосы. – Замерзла?

Лиза покачала головой.

Кафе нависало над пропастью, которая сейчас, в темноте, не была заметна, а рядом, напоминая формой шапку Черномора, светился силуэт лифтовой башни. Лифт был достопримечательностью Измира, которой не уставали восхищаться иностранцы и к которой местные жители относились совершенно равнодушно – как к виду транспорта. Лифт этот, построенный лет сто, если не больше назад и недавно эффектно модернизированный, соединял улицы, расположенные на разных уровнях горы – настолько разных, что добираться с одной на другую по обычным улицам было сложно и долго, особенно если идти приходилось вверх. Кирпичная башня лифта была выстроена вдоль отвесной стены, и на самом верху на радость туристам была устроена смотровая площадка, и уже к ней притулились впоследствии многочисленные ресторанчики и кафе.

Но какие туристы в такую шальную погоду?!

Это, кажется, песня? «В такую шальную погоду…» – как там дальше? «Нельзя доверяться волнам!» – вот как. Нельзя? Почему? Лизе казалось, что сейчас ей можно все: она уже доверилась этим волнам счастья, и они уносили ее куда-то далеко от ее обычной, размеренной жизни.

«Ты правишь в открытое море»?

По черному провалу, где днем голубел залив, плыл, переливаясь огнями, из гавани в открытое море огромный, многоэтажный, напоминающий кадр из фильма Феллини корабль, и это тоже казалось необыкновенным, прекрасным и почему-то важным. Как будто разбушевавшийся ветер оторвал от освещенного берега кусочек и гнал его теперь куда-то по невидимым ночным волнам.

Официант принес кофе и снова окинул их неодобрительным, как показалось постепенно приходящей в себя Лизе, взглядом.

– И да поможет господь всем бесприютным скитальцам! – провозгласила она пришедшую вдруг в голову цитату. – Это точно про такую погоду!

– А «каждая погода благодать» – это про что?

– Это… про любовь, наверно.

– Да… пожалуй, – руки уже привычно сплелись, и пальцы потянулись выше, к запястью, и едва пригубленный кофе был забыт, и надо было что-то делать с глазами, руками, губами – с этой необходимостью быть как можно ближе друг к другу.

– Обичам тэ, – непонятно сказал Цветан и, видя ее недоумение, перевел: – Я тебя люблю, ты должна это знать… ты не думай, что…

– Что? Ты иногда так непонятно говоришь…

– Это по-болгарски… аз ти обичам – я тебя люблю, ты поняла? – с усилием и какой-то настойчивостью выговорил он. – Ты должна знать… ты подумаешь, что я спешу, что я давно один и поэтому… но ты так давно мне нравишься… просто этот твой свитер, – Лиза озадаченно посмотрела на свитер, – и… ничего под ним… Лиза!

– Пойдем, – сказала Лиза, сообразив остатками рассудка, что они выставлены на всеобщее обозрение, как на сцене.

Разве сейчас не антракт?

– Где… пойдем? – встав и не глядя положив на стол какую-то купюру, Цветан подхватил мокрый зонт и приостановился в дверях.

– Я не знаю… где, – вспомнив его манеру иногда говорить «где» вместо «куда», Лиза улыбнулась, – опять под дождь… или… ты где живешь? Далеко?

– Я? – непонятно удивился Цветан. – Ты хочешь?..

Да, хочу, ответила ее рука, ты же сам все видишь.

Лифт вез их вниз, в нем тоже никого не было, и они молчали, продолжая тот, другой, не нуждающийся в словах разговор, а потом стремительно бежали, направляя зонт против мокрого, полного брызг ветра, и оба точно знали, что поступают, может быть, и неправильно, но так, как единственно возможно. Никакая непогода, никакие разумные соображения о правилах и приличиях, никакие доводы рассудка, никакие опасения и страхи перед возможными последствиями – ничто не могло заставить их оторваться друг от друга, и они потом лишь удивлялись, что ничего не поняли раньше.

Тот, мешавший им зонт, от которого они наконец освободились в тесной прихожей, был мужским и абсолютно черным, Лиза помнила упрямую шероховатость его ручки – откуда же потом взялся этот?..

– Да, я солгала, – решительно сказала она Кемалю, и ее глаза стали совершенно серыми – цвета свинца и еще какого-то злого металла. – Я действительно оставила свой зонт у Нелли и взяла этот. Перепутала. Мой зонт еще там, можете проверить.

Там, у Нелли, было столько народу – может, в конце концов, ей это не повредит?

Лиза уже поняла, как к ней попал этот зонт, только вот разбираться в этом она будет сама.

Что зонт – в остальном бы разобраться!