Фойе готовилось праздновать.

Специально приглашенные официанты спешно разносили по немногим имеющимся здесь столам и расставляли на барной стойке подносы с бокалами и закусками, открывали бутылки, что-то раскладывали и поправляли. Все нужно было успеть сделать за время последнего акта, вдобавок в полной тишине, чтобы не было слышно в зале, – Альгамбра не приспособлена для фуршетов. Места совсем мало, даже самым важным гостям придется тесниться, сесть почти некуда, крошечное подобие кухни далеко от фойе, за кулисами, но что поделаешь?

Фуршеты для участников спектакля и избранных гостей традиционно проводились после каждой премьеры, а эта к тому же обещала быть яркой: либо успех, либо провал, третьего не дано.

Сейчас уже было ясно, что это успех.

Четвертый акт ничего не испортит, удачное начало и головокружительный накал страстей третьего предопределили его: девушки-лебеди стояли гордо и уверенно, Одетта ожила и повзрослела, утратив робкий взгляд старательной ученицы и гадкого утенка, принц и колдун… впрочем, на них-то все и держалось, они-то изначально были выше всяких похвал.

Схлестнувшись в смертельной схватке, они словно забыли про трепещущую крыльями Одетту, они бились не на жизнь, а на смерть, они танцевали что-то свое, продиктованное им властной всесильной музыкой, и черные крылья Ротбарта, уже, казалось, готовы были взять верх над наивной белизной принца, но сказка есть сказка… любовь побеждает смерть. И вот темная сила повержена, оторвано и брошено крыло злого волшебника, закончилась черно-белая дуэль добра и зла, осветились символическим ярким светом лес и озеро… все хорошо, что хорошо кончается.

Эффектная финальная поза, последние аккорды, переливы занавеса, мгновенная тишина… и громом победы грянувшие аплодисменты. И вот, наконец-то, все то, ради чего они столько трудились, стирали в кровь ноги, недосыпали, переживали и ссорились, – на время примиряющий всех поклон, и цветы, и выходы на бис, и это ни с чем не сравнимое счастье удачной премьеры.

Ах, как хочется продлить его, остановить прекрасное мгновенье – для этого и фуршет, и поздравления, и бесконечные разговоры обо всех подробностях спектакля, об ожидаемых неудачах, которых удалось избежать, о вчера еще не готовых номерах и костюмах, обо всем, что вчера казалось непоправимым и ужасным, но что сегодня превратилось в повод для смеха и шуток.

Чем хуже – тем лучше: мы все это преодолели, мы смогли, мы победили, хвалите нас! Завтра нам опять к станку, за экзерсис, нам нельзя расслабляться и терять форму, нам скоро опять на сцену, нас ждет все то же: репетиции, ссоры, примерки, спешка, распределение ролей.

Но сегодня – наш вечер, потому что все получилось.

Не хочется смывать грим и снимать костюмы, превращаться из волшебников в обыкновенных людей, пусть хоть так продлится это короткое счастливое мгновение.

Фойе шумело и поздравляло своих героев.

И героинь: отдышавшиеся сестры, надевшие заранее продуманные вечерние платья – черное и белое, как же иначе! – собирали комплименты и раздавали автографы и улыбки. Это их звездный час – сияли глаза, сверкали блестки замысловатых причесок и грима, вспыхивали вокруг фотокамеры, звенели возбужденные голоса, чокались бокалы, шуршали и переливались многочисленные букеты. Одиллия больше не бросала белых роз – она держала их красиво и продуманно.

И вот снова распахивается высокая, ведущая за кулисы резная дверь – и толпа расступается, встречая и обступая других персонажей. Сейчас неважно, солист ты или самый незаметный лебедь из последнего ряда, виртуоз-шут или немолодая, лишь сидящая с прямой спиной на троне королева-мать, сейчас успех уравнивает всех, и принц дружески чокается с подносящим ему на сцене кубок слугой, а колдун с крылом на одном рукаве добродушно веселит придворных дам.

Никому нет дела до печального призрака, улыбающегося среди черного крепа: призраки не должны тревожить нас в такие минуты, мы, конечно, помним о них, но жизнь есть жизнь…

Почти как черный акт с его блеском и позабытой всеми Одеттой: жизнь продолжается, думал, наблюдая за всеобщей эйфорией, Кемаль, призраки только мешают. Все рассчитывают избавиться от них, откупиться цветами и черной драпировкой: твое место теперь здесь, ты свое отыграла, а мы еще живы.

– Как это по-латыни? – шепнул он на ухо Айше. – Vita brevis, ars… чего-то там… вечно, да?

– Да, – кивнула она. Айше было неловко на этом фуршете: давай уйдем, говорила она, это неудобно, кто мы им? Разве мы имеем право здесь присутствовать?

– А убивать, по-твоему, удобно?! – тихо и сердито ответил Кемаль. – Если бы я находился только там, где имею право и куда меня официально пригласили, я бы ни одного дела не раскрыл.

– То есть ты все-таки думаешь, что он?..

– Не знаю я! – честно признался Кемаль. – Столько вожусь со всем этим, а ничего не понимаю. Второе убийство меня с толку сбивает, понимаешь? Не могу отделаться от мысли, что нам его нарочно подсунули. Короче, мы остаемся, возьми бокал и пойдем поздравим их, что ли! Вон и Лиза там, поможет!

Лиза помогала Гинтарасу сражаться с журналистами. Некоторые из них сносно говорили по-английски, но знаменитый хореограф все равно не успевал отвечать всем, и Лиза, как умела, выполняла обязанности пресс-секретаря.

Неожиданно общий гул усилился, толпа расступилась, пропуская идущего от входной двери Шевкета. Он проводил мэра до машины и теперь, сменив официальную улыбку на вполне дружелюбную, вернулся к своим подданным, вместе с которыми мог наконец-то спокойно отпраздновать победу. И настроение короля тотчас же передалось всем присутствующим, разговоры стали громче и свободнее, бокалы зазвенели веселее и чаще, а если кому-то, как озабоченному убийством Кемалю, и приходила в голову мысль о неуместности подобного торжества, то внешне это никак не проявлялось.

Довольные солистки бросились к Шевкету и, подхватив его с обеих сторон под руки, принялись позировать фотографам. Вездесущий Эльдар что-то шептал на ухо нарядной Мельтем, и она внимала ему без всякого неудовольствия, которое Кемаль подметил в ее отношении к старику. Пошептавшись, они тоже влились в кружок приближенных главного хореографа.

– Ну что, деточка, рада? – по-отечески потрепав по щечке раскрасневшуюся Одиллию, проговорил Эльдар. Он, видимо, понимал, что сейчас его слова будут услышаны всеми, и неторопливо, с удовольствием и важностью выговаривал их. – Ничего, неплохо справилась. После четырнадцатого повело тебя, конечно, по диагонали… точку теряешь, но ничего, какие твои годы! Ты Нелечку попроси, она и двойные крутила, и без рук, и с переменой точки! Она тебя за два месяца эти поднатаскает. Для местной публики и так сойдет, это понятно, но мы-то знаем, правильно?

– Конечно, учитель, – скромно потупила глазки коварная Одиллия, – я обязательно буду работать.

– Вот и умница, – расплылся от удовольствия Эльдар: не так часто эта нынешняя молодежь выказывала ему уважение. Может быть, поэтому он уже не отличал его истинного лица от наскоро натянутой маски?

– Как вы вообще их крутите, эти фуэте? – подскочила к Эльдару какая-то начинающая журналистка. – Это каждая балерина может, или нужен особый талант?

– И то и другое, деточка, – совсем растаял Эльдар, – то есть талант, конечно, нужен, не без этого, но, в первую очередь, фуэте, как и балет в целом, это труд и еще раз труд, – старик назидательно поднял палец, наслаждаясь ситуацией.

– А что это за точка такая волшебная? – не отставала журналистка.

– А это… ты запиши, запиши, я медленно объясню, такая точка, на которой нужно фиксировать взгляд во время вращения. Лучше всего сначала перед зеркалом отрабатывать. Чтобы голова не кружилась, нужно ее не поворачивать вместе с корпусом, а задержать, насколько возможно, и потом быстро повернуть, опередив вращение тела, и опять в ту же точку смотреть. Тогда и с места, с пятачка, как у нас говорят, не сойдешь, и все получится. А рабочая нога должна как хлыстом хлестать… Нелечка, ты помоги девочке с фуэте, – он продолжал говорить по-турецки, откровенно красуясь перед более значительной и многочисленной, чем его русские коллеги, аудиторией. – У тебя самой-то техника блеск! Два месяца немалый срок…

– Кстати, о двух месяцах, – Нелли поняла его, но отвечала по-русски, – думаешь, я не знаю, кто все это устроил? Мне Ринат все рассказал. Я уеду, не беспокойтесь, хоть завтра, ни дня здесь не останусь, но не думай, что тебе это так с рук сойдет! Уж Игорь постарается – нигде тебе потом работы не будет! Дома будешь фуэте крутить!

– Нелечка, я не понимаю, на что ты намекаешь, – не слишком озабоченно закудахтал Эльдар по-русски, – нам с тобой делить нечего… зачем ты в такой день?

– Нель, давай с Шевкетом поговорим, хочешь? – торопливо зашептала ей на ухо Лиза, чтобы отвлечь ее от провоцирования скандала. А что Нелли делала это виртуозно (наверно, как некогда фуэте!), не было никаких сомнений. – Пойдем, попробуем, нельзя же так на самом деле! С чего это он вдруг?

– Да что с ним говорить?! Плевать мне на него и на его театрик! Что я работы не найду, что ли?! Унижаться еще! Он в директоры метит, вот и все дела, я тебе потом расскажу, – и с моментально вспыхнувшей на лице улыбкой, сменившей злобную, старившую ее гримасу, Нелли повернулась к звавшему ее Гинтарасу и журналистам.

Вот это самообладание, с восхищением подумала Лиза, мне бы так. Перемена точки – кажется, так это называется?

– А вы бы не вмешивались, Лиза, – негромко произнесла совсем рядом с ней невесть откуда возникшая Нина. – Вас Нелины дела никаким образом не касаются. У вас своих проблем… выше крыши, если я правильно понимаю?

– Что вы имеете в виду? – удивилась Лиза. – Я не вмешиваюсь, я просто перевожу, когда меня просят…

– Вот именно: когда просят – тогда и переводите себе. А сейчас вас никто не просит во все это лезть. Нелли уезжает, это вопрос решенный, и нечего тут… воду мутить. Я вообще на вас удивляюсь: как вам не стыдно сюда постоянно таскаться? Крутили бы свою любовь по-тихому – так нет, надо у всех на виду! Всякий стыд потеряли! – Нина прищурилась так, что невозможно было разглядеть выражения ее глаз, но Лиза была уверена, что пианистка смотрит торжествующе.

Лиза почувствовала, что краснеет, и от растерянности не могла подобрать слов для подходящего достойного ответа. Было совершенно ясно, что еще немного – и Нина повысит голос, и их с Цветаном маленькая история станет достоянием гласности. А говорить она может как по-русски, так и по-турецки, и потом никому ничего не докажешь, и пойдут всякие разговоры и сплетни, и… а собственно, чего я боюсь? Денис хочет ходить на бальные танцы в школу, если Цветан уедет, прекратятся и уроки музыки, и все остальное, и Нелли уедет, и можно будет вообще никогда не появляться в театре, так что и бояться нечего.

Эта спасительная мысль пришла как раз вовремя, и Лиза, собравшись с духом, быстро сказала:

– Не надо меня шантажировать, ладно? Вам все равно никто не поверит, ясно? Все знают, что вы старая сплетница и больше никто! И вообще, вы же всегда говорили, что у Цветана с Ринатом любовь, при чем же здесь я? Вы бы уж выбрали что-нибудь одно, а?

Изумленная неожиданным выступлением Лизы и, видимо, не рассчитывавшая получить отпор, Нина уже открыла рот, чтобы нанести ответный удар, но тут раздался какой-то грохот и звон разбитого стекла, все вдруг пришло в движение, все куда-то заторопились, как-то сразу заговорили – стало понятно, что произошло нечто из ряда вон выходящее, скандальное, такое, что никак нельзя пропустить. Нина и Лиза, подхваченные общим порывом, вынуждены были сначала потесниться, потом перейти на другое место и через минуту потеряли друг друга из вида и забыли о незаконченной ссоре.

Потому что, то, что происходило в центре фойе, могло заставить забыть обо всем.

Ужасный, взлохмаченный, небритый человек с безумными глазами стоял на шатком столике с витыми ножками, с которого он, судя по всему, только что сбросил поднос с бокалами, и срывал черную драпировку с портрета Пелин. Никто то ли не решался, то ли не догадывался его остановить, и он, отбросив мешавшую ткань, быстро снял со стены фотографию и прижал к груди.

– Радуетесь, да?! Празднуете?! – голос его был так же ужасен, как вид, держать большой застекленный портрет было тяжело и неудобно, он с трудом сохранял равновесие, однако спускаться вниз не собирался.

– Это муж… ее муж, – зашептались вокруг, – он пьян… да нет, не похоже… с ума сошел парень…

– Надо его увести… позовите кого-нибудь… кого?!

– Ну, полицию… врача… он же не в себе!

– Ненавижу вас всех! И театр ваш, и балет! Позавчера похороны были – хоть одна сволочь пришла?! Нет, как можно: у нас прогон, репетиция, премьера чертова! Венок прислали, здесь черную тряпку повесили – думаете, все, можно забыть?! И плясать себе как ни в чем не бывало?! Я разнесу весь ваш поганый театр, сожгу его на фиг, поняли?! Фото они повесили – я вам повешу! Хоть после смерти оставьте ее в покое, уроды! Что вы замерли – давайте, веселитесь, ну?! Пелин только мне оставьте, она не ваша!

– Он упадет!.. Да сделайте же что-нибудь! Сумасшедший!.. Надо врача вызвать…

– Убили ее и радуетесь?! Шоу маст гоу он, да?! Сказал бы я вам, куда ваше шоу маст гоу! Празднуют они, ни стыда ни совести!

– Как его зовут, кто знает?.. Надо снять его оттуда… охрану позовите, по крайней мере! Да что охрана – полицию надо звать, он сейчас все здесь разнесет, сказал же! Что он говорит, переведите же кто-нибудь?! Может, он ее и убил, совсем сумасшедший!.. Нет, его же выпустили, подозревали, говорят, но выпустили… все равно не подходите лучше!

– Думаете, я это так оставлю?! – продолжал неистовствовать несчастный. – Убийцы проклятые! Вы, вы все, да!

– Волкан, что вы имеете в виду? – как можно спокойнее и четче проговорил пробравшийся наконец сквозь возбужденную толпу Кемаль. – Кого именно вы обвиняете? Спуститесь, пожалуйста, я все запишу.

– А-а, сыщик! И вы здесь? Ну, конечно, а как же?! За мной пришли, да?! Ничего у вас не выйдет, вы убийцу ищите, а не за мной таскайтесь! Полиция называется! Ни черта не может, я сам с ними разберусь, со всеми! Вот увидите!

– Конечно, – согласился Кемаль. Ближайшая часть зрителей поутихла: либо чтобы не мешать возникшему диалогу, либо предвкушая очередное развлечение. – Только если вы действительно хотите помочь нам найти убийцу вашей жены, то действовать нужно не так. Спускайтесь, и поговорим спокойно.

– Я уже с вами наговорился! О чем мне еще?.. – может быть, оттого, что сейчас он обращался к стоящему совсем рядом Кемалю, а не к безликой толпе и всему миру, голос его зазвучал потише, и в нем послышалась даже нотка заинтересованности.

– Я не буду ничего обсуждать, пока вы не спуститесь. К тому же, все эти разговоры не для посторонних, – Кемаль не представлял себе, что он скажет этому безумцу, если тот вдруг послушается, но помощи ждать было неоткуда и не от кого. Участники спектакля охотно превратились в неуправляемую толпу зрителей, успели выпить по несколько бокалов вина, и своим возбуждением и нервным любопытством только осложняли ситуацию. Встревоженный Шевкет, не приближаясь к месту скандала, что-то говорил в телефон, видимо не решаясь вмешаться и взять на себя ответственность: это на сцене он главный, а жизнь – не сцена.

– Волкан, слезай уже, правда, я тебе чего скажу! – сказал вдруг кто-то около Кемаля.

Злодей Ротбарт, так и не смывший грим, в камзоле с одним крылом и обычных джинсах, он производил какое-то странное впечатление – уже не в роли, но еще не в жизни. Кроме того, в руке его был пустой бокал, и было заметно, что он отнюдь не первый.

– Правильно ты все говоришь, – Тайфун-Ротбарт слегка растягивал слова и смотрел вызывающе, – абсолютно правильно! И мы все сволочи, и полиция ни хрена не может! Я вот тоже, между прочим, – колдун не глядя сунул кому-то бокал и схватил с ближайшего подноса следующий, – тоже как все они… такая же сволочь! Я особенно… слезай, говорю! Пойдем выпьем! Завтра все это кончится, увидишь… возьмут они его. Я кое-что им шепну – и все дела… шоу маст гоу он, говоришь?.. Это точно! Совершенно точно! – он протянул руку внимательно слушавшему его Волкану. Видно было, что тот, как и все окружающие, не может понять, о чем речь, но что-то в словах Ротбарта зацепило его, и он позволил колдуну стащить себя вниз.

Теперь он был не страшен, скорее жалок, он по-прежнему прижимал к груди тяжелый портрет и жадно вслушивался в невнятное бормотание Тайфуна. Тот говорил теперь тише, склонившись к Волкану, и Кемалю не без труда удавалось уловить отдельные слова.

– Сами они никого не найдут, слабо им… А я видел убийцу, сам видел, вот этими глазами… завтра пойду, расскажу… а вот такой я гад, правильно говоришь! Раньше не смог: шоу это поганое, сам понимаешь, маст гоу он… а теперь все… сделали мы «Лебединое»! Я, между прочим, всю жизнь в нем мечтал танцевать… с детства еще… только из-за него и в балет пошел, если хочешь знать! А Пелин я любил, хоть она меня и бросила… я за нее отомстить должен, только я так решил: станцую вот «Лебединое» – и тогда… не мог я раньше… все бы рухнуло к черту! Понимаешь меня?.. Пойдем куда-нибудь… у меня машина тут… на стоянке, на самом верху… ты внизу подожди, поедем, я тебе расскажу, кто Пелин нашу… я их сам видел! Ну, ты пойми, не мог я до премьеры… «Лебединое» для меня… ну, как если бы тебя в «Майкрософт» пригласили или куда там?.. Да ты не дергайся, никуда он не денется, я за ними пошел и все видел!

«Господи, что он говорит?! – подумал Кемаль. – Неужели и правда?.. Да нет, быть не может… просто напился и сам не знает, что болтает. Хотя взгляд-то у него… вполне осмысленный взгляд. Или он это для того, чтобы Волкана отсюда выманить? Это-то у него получилось, значит, не так уж он и пьян. Но что же он делает?! Разве не понимает, что его все слышат?..»

Он огляделся: публика – кто с облегчением, кто с разочарованием – поняла, что концерт окончен, скандала не вышло, и принялась заниматься своими делами. Никто особо не прислушивался и не приглядывался к происходящему, однако если этот парень действительно свидетель, если он не преувеличивает и может хоть что-то рассказать, то нельзя рисковать.

– Тайфун, – быстро перебил он разговорившегося юношу, – если вы что-то видели… если действительно видели, – Кемаль попытался прочесть что-нибудь на разгоряченном, раскрашенном гримом лице, но видел только трагический излом бровей, блеск щедро обведенных черным глаз и какую-то непонятную, безудержную решимость, – вы должны мне сказать… и не кричите так, пожалуйста!

– Ничего я не должен! – танцовщик взмахнул уцелевшим крылом, сделал странный пируэт и снова подхватил под руку притихшего Волкана. – А что должен, то и сам понимаю! Подождете до завтра – поднесу вам убийцу на блюдечке… подождете, ничего вам не сделается! У меня премьера сегодня… вам не понять! «Лебединое», да!.. Пошли отсюда… я только накину что-нибудь, перья эти сниму и приду… на самый верх загонять пришлось, прикинь, на крышу, – это он говорил уже одному Волкану, увлекая его за собой к выходу, – и лифт вдобавок не работал…

«Это он про стоянку», – сообразил Кемаль.

Им с Айше тоже пришлось спускаться пешком, правда, не с самого верха, а с пятого этажа, на котором было немало пустых мест… наверно, Тайфун, приехал позже. Нет, как же он мог приехать позже, ему же нужно было готовиться к спектаклю, гримироваться… странно.

Вообще, все странно.

Кемаль отыскал глазами Айше, с кем-то разговаривавшую по-английски, и, убедившись, что она его не видит и хорошо проводит время, поспешил за странной, так неожиданно объединившейся парой. У выхода они разделились: видимо, Тайфун пошел куда-то переодеться, а всеми забытый Волкан с портретом под мышкой направился на улицу.

– Вы уходите? – спросил Кемаля появившийся откуда-то Шевкет. – Как вы думаете, он не станет опять?.. – он кивнул в сторону молодого человека. – Я собирался уже врача вызывать… как вам удалось его успокоить?

– Это не мне удалось, это ваш Тайфун не растерялся, отвлек его разговором, – Кемаль не спускал глаз с выходившего уже из театра Волкана. Ему хотелось броситься за ним, но он решил не демонстрировать так явно свой интерес: ничего страшного, все равно он будет ждать, пока колдун выедет со стоянки, а тому еще идти пешком наверх…

Наверх, вдоль пустого, опасного пролета.

Наверх по крутой спирали, внутри которой опасность и смерть.

Неужели он нарочно создает эту мизансцену?..

Он не был пьян, он специально почти кричал все это, он знал, что его слушает тот, кто ему нужен, он сумел отделаться от Волкана, он не случайно упомянул, что шел пешком, но ведь крыша – это фактически шестой этаж, а Кемаль точно помнил, что не работал нечетный лифт… успеть бы, господи!

– Извините, я все-таки за ним присмотрю, – проговорив эту извиняющуюся скороговорку, он оставил не успевшего даже удивиться Шевкета и почти бегом бросился к выходу.

Волкан стоял совсем близко, возле освещенного стенда с афишами, он пытался закурить, не выпуская при этом из рук отвоеванный у ненавистного ему театра портрет, но Кемаля теперь интересовал совсем другой персонаж.

Он побежал к темному зданию стоянки, по привычке машинально подумав о том, как можно было воткнуть это уродство в самый центр прекрасного Измира, и тотчас же возразил самому себе, что машины все-таки надо куда-то девать. Прекрасный Измир, как его традиционно называли, не был на них рассчитан, ему несколько тысяч лет, он стар, но старается поддерживать форму, чтобы не подавлять жителей своей старостью, он мудро прячет ее за современные фасады, огни реклам, он принимает любые новшества – станции метро, автострады, многоуровневые стоянки…

Вот она, наконец-то!

У меня нет оружия, потому что я пошел в театр, вдруг понял Кемаль. Я пошел в театр с женой, как простой обыватель, а теперь оказывается, что я могу столкнуться с убийцей. Который, в отличие от меня, однажды уже все рассчитал и продумал, и место действия выбрал удачно… правда, сейчас жертва это сделала за него, жертва недвусмысленно предложила ему план, и эта жертва вряд ли жаждет оказаться настоящей жертвой, разве что приманкой… какой же я идиот! Пойти в театр – туда, где ты сам столько времени занимался поиском преступника, просто как в театр!

Непростительная беспечность, особенно когда имеешь дело с людьми, умеющими крутить свои фуэте, не сходя с места и глядя в какую-то им одним известную точку, балансирующими на кончиках пальцев, взлетающими над сценой вопреки всем законам тяготения.

И живущими вопреки всем законам.

Он подбежал к лифту, убедился, что нечетный так и не начал работать – с чего бы, кто им будет заниматься поздно вечером? – и приостановился у начала пешеходной спирали.

У финишной прямой, если он все понял правильно.

Вернее уж: у финишной кривой – прямым этот крутой, извивающийся подъем никак не назвать.

Если он все понял правильно, если ему удалось увидеть эту воображаемую точку, намеченную коварным Ротбартом, значит, надо оставаться здесь, на этом пятачке, где будет раскручиваться это опасное фуэте. Главное – никого не пропустить и не опоздать.

На узкой пешеходной дорожке спрятаться было негде, и Кемаль решил опередить события и подняться наверх: если Тайфун не врал, он пойдет к своей машине на самую крышу.

Если врал – все равно пойдет туда же. Пойдет пешком – иначе зачем бы он стал затевать эту возню вокруг якобы не работавшего лифта?

Четный лифт работал, и Кемаль доехал до четвертого этажа, чтобы не идти весь путь пешком: оружия нет, так хоть силы приберечь, мало ли что. Было не совсем понятно, что именно задумал Тайфун и что предпримет тот, для кого он устроил свой маленький спектакль, – может, и сила понадобится.

В какой-то момент Кемалю пришло в голову, что неплохо бы позвонить и вызвать подкрепление. Его всегда раздражали наивные герои американских фильмов, которые вечно лезли в самое логово врага, никому ничего не сказав и не позвав коллег или друзей, но в данном случае… что он может сказать?

Вызвать сюда наряд полиции только потому, что ему показалось, что здесь может возникнуть опасная ситуация? Так она еще может и не возникнуть – придет сейчас Тайфун, сядет в свою машину и спокойно уедет, и никто не последует за ним, а Кемаль будет выглядеть идиотом. С другой стороны, если будет возможность арестовать убийцу…

Снизу послышались какие-то звуки: спираль подъема создавала такой акустический эффект, что они отражались от ее стен и звучали громче, словно заполняя ее всю снизу доверху. Днем Кемаль никогда не замечал этой особенности, но сейчас, когда центр города опустел и притих до утра, а со стоянки лишь изредка выезжала одинокая машина, это гулкое эхо разнеслось по бетонной пустоте, словно отстаивая свое право на существование.

Кемаль не успел порадоваться, что все услышит, потому что сразу же понял, что местная акустика не намерена ему помогать: были слышны шаги и шорохи, прекрасно, выпукло слышны, но голоса звучали так, что невозможно было понять ни слова. Голоса были – как минимум два, они переплетались, обсуждая что-то, они были мужскими, но что они говорили там, внизу?!

Он подошел к перилам и осторожно посмотрел вниз: никого. Шаги приближались, однако шедшие держались возле наружной стены, и увидеть их было невозможно.

И – ни одного понятного слова!

«Спущусь пониже!» – решил Кемаль и осторожно, стараясь не издавать никаких звуков, пошел вниз. Шел он медленно, постоянно приостанавливаясь и прислушиваясь, но голоса звучали все так же невнятно, не громко и не тихо, их заглушал шорох и ритм шагов, и Кемаль почти дошел до того же четвертого этажа, с которого начал подниматься наверх, когда другой звук, то ли вскрик, то ли хрип, заставил его, позабыв осторожность, броситься к перилам и посмотреть вниз.

Они были совсем близко от него, странно близко, потому что были прямо под ним, и он отчетливо видел темную куртку и светлый плащ, цвета которых в царившем здесь полумраке казались белым и черным, он видел переплетающиеся в борьбе тела, слышал тяжелое дыхание, но не мог различить ни скрытых от него лиц, ни им одним понятных отдельных слов. Темная фигура была сильнее, она пригибала светлую вниз, почти перегнув ее через перила, но вот светлая рука, на секунду освободившись, вцепилась в темные волосы своего противника и помогла человеку в светлом оттолкнуть темного к невидимой Кемалю стене.

Уже не заботясь о звуках, он бросился вниз, быстро преодолел разделявший их этаж и оказался перед прижатым к полу, едва дышащим и хрипящим человеком в светлом плаще, шею которого сжимали сильные руки человека в черном. Кемаль, не задумываясь, бросился на помощь, ему удалось чуть ослабить судорожную хватку черных рук, а потом и оторвать яростно сопротивляющегося душителя от его жертвы.

В последние годы ему редко приходилось драться, участвовать в задержаниях и вообще заниматься физической стороной работы полицейских, поэтому в свой удар он вложил всю накопившуюся за время этого расследования злость, надеясь, что она преобразуется в силу и что других ударов не потребуется. В конце концов, ежедневный экзерсис у станка – не бокс! Удар отбросил его противника к стене, он не удержался и упал, снизу послышались шаги, смех и голоса, Кемаль с облегчением подумал, что сбежать черный человек теперь не сможет, и схватился за телефон.

Вот теперь можно и патруль вызывать: есть повод.

И, только сделав это, Кемаль, улучив момент, посмотрел, в каком состоянии тот, кому он пришел на выручку, и с изумлением и поздним прозрением увидел его бледное, почти одного цвета с плащом лицо.

На этом лице, подчеркивая необычный излом бровей, еще оставался не смытый черный грим злого коварного Ротбарта, который он сейчас размазывал, вытирая пот белым рукавом плаща.

Черный принц с разбитым в кровь лицом сидел, прислонившись к ударившей его в спину стене.

– Получилось, – прохрипел Тайфун, – я уж думал, вы не сообразите и он меня придушит. А вы… молодец, поняли!

– Ничего я не понял, как выяснилось! Вернее, понял, но не сразу… – Кемаль не сводил глаз с поверженного принца.

– Да чего тут понимать-то?! Вы же сами сказали, я случайно услышал на репетиции: убийца купил новый зонт! А наш красавец Эрол как раз на следующее утро после убийства с новым зонтиком явился. С самого утра дождя не было, так он его прямо в пакете принес, я поэтому и запомнил.

Шумная компания снизу приближалась, где-то неподалеку взвыла сирена, и Кемаль надеялся, что помощь идет и что подходящие люди не помешают ему разрулить ситуацию. Он на всякий случай напрягся: черт его знает, сейчас все продвинутые, кино смотрят, как ухватит этот принц кого-нибудь из ничего не подозревающих припозднившихся автовладельцев в заложники… или оружие вытащит… или спрыгнет, в конце концов, вниз, как Супермен или человек-паук: они же почти летают в этом своем балете, а здесь не так уж высоко, не как в том проклятом убийственном подъезде.

– Что ты несешь, господи?! Какой зонт?! Избавьте меня от этого придурка, – нет, взлетать принц не собирался, предпринимать попытки нападения, кажется, тоже, он даже не вставал, придав своей страдальческой позе как можно больше изящества. – Вы же полиция, что же вы на кого попало бросаетесь? – это прозвучало слегка капризно, но, в целом, весьма убедительно.

Значит, будет все отрицать, понял Кемаль. Пойди докажи, кто из них на кого напал и вообще из-за чего возникла драка! Хитрый, мерзавец, сам себе адвокат!

– Я напал, как вы выражаетесь, на того, кто в тот момент представлял опасность, – осторожно, чтобы не наговорить лишнего, ответил Кемаль. Врезал-то я ему хорошо, любой адвокат тут же вцепится в незаконные действия… интересно, синяк останется или, если смыть кровь, то там ничего и нет?

– Что вы уставились?! Я буду жаловаться, ясно вам? Совсем с ума посходили! Сначала этот набросился, потом вы! Новый зонт какой-то… это вообще о чем?

– Ах ты! – задохнулся от возмущения Тайфун. – Нет, вы его послушайте: типа он знать ничего не знает! Да ты же убийца, ты Пелин вот этими своими руками задушил, я за вами следил, после того как вы из кафе вышли… я, как вы в ее подъезд вошли, видел! Только ты потом выскочил оттуда, и я думал, она домой пошла, а тебя послала, как меня когда-то… оттого у тебя вид такой… бешеный!

– О, он мой вид разглядел! Нет, вы послушайте, Шерлок Холмс, это же смешно, в такой темноте!

– А откуда ты, интересно, знаешь, что там была темнота?

– Да потому что вечер! А я дома был, что вы его слушаете?!

Шумная компания остановилась чуть ниже, видимо, женщины, смех и голоса которых были слышны, устали и решили передохнуть. Разговоры сливались в один сплошной гул, и Кемалю в тот момент почему-то не пришло в голову, что в этой группе могут быть знакомые. Хотя чего проще: все начали расходиться после фуршета, все оставили машины здесь. Но эта простая мысль не смогла продраться сквозь путаницу и неразбериху, возникшие в его голове: он смотрел на черную и белую фигуры, словно поменявшиеся своими черно-белыми ролями, и понимал, что опять не может ничего доказать.

В шкафчике принца Эрола лежал пакетик с этикеткой от нового зонта.

Кемаль обнаружил его несколько дней назад и стал наблюдать за принцем, но не увидел в его поведении ничего, хоть отдаленно напоминающее раскаяние или страх перед разоблачением. И это вполне соответствовало тому психологическому портрету самоуверенного надменного убийцы, который он сам себе нарисовал. Тайфун, если верить ему, услышал о зонте, сопоставил факты, выманил сюда Эрола, начав свои выступления в фойе, спровоцировал его на нападение… а если все было не так? У Тайфуна ведь железное алиби на тот вечер, значит, видеть Пелин и ее убийцу (кто бы он ни был!) он никак не мог, это был обман, рассчитанный на то, что убийца захочет избавиться от свидетеля.

Но принц не сломался и все отрицает.

Не означает ли это, что все не так, что он, Кемаль, смотрел, не отрываясь, в одну воображаемую точку, не замечая ничего другого? Интересно, если точка выбрана неправильно – закружится ли голова у делающего фуэте? Ведь что могло помешать Тайфуну просто позвать принца с собой, когда Кемаля (и вообще никого) не было поблизости? Да, у него алиби, но…

– Что случилось?! О господи! Эрол!.. Тайфун!.. Что это с ним? Ой, он в крови, смотрите! – зашумели мужские, заверещали женские голоса, компания была, конечно, своя, балетная… попробуй теперь разберись хоть в чем-нибудь!

«Я могу сделать только один ход, – судорожно думал Кемаль, – только один, и тот… не ход, а так, блеф. Если я ошибусь, обвиню не того, убийца тотчас поймет это, и тогда нам никогда ничего не доказать! Вдобавок у них обоих алиби на время второго убийства – вот это я знаю точно, потому что видел их сам… ладно, черт с ним, со вторым, с первым-то что?!»

– Объясните, в конце концов, что происходит! – требовательно повысил голос главный хореограф. – Только драк нам не хватало и всяких травм! Ты в порядке? – обратился он к принцу: тот так и не встал, и не вытер кровь, и выглядел куда хуже поднявшегося на ноги Тайфуна.

А может быть, дело не в этом, а в том, что Эрол как солист незаменим и потому куда более важен? Подумав это, Кемаль проникся окончательным отвращением к классическому балету и всем, кто имеет к нему отношение. При этом он чувствовал, что находится во власти предубеждения: Эрол не нравился ему, он, как большинство мужчин, инстинктивно (или, наоборот, из-за установившихся в обществе стереотипов?) испытывал неприязнь к гомосексуалистам и тем, кто на них похож. Умом он понимал, что это неправильно, что в нетрадиционной сексуальной ориентации нет ничего плохого, но атавистические чувства брали верх над разумом.

– Ой, у него рукав оторван, как крыло! – весело зачирикала подскочившая к Тайфуну балерина. – Все, Ротбарт, ты убит еще раз!

– Вы можете, наконец, объяснить?.. – Шевкет хотел помочь Эролу подняться, но тот, отмахнувшись, уже встал сам.

– Мне бы кто-нибудь что-нибудь объяснил! – неприятным, высоким от возбуждения голосом заговорил он. – Этот придурок меня зовет, мол, пойдем, подвезу, расскажу, кто Пелин убил. Типа видел он их… лифт не работает, мы пешком… он на меня набрасывается… еще немного – убил бы! А только я его прижал – тут этот выскочил откуда-то… и тоже на меня! И это полиция! Вместо того чтобы защитить…

– Это тебя-то?! – возмутился Тайфун. – Что вы его слушаете, убийцу проклятого?! Он же все врет, он сам меня чуть не придушил… сыщик все видел! И я его сюда не звал, я нарочно на фуршете сказал, что убийцу видел, я знал, что он за мной пойдет и попытается меня убить, – парень почти задыхался, говорил хрипло и невнятно, и все притихли, чтобы не пропустить не слова. – Он ее убил и взял ее зонт, потому что его собственный упал и сломался! А потом новый купил, у него в шкафу пакет лежит… вот, полицейский вам подтвердит!

– Да что ты врешь?! – визгливо закричал прекрасный принц, и злобная, трусливая гримаса исказила, почти изуродовав, его красивое лицо. – Какой зонт и пакет?! Я не понимаю! Что ты мог видеть, если я ее не убивал?! И не ходил я с ней! Она Шевкета ждала – пусть он и объясняет теперь, что он с ней сделал!

– Я?! – не ожидавший ничего подобного Шевкет сделал шаг назад, словно хотел отказаться от своего порыва помочь Эролу. – Я с ней поговорил и все! Минут пятнадцать, не больше!

– Так вы что-нибудь видели или нет? – Кемаль решил, что пора брать это дилетантское расследование в свои руки, пока оно не превратилось в банальный скандал. – У вас было алиби на вечер убийства…

– Да у меня оно и есть! Роман же вам сказал! И Ринат меня видел, и пианист! Но я точно знаю, что это он! Зонт у него новый, вы сами знаете, что это значит… я от вас и услышал! Пакет у него в шкафу, можете проверить! А то, что он меня как свидетеля убрать хотел, – это, что, не доказательство?! Я его выманил, раз у вас у самих в полиции ума не хватило! А Пелин он терпеть не мог, ругался с ней вечно… она ему глазки строила, а он женщин не любит, это все знают!

– А я вам говорю: он все врет, я не покупал никаких зонтов, а она с Шевкетом осталась! Поговорили они! Знаем мы, какие у них разговоры! Все знают, что она ваша любовница, скажете: нет?! – похоже, принц решил бороться до последнего. Скоро додумается до адвоката и полного молчания, но перед этим обольет грязью всех, кого сможет.

– И скажу! – лицо обычно такого корректного и владеющего собой Шевкета было перекошено от гнева. – Сейчас самое время, и я скажу! Никогда она не была моей любовницей, никогда! Слышишь, Мельтем, – он посмотрел на бледное потерянное лицо жены, – ни она, ни кто другой! Вопрос о моем назначении решен… ставлю всех вас в известность, что подписан приказ о моем назначении на должность директора театра… и я больше не потерплю всех этих сплетен в нашем коллективе. Пелин была талантливая балерина, и роли она получала только поэтому.

– И потому, что Эльдар просил, да? А то не было бы никакого назначения! – ехидно вставил Ринат. Кемаль не заметил, что в этой толпе были и русские: все разговоры велись по-турецки, а он был слишком занят проблемой выбора правильной точки.

Черное или белое?

И где черное, а где белое, собственно говоря? Красавчик принц не в белом камзоле, а в черной куртке – злой колдун, еще не смывший грим, в светлом плаще.

«Он любую партнершу в гроб загонит», – сказала одна из новых солисток, и принц резко переменился в лице.

«Что-то у нее было в руках… может, зонт, а может, и нет!» – как, спрашивается, можно не заметить или с чем-то спутать длинный зонт-трость?

У прекрасного принца нет никакого алиби на тот вечер: простился с Пелин, пошел домой, был дома.

Алиби Тайфуна могут подтвердить три человека. Хотя… Ринат и Цветан – это, пожалуй, поздновато: у него машина, он мог все успеть. А вот Роман… незаинтересованное лицо, новый, временный и посторонний человек в театре – а что, если именно поэтому?!

Он здесь никто и ненадолго, ему все равно, что и о ком говорить, он не заинтересован в исходе расследования, но он вполне мог согласиться помочь единственному дружески расположенному к нему человеку. Кемаль успел заметить, что русские коллеги относились к Роману с каким-то снисходительным презрением, и все в театре невольно переняли этот тон, так что подружиться помощник блестящего хореографа смог только с Тайфуном.

Кемаль поискал глазами Романа, но не увидел ни его, ни Лизы, ни Нелли – похоже, из русских здесь только Ринат, говоривший Шевкету что-то неприятное об Эльдаре и Пелин.

– А где Роман? – перебил его Кемаль.

– Роман? – переспросил Ринат, видимо не понимая, какое тот может иметь отношение к происходящему. – Так он уж, наверно, в аэропорт едет, у него самолет в три часа.

– А телефон у него есть?

– Есть, только он не действует, он местный мобильный не заводил, зачем ему…

– А кто его повез? Лиза?

– Нет, у нее же дети, она ночью не может. Кто-то повез…

«Пора!» – решил Кемаль.

Вот она, моя невидимая точка, будем надеяться, что на этот раз я не ошибся, я сделаю это проклятое фуэте, опередив их всех и не потеряв равновесия.

– Вы на это и рассчитывали, да? Только совершенно напрасно, потому что никакое алиби вам не поможет, тем более что связаться с Романом мы все равно сумеем. Вы только что проговорились, что у убийцы сломался зонт… так вот: там кнопка отвалилась, а на ней – отпечаток пальца. Не очень четкий, но вполне пригодный для идентификации. Поэтому будьте добры поехать со мной… полицейская машина внизу.

Он говорил в полной тишине, все напряженно застыли, пытаясь понять, к кому обращены его слова: они стояли рядом, сыщик смотрел как будто на всех троих… кто же – Эрол, Тайфун, Шевкет?!

Блеф и риск, думал Кемаль.

Что-то вроде незаряженного пистолета.

Никакого отпечатка не было – кнопка от зонта, да, была, она подтвердила версию Кемаля, но убийца был в перчатках, и ни на проводе, ни на кнопке не осталось никаких следов. Да, эксперты обещали сделать все возможное и невозможное, но чудес не бывает, только не у нас в лаборатории, так что ты на нас не рассчитывай, еще что-нибудь ищи. Микрочастицы какие-нибудь, может, и найдутся, было бы с чем сравнивать, но отпечатки… это уж извини!

Убийца не знает, что пистолет не заряжен. Если не сплоховать и смотреть в одну точку, можно выиграть.

– Не выдумывайте, нет там никаких!.. – закричал Тайфун, встретился глазами с Кемалем и осекся. – А что такое? Что вы на меня уставились? – скривился он, не сделав ни шагу, но как-то мгновенно отделившись от всех присутствующих, словно оказавшись за какой-то невидимой стеной, разделяющей добро и зло. – Ничего не докажете, слабо вам! Думаете, поймали на слове? Так где оно, это слово?! Улетело! А я… «Лебединое» я все-таки станцевал, и еще станцую, не надейтесь! Нате, арестовывайте, – он картинно протянул вперед скрещенные руки, словно подставляя их под невидимые наручники, – только я от вашего правосудия улечу!

Руки взмыли вверх красивым птичьим взмахом, но разорванный рукав светлого плаща испортил впечатление, сделав этот жест манерным, неуместным и почти смешным.

– Улечу – и буду танцевать! И никто мне не помешает! Как эта девка вздумала!.. Нет-нет, не надейтесь, ничего больше не скажу! Давайте делайте, что положено, и адвоката зовите, а я буду на своем стоять: видел я их, как они в подъезд входили, и как принц наш с ее зонтом выбежал, а Романа я соврать попросил… так, на всякий случай. Я еще потанцую… еще и вместо тебя, красавчик, потанцую! У нас теперь почти Европа, без доказательств никак, а признание и всякие слова не доказательство, правильно? Но признайте, по крайней мере, – он обвел взглядом отодвигавшихся от него коллег, – что я сделал то, о чем вы все втайне мечтали. Все! Снаружи-то она вся из себя беленькая Одетта, а на самом деле… сами знаете, кто! Только у вас ни у кого духу не хватило, а я придушил эту гадину, я сумел!..

– Так это ты-ы-ы?! – Кемаль, боящийся поверить в свою победу, не успел остановить этот черный вихрь – ахнули испуганные женщины, раздался звон разбитого стекла, и с ужасным, похожим на рев раненого зверя криком на убийцу бросился уронивший фотографию Волкан. – Плевать мне на правосудие! Я убью тебя! Сам убью!..