– Ну и где, по-твоему, твой дружок в такое время? – он старался говорить шутливо, легко, как будто ни о чем.
– Он не то чтобы… прямо дружок. И он обычно по вечерам… слушай, Миш, я хотела тебе кое-что сказать…
Он испугался. Он догадывался, что она может захотеть «кое-что сказать» – вот эти самые слова, когда сразу делается понятно, что сказать надо что-то такое… о нормальных вещах ведь говорят просто, без этого предисловия, да? Он только не думал, что она сделает это в первый же вечер – в такой дивный, теплый вечер, пахнущий морем, подмигивающий звездами, заигрывающий долгожданным легким ветерком.
Неужели не могла подождать? Хоть до завтра – или лучше бы вообще, вообще никогда!
– Слушай, Лан, не стоит, а? Я, – он хотел сказать: я знаю, что я тебе не пара, что тебе со мной скучновато, что ты поэтесса, и поэтому! Но слова не смогли сказаться, как-то не выговорились, и вместо них он произнес совсем другое: – Я же только приехал, давай просто погуляем! Так где, ты говоришь, он всегда по вечерам?
– Да я точно не знаю, но обычно я дохожу вот до тех сосен, видишь? А что значит «просто погуляем»? Мы что – не просто?
– Просто.
Он обнял ее за талию, притянул к себе – она привычно прислонилась к нему, не сбившись с шага: мы столько лет вместе, мы – это мы, все еще «мы», не думал, а скорее чувствовал он; это ее… настроение, эта блажь пройдет без следа, только бы она не вздумала ничего сказать, иначе след останется, и его непросто потом будет смыть.
– Если минут через пять не придет, пойдем к дому, ладно? Давай посидим, тут вот скамейка есть, я ее люблю. Черт. Мне почему-то всегда на этом месте что-то попадает в туфлю! То иголки сосновые, то камешек, причем ведь чистота вроде везде!.. А как Машка глазки этому полицейскому строила, ты заметил?
Она говорила первое, что придет в голову, и была рада этому. Как хорошо, когда можно вот так говорить, не задумываясь, не выбирая слова, перескакивая с темы на тему, твердо зная, что тебя поймут, услышат, не переспросят! И спокойно, уверенно скинуть туфли, вытрясти их, не заботясь о том, как это выглядит и что о ней подумают.
– Разве она строила? Нет, я…
– Да это же хорошо! А то вбила себе в голову, что влюблена в тебя, хотя ты ей сто лет не нужен, а нужен ей один ее твердокаменный муж – а так хоть отвлечется!
– Почему он «твердокаменный»? – засмеялся Михаил, невольно подумав, что слово, пожалуй, выбрано верно.
Смеяться, и обсуждать посторонние темы, о которых можно говорить без настораживающего «надо кое-что сказать», было приятно. И ветерок был приятный, и запах моря и каких-то растений, и вообще, хорошо, что он согласился приехать, хотя как он мог не приехать, если Николай сказал… а Лана вроде такая же, как всегда, ничего особенного.
– Да он мне сегодня на пляже что-то такое выдавал про надежность мрамора и гранита, сам при этом явно думал о чем-то таком… сугубо строительном! Я и подумала, что он такой у нас… монолит!
– Ему наверно местные лестницы покоя не дают! Он мне все твердил: ты глянь, говорит, как живут – у всех мраморные лестницы! У среднего класса, на обычных дачах. А тут просто мрамор дешевый, дешевле плитки.
– Господи, ты-то откуда знаешь, что он дешевле плитки?! Или и тебя уже в это строительство вовлекли?
– Да нет, это я Бориса наслушался. Они с Ником всю дорогу о делах проговорили: цемент, кафель, мрамор, да сколько в долларах, да в пересчете, да если оптом. Я так понял, Борис к нему на работу напрашивается, ну и демонстрировал осведомленность.
– А-а, – Борис и его работа не интересовали Лану, к тому же ей как-то надо было повернуть на нужную тему, с которой она сбилась, когда принялась привычно болтать о том о сем. – Нет, наверно, не придет, я же не одна. Давай к дому сходим, Крис вон там живет, недалеко.
– Да тут все недалеко… пойдем, конечно. А если его там нет?
– Ну нет так нет. Тогда завтра… Миш, я хотела сказать, только ты не обижайся, но я тут подумала, и я решила, то есть я не могу это, конечно, сама решить, но я думала и решила сказать тебе, и если ты… словом, я хочу, чтобы мы наше зверье отдали опять твоей маме, потому что оно на самом деле никакое не наше зверье, а я хочу, чтобы мы сами завели свою кошку и чтобы…
Господи боже мой.
Чтобы мы завели кошку. Чтобы мы – «мы»! – завели…
– Потому что иначе я чувствую, что они не мои, и они меня не любят, то есть ласкаются и терпят, ну как приемные дети, к примеру, но они же не мои, а твоей мамы, а я хотела бы своих… не детей, а кошку, нет, детей тоже, наверно, можно, но кошку сначала, и чтобы мы ее сами вырастили, и…
«Зверье» – рыжая Белка и белая Мышка, две кошки-сестрички – жили то у них с Ланой, то у его мамы, где царила Кошка Маргошка, их, сестричкина, мама, и уживалась вся эта компания вполне нормально, и мама не очень хотела отдавать девчонок, потому что привыкла, что у нее всегда жили целые кошачьи семейства, но Михаил все-таки забрал их: для Ланы, ради Ланы, она же так любит кошек, жить без них не может, и если она вдруг когда-нибудь сможет без него, Мишки, то без их общих кошек не сможет; мама, нам они нужнее, у Маргошки еще котята будут.
Как она сказала «детей тоже можно»? Значит, все это было… вот о чем, а вовсе не о том…
– Стой, Миш, опять песок какой-то, я вытрясу. Босоножки, что ли, такие? Так что ты думаешь? Мама согласится или?..
– Да куда она денется! Ее же Маргошки дети, она их и отдавать-то не хотела! Лан, я так рад, конечно, давай заведем… кого хочешь! А то ты меня напугала: начала серьезно так, я уж подумал… мне Колька сказал…
Так, вот тут осторожней. И Ник у тебя вдруг превратился в Кольку, а все знают, что это бывает, когда ты совсем не в себе, и лишнего ничего произносить не надо.
– Что он тебе сказал? – быстро спросила Лана.
Только не это.
Только не сейчас.
Сейчас она вытряхнула туфли, попутно подумав, что вот так же легко может избавиться от всего лишнего, мешающего жить, натирающего… ноги и душу, и вот так же хорошо может опираться на Мишку, который ей, конечно же, нужнее и роднее, чем Стас, которому она не нужна, и с которым она не может завести кошку, и у которого тысяча отговорок и объяснений, когда нужна всего пара слов, и с которым было хорошо, спору нет, но что-то ведь все время мешало, разве нет? Ну сама подумай, разве камешек не натирал ногу? Ведь было же, было, просто ты не хотела ничего замечать, видела только хорошее, и потом совсем другой мир, эти песни, творчество, но разве они стоят твоего собственного простого и ясного мира, где не нужно быть умной, талантливой, даже поэтессой можно не быть, или быть плохой поэтессой, хорошей поэтессой, совершенно неважно какой поэтессой, лишь бы быть самой собой.
Хорошо, что Мишка вдруг приехал, все как-то встало на свои места: вот она – я, вот он, а вон там где-то далеко Стас, и у нас своя жизнь, а у него какая-то своя.
И пусть.
В нашем мире все просто и понятно… ну, например, понятно, что на вопрос: «Ну что, брат Пушкин?» – нужно, разумеется, ответить: «Да так, брат… так оно как-то все!» – а кому это не понятно и не «разумеется», то… что же? Мимо, мимо, как говаривал тот же автор!
И кошки у нас свои, и свои словечки, и свои заботы.
Неужели Николай – Колька, и больше никто! – посмел все это испортить?! Она не придала значения, когда он принялся морализировать на пляже, она была уверена, что он не будет вмешиваться. Хотя бы потому, что ни во что никогда не вмешивается без позволения Машки, а Машка… а что, собственно, Машка?
Это сегодня она глазки строила и вся из себя легкомысленная, а может, это она для Мишки старалась, чтобы он видел, какая она «фам-фаталь», а раньше, может, она и позволила своему Нику вмешаться, чтобы тому же Мишке, как говорится, глаза открыть?
Не надо было спрашивать: наверняка он заметил ее напряженный тон. Но если не спросить, тогда ведь понятно, что она знает, что именно он мог сказать, и было бы только хуже.
Интересно, это все так каждое слово обдумывают, или это только я такая… противоречивая? И – как это? – да, внезапная, вот. Никогда с Мишкой ничего не обдумывала – и все выходило хорошо, а тут вот внезапно!
– Он сказал, что Машка с тобой тут уже измучилась, что у тебя депрессия, что я должен ехать, хотя, конечно, денег на билеты и вообще на все… но что я должен, а то у Машки весь отдых испорчен, и ребенок у нее, и ей только твоей депрессии не хватало – ну, я и поехал, конечно! А ты вроде и ничего… да?
Да. Вот теперь я точно ничего. Совсем-совсем ничего! Так оно как-то все – это уже не про меня, у меня все очень даже отлично.
– Я… я не знаю, – честно сказала она, чтобы как-то завершить разговор. Тот разговор, в котором надо обдумывать каждое слово. Больше она никогда и ни за что не будет его вести. Ей в нем неуютно, и песок с камешками натирают, и она их вытряхнет! – Может, Машке так показалось… она тоже, вообще-то, не подарок! Вон, кстати, и дом Криса уже. Я туда должна была переехать, на третий этаж. Хорошо, что все это оказалось ложной тревогой. А Татьяна, бедная, извелась вся из-за этих домов!
Все оказалось ложной тревогой – ура.
– Думаешь, он там?
– Да скорее всего, где ж ему быть?
– А что мы ему скажем?
– Кому? – засмеялась Лана. – Коту? «Кис-кис-кис, – скажем, – иди-ка сюда! Наша мама пришла, молочка принесла!»
– Да нет, Крису! Если твой рыжий друг на его территории, и мы туда влезем? Нарушим, так сказать, границы частного владения?
– А мы не будем влезать, позовем и все. Тут заборы, сам видишь, какие: как будто и не заборы вовсе.
– Да, дачки здесь… и воздух!
– И мраморные лестницы!
Они с облегчением засмеялись.
Это означало, что они понимают друг друга, что никакие кошки между ними не пробегали, а если и пробегали, то самые обычные, обоими любимые кошки, и мраморные лестницы им не нужны, и даже такая жизнь, как у Ника с Машкой: чтобы у каждого по хорошей машине, чтобы каждое лето в Турцию на море, а каждую весну или осень в Париж или Прагу, – им только бы говорить на одном, с детства привычном и удобном языке и смеяться, переглянувшись и все поняв по глазам.
– Этот Крис такой забавный, – сказала Лана, остановившись у калитки и вглядываясь в темноту. Доля рыбы, предназначенная не пришедшему на ужин рыжику, была упакована в пакет, и от пакета сейчас уже очень хотелось избавиться: и кота покормить, конечно, но и чтобы не таскать его с собой по ночному, душистому поселку. – Совершенно помешан на всякой античности, вроде даже разбирается во всем этом по-настоящему.
– Археолог, что ли? Или историк?
– Сказал, что археолог. Все возмущался, что здесь совсем памятники не охраняют или как-то не так охраняют, сам все роет чего-то… ой, представляешь, у него даже дома какие-то куски развалин этих. Пронумерованные, подписанные, кисточкой какой-то их чистит, чем-то таким промывает, протирает! Просто фанат!
– Так разве их выносить-то не запрещено? Сам возмущается и сам же выносит – интересный тип!
– Да он именно поэтому. Он их и не прячет даже, наоборот: гордится, что вынес. Типа целее будут. Вот, говорит, когда здесь нормальные раскопки организовать удастся, я все это и верну. Что-то кота моего нет, – Лана еще раз издала «пс-пс-пс»: местные кошки отзывались не на «кис-кис-кис», а на этот звук, пришедший сюда, видимо, с теми же англичанами и их «пусси-кэтами».
– Да вон он! – на террасе действительно мелькнула темная тень: вот и неправда, что ночью все кошки серы, рыжик вполне себе рыжик! Кот протяжно мяукнул, но к присевшей и открывшей пакет Лане не пошел.
– Может, он меня боится? – предположил Михаил. – Ты войди туда, а я отойду.
Лана пошла к террасе, но кот, словно не желая признавать свою недавнюю покровительницу, бросился куда-то в сторону и исчез.
– Слушай, здесь открыто, и он в дом забежал. Может, оставить ему эту рыбу и все?
– Ты хоть под дверью не клади! – Михаил подошел к террасе. Этот дом был расположен совсем не так, как тот, в котором они жили: не так высоко на горе, и обращен фасадом не к морю, а к лесу («ко мне задом, к лесу передом!» – тут же подумал Михаил), и на террасу вела всего одна ступенька, и сад весь зарос какой-то сухой высокой травой, даже на вид колючей и непроходимой. – А то выйдет твой Крис…
Слабый стон раздался из дома, и тотчас же оттуда, сверкнув глазами, стремительно вылетел ставший и впрямь никакого цвета кот.
– Миш, что это?! – зашептала Лана. – Может, позвать кого-нибудь?
– Да ты Криса позови или постучи, что ли! Мало ли, что у него там? Или – кто?
– Кто?! – с ужасом переспросила Лана.
– Лан, ну что ты, как маленькая! Мало ли кто! Женщина, например. Или несколько женщин. Или даже мужчина! А что ты так… напряглась?
– Да нет, – с облегчением выдохнула Лана, – мне просто в голову не пришло… убийство это, вот я и… а может, все-таки постучать? Все-таки дверь открыта, подозрительно это… Крис! – негромко позвала она, одновременно постучав по стеклу двери. – Крис, вы там?
Они замерли, прислушиваясь, но ни стонов, ни каких-либо ответов из дома не последовало.
– Слушай, Миш, я боюсь! Давай полицейского этого позовем, а? А то, как в кино: дверь открыта… вдруг там, внутри… что-нибудь?!
– А звонков тут нет, что ли? Так все и стучат? – Михаил постучал посильнее, и не по стеклу, а по деревянной части двери, и что-то похожее на стон снова раздалось из дома.
– Слышишь?! – Лана бросила пакет с рыбой за перила террасы: пусть коты сами о себе заботятся, не до них. – Опять был звук!
– Да звук-то был, но… стой, не трогай! – Михаил быстро схватил ее за руку, подумав при этом, что это, конечно, глупо, но ведь, и правда, как в кино, а в кино наивная героиня непременно оставляет свои отпечатки где ни попадя, и потом еще ухитряется наследить около трупа, и подержаться за нож или пистолет… все, хватит, фантазировать, какой еще труп, не дай бог! Но… чем черт не шутит: лучше все-таки ни за что не хвататься.
Лана испугалась еще больше и даже отступила от двери. Она тоже помнила всякие такие фильмы-инструкции для нашедших труп, и она тоже знала, что надо и особенно чего не надо делать, и тем не менее делать то, что надо, оказалось очень трудно. Прежде всего, трупа-то, может, еще и нет… и пусть бы и не было! И потом: не будет же труп стонать или… издавать звуки!
– Может, ему плохо? – с надеждой спросила она. – Крис! Крис! Are you all right? Миш, давай посмотрим все-таки, а?
Михаил носком ноги толкнул чуть скрипнувшую и легко открывшуюся дверь и заглянул внутрь. Там было темнее, чем на террасе, лишь выделялись белизной несколько странной формы предметов, видимо, тех самых античных камней, и в углу, около кухонной стойки темнел силуэт странно скорчившегося человека.
– Крис? – осторожно начал Михаил. Может, напился до положения риз, англичане, говорят, в этом смысле не лучше нас, только о русском пьянстве легенды ходят, а эти как-то так, в безвестности прозябают.
– Ну, что? – нетерпеливо приблизилась Лана. – Ой, смотри, он!
– Лан, подожди, спокойно! И не трогай ничего!
– Да я тут уже трогала, чего теперь-то! Я свет включу… Крис!
– Не трогай, говорю! – остановил ее Михаил. – А если там отпечатки – не твои, а чьи-нибудь?..
Но свет уже вспыхнул, и одновременно раздался крик Ланы, и Михаил тоже чуть не вскрикнул, и они оба бросились к окровавленному, но явно живому Крису: он морщился от боли и пытался что-то произнести. Невесть откуда, напугав их, примчался рыжий кот и ткнулся под ноги Лане: как же это, что-то происходит – и без него?
– Крис, что случилось?!
– Лан, какая разница! Что он тебе сейчас скажет-то?! Ты лучше сообрази, что делать? Здесь у них скорая какая-нибудь существует или как?
– Черт ее знает! Мы никогда… может, ему рану… чем-нибудь? – медик из Ланы был никакой, сестры милосердия тоже бы не вышло: смазать зеленкой коленку племяннику она еще могла, но здесь явно требовалось что-то большее.
Михаил присел и попытался приподнять Криса. На голове у него была залитая кровью рана, и даже смотреть на нее было страшно.
– Черт… аптечку бы какую-нибудь! – Михаил тоже не очень представлял себе, что нужно делать, но, как минимум, промыть рану, перевязать, остановить кровь, что там еще? – Крис, все в порядке, сейчас мы вам… поможем. Вы не знаете, здесь есть врач? Врач, доктор? Скорая помощь? Лан, найди… тряпку, что ли! И воды дай…
– Вот… бумажные полотенца тут!
– Толку-то от них! – Михаил принялся осторожно промокать кровь вокруг раны, чтобы хоть увидеть – что? Что он со своим гуманитарным образованием может понять в ране? Он и перевязать-то ее толком не сможет. Лана совала ему какое-то полотенце – оно же наверняка нестерильное, его нельзя! Он намочил угол полотенца в поднесенной Ланой кружке с водой и начал протирать Крису лицо, потихоньку подбираясь к ране. Вроде не так чтобы… прям рана: ни торчащих костей черепа, ничего такого, что обычно описывают в детективах. Края… а какие бывают края – рваные? Вот эти края – они рваные или нет?
Надо срочно вызвать врача.
Как это они тут столько времени прожили – и ни малейшего представления, есть ли здесь скорая помощь, или 911, или еще что-нибудь.
– Может, Машка знает, как врача вызвать?
Крик сзади раздался так неожиданно, что Михаил дернулся и угодил своим полотенцем почти в самую рану, а Лана отскочила к стене. Оба даже не поняли, что и на каком языке им кричали, и с ужасом, а потом с облегчением и радостью уставились на ворвавшихся полицейских.
– Отойдите! – повторил приказ Кемаль. – Он жив?
Он уже видел, что да, потерпевший жив, но, бесшумно войдя в неожиданно осветившийся, когда они к нему приблизились, дом, он увидел только склонившихся над телом людей и, не разобрав толком, кто и что перед ним, велел им стоять, не двигаться, ничего не трогать… зря, как выяснилось, старался: все равно они ничего не поняли.
Ладно, слава богу, что все поправимо, что очередного трупа, уже маячившего перед ним и особенно перед Нихатом, нет, – переходим на английский.
– Что с ним? Вы что-нибудь видели? Кого-нибудь?
– Нет, – почти хором, но явно не сговариваясь, ответили они. Везет сестрам, подумал Кемаль: одна вчера Эмель нашла, эта сегодня Криса. Отпуск из серии «будет что вспомнить». – Мы вошли, потому что он стонал… я хотела покормить кота, рыбу принесла, она… где-то там, и кот тоже… там, наверно.
– Было открыто?
– Ну да. Мы… я то есть… я испугалась даже, потому что как в кино… мы вошли просто проверить, что все… ну все в порядке… мало ли.
– Понятно.
Нихат уже что-то говорил в телефон, и от всей этой суеты – от вопросов Кемаля, от звуков телефонных кнопок и коротких непонятных указаний Нихата – стало как-то спокойно: служба спасения прибыла, обывателей просят не беспокоиться и отвечать на поставленные вопросы, а нервных просят не смотреть. Все свободны, кроме участников операции.
– Что с ним? – подала голос Лана, наблюдая, как прибывшие спасатели ловко и привычно осматривают Криса и делают что-то такое, что, наверно, следовало бы сделать им самим.
– Ударили чем-то тяжелым… он что-нибудь говорил? Был в сознании?
– Мы не поняли. Он стонал и вроде бормотал что-то, а потом…
– Орудия-то нет, между прочим. Не об стенку же он так приложился, – по-турецки сказал Нихат. Черт их знает, этих туристов: может, это они сами его и стукнули… не вдвоем, конечно, а, например, муж этой дамы, которая вчера, как известно, с этим англичанином по всякой античности разъезжала… а он, например, решил, что она не просто разъезжала, вот он и… силы-то хватило бы, англичанин-то вон какой тощий, а дама закричала, а потом оба бросились смотреть, чего натворили, а теперь делают вид, что нашли?..
А, чем не версия? Очень даже версия! Только чем он тогда его?.. Вокруг ничего подходящего не валялось: ни дубин, ни клюшек для гольфа, которыми иностранцы, если верить их фильмам, частенько друг друга колошматят, ни каминных щипцов или кочерги, которые они тоже вроде уважают, ни… бейсбольной биты какой-нибудь.
Впрочем, бейсбол в Америке, а у нас англичане да русские… и тут, между прочим, вообще Турция – или уже нет?!
– Вы ничего здесь не брали? – спросил Кемаль, тоже озадаченный отсутствием того самого тяжелого, но, похоже, не совсем тупого предмета. Тупой предмет, как правило, оставляет другие раны, здесь было что-то… шероховатое, не гладкое, кирпич какой-нибудь, например. От него, кстати, могли остаться следы, но возле раны этот русский все вымыл, теперь там ничего не найти, да и вообще: не труп, слава богу, надо рану обрабатывать, кровь останавливать, а не следы в ней искать! И где опять же тот кирпич?
– Чего, например? – удивилась Лана. – Мы только вошли… мой муж, наоборот, все время твердил, чтобы я ничего не трогала.
– И вы не трогали? Не переставляли, не брали, не… – он не знал, каким бы еще глаголом обозначить их возможные необдуманные действия, – не прятали?
– Да что мы могли прятать? Я включила свет – раз, открыла вот этот шкафчик и взяла кружку – два, налила воду и сняла вот с того крючка полотенце – три, – старательно, как школьница на экзамене, принялась перечислять Лана. – А Мишка… Майкл – он сразу к нему подошел и его пытался поднять. А потом уже – вы, и все.
Нихат осматривал стены и углы: если предположить, что он был пьян (иностранцы, они же частенько!) и оступился на лестнице, то должны быть следы. Если бы он упал вот отсюда и стукнулся вот об этот угол – но угол был чист, и не подозрительно сверкающе чист, а нормально, серой чистотой старой, кое-как покрашенной штукатурки.
– Это явно из другой оперы, – сказал Кемаль. – Его же здесь вчера не было, опасным свидетелем он быть не может, значит, это кто-то другой и что-то другое.
– А этот муж, – не желая называть Михаила по имени, чтобы не насторожить, поспешил высказать свою догадку Нихат, – мог приревновать, он же с его женой ездил-то!
– То есть они оба лгут? Да мы с тобой сами видели, как они шли…
– И что? Они могли сюда уже давно прийти, а сказать, что только что!
– Ну хорошо, допустим, а чем он его?
– Так если давно стукнул, мог уже и выбросить.
– А она только что закричала?
– Так, может, он ее саму чуть не убил?
– Далеко бы не выбросил, если так – найдем, не вопрос.
Кемаль включил свет на террасе, окружающей дом: осветился небольшой неухоженный сад – кто же в здравом уме станет прятать в нем тяжелый немаленький предмет? Да и позы этих русских, их лица и ответы были вовсе не подозрительны: они не нервничали, хотя, понятное дело, волновались; не переглядывались и не умолкали на полуслове; не суетились и не лезли с предложением бесполезной помощи. Лана вообще вся бледная и смотрит так, как будто того и гляди упадет в обморок, не тянет на леди Макбет.
Конечно, в логике Нихата что-то есть, но он рассуждает, как турок, причем тоже не всякий, а такой… типичный (да, правильно, типичный, вот оно, слово!) турок, изначально озабоченный тем, кто как посмотрел на его жену. Для такого, и правда, поездка жены вдвоем с посторонним мужчиной в его машине почти на целый день – настоящая трагедия, тут и тяжелые предметы, и японские мечи могут пойти в ход, но иностранцы (и приравненные к ним нетипичные турки) воспринимают это совсем по-другому.
Поездка в Дидим – это поездка в Дидим, и ничего больше. Кемаль тоже был уверен, что если Айше оставалась на кафедре вдвоем с коллегой-мужчиной, то им и в голову не приходило непременно и немедленно начать заниматься сексом, – смешно же, господи! Но «типичному» турку не смешно: он воспринимает жизнь слишком серьезно и однозначно и к подобным вещам относится болезненно.
Впрочем, этот англичанин мог и попытаться поухаживать за Ланой – почему нет? И приезд ее мужа, насколько он понял из застольных разговоров, не планировался. Может, все действительно так просто? Элементарно, Ватсон?
– Лана, а Крис… вы с ним давно знакомы? Почему вы именно вчера поехали в Дидим?
– Не знаю, так получилось, – она спокойно пожала плечами, и муж ее не проявил ни малейшей заинтересованности, – а знакомы мы… дня три, наверно, не больше. Я кошек кормила, и он подошел.
– И сразу пригласил в Дидим? – Кемаль придал своему вопросу побольше двусмысленности: заденет или нет? – Вы ему так понравились?
Довольный, почти торжествующий Нихат, чтобы не слишком сверкать своим ликованием, вышел на террасу и принялся осматривать сад: найти бы сейчас эту непонятную дубину – и все, жизнь удалась!
– Мне показалось, он всех подряд готов туда возить, – не дрогнув, ответила Лана. Муж тоже никак не реагировал на намеки, типичный турок бы уже… – он так своей археологией увлечен, ему, наверно, публики не хватает. Такую экскурсию мне устроил, настоящий гид!
– И вы только по музею и ходили?
– Нет, мы еще обедали в Дидиме, и купались, и потом в Милет ездили, поэтому так поздно и вернулись.
– И он за вами не ухаживал? – муж наконец-то посмотрел заинтересованно, не как типичный турок, конечно, но хоть так.
– Нет, не ухаживал, – раздраженно ответила она, поняв, к чему были эти вопросы. – Его, по-моему, только античность интересовала – и еще Николай!
– Николай?! – удивился Кемаль. Михаил тоже удивился – молча.
– Ну да, он постоянно спрашивал: а когда приедет ваш brother-in-law, да чем он занимается, да чем интересуется. Не знаю, зачем это ему, можете не спрашивать! Миш, – она перешла на русский: наплевать на них, в конце концов, сколько можно? Они нашли… не труп, слава богу, но почти, они все объяснили, так нет: им же еще какие-то дурацкие вопросы! – Давай скажем, пусть нас отпустят уже! Крис в себя придет – сам все расскажет, мы-то при чем?! Меня тошнит уже от всего этого!
– Шеф! – ничего себе, обращение, подумал Кемаль. Теперь я ему, оказывается, уже «шеф»! – Гляньте-ка сюда… а, вот и врачи подъехали!
Взбудораженный Нихат заметался: ему хотелось и показать что-то Кемалю, и скрыть свою находку от подозреваемых, и встретить врача и все ему объяснить.
Однако молодой деловитый врач с первого взгляда оценил ситуацию и, ничего не спрашивая, начал делать с Крисом что-то такое, отчего тот застонал и зашевелился. За его спиной появился Нихат и принялся делать странные пассы, вызывая Кемаля на улицу.
– Что, орудие? – быстро спросил тот, встав в дверях так, чтобы находиться в двух местах одновременно. А ведь надо еще с Эрманом и его женой потолковать, или теперь уже до утра?
– Не совсем. Вот тут у него… да вы посмотрите! – Нихат указывал куда-то в буйные сухие заросли, заполонившие заброшенный садик: англичанину явно было не до него, ни газона, ни цветочка, вообще, кажется, никакой зелени – воды, что ли жалко? Конечно, вода здесь недешевая, а в самый пик сезона вообще течет слабой измученной струйкой, в этом смысле сад камней, пожалуй, самое экономное решение. Ладно, с зеленью понятно: ни охоты, ни возможностей, но эти заросли-то почему не извести? Скосить их весной, да и все дела, а то тут и скорпионов можно развести, и змей, или англичанин об этом не догадывается?
– Да что там, скажи ты толком?
– Камни там у него… эти… античные, вот. Сейчас-то не видно, надо утром глянуть, но одним из них вполне могли… а потом бросить обратно, как будто никто ничего!
Врач уверенными движениями бинтовал голову, русские о чем-то перешептывались (наверняка о том, что вот угораздило их сюда приехать, отдыхали бы где-нибудь в Европе, там ничего такого никогда!), все было спокойно, и Кемаль покинул пост у двери и подошел к Нихату.
Да, камней тут навалом, бери любой – и вот тебе тупое орудие!
Тоже мне сад камней, еще один любитель выискался! Правду говорят: каждый по-своему с ума сходит – и сад камней каждый собирает на свой лад.
Забираться в колючие заросли не хотелось: конец августа – начало сентября, самое скорпионье время, и Кемаль присмотрелся с террасы. Камни были все-таки не совсем камни, в смысле не простые камни – в некоторых угадывалось подобие некогда утерянной формы, на одном желтоватый свет лампочки и синие всполохи неотложки указывали на извивы греческих букв, и создавалось впечатление, что высокую сухую траву сохранили специально: чтобы никто не проявлял ненужного любопытства.
Самым любопытным оказался вынырнувший откуда-то рыжий кот: он бесшумно вспрыгнул на один из камней, осмотрел полицейских, зашедших, по его мнению, слишком далеко во всех отношениях, оценил уровень опасности и, поняв, что эти двуногие в заросли не полезут, принялся озабоченно и деловито вылизывать заднюю лапу.
– Их с дороги и не видно, наверно, – задумчиво сказал Нихат. – Он их прятал, что ли?
– Конечно! Запрещено же!
– Что запрещено?
– Ну… вывозить их… и вообще. «К запрещенным к вывозу предметам относятся также антиквариат, окаменелости, объекты, представляющие культурную и историческую ценность и находящиеся под охраной…», – быстро процитировал Нихат. – Окаменелости – вот! Это же они и есть, да?
– Откуда это ты… набрался-то?
– А я одно время на таможне работал. В аэропорту. А потом меня сюда перевели, поближе к дому. Мать приболела, ну я и…
Понятно. Ты воспользовался случаем, подал рапорт, собрал документы и справочки, поговорил с кем нужно, и теперь работаешь там, где тебе удобно, нормальная практика, правда жизни. По закону нельзя, а по тоненькой инструкции да по знакомству много чего можно. И все осуждают такие дела, когда лично их это не касается, а как коснется – как же не воспользоваться?
– Ну и как мать?
– Да ничего… спасибо, – парень покраснел, а чего, спрашивается? Как будто здесь не та же работа? Вот за два дня сколько ему удовольствия – и убийство, которое фиг раскроешь, и иностранцы, и нападение, и начальство скоро очухается и начнет теребить и грозить, мало не покажется.
– Так я с утра посмотрю: может, тут и орудие, среди них? Только охранять придется, а то этот муж…
– Да он, скорее всего, ни при чем!
– Да как же ни при чем, если этот с ней ездил?!
– Так, я вашего клиента забираю, томографию сделать нужно, сотрясение у него, – врач говорил классическим тоном классического утомленного работой врача, получалось хорошо, оценил Кемаль, важно так получалось.
– А куда, здесь больница-то есть?
– Не то чтобы больница… я его к нам заберу, а томографию у частников делать будем или в Дидиме. У него как со страховкой-то? Иностранец, что ли? Я вроде его видал тут?
– Англичанин. Он здесь постоянно живет, может, и есть страховка? Вы его, главное, в чувства приведите, потом разберемся.
– Насчет чувств не знаю, пока вам явно не светит! Будете сами виноватого искать, с собаками! Вы мне помогите-ка, я один не справлюсь.
– Какие у нас собаки? Нам не положено… как его нести-то? Ни носилок, ничего, – ворчал Нихат. Михаил тоже подошел помочь, и вчетвером они почти без труда понесли Криса к довольно приличному и новому минибусу скорой помощи.
– Бэк, – вдруг отчетливо сказал Крис, забормотал невнятное и еще раз повторил: – Бэк!
– Спина? – удивился доктор. – Ничего у него нет со спиной, я смотрел! Вот голова – это да!
– Обратно? – предположил Нихат. – Или чего это еще может значить? Назад?
– Да бред у него, не обращайте внимания! Через часок в себя придет, заходите тогда, узнаете, что это за «бэк» такой! Может, это имя чье-нибудь?
Наверно, врачу нравилось ездить с мигалкой: никакой нужды на пустынных ночных дорогах поселка в ней не было, однако он ее не выключил, так и поехал – сверкая.
– Хорошо, хоть сирену не включил, – глядя ему вслед, прокомментировал Нихат. Доктор был чуть старше его самого, однако доктор и есть доктор, это звучит гордо, доктора все уважают, как и адвоката, и учителя, а полицейский – это так, недоразумение. Нет, если бы где-нибудь в управлении, или в большом городе, как Кемаль, или чтобы в газетах написали, что он герой и самостоятельно раскрыл, и задержал, и обнаружил, вот тогда бы… а мигалка, между прочим, и у нас найдется, только чего мне народ-то пугать?! Опять же несправедливость: если скорая с мигалкой – ей почет и уважение, а если мы, полиция, – так все думают, что мы по своим делам спешим или невиновного задержать.
Кстати, о невиновных…
– Чего с этими-то? Отпустим или как?
– Конечно, – кивнул Кемаль. – Их подозревать не в чем, они нам помогли…
– Как не в чем?! А муж?
– Да куда он денется, если что? Давай-ка лучше к адвокату пойдем, как собирались, англичанина явно не наш убийца стукнул. Он в себя придет, все объяснит. Спасибо вам, – Кемаль повернулся к измученной Лане и Михаилу. – И… извините, что ли! У вас не отдых, а одни приключения!
– Да вы-то при чем? Бывает. И у нас в России, и везде, – пожал плечами Михаил. – Только вы теперь уж без нас. Спокойной ночи.
Они вышли на освещенную террасу.
– Вон, видишь, он сколько всего натащил, – сказала Лана. – И траву эту никогда не косил, чтоб незаметно было, он сам сказал. Говорил: это бы все в Британский музей или на «Сотби»… а тут в пыли валяется! А кто-то вообще у себя на даче из таких камней портик или что-то такое сложил, не боятся даже… слушай, жалко его! Он безобидный такой вроде, хоть и фанат!
– Да с ним все в порядке будет, врач же сказал. И, между прочим, безобидный, а натащил… небось сам на «Сотби» и собирался?
– Да нет, как бы он это все вывез, тяжесть такую?! И потом он, по-моему, такой… вроде Паганеля с сачком, энтузиаст.
– Ага, энтузиаст, оно и видно: целый сад вон его энтузиазма! И про «Сотби» опять же сам сказал!
– Он имел в виду – не ради денег, а чтобы привлечь внимание общественности, что ли. Он как раз был озабочен, чтобы внимание общественности…
– Тебя, например? – засмеялся Михаил. – Ты у нас главная общественность!
– Да мне показалось, что он и до меня туда кучу людей возил, говорил, как по писаному. Ника нашего тоже привлечь хотел: наверно, думал, Ник большая шишка, раз у нас такой отдельный дом. Он сказал, этот дом никогда раньше не сдавался, ни за какие деньги – вот и решил, что у Машки с Ником деньги какие-то особенные или влияние?
Свет на террасе и в доме погас: видимо, полицейские решили свернуть свое расследование или вообще не браться за него. А чего браться, если Крис придет в себя и сам скажет, кто это его так и чем? Не убийство, слава богу.
– Спокойной ночи! – еще раз вразнобой сказали Кемаль и Нихат. Они закрыли дверь и заторопились, словно куда-то собираясь. Наверно, туда, куда они шли, пока не услышали ее крик. А куда они шли – искать убийцу? То есть они, что же, знают, где его искать?
– Вы бы не гуляли все-таки ночью, – посоветовал старший.
– Да, мы сейчас домой, конечно, – согласились Лана и Михаил.
На самом деле «домой» не хотелось.
Вечер прекрасный, спать после такого все равно невозможно, страх у обоих почему-то прошел, как будто они просто посмотрели пугающий, но не имеющий к ним отношения фильм, а «дома» Маша и Ник – наверняка еще не спят, и придется рассказывать им всю эту эпопею с Крисом, и в спальню сразу не сбежишь – неловко.
Полицейские пошли вверх – к их домам: может, не искать убийцу, а просто Кемаль к себе, а Нихат за компанию?
– А мы куда? Слушай, а что, если до моря дойти, недалеко ведь?
– Да, меньше километра, но мы избаловались, никогда не ходим, только на машине. Обратно по жаре тяжело, все-таки в гору и с Мишкой.
– Так сейчас-то можно: ни жары, ни Мишки! Пойдем?
И тут Лана вдруг испугалась. В саду за домом Криса кто-то был, совершенно точно. То ли тень промелькнула, то ли шорох какой-то?
– Лан, ты чего? Была б ты кошка, у тебя сейчас бы уши шевелились и шерсть дыбом встала!
– Тихо ты! Что-то там… есть!
– Да те же кошки и есть! Ты, кстати, кого хочешь: мальчика или девочку?
Она посмотрела на него огромными испуганными глазами.
– Не пугайся, я про котенка! Ты же хотела – нашего собственного?
– Миш, – зашипела она, – я тебе говорю, там есть кто-то… с той улицы подошел, наверно! Нет, не ходи, – она судорожно вцепилась в его руку, – а то тебя, как Криса! Миш, пошли быстро, я говорю! Домой пошли! Давай полицейских догоним!
– Лан, успокойся, – Михаил нарочно заговорил в полный голос: если кто есть, пусть слышит, что тут не один человек, что они его не боятся, спокойно себе разговаривают. Да и Лану в таком состоянии оставлять нельзя, она девушка впечатлительная, потом ни спать, ни есть не сможет от всех этих переживаний. А если у нее уже раньше была депрессия, или чем она так достала Машку? Михаил, конечно, подозревал, что все это может быть выдумками, таким специальным хитрым планом, чтобы завлечь его в этот дорогостоящий рай для избранных, иначе ведь он бы не поехал, правильно? – Никого там нет, а если и есть… да я сейчас посмотрю, это твой рыжик, вот увидишь!
– Нет! Не ходи, говорю!
– Ладно, ладно, не пойду я! – сказав это, Михаил сделал Лане знак помолчать и прислушался. Никаких звуков и шорохов. – Все, уходим, никого там нет.
С этими словами он подвел Лану к фонарю, слабо светящему около калитки, прижал палец к губам, сделал гримасу, чтобы убедить жену не кричать и ничего не предпринимать, вынул из кармана ее шортов телефон и дал ей в руку. Мол, если что – сразу звони… куда-нибудь.
Тихо подойдя к ступенькам, ведшим на террасу, он выговорил нарочито беспечным тоном:
– Да, к морю поздновато, наверно. Пойдем, что ли, домой? Спать охота… – и он зевнул так, что Лана, до этого в каком-то ступоре послушно замершая у фонаря, вдруг как-то повеселела и решила поучаствовать во всех этих хитростях.
– И мне-е-е! – она тоже зевнула, не так громко, как Мишка, но почти по-настоящему, убедительно так зевнула. А что, все правильно: может, тот, кто там, за домом, по-русски не понимает, а по зевкам поймет, что они хотят спать и сейчас уйдут, и утратит бдительность… господи, какие глупости! Пчелы подумают, что шарик – это просто кусочек неба, а я – это маленькая тучка… совершенно логично.
– Миш, правда, пойдем уже! – нормальным голосом сказала она и хотела уже добавить про Винни-Пуха и пчел и что нечего строить из себя маленькую тучку, но тут ее муж неожиданно сделал какое-то быстрое движение, кажется, из тех, что они когда-то с верным Портосом отрабатывали для борьбы с гвардейцами кардинала, и бесшумно исчез за углом.
Ничего не соображая и на рассчитывая, думая только о том, что ни за что не останется одна под этим фонарем, Лана бросилась за ним. Она никогда не любила стучать каблуками и обувь всегда выбирала удобную, и Машка всегда твердила, что она подкрадывается, как кошка, – вот и отлично, вот и пусть я буду кошка, и не останусь я здесь без хозяина, ни одна кошка бы не удержалась: мы, кошки, должны знать, что где происходит, даже если это может быть опасно, любопытство сильнее страха! Как можно стоять под фонарем, глупо зажав в руке телефон, если вот опять шуршат заросли, и еще что-то шуршит, и…
– Так вот это кто! – громкий голос Мишки звучал неестественно, как у массовика-затейника: «Вот кто к нам пришел! Похлопайте, дети!». Наверно, он хотел успокоить ее, Лану, или и самого себя тоже? Но когда она неожиданно, не рассчитав своего кошачьего бега, налетела на него и все увидела, то смогла только выговорить тем же дурацким тоном:
– О! Это вы!
– Да, это я, – насмешливо передразнил Борис. – А почему такая паника, я не понимаю?
– А что вы здесь делаете? – быстро спросила Лана.
– А вы? – еще насмешливее отозвался Борис, выбрался из сухих зарослей на террасу и стал отряхивать джинсы. Лана смотрела подозрительно и вцепилась в мужа. Ей хотелось сказать ему, что никто в здравом уме не напялит джинсы в такую жару (даже ночью жара, какие джинсы, все в шортах-то умирают!), что, значит, он надел их специально, чтобы залезть в эту колючую траву, вон и кроссовки у него, а кто здесь сейчас носит кроссовки, значит… но как это сказать, даже на ухо не прошепчешь – услышит, а если он что-то такое задумал… а если это он… Криса?! Их, конечно, двое, и она может закричать так, что перебудит весь поселок, так что, в общем-то бояться нечего, но… как не бояться человека, который… который… что? А ведь кто-то вчера – только вчера! – убил беззащитную женщину, и если…
– Если вы думаете, что я тот самый маньяк, то спасибо вам большое! – словно прочитал ее мысли Борис. – Я пришел к Крису и…
– Через сад и забор? С той стороны? Не ищете легких путей? А что у вас только что было в руках, а? – Михаил не принял насмешливого тона, которым было совершенно невозможно обсуждать такие вещи, как рана Криса: он видел ее слишком близко, и промывал, и боялся, что не сможет спасти, и мучился от собственной беспомощности, не до шуточек ему! – А если я сейчас же скажу местной полиции, что поймал вас с поличным? Или это не тот камень, которым вы его?.. Но тот тоже найти нетрудно, они найдут!
– Какой еще камень? Вы с ума сошли и ничего не докажете! Ничего у меня в руках не было, вот! Видите? – он продемонстрировал пустые руки. – Ни-че-го! Я пришел к знакомому… с той стороны, с какой мне удобно, вот и все!
– Как же не докажем? Очень даже: нас же двое! А полиции местной сейчас и доказательств не надо: вы сюда влезли? Влезли! Что-то замышляли? Замышляли! Камень держали? Держали!.. Не ожидал я от вас, если честно!
– Чего не ожидали-то?! Говорю же: я пришел к приятелю…
– Что же вы не спросите: а где ваш приятель-то, а? И что пять минут назад отсюда скорая отъехала, вы не видели, не слышали?
Они старались говорить негромко, хотя соседние дома были, похоже, необитаемы: никто пока не интересовался происходящим, не включал света, не выходил на балконы узнать, что это там опять в такое время и почему никакого покоя?
– Ничего я не… нет, скорую видел, но я не знал, что… а что с Крисом-то?!
– А что с ним, по-вашему? Поздновато спохватились, Борис, надо было сразу спрашивать, а не кричать, что мы ничего не докажем. Нет, ну надо же! Вы прямо… этот… бунтовщик хуже Пугачева!
Неизвестно, откуда вдруг в разговор влез этот «бунтовщик», вернее, нет, конечно же, хорошо известно – откуда, но к делу он ни малейшего отношения не имел и при этом как-то сразу все изменил: Лана фыркнула, а Борис усмехнулся. Конечно, свои люди – сочтемся.
– Михаил, ну давайте серьезно! Мы же с вами… интеллигентные люди, а эти турки бог знает что могут подумать!
– Мы тоже можем. Интеллигентные люди не лезут в чужие сады и уж тем более никого не…
– Михаил, интеллигентные люди не лезут в чужие дела! А у нас с Крисом дела и, между прочим, именно в саду. Вы эти камешки его видели? Подсудное дело, кстати. Из музеев местных похищено, полиция будет рада.
– Ничего не похищено! – вмешалась Лана. – Он их здесь специально сохранял, потому что там, на развалинах, ни сторожей нормальных, ничего!
– Это он вам так сказал. Сказать что угодно можно. А факты – вот они, пожалуйста, лежат себе.
– Так вы, значит, его за расхищение музеев стукнули? Борис, давайте, вы нам все толком расскажете, потому что я должен знать, с кем мой друг и, так сказать, брат в законе собирается иметь дело. Так сказать, бизнес. Не могу же я позволить, чтобы такие подозрительные личности…
– Господи, Михаил, да что вы такое говорите?! Почему «в законе»?! И какие «такие» личности?! Крис археолог, я историк, он натаскал этих камней, иногда со мной консультировался.
– Не может быть! Он сам все про эту античность наизусть знал! И вообще, вот он придет в себя и все расскажет! – рассердилась Лана. – Миш, что ты следствие тут ведешь, позвони Кемалю этому, да и все! Может, они и орудие найдут!
Борис испугался.
– Лана, пожалуйста, давайте без всяких… местных турок! Мы все-таки соотечественники, мы русские люди, и должны друг другу помогать!
– А иностранцев бить по голове, да? – Михаил, как и Лана, ненавидел такие самоопределения: чуть что, сразу «мы – интеллигентные люди», «мы – образованные люди», «мы – нормальные люди», «мы – порядочные люди» (даже так!), «мы – русские люди» – в том же ряду, как синонимы, вот как! Причем произносится это, как правило, этаким пафосным тоном, против которого, как против лома, нет приема: не будешь же отрицать, что ты «интеллигентный», или «образованный», или «порядочный», или «русский»! Последнее-то точно непоправимо!
– Да он сам меня чуть не убил! Это была самозащита, я вам все объясню! Ну поругались мы с ним, основательно так поругались!
– Не сошлись во мнениях? Насчет блаженного Августина? – Борис посмотрел дико: какой еще Августин?! – А камень уже был за пазухой? Значит, булыжник – оружие пролетариата, античный булыжник – оружие археолога? Так, что ли? Научная дискуссия?
– Что-то вроде. Но ничего страшного же не случилось, да? Я, сами видите, вернулся на место, так сказать, преступления, думал – посмотрю, что с ним, может, помочь надо?
– А что ж вы сразу-то не помогли?! Бросили его, что угодно могло случиться!
– Да испугался я! Да! Примитивно испугался! Он на меня набросился, я ему… врезал и…
– И сбежали!
– Да, представьте себе, сбежал! А вы бы, конечно, остались, подождали, пока он придет в себя и опять на вас набросится? Вам теперь легко рассуждать!
– А чем вы его? Полиция интересовалась, они теперь, пока орудия не найдут, не успокоятся.
– Так полиция тоже была?! Я так понял, что только скорая… черт!
Еще бы не «черт»! Михаил видел, что Борис мучительно пытается говорить правду как-то так, чтобы не сказать всего и при этом не слишком много соврать.
Что-то в этой истории было похоже на правду и вполне могло ею быть: мало ли, какие непонятные вещи случаются, а этот фанат-археолог явно не ангел с крылышками. Мог и наброситься, пожалуй, очень даже мог… если бы, к примеру, обнаружил кого-нибудь в своем саду, около любимых своих камней… причем не Лану или местного мальчишку, а именно такого, как Борис – человека, что-то профессионально понимающего в этих самых его драгоценных камнях, то есть, конечно, не драгоценных, а для него лично драгоценных… тьфу, путаница какая!
Конечно, путаница: если бы он обнаружил Бориса в саду, так и сам лежал бы в саду, там, где его стукнули. Или он добрался до дома и потом упал? Но на нем не было всей этой соломы… вон Борис джинсы отряхивал – Ланка так и стрельнула глазами: мол, не по сезону одежка. А на Крисе ничего не было, никакой соломы, совершенно точно. Значит, повздорили они с Борисом в доме или на террасе – а откуда тогда у Бориса взялся камень? Или в доме тоже вроде были какие-то обломки руин?..
– Так где орудие-то? Домой отнесли?
– Ну да… машинально. Выскочил с ним, а потом… не бросать же… ценность все-таки! Им в музее место, всем этим камням!
– Одному теперь место в полиции… ладно, Борис, знаете, что? Мы вас здесь не видели, полиции ничего не скажем… не потому, что мы, как вы выразились, русские люди, а просто… Крис жив – придет в себя, пусть сам решает, что полиции говорить. Пойдем, Лан…
– Спасибо, – с искренним облегчением вздохнул Борис, – Крис ничего такого не скажет… мы разберемся… договоримся. Я завтра с утра в больницу съезжу… только вы… уж и Николаю, пожалуйста!..
– Вот это не знаю! Как получится. Что, вам так эта работа у него нужна? Вы же историк, а не строитель и не этот… как его… логистик – или кто там занимается стройматериалами? Зачем вам это нужно-то?
Лана нетерпеливо дернула его за рукав. Какая разница, зачем Борису работа! Понятно, зачем, на самом-то деле: деньги нужны, его жена крутится, старается, вот и он решил…
– Миш, пойдем уже, а?
– Да, Борис, мы пойдем, правда. Поздно, и мы тут намучились… по вашей милости!
Уходя, они оба чувствовали себя неуютно: Борис, попрощавшись, никуда не пошел, а так и остался стоять возле сада Криса и смотрел им вслед, как будто хотел убедиться, что они действительно уйдут.
И обоим почему-то казалось, что теперь, когда хозяина нет, камни, заботливо спрятанные в саду и пережившие несколько тысячелетий, оказались в опасности, без надежной охраны. Теперь они одни, и кто угодно может сделать с ними, что хочет: унести домой, продать на аукционе, использовать как обыкновенный дешевый мрамор для собственной лестницы, превратить в орудие убийства, как чуть не сделал Борис.
Они уходили и оставляли его наедине с камнями – а что же, остаться здесь и сторожить их? В сущности, Крис, кажется, этим и занимался, только в других масштабах: оберегал эти камни от вандалов, от ничего не понимающей и презрительно не желающей понимать черни, от времени, которое раньше текло медленной рекой и не разрушило их за тысячи лет, а теперь вдруг понеслось таким бурным потоком, что каждый день может вполне ожидаемо стать последним.
И для камней, и для их хранителей.