1

«Ситуация на бирже резко изменилась», – думал Кемаль, слушая очередную тираду начальника. Его тон больше всего напоминал быструю, нервную речь ведущих каких-то экономических программ, перечисляющих котировки акций и курсы валют с таким волнением, словно речь шла об их личных проблемах, и с такой скоростью, что вникнуть в причины их переживаний было практически невозможно.

Причины переживаний начальника были понятны. Кто, как не он, поощрял отдельные расследования двух смертей, выглядевших как несчастные случаи, и вот, пожалуйста! Курс его акций резко упал, и надо делать вид, что они вовсе и не его, а он, опытный руководитель, имеет и всегда имел дело только с твердой валютой.

Третья смерть все меняла.

Теперь нельзя было говорить о случайности, о совпадениях и, следовательно, о несчастных случаях вообще. Хотя и эта, третья, смерть сама по себе выглядела как несчастный случай.

Падение в шахту лифта – что же это, как не случайность? Периодически это происходит, и Кемаль, с его прекрасной памятью, мог бы с ходу перечислить несколько подобных происшествий. Почему-то люди, вопреки инстинкту самосохранения, иногда шагали в лифт, не посмотрев под ноги. Дело не всегда, к счастью, заканчивалось смертью, пресса на несколько дней поднимала шум по поводу неправильного устройства всех турецких лифтов, запрещенных в Европе и мешающих стране на равных войти в объединенный европейский рай, потом про лифты благополучно забывали – до очередной неприятности.

Похоже, эта наделает шуму больше, чем обычно.

Кемаля совершенно не радовало, что он оказался прав. Его куда больше порадовали бы доказательства того, что он чересчур мнителен, что он увлекся фантазиями, что две подруги его сестры погибли по совершенно разным причинам, – но третья?! Господи, что они такого кому-то сделали, эти немолодые, обыкновенные, ничем не примечательные женщины? Кому они мешали? Что знали такого – в прямом смысле слова «убийственного»?

Что происходит – в городе завелся маньяк, специализирующийся на несчастных случаях с дамами средних лет? О вкусах маньяков, конечно, не спорят, но даже в их пристрастиях всегда просматривается какая-то, пусть совершенно извращенная, логика. А в данном случае говорить о серии?..

– Абсолютно ясно, что мы имеем дело с серией, – выговорил не разделявший его сомнений начальник. Впрочем, начальнику не положено иметь сомнений – или положено их не показывать. – Работа в этом направлении уже негласно велась, этим занимался Кемаль Акдемир, все материалы у него. Официально мы продолжаем отрицать какие бы то ни было связи между тремя смертями, иначе пресса не даст нам покоя. По второму делу имеется подозреваемый, правильно? Надо им снова заняться – это Альперу и Али.

Вот, значит, как.

Работа, видите ли, негласно велась! Да все из кожи вон лезли, чтобы доказать Кемалю, что смерти Лили Темизель и журналистки ничем не связаны, а теперь сразу – «серия»! Строго говоря: какая же это серия? Способы убийств, если они имели место, абсолютно разные; единственное, что их объединяет, это сходство с несчастными случаями. Если они таковыми не были.

Если не были, то кто-то очень хотел, чтобы их можно было принять за несчастные случаи. Причем за разные, непохожие друг на друга.

– Что у вас с версиями? – вопрос начальника прервал его размышления. Ну, конечно, теперь надо делать вид, что ему, Кемалю, давно пора отчитаться о проделанной работе. Что ж, ничего не поделаешь, чего-чего, а версий у него хватает.

– Строго говоря, можно пока думать не о серии, – не удержался он, – а о связанных между собой делах. Можно исходить из нескольких предположений. Первое, маловероятное: все эти смерти – действительно несчастные случаи, роковые случайности и расследовать там нечего. Доказать это практически невозможно, даже если мы зайдем в тупик и не найдем ни подозреваемых, ни чего-нибудь еще. Второе: одна из этих смертей – несчастный случай, скорее первая, остальные замаскированы под них. Третье: две смерти, сами выбирайте какие, несчастные случаи, а одна, к примеру, вторая или третья – все-таки убийство. Кроме того, возможна версия устранения свидетелей: если первая смерть была убийством, то преступнику могло показаться, что кто-то что-то знает, и он пытается обезопасить себя таким образом. Хотя показания Семры у нас есть, и они абсолютно безобидны… а если мы что-то в них просмотрели, то ведь все равно они уже есть. Какой же смысл ее убивать после этого, а не до? Словом, придется перечитывать и пересматривать все, что нам уже удалось собрать, а возможно, и передопрашивать всех свидетелей… оставшихся в живых, – нехорошо это, ах, как нехорошо, но само выговорилось.

– А вы не думаете, что просто одна из подружек решила избавиться от остальных? – высказался кто-то сзади. На экстренное совещание собрали всех, кого можно, даже стулья отовсюду принесли. – Самая простая версия, по-моему.

– А мотивы?

– Да какая разница, найдем мы мотив! Мало ли у женщин мотивов? Надо их всех напугать хорошенько, и все дела. Сколько их там осталось-то, в той компании?

– Кемаль, ты бы с сестрой поговорил, что ли!

– А то я не говорил! Там у них мотивов – пруд пруди, сколько хочешь! У одной кольцо красивее, у другой денег больше, третья кому-то что-то не так сказала!

– Его сестра, между прочим, тоже под подозрением!

– Или в опасности – это как посмотреть!

– А как ее в лифт-то свалиться угораздило, я не понял?

– Да там у них антенну новую делали, лифт отключили, он на последнем этаже стоял, а она, видимо, дверь открыла, ну и…

– Как это открыла?! Если лифт отключен, дверь фиг откроешь!

– А так же, как тот мужик в прошлом году, помнишь? Там дверь была неплотно прикрыта, он ее открыл – и вперед.

– То есть сначала дверь остается неприкрытой, а потом лифт отключают, правильно?

– Ну да, ее либо чем-то закрепить надо, либо она сама по себе такая, с дефектом. Не зря же в Европе вторые двери делают! И открываются они автоматически, а не так, как у нас тут. Давно пора все эти лифты заменять, дети же свалиться могут запросто!

– Не только дети, как видите, – повысил голос начальник. – Всё, дискуссии закончены, приступаем к работе. Пресса пока нас не трогает, но долго это не продлится. Наше счастье, что последняя жертва не какая-нибудь известная фигура вроде той журналистки. Было бы, кстати, неплохо раскрыть ее дело, тогда никакой серии, и можно спокойно работать. Альпер?..

– Не признается мальчишка, – недовольно отозвался Альпер. – Ни в какую. Я, говорит, с ней пообщался и ушел, в такси сел, она одна на паром въезжала, – и поди докажи что-нибудь. Хотя у него мотив имеется, и можно было бы…

– Ну да, а потом тебе адвокат покажет, что было можно, а что нельзя! Свидетелей надо искать, по-моему, это понятно. Займитесь! Если парень виноват, то мы имеем три отдельных смерти и никакого маньяка и газетной шумихи. Вот и займитесь как следует! Чтоб всех опросили! Коллег журналистки тоже придется: о чем писала, над чем работала, может, компромат какой нарыла, сплошь и рядом бывает. Дальше: что у тебя там за волшебные методики были?

Вот так всегда.

Когда Кемаль предлагал использовать то, что, насколько он знал, уже давно используется – если не во всем мире, то во всяком случае в достаточно развитых странах и солидных организациях, – никто не желал его слушать. Во-первых, полицейским-практикам всегда трудно поверить, что можно, пользуясь лишь компьютером и какими-то непонятными методами и программами, вычислить преступника. Это казалось уместным в книжках и фильмах, но одно дело американские и прочие выдумки, а совсем другое свои, привычные воришки и насильники. Во-вторых, в относительно тихом и слегка провинциальном Измире страшных серийных преступлений практически не совершалось, поэтому работа здесь велась по старинке, не без компьютеров, конечно, но без всяких новаторских крайностей. Следовательно, если признать, что от новомодных методик может быть толк, придется обращаться наверх, в Анкару, просить консультантов, признавать свою беспомощность, а потом принимать этих высокомерных всезнаек и выслушивать их якобы научные рассуждения… а будет ли толк? И если будет – получается, что они умнее нас? Нет уж, увольте, ради какой-то дамочки, задушенной в подъезде, никто этого делать не станет.

Теперь – другое дело, три трупа, близость прессы, влиятельный муж одной из жертв. Почему бы и не показать, что мы не против всех этих нововведений? Даже если они совершенно неуместны.

Кемаль старался читать специальную литературу, иногда просил Айше помочь с переводом, поэтому ему было совершенно ясно, что методики, применяемые для выявления серийных преступников, психологические профили и прочие подобные вещи, в данном случае ни к чему.

Если человек совершил несколько преступлений, он вовсе не обязательно серийный маньяк-убийца. Просто он, к примеру, решил избавиться от родственников и получить наследство, или ему пришлось вторым преступлением исправлять ошибки первого, или он, скажем, по профессии киллер. Конечно, и у наемного убийцы есть свои психологические особенности, и они влияют на выбор места преступления и его стиль, но все же наемник не сам намечает себе жертву, он не может знать, когда и откуда поступит следующий заказ, а время и место будет выбирать скорее из соображений целесообразности, чем из-за собственных предпочтений. И можно ли такого убийцу считать серийным и применять к нему те самые волшебные методики?

И как теперь прикажете растолковывать все это начальству? Совсем недавно Кемаль со всей возможной убедительностью доказывал, что без профилей и специалистов-психологов им не обойтись, но тогда на это были причины. Две женщины, задушенные похожим проводом в разных районах Измира, моментально вызвали желание объединить расследования, но Кемаль считал, что различий там гораздо больше, чем сходства, и предлагал воспользоваться достижениями науки.

Тогда его не послушали.

– Но у нас же нет таких специалистов, – стараясь быть максимально корректным, сказал он. – А в Анкаре нас засмеют, потому что никаких признаков серийного убийцы в классическом понимании у нас нет. Разве серийный убийца стал бы уничтожать близких знакомых? Совершенно разных, ничем, кроме давней дружбы, не связанных? Да и способы… имитация несчастных случаев – это, конечно, почерк или что-то вроде того, но если паром, к примеру, все же случайность? Или снотворное? Или лифт? По-моему, надо еще поработать обычными методами. У нас же есть эти непонятные таблетки, есть Тимур, которым надо всерьез заняться, есть соседи Семры. Ведь к кому-то она потащилась на седьмой этаж, правильно? И как она доехала туда, если лифт не работал? Шла пешком со своего пятого? Тогда почему она ни к кому не зашла? Или кто-то из соседей лжет? И надо прижать эту фирму, которая делала антенны, особенно их. Напугать нарушением техники безопасности и так далее вплоть до закрытия, штрафов и уголовной ответственности. Выяснить, почему они загнали кабину на восьмой, как могли оставить приоткрытой одну дверь, короче, обвинить этих мастеров по полной программе, – может, что и выплывет.

– Про дверь я, кажется, – робко вступил молодой сотрудник, прекрасно умевший производить впечатление на гражданских лиц, но терявшийся перед начальством и более опытными коллегами. – Я не знаю, конечно… но я там жвачку нашел, я ее экспертам показал, они забрали. Короче, она там на площадке валялась, не у самого лифта, но ею могли дверь залепить. Чтоб щель небольшая осталась. Дети могли. На двери вроде след даже есть, маленький такой, эксперт сказал, глянет.

– Хорошо! – грянул начальник. – Значит, еще и детей, и родителей их, что ли, всех взять в работу; экспертов я потороплю, мастеров тоже на предмет жвачки… может, в карманах у кого завалялась, ясно?

Вопрос был направлен в сторону Кемаля, значит, «на предмет жвачки» беседовать придется ему.

– Сам по всем не таскайся, – уточнил начальник. – Троих в подъезд направь, Альпер с Али, как я сказал, с подозреваемым закончат, с паромом один кто-нибудь справится, а Кемаль у нас снова пойдет по всем теткам, и чтоб все до мелочи, все на свет вытащил, ясно? И что в подъезде – все ему передадите, пусть копается, благо память как компьютер. Все, совещание окончено, все за работу. До утра чтоб все перерыли, нам теперь темпы важны, скоро пресса все равно пронюхает!

 

2

– Не может быть! – ахнула Айше. – Что же это?! Ничего не понимаю, третья уже! И все по-разному…

– Вот именно, – вздохнул Кемаль. – И никто ничего не понимает, и они все в панике, плачут, ахают, боятся, толку теперь от них никакого. И раньше-то не много было, а уж теперь… – он обреченно махнул рукой.

Было поздно, так поздно, что все события дня казались ему давно прошедшими, и даже рассказывать про них не хотелось. Говорить было лень, как будто за этот нескончаемый день он наговорился на всю оставшуюся жизнь. Сейчас он выпьет чаю, посидит немного, и только потом сможет что-нибудь обсуждать. А обсуждать придется, потому что перед ним не просто его Айше, завернувшаяся в толстую кофту поверх теплой пижамы, а важный свидетель. Вот только свидетель чего? Золотого дня? Но имеет ли он отношение к этим странным смертям?

– Мне бы… – обреченно начал он.

– Подожди, чаю выпей, потом поговорим – она, как всегда, понимала его даже не с полуслова, а вообще без слов. Они оба ценили это понимание, принимая его за одну из причин своей любви и счастливой совместимости, хотя оно, возможно, было как раз их следствием. – Иди душ прими, а я пока заварю.

Она зевнула, и Кемаль понял, что тоже хочет спать, только спать, и ничего больше. Спать и забыть весь этот кошмар. Но к утру ему нужно что-то вроде отчета для начальства и что-то вроде понимания ситуации для себя самого. Со вторым будет сложнее, это ясно. Ладно, горячий душ, крепкий чай, никаких глинтвейнов, записи разговоров и схемы Айше – и, может быть, к утру…

– Не спи, иди в душ, – сказал голос жены в самое ухо, – иначе мы ничего не успеем. А хочешь, кофе сварю?

– Нет, – потянулся Кемаль, – кофе – это уже совсем потом. Если засидимся.

– Вставай, вставай, – теребила его Айше, – а то прямо здесь и уснешь. Полотенце на батарее, колонку я включила, иди сейчас же! Нет, я не понимаю, как это можно – упасть в шахту?!

Она ничего не знала. Кемаль не звонил ей, потому что было не до того, к тому же она, посчитав себя уже достаточно здоровой, собиралась ехать в университет и читать лекцию, вот и узнала о происшедшем только сейчас.

– Значит, можно, – он сумел-таки встать и дойти до ванной. – Периодически кто-нибудь падает, сама знаешь.

Конечно, все бывает: аварии, несчастные случаи – но все равно это так странно, разве нет? Она насыпала чай в маленький чайник и поставила его на большой, с кипятком. Что-то во всей этой истории… и не «что-то», а все, все противоестественно! Не может такого быть, ерунда какая-то! Кто-то методично избавляется от – кого, господи?! От немолодых женщин, большинство которых безобидные домохозяйки или пенсионерки. Кому они могли помешать, что сделать такого, за что убивают?

Когда она читала или придумывала детективы, ее всегда занимала причина убийства: она казалась подчас такой ничтожной, что приходилось сомневаться в правдоподобии сюжета. Впрочем, собственные проблемы всегда кажутся людям более сложными и важными, чем чужие, и, наверное, убийцы склонны к еще большему преувеличению. Существует только их проблема, единственная во всем мире, и решить ее, не причинив кому-то вреда, невозможно, а справиться с ней куда важнее, чем принять во внимание чью-то жизнь, и воображение услужливо рисует, как все будет хорошо без этого человека, почему-либо стоящего на пути к счастью. Счастье это у каждого свое – деньги, любовь, самолюбие, карьера, что угодно, вплоть до кусочка бумаги, именуемого, к примеру, редкой маркой, и только оно, это личное счастье, имеет значение.

Оно кажется им достижимым, их личное, полное счастье.

На чьем пути оказались эти несчастные женщины? И не последуют ли за ними другие? А она сама?

Айше заварила чай и прислушалась к шуму воды в душе. Интересно, что им удалось выяснить? Скорее всего, ничего, иначе Кемаль не молчал бы, а сказал сразу, и не смотрел бы так устало, и пил бы не чай вовсе, а коньяк или глинтвейн.

Что-то во всей этой истории… не так. Конечно, не так – разве может быть «так», когда женщина падает в ледяную, черную воду, или в болото сна, которым захлебываешься, так же как водой, или – она зябко поежилась – в узкую глубокую шахту.

– А почему дверь-то открылась? – крикнула она в глубину квартиры, услышав, что Кемаль вышел из ванной, и не сомневаясь, что он поймет, о чем речь. Наверно, она и дня не выжила бы с человеком, не понимающим хода ее мыслей и задающим недоумевающие вопросы.

– Жвачкой залепили, – сумела она разобрать прозвучавший из-под полотенца ответ. – На том самом этаже. Причем жвачку эту почему-то не забрали, а там же и бросили. А зачем отлепляли, спрашивается? Отпечатков на ней нормальных нет, зато следы слюны должны быть. Но с чем их сравнивать? Брать, что ли, у всех соседских детишек образцы?

– А кабина?

– Кабина на восьмом стояла, выше. А она с седьмого упала.

Айше налила чай в большие кружки, чтобы не ходить опять на кухню с маленькими стаканчиками. Она и кофе себе теперь наливала в них, хотя всегда пила его из изящных чашечек и никаких кружек не признавала. Холод заставил. Она вспомнила тонкий фарфор, который им подавали у Лили, ее теплую огромную квартиру, ее саму – ухоженную, благополучную, самодовольную. Где она сейчас? Кому она мешала?

И Семра? Она не была ни милой, ни приятной, ни, вероятно, даже доброй. Она все порывалась что-то рассказать, охотно делилась сплетнями и собственными домыслами, она несколько раз отравилась на золотых днях, она утверждала, что убить хотели именно ее, а Лили – это так, ошибка. Или она была права? Тогда что такое остальные убийства – маскировка? Слишком сложный и надуманный ход для нормального человека и в то же время слишком простой для изощренного, начитанного ума.

Или действительно ошибка? Лекарство принимает не та, с журналисткой происходит несчастный случай, но настоящему убийце почему-то важно добраться до Семры.

– А что она на седьмом делала? – откуда из глубины памяти всплыло, что вроде бы три подруги жили на одном этаже, но, кажется, не так высоко… на четвертом, что ли, или на пятом? Кто-то что-то об этом говорил? Или нет? Конечно, говорил, подумала, Айше, иначе откуда бы я могла это знать? А если говорил, то в какой связи?

– Да черт ее знает! – похоже, она, сама того не подозревая, попала на больное место. – Всех соседей с седьмого допросили, да там всего три квартиры, и в одну совсем недавно новые жильцы въехали, никого не знают. Ни к кому она там якобы не заходила, и подруги ее подтверждают, что не общалась она вроде ни с кем на седьмом. И чего ее туда понесло?! Падала бы со своего пятого, может, жива бы осталась! И кабина, как назло, выше оказалась. И, главное, никто не признается, что ее туда загнали! Понятно же, что специально загнали, не ради Семры, а чтобы удобнее кабель тянуть, а не признаются. Между прочим, через шахту вообще должно быть запрещено кабели и провода всякие проводить, а всем плевать! Азиз говорит: нам в Европу не надо! Может, и не надо, и Европе мы, наверно, не очень-то и нужны, но ради одних этих правил – и то стоило бы постараться! У нас же ни техники безопасности, ни черта! А потом люди погибают, и все ахают: мол, как же так?..

– Ты лучше чай пей! И не волнуйся так, это же всегда…

– Вот именно, что всегда! – Кемаль взял кружку и сделал глоток. Чай был крепким и горячим, душ тоже помог, да еще возмущение это – словом, ни усталым, ни сонным он себя больше не чувствовал. – К сожалению, всегда! Наш босс сегодня решил очередного маньяка ловить, представляешь? То «никакой связи нет», то вдруг – вызывай специалиста и ищи маньяка! В деле неразбериха полная, сплошные несчастные случаи, ни смысла во всем этом, ничего, а его теперь на новшества потянуло. Лучше бы по тому делу с проводом психолога привлекли – так нет же, в другой район передали, и все довольны! Короче, давай все свои и мои бумажки и кассеты, и будем снова про эту Семру слушать. Кому она могла так уж поперек горла быть?

– Ты думаешь, ее столкнули?

– Да не знаю я, что и думать! Элиф в истерике, остальные тоже: ах, нас всех убьют! Ты с Софией поговори завтра, до нее, по-моему, еще никто не дошел, да если и дошел… ты тоже. Или ты работаешь?

– Работаю, но после работы могу. Или по телефону, хотя это не то, конечно. Но я не поздно заканчиваю.

Как в тот день, подумала Айше. Как в золотой день, с которого все началось. Или началось раньше, ведь заподозрили же они друг друга в каких-то нелепых отравлениях?

Поеду, как в тот день, только выйду не там, где жила Лили, а проеду подальше – до своего бывшего дома. Ехать туда не хотелось, но неудобно заставлять Софию снова приезжать к ней. В тот раз легко было оправдаться болезнью, но если она вышла на работу, значит, болезнь в качестве оправдания не пройдет. Впрочем, в такую погоду встретить бывших соседей в сквере или на улице маловероятно; можно быстро добежать, спрятавшись под зонтом и капюшоном, от остановки – и сразу нырнуть к Софии, благо живет она на первом этаже, сразу за почтовыми ящиками. Ни лифта ждать, ни…

И вдруг она вспомнила. Словно перемотала пленку – так четко и ясно, хотя ничего четкого и конкретного в воспоминании не было. Но она – как это говорится? – могла дать голову на отсечение…

– Ты что? – Кемаль встревоженно вглядывался в ее лицо. – Что-нибудь плохое вспомнила?

Как всегда, ее мысли и эмоции легко прочитывались на лице, во всяком случае близкими ей людьми.

– Вспомнила, – кивнула она, – только не знаю, плохое ли. Кажется, ее действительно столкнули. Я вспомнила… только, понимаешь, ничего материального, просто… в общем, мы тогда вошли в подъезд… на золотой день. Мы с Элиф и Филиз, мы с ней у двери столкнулись. А прямо за нами Семра шла, я ей вроде даже дверь придержала… да, точно, она меня окликнула, чтоб я не захлопывала. И она пошла к лестнице, понимаешь, к лестнице, а не к лифту, хотя Лили на последнем этаже, и она сказала, что всегда пешком ходит. И, знаешь, может, это мои домыслы, но у нее либо клаустрофобия была, либо высоты она боялась, либо конкретно лифтов, не знаю, но когда ее заставили все-таки войти в лифт, то она… ну, как я почти… притормозила как-то, помедлила, словно усилие какое-то сделала. Я точно помню, ты не думай! – горячо сказала она, подумав почему-то, что муж может ей не поверить. Не то чтобы заподозрить во лжи, нет, но усомниться в ее памяти, решить, что все это ее собственные фантазии, которые неизбежно возникают у людей, внезапно теряющих близких или знакомых. Все домысливают их – их несказанные слова, их бывшие для всех тайной чувства, и истолковывают их поступки, и вызывают в памяти лица и взгляды. И эти домыслы кажутся правдой, потому что мертвые – это слишком большая тайна, чтобы мы могли с ней справиться, и все по мере сил стараются ее разгадать.

– Я очень четко все это вижу, я бы такое не придумала: она совершенно точно боялась лифтов, может быть, не до фобии, это вряд ли, но она входила в лифт с опаской, я это видела. И не только я, можно с ее подругами поговорить.

– И что? Ты хочешь сказать, что у нее было предчувствие? Что она типа предвидела свою смерть?

– Да какие предчувствия, о чем ты?! Я же пытаюсь тебе объяснить: она их боялась, понимаешь? Она никогда не шагнула бы в шахту, не глядя! Она на первом этаже входила в лифт, словно думала, что он сейчас провалится куда-то! И если ей нужно было вниз, она пошла бы пешком – даже на первый. Кстати, она была в пальто?

Хороший вопрос, подумал Кемаль. Ответ на него он уже знал, потому что сам тоже додумался до него и был горд, что додумался. По тому, как она была одета, можно было определить, куда и откуда она шла.

Семра была одета по-домашнему. Теплый свитер и юбка – так не стыдно открыть дверь соседке или выйти самой куда-нибудь в пределах подъезда. Но ни куртки, ни пальто, а погода такая, что даже за хлебом не выскочишь на минутку, не надев чего-нибудь основательного.

– Нет, в свитере и юбке. У них, наверно, тоже дома прохладно. Вряд ли она на улицу шла. Я подумал, что она могла почему-нибудь заинтересоваться этой антенной, кабелем или чем там… вот и пошла посмотреть. Или спросить, когда они закончат работу. Дошла до седьмого, там никого…

– Или, наоборот, кто-то! Она бы не сунулась сама в шахту, я уверена. Лили могла сама принять какое угодно лекарство, Гюзель могла сама свалиться с парома, но Семра не могла открыть дверь в пустую шахту. Добровольно не могла! И лифтом в пределах двух этажей пользоваться бы не стала, я точно знаю.

– И что мне теперь делать? Доложить о твоей уверенности начальству? Мол, моя жена полагает, что вспомнила, что потерпевшая боялась лифтов, но ведь ничего материального, правильно? Даже не слова! Если бы она сама сказала, что у нее лифтофобия или что-нибудь такое…

– Но она сказала! Сказала, что лифтом почти не пользуется или что-то вроде этого. Я там не одна была, и можно всех расспросить, наверняка кто-нибудь из подружек за ней что-нибудь подобное замечал.

– Еще бы! Они теперь все что угодно наговорят. Она, мол, всегда боялась лифтов, словно чувствовала, и гадание сюда приплетут, и такого навспоминают, что до правды потом не доберешься.

– Но мне-то ты можешь поверить? Не твое начальство, а лично ты – лично мне?

Кемаль засмеялся.

– Лично я лично тебе верю всегда. Просто если ты выступаешь в качестве коллеги или свидетеля, я вправе и усомниться. Только ты не обижайся!

– Да что мне обижаться? Я помочь хочу! И если я вспомнила что-то важное, то буду стоять на своем, потому что я-то уверена, что ничего не придумала и не преувеличила. А что про домработницу, кстати? Не нашли вы ее?

– Нет. Она адрес оставила, где комнату снимала, только там никто ее никогда не видел. Жаль, мы сразу не заинтересовались. Но она тогда сама явилась, помнишь? Через день, кажется. И никого к ней на дом не посылали. Вроде незачем, а получилось, как со стаканом этим: отпечатки есть, а как расположены, всем наплевать. И тут то же самое: адрес есть, свидетельница пришла, показания дала, зачем проверять, живет она там или нет, правильно? И винить некого, никому и в голову не пришло! А теперь где ее искать, непонятно. Если только через Азиза, он хоть с ней знаком был. Может, родственников каких вспомнит. Я же его больше про Темизеля расспрашивал, тоже, кстати, мало чего добился. Не нравятся ему мои вопросы, не пойму даже, в чем дело. Политику без конца поминает, партии какие-то, Европу, темнит, не знаю, что и думать. Взятки он, что ли, у этого Темизеля брал или еще что?

– Скорее всего, – согласилась Айше, – они все на этой работе такие. А если к тому же в политику полезут, так вообще… разве туда честные люди пойдут? Нет, я не хочу сказать, что Азиз, – спохватилась она, но было уже поздно. Слово сказано.

– Да что я, не понимаю? – поморщился муж. Думать о нечестности близкого родственника, мужа любимой сестры, было, конечно, неприятно, но было бы наивностью, если не глупостью, полагать, что именно Азиз, в силу их родственной связи, заботится исключительно об общем благе и в политику пошел тоже не корысти и карьеры ради, а только и единственно по зову сердца. – Понятно, что у них там свои дела, они меня не особенно интересуют, но на свои вопросы я все равно получу ответы. От Азиза или нет – неважно. У них своя работа, у нас своя, и я свое дело тоже, между прочим, знаю.

– Разумеется, – поспешила согласиться Айше, чтобы увести разговор от неприятной темы. – Так я с утра позвоню Софии и напрошусь в гости? И я бы с соседками еще поговорила… ну, насчет лифта. Не могла она не глядя в него шагнуть, поверь мне, не могла! Я еще Элиф спрошу, можно?

– Кого хочешь, спрашивай. Теперь уже никаких секретов нет, они все перезваниваются, общаются, так что и ты не помешаешь. Я опять этой фирмой займусь, которая по антеннам, потом, может, к Азизу подъеду. Хоть что-нибудь из него вытяну – либо про домработницу, либо про Темизеля, – он зевнул, проглотив последние слова.

– Вытянешь, кто бы спорил. А сейчас, если ты не встанешь и не пойдешь в спальню, то уснешь прямо здесь.

– Угу, – пробормотал Кемаль, снова почувствовавший накопившуюся за день усталость, – что за жизнь: дня не видишь… не успеешь оглянуться – уже вечер, и все – завтра, завтра… и результатов никаких.

– Это просто дело такое, – направляясь в спальню, сказала Айше и тоже зевнула. – Не поймешь даже, то ли их три, то ли одно, то ли его вообще нет…

– Кого нет? – не расслышал Кемаль.

– Дела! Ложись спать немедленно, уже ничего не соображаешь. Меня завтра не ищи, я к Софии поеду.

Но поехала она вовсе не к Софии.

 

3

Больше всего это напоминало игру на бильярде.

Вообще-то, игру на бильярде Айше видела всего раз или два в жизни, и ее представления об этом занятии ограничивались тем, что предлагал кинематограф. Однако сейчас в голову почему-то пришел именно бильярд, хотя вообразить себе этих женщин в настоящей бильярдной было практически невозможно.

Тем не менее они перемещались вокруг большого стола, ловко орудовали длинными тонкими палками, издававшими характерные постукивания, и были серьезны, озабочены и молчаливы, как заправские игроки. Время от времени они с придирчивым профессиональным прищуром оценивали ситуацию на столе, переходили на другое место, перекладывали свои палки из одной руки в другую, перекидывались парой слов, снова к чему-то присматривались и принимались за дело, слегка рисуясь перед единственным, не посвященным в таинство зрителем.

Айше наблюдала за ними с той же скукой, с какой не знающий правил следит за партией в бильярд или теннис. Или какой-нибудь непонятный крикет. Да, конечно, можно оценить ловкость удара, и то, что шар оказался в лузе, а мяч перелетел через сетку или закатился в воротца, но за счетом не уследить, да и неинтересно это человеку, который сам никогда не занимался ничем подобным. Охота же заниматься такой ерундой – думает такой тоскующий зритель, тщетно выискивая предлог, чтобы уйти, никого не обидев и не прослыв невежей.

Айше уйти не могла. Она специально напросилась к ним, и ей ничего не оставалось, кроме как смиренно наблюдать за процессом. Дамы были сосредоточенны, словно священнодействовали.

Они, конечно же, не играли в бильярд.

Они делали баклаву.

Зачем делать эту сложную сладость дома, если в любом магазине, в любой кондитерской можно выбрать из как минимум десяти разновидностей – с фисташками, с арахисом, с грецким орехом, классическую прямоугольную или закрученную в виде тонких пальчиков, треугольничков или роз, свежайшую, еще не успевшую остыть, на любой, самый изысканный и придирчивый вкус?..

Зачем?!

Затем же, зачем скучающие дамы играют в крикет, а их мужья топчутся в прокуренной бильярдной. Не ради результата, а ради процесса. Конечно, чтобы оправдать такое бездарное времяпрепровождение, приходится делать вид, что важен и результат: счет в матче, забитые голы, необходимость физических нагрузок.

Или особый вкус домашней баклавы. Покупать готовую – вот еще! Разве это настоящая баклава? У нее и вкуса-то нет! Вот моя бабушка делала…

– Вот ведь как: думали, на байрам будем делать, а вот для чего пришлось, – первой не выдержала Селин. До этого они, не сговариваясь, обходили волновавшую их всех тему, видимо считая неприличным набрасываться на нее сразу, как голодные гости нарочито медленно приступают к долгожданному угощению.

Они раскатывали длинными деревянными скалками тончайшие листы теста, такие, что просвечивали, когда их поднимали, и казались не толще бумаги. Их будет тридцать или тридцать пять, их слой за слоем осторожно укладывают в глубокий противень, пересыпая толчеными орехами, прорезают, чтобы придать форму, потом запекают, потом заливают сладким сиропом – и получается знаменитая турецкая баклава, которую обычно подают по праздникам, а не на поминках.

Ее редко делают в одиночку. Не потому, чтобы это было слишком трудно, просто тоскливо, все равно что в одиночку катать шары на бильярде. Они, как правило, готовили баклаву вчетвером: три соседки и всегда готовая всем помочь и все умеющая София. На этот раз их было трое, но они решили не изменять план и, поскольку все необходимое было уже закуплено, сделать эту баклаву – как будто для Семры.

Ну и что, что не принято? Какая, в сущности, разница, что подают на поминках? Специальную халву из манной крупы они тоже сделают, это не так сложно, но пусть будет и баклава.

– Ты туда и приходи, – сказала София, когда Айше позвонила ей, – там и поговорим. Или на обратном пути?

– Да нет, ничего секретного, все и так всё это обсуждают. Я тогда и Селин с Эминэ поспрашиваю. Ты, кстати, не знаешь, Семра никогда не боялась лифтов?

– Лифтов?.. Ты хочешь сказать, она предчувствовала?..

– Вовсе нет! Правильно Кемаль говорил, что все за эту мысль уцепятся! Даже ты! Я сама лифты не очень люблю, но именно поэтому я с ними осторожна, понимаешь? Если ты чего-то боишься, то не будешь без причины в это соваться, правильно?

– Правильно, – согласилась София, – только я что-то не припомню… или это я внимания не обращала? Я тебе про другое скажу, я тогда не стала, когда к тебе приходила. Понимаешь, это выглядело бы… как донос, что ли. Я же и так наговорила – чтобы себя оправдать. Если бы я еще при этом кого-нибудь обвинила – ты понимаешь? А теперь, наверно, придется сказать, хотя и некрасиво это, и о мертвых вроде нельзя…

– Ты о Семре? – напряглась Айше. – Что такое?

– Не по телефону. Приходи, поговорим.

Но пока поговорить не удавалось.

София и Селин неутомимо раскатывали тесто, Эминэ время от времени забирала у них накрученные на скалку готовые листы, укладывала их в форму и пересыпала орехами, они обсуждали составляющие сиропа, среди которых почему-то упоминались листья герани. Айше всегда ненавидела их запах, и возможность использовать их в пищу казалась ей отвратительной. Она с нетерпением ждала, когда же они заговорят о том единственном, что ее интересует.

Их ведь тоже интересует только это, зачем они притворяются?

Наконец реплика Селин позволила им приступить, словно они выжидали, когда она будет произнесена.

– А что полиция думает? Не может быть столько несчастных случаев среди нашей компании, просто не может!

– Они пока ищут. Не исключено, что это совпадения.

– Совпадения?! Да вы сами не верите в то, что говорите, дорогая Айше! Сколько же может быть совпадений? Сначала Лили…

– Джан точно все нагадала: и Гюзель про воду, и Лили…

– Но про Семру-то она ничего не говорила!

– Она не успела, потому что браслет пропал. А мне она точно сказала: около тебя случится несчастье, но не с твоей семьей, помните?

– Это ты сейчас придумала!

– Ничего я не придумала! И вообще, подозрительно все это! Семра в тот день ничего не ела, как будто чувствовала…

– Что она могла чувствовать, если отравилась не она, а Лили?!

– А может быть, Лили отравили по ошибке, а хотели убить как раз Семру. И добрались вот до нее!

Селин замолчала и принялась с каким-то ожесточением раскатывать очередной лист теста.

– А зачем она могла пойти на седьмой этаж, как вы думаете? – осторожней, Айше, не спугни их прямыми вопросами. Это не должно быть похоже на официальный допрос – просто разговор подружек, собравшихся для того, чтобы приготовить баклаву. Жаль, что она не умеет обращаться с этими длинными скалками: если бы она участвовала в процессе, то стала бы одной из них, своей, а не человеком со стороны, вдобавок связанным с полицией.

Впрочем, ее вопрос восприняли как должное. Они как будто признавали за ней право задавать вопросы – как в кино или романе, где следствие ведет не полиция, а заинтересованный дилетант. Желательно дилетантка. А как же: мы, женщины, умнее, мы сами во всем разберемся! Вот сейчас Айше возьмется за расследование, мы ответим на ее вопросы – и преподнесем вам истину на тарелочке, как порцию баклавы.

– Да нас уже спрашивали! Может, хотела посмотреть, как антенну делают? Хотя тогда их никого там не было, все на крыше были.

– Откуда ты знаешь, где они были?

– Так один из них зачем-то вниз спустился, на первый этаж, и услышал, как она упала. Он крик поднял – не понял, в чем дело, думал, они что-нибудь уронили. Он заглянул в шахту, стал на крышу кричать, мол, что у вас там творится… тут я выглянула, а он как раз ее нашел. Я спустилась… ох, вспоминать не хочется! Потом они все набежали, стали в скорую звонить, в полицию… словом, работали они до этого на крыше.

– А как он открыл дверь лифта на первом этаже? – кажется, Кемаль говорил, что если бы не жвачка, то Семра не смогла бы открыть дверь при отключенном лифте.

– Не знаю, – отмахнулась Селин, – может, она у них специально открыта была? Они же работали, делали что-то. Нас предупредили, чтоб лифтом не пользовались и что электричество они ненадолго отключать будут. Когда я спустилась, там открыто было.

Предупредили? Тем более странно, что женщина, знающая о неработающем лифте и вообще старающаяся держаться от него подальше, вдруг решает им воспользоваться. А залепить дверь жвачкой рабочие вполне могли – почему нет? Может быть, им нужно было иногда открывать эти двери, и они придумали как? И теперь они, разумеется, ни за что не признаются в этом.

– Не понимаю, что ее понесло на седьмой! – Эминэ посыпала толченые орехи на только что положенный в форму лист и, приблизив лицо к противню, оценила свою работу. Наверно, плохо видит, а очков не носит. – И ладно на седьмой, но в лифт-то зачем?! С седьмого на пятый ехать? Или куда? Она и лифтами-то не пользовалась никогда, вроде как спорт это у нее был – по лестнице ходить.

– Никакой не спорт! – сказала Селин. – Она просто лифтов всю жизнь боялась, предчувствовала прямо! Господи, вот ужас-то! Как вспомню!..

Опять это предчувствие – как сговорились.

Неужели никто не понимает, что страх, если это постоянный, привычный, осознаваемый страх, заставляет быть осмотрительным и осторожным? Но как тогда мог произойти несчастный случай? Или она пошла туда с кем-то, кто вызвал ее под каким-то предлогом, и этот кто-то?.. Но кому она могла мешать? Почему думала, что именно ее хотят отравить, настаивала на этом, но не привела ни одной сколько-нибудь веской причины? Знала, но не хотела говорить? Пыталась привлечь к себе внимание и обеспечить защиту, не выдавая главного? Что же это за секреты у нормальной домохозяйки?

– Ох, Селин, успокойся, ради бога! Всем нам тяжело.

– Не говори, Эминэ, ты-то ее не видела! Тебя дома не было, а мне говоришь: успокойся!

– Ну и что? Как будто я виновата, что меня не было! Я по делу ходила.

Говорить, куда и зачем она ходила, Эминэ явно не хотелось. Скорее всего, это не имеет ни малейшего отношения ни к одной из трагических смертей, но, наверно, придется спросить. Прямо сейчас, пока она не успела что-нибудь выдумать. Надо избавить Кемаля хоть от этих их глупостей!

– А где вы были? – как можно невиннее поинтересовалась Айше, старательно глядя на чью-то двигающуюся скалку.

– Я к врачу ходила, – быстро, но не слишком охотно ответила Эминэ. – К зубному. И в прошлую пятницу тоже. У меня там… кое-какие проблемы.

– В прошлую пятницу у тебя уборка была! – влезла Селин.

– Какая уборка? С чего ты взяла? В такую-то погоду! Ни окна помыть, ни ковры вывесить!

– Точно, ливень был! Я еще удивилась, когда мне Семра сказала, что у тебя уборка.

– Да не было у меня уборки, говорю я тебе! Я вчера пылесосила – вот и вся уборка.

– Вчера – не знаю, а в прошлую пятницу антеннщики приходили, а делать ничего не стали, потому что ливень, и на крыше невозможно было! А Семра покойная мне сказала, что у тебя уборка. Я еще удивилась, потому что погода, и я точно помню!

– Мало ли, что Семра сказала! Меня и дома-то не было полдня, я по пятницам… короче, какая разница?!

И правда, никакой.

Айше с трудом переносила эти пустые разговоры, ее раздражала Селин, ей хотелось как можно скорее выбраться отсюда, но сначала поговорить с Софией, которая хотела что-то сказать. Судя по всему, говорить это при подругах она не собиралась, значит, надо было ждать и вникать в высосанную из пальца проблему уборки у Эминэ. Той явно хотелось замять тему – куда это она ходит по пятницам, интересно? К зубному врачу? Это можно легко проверить, сказав Кемалю, но стоит ли занимать его никчемными подробностями?

– Сколько уже? – разумная София, словно прочитав ее мысли, перевела разговор. Сейчас они кинутся пересчитывать листы теста и перестанут пререкаться по пустякам. Кстати, действительно интересно, сколько им осталось. Она здесь уже часа полтора, ничего полезного не узнала, но уйти, пока они не закончат, будет, наверное, невозможно. Как иначе поговорить с Софией?

– Двадцать восьмой, – обрадовалась поддержке Эминэ. – Или двадцать седьмой, что ли?

– Неважно, – быстро пресекла потенциальную дискуссию София. – Еще три или четыре получится, в самый раз. Лучше послушайте, что я вам скажу. Я хотела одной Айше… но подумала, что вам тоже лучше знать. Вообще, всем нашим нужно знать. Это о Семре.

– Что такое? – так и вскинулись Селин и Эминэ. В их голосах было и детское ожидание сюрприза, и неудовольствие от собственного незнания, и тревога, и любопытство.

– Это она всех отравляла… то есть не отравляла, конечно, просто подсыпала что-то. Кажется, магнезию или что-то такое. Очень сильное слабительное, и еще с чем-то смешивала.

– О господи, зачем?! С чего ты взяла?

– Откуда ты знаешь? Что это за магнезия?

– Семра?! Глупости какие! Зачем ей?

Айше молчала. Зачем задавать вопросы, если они уже так и посыпались на Софию. Сейчас она все объяснит, если, конечно, подобное вообще можно объяснить.

– Я один раз увидела. У нее был какой-то пакетик, и она насыпала что-то белое в кофе. Причем не в свой кофе, а просто в какую-то чашку на подносе. Может, и не в одну, но это я уже потом сообразила. Я тогда подумала, что она эту чашку себе возьмет, знаете, все эти заменители сахара или мало ли, кто что добавляет. Но она совсем другую чашку взяла или от кофе отказалась, я не помню уже, но меня это удивило. Я подумала, зачем что-то добавлять, а потом не пить? И потом еще раз. Я же вечно на кухне, вы знаете, – усмехнулась она. – Лили покойная мне все выговаривала, да? А я, сами знаете… словом, Семру я снова за этим делом застала, она кофе варила. Элиф одну джезву сделала, разлила по чашкам и понесла подавать, я посуду мыла, а Семра вторую джезву поставила. Сыпанула что-то быстро и бумажку в помойку. Я не поленилась, достала, только ничего там написано не было.

– А как же ты узнала, что это за… магнезия или как там?

– Так я с ней поговорила, она сама сказала. Что, мол, вреда от нее никому никакого, максимум тошнота и расстройство желудка. Оправдывалась она так. Еще пошутила, что ее при отравлении мышьяком дают… кальцинированная магнезия, вот. Сначала-то она отпиралась, конечно, потом заявила, что это она себе лекарство добавляла, а не другим, потом… потом призналась все-таки.

– Это у Лили было, да? В смысле ты с ней говорила?

– Да. Я уже знала тогда, что некоторым плохо делалось после наших посиделок, и решила, что это может быть из-за этого ее порошка. Я и сама отравилась, неприятно было, скажу я вам. Ну и подумала: надо откровенно поговорить, что это за дела такие, правильно?

– Но зачем?! С ума она, что ли, сошла?! И Лили, выходит, она отравила?

– Да при чем тут Лили?! Что ты выдумываешь, Селин? Глупости какие! Лили совсем другим чем-то отравилась, мне Элиф сказала. Правильно, Айше?

– Правильно, но… я теперь не знаю, что и думать. Зачем она это делала-то? Ты ее спросила?

– Конечно, спросила. Она… только она умоляла меня никому не говорить, я и молчала, но теперь… ей теперь все равно. Так вот: она уже который раз деньги на золотой день из кассы брала. В магазинчике своем. А муж другую продавщицу подозревать начал, чуть не уволил, та знала, что это Семра брала, больше некому, у них магазинчик-то как твоя кухня. Он ей, оказывается, деньги категорически давать отказывался и дочери не разрешал посылать, но Семра на всем экономила и посылала.

– А дочери-то почему? Ладно еще на золотой день!

– Вроде он был против того, чтобы она в другой город уезжала, знаете же этих отцов сумасшедших. Мой Хакан вон до сих пор не успокоится, что Лейла на певицу учится. Культуры никакой, ему что опера, что песенки в ночном клубе, вот и выступает. Короче говоря, Семра бедная совсем измучилась: доход у них мизерный, на хозяйство Осман ей выделяет в обрез, Шейде она деньги посылает, когда исхитряется. А тут еще наши ежемесячные десять долларов. Деньги-то небольшие, но если бы мы золотые дни устраивать прекратили, то они бы ей оставались.

– Она у меня в долг брала, – недовольно поджала губы Эминэ, – на прошлом золотом дне. Позвонила, попросила: мол, ты не могла бы в этот раз за меня заплатить. А в следующий раз я за тебя.

– И заплатила?

– Заплатила. Только она у Филиз одолжила. Видимо, так по кругу и одалживала.

– Вот бедняга! Сказала бы нам…

– И что? В том же весь и смысл был, чтобы мы ничего не узнали. Чтобы думали, что у нее все в полном порядке, никаких проблем… мы же все друг перед другом постоянно притворяемся, вот и допритворялись!

– Почему это мы притворяемся?! Скажешь тоже, София! Я, например, никогда…

– Может, ты, Селин, и никогда, – не желая начинать спор, согласилась София, – но все остальные? У вас же смысл жизни в том, чтоб на этот золотой день получше одеться, да непременно в новое, да драгоценности нацепить, да покрасивее накраситься! Кроме меня, все в парикмахерскую накануне бегут… как будто у нас с вами не жизнь, а постоянные состязания. Бег по жизни с препятствиями! И вы еще это дружбой называете. Я Семру не то чтобы понимаю, нет, конечно, она глупо поступала, но в чем-то она была права, по-моему.

– Права?! Ну ты даешь! Что это ты говоришь?

– Права в том смысле, что хотела избавиться от этой зависимости и жить только своей жизнью, ни на кого не оглядываясь. Ведь это черт знает что такое, когда что-то делаешь или собираешься сделать, и при этом только и думаешь, как на это посмотрят да что о тебе скажут! И не будешь ли ты хуже других, причем не реально хуже, а выглядеть, только выглядеть хуже! Мы же все так живем, и эти золотые дни у нас как итог соревнований: я вот как хорошо сохранилась, я вот какая умница, я вот какая богатая, а у меня вот какие дети, а у меня муж… ну и так далее. Из-за этого всего Семра и запуталась, и я ее понимаю. Мне самой на эти золотые дни в последнее время не хотелось, честно говоря. Хотя до такого, как Семра, я бы не додумалась. Она хотела, чтобы мы все перессорились и собираться прекратили.

– Но она же сама несколько раз отравилась!

– Ничего подобного! Это она просто рассказывала, что отравилась. Это тоже было частью плана: если никто не обратит внимания на эти происшествия, то она его привлечет. Или сделает, как на последнем золотом дне: сама подаст идею отравлений, разыграет всякие подозрения и под этим предлогом откажется на следующие золотые дни приходить. Вот и все.

– А что же ты все это слушала и ничего не сказала? Мы чуть не переругались, а ты молчала!

– Мы с ней договорились: она прекратит свои глупые выходки, в конце концов, это может быть опасно, что за шутки такие со здоровьем в нашем-то возрасте! А я дам ей возможность устроить сцену и заявить, что больше она в золотых днях не участвует.

– Но она вроде так прямо ничего не заявляла? – попыталась припомнить Айше.

– Не заявляла, – кивнула София. – Она, видимо, решила тебя использовать. Наговорила бы тебе всякой ерунды, раз ты детективы сочиняешь, сама бы потом ни на один золотой день не приходила, а в результате Семры нет – и отравлений нет. Вывод? Она была права, когда кого-то из нас подозревала, и счастливо отделалась. А нас больше знать не желает, чтоб не рисковать. Ну, может, для ближайших соседок сделала бы исключение. Не оставаться же ей совсем без подруг, правильно? Вы бы еще и довольны были: мол, нам-то она доверяет, а интересно, кто же мог, и за что, и почему, и так далее. Тоже поиграли бы в детектив.

– Но тогда… тогда что же получается? – недоуменно остановилась Эминэ и оперлась на скалку, как на бильярдный кий. – Никто никого не отравлял – а Лили умерла, и сама Семра тоже. И Гюзель! Тогда вообще ничего непонятно!

Абсолютно, мысленно поддержала ее Айше. Абсолютно ничего непонятно. И все непонятнее и непонятнее. Как у Алисы в стране чудес – чем дальше, тем страньше!

Скоро Новый год, подумала она по невольной ассоциации.

Этот зимний праздник был не в моде, когда она росла, и связывался в ее представлениях с английскими романами, заснеженными пряничными домиками с открыток, с беззаботными американскими улыбками. С английской Алисой в стране английских чудес. С какой-то другой жизнью, которой нет и не может быть здесь, в Измире. Два года, проведенные в Англии, приучили ее радоваться приближающемуся Новому году и готовиться к нему. Непременные сувениры для коллег и знакомых, обязательные открытки с поздравлениями, обдумывание наряда и поступивших приглашений: к кому пойти? И сколько там будет детей, с горящими глазами ожидающих чуда – или подарка?

Здесь, дома, таких проблем не возникало. Хотя в последние годы и в Измире витрины вспыхивали огоньками и блестками, и повсюду стояли елки, и в каждой лавчонке красно-белым зазывалой встречал покупателей сделанный в Китае Санта-Клаус, но предчувствие волшебного праздника не охватывало город. Да, во многих окнах по вечерам светились елки, и молодежь весело обсуждала, где и как они будут встречать Новый год, и реклама усиленно уговаривала покупать все подряд и делать подарки, – однако чего-то во всем этом не хватало.

Какой Новый год, когда за окном льет дождь, на тротуарах столько воды, что не пройдешь, и елки только искусственные, и никакого снега, и никаких шумных сборищ, карнавалов и фейерверков не предвидится?

А между тем праздник бы не помешал. И ожидание праздника. Дни становятся все короче, темнеет уже около пяти, дождь… вечный дождь, как и было сказано, в квартире холодно, на Кемале висит это странное дело, и не оно одно, сама она никак не придет в себя от не желающей сдаваться простуды, и работы полно, и надо бы зайти купить продуктов, а потом нести их, с трудом удерживая в одной руке рвущийся в небо зонт, – да, праздник бы не помешал.

Я куплю елку, решила Айше.

Не очень большую, чтобы можно было поставить в кабинете, но непременно куплю. И наряжу ее, и сделаю большую уборку, и наплевать мне на дождь! А в этой истории все равно не разобраться, так не лучше ли не ворошить все это и просто погрустить о том, что три женщины уже не встретят новый год, и не сделают баклаву, и не будут переживать из-за пустяков…

– Скоро Новый год, – сказала она вслух.

И пусть невпопад – пусть и они отвлекутся от сплетен, от взаимных обид, от мелочных забот, пусть подумают о тех, кого уже нет, не с жадным детективным любопытством, а по-другому, всерьез, ведь смерть, в каком бы обличье она ни приходила, никого не щадит. И время идет и проходит, и… ну да, скоро Новый год.

– Да, – вздохнула София, уловив ее настроение, – вот и еще один год прошел. Надо елку ставить, Эрим так любит!

– И я хочу купить, – сказала Айше, – так хочется, чтобы был праздник! А то работа да дождь. И уборку сделаю, хотя у меня полквартиры из-за холода закрыто.

– Вот и хорошо, меньше убирать, – подхватила Эминэ. – Мне бы тоже не мешало…

– Так ты же убиралась! – снова вспомнила Селин. – К тебе домработница новая приходила, разве нет? Точно, мне Семра сказала, я сейчас вспомнила, она ее на лестнице встретила, поздоровалась, а мне потом говорит: Эминэ, говорит, уборку затеяла, в такую-то погоду! И чего ты отнекиваешься, я не понимаю! Подумаешь, дело какое, уборка!

– Да что мне отнекиваться, если никакую я уборку не делала! И не приходил ко мне никто! С чего Семра взяла, не понимаю! – Эминэ сердито стукнула скалкой об стол.

– Ладно, девочки, что вы из-за ерунды какой-то! Какая разница, делала она уборку, не делала, – попыталась примирить подруг София, но те, не слушая ее, продолжали спорить

– Госпожа Селин, – удалось наконец вставить слово Айше, – а почему она с ней поздоровалась?

Вопрос был сформулирован явно не лучшим образом, но Айше было не до продумывания формулировок. Ей вдруг показалось, что тут, возможно, есть какая-то связь, и если она действительно есть… нет, лучше не забегать вперед. Селин, как ни странно, поняла ее правильно.

– Да потому, что это она и была! – ответ тоже оставлял желать лучшего, но, Айше поняла, что была права.

– Вы уверены? – переспросила она.

– Семра сказала, а кто ее знает… ее теперь не спросишь… но зачем ей придумывать, правильно?

– Вы вообще о чем? – требовательно спросила Эминэ. – Кто такая «она»?

– А ты разве с Элиф или с Лили не договаривалась?

– Да о чем?! Говори ты толком!

– Я и говорю толком: насчет домработницы. Ты хотела эту, которая у Лили была, позвать, так вот это она и была. Значит, у тебя была уборка, а ты говоришь, что нет!

– Никого я не звала, сколько можно объяснять! Мы про домработницу просто так поговорили – и все! Мне она, между прочим, не по карману, я не Лили! Может, Семре показалось, откуда мне знать? Перепутала ее с кем-нибудь, и все дела. Или она к кому-то другому приходила. Но у меня ни уборки, ни домработницы вашей не было! Меня и самой дома не было! – разгорячилась возмущенная Эминэ, и ее красота стала какой-то хищной, как у злой королевы из сказки.

– К кому же она еще могла? Не ко мне точно и не к Семре, иначе зачем бы ей говорить, что у Эминэ, мол, уборка?

– Селин, можно подумать, в этом доме, кроме нас, никто не живет!

– Да можно просто найти эту девушку и спросить!

– Можно, конечно, но зачем, господи?! Чтобы точно узнать, что я ее не приглашала и уборку не делала, что ли?!

– Ой, я не знаю, – вдруг растерялась Селин и улыбнулась, предлагая перемирие, – мы как-то все на расследование настроились, вот я и… а правда, какая разница? Это я из-за вас, наверно, Айше: вы ведь к нам не просто в гости зашли, правильно? Вы что-то выяснить хотите, да?

– Я сама не знаю, – честно призналась Айше. – Я пока не понимаю, что выяснять, но муж совершенно безумно занят, ему дня не хватает, и я подумала, что если удастся узнать хоть что-нибудь, то это уже будет помощь. И вам полиция будет меньше надоедать. Узнать бы, например, зачем она пошла на седьмой этаж, – это же самое главное! И про домработницу…

– Да она-то здесь при чем? – снова раздражаясь при упоминании домработницы, сказала Эминэ.

– Скорее всего, ни при чем, но…

Но ее не могут найти.

Но она была на месте двух из трех несчастных случаев – если Семра не ошиблась, а Селин не лжет.

Но она говорила с Гюзель и по мобильному телефону… конечно, она говорила по мобильному совершенно нормально, и поэтому Айше решила, что там, за дверью, Илайда, и очень удивилась, когда столкнулась с этой девушкой.

Но… их уже немало набралось – этих «но».

Ей покровительствовал Азиз – и Азиз, по словам Кемаля, ведет себя странно. Элиф вообразила, что у мужа с ней роман. Лили вечно придиралась к ней, но не выгоняла. Господин Эмре уверяет, что почти с ней не встречался. Ее отпечатки – странно расположенные отпечатки – были на роковом стакане с водой. Которую Лили, судя по всему, не пила. А что она тогда пила?

Не много ли ниточек тянется к этой домработнице? Как ее звали – Гюльнур? Нет, Гюльтен – как мать Кемаля и Элиф.

Зачем она приходила сюда, в дом, где живут три участницы золотого дня? Случайно? Приходила ли вообще? Семра могла ошибиться или даже зачем-нибудь солгать, а Семра… как это сказала Селин? «Семру теперь не спросишь!»

Айше вскочила и бросилась в прихожую, боясь упустить мысль. Порылась в сумке – телефон нашелся на удивление быстро.

– Ее надо найти, эту домработницу, – выпалила она, едва услышав встревоженный голос мужа. Она почти никогда не звонила ему в рабочее время, вообще пользовалась мобильным только в самом крайнем случае, считая, что такие чудеса техники предназначены исключительно для важных деловых сообщений, а не для пустых разговоров. Поэтому Кемаль, увидев ее номер, сразу начинал беспокоиться.

– Что-нибудь есть? – мгновенно перестроился он, поняв, что с самой Айше все в порядке.

– Она была здесь, в этом доме, сейчас я уточню, когда именно. Ее видела Семра – или зачем-то солгала, что видела, но в любом случае…

– Понял. Ищем уже, и пока ничего. Зато мне тут свидетеля нашли – на пароме. Не виноват этот Тимур, Альпер весь исстрадался!

– Точно? И что же получается?..

– Да ничего, как всегда, не получается! Ладно, до вечера. Выясни, что сможешь.

Три пары глаз смотрели на нее вопросительно.

При этом они продолжали что-то слаженно и спокойно делать руками – умеют же некоторые! Самой Айше никогда не удалось бы думать об одном, а делать другое… притвориться вон и то не удается, все на лице написано!

– Думаешь, она в этом замешана? – спросила София. – Но вроде никакого отношения…

– Вроде никакого, – согласилась Айше, не желавшая вдаваться в подробности, – но почему бы не проверить? Если Семра не ошиблась, девушка к кому-то приходила, правильно? Вдруг это как-то связано с тем, куда поднималась сама Семра?

– Не понимаю, как это может быть связано, – сказала Эминэ. – Если вы думаете, что я лгу…

– Я не думаю, – совершенно искренне возразила Айше. – Это же легко проверить.

Эминэ ничего не ответила и сделала вид, что полностью захвачена раскатыванием теста. Хотя только что прекрасно справлялась с ним не глядя.

Красивое лицо было совершенно спокойно и не выдавало никаких чувств, прическа волосок к волоску, руки с эффектным крупным кольцом двигаются в том же ритме, однако вокруг нее прозрачным облаком витало недовольство.

Придется все-таки привлекать Кемаля.

Что-то тайное было в том, куда она ходила в тот день или ходит по пятницам, и идея проверки ей явно не по душе. Это, разумеется, может оказаться чем угодно, совершенно невинной вещью, о которой она просто не хочет говорить сейчас, но прояснять ситуацию придется.

Только вот домработницу она, похоже, действительно не приглашала. Одно дело, что она говорила об этом на золотом дне, там ей, скорее всего, просто хотелось покрасоваться перед Лили, а совсем другое – ее повседневная жизнь, где нет места никакой домработнице. Если она у нее когда-то и была, то это было давно и случайно. Может быть, когда она болела – кто-то же говорил, что у нее был рак? Ну, конечно, все та же Семра, которую «теперь не спросишь»! Интересно, правда это или нет? Выглядит-то она великолепно. И волосы – говорят, от химиотерапии вылезают волосы, а у нее вон прекрасные. Или раньше были еще лучше?

– Интересно, с чего это Семра, бедняжка, взяла, что она ко мне приходила? – не успокаивалась Эминэ. Будь Семра жива – наверняка не удостоилась бы «бедняжки», да и тон был бы другим. – Что она тебе сказала-то, ты можешь вспомнить?

– Ну, не дословно, конечно! Сказала что-то типа: видела сейчас ту девушку, что у Лили работала, наверно, к Эминэ убираться приходила. Вот и все. Мы еще потом поговорили, что в такую погоду…

– А во сколько это было? – Айше решила выяснить все детали, благо Селин была явно не против допроса.

– Ой, не помню! Днем… а это важно?

– Не знаю. Но она видела девушку, когда та шла якобы убираться или когда она уже уходила? И еще интересно, это ей девушка сказала, что идет к госпоже Эминэ, или она сама так решила?

Селин задумалась.

– Да как теперь узнать? – наконец сказала она. – Я уже забыла все. Я только поняла, что Семра с ней поговорила… не помню почему, но мне так показалось. Значит, та ей могла сказать, к кому приходила.

– Но зачем бы она стала говорить, что приходила ко мне, если она на самом деле у меня не была?! Я бы потом могла сказать, что это неправда!

– А кто стал бы проверять и зачем? – сказала София. – Могло быть так: девушка зачем-нибудь приходит в ваш подъезд, встречает на лестнице Семру, здоровается, говорит что-нибудь вроде «я пришла к вашей соседке», а Семра уже сама делает вывод, что это Эминэ, потому что на золотом дне вы с Лили и Элиф обсуждали домработниц. Правильно?

– Возможно, – кивнула успокоенная Эминэ. – Вряд ли бы эта девица назвала меня – с чего бы? Тогда это все фантазии Семры. Ты-то сама ее не видела? – обратилась она к Селин.

– Нет… ой, это точно около трех было, потому что мы подумали, что вы рано работу закончили или…

– Или что?

– Или что ты ее наняла не на полный день, чтобы… ну, потому что у тебя работы немного, – выкрутилась Селин.

Наверняка они с покойной Семрой от души посплетничали о скупости Эминэ, которая решила таким образом сэкономить. Заставить прислугу выполнить всю самую тяжелую работу и при этом уложиться в половину оплаты.

– Ну вот и все, – сказала София, выкладывая в форму последний лист теста, – можно в духовку ставить. Вы сироп сделаете, ладно? А то я поздно домой попаду, а у меня ребенок с соседкой, неудобно.

– Так ты ничего и не выяснила, да? – спросила она Айше, когда они, покончив с церемонией прощания, спускались по лестнице.

– Нет, кое-что вроде выяснила. Например, про отравления эти. Ты могла бы и раньше сказать, а то мы с Кемалем не знали, что и думать, связывали их со смертью Лили, перебрали кучу вариантов, а теперь оказывается…

– Но я обещала Семре, что никому не скажу! И потом… разве что-то изменилось от того, что я сказала? Кто-то мог, как и я, узнать про ее фокусы и воспользоваться случаем. Подсыпал что-то Лили, а подумали бы на Семру – если бы, конечно, так серьезно расследовали, что добрались бы до нее.

– Да ей ничего не подсыпали! Там же таблетки были! Ой, только ты не говори никому, – спохватилась Айше. Такая путаница была во всей этой истории, что она забыла, что и кому можно и что нельзя говорить.

– Таблетки? – медленно переспросила София. – Я не знала. Там, на кухне у нее в шкафчике какие-то были… я сахар искала, а Гюльтен сказала, что уже его отнесла. И там были таблетки, точно.

Там не было таблеток – иначе их обнаружили бы во время обыска. А Кемаль, кажется, говорил, что все лекарства были в аптечке. Или это было что-то безобидное вроде аспирина, или их там уже не было, когда проводился обыск?

– А какие, в коробочке?

– Нет, пузырек вроде… что написано, я не помню… белые таблетки, простые.

– Наверное, они и были простые, потому что про них никто не упоминал.

Или, наоборот, не простые, а те самые.

София, видимо, подумала то же самое, но ничего не сказала, а только вздохнула.

– А где ты с Семрой разговаривала? Раньше или прямо там, на золотом дне? Я не помню, чтобы вы где-то шептались.

– А мы и не шептались. Когда вы пришли – вы же вроде вместе пришли, да? – все здоровались, шумели, я ей сразу и сказала, мол, поговорить нужно, она минут через пять ко мне на кухню вышла. Мы недолго разговаривали, ты и не заметила.

– А кто-нибудь заметил, как ты думаешь?

– Не знаю, вряд ли. Вы все в гостиной сидели, мы с ней туда тоже разок вышли, когда Семра стала отпираться, что она ни при чем. Посидели немного, потом она поняла, что я с нее глаз не спущу, обдумала, видимо, как ей быть, и решила, что лучше ей со мной договориться. Иначе я ведь и всем рассказать могу. Она, понятное дело, все бы отрицала, но кто знает, как бы все повернулось. А так: со мной договорится, скандал затеет, на золотые дни ходить перестанет – что ей и требовалось.

– Боже мой, София, неужели это все так сложно?! В голове не укладывается! Подсыпать подругам гадость какую-то, и не один раз, и все ради чего?! Ну не пришла бы раз, другой, соврала бы что-нибудь…

– Но это не выход, и Семра это прекрасно понимала. Ей все равно пришлось бы сдавать деньги – вот в чем проблема. И принимать всех у себя, когда подошла бы ее очередь. Так просто от них не избавиться!

– Почему «от них»? Ты ведь тоже туда ходишь. Или тебе это тоже не нравится?

– Даже не знаю. Раньше нравилось. С подругами увидеться, пообщаться, отдохнуть – если бы не золотые дни, когда бы мы встречались? У всех своя жизнь, заботы всякие, дети, сама понимаешь. А в последнее время разладилось что-то. Не знаю, как объяснить. Может, это у меня из-за Лили и Омера, да и просто скучно как-то стало. И смотреть противно, как они все друг перед другом стараются. Зачем? По-моему, смешно уже в нашем возрасте… какая разница, у кого сколько бриллиантов? Семра, бедная, из-за этого и погибла!

– Из-за чего? – не поняла Айше. – Из-за золотых дней?

– Конечно! Я, знаешь, что думаю? Все вот как было. На том золотом дне она никому ничего не подсыпала, как мы и договорились, разговор на эту тему навела, подготовила себе почву для отступления, правильно? А потом узнала, что Лили умерла. Вернее, что отравилась. Ты ее положение представляешь? Что ей думать? Случайность? Да Семра никогда бы в такую случайность не поверила, я-то ее знаю! И про то, что это не порошок, а таблетки, ей никто не говорил, ведь так? Все говорили: лекарство, а в каком оно виде, мы точно не знали. Значит, либо кто-то нас подслушал и воспользовался ситуацией, чтобы потом все на Семру свалить, либо из-за наших разговоров и шума вокруг отравлений до такого додумался. И опять же воспользовался ситуацией. В этом случае он – точнее, она! – про Семру ничего не знает, но все равно: виноват-то кто? Тот, кто отравления, пусть безобидные, затеял. И вот я думаю, что тут одно из двух: или она как-то додумалась, кто это мог быть, и тогда ее могли убить, чтобы не болтала, или она решила, что она во всем виновата, замучилась – и сама туда бросилась.

– Ну, не знаю, надо подумать. Как-то не верю я, что она могла сама! Она лифтов боялась, или высоты, или я не знаю чего, но неужели не нашлось бы другого способа? Снотворное, в конце концов, все-таки не так мучиться! Да и не такая она была… ну, не такая добрая, чтобы мучиться. А если первый вариант… тогда вспоминай, кто мог вас подслушать. А с другой стороны, это же ерунда: сама подумай, кто и зачем носит с собой такие непростые таблетки?! Ты говоришь: воспользовался ситуацией, но ведь таблетки-то у этой отравительницы должны были быть с собой, правильно? Если бы в следующий раз, то понятно… а чтобы сразу, через час или два после вашего разговора или того скандала?!

– А может, и не сразу, – тихо сказала София. – Многие могли заметить, что что-то происходит. Раньше заметить. Тебя ведь Элиф поэтому пригласила, правильно? Значит, как минимум, одна из нас, тебя я не считаю, конечно, могла все это и заранее спланировать. Я тоже заметила, а мог и еще кто-то. Нас с Семрой совершенно точно никто не слышал, если уж хочешь знать. Кроме Гюльтен, но она, как и ты, не в счет.

– Как?! – Айше остановилась от удивления, не дойдя нескольких метров до автобусной остановки. Там, под стеклянной крышей, пытались спрятаться от дождя какие-то люди, а ей меньше всего хотелось к ним присоединяться. Не такой у них разговор, не для посторонних ушей. – Опять эта Гюльтен?! Черт знает что такое! Ее найти нигде не могут, представляешь? Она дала адрес какой-то, про нее там и не слышал никто. И сюда она приходила, если Семра покойная не лгала. Она вас слышала?

– Могла, я думаю. Мы на нее особо внимания не обращали, она ходила туда-сюда, что-то делала все время, могла и услышать. Но ты же сама сказала: надо было заранее приготовить таблетки, иначе откуда они у нее?

– Не знаю. Ничего я не знаю и не понимаю. Путаница сплошная и все! Вон твой автобус идет.

– Все, счастливо, – заторопилась София, с трудом закрывая видавший виды старый зонт. – И знаешь что, Айше? Будь осторожна, ладно?

– Я? Почему? Если из-за всего этого?.. Но тогда и ты тоже!

Оставшись почти в одиночестве возле стеклянной стены слабо освещенной остановки, Айше подумала об осторожности: что это такое в данных обстоятельствах? Не ездить на пароме? Не подходить к лифту? Не разговаривать с незнакомцами? Не принимать таблеток?

При мысли о таблетках она воодушевилась – надо спросить Кемаля, были ли таблетки на кухне, и если нет… то что? Кто-то их убрал? Зачем? Те самые, роковые таблетки мог убрать только тот, кто о них знал: либо сама Лили, либо убийца. Лили не могла вынести их из квартиры, и их бы обнаружили. Значит ли это, что убийца действительно существует?

Безобидные таблетки могла унести в аптечку домработница. Увидела их там, куда полезла София, и убрала на место, пока хозяйка не ткнула ее носом в непорядок. Еще один вопрос, который некому задать.

Куда она могла подеваться, эта странная девчонка? Неожиданно сквозь многочисленные подозрения, собиравшиеся в голове Айше вокруг непонятного исчезновения Гюльтен, прорвался вопрос: а жива ли она?..

 

4

– Знаешь, так глупо: я хотела купить елку – и побоялась! – закончила она свой рассказ про Семру, домработницу и таблетки.

– Побоялась? – не понял Кемаль. – Чего? Елки?

– Нет, ты только не смейся, я побоялась выходить из автобуса и куда-то идти одна! Сейчас-то это глупостью кажется, я добралась до дома, все нормально, но в тот момент… не знаю, что на меня нашло. Мне София как-то так многозначительно сказала: будь осторожна! И эта Гюльтен тоже пропала, понимаешь?

– Хочешь сказать, что ее тоже нет в живых? И что вы как эти… «Десять негритят», да?

– Не знаю, – вздохнула Айше и снова вспомнила накативший на нее холодной волной страх.

Какие-то несколько человек стояли вместе с ней на остановке – как узнать, не опасны ли они? Ей еще добираться до дома: идти пешком по темной узкой улице, входить в подъезд, подниматься до квартиры – а вдруг? Было непонятно, чего и почему бояться, и это непонимание парадоксальным образом усиливало страх, а не развеивало его.

С этим прилипшим к ней страхом – Айше почти чувствовала, как он прилип где-то в районе лопаток, не давая свести их вместе, – она дождалась нужного автобуса, доехала до дома, и шла по темной узкой улочке, и входила в подъезд, и поднималась до квартиры, и ничего не случилось, и она сняла страх вместе с промокшим пальто, повесила сушиться и смогла наконец-то спокойно и привычно распрямить спину. И все же… что-то такое словно покалывало там, между лопатками, и было неприятно, как бывает в неудобной или новой одежде. Разве она не повесила его около батареи?..

– А что там с Тимуром? Ты вроде что-то сказал? – чтобы не давать страху свободы передвижения по ее телу, надо сменить тему и думать о чем-нибудь, если не постороннем, то хотя бы конкретном и отвлекающем.

– Там все, как парень и говорил, наши свидетельницу нашли. Она мужа высматривала, он должен был подъехать и опаздывал, вот она и приглядывалась ко всем. Все подтвердилось: красивый юноша подошел к машине, женщина вышла, они постояли, покурили, потом она села в машину, а парень к автобусной остановке пошел. Дальше она не следила, но женщина на паром заехала, это точно, их машины почти рядом стояли, а юноша, теоретически говоря, мог бегом припустить и вернуться, но ему пришлось бы брать билет, а наша дама следила за кассой – не подошел ли муж. Она за машину уже заплатила и не хотела, чтобы он еще раз на билет для себя тратился. В результате она даже загнала машину на паром, а сама вышла и дождалась-таки его. Он, оказывается, мобильный в автобусе выключил, а включить забыл. Короче говоря, вранье во всем этом только одно: Тимур говорит, что на такси уехал, а свидетельница – что он на автобус направился. Но, во-первых, именно направился к остановке, а не сел в него, а во-вторых, эта ложь вполне в духе нашего героя, ты согласна?

– Да, похоже. Этакий Нарцисс с комплексом Золушки – лишь бы не показаться в обносках, да? А женщину она запомнила, ваша свидетельница? И, кстати, чего это она вообще столько подробностей помнит? Не многовато ли?

– Да я ее сам не видел, но вроде все убедительно выглядит. Она говорит, что ко всем просто от скуки приглядывалась и еще придумывала, кто кому кем приходится или что-то типа этого. Мол, сама она тут ходит, озирается, мужа выискивает, за телефон каждые две минуты хватается – что о ней люди могут подумать? Вот и она для других истории придумывала. Видит: красивый парень – там, между прочим, освещение нормальное, наши проверили на всякий случай – она, конечно, думает, он с девушкой встречается, вместо девушки из машины вылезает старая мымра, и она ее запоминает. Что, не убедительно? Она еще подумала, что это его матушка, но они вместе в машину не сели и курили, как посторонние. Наблюдательная женщина, молодец. И муж ее версию подтверждает, и работники парома ее заметили. Тимура и Гюзель они не запомнили, а эта им примелькалась. Она все металась: то ли ей ехать одной, если муж не появится, то ли до следующего парома ждать.

– Значит, Тимур ни при чем?

– Скорее всего. Вообще, смотри, сколько всего прояснилось! Того, что к делу отношения не имеет. Отравляла всех Семра; браслет, судя по всему, взяла и вернула Филиз; домработницу рекомендовала наша Элиф; Тимур встречался с Гюзель по своим делам. А я сегодня еще и с господином Эмре виделся.

Кемаль сказал это таким тоном, что Айше сразу поняла: он приберегал этот рассказ, как завернутый в красивую бумагу подарок, и ждет расспросов.

– И что он?

– А он, дорогая моя, наговорил мне такого… никуда это нас не продвигает, по-моему, но еще кое-что стало понятным. Лучше я по порядку…

Господину Эмре Кемаль позвонил прямо с утра. Не слишком надеясь на его понимание: горе, похороны, стресс – нежелание общаться с полицией можно объяснить. Кроме того, он был или воображал себя важной персоной и относился к тому типу людей, которые считают, что при помощи денег они могут решить любую проблему. И часто бывают правы.

Не дав господину Эмре времени для отговорок, Кемаль сказал, что зайдет на минуту. Прямо сейчас, потому что звонит он из машины и уже подъезжает к их дому. Ничего особенного, только один вопрос. Да, только один, и можно не беспокоить адвоката. Вопрос не для протокола.

В огромной квартире потихоньку вступал в свои права дух заброшенности и безразличия. Под зеркалом в прихожей лежал уже заметный слой пыли, на креслах и диванах в гостиной валялись какие-то вещи, двери в некоторые комнаты были закрыты словно навсегда, а посреди кабинета, куда Эмре провел Кемаля, стоял открытый чемодан.

– Я уеду отсюда, – объяснил Эмре, и Кемаль поразился происшедшей с ним перемене. Это был не тот самоуверенный, всеми недовольный, активный и демонстративно влиятельный господин, который требовал тщательного расследования, звонил министрам, грозил и стучал кулаком по столу. Следующий вариант его имиджа – покорность судьбе, философское нежелание что-либо ворошить, горе из-за невосполнимой утраты – был, пожалуй, ближе к тому, что он пытался изобразить сейчас, однако из-за этой старательно придерживаемой маски выглядывало и нечто другое.

В дорогом чемодане лежали вперемешку какая-то одежда и книги.

– Закончу некоторые дела и уеду. После всего этого в Измире я не останусь. Надеюсь, у полиции нет возражений? Или вы все еще пытаетесь изобразить бурную деятельность и подозреваете всех вплоть до меня?

– Нет, господин Эмре, какие же могут быть возражения? А что до деятельности, – Кемаль пожал плечами, – вы сами на ней не так давно настаивали. Надеюсь, мы сможем с вами связаться, если узнаем что-то новое.

– Разумеется, сможете! Все мои телефоны доступны, у меня офис в Анкаре… или вы думаете, что я собираюсь скрываться от правосудия?

– Я этого не говорил.

– Тогда нечего смотреть на меня как на преступника! У вас, кажется, был один вопрос? Задавайте его. Может быть, я даже на него отвечу. А после этого оставьте вы меня в покое, ради бога!

– Хорошо, господин Эмре. Мы и так оставили вас в покое, хотя дело пока не закрыто, потому что погибли две подруги вашей жены. Кроме того, мы не можем найти вашу домработницу, и все это, согласитесь, выглядит подозрительно.

– Это все случайность, и вы это прекрасно понимаете! А эту домработницу я лично в глаза не видел, я уже вам об этом говорил. Или не вам, но не в этом дело!

– Я, собственно, должен вас спросить вот о чем. Что вы сделали с тем стаканом?

Это было рискованно. Была вероятность, что Эмре ничего не знал об этом стакане, тогда вопрос не имел для него никакого смысла. Но Кемаль был уверен, что это не так.

– Ничего, – быстро ответил Эмре, прежде чем успел что-то сообразить. И почти в ту же секунду, озадаченно прищурившись, спросил: – С каким стаканом? Ничего я не делал ни с каким стаканом! – вызывающе повторил он не вовремя вырвавшееся слово и начал быстро маскировать его еще какими-то громкими, возмущенными словами и вопросами.

Кемаль послушал немного, дожидаясь паузы.

– Вы ведь его убрали в посудомоечную машину, правильно? – отметая все наговоренное собеседником, почти уверенно выговорил он наконец. – А с полки взяли другой стакан, чистый. Брали тряпкой или полотенцем – не в перчатках же вы были! Или в перчатках? А машину снова запустили, так? Я даже могу понять, зачем вы это сделали, непонятно другое…

– Если вам все понятно, то я звоню адвокату. И выслушивать ваши домыслы больше не желаю, – Эмре опустился в кресло и достал телефон из кармана пиджака. Интересно, подумал Кемаль, он дома всегда при параде или куда-то собрался? Пиджак не выглядел домашним, впрочем, кто их знает, этих богатых и влиятельных. Может, это у него самый затрапезный пиджачишко?

– Не стоит, – Кемаль тоже сел, чтобы не возвышаться над ним и вести разговор на равных. – Мы, кажется, договорились, что это не официальный допрос. Впрочем, если желаете, – он равнодушно пожал плечами, давая понять, что времени у него девать некуда и что он готов дожидаться прибытия этого адвоката хоть до вечера. – Если вам есть что скрывать… кроме этого стакана, с которым, мы и так почти разобрались…

– Разобрались так разобрались, – обреченно отложил телефон Эмре. – Но предупреждаю вас: я от всего откажусь. Никаких официальных заявлений я не делал, и если наш разговор записывается…

– Это было бы незаконно, – подыграл Кемаль. – Я ничего не записываю и хотел просто уточнить некоторые детали. Все выяснится и без вашего содействия, но, согласитесь, было бы странно, если бы вы не пожелали это содействие оказать. Все-таки речь идет о вашей жене.

– Вот только не надо читать мне мораль, – поморщился Эмре. – Помощь следствию, содействие правосудию, сокрытие улик…

– Я вас не обвинял, – поспешил заверить Кемаль. – Если вы убрали тот стакан, у вас, наверное, были веские причины. И если вы все объясните, это останется между нами.

– Как оно может остаться между нами, если вы верите во всю эту полицейскую ерунду?! Содействие, правосудие, добро и зло! Да, там стоял другой стакан, я схватился за него, чтобы понюхать эту воду… не знаю зачем! Я уже тогда понял, что Лили… я подумал, она выпила что-то, вот и схватился. Потом сообразил, что там мои отпечатки будут, вот и все. И машину я не включал, просто другой стакан с полки взял, а тот в машину поставил. Если бы я машину включил и она работала, это выглядело бы подозрительно. Я его просто туда запихнул, хотя она полная была, еле место нашел. Машину я потом включил, к вечеру, когда ваши все уехали. Вы поймите: я же не знал, что с ней случилось! Если бы знал, что она эту таблетку вечером приняла, то не стал бы ничего затевать. А вдруг яд какой-нибудь? Тогда меня бы первого заподозрили, правильно?

– Правильно, – кивнул Кемаль. – То есть вы были изначально уверены, что ваша жена не умерла естественной смертью, что вас могут в ней заподозрить, что в деле может фигурировать какой-то яд? И, зная все это, вы принимаетесь быстро уничтожать улики, чтобы обезопасить себя? То есть истинный виновник ее смерти вас не интересует, или вы подозреваете, кто это может быть, и покрываете его? Может, вы и еще что-нибудь уничтожили?

– Нет. Ничего я не уничтожал. И ничего я вам больше не скажу. Все равно у вас собственные версии, вернее, не версии, а фантазии, и я не обязан их поощрять. У меня трагически погибла жена, и я уезжаю из Измира. Если у вас будут официальные вопросы – повторяю, официальные, согласованные с вашим начальством, я готов дать показания в присутствии моего адвоката. Всего хорошего, – Эмре встал и двинулся к двери, вынуждая Кемаля следовать за ним. – Не тратьте время, молодой человек, мой вам совет.

– Спасибо. А что же вы руку жены к стакану не приложили? Чтобы уж окончательно создать иллюзию, что она сама эту воду или отраву выпила? А то стакан без отпечатков – это как-то неубедительно. Или вы думали, что ее отпечатки там и так есть?

– До свидания, – упрямо повторил Эмре. – Я ответил на один вопрос. На остальные не обязан.

– Вот такие дела, представляешь? – закончил свой рассказ Кемаль. – Надо было на этого господина сразу надавить, а мы его жалели, да и не давал он нам такой возможности со своей бурной деятельностью.

– Думаешь, он действительно кого-то подозревал?

– Во всяком случае он вел себя странно. Находит мертвую жену, вызывает врача, а сам подменяет стакан, за который подержался. Ну кто бы на его месте об этом подумал?! Если бы он обнаружил ее с ножом в спине или еще с какими-то явными признаками насильственной смерти, тогда понятно. Хотя вон в фильмах, кто бы труп ни обнаружил, обязательно за орудие убийства хватается. От ужаса и абсолютной невиновности. И потом эту невиновность полфильма доказывает. А этот Эмре что-то слишком предусмотрительный, тебе не кажется? Как будто заранее знал… кстати, ни на какую подпольную лабораторию пока выйти не удалось. Химики там столько всего понаписали про эти таблетки, а следов никаких.

– Может, Дилару спросить, что Лили принимала? Все-таки она ее лечила одно время.

– Ее врача спросили уже. Ничего, говорит, постоянно не принимала.

– Он мог и не знать. В ее возрасте все женщины то за витамины хватаются, то еще за какие-нибудь снадобья. Средство Макропулоса ищут.

– Что-что? – не понял Кемаль. – Какое средство?

– Неважно, – отмахнулась Айше, – это пьеса такая. Нет такого средства, можешь не волноваться! Но ты глянь на любую аптеку – там сплошная реклама, и никакой врач не нужен, иди да покупай. Витамины и прочее: для волос, для ногтей, от морщин, от не знаю чего. Элиф тоже говорила, что ей кальций надо пить и еще что-то от нервов.

– Так подруг же всех уже спрашивали про таблетки, и никто не сказал, что она что-то постоянно принимала.

– Их спрашивали про снотворное, если я правильно понимаю. И врача тоже. А таблетки ей мог посоветовать или даже прописать кто угодно. Она вполне могла ходить к специалистам, к гинекологу точно ходила. Там еще что-то такое было: сначала она у Дилары лечилась, а потом к другому врачу перебежала и всех подруг об этом оповестила. Хочешь, я ей позвоню? Она мне понравилась, вроде нормальная женщина.

– А остальные, значит, ненормальные? – усмехнулся Кемаль. – впрочем…учитывая, что в их компании уже три трупа… одна из них вполне может оказаться ненормальной.