1
Она надеялась, что никто не услышит.
Позвонить было просто необходимо, она не могла знать, что возникнет такая ситуация. Непременно надо сообщить, такие решения не ей принимать. Неизвестно к тому же, чем это может грозить. Ясно только, что ей самой с этим не справиться. Пусть дают указания или сами что-то делают. Если тихонько позвонить, никто не услышит. Квартира, слава богу, огромная. Конечно, о хозяйском телефоне нечего и думать: один аппарат в гостиной, у всех на виду, наверняка где-то лежит и трубка радиотелефона, но где? Надо найти тихий уголок подальше от всех и вытащить сотовый.
А ведь как удачно все складывалось! Все эти разговоры – нарочно не придумаешь! Каждая так или иначе подставилась. Потом начнут на следствии вспоминать, еще добавят, чтобы другим насолить, и подозреваемых сколько угодно. Если оно вообще будет, это следствие. Может, и обойдется. А на нее так и вообще никогда не подумают. Так что с этим-то все в порядке.
А вот тот разговор… Из-за него все усложняется. Хотя непонятно, что она, собственно, знает и что собирается предпринимать. Но выяснять некогда. Потом придется ее специально разыскивать, выслеживать – хлопотно и рискованно. Проще подстраховаться. Позвонить. Незаметно достать мобильник и говорить тихо.
Сейчас надо будет идти в зимний сад, возникнет шум, движение, кто-нибудь в ванную завернет, кто-нибудь в туалет. В этой суматохе можно попытаться. Жаль только, что долго объяснять. Она попробовала четко сформулировать проблему, используя минимум слов. Лучше всего, конечно, было бы послать сообщение, но сколько это займет времени! Надолго уединиться не удастся. Журналистка, правда, недавно и посылала, и принимала сообщения, но ей простительно. Никто и головы не повернул: у нее профессия специфическая.
В маленькой гостевой спальне спит ребенок. Если незаметно завернуть туда? Кроме матери, никто не зайдет, побоятся разбудить. Даже бабка – только советы давать горазда, а сама ни разу с места не поднялась, чтобы дочке помочь. А Илайда, если и зайдет, ничего не поймет. Ей, похоже, все здесь до смерти надоели, умирает от скуки, все на часы посматривает. Зачем ей я с моим телефоном? К тому же она молода, для нее мобильный телефон – самая обычная вещь, вроде носового платка. Остальные бы вытаращились.
Все! Пора. Двинулись. Гостиная наполнилась шорохами, скрипами, стуками. Она быстро проскользнула во временную детскую.
Ответили сразу.
– Что у тебя? – прозвучало вместо приветствия. Как хорошо, что все сотовые теперь сообщают своим владельцам, кто им звонит: не нужно тратить время и слова на представление. – Что-нибудь не так?
– Не так. Только не у меня. У меня все по плану, скоро все сделаю.
– Зачем звонишь?
– Еще одна есть, тоже все знает или догадывается. Тут был разговор, наша, кстати, промолчала.
– Кто? Говори имя, сами разберемся.
Имя – секунда – отбой.
Двадцать секунд – высветилось на экране.
Хорошо. Она сунула мобильный в карман широкой юбки, крошечная игрушка затерялась в складках; малыш тихо посапывал на диване. Можно выходить.
Дверь отворилась без малейшего скрипа – но снаружи, испугав ее и, похоже, испугавшись сама, стояла эта гостья… как ее?.. Айше. Они почти столкнулись, и обе ахнули и заулыбались.
– Ой, извините, я…
– Заблудились? Немудрено. В этой квартире в первый раз никто ничего не находит. Зимний сад там, налево по коридору.
– Да-да, я знаю. Мне уже показали. Я искала туалет.
– Вот эта дверь… нет, здесь занято… вон там еще один есть.
– Спасибо.
Вряд ли она что-нибудь слышала.
А если и так – ничего страшного. Теперь уже ничего не докажешь.
И связи между этим звонком и тем, что где-то (где?) когда-то (когда?) с кем-то случится, нет и не будет. Ведь это случится не здесь и не сейчас. Здесь случится кое-что другое, и все будут именно этим и озабочены. Никому и в голову не придет… никому. Даже пишущему детективы.
В зимнем саду – эффектном помещении со стеклянными стенами, которое трудно было бы назвать камерным словом «комната»: и из-за размеров, и из-за странной, ускользающей от понимания, теряющейся за обилием домашне-тропической зелени формы, – уже шли какие-то разговоры, и вошедшая Айше невольно помедлила в дверях, пытаясь охватить всю картину и вернуть то приятно завораживающее ощущение, с каким она в начале вечера любовалась собравшимися в гостиной дамами.
Но ничего не получалось.
Хотя зимний сад… да, он, безусловно, заслуживал свое красивое название и то, чтобы им любовались. Он просто напрашивался на это, а может быть, и существовал только для этого. Зимний сад ничем не уступал гостиной, хотя здесь господствовала атмосфера не изысканно-классического, а подчеркнуто современного богатства. Все, от непонятно чем покрытого пола до дающих рассеянный, матовый свет торшеров, казалось, было иллюстрацией из какого-нибудь журнала, руководящего блужданиями разбогатевших неучей в дебрях дизайна. Да, зимний сад был хорош, и дамы, занявшие места в низких ярких креслах и успевшие поправить косметику и прически, были в полном порядке – но единого впечатления светского книжного раута почему-то не возникало.
Может быть, потому, что теперь они не были для Айше таинственными незнакомками, заманчивыми персонажами для дамского детектива с отравлением, они обрели вполне реальные черты, она успела что-то, пусть немногое, узнать об их жизнях и характерах, разделить по своей давней привычке на тех, кто ей нравится, и тех, кто не нравится, и маски романных героинь превратились в обычные немолодые лица, и место действия не желало прикидываться сценой или съемочной площадкой.
Айше не слишком разбиралась в людях.
Она интересовалась психологией, любила копаться в собственной душе и анализировать поведение близких, но никогда не могла составить суждение о человеке на основании краткого знакомства. Ее всегда озадачивали люди, заявляющие: «Я сразу понял, что он за человек», или «У него по лицу видно, что он…», или «С первого взгляда ясно…».
А ей ничего ясно не было.
Иногда люди напоминали ей известных книжных персонажей, иногда не вызывали никаких ассоциаций; она была не настолько наивна, чтобы приписывать определенные черты характера людям с определенным типом внешности; она не раз обманывалась, наделяя новых знакомых отнюдь не присущими им свойствами, и, в конце концов, выбрала для себя эту ни к чему не обязывающую классификацию «нравится» – «не нравится». Ибо, хоть она и скептически относилась к зодиакальным пристрастиям Софии, утверждавшей, что Рыбы наделены не только пресловутым «даром предвидения», но и интуицией, – эта самая интуиция у нее, безусловно, была. Она никогда не смогла бы толком объяснить, почему тот или иной человек понравился ей или, наоборот, не понравился. Более того, если она задумывалась над этим, то начинала колебаться, сомневаться, призывать на помощь логические «с одной стороны» и «с другой», признавала, что, возможно, ошибается, – и оставалась при первоначальном умозаключении.
«Да, – говорила или думала Айше, – он (или она) всем хорош, и то в нем замечательно, и это прекрасно… но лично мне он не нравится». Этот вывод вовсе не означал, что вежливая и обычно любезная Айше будет как-либо проявлять свое отношение, нет, она просто сводила свое общение с такими людьми к минимуму. В то же время симпатичным ей людям она спокойно прощала обнаруживавшиеся впоследствии недостатки, и только очень серьезные проступки могли заставить ее отказаться от дружбы с ними. Вроде убийства.
Сейчас, оглядев собравшихся, она, как всегда, прикинула, к какой из двух доступных ее пониманию групп отнести своих новых знакомых. Старые – золовка и София – однозначно попадали в категорию «нравятся». Конечно, с Элиф все не так просто, но ведь она сестра Кемаля, и все, что она, случается, делает против Айше, она делает из любви к брату, и… и вообще. Она не раздражала Айше, ей было бы приятно общаться с ней по-хорошему и искренне хотелось ей нравиться.
А остальные? Айше дала ответ моментально.
Нравятся: Дилара, Гюзель, Эминэ. Лили? Да, пожалуй. Скорее да, чем, нет.
Не нравятся: Семра, Джан, Селин, Филиз. Симпатична Илайда, но немного безлика, а кроме того, она здесь случайный гость, вроде самой Айше. И, значит, как и молчаливая девушка-прислуга, наверняка не могла никого ничем отравить. Если эти проклятые отравления – все-таки результат чьих-то злонамеренных действий, а не плохой экологии, напичканных химикатами и гормонами продуктов, обжорства или богатого воображения. Элиф, конечно, живется скучновато, но вроде за ней до сих пор ничего подобного не водилось. Сериалов по телевизору ей было достаточно.
И к тому же остальные подтвердили, что плохое самочувствие имело место…
– Айше, – нервный жаркий шепот раздался у самого уха, и она вздрогнула от неожиданности, потому что, усаживаясь и наблюдая перемещения женщин по зимнему саду, ухитрилась не заметить, как одна из них почти вплотную приблизилась к ней. Семра. Чего она хочет и почему шепчет?.. – Ничего, что я вас так называю? Вы же намного моложе. Айше, милая, мне вас сам бог послал! Я вам все про них расскажу, вы же детективы пишете, и муж у вас полицейский. Вы разберетесь, вам даже интересно будет. Сами видите: я есть и то боюсь! Я вам завтра позвоню и все расскажу, хорошо?..
Она выпрямилась и заговорила в полный голос, делая вид, что продолжает начатую фразу, и не дав Айше ответить:
– Шейда обязательно должна с вами посоветоваться; я считаю, что учить французский совершенно ни к чему, лучше немецкий: с Германией у нас все-таки больше контактов. Правда, Лили?
Свое мнение об изучении иностранных языков было у всех, и каждая поспешила его высказать. Прислуга разносила кофе в крошечных чашечках, а хозяйка достала откуда-то пустой серебряный поднос и протянула его Эминэ. Айше поняла, что настало время следующей по их протоколу процедуры – сбора денег, того, ради чего, собственно говоря, скучающие и ничего не зарабатывающие домохозяйки и придумали себе когда-то давным-давно развлечение под названием «золотой день».
Деньги. Разве не все в мире делается ради денег?
Раньше участницы этих экономических экспериментов непременно покупали себе золото – браслет, кольцо, серьги или просто небольшой слиток, который в любой момент можно превратить в наличные. Золото завораживало женщин, казалось им не столько желанным эффектным украшением, сколько гарантией благополучия. Есть свободные деньги – покупай золото. Купишь золото – не прогадаешь.
Скорее всего, это пристрастие надевать до десяти браслетов на каждую руку, вешать по три-четыре отнюдь не тоненькие цепочки на шею и унизывать пальцы кольцами, независимо от стиля одежды и времени суток, восходит к старинным обычаям Османской империи и других мусульманских государств. Если муж решил избавиться от жены, он вправе выгнать ее из дома, зачастую вместе с детьми, а она обязана уйти, унеся лишь то, что на ней надето. И если в этот трагический момент на ней было полкило золота и драгоценных камней, то у нее есть шанс не умереть с голода, не отправившись на панель.
Все-таки удивительная вещь генетическая память! И всякие традиции и предрассудки как формы ее проявления. Вот, например, в стране уже давно нормальные, аналогичные европейским законы – в том числе и о разводе и разделе имущества. А женщины продолжают верить только золоту и надевают на себя все имеющиеся в доме золотые запасы. А ведь могли бы, если им так уж хочется независимости и уверенности в завтрашнем дне, открыть себе счет в банке или купить на свое имя квартиру или землю, если средства позволяют.
Хозяйка, наверное, так и делает. Все же в Европе выросла.
На ней, кстати, и драгоценностей не так много – всего один комплект с бриллиантами. Два гармонирующих друг с другом кольца, колье с крупным камнем, серьги и браслет. Скорее всего, на деньги, потраченные на эти милые безделушки, можно купить неплохую машину. Или плохую квартиру.
Когда-то, как ей сейчас казалось, давно Айше тоже носила кольцо с бриллиантом, не задумываясь и не догадываясь о его истинной стоимости. Кольцо ей нравилось: оно было изящным, тонким, камень был один и не был окружен никакими архитектурными излишествами, вроде лепесточков или завитушек, а платина нравилась ей больше желтого вульгарного золота. Это был подарок возлюбленного, и, расставшись с ним, она без малейших колебаний и сожалений вернула кольцо, как только ей пришло в голову, что это возмутительно дорогая вещь. И сейчас драгоценностей у нее почти не было: обручальное кольцо из белого матового золота и подходящие к нему и ко всем ее костюмам цепочка и браслет.
Хорошо, что все это подошло и к черному платью. Правда, свое любимое кольцо из золота трех разных цветов, купленное ею после первой университетской зарплаты, пришлось оставить дома. В нем наиболее ярким было обычное, желтое золото, а любимое всеми турецкими женщинами сочетание черного и золотого почему-то вызывало у нее отвращение. Но в последнее время в моду вошло белое золото, и те несколько украшений, которые Айше могла себе позволить, ничем не напоминали червонно-солнечное великолепие, сверкающее на Джан и Эминэ. Да, особенно на них.
На то, что надето на всеми любимой толстушке, можно, пожалуй, и дом построить. Интересно, зачем надевать гарнитур с сапфирами, если их цвет абсолютно не подходит к твоему наряду? Нет денег на новое платье? При таких-то украшениях? Сомнительно. В кольце камень такой, что к нему надо одежду подбирать, а не его к одежде. Нет, по драгоценностям Джан сразу видно, что у нее есть все, кроме вкуса. Ведь это ж надо придумать: рядом с этими сапфирами нацепить еще и нечто с бирюзой, фианитами и, кажется, рубинами!
Единственный кулон Айше – голубой аквамарин, подарок Кемаля: «Как раз цвета твоих глаз!» – наверняка не произвел впечатления ни на разноцветно-увешанную Джан, ни на бриллиантово-изысканную Лили, ни на предпочитающую классическое тяжелое золото Эминэ.
Ну и пусть. Ей, Айше, все равно, она никогда не испытывала комплекса неполноценности из-за недостатка украшений, а Элиф всегда сможет объяснить нелюбовь к ювелирным безделушкам излишней образованностью невестки.
На самом деле эта та же генетическая память: родители Айше были выходцами из Македонии, и хотя оба попали в Турцию совсем маленькими, но то ли знание другого языка, безусловно влияющее на кругозор, то ли что-то более сильное, чем воспитание и влияние среды, делали их непохожими на коренных жителей этой шумной, жаркой, гостеприимной страны. Айше иногда задумывалась, почему так происходило: дети и внуки эмигрантов, не имевших гроша за душой и начинавших жизнь не просто с нуля, а с каких-то отрицательных величин, из минуса, почти всегда добивались больших успехов, чем их ровесники и одноклассники. Они ухитрялись получить образование, разбогатеть или сделать карьеру, не имея ни начального капитала, ни связей и покровителей.
Такими были и они с братом. Мустафа стал преуспевающим адвокатом, вырастил после смерти родителей младшую сестру, а Айше достались в наследство от нездешних предков голубые глаза, любовь к книгам и чужим языкам, нелюбовь к драгоценностям и чужим делам да неприятие обычных для Турции представлений о незыблемости браков, заключаемых всегда если не по расчету, то и не без расчета, и о месте женщины в созданном турецкими мужчинами для собственного удобства мире.
Серебряный поднос заполнялся деньгами. В былые времена они, наверное, блестели и звенели, радуя женщин своим сходством с золотом. Но если люди и их слабости не меняются веками, то все остальное не вечно: на поднос ложились шуршащие бумажки, большинство из которых было с портретами американского президента. А те, которые имели более привычные рисунки, современные дамы легко переводили в доллары, и даже фунты стерлингов, положенные Софией, никого не смутили и не озадачили. Эминэ обошла всех, еще раз тщательно пересчитала полученную сумму и передала поднос поблагодарившей ее хозяйке.
Золотой день подходил к концу.
2
«Интересно, что она собирается рассказывать? – думала Айше, допивая свой кофе. – Что такое это многообещающее «все»? Может, у нее из-за этих случайных отравлений мания преследования развилась?»
– Айше, о чем вы задумались? – отвлекла ее от бесполезных, затягивающих мыслей Дилара. – Я минут пять за вами наблюдаю, и вы за это время раза три в лице менялись. Новый детектив сочиняете?
– Да нет, что вы! Разве их так сочинишь? Я думала – знаете о чем? – о золоте.
– О золоте? В какой связи? – заинтересовалась собеседница. – Из-за сбора денег?
– Наверное, да. Я думала, откуда взялась эта традиция проводить золотые дни. Ведь сегодня они, в сущности, никому не нужны. И о разных пережитках, предрассудках, генетической памяти… Я задумала одну книгу… Но это долго рассказывать, да и неинтересно, – прервала она сама себя, заметив, что говорит в своей излюбленной манере: перескакивая через половину того, что подумала, и выдавая только результат. Обычно такие «конспективные», как она их называла, разговоры она вела лишь с теми, кто хорошо знал ее и мог легко восполнить недостающие звенья. Ее брат и его жена, Кемаль, кто еще? Две-три подруги, в число которых недавно входила София. Как правило, она не забывалась и при посторонних старательно проговаривала всю логическую цепочку.
– Почему же неинтересно? – возразила Дилара, которую, похоже, не отпугнула ее бессвязная речь. Перевернув кверху донышком пустую кофейную чашечку и поставив ее на блюдце, она указала Айше на получившуюся пирамидку: – Рекомендую, наша Джан потрясающе гадает на кофейной гуще. Такие вещи предсказывала, рассказать – не поверишь! Только осторожно переворачивай… дай, лучше я. Ничего, что я на «ты»?
– Конечно, – обрадовалась Айше. Ей хотелось подружиться с этой неглупой спокойной женщиной. И она устала от церемоний. Все-таки утомительно целый вечер слушать весь этот приторный лепет: «милая», «дорогая», «милочка», «деточка»… Она аккуратно повторила манипуляции Дилары с чашкой, хотя и не верила в гаданье. – А вы… ты веришь в эту ерунду?
– Раньше не верила и тоже называла ерундой. Но ты сначала Джан послушай, а потом говори. Кто знает, может, в этом что-то и есть? Просто шарлатанов настолько больше, чем настоящих одаренных гадалок, что они дискредитировали саму идею. Так о чем будет книга? О предрассудках?
– И о них тоже. Но в основном – о Мери Шелли, – увидев, что в глазах Дилары не мелькнуло понимания или узнавания имени, она пояснила: – Была такая англичанка в самом начале девятнадцатого века, писательница и жена известного поэта. Хочу написать ее биографию, только не научную, а такую, чтобы не скучно было читать. У нее не жизнь была, а готовый роман или сюжет для сериала, а пишут о ней мои коллеги филологи так, что мало кому читать захочется. Удивительная была женщина!
– О ком это вы сплетничаете? – прислушалась к ним и вмешалась Гюзель.
– О некоей англичанке, жившей – когда? – лет двести назад? Для газеты не пригодится. Устарело.
– О Мери Шелли. Это, – по привычке начала повторять объяснения Айше, но журналистка решила показать образованность:
– Автор «Франкенштейна», правильно? У меня все-таки гуманитарное образование, Диларочка, я не врач какой-нибудь дикий.
– Когда заболеешь, дорогая моя тетушка Гюзель, выбирай себе эрудированного врача, который бы в музыке да в литературе разбирался, он тебя так залечит, что, если жива останешься, побежишь к нам – диким! У нас же, – пояснила она Айше, – ни сил, ни времени нет на театры, музеи, книги. Только по специальности и успеваем читать… А ты говоришь, – неожиданно сменила она тему, – что золотые дни не нужны. Да это единственные несколько часов в месяц, которые я провожу в полном, абсолютном ничегонеделанье.
– Кто сказал, что золотые дни не нужны? – Селин удалось уловить обрывок фразы из другого угла комнаты. – Как это не нужны?! А общение? Если бы не наши встречи, я бы так и сидела в четырех стенах…
– Джан, ты готова? Кто сегодня первый? Филиз, тебе можно вообще не гадать: ты уже все получила.
– Она предсказала Филиз, что та выйдет замуж, – шепнула Айше появившаяся рядом София. – Причем точно сказала когда и что фамилия мужа будет на букву «К». Представляешь?
– Девочки, не спутайте чашки! Джан, допивай скорее!
– Давайте-ка я с гостьи начну, – острый взгляд маленьких глазок застал Айше врасплох. – Вам как – прошлое или будущее?
– Не знаю, – растерялась она, – а зачем прошлое? Про него же все известно.
– Для убедительности и рекламы, – сказала Гюзель, – чтобы вы поверили, что она может читать по этой кофейной гуще, как по книге. Сейчас всю вашу жизнь расскажет, берегитесь!
– Да мне нечего скрывать, – пожала плечами Айше, – пожалуйста. Что обо мне можно такого рассказать?
– Всегда есть что скрывать, – кто это сказал? Семра? Намекает на те свои слова?
– Так… замужем вы третий раз, – разглядывая узоры на дне кофейной чашечки, сообщила Джан.
– Второй, – улыбнулась Айше. Все-таки гадалки и кофейная гуща – ерунда: такой простой вещи не могут определить.
– Третий, – не отрывая взгляда от чашки, сказала Джан. – Может, вы брак не оформляли… не знаю… сейчас у вас все благополучно…
Айше почувствовала, что краснеет.
Разумеется, она забыла про Октая. Хотела забыть и забыла. Первое замужество она никогда не скрывала, с усмешкой называла его ошибкой молодости, к счастью вовремя исправленной. Она и замужем-то была всего месяц! А Октай… Отношения их длились довольно долго, пожилые соседки поглядывали на нее с неодобрением и поджатыми губами, и она, может быть, и вышла бы за него замуж…
Но сейчас, при Элиф, обсуждать этот эпизод своей биографии Айше не хотелось. Вряд ли Кемаль, рассказывая сестре, на ком намерен жениться, сообщил ей что-нибудь, кроме того, что Айше разведена. И даже этот факт вызвал ее возмущение. Которое, правда, потом поутихло, сменившись раздражением по поводу написанного невесткой романа, а затем чем-то вроде вооруженного перемирия. Давать ей в руки лишнее оружие не хотелось. Элиф из тех женщин, которые виртуозно пользуются такими вещами. «Конечно, у тебя же было столько сексуальных партнеров…» – это можно умело ввернуть в разговор о чем угодно. Разумеется, не наедине: зачем же заряды тратить? Вот при Кемале или при посторонних – в самый раз. И наивно предполагать, что мужа подобное заявление не заденет. Ни одному мужчине такое не понравится. И хоть Кемаль знает об Октае, все равно, от этого не легче: попробуй объясни потом, что Элиф имела в виду только ее первого мужа и известного ему Октая, а не еще кого-нибудь, о ком Айше вдруг могла разоткровенничаться с золовкой. И объяснять бесполезно, и молчать нехорошо… вот уж действительно: всегда есть что скрывать!
– …небольшая поездка куда-то к морю, скорее всего в конце лета, – вот, оказывается, ради чего обращаются к гадалкам! Поездка к морю летом! Предсказывай любому, не глядя ни в карты, ни в кофейную гущу, не ошибешься. Айше почти перестала вникать в неторопливые, с многозначительными паузами откровения гадалки. Тоже мне дельфийский оракул! – Вижу дом… три этажа… прямо у входа огромная старая сосна… какие-то колокольчики… лучше вам отменить эту поездку.
Вот это уже интересно!
Описание, конечно, не ахти, но такие детали не угадаешь, надо знать. Элиф? Нет, она знает только, что у Мустафы есть дача, но кажется, при ней никто не упоминал, что там три этажа, а не два и не один, а про сосну она узнать никак не могла. Разве что фотографии?.. Да нет, эта дача новая, брат ее купил только этим летом, и все фото, какие могла видеть Элиф, сделаны на его старой даче, в Чешме. И Кемаль на этой даче не был, значит, не мог ничего рассказать сестре. Когда Айше поехала туда на выходные с братом и его женой, у Кемаля было дежурство, и если про сосну она могла ему сказать, то о колокольчиках совершенно точно не упоминала. Умышленно.
Колокольчики, то ли японские, то ли стилизованные, поддельные, повесил на своей веранде ближайший к дому брата сосед, помешанный на всем японском. Они издавали приятный мелодичный перезвон при малейшем дуновении ветерка, и людям, не помешанным на всем японском, оставалось только радоваться, что сосед не помешан, например, на тяжелом роке или техно. Или на органной музыке, которая в больших дозах и не вовремя тоже бывает невыносима. Приятный мелодичный звон надоедал весьма быстро, но поскольку он действительно был тихим, а другие соседи периодически включали на верандах радио, то придраться было не к чему. Сосед, как и брат Айше, был адвокатом и прекрасно знал, что можно и что нельзя.
Если бы Айше рассказала мужу о колокольчиках, он бы наотрез отказался поехать с ней летом к брату дольше, чем на один день. Кемаль ненавидел любые посторонние шумы, никогда не включал дома музыку или радио, а телевизор только тогда, когда собирался посмотреть что-то конкретное. Айше его понимала: нервная работа, бесконечные – и непростые – разговоры с множеством людей, непрерывные телефонные звонки и поездки по городу. Ей и самой после дня, проведенного в университете, больше всего хотелось тишины. Но в то же время она рассчитывала уговорить Кемаля провести на даче брата часть летнего отпуска и не хотела заранее пугать его соседскими колокольчиками. В конце концов, к ним потом, наверно, привыкаешь настолько, что перестаешь замечать. Не так уж они и звенят…
Да, но откуда эта толстая Джан узнала? Из кофейной гущи? Это смешно. И почему лучше отменить поездку?
– …две важные новости, – пожалуй, надо к ней прислушаться, к этой гадалке, – одна не сегодня-завтра… странно! – она прищурилась, вглядываясь в чашку, словно и правда видела там что-то, а потом подняла глаза на Айше. – Не пойму… могу поклясться, что одна новость касается вашего имени, но не вас самой. Только имени – как это может быть?
– А что за новость? Плохая или хорошая?
– А вы понимаете, что это означает? – гадалка, казалось, была обижена ее осведомленностью. – Новость-то хорошая, и вы ее долго ждали, но я ума не приложу…
– Думаю, я поняла, – Айше была озадачена не меньше Джан. Откуда ей знать? Вот и не верь после этого!.. – Это, видимо, связано с книгой. Мой муж в свое время взял псевдоним, ему в издательстве посоветовали – из коммерческих и всяких других соображений, и его повесть выходит фактически под моим именем…
Она запнулась, мысленно обругав себя. Как же она могла так расслабиться?! Теперь надо осторожненько выбирать слова и выбираться из этого положения. Ну как она могла забыть, что Элиф ничего не знает о писательском дебюте своего брата?
Собственно говоря, скрывать им с Кемалем нечего. И стыдиться нечего. Тем не менее о повести «Голубая роза», вышедшей довольно давно в приложении к одной из популярных газет, не знал никто из их общих знакомых. Даже родные. Айше и Кемаль так решили. Во-первых, персонажи были слишком узнаваемы, потому что начинающий автор писал о реально произошедших событиях и не сумел возвыситься до художественного вымысла. Разве что изменил имена действующих лиц. А среди них была убийца, которую повесть недвусмысленно обвиняла; сама Айше с известной всем ее друзьям теорией голубой розы; все ее бывшие соседи, ее брат и любовник…
В общем, неприятностей не оберешься. Если учесть, что Элиф, например, обиделась из-за куда более безобидных вещей – из-за пока не опубликованной рукописи, прототипом которой она быть никак не могла… Можно себе представить, какие скандалы учинили бы те персонажи!
Во-вторых, неизвестно, как посмотрели бы на выступление Кемаля в качестве писателя его коллеги и, что немаловажно, его начальники. Вряд ли это кому-нибудь понравилось бы. И что тогда делать с работой? До пенсии ему осталось не много, но все же…
В-третьих, была проблема имени. Того имени, которое Кемаль опрометчиво выбрал своим псевдонимом. Они с Айше не были женаты, она уехала в Англию, у него не было, как он с грустью думал, ни малейших оснований надеяться. И какое, спрашивается, женское имя могло прийти ему в голову в подобной ситуации? Разумеется, только то, которое там прочно обосновалось и которое не надо было вспоминать. Айше. Простое, распространенное, старинное имя. Самое лучшее и единственное имя. Фамилия? Редактор мгновенно предложил ему оставить свою. Айше Акдемир – фонетически удачно и графически красиво. Это было соблазнительно – именно то, чего хотелось Кемалю. Словно повышало его шансы.
Когда же, кроме мифической, появилась и реальная Айше Акдемир, они оказались в непростой ситуации. Теперь надо было думать о псевдониме для самой Айше и периодически объяснять заинтересованным лицам, что она не имеет никакого отношения к напечатанной повести. Поэтому чем уже круг этих заинтересованных лиц, тем лучше.
Повесть не стала бестселлером, не наделала шуму в прессе, не случилось ничего из того, чего боятся и о чем втайне мечтают неопытные авторы. Им кажется, что стоит их творению появиться в печати, как все в мире и в их собственной жизни изменится, начнут происходить какие-то события, все будет не так, как раньше, а совсем иначе. Они изводят издателей по поводу каждой опечатки, неудачной обложки, слишком тонкой или слишком плотной бумаги, им не нравится шрифт и весь макет, предварительно с ними же согласованный… Но ничего не происходит: никто не начинает узнавать на улицах – для этого нужны иные масштабы тиражей и специальная реклама. А уж в Турции, где большинство населения до сих пор не имеет привычки к регулярному чтению просто ради удовольствия, а книги мало кому по карману, всенародная популярность писателю никак не грозит. Он же не поп-звезда и не ведущий глупейшего утреннего шоу для домохозяек.
Так и в жизни Айше и Кемаля ничего не происходило. Он писал еще одну повесть, для которой жена сочиняла любовные сцены; издатель предлагал печатать детектив, написанный самой Айше, под тем же псевдонимом, хотя ее сочинение казалось ему в коммерческом плане менее надежным, чем простые и общедоступные опусы Кемаля, основанные на подлинных фактах.
Словом, отдельная жизнь имени Айше Акдемир действительно существовала.
Непонятно только (опять непонятно!), как эта толстая Джан могла об этом узнать, глядя в маленькую чашечку?!
Рассказывать им про псевдоним Айше начала, пожалуй, от изумления. Надо же было что-то говорить. И уже через несколько мгновений поняла, что совершила ошибку, поддалась первому естественному порыву, и теперь ей предстоит что-то делать с двумя фактами: повышенным интересом всех дам к творчеству ее мужа и деланным безразличием выразительно молчавшей Элиф. Вот, значит, как! От нее, значит, скрывают! И вдобавок ставят в глупое положение перед подругами! Но это она уж как-нибудь переживет: лицо, слава богу, сохранять умеет. Но как они посмели скрыть?! От нее, родной сестры, любившей брата и сделавшей для него… и так далее, и так далее – до вполне закономерного вывода: это все она, змея такая, у брата никогда раньше от меня секретов не было и быть не могло! Вооруженное перемирие грозило обернуться холодной войной, а то и операцией «Буря в пустыне», и Айше, «змея такая», понимала, что сама виновата. Надо меньше болтать и поддаваться первым порывам.
Почему-то у нее это никогда ни к чему хорошему не приводит.
3
– И что было дальше? – спросил Кемаль.
Он был зол и измучен.
Вчера вечером он встретил Айше и сестру, отвез Элиф домой и надеялся спокойно дожить до утра субботы. О том, чтобы иметь законные фиксированные выходные, полицейские, разумеется, и не мечтали. Даже если работали в относительно спокойных районах относительно спокойного Измира.
Но надежды его не оправдались. Едва он успел поужинать и выслушать часть рассказа жены о пресловутом золотом дне, как раздался телефонный звонок. И, конечно, не обычный, а звонок его мобильного, и на экране, конечно, высвечивался номер коллеги, заступившего на дежурство.
Ничего хорошего такой звонок поздним вечером не предвещал.
– Ты не помнишь, Тимур Балкан, восьмидесятого года рождения, место рождения Измир, адрес 125-я улица Балджовы, дом восемь, квартира пятнадцать, нигде у нас не проходил?
Обычное дело. Все коллеги беззастенчиво пользовались его феноменальной памятью, как своим персональным компьютером. Разумеется, он был не всемогущ и подчас мог что-нибудь забыть, но у сотрудников его отдела выработалась привычка сначала спрашивать Кемаля, а потом только садиться за компьютер. Которого иногда под рукой не оказывается. Так было и на этот раз.
– У тебя труп? – внутренне напрягшись, спросил Кемаль. Он еще не успел забыть сочетание имени, фамилии и адреса, поскольку интересовался ими совсем недавно.
– Да нет, никакого трупа, – успокоил его приятель. – Так ты его помнишь или нет?
– Имя слышал, – осторожно ответил Кемаль, – но не по нашим делам. А что с ним?
– Правда, помнишь? – обрадовался коллега. – Я у Али пиво выиграл! Мы на тебя поспорили. Может, ты и его телефончик знаешь?
– Двести тридцать девять, пятнадцать, пятьдесят шесть, – машинально вспомнил Кемаль собственные записи. – Альпер, ты можешь толком?..
– Класс! – не слушал его жизнерадостный Альпер. – Два пива! Ты прям телефонный справочник. Я так и говорил, что ты весь Измир поименно знаешь. С адресами и номерами телефонов.
– Так что у тебя на этого парня?
– А черт его знает! Тут его машина на пароме, а хозяина нет. Сейчас буду звонить, выяснять, где он есть или кому он давал машину. Прикинь: с нашей стороны на паром машина въехала, а на том берегу выясняется, что водителя нет и забирать ее никто не собирается. А половина пассажиров разбежалась уже – теперь концов не найдешь. Куда водила мог деться, по-твоему? В море свалился? Кстати, того мужика выпустили и дело у нас забрали: точно, говорят, маньяк объявился. Ладно, некогда мне. Пока.
– Сейчас я подъеду, – неожиданно для себя сказал Кемаль.
Все равно ведь покоя не будет: всю ночь буду ломать голову, почему именно сегодня сын Джемиле Балкан, толстой женщины, любящей драгоценности и потрясающе гадающей на кофейной гуще, бросил где-то свою машину. И с тем делом, переданным в другой район, надо бы разобраться.
Вернулся он под утро, так ничего и не выяснив.
Тимура сначала не было дома, а его мать категорически утверждала, что у сына нет и не было никакой машины. Потом объявился красавчик сын и сообщил, что машина у него есть, только она, вообще-то, не совсем его, а зарегистрирована на его имя по просьбе приятеля; что он одолжил ее другому приятелю, имя которого назвать отказался; потом пришлось везти его к парому, чтобы он соизволил забрать свой весьма приличный «Форд», брошенный без присмотра; потом, в процессе бестолковых и нудных переговоров, «приятель» превратился в приятельницу, имя которой надо держать в тайне, так как у той строгий папаша, потом в замужнюю женщину, имя которой уж и подавно…
Словом, машина вернулась к своему легкомысленному владельцу, которому было велено с утра явиться в участок для дальнейшего выяснения ситуации. Мало ли что могло случиться с этой «дочерью строгого папаши» или «замужней женщиной». Если она существует. Нормальные люди так машины не бросают, особенно дорогие и чужие. Может, мальчик к утру получше версию придумает.
Вдобавок ко всему подозреваемый по другому делу был выпущен и, похоже, полностью очищен от подозрений, хотя Кемаль был абсолютно уверен, что что-то в этом не так. Он потратил на него две недели, собрал кучу всяческой информации – и вот теперь должен был признать, что зря проводил время, работая в абсолютно неправильном направлении.
Это было неприятно, и ему едва удавалось сдерживаться, выслушивая очередную мелкую ложь Тимура.
Кемаль рассчитывал отоспаться часов до одиннадцати, раз уж он ночью освободил Альпера от этого глупого, но какого-то сомнительного дела с машиной.
Но уже в половине девятого его разбудили.
Некий Эмре Темизель, богатый и, судя по всему, влиятельный господин, вернулся утром из деловой поездки в Стамбул и обнаружил дома бездыханное тело своей жены.
– Темизель? Лили Темизель? – мгновенно проснувшись, уточнил Кемаль.
Просто на всякий случай. А вдруг повезет, и это окажется совсем другая женщина, а не та, в убийстве которой будут подозревать его собственную жену, родную сестру и ее ближайших подруг.
Но ему не повезло.
Все тот же, только уставший после бессонной ночи Альпер ответил утвердительно. И даже бессонная ночь не помешала ему повеселиться на предмет выдающихся способностей Кемаля:
– Эх, жаль, ни с кем не поспорил на пиво, что ты знаешь, как у этого Темизеля зовут жену! А как насчет адреса?
– Знаю я адрес, – мрачно ответил Кемаль. – И еще много чего знаю. Доложи начальству, что вчера вечером у этой Лили в гостях были моя жена и сестра, а я лично их встречал на машине около ее дома.
– Ничего себе! – выдохнул Альпер. – Совпаденьице! Беги на работу быстрее, шеф с этим трупом носится, как не знаю с чем. Этот Темизель шишка какая-то, то ли деньги большие, то ли политика, то ли все вместе.
И Кемаль побежал. Напугав едва проснувшуюся Айше и велев ей вспоминать все детали вчерашнего вечера.
Через несколько часов он узнал следующее.
Госпожа Лили была обнаружена мужем в собственной постели, и тот поначалу не понял, что с ней что-то не так. Не в привычках этой дамы было вскакивать спозаранку, даже если любимый муж должен утром вернуться из командировки. Однако спальня у супругов была общей, и уже минут через десять господин Эмре заподозрил неладное: он переодевался, вешал костюм в шкаф, издавал при этом, разумеется, какие-то звуки, и при нормальных обстоятельствах мадам непременно проснулась бы и начала возмущаться, что он ее разбудил своим шумом, что она, бедная, не могла уснуть всю ночь, или мучилась от мигрени, или так устала накануне и так поздно легла, и что ей необходимо нормально высыпаться, иначе она целый день потом ходит разбитая…
Но жена не шевелилась и ничего не говорила.
Господин Эмре присмотрелся, и ему показалось, что она не дышит. Он попытался разбудить ее, тряс, теребил; так и не поняв и не желая понять, что все уже кончено, вызвал личного врача, сказав ему, что Лили в глубоком обмороке. Врач примчался минут через пятнадцать, благо жил неподалеку, и констатировал смерть. Наступившую во сне несколько часов назад.
Это были факты.
Остальное можно было считать фантазиями и домыслами, потому что картина происшедшего была неясной. На прикроватной тумбочке стоял стакан с недопитой водой, и отпечатки пальцев на нем не принадлежали покойной. Вода была отправлена на экспертизу, вскрытие еще только предстояло сделать, домашний врач утверждал и предоставил свои записи как доказательство, что Лили ничем серьезным не болела и что сердце у нее было в порядке.
Судя по неподробному, но вполне достаточному отчету Айше о вчерашнем вечере, психика тоже была в норме. Ни депрессий, ни ярко выраженных, заметных дилетанту отклонений, ни подавленного настроения. На самоубийство не потянет, тем более что никакой записки не обнаружено.
Можно было надеяться на естественную скоропостижную смерть или несчастный случай, но Кемаль чувствовал, что со вчерашнего вечера у него было слишком много неоправдавшихся надежд и что, скорее всего, это будет еще одна из них.
Он не стал дожидаться результатов вскрытия и заключений экспертов и поехал домой.
С неприятным чувством, что едет не домой, а работать со свидетелем.
С добросовестной, старательной, умной свидетельницей, которую он сам ни за что не зачислит в подозреваемые. Это они с Айше уже проходили – на заре их знакомства. С тех пор у них не было друг от друга секретов, а кроме того, подозревать Айше в убийстве женщины, которую она впервые в жизни видела и с которой встретилась исключительно по настоянию его сестры, было совершенно нелепо. Он был уверен в этом почти так же, как в том, что это было убийство.
И никакие заключения никаких экспертов ему были не нужны.
4
Едва войдя в квартиру, он понял, что Айше все-таки заболела. Еще вчера, когда они вернулись, ее бил озноб, она жаловалась на холод, которого он не чувствовал, и на боль в горле.
– Да у тебя температура не меньше тридцати девяти, – сказал он, когда, помогая ей расстегнуть длинную молнию на спине, по установившейся между ними привычке прикоснулся губами к ее шее. – Прими какую-нибудь таблетку и ложись.
Потом он ужинал, а Айше, приняв аспирин и согревшись в теплой домашней кофте, почувствовала себя лучше и рассказывала ему о золотом дне; потом он уехал и вернулся, когда она спала, а утром они почти не виделись, да и голова у него была занята странной и несвоевременной смертью госпожи Темизель. К тому же Айше за время их совместной жизни ни разу ничем не болела, и он вовсе не был всерьез обеспокоен ее здоровьем.
Она больна – это было очевидно.
Глаза лихорадочно блестели, она куталась в ту же толстую длинную кофту, надетую поверх шерстяного свитера, от нее пахло ментолом и липовым чаем и еще чем-то лекарственным.
– Температуру мерила? – спросил Кемаль. – Пойду-ка я лекарства куплю, пока не разделся.
– Да я пила уже… – охрипшим голосом запротестовала Айше. – Ты мне лучше расскажи, что там случилось.
– Ну что ты могла пить, если я наизусть знаю, что у нас в аптечке лежит? Через десять минут все узнаешь, не волнуйся.
– Она правда умерла?
– Конечно, правда. Можешь роман начинать.
Вернувшись из аптеки с каким-то новомодным порошком в яркой коробочке, который надо было заливать горячей водой и пить, как сказал аптекарь, каждые шесть или восемь часов, он заставил Айше обосноваться в кабинете на диване, накрыл ее пледом, приготовил приятно пахнущий лимоном напиток из купленного лекарства, вручил ей обжигающую руки кружку и с чувством выполненного долга приступил к допросу.
Айше путалась и сбивалась.
То пересказывала, и, по-видимому, слово в слово, целые диалоги, то в ее изложении оказывался необъяснимый провал; то описывала малейшие нюансы – кто как сидел, кто на кого как посмотрел, то не могла вспомнить собственные перемещения по квартире.
Кемаль слушал ее, делал пометки на нарисованной в самом начале разговора схеме, которую предложила ему Айше.
Десять кружочков с именами, фамилиями, краткими данными о профессиональном и семейном статусе. Стрелочки, соединяющие их, с поясняющими надписями о связях и взаимоотношениях между ними. Красные стрелочки с пометками о напряженных диалогах, придирках, обидах и прочих нематериальных вещах, вроде какой-то ссоры Софии с Гюзель, о которой кто-то когда-то упомянул и которая то ли была, то ли нет. Звездочки возле имен тех, кто отравился месяц назад. Галочки возле тех, кому было плохо два месяца назад. Со схемой, конечно, было попроще, но…
– Подожди, давай не будем сбиваться, – выслушав очередную порцию женских разговоров, попросил пощады Кемаль. – Я пойду сделаю себе кофе, иначе засну, а ты пока сама разложи свою информацию по полочкам. А то я слабо все это улавливаю. Давай сюда кружку, вот тебе три листочка, ты же без бумаги ничего не соображаешь. На один пиши все, что знаешь об истории их отношений. В смысле как эта компания вообще сложилась, как они все друг друга нашли.
– Почему я? Это ведь Элиф лучше знает, – попыталась увернуться от лишней работы Айше.
– Я и ее заставлю это сделать. И всех остальных тоже, – когда речь шла о деле, он был неумолим.
Впрочем, она и сама с удовольствием покопалась бы в деталях вчерашнего вечера и характерах своих новых знакомых. Ведь необычная история, что и говорить!
Всегда поражает, когда человек, пусть совсем чужой и безразличный тебе, но вчера еще живой, полный каких-то планов, чувств и мыслей, человек, с которым ты говорил и здоровался за руку, сегодня уже не может ничего сказать, подумать или почувствовать, а вчерашнее рукопожатие будет последним, что ты о нем вспомнишь. Так и смерть Лили не оставила Айше равнодушной, хотя они только и успели, что познакомиться. Но такая неожиданная смерть, и все эти разговоры об отравлениях, и скандал, которым закончился этот злополучный золотой день, – в другое время Айше вцепилась бы в такой сюжет мертвой хваткой и сама приставала бы к мужу до тех пор, пока ее любопытство и детективный зуд не добрались до каких-нибудь результатов.
Но сегодня ей ничего не хотелось.
Нужное настроение не приходило, голова болела, озноб, начавшийся еще вчера, когда они с Элиф вышли из теплой роскоши Лили в промозглый, сырой, ветреный декабрьский вечер и с радостью увидели во дворе машину Кемаля, не проходил; нос был заложен, и дышать приходилось ртом, прерываясь на сухой, изматывающий кашель.
– А все из-за этого платья, – с трудом выговорила она. – Тонкое оно для такой погоды. И рукавов почти нет, и подкладка шелковая, – она зябко поежилась, словно теплый вязаный свитер, надетый на ней, был той самой прохладной шелковой подкладкой, прикосновения которой ее тело не могло забыть. – Никак не согреюсь… ты куда?
– Ты меня совсем не слушаешь, да? – укоризненно спросил Кемаль. – Я всего лишь на кухню за кофе. Так, на этом листочке пусть будет твоя схема, что вспомнишь – добавишь. А на третьем набросай, пожалуйста, все последовательно, весь этот золотой день. Как сумеешь. С самого начала: кто первый пришел, кто потом, какие разговоры в какой последовательности возникали. Все-все по порядку, – и, внимательно взглянув на жену, добавил: – Тебе сейчас полегчает, аптекарь сказал, минут через пятнадцать-двадцать подействует. Тебе чаю принести?
– Принеси. Только с лимоном, если он есть. Почему-то хочется с лимоном, – почти прошептала Айше. – Твою большую кружку… Ой, как я в понедельник буду лекцию читать?!
– Никак. Никак ты не будешь читать никакую лекцию, – твердо сказал Кемаль. – И не надо говорить, что ты незаменима или что тебя выгонят с работы, если ты один раз спокойно поболеешь. Тебе надо как минимум дня три-четыре отлежаться, а то и неделю.
– Но, – начала было Айше, – за субботу и воскресенье…
– Никаких «но». От субботы остался только вечер. А за один день ты не вылечишься.
– Но тогда придется к врачу идти, больничный оформлять. Я даже не знаю, как это делается, я официально, по-моему, ни разу не болела.
– Вот и поболеешь. Будешь мне помогать. Давай-ка делом занимайся. Сейчас чай принесу.
Айше блаженно вытянулась под пледом. Как все-таки хорошо, когда есть кому не пустить тебя на работу с гриппом, и принести чай, и сходить для тебя в аптеку. И лекарство, кажется, начинает действовать. Во всяком случае стало не так холодно.
Она взяла оставленные мужем листы бумаги, подложила под них лежавшую на столике рядом с диваном толстую газету, приняла полусидячее положение и задумалась.
Кто как познакомился, она все равно не знает; схема типа «система персонажей» практически готова; значит, лучше всего взяться за последовательное изложение событий. Начав с того, как они с Элиф встретились у подъезда с Филиз, а потом с Семрой, она стала постепенно восстанавливать в памяти вчерашние разговоры; вспоминала, как приносили пирожки и уносили посуду; делала пометки на своем листочке, помещая справа и помечая звездочкой те фразы и диалоги, которые она не помнила, как возникли; пересказывала все как можно подробнее Кемалю и почти через час добралась до перехода в зимний сад и гадания на кофе.
– И что было дальше? – мрачно спросил усталый Кемаль, которому весь этот допрос уже начинал казаться абсолютно бесперспективным занятием.
А ведь впереди еще десять или одиннадцать таких рассказов, возможно куда более запутанных и бестолковых! И придется их выслушивать так же внимательно, хотя весьма вероятно, что смерть госпожи Лили никак не связана с ее подругами и золотым днем.
– А дальше был скандал.
5
– Тот самый скандал, я же тебе еще вечером говорила. Неужели ты забыл?
– Вечером у нас не было трупа, и я не обратил внимания. Кто-то потерял браслет или что-то в этом роде?
– Да, Джан погадала после меня – кому? Сейчас вспомню, да, Эминэ, Гюзель и Селин. Потом протянула руку за чашкой Лили и обнаружила, что потеряла браслет. С сапфирами, от гарнитура, кажется, дорогой. Суматоха поднялась – ужас какой-то!
– И не нашли? – заинтересовался Кемаль. Не бог весть что, конечно, и браслет не принадлежал Лили, но мало ли? Вдруг? Хоть какая-то зацепка.
– Нет. Попутно все как-то бестолково и бессмысленно переругались, потом помирились, Лили совсем задергала свою прислугу и чуть ли не обвинила ее в краже. Потому что, мол, больше некого. Знаешь, по принципу: «Убийцей мог быть только он! Сама мысль об этом казалась неоспоримым доказательством».
– Тебе явно полегчало, – улыбнулся Кемаль, – начинаешь цитировать. А то с утра ни одной цитаты, я даже испугался! Это кто и где сказал такую чушь?
– Это моя драгоценная Мери Шелли. Но все равно, конечно же, чушь. Там, в ее хваленом «Франкенштейне», вообще столько сюжетных неувязок, натяжек, немотивированных поступков персонажей…
– Не отвлекайтесь, профессор! У нас другие персонажи. Подожди, я позвоню, скажу насчет браслета, может, где-нибудь найдут.
«А если не найдут, то это уже будет интересно», – продолжил он про себя, зная, что Айше думает о том же и что произносить этого вслух не нужно. И стал нажимать кнопки в надежде заодно узнать и результаты вскрытия.
Айше, прикрыв глаза, вслушивалась в реплики мужа, хотя прекрасно знала, что по ним, если он ведет деловой разговор в присутствии третьего лица, ничего не угадаешь. Даже если это третье лицо – она, многолетняя привычка сильнее. Перестав прислушиваться, она стала думать о том, что ей, и правда, немного лучше, и прикидывать, как бы убедить мужа, что послезавтра она вполне может выйти на работу. И почти мгновенно, незаметно для себя провалилась в тяжелый, затягивающий сон.
– Так я и знал! Черт знает что! – громко сказал Кемаль, закончив разговор. – Никакой естественной смерти. Отравление каким-то препаратом, и самое интересное, что они не могут понять – каким! На самоубийство не похоже, значит, остается либо…
Он осекся, заметив, что Айше его не слышит. Ее не разбудил даже его громкий возбужденный голос, она ровно дышала, чуть приоткрыв рот, и Кемаль, осторожно взяв из-под ее руки слегка примятые листочки с заметками и получше укрыв ее пледом, вышел из комнаты.
Устроившись на кухне с очередной чашкой кофе, он принялся за дело. Что мы имеем?
Отравление каким-то сильнодействующим снотворным – не фабричного производства и не таким, которое можно купить в каждой аптеке.
Это уже что-то. Выяснить, откуда оно взялось, будет нелегко, но, в принципе, возможно. Дальше. Эксперты обнаружили столько отпечатков пальцев в гостиной, зимнем саду и прихожей, что в них и разбираться бессмысленно. Понятно, что десять – нет, двенадцать! – женщин не могли их не оставить. А вот в других помещениях отпечатков мало, и принадлежат они либо хозяйке и ее мужу, либо тому лицу, которое отметилось на стакане, обнаруженном возле кровати.
По-видимому, домработнице. Айше ведь говорила, что Лили из тех, кто, наняв прислугу, потом и пальцем не шевельнет. Легла в постель, захотела пить, позвала служанку. Но неужели она не прикасалась к стакану? Отпечатки губ на нем есть, но, во-первых, они все смазанные, а во-вторых, по отпечаткам губ пока официально идентифицировать их владельцев не могут. Разве что имеется очень четкий отпечаток и не более двух-трех подозреваемых с принципиально разной формой губ. Кажется, это в каком-то старом детективе использовано. Гарднер, что ли? Айше бы спросить… Кемаль не в первый раз поймал себя на том, что его мысли невольно обращаются к жене, о чем бы он ни думал, и приказал себе не отвлекаться.
В воде никакого снотворного не обнаружили. И ничего другого тоже.
Смерть наступила около трех часов ночи, гости ушли до половины десятого. Когда же она приняла лекарство: при гостях или позже? Осознанно и добровольно или нет? Перепутала таблетки? Но откуда в доме такие сомнительные таблетки, произведенные неизвестно где? В домашней аптечке ничего подобного не нашли, только обычный набор лекарств, имеющийся в любом доме, где живут уже не молодые, но пока относительно здоровые люди. Выпила последнюю и выбросила упаковку? Сомнительно, но мусор, конечно, тоже проверят.
Десять женщин. Нет, с Айше и дочкой Джан двенадцать.
Плюс домработница. Тринадцать.
Айше понравится. Это в ее вкусе: дамский детектив, Агата Кристи, «Тринадцать за столом», сбывающееся гадание, плохие приметы. У англичан есть примета: если за столом тринадцать человек – один из них вскоре умрет. Похоже, приметы сбываются, как и гадание. Гадание?
Кемаль вдруг вспомнил, что не сказал Айше о звонке редактора. Он позвонил вчера вечером на мобильный Кемаля, потому что не застал Айше ни дома, ни на работе. Кемалю в тот момент было безумно некогда, и он быстренько свернул разговор, пообещав, что жена завтра непременно перезвонит. Вот будет забавно, если он действительно предложит ей что-либо, связанное с книгой и ее именем. Как там было сказано? Он посмотрел на листок, чтобы проверить себя. Да, все правильно, он ничего не забыл: «Не сегодня-завтра… хорошая новость… касается не вас, а вашего имени». И почему-то не советуют ехать летом на дачу к брату, как она хотела. Впрочем, до лета еще далеко, рано что-либо планировать.
Интересно, что она напредсказывала остальным? Айше честно призналась, что не слишком вслушивалась, да и запомнила, разумеется, не все. И тем не менее – что там?
Эминэ: «Не надо таить зло…давно пора простить… со здоровьем все в порядке».
Гюзель: «Сильно чем-то обеспокоена… важная встреча… опасаться холодной воды». Ерунда какая, господи! Кто только во все это верит?
Селин: «Все благополучно… рядом с тобой произойдет что-то вроде аварии, но ни ты, ни твоя семья не пострадаете».
А Лили? Она только начала ей гадать, даже не начала, а, взяв чашку, сказала: «Как ты неудачно перевернула, все смазалось… ничего не видно, тьма одна!»
Конечно, не видно: сама-то в этот момент обнаружила, что браслет потеряла. И не дешевый, по-видимому. Где уж тут чужую судьбу разглядеть! Это если подходить с точки зрения материалиста, не верящего во всякую чертовщину, и в кофейную гущу в том числе.
А если по-другому? Вот именно! Предсказание-то сбылось: ничего не видно, тьма одна. Смерть.
Непонятно пока, как связаны с этой смертью другие, не смертельные отравления. И связаны ли вообще. И были ли они.
В любом случае в этом предстоит разбираться.
Двенадцать словоохотливых, если верить Айше, свидетельниц – это серьезно.
Среди них наверняка найдутся такие, которые завидовали Лили или недолюбливали ее; такие, которые уверены, что знают все и про всех, и подменяют факты собственными домыслами, не замечая подмены; такие, у которых есть свои маленькие, но очень важные для них тайны, и из страха разоблачения они будут молчать о том, что действительно важно, или возводить целые пирамиды выдумок и лжи. Среди них есть домработница, которая может оказаться полезной, так как знает, так сказать, закулисную жизнь семьи Темизель.
Похоже, среди них есть убийца.
Наконец, среди них есть Айше.
Кемаль всегда обсуждал с женой все дела, которыми в тот или иной момент занимался. Они оба так любили эти вечерние посиделки с чаем или кофе, когда он рассказывал Айше, уютно устроившейся рядом с ним на диване, детали очередного ограбления или убийства, а она придумывала версии и задавала помогающие ему думать вопросы. Они слишком уставали, чтобы куда-то ходить по вечерам; Айше не смотрела телевизор, не читала газет и не любила, когда пришедший с работы муж прятался за шуршащими страницами или устремлял взгляд в шумный, отвлекающий от жизни экран.
– Мы не так много времени вместе проводим, – обиженно говорила она, – чтобы ты его на газеты тратил. Читай на работе, или когда я пишу, или когда меня дома нет. Лучше дай-ка ее сюда, выключи эту гадость и расскажи, что ты сегодня делал.
И Кемаль рассказывал.
Понимая, что, вероятно, поступает неправильно. Строго говоря, даже нарушает инструкции. Но Айше так любила детективы, а он так любил Айше! И не мог устоять. Да и какой смысл хранить тайну от собственной жены, которая ни с пострадавшими, ни с подозреваемыми не знакома и ни с кем, кроме него, обсуждать рассказанное не будет? Конечно, сыщики обычно стараются не втягивать близких в свою работу, якобы заботясь об их безопасности, но Кемаль, как правило, не сталкивался с такой взрывоопасной информацией, которая могла чем-либо грозить. Или не владел ею в одиночку.
К тому же, если бы и нашелся такой преступник, который захотел бы воздействовать на Кемаля через Айше, то неведение не спасло бы ее. А знание, напротив, смогло бы помочь сориентироваться в ситуации.
Но таких ситуаций, к счастью, пока не возникало. И Кемаль не видел ничего предосудительного в том, чтобы почти каждый вечер рассказывать, подобно Шехерезаде, нескончаемую эпопею своей борьбы с нарушителями закона.
Затренькал оставленный в кабинете мобильный телефон, и Кемаль ринулся туда. Айше заворочалась, закашляла во сне, но не проснулась.
Закрыв за собой дверь, он поспешно вышел на кухню.
– Значит, так, – без всяких приветствий и предисловий начал Альпер, – господин Эмре достал всех и настаивает на том, что это убийство. И ничто иное. И не рядовое какое-нибудь, простенькое убийство, а убийство его собственной жены. Так сказать, убийство века. Или, как минимум, года. Его самого, кстати, проверили: все чисто. Был в Стамбуле, ни свет ни заря приехал в аэропорт, вылетел первым же рейсом. Летел бизнес классом, его везде видели, помнят и так далее. Не алиби, а конфетка. Никакого браслета в квартире не нашли, видать, одна из твоих дамочек его с собой прихватила. Бывает! Клептомания, сам понимаешь. Тебе велено сегодня и завтра их всех опросить…
– Мне? – удивился Кемаль. – Но я же объяснил, что моя жена и сестра…
– Ой, да все понятно, – нетерпеливо перебил коллега. – При нормальном раскладе тебя бы к ним и не подпустили. Но тут же этот Темизель! Ты бы его видел: во все вмешивается, везде свой нос сует, учит всех, как работать, кричит, звонит чуть ли не министру. Короче, шеф сказал: женщин опрашиваешь ты, никто другой все равно ни черта не разберет, даже если сотню кассет на их треп истратит. А у тебя память! И потом они к тебе должны с доверием отнестись, знакомый все-таки. Жена у тебя вне подозрений, а к сестрице уже кого-то отправили, чтобы все, так сказать, выглядело официально и законно. А к остальным – ты. Знаешь, как шеф выразился? «В интересах целесообразности». Говорил же я тебе: этот господин – какая-то шишка!
– А им всем уже сообщили? – поинтересовался Кемаль, думая, как лучше построить опрос женщин, любая из которых может запросто оказаться убийцей.
– Зачем же? Не хотели тебе игру портить. Может, ты захочешь изобразить розыск браслета с сапфирами, или еще что-нибудь, или выяснить у мамочки, почему ее сынок Тимурчик бросает машины где попало. Словом, вперед. Пока эти тетки не сговорились!
– А этот Тимур? Ты с ним с утра беседовал?
– Никак нет. Не соизволили явиться. Можешь заодно его прощупать. Что-то он очень вовремя попался, ты не находишь?
– Да, странная история. Домработницу допросили?
– Тоже нет. Темизель говорит, что понятия не имеет, как жена с ней договаривалась. Иногда она ее на выходные отпускала или звала на час-два. Может, после золотого дня дала ей отгул? Словом, его величество не в курсе.
– А телефон или адрес есть?
– Уже, – в свойственной ему насмешливо-шутовской манере ответил Альпер. – Не один ты умный. Мы здесь все такие. Телефончик нашли: в записной книжке на букву «Д» записана некая Гюльтен. Без фамилии. Муж говорит, что ему кажется, что вроде бы эту последнюю девушку так и звали, хотя лично он с ней почти не виделся и не разговаривал. «Д», видимо, означает «домработница». Никто там не отвечает, – Альпер протяжно зевнул, – адрес пока не искали, не до того было, тут и других дел полно, кроме этого Темизеля. Да и не горит. Рано или поздно эта Гюльтен объявится, вызовем ее сюда – и все дела. Ладно, я скоро сменяюсь, спать пойду. Тебе бы тоже не мешало. А дам завтра опросишь.
Наверное, он был прав.
Жизнерадостный Альпер воспринимал свою работу именно как работу, не преувеличивая ее значения ни в собственной жизни, ни в обществе в целом. Впрочем, о последнем он вообще вряд ли задумывался. Он никогда не напрягался ради того, чтобы самостоятельно восстановить картину преступления, никогда не выходил за рамки данных ему начальством указаний, он, скорее всего, и не думал ни о каких преступлениях в нерабочее время. Зачем? Ему же за это не платят.
Но Кемаль не умел и не хотел выбрасывать из головы все мысли о работе, едва заканчивался его рабочий день. Он никогда и не думал о том, когда, собственно говоря, он начинается и заканчивается – этот рабочий день. Работа и интерес к ней были просто частью его жизни, почти всей его жизнью, и он отдавал ей столько времени, сколько было нужно, а не сколько официально полагалось.
И он понимал, что ждать до завтра нельзя.
Начинать надо уже сегодня – хотя бы с категорического запрещения Элиф обсуждать случившееся со своими подругами. И чем быстрее удастся опросить всех женщин, тем больше вероятность, что они ничего не забудут. Точнее, что-нибудь каждая непременно забудет: наша память очень избирательна, но все же сегодня шансов получить более точную информацию, не разбавленную домыслами, искажениями и взаимными договоренностями, куда больше, чем завтра. Ведь пока эти женщины не обсуждают и не обдумывают события вчерашнего вечера, поскольку не догадываются об их важности.
Или одна догадывается? Жаль, Альпер поленился отыскать домработницу, наверняка она уходила последней и могла сообщить, в каком состоянии оставила хозяйку. И поила ли ее водой из собственных рук или с ложечки.
Снова зазвонил телефон. Домашний.
Кемаль метнулся в гостиную и успел ко второму звонку.
– Здравствуйте, я могу поговорить с Айше?
Незнакомый женский голос. Чуть торопливый и, может быть, нервный.
– Видите ли… – замялся Кемаль. Будить жену не хотелось. Обойдутся ее подружки, пусть поспит. – Она простудилась и сейчас спит. Не хотелось бы ее беспокоить. А что ей передать?
– Я хотела… меня зовут Семра, мы с ней вчера встречались на золотом дне…
Так. Понятно. Семра Арден, пенсионерка, бывшая продавщица универмага «Карамюрсель», помогает мужу-владельцу лавки канцтоваров. «Я вам все про них расскажу, мне вас сам бог послал, я даже есть боюсь, я вам завтра позвоню и все расскажу».
Вот и позвонила.
Что ж, неважно, начать можно и с нее. Раз уж ей есть что рассказать.
– Госпожа Семра, меня зовут Кемаль, я…
– Конечно, конечно, муж Айше и брат нашей дорогой Элиф! Очень приятно!
– Мне тоже. Но, видите ли, сейчас я говорю и как офицер полиции. Случилось кое-что… м-м… экстраординарное, и мне необходимо с вами встретиться.
– А что случилось? – нормальная реакция нормального обывателя.
Смесь любопытства с испугом. И чего больше, не всегда зависит от виновности или невиновности. У Семры любопытство явно перевешивало. Оно было жадным, радостным и от этого почти неприличным.
– Мне неловко обсуждать это по телефону. Можно, я к вам подъеду?
– Конечно, конечно, – снова, едва дослушав, зачастила она. Кажется, обрадовалась еще больше. – Думаю, именно я смогу вам помочь, – интригующая интонация плохо дублированного мексиканского сериала, помоги мне, господи, если они все такие!
– Очень надеюсь, что сможете, госпожа Семра. Я выезжаю через десять минут и через двадцать буду у вас.
– Вы знаете мой адрес? – неожиданно разумно удивилась женщина. – Вы ничего не спрашиваете.
– Знаю. Произошла весьма серьезная неприятность, госпожа Семра, и полиция уже выяснила адреса всех, кто вчера участвовал в вашем золотом дне.
«А я так две недели назад эти адреса выучил. Хоть и не верил, что они мне понадобятся. И вот, пожалуйста. Сейчас Элиф выложит все свои подозрения про отравления – и ох что начнется! А ведь именно эту Семру Арден отравляли (правда, почему-то не насмерть) дважды, и она демонстративно ничего не ела, и говорила Айше, что боится. Интересно, испугалась ли она слов «серьезная неприятность» и как их интерпретирует?»
– Неужели Джан официально обратилась в полицию? – неискренне, как ему показалось, удивилась его собеседница. – Не ожидала от нее! Из-за какого-то браслета… даже не своего!
Понятно. Думает, что «неприятность» – пропажа браслета. Странно. В ее положении было бы гораздо естественнее, если бы она предположила кое-что другое. Может быть, все это игра? Но тогда… тогда это очень серьезная и давно начатая игра.
– Приезжайте, Кемаль. Я вам все расскажу, – та же многообещающая фраза, что она подразумевает? Пусть рассказывает, кассет для диктофона у него достаточно. Вот только время, время! Не потратить бы его впустую! – Вам и расследование не понадобится. Я знаю, кто украл браслет.
Торжествующе произнеся эти слова, Семра, повесила трубку.
Не дав Кемалю задать единственный заинтересовавший его вопрос: чей же это был браслет? Все остальное его не слишком взволновало, и он стал спокойно одеваться: он столько раз слышал подобные многозначительные речи, что научился не придавать им ненужного значения.
Среди пенсионерок и домохозяек всегда находятся такие, которые, в отличие от профессиональных полицейских, абсолютно точно знают, кто из их соседок или подружек совершил кражу или убийство.
И почему только они не идут работать в полицию?