Медуза пошевелила щупальцами, расправила края мантии и, натянув желеобразное тело между ветвей высокого дерева, изготовилась к охоте. Голод побуждал действовать это хищное существо, заставлял вслушиваться в каждый шорох. Медуза почувствовала, уловила сытое довольное урчание другой медузы на дальнем краю леса, и от этого еще нестерпимее захотелось есть. Внутренним слухом медуза засекла приближение какой-то крупной живности к ее дереву. Напряглась, превратившись в ком железных полупрозрачных мышц.

Несколько дней мы работали, выезжали в маршруты, наблюдали. И все равно решение главного вопроса — кто убил? — не продвигалось дальше умозрительных легковесных заключений.

То, что Саади сам возводил на себя возможные подозрения, ни в коей мере не успокаивало меня. Напротив, этот допускаемый мотив преступления захватил мое воображение. Меня поразило, как ловко и долго скрывал Саади научную вражду с Бурценом: ни в одном отчете, ни в одной беседе на это не было сделано и намека. А вражда существовала. Посылая с Мегеры репортаж на Пальмиру, я вставил в гиперграмму просьбу разобраться в антагонизме двух ученых. Через двое суток я снова пожертвовал последним редакционным флашером, выведя его в гиперкосмос за ответом. Как я и рассчитывал, мои коллеги на Пальмире не подвели. Неторопливые в обычных делах, они обладали даром мобилизовать силы, когда это требовалось.

В сообщении говорилось, что Бурцен был главным научным оппонентом Набиля Саади. Хотя оба исследователя представляли разные области науки, их интересы непримиримо сталкивались в одном — в споре о происхождении внеземного интеллекта. Теории Бурцена и Саади поддерживались различными группами ученых. Саади отстаивал довольно смелую теорию неорганических мыслящих структур, Бурцен же доказывал прямо противоположное. Он был убежден, что носителем разума может быть лишь биологическое образование, продукт органической эволюции.

Мотив Саади надо было рассматривать как весьма серьезный. Гибель Бурцена, во-первых, избавляла профессора от, как он сам выразился, «заклятого научного врага», который мог, докажи свою правоту, свергнуть Саади с академического пьедестала. А во-вторых, приписывая гибель людей таинственному гипнотическому излучению, которое предположительно могло быть продуктом внеземного интеллекта, Саади получал если не подтверждение, то значительное подкрепление своих научных позиций.

Я уже не сомневался, что кто-то третий вольно или невольно повинен в том, что Бурцен и Анита сняли шлемы и… нырнули в озеро.

Озеро… Несколько раз подъезжали мы с Набилем к самому оврагу, похожему на пересохший заброшенный карьер. Если бы не старые видеозаписи да крохотный фонтанчик родника на дне, мы ни за что не признали в этом котловане загадочное озеро. То самое, что разливается здесь лишь в одно время года — в двадцать шестой сезон. Разливается, чтобы перед началом нового цикла высохнуть. То самое озеро, которое так или иначе приняло, забрало или пожрало две человеческие жизни.

Сезон, который переживала Мегера, можно было без колебаний назвать сезоном пробуждения озера.

С каждым днем лужица увеличивалась, росла, уровень воды поднимался, и лужица эта все больше напоминала обычный земной пруд.

По кромке озерца заколыхалась иссиня-зеленая ряска. Козырьки напитанных влагой берегов затянуло розовой паутиной бесчисленных корешков, а грунт вокруг высохшего котлована все еще грязно-коричневого цвета, как и повсюду, подернулся редкой травкой. Чуть поодаль, метрах в двадцати от озера, начинался «буш» — невысокий кустарниковый лес. Его населяли летающие, бегающие, ползающие. Час от часа мегерианская фауна становилась все удивительней, разнообразней. И в этом прогрессирующем разнообразии видов угадывалась система. Одни пожирали других; не успев переварить жертву, хищник сам попадал кому-то на обед. Через день ленивых трепангов, неуклюжих прыгающих черепах уже не было видно. На смену им пришли более приспособленные твари, но и от них не осталось и следа: жизнь на Мегере усложнялась с поразительной скоростью. Перед нами промелькнул калейдоскоп самых немыслимых созданий. Последнее поколение животных, появившихся два дня назад, после очередного обильного дождя, отличалось от предшественников большими размерами, способностью к мимикрии и почти безудержной агрессивностью.

Мегерианские обитатели пытались нападать на нас и раньше, но то были умеренно крупные особи, и мы оружие не применяли, полностью полагаясь на защитное поле. Было даже интересно испытывать собственную выдержку: ничего не предпринимая, смотреть, как на тебя несется очередной ком когтей и клыков.

В день дождя на меня бросился вепрь с прямыми острыми клыками, но на расстоянии вытянутой руки зверь натолкнулся на защитное поле, которое полностью поглотило энергию удара. Когда я обернулся на шум, кабан уже бился в конвульсиях.

Профессор, несомненно, видел все от начала до конца, но не выстрелил. «Ну и выдержка, — подумал я. — А вдруг защитное поле откажет?»

Как обычно, мы оставили кэб на опушке, чтобы зря не уничтожать растительность, и двинулись пешком, изредка перебрасываясь словами. Саади не отрывал глаз от психоиндикатора. Прибор висел на его груди, и профессор то и дело спотыкался. Когда Абу-Фейсал зацепился за очередное корневище, с дерева вдруг прямо ему на голову спланировала прозрачная медуза.

Защита, разумеется, не отключилась, но медуза падала плавно, и поле ее не отбросило, а только остановило, блокировав пространство вокруг костюма на заданные несколько сантиметров. Тогда медуза попыталась заглотить Саади вместе с защитным полем. Половину туловища контактолога накрыло желеобразным колпаком.

— Что будем делать, профессор? — со всей невозмутимостью, на какую был способен, осведомился я.

Даже двойная оболочка из репелонового шлема и тела медузы не могла скрыть написанные на лице профессора ярость и испуг. Абу-Фейсал расставил ноги, напряг плечи и, помогая себе руками, попытался сорвать слизистое покрывало.

— Вы похожи на Лаокоона, профессор, — заметил я, наводя на него объектив. — Наши читатели, несомненно, будут сравнивать ваш поединок с известной скульптурной группой.

— Прекратите ваши шутки!.. — прохрипел Саади, тщетно силясь освободиться. — Лучше придумайте что-нибудь!

— А что? Мы же договорились не применять оружие. Снять медузу голыми руками невозможно… Послушайте, Набиль, вы меня хорошо видите?

— Вижу, — угрюмо отозвался Саади. — Немного расплывчато, но вижу…

— Ну так и пусть себе висит. А мы пойдем дальше. Думаю, через полчаса медуза убедится в «вашей полной несъедобности» и отстанет. Потерпите, Абу-Фейсал, зато сохраним медузе жизнь…

Абу-Фейсал не захотел терпеть. Он сжал кулак, из рукава выдвинулся бластер и увяз в полупрозрачном желе. Полыхнула вспышка, и во все стороны брызнули обугленные студенистые куски.

Анализируя поведение профессора в этих эпизодах, я пришел к выводу, что Набиль Саади куда жестче, нежели может показаться с виду. Его экспансивная манера держаться в сочетании с определенной скрытностью и научным фанатизмом могли дать грозную смесь.

Чем больше я размышлял об участниках Тринадцатой гиперкосмической, тем меньше верил в то, что преступление совершила жена Бурцена или Тоцци, до сих пор возглавлявшие мой «список подозреваемых». Они вряд ли были способны разработать детальный план убийства, рассчитать время, подготовить техническую часть и не колеблясь осуществить замысел, а после этого уверенно и умело отрицать свою причастность к происшествию.

Взять хотя бы гиперграмму Елены Бурцен. Разве это признание вины, как показалось вначале? Женщина могла передумать, простить покойного мужа, разрешить воспользоваться семейными архивами. Нет, преступление мог совершить только жестокий, умный, двуличный человек, обладающий недюжинной силой и решительностью. Тут требовался холодный расчет, а не всплеск эмоций.

Масграйв? В принципе, он мог осуществить задуманное преступление. Он категоричен, тверд, стремится во всех вопросах настоять на своем. Пусть даже Масграйв в немалой степени «фанатик от дисциплины», но мог ли такой человек, независимо от обстоятельств, сам пойти на нарушение закона в экспедиции, на самое страшное преступление? Маловероятно.

Не выдерживает анализа и версия о его преступной халатности. Даже если Масграйв допустил оплошность, которая привела к трагедии, и не признался (что, впрочем, противоречит прямоте его характера), то от комиссии, занимавшейся этим делом целый год и даже вылетавшей на Мегеру, скрыть какую-либо техническую накладку было бы крайне трудно. Собственно, эксперты разбирали два предположения: о технической неисправности и возможности присутствия внешнего, мегерианского фактора. Первую версию они сочли необоснованной, и нет причин сомневаться в компетентности комиссии.

Что же остается? Та же гипотеза о хищном парапсихологическом существе, которое вынудило ученых отключить силовое поле и уничтожило их. И еще Набиль Саади.

Версия о том, что преступление совершилось не без участия Саади, легко впитывала в себя новые мотивировки. Каждый дополнительный штрих увязывался с этим предположением, не вызывая противоречий. Оставалось только смотреть и ждать.

Заканчивались предпоследние сутки нашего пребывания на Мегере. И тут заколебалась, отклонилась от нуля стрелка психоиндикатора. Первый порыв выпрыгнуть из кэба и немедленно идти на источник пси-волн — Саади сдержал.

— Источник слабый, — сказал он, — если там действительно живое существо, неизвестно еще, как оно поведет себя. Надо взять три-четыре пеленга с разных точек, определить точное местонахождение источника и немедленно вернуться на базу. А там уж еще раз проверим оборудование, защиту и согласуем план дальнейших действий.

Я не стал спорить с контактологом. Взяли четыре пеленга и установили, что пси-излучения идут из озера. Источник практически не перемещался. Я спокойно довел кэб до форстанции и перед тем, как загнать его в шлюз, еще раз хорошенько обдумал ситуацию.

Завтра мы отправимся к озеру, отыщем источник пси-волн, и тайна Мегеры будет раскрыта. Чем это обернется для Саади? Если в озере обнаружится загадочный Разум и Саади вступит с ним в контакт, то он смело может становиться в шеренгу гениев рядом с Архимедом, Ньютоном, Эйнштейном… Если же определят в пси-волнениях озера чисто физический феномен или, скажем, примитивное животное, развившее в себе телепатический орган, тогда планы Саади добыть на Мегере подтверждение своей ученой доктрины лопнут, как мыльный пузырь. Не повторяется ли сейчас история, которая произошла восемнадцать лет назад и которая так трагически закончилась для оппонента Саади — космоэколога Бурцена? Почему же не допустить, что в схожей ситуации произойдет аналогичная развязка?

А не значит ли это, что под личиной профессорской вальяжности скрывается преступник? Тогда и с репортером Санкиным тоже произойдет «несчастный случай»? И еще один свидетель исчезнет. Конечно, по вине зловредного неуловимого внеземного интеллекта. По крайней мере, так будет утверждать перед очередной комиссией профессор Набиль Саади. Несомненно, интерес к его теории возрастет во всех научных кругах. Мнению очевидцев и «участвовавших лично» верят многие. И не для этого ли напросился Саади в мои напарники? Если он убил Бурцена, чтобы помешать установить истину, что помешает ему снова подыграть собственному научному честолюбию? Каким образом? Совершив еще одно убийство. Круг замкнулся…

Да, если и вправду дело обстоит так, становится понятным, почему сегодня Набиль не пошел к озеру. Преступление надо подготовить и не оставить никаких улик. А может, преступление уже готовится? Сама ли по себе задрожала стрелка психоиндикатора или с помощью Саади?

В любом случае, решил я, завтра нужно быть готовым ко всему. Я еще раз проверил снаряжение. Потом ввел информацию в резервный форстанционный спутник гиперсвязи. Вызвал кибера и приказал ему запустить флашер ровно в двадцать ноль-ноль по местному времени. Если я вернусь, успею отменить экстренное сообщение. Затем я принял ледяной душ, выпил чашку обжигающего шоколада и впервые за последние дни заснул нормальным глубоким сном.

Ком полупрозрачных мышц брызнул мелкими обугленными кусками, беззвучно погибая под ударом огненного луча. Все мегерианские хищники почувствовали, что на планете появился новый, более совершенный, нежели они, зверь, и отметили про себя, что на двуногое прямоходящее существо охотиться нельзя. Теперь медузы пропускали людей, стараясь ничем не выказать своего присутствия. Но не это было главным для медуз. Какая-то непонятная тревожная волна врывалась в их мыслящие органы, заставляла забывать о голоде, об инстинкте самосохранения. И волна эта шла от озера, которое уже поднялось до самых краев котлована.