* * *

Кэшин обогнул холм, и прямо в лицо ему дунул ветер с моря. Заканчивалась холодная осень; за ветви амбровых деревьев и кленов, которые сажал еще брат его прадеда, из последних сил цеплялись редкие уже огненные листья, но и им оставалось недолго. Ему нравилось это время, это особенное спокойствие по утрам. Осень он любил гораздо больше, чем весну.

Собаки начали уставать, но так и бежали, едва не утыкаясь носами в землю. Они все дольше и дольше нюхали ее, как будто уже не надеялись на добычу. Но вот одна что-то почуяла, и обе встрепенулись, помчались по следу и исчезли из виду за деревьями.

Он дошел почти до самого дома, а собаки, угольно-черные, еще только появились, встали, подняли морды и огляделись, словно оказались тут впервые. Ищейки. Они еще постояли, посмотрели на него и припустили вниз по склону.

Он заторопился, почти что побежал, и собаки догнали его уже у калитки. Они отпихивали его кучерявыми черными лбами, протискивались, толкались сильными задними лапами. Он снял крючок, собаки чуть приоткрыли калитку и след в след помчались к двери дома. Ни одна не желала уступать другой, они стояли, задрав хвосты, похожие на мохнатые кривые сабли, и тыкались носами в косяк.

Оказавшись в доме, два больших пуделя поспешили прямо на кухню и принялись шумно лакать воду из своих чашек. Кэшин тем временем приготовил каждому еду: по два шматка толстой, как дубина, собачьей колбасы, которую он брал у мясника в Кенмаре, и по три горсти сухого корма. Он позвал собак, вынес их чашки во двор и расставил в метре друг от друга.

Собаки вышли за ним и сели, повинуясь команде. Утолив жажду, они теперь едва шевелились, как будто суставы вдруг перестали им повиноваться. Он разрешил им есть, но они равнодушно посмотрели на еду, переглянулись и уставились на хозяина, точно желали узнать: он что, для того и позвал их, чтобы глядеть вот на это несъедобное?

Кэшин зашел в дом. В заднем кармане брюк затрещал мобильник.

— Да.

— Полиция? — раздался насмешливый голос Кендалл Роджерс; она говорила из участка. — Нам позвонила женщина, живущая неподалеку от Беккета, какая-то миссис Хейг. Говорит, у нее в сарае кто-то сидит.

— И что он там делает?

— Ничего. Собака на него лает. Я сама разберусь.

Кэшин сразу же задал вопрос по существу:

— Какой адрес?

— Я уже еду.

— Не надо. Мне по пути. Адрес давай. — Он прошел в кухню и черкнул в блокноте число, время, происшествие и место. — Скажи, буду минут через пятнадцать — двадцать. И дай ей мой номер — пусть звонит, если что.

Собаки обрадовались его спешке, забегали и, когда он вышел, понеслись прямо к машине. Всю дорогу они нетерпеливо высовывали носы из приоткрытых задних окон. Кэшин остановился на лужайке, метров за сто от калитки. На звук его шагов из-за живой изгороди высунулось грубое, точно топором вырубленное женское лицо в ореоле нечесаных и давно не мытых седых косм.

— Из полиции? — не поздоровавшись, осведомилась женщина.

Кэшин кивнул.

— Кадровый? Форма, все дела?

— Нет, в штатском, — ответил он и показал ей значок с изображением лисы, какой носили при себе все полицейские штата Виктория.

Она стянула с носа засаленные очки и недоверчиво уставилась на значок.

— А собаки что, полицейские? — последовал вопрос.

Он оглянулся. В заднем окне маячили две мохнатые черные головы.

— Работают на полицию, — не стал он вдаваться в подробности. — Где?

— Пошли, — ответила она. — Я своего пса заперла, а то совсем взбесился, паршивец.

— Джек-рассел, — без труда определил он породу.

— А ты откуда знаешь?

— Угадал.

Они обошли, дом. Внутри у Кэшина приступом дурноты поднимался страх.

— Туда, — указала хозяйка.

Чтобы попасть в сарай, надо было долго идти сквозь запущенный сад, а потом пролезть через дырку в заборе, скрытую буйными зарослями картофельного жасмина. Они дошли до ворот. За ними стеной поднималась высокая, по колено, трава, из которой торчали ржавые куски металла.

— Что у вас там? — спросил Кэшин, когда перед ними показалось сооружение из кое-как скрепленных железных листов.

От страха у него взмокли даже ключицы. И правда, лучше бы сюда приехала Кендалл!

Миссис Хейг поскребла щеку, всю усыпанную черными волосками, похожими на обломанные зубья расчески, и ответила:

— Да так, рухлядь. Старый грузовик. Я уже сколько лет туда не ходила! Да и тебе не советую.

— Выпустите пса, — сказал Кэшин.

Она несогласно мотнула головой:

— А вдруг этот придурок его покалечит?

— Не покалечит. Как его зовут?

— Монти. Я их всех так называю — в честь Монтгомери, виконта Аламейнского. Он маленький совсем еще, кто его знает…

— Правильно, — согласился Кэшин. — И все-таки выпустите Монти.

— А твои полицейские собаки? Нa кой шут они тогда?

— Для дел поважнее, — как можно спокойнее ответил Кэшин. — Значит, я подойду к двери, а вы выпускайте своего виконта Монти.

Во рту пересохло, затылок ломило — прежде, до Рэя Сэрриса, он за собой такого не замечал. Кэшин пересек лужайку и встал слева от двери. Жизнь заставит — и научишься держаться подальше от всяких подозрительных типов, а значит, без нужды не заходить в темные сараи.

Миссис Хейг стояла у зарослей картофельного жасмина. Он подал ей знак, а у самого сердце едва не выпрыгивало из груди.

Небольшой пес, настоящий клубок мышц, запрыгал по траве, коротко побрехивая, добежал до сарая, не успел остановиться вовремя — стукнулся лбом о дверь и сердито заворчал, весь дрожа от возбуждения.

Кэшин постучал в покореженную дверь сарая.

— Полиция, — произнес он громко, радуясь тому, что занят делом. — Давай выходи!

Долго ждать не пришлось.

Пес отпрянул и зашелся в визгливом лае, высоко подпрыгивая.

Из темноты показался человек с полотняной скаткой в руках, постоял, как бы раздумывая, и вышел. На пса он даже не взглянул.

— Иду, — сказал он. — Вот, прилег соснуть.

Коротко стриженный, седой, небритый, широкоплечий, на вид лет пятьдесят.

— Позовите собаку, миссис Хейг, — бросил Кэшин через плечо.

Хозяйка крикнула: «Монти!» — и пес нехотя, но послушно побежал на ее голос.

— Вторжение в частные владения, — уже спокойнее заговорил Кэшин, не чувствуя никакой угрозы от незнакомца.

— Да ладно, вторжение! Зашел поспать, только и всего.

— Положите скатку и снимите куртку, — распорядился Кэшин.

— А ты кто такой?

— Полицейский. — И он показал значок с лисой.

Мужчина свернул свою синюю куртку и положил ее на скатку. К зашнурованным ботинкам с разорванными носами уже давно не прикасалась обувная щетка.

— Как вы сюда попали? — спросил Кэшин.

— Когда пешком шел, когда голосовал.

— Откуда?

— С юга.

— Иэ Нового Южного Уэльса?

— Угу.

— Неблизко.

— Да уж.

— А куда идете?

— Так… Куда надо.

— Да, страна у нас свободная. Документы есть? Права, страховка…

— Нет.

— Что, совсем никаких?

— Совсем.

— Тогда нечего терять время, — сказал Кэшин. — Я еще не завтракал. Документов у вас нет, я вас забираю, снимаю отпечатки пальцев, обвиняю в нарушении частных владений, сажаю. Выйдете вы нескоро…

Мужчина нагнулся, нашарил в куртке бумажник, вынул из него сложенный листок и протянул Кэшину.

— Положите его в карман, а куртку киньте сюда.

Куртка упала примерно в метре от них.

— Отойдите, — приказал Кэшин, поднял куртку и ощупал. Ничего. Он вынул из кармана затертый на сгибах листок и прочел:

«Дейв Ребб работал на Буринди-Даунз в течение трех лет, показал себя трудолюбивым и спокойным, хорошо разбирается в двигателях, механике и еще в скотоводстве. Я готов нанять его снова в любое время».

Подписался под этой рекомендацией, выданной 11 августа 1996 года, Колин Бленди, менеджер. Внизу значился номер телефона.

— Это где? — спросил Кэшин.

— В Квинсленде. Возле Уинтона.

— И что это? Удостоверение личности? Десятилетней давности?

— Ну вроде того.

Кэшин вынул блокнот, списал с листка имена, телефонный номер и сунул бумагу обратно в карман куртки.

— Вы напугали хозяйку, — сказал он. — Плохо.

— Здесь было совсем тихо, когда я пришел, — ответил бродяга. — Собака даже не гавкнула.

— А с полицией у тебя как, Дейв?

— Как-как… Никак.

— Может, душегуб какой, — раздался сзади голос миссис Хейг. — Убийца. Опасный убийца.

— Миссис Хейг, полицейский здесь я, — напомнил ей Кэшин, — я и разберусь. Давай подброшу до шоссе, — обратился он к бродяге. — Еще раз сюда придешь — мало не покажется. Ясно?

— Ясно.

Кэшин нагнулся, поднял куртку и протянул ее бродяге.

— Ну, пошли.

— Судить таких надо! — крикнула им вдогонку миссис Хейг.

Уже в машине Дейв Ребб уверенной рукой потрепал собак по холкам. За перекрестком Кэшин съехал на обочину.

— Тебе куда? — спросил он.

Бродяга на миг задумался и ответил:

— В Кромарти.

— До Порт-Монро подброшу, — сказал Кэшин и повернул налево.

На повороте в город он остановился, вышел вместе с бродягой, открыл багажник и отдал ему скатку.

— Знаешь, куда идти? — спросил он. — Деньги есть?

— Не надо, — отозвался Ребб. — Ты ведь со мной по-людски, не то что другие.

Разворачиваясь, чтобы ехать обратно, Кэшин видел, как Ребб зашагал по дороге, а концы скатки торчали у него поперек спины. В утреннем тумане он был похож на распятого.

* * *

— Что там за драма разыгралась? — спросила Кендалл Роджерс.

— Да какая драма! Так, бродяга, — ответил Кэшин. — Ты что, решила бесплатно поработать?

— Рано встала. Да и потом, здесь теплее, — пояснила она, перебирая что-то на столе.

Кэшин приподнял откидную доску, прошел к своему месту и, не теряя времени, принялся составлять отчет.

— Ты знаешь, я подумываю, не перевестись ли куда-нибудь, — сказала Кендалл.

— Значит, мне надо почаще мыться, — отшутился Кэшин. — Могу пересесть.

— Меня уже достала опека! — продолжила она. — Я не новичок!

Кэшин оторвался от отчета. Он давно ждал такого разговора.

— А я тебя и не опекаю. Да и вообще по характеру не опекун. Можешь отдать за меня жизнь в любое время.

Повисла тишина.

— Ну ладно, — продолжил Кэшин. — Надо кое-что утрясти. С пабом, например. Ты же домой возвращаешься часов в десять вечера.

— Эти скоты Кейны меня не тронут. Я не собираюсь объяснять всем и каждому, почему позволила тебе разбираться с этим, делом.

— Почему это они тебя не тронут?

— Потому что тогда мои двоюродные братья их убьют. А после того, что случилось, они церемониться не станут. Ну как, такой ответ устраивает, ваша честь?

Он вернулся к своему отчету, но Кендалл не сводила с него глаз.

— Что? — спросил он наконец. — Что такое?

— Схожу к Синди. Яичницу с ветчиной принести?

— Ты к этой старой карге? В пятницу утром? Нет, давай я.

Она рассмеялась, и напряжение сразу исчезло.

Уже когда Кендалл дошла до двери, Кэшин окликнул ее:

— Кен, в этот раз горчички побольше. Хватит смелости попросить?

Он подошел к окну и увидел, как она направилась вдоль улицы. Глядя теперь на ее походку, Кэшину не верилось, что когда-то она была гимнасткой, в шестнадцать лет выступала за свой штат и даже получила золотую медаль. Как-то раз она сменилась с дежурства и пошла в клуб с приятелем-фотографом. Там ее узнал парень, которого она арестовала несколькими месяцами ранее. Этот парень, ученик в автомастерской, по выходным отрывался на всю катушку — пил, гулял, дрался. За парой увязались, фотографа избили до полусмерти, заперли в багажнике его же машины, и ему повезло, что он уцелел.

Кендалл увезли и насиловали до самого утра. На рассвете ее нашел какой-то мужчина, который вышел погулять с собакой. Ее жестоко изувечили: сломали бедро, руку, шесть ребер, проткнули легкое, разорвали селезенку и поджелудочную железу, свернули набок нос, скулу, выбили пять зубов, вывихнули плечо и наставили огромных синяков.

Кэшин снова занялся отчетом. Можно, конечно, обойтись и без документов, но ведь Ребб работал, а значит, платил налоги. Он набрал номер в Буринди-Даунз. Трубку долго не брали, но наконец до него донеслось:

— Алло.

— Полиция штата Виктория, детектив Кэшин, Порт-Монро. Хочу узнать об одном человеке. Он работал в Буринди-Даунз.

— Кто такой?

— Дейв Ребб.

— Когда работал?

— С девяносто четвертого по девяносто шестой год.

— Нет, уважаемый, про такого не знаем. Хозяева давно сменились, все старые бумажки выкинули.

— А Колина Бленди знаете?

— Бленди? А как же! Старый знакомый, получил пулю от Гриков и уехал в Квинсленд. Да он все равно уже умер.

— Спасибо.

Кэшин подумал, что напрасно не взял у Ребба отпечатки пальцев. Ведь был же повод, а он, видите ли, расчувствовался!

Как там выразилась миссис Хейг? Душегуб… Убийца…

Он позвонил в Кромарти и попросил к телефону знакомого следователя по уголовным делам.

— Что-то чуешь, да? — спросил Дьюис. — Ладно, я скажу там, чтобы посмотрели.

Кэшин сел, положив руки на стол. Чем-то подобным он Реббу и грозил — отпечатки пальцев, долгое ожидание в камере…

— Сэндвич принесла! — появилась на пороге Кендалл. — А уж горчицы! Она, по-моему, столовой ложкой накладывала!

Смена пошла своим чередом. Уже под самый ее конец он узнал, что Дэвида Ребба пока не обнаружили ни в одной электронной базе данных штатов и территорий. Но это еще ни о чем не говорило. Кэшин знал: бывает, за человеком тянется длиннющий хвост обвинений, а он тем не менее не проходит ни по каким базам. Он отметился на выходе, выехал на шоссе и свернул в сторону Кромарти.

Ребб прошагал уже двадцать три километра. Кэшин сбросил скорость, остановился далеко впереди, на обочине и вышел из машины.

Бродяга подошел к нему неспешно, как будто был на прогулке, остановился и замер, чуть ссутулившись, раскинув руки на своей скатке, точно на кресте.

— Дейв, мне нужны твои отпечатки, — произнес Кэшин.

— Да сказал же: я ничего не сделал.

— Мало ли что сказал, Дейв! Все так говорят. Задержим за то, что без разрешения залез в сарай.

Ребб молчал.

— Возьмем отпечатки… — продолжил Кэшин.

— Не сажайте меня, — тихо, как-то безучастно проговорил Ребб. — Не смогу я в тюрьме.

По голосу Кэшин понял, что Реббу страшно, и отметил про себя, что раньше ему было бы на это наплевать. Он подумал немного и произнес:

— Слушай, работать хочешь? Молоко там, коровы… Сумеешь?

Ребб кивнул:

— Приходилось.

— Ну так как?

— Валяй.

— В саду, на стройке?

— Сойдет. Опыт есть.

— У нас тут есть чем заняться. Сосед держит коров, а я собираюсь кое-что построить, надо участок расчистить. Поработаешь на копа?

— Да я у всяких работал.

— Вот и хорошо. Сегодня ночуешь у меня дома. Койки есть, душ тоже. А завтра начнешь разбираться, что к чему.

Они сели в машину и кинули скатку Ребба на заднее сиденье.

— Здесь что, на работу вербует полиции? — осведомился он.

— Угу, а куда мы денемся.

— А отпечатки как же?

— Ладно, я верю, что ты чист. Скажешь — дурак?

Ребб сидел и смотрел в окно.

— Сэкономил деньги налогоплательщиков, и ладно, — произнес он наконец.

* * *

Кэшин проснулся еще затемно и вспомнил, как стонал перед смертью Шейн Дейб.

Он полежал, прислушался к себе: спина, поясница, ноги — все отзывалось тупой болью. Пора было скидывать с себя уютный, теплый груз одеяла. Он сунул ноги в остывшие за ночь ботинки, вышел в коридор и через хмурую гостиную своего предка Томми Кэшина в прихожую, а потом на улицу. Снаружи было не холоднее, чем в доме, а сильный ветер с океана развеял сегодня туман.

Он помочился с веранды прямо в сорную траву — ей все равно ничего не сделается. Потом вошел в дом, потянулся как следует, ополоснул лицо, почистил зубы, натянул штаны, носки, ботинки.

Собаки, услышав знакомые звуки, уже нетерпеливо повизгивали у боковой двери. Он впустил их, и они принялись обнюхивать его, радостно виляя хвостами.

Кэшин прошел на кухню, открыл холодильник и при виде бутылок, покрытых тонким инеем, подумал, что не прочь бы сейчас выпить пивка. Но вытянул двухлитровую бутылку сока, изготовленного, если верить этикетке, из восьми разных фруктов. Из восьми, как же…

Зажав бутылку между ладонями, он сделал большой глоток. Потом снял с крючка за дверью старый дождевик, взял ружье. Едва он открыл дверь на веранду, собаки кинулись вниз по ступенькам, а оттуда помчались к задней калитке. Там они начали нетерпеливо толкаться, пока он подходил, на ходу натягивая дождевик. Калитка открылась, собаки наперегонки устремились по дорожке вперед, к деревьям, огромными прыжками перемахивая через травяные заросли, хлопая ушами, точно крыльями.

Кэшин раскрыл свою небольшую двустволку, пошарил в карманах, нашел сердечник двадцать второго калибра и пулю калибра четыреста десять, зарядил стволы. В прицел не раз попадали зайцы, он хорошо видел их — сероватых, с длинными чуткими ушами. Убивать он никого не собирался. Сообразительные, живые зверьки ему нравились. А вот завидев бегущего кролика, он изредка нажимал на курок — просто так, для забавы. Он не попал ни разу — очень уж медлил, да и разлеталась дробь не слишком широко, быстро теряла убойную силу.

Кэшин пошел дальше, закинув двустволку за спину, глядя на темные заросли деревьев и дожидаясь, когда собаки добегут до них и начнут распугивать птиц.

Собаки одним прыжком скрылись в чаще, и вскоре оттуда послышались тревожные птичьи крики.

Он поднялся на холм, потом спустился, а две его угольно-черные собаки все так же без устали бежали вперед, пригибая головы к земле, взрывая слой перегноя. На краю опушки внезапно появился заяц. Кэшин стоял и смотрел, как собаки ринулись за зверьком, а тот необыкновенно ловко уворачивался, как будто тянул их за собой на веревке. Вся троица перескочила через ручей и скрылась за деревьями.

Кэшин шел теперь через луг. Казалось, что земля тут совсем ровная, однако под длинными сухими стеблями травы нога нащупывала глубокие борозды, некогда проделанные плугом. В незапамятные времена это место знало хозяйскую руку, но Кэшин понятия не имел, его ли предок сажал здесь пшеницу.

За тридцать лет берега беспризорного ручья заросли ивняком и тополями, и подобраться к нему стало непросто. Когда он все-таки продрался к руслу — жалкому ручейку между двумя большими лужами, — рядом запыхтели его собаки. Они заходили подальше в воду, жадно пили, возвращались и заходили снова; вода тихо струилась между их сильных, стройных лап, а они все глотали, вздымая острые морды так высоко, что вода текла прямо по бородам. Пудели уважали такие мелкие места, не слишком любили глубину, а тем более морскую воду. Они предпочитали твердую почву под ногами.

За ручьем они двинулись дальше на запад и обогнули холм по пологой стороне. Кэшин заметил, что из бурой травы торчат две пары заячьих ушей. Он свистом подозвал собак и указал им, куда надо бежать. Собаки дружно кинулись вперед, вспугнули зайцев, и те тоже понеслись парой. Так, почти строем, все четверо пробежали метров десять-пятнадцать. Потом заяц, который был слева, стремительно развернулся и понесся под уклон. Вслед за ним устремилась и одна из собак. Другая, чтобы не отставать, перестала преследовать своего зайца и помчалась за ними вдогонку. Вскоре их скрыла высокая трава.

Спустя немного времени они вернулись, вывалив розовые тряпки языков, и как ни в чем не бывало побежали дальше.

Вдруг Кэшин почувствовал на себе чей-то взгляд. Собаки, хотя уже и были далеко впереди, тоже почуяли запах человека, остановились, оглянулись и двинулись обратно к хозяину. Он шел им навстречу и слышал короткий, отрывистый лай.

Из-за деревьев вышел человек, и собаки, увидев его, радостно запрыгали. Кэшин видел, как он спокойно протягивает им ладони, а они, узнав своего друга, спешат их облизать. Это был Дэн Миллейн — его восьмидесятилетний сосед, хотя на вид никто не давал ему больше пятидесяти. Казалось, и в мир иной он отправится, не потеряв ни волоска из своей густой, чуть тронутой сединой шевелюры.

Они пожали друг другу руки, как всегда, когда расставались, пусть даже ненадолго.

— Ненормально это, — ответил Миллейн. — Хочешь не хочешь, а поверишь в парниковый эффект. — Он наклонился и потрепал одну из собак по голове. — Черт возьми, вот уж не думал, что пудель может мне понравиться. Женщин у Корриганов видел?

— Нет.

И тот и другой соседствовали с землями этого семейства. После смерти мужа миссис Корриган переехала в Квинсленд. С тех пор маленький дом из красного кирпича начал потихоньку разрушаться. Дожди и ветры ободрали краску с деревянных покрытий, высушили оконную замазку, выбили рамы. Деревянные постройки во дворе ощерились дырами, некоторые совсем разрушились, и сквозь них уже успела прорасти трава. Он вспоминал, что давным-давно, больше десяти лет назад, когда Викки еще была с ним, они забрели сюда в жаркий полдень и на них свалился огромный кусок кровли. Тогда он попросил Дэна Миллейна, чтобы тот разыскал миссис Корриган, а она распорядилась починить крышу и отделать ее по последнему слову моды. Дом сразу приобрел другой вид.

— Их молодой Элдерс сюда привез, — продолжил Миллейн, глядя куда-то в сторону. — Жирный такой и стрижка короткая, как всякие бездельники носят. Ну, значит, приехали вчера, а сегодня эти три девки целый день тут шатаются вдоль забора. Лесбиянки какие-то!

— Ты-то откуда знаешь? Они уже и в твои времена были?

Миллейн сплюнул:

— Что значит — в мои времена? Конечно были! Большинство из училок. Посылали молодых девчонок в какую-нибудь дыру, а там одни идиоты, еле умеют по слогам читать. Правду сказать, будь я такой девчонкой, тоже бы стал этой… розовой. Вот что, ты в план своего участка давно заглядывал?

Кэшин покачал головой.

— Граница проходит не по ручью, — сказал Миллейн.

— Как это?

— А так… Она дальше, ярдах в двадцати-тридцати, — объяснил сосед и почесал подбородок указательным пальцем. — Заяви, что ручей твой, а не то отберут. Поставь там заборчик какой-нибудь, что ли…

— Да ладно, — отмахнулся Кэшин. — Какой дурак позарится на этот участок? Тут в один ремонт нужно сколько вложить, да еще и землю разработать.

Миллейн возразил:

— Ты ведь знаешь, сколько стоит сейчас самый паршивый участок. Вот мода пошла — все хотят жить за городом! Разъезжают себе на джипах, портят дороги да ноют — то коровьи лепешки им, видите ли, воняют, то удобрениями несет.

— Да некогда мне за ценами следить, — ответил Кэшин. — День и ночь на страже закона. Слушай, тебе нужен помощник, чтобы гонять коров в Кофленс?

— Не помешал бы. Коленка совсем разболелась.

— Есть тут у меня один.

— Я ему и другую работу найду, дня, может, на три. Только вот ночевать у меня негде.

— Я буду его к тебе привозить.

Дэн стоял и смотрел, как собаки лазят по кустам ежевики.

— Ну, когда собираешься опять оставить своих красавцев у меня? — спросил он.

— Как-то неудобно, — ответил Кэшин. — Они же беспокойные.

— Ничего, я их быстро приструню. Привози. Тощие они, но у меня на зайчатине быстро отъедятся.

Соседи распрощались и разошлись в разные стороны. Метров через пятьдесят Дэн обернулся и крикнул:

— Свое не отдавай! Понял?

* * *

Звонок из Кромарти поступил в 8.10 утра. Кэшин почти уже доехал до перекрестка на Порт-Монро. По прибрежному шоссе навстречу ему мчалась машина «скорой помощи». Он притормозил, пропустил ее на поворот, поехал следом вверх по склону, следуя изгибам дороги, и остановился во дворе усадьбы «Высоты».

На порядочном расстоянии от главного строения стояла женщина с зажженной сигаретой. Докурив, она небрежно отбросила окурок и провела врачей в дом. Кэшин пошел за ними и, миновав прихожую, оказался в большой комнате с высоким потолком. В воздухе слегка пахло чем-то кислым.

Перед большим камином, головой прямо на плите, ничком лежал старик. На нем были только старые пижамные штаны, а на тощей спине уже запеклась кровь, и сквозь нее виднелись поперечные линии морщин. Кровь впиталась в ковер, застыла лужицей на камне плиты. В резком свете, падавшем из незашторенного окна, казалось, что она черная.

Двое врачей опустились перед стариком на колени. Женщина, надев резиновые перчатки, осторожно приподняла его голову.

— Обширная открытая рана головы, возможно, вклинивание мозговой ткани, — заговорила она, обращаясь к коллеге и тут же нажимая кнопку на микрофоне.

Врач послушала дыхание пострадавшего, осмотрела зрачки, прощупала пульс.

— Да, похоже, — подтвердила она. — Четыре кубика физраствора, полная гипервентиляция, интубация, сто миллилитров лидокаина.

Ее коллега начал подавать кислород. Кэшину не видно было, что происходит, потому что врач стоял прямо перед ним.

Спустя некоторое время женщина произнесла:

— Три по коматозной шкале. Вызывай вертолет, Дейв. Мужчина набрал номер на мобильнике.

— Дверь была открыта, — заговорила женщина, которая встречала их у входа. Теперь она стояла рядом с Кэшином. — Я, как только зашла, сразу все увидела, решила, что он мертвый… Хотела выскочить, сразу в машину и подальше отсюда. А потом подумала — черт, а вдруг он живой, зашла и увидела, что он дышит.

Кэшин осмотрелся. В левом углу, у двери, лакированные половицы прикрывал загнутый ковер.

— Что это за дверь? — поинтересовался он.

— Переход на южную сторону.

Почти всю западную стену комнаты занимала огромная картина — мрачный пейзаж, как бы увиденный с высоты. Внизу, где был свободный край, виднелись следы ножа.

— Он, наверное, рано лег. Мальчишка Старки принес дрова, а он даже половины не израсходовал, — сказала женщина.

— Так. Что еще?

— Часов нет. Он всегда их клал на этот стол, рядом с кожаным стулом, и еще наливал себе стакан виски. Каждый вечер позволял себе по чуть-чуть.

— Значит, на ночь он снимал часы?

— Да, снимал и клал на этот стол.

— Давайте-ка уйдем куда-нибудь, чтобы не мешать, — предложил Кэшин.

Он проследовал за ней по мраморному полу фойе в переход, окружавший мощеный двор, и оказался в огромной кухне, которой могла бы гордиться любая гостиница.

— Что вы сделали, когда оказались внутри? — спросил он.

— Поставила сумку на пол и вошла в комнату. Ну, как всегда.

— Разрешите посмотреть, что у вас в сумке. Вас зовут…

— Кэрол Гериг, — представилась она.

На вид этой крашеной миловидной блондинке было за сорок, вокруг рта у нее залегли морщинки. Геригов в округе было хоть пруд пруди.

Она подняла со стола, стоявшего в дальнем углу комнаты, большую тканевую желтую сумку, расстегнула на ней молнию и спросила:

— Сами будете смотреть?

— Нет, — ответил он.

Женщина выложила на стол все содержимое сумки: кошелек, два набора ключей, очечник, косметичку, бумажные салфетки, еще какую-то мелочь.

— Спасибо, — поблагодарил Кэшин. — Вы трогали здесь что-нибудь?

— Нет. Я поставила сумку и сразу прошла в гостиную за стаканом для виски. А потом позвонила, но уже с улицы.

Они вышли во двор, и тут у Кэшина зазвонил мобильник.

— Хопгуд говорит. Что у вас там? — раздался голос начальника уголовного розыска Кромарти.

— Чарльз Бургойн получил по башке, — ответил Кэшин. — И довольно-таки сильно. С ним сейчас работают врачи.

— Скоро буду. Ничего не трогать, никому не уходить, понятно?

— Ну надо же! А я-то собрался разослать всех по домам и отдраить тут все к приезду криминалистов.

— Не умничай, — отозвался Хопгуд. — Нашел время для шуток.

Кэрол Гериг сидела на второй из четырех широких каменных ступеней, которые вели к входной двери. Кэшин взял свою папку и пристроился рядом с женщиной. Там, где заканчивались камни, устилавшие двор, и стояли ящики с живой изгородью, раскачивался на ветру ряд карандашных сосен, похожих на танцоров с объемистыми брюшками. Кэшин сотни раз проезжал мимо этого дома, но помнил только вычурные каминные трубы, которые высились над красной черепичной крышей. Латунная табличка у ворот гласила: «Высоты», однако все местные называли его домом Бургойна.

— Меня зовут Джо Кэшин, — представился он в свою очередь. — Вы не родственница Барри Герига?

— Да, это мой двоюродный брат.

Кэшин вспомнил, как Барри Гериг здорово отлупил его в начальной школе, когда ему было лет девять или десять. Правда, потом он расквитался с обидчиком — ухитрился навалиться на плечи и несколько раз ткнул Барри лицом прямо в грязь школьного двора.

— Как он?

— Погиб, — коротко ответила она. — Около Беналлы ехал на грузовике и свалился с моста. Не справился с управлением.

— Сочувствую. Я об этом не знал.

— Что о нем говорить! Пустой был человек, наркотиками баловался. Он ведь упал прямо на легковушку и всех там передавил. Вот этих людей мне жалко.

Она вынула сигареты и предложила ему. Он отказался, хотя курить хотелось.

— И давно вы здесь?

— Двадцать шесть лет уже. Самой не верится — семнадцать было, когда пришла.

— Что думаете насчет случившегося?

— Никаких догадок. Не знаю, нет…

— Кто, по-вашему, мог на него напасть?

— Да не знаю я! Врагов у него вроде бы не было…

— А сколько лет мистеру Бургойну?

— Семьдесят с чем-то. Наверное, семьдесят пять.

— Кто здесь живет, кроме него?

— Он один. Позавчера, правда, приезжала приемная дочь. Давно уже здесь не была!

— Как ее зовут?

— Эрика.

— Адрес, телефон знаете?

— Нет. Знает миссис Аддисон из Порт-Монро, юрист. Она ведет дела мистера Бургойна.

— Кто еще тут работает?

— Брюс Старки.

Имя показалось Кэшину знакомым, и он уточнил:

— Это футболист?

— Он самый. Здесь работает, во дворе. — Она указала на аккуратную брусчатку, подстриженные кусты. — А сейчас вместо него мальчишка. Тай. У него как будто не все дома, у этого Тая, все он молчком да молчком. А Брюс сидит себе, дымит. Они приходят в понедельник, среду и пятницу. А Сью Дэнс здесь за повара. Приходит часам к двенадцати, готовит обед и ужин и оставляет ему на плите, чтобы сам разогрел. Потом еще Тони Кросби здесь часто появляется — вечно где-нибудь течет труба.

Из дому вышел врач.

— Вертолет скоро будет, — сказал он. — Подскажите, где он может сесть.

— На выгоне за конюшнями, — ответила Кэрол, — позади дома.

— Как он там? — спросил Кэшин.

Врач пожал плечами:

— Странно, что еще держится. — И пошел в дом.

— А часы Бургойна? Вы помните марку? — спросил Кэшин.

— «Брейтлинг», — ответила Кэрол. — Хорошие часы! Ремешок из крокодиловой кожи.

— Как называются? — уточнил Кэшин.

— «Брейтлинг», — по слогам повторила она.

Кэшин сел в патрульную машину и набрал Хопгуда.

— Его вывозят в Мельбурн, — сообщил он. — Не хочешь поговорить с Брюсом Старки и его чадом?

— Зачем?

— Они у него работают.

— И что с того?

— Ну, может, тебе будет интересно. И потом, у Бургойна, похоже, украли часы, — ответил Кэшин и повторил то, что услышал от Кэрол.

— Ладно. Буду через пару минут. Едем в трех машинах. У медиков не будет вертолета до половины одиннадцатого.

— Надо сообщить приемной дочери, — сказал Кэшин. — Она позавчера только приезжала к нему. Адрес есть у Сесиль Аддисон, в Порт-Монро. Ну, контора «Вудворд, Аддисон и Камерон».

— Я знаю, кто такая Сесиль Аддисон.

— Конечно.

Кэшин вернулся к Кэрол.

— Много полиции едет, — сказал он. — Долгое будет утро.

— Я работаю только до четырех.

— Уложимся. Какой он был?

— Отличный! И хозяин хороший. Я давно его знала и делала все, как ему нравилось. К Рождеству он мне всегда доплачивал как за целый месяц.

— И никаких проблем?

Она внимательно взглянула на него карими глазами с маленькими желтыми точками на радужке.

— У меня тут был порядок, как в аптеке, — ответила она. — Какие проблемы?

— Значит, вам незачем было его убивать?

Кэрол негромко усмехнулась:

— Мне? Да это все равно что рубить сук, на котором сидишь. Мне еще двух ребятишек поднимать — родила поздно. А другой работы здесь все равно нет.

Тем временем занималось раннее зимнее утро и было совсем тихо — только пели птицы, проезжали машины по шоссе да где-то тарахтел трактор.

— Господи, — проговорила Кэрол, — до меня только сейчас начинает… Может, сделать кофе?

Кэшин был совсем не против, но ответил:

— Не надо пока. Ничего нельзя трогать. А то меня с дерьмом съедят. А вот покурить мы с вами покурим.

Курение — одна из слабостей. Жизнь по большей части — слабость. Сила — это, скорее, исключение. Дым от их сигарет поднимался к золотым от утреннего солнца листьям.

Вдалеке послышался слабый звук. «Вот идиоты! — подумал Кэшин, — все сирены включили».

— Кэрол, теперь у вас возьмут показания полицейские из Кромарти, по полной программе, — сказал он. — Следствие будут вести они, но если вы вдруг захотите мне что-нибудь рассказать, то позвоните, договорились?

— Договорились.

Они всё сидели на ступенях.

— Если он выживет, — заговорил Кэшин, — то только потому, что вы вовремя пришли на работу.

Кэрол помолчала и спросила:

— Как думаете, мне будут платить?

— Конечно. Пока все не прояснится.

Они слышали, как машины то поднимались по склону, то заворачивали и сирены выли все громче. И вот они плотным строем ворвались во двор и затормозили, да так резко, что из-под колес полетел гравий.

Пассажирская дверь первой машины распахнулась, и из нее вышел высокий мужчина средних лет с гладко зачесанными назад темными волосами — старший следователь Рик Хопгуд. Они с Кэшином были немного знакомы. Хопгуд двинулся им навстречу. Кэшин стоял неподвижно.

С востока уже тарахтел вертолет.

— Смену принял, — сказал Хопгуд. — Можешь возвращаться в Порт-Монро.

Глаза Кэшина застлала жаркая красная пелена. Ему очень захотелось как следует заехать Хопгуду. Но он промолчал, проводил взглядом вертолет, обошел вокруг дома и принялся наблюдать, как машина опускается на пыльный утоптанный выгон. Врач «скорой помощи» уже был там и ждал. Из вертолета вышли трое, разложили носилки. Обогнув конюшню, они прошли в дом.

— Обидно? — раздался рядом голос Хопгуда.

— Да нет. С чего бы? — ответил Кэшин.

— Ну извини, не хотел.

Кэшин посмотрел на него. Хопгуд улыбался, обнажая большие желтоватые клыки.

— Какие тут обиды, — отозвался Кэшин.

— Вот и хорошо, — сказал Хопгуд. — Обратимся к тебе за советом, если что?

— Полиция у нас одна, так что на здоровье.

— Все бы так, — заметил Хопгуд. — Ну, не пропадай.

Санитары вынесли носилки; на них, весь обвитый трубками, лежал Чарльз Бургойн. Никто не спешил — они уже сделали все, что можно. Носилки погрузили в вертолет, женщина из бригады «скорой помощи» спокойно перекинулась несколькими словами с коллегой из города.

Врач закрыл дверь. Вертолет завис, развернулся в сторону города, замигал огнями.

Кэшин распрощался с Кэрол Гериг, сел в машину и поехал обратно, по аллее стройных пирамидальных тополей.

* * *

— Ну что, нашли его?

— Пока не знаю, миссис Аддисон, — ответил Кэшин. — А вам-то откуда известно?

— Слушаю радио, знаешь ли. Что с нами происходит? Напасть на старика прямо в его постели. До чего мы докатились!

Сесиль Аддисон, как всегда после обеда, сидела в кресле у камина, держа в левой руке сигарету, а правой то дотрагиваясь до длинного носа, то проводя по зачесанным назад седым волосам. Компания в Кромарти, в которой она работала, отпустила Сесиль «на выпас» в Порт-Монро. Она появлялась в конторе в половине десятого утра, просматривала газеты, выпивала первую за день чашку чая, встречалась с клиентами, чаще всего чтобы оформить завещание, доставала всех подряд и уходила домой пообедать и выпить вина.

Возвращаясь в контору, она имела обыкновение просто так, без предупреждения, заглянуть к кому-нибудь по дороге.

— Садись, — пригласила она. — Мир совсем обезумел. Читал?

У нее на столе лежали газеты. Кэшин развернул «Вестник Кромарти». На первой же полосе крупные буквы заголовка кричали:

ОСТАНОВИТЬ ВОЛНУ ПРЕСТУПНОСТИ!

Население выступает за введение комендантского часа

— Комендантский час! — презрительно фыркнула Сесиль. — Разве это выход? Что же теперь, к добровольцам из «Бдительных соседей» обращаться, что ли? Будет каждый старый идиот совать свой нос, куда не надо. Фашисты чертовы!

Кэшин прочел статью: гневный митинг местных жителей, предложение ввести комендантский час для подростков, эпидемия взломов и краж из машин, пять вооруженных налетов за два месяца, резкий рост хулиганских нападений, разгромленные витрины на аллее Китобоев, рост нарушений закона в поселке, время решительно действовать и так далее, и так далее…

— Это в аборигенов метят, — продолжала Сесиль, — как всегда. Несколько лет пройдет — и все заново. Можно подумать, всякое белое отребье по субботам только и делает, что в церкви поет. Знаешь, за сорок четыре года, что я работала в суде здесь, в Кромарти, аборигенов на моих глазах принимали по полной чаще, чем я ходила обедать.

— Не в полиции, надеюсь? — спросил Кэшин.

Сесиль расхохоталась так, что зашлась в кашле. Кэшин терпеливо ждал.

— Я бы промолчала, — наконец заговорила она. — Но теперь скажу: я всю жизнь голосую за либералов. А с тех пор как у этого несчастного листка сменился хозяин, он только и делает, что агитирует за возвращение либералов в Кромарти. И если это случится, черным не поздоровится.

— Любопытно, — заметил Кэшин. — Правда, я хочу узнать о Чарльзе Бургойне. Вы ведь занимаетесь его счетами?

Но Сесиль было нелегко отвлечь.

— Никогда бы не подумала, что стану рассуждать в таком духе, — продолжала она. — Слава богу, отец не слышит. Вот ты знаешь, что у Боба Мензиса даже не было дома, когда он покинул Канберру?

— Нет, не знаю. Извините, у меня не так много времени.

Пришлось соврать. Кэшин прекрасно помнил историю трудной жизни бывшего премьер-министра, потому что Сесиль повторяла ее раз в месяц, если не чаще.

— За все телефонные звонки сам платил, — продолжала тем временем она. — Если звонил своей старенькой маме прямо из своего кабинета, из Канберры, то обязательно потом клал деньги в копилку. Она стояла у него рядом с телефоном. А потом все деньги сдавал в Казначейство, в уплату подоходного налога. Я спрашиваю, кто-нибудь из нынешних способен на такое? Им лишь бы прикарманить побольше! Крохоборы все до единого. Знаешь, что меня хотели выставить кандидатом в парламент? Я ответила: «Нет уж, спасибо! Мне и так платят за возню со всякими жуликами».

— Я пришел насчет Чарльза Бургойна, — сумел наконец перебить ее Кэшин. — Вы ведь платите по его счетам?

Сесиль растерянно захлопала глазами.

— Ну да. Я очень давно знаю Чарльза. «Дик и Чарльз Бургойн и Кроми» — наши клиенты, мы вели все их дела.

— О «Бургойн и Кроми» потом, хорошо? Кто такой Дик?

— Отец Чарльза. Сходить налево любил, этого не отнимешь, но фирмой рулил как мелочной лавкой, за каждый цент был готов удавиться. При том что, мягко говоря, не бедствовал. Двигатели «Би-энд-Си» работали везде куда ни плюнь — и на побережье, и в Новой Зеландии, в любой дыре. Все стригальные машины на их электричестве работают, так что после войны он сколотил себе капитал, я тебе точно говорю. Генераторы-то сейчас всем нужны.

— Ну и что же случилось?

— Когда Дик отдал концы, Чарльз продал все дело этим скотам англичанам. А им было без разницы, работает фабрика или нет. Конкурентов не стало, они ведь только этого и добивались.

Говоря все это, Сесиль не отрываясь смотрела в окно, и от сигареты, зажатой в ее пальцах, струился тонкий дымок.

— Какая же была трагедия, — продолжила она, — в тот день, когда это объявили. Половина Кромарти вмиг осталась без работы. И потом люди так нигде и не устроились. — Она провела пальцем по жалким остаткам бровей. — Правда, Чарльз тут ни при чем. Он за это получил очень хорошие деньги. Впрочем, его никто и не обвинял.

— Так, а счета?

— Счета… Я ими занимаюсь с тех пор, как старого Перси Крейка разбил паралич. Вот и работаю теперь от его имени. Невелика наука — Чарльз и сам вполне мог бы справиться, но он любит делать вид, что у него есть заботы посерьезнее.

Сесиль в последний раз глубоко затянулась и, не глядя, швырнула окурок в вазу с цветами, которая стояла на каминной полке. Послышалось тихое шипение или, скорее, шелест. Бессменный секретарь Сесиль, миссис Маккендрик, дважды в неделю меняла в обеих комнатах цветы и тщательно промывала вазы с застоявшейся бурой водой и разбухшими в ней окурками.

— Кто мог его убить? — спросил Кэшин.

— Да какой-нибудь лоботряс, наверное. У нас ведь теперь как в Америке — могут прикончить ни за что. Жуть! — У нее на скулах заходили желваки. — Наркоманы, — собравшись с силами, продолжила она. — Да, скорее всего, наркоманы.

— Может, кто-нибудь из родных, знакомых?

— Да что ты! Если Чарльз Бургойн умрет, на его похороны придет народу больше, чем к Доре Кэмпбелл, а уж ее-то провожали — дай бог каждому. Чарльз Бургойн — отличный человек, таких еще поискать! Нынешние все измельчали. Что там говорить, завидный был жених. И знаете, когда он наконец женился на Сьюзен Кингсли, все его девчонки уже постарели. Говорят, старый Дик припер его к стенке: мол, или женишься, или оставлю без всего. А деньги грозился пожертвовать дому престарелых в Кромарти.

— А отец Эрики?

— Эрики и Джейми, если точнее. Бобби Кингсли. Погиб в аварии, да еще вместе с какой-то женщиной.

— У Чарльза были враги?

— А кто его знает? Доверительный фонд Бургойна отправил сотни детишек в университет. Чарльз безотказный, кому только не дает денег — школам, художественным галереям, Армии спасения, Лиге ветеранов армии и флота, всех и не упомню. А сколько бродяг из суда выкупил!

— Как вы работаете с Бургойном?

— Работаю?

— Да. Ну, какие у вас обязанности?

— Поняла. Все приходит ко мне — счета, платежи по кредитам. Каждый месяц мы составляем Чарльзу ведомость, он помечает счета к оплате, возвращает ведомость нам, ну а мы уже рассчитываемся с его доверительного счета. Да, и еще платим его работникам.

— Получается, у вас есть сведения обо всех его сделках.

— Только счета.

— За какой-то период времени?

— Не очень долгий — может, лет за семь-восемь, с тех пор когда Крейга разбил паралич.

— А можно посмотреть ваши документы?

— Это конфиденциальная информация, — возразила она. — Только для клиента и поверенного.

— Клиенту сегодня утром дали по башке и чуть не отправили на тот свет, — произнес Кэшин.

Сесиль растерянно заморгала:

— А у меня не будет проблем с законом? Не хотелось бы спрашивать совета у этого проклятого Риза.

— Миссис Аддисон, это ваша обязанность. Иначе мы сегодня же оформим судебное предписание.

— Ну что ж, — согласилась она. — Я дам указание миссис Маккендрик сделать копии. Правда, не уверена, поможет ли вам это. Лучше, наверное, разыскать этих проклятых наркоманов. Из дома ничего не пропало?

— А те, кто у него работает, получат свои деньги?

Подведенные карандашом брови Сесиль удивленно и приподнялись.

— Но ведь он же, слава богу, не умер. Понятно, что я буду платить, пока не получу других указаний. А ты как думал?

Кэшин поднялся:

— Знаете, служба в полиции приучает ждать худшего.

— Ты циник, Джо. Могу сказать…

— Спасибо, миссис Аддисон, — перебил ее Кэшин. — Я пришлю кого-нибудь за копиями. А где Джейми Бургойн?

— Утонул на Тасмании много лет назад.

— Несчастливая какая-то семья.

— Да уж, не все можно купить. А если еще и Чарльз умрет, тогда все, конец Бургойнам.

На тихой улице ярко светило солнце и нагревало тусклый камень здания библиотеки. Над дверью был высечен год строительства — 1864-й. Тогда здесь располагался Институт механики. По лестнице поднимались одна за другой три пожилые женщины, опираясь о металлическую балюстраду. Он смотрел на их хрупкие лодыжки и думал, что старики похожи на беговых лошадей, у которых почти все зависит от сущего пустяка — от родной семьи.

А уж о собственной семье ему даже думать было противно.

* * *

— Я не могу уладить это, Берн, — сказал Кэшин. — Я ничего не могу сделать. Сэм здорово вляпался, потому что сам дурак.

Разговор шел в сарае, похожем на самолетный ангар, у двоюродного брата Кэшина, Берна Дугью. Брат жил километрах в двадцати от Порт-Монро, в городишке Кенмар, где вдоль единственной главной улицы теснились заколоченные досками магазины, два паба, дышавшие на ладан, лавка мясника, молочный бар и видеопрокат.

Были времена, когда деревушка Кенмар стояла как островок в зеленом море посевов. На каждом дворе в хлеву жили коровы, а их жирный навоз удобрял ровные ряды картофеля на полях. А потом фермы разрезали на мелкие наделы. На этих клочках земли всего в три акра величиной выросли деревянные дома с непременными металлическими сарайчиками на задних дворах. Казалось, что земля теперь родит только мусор и огненно-рыжих ребятишек. По субботам на каждый участок отовсюду съезжались фуры — «маки», «кенворты», «маны», «вольво», гиганты с трансмиссией на восемнадцать скоростей, топливными баками вместимостью 1800 литров, фамилиями владельцев, написанными витиеватыми буквами на дверцах, и небритыми водителями, которые гнали свои чудища день и ночь, восседая в двух метрах над землей, глядя в пространство, под звуки песен о несчастной любви и одиночестве.

Дальнобойщики кинулись скупать здешние участки, когда земля еще не поднялась в цене, бензин стоил сущие гроши, транспортные тарифы не кусались, да и сами они были молоды и стройны. Теперь же иной мог полюбоваться на свои причиндалы только в зеркало, потому что мешал живот, на содержание фуры уходила уйма денег, а транспортные компании вынуждали работать шесть, а то и все семь дней в неделю, чтобы самим не остаться внакладе.

Кэшин стоял в проеме двери сарая и смотрел, как Берн пилит бревна своей новой электропилой. Она стояла на растопыренных красных ногах и чем-то походила на луноход. Он приподнимал бревно, укладывал его на столешницу напротив тонкого стального полотна и ногой нажимал пусковую педаль. Гидродомкрат приводил в движение лезвие, и бревно раскалывалось пополам.

— Ну и скажи мне, — произнес Берн, — что толку, что в семье есть полицейский?

— Никакого толку, — согласился Кэшин.

— А все-таки не похоже, чтобы Сэм до этого додумался. Он ошивается с этими ребятами из Мельбурна, ну, один из них еще разбил стекло машины бутылкой.

— Берн, Сэму ничего не светит. Я позвоню юристу, она толковая, наверное, сумеет отмазать его от тюрьмы.

— И во сколько это станет? Недешево, надо полагать?

— Во сколько станет, во столько и станет. А хочешь, скажи ему, пусть сам ищет хорошего адвоката. Ты откуда дерево берешь?

Берн запустил пятерню под зеленую вязаную шапчонку не первой свежести и поскреб плешивую голову. Нос у него был внушительный, крючком, как у всех Дугью. В молодые годы это не слишком бросалось в глаза, но со временем он как будто становился главной частью лиц мужчин этого семейства.

— Джо, — наконец заговорил Берн, — ты почему это спрашиваешь?

— Не потому, что я полицейский. Меня все эти делишки с древесиной мало волнуют. Просто бревна у тебя хорошие.

— Да уж, дерево первый сорт. Красное. Не то что какая-нибудь дрянь из Маунт-Гамбьера.

— Почем продаешь?

— По семьдесят.

— Тогда ищи себе другого юриста.

— Ты что? Это и так со скидкой. Больше по этой цене никто не предложит.

— Ну ладно, я пошел, — бросил Кэшин.

— Да подожди ты, Джо! С чего ты вдруг уперся?

— Лиэнн привет. Чем она перед Богом провинилась, что Он подкинул ей тебя? Может, в другой жизни ей больше повезет.

— Джо, постой, постой!

Кэшин был уже у двери.

— Что тебе?

— Давай так: ты — мне, я — тебе.

— С моей матерью, что ли, говорил?

— Как же, поговоришь с ней! Ладно, по шестьдесят бери, юрист хренов. Распилим, доставим, пусть даже себе в убыток.

— Четыре за две сотни, — ответил Кэшин. — Хорошая цена.

— Да ты нас по миру пустишь со своей хорошей ценой! Суд будет на той неделе, в среду.

— Я позвоню, скажу точное время.

Берн кинул на столешницу новое бревно и нажал на педаль. Послышался оглушительный треск, щепки полетели по всему сараю.

— Вот черт! — ругнулся он, вытаскивая щепку из своего замызганного армейского джемпера.

— Техника безопасности на должном уровне, — бросил Кэшин. — Ну, я пошел.

Он вышел наружу, на задний двор Берна, где теснились остовы машин, легковых фургонов, грузовиков и лежало всякое старье: инструмент, оконные рамы, двери, раковины, сливные бачки, тазы, низкосортная древесина, кирпич. Берн пошел проводить его до машины, припаркованной на лужайке.

— Джо, послушай, что скажу, — заговорил он. — Дебби мне говорила, будто мальчишка Пиггот… забыл, как его там, их всех не упомнишь… Так вот, она говорила, что он в школе дурью торгует.

Кэшин уже сел в машину и открыл окно.

— С каких это пор ты стал против наркотиков, Берн? Берн выпучил глаза и поскреб грязной пятерней поверх своей вязаной шапочки:

— Так это ж совсем другое дело. Детям продает, понимаешь?

— А с чего это она тебе рассказала?

— Ну, не мне. Матери своей.

— Зачем?

Берн прокашлялся и шумно сплюнул:

— Лиэнн эту дрянь у нас дома нашла. Это не Дебби, нет, просто ее попросила спрятать другая девчонка, а уж она купила у Пиггота.

Кэшин запустил двигатель.

— Берн, — произнес он, — ты что, хочешь, чтобы твой брат, полицейский, пошел войной на подростков-наркоманов? Подумай, сколько их, таких Пигготов, — море.

Берн призадумался.

— Да, наверное, так оно и есть. Ну и всех собак сразу на меня спустят. Если дойдет до разборок Дугью и Пигготов, они с нами церемониться не станут.

— Мы этого не допустим. Я тебе позвоню.

— Погоди. Тут такое дело…

— Что?

— Поговори с Дебби как положено. Свою мать она все равно не послушает, а у меня духу не хватает.

— Так ты же сказал, она прятала, и все. Берн пожал плечами и огляделся:

— На всякий случай. Хуже-то не будет, так ведь?

Кэшин знал, что последует за этим. Сейчас Берн вспомнит, как чуть было не погиб, когда вскочил на спину огромного, как горилла, тупого терри-лунца и молотил его лбом, пока тот не разжал свою мертвую хватку.

— Когда она из школы приходит? — спросил Кэшин.

— Часа в четыре.

— Ладно, я как-нибудь объявлюсь, проведу профилактическую беседу.

— Хороший ты человек, Джо!

— Нет. Просто ты мне все уши прожужжал своим терри-лунцем. Он бы меня не отпустил, точно.

Берн нехорошо осклабился, как настоящий Дугью.

— Ни за что. Морда синяя, язык вывалился — тебе оставался всего какой-то миг.

— Чего же ты тянул резину?

— Молился, чтобы Господь наставил меня, что делать. Вот вы специалисты — и то не можете поймать убийцу всеми любимого Чарльза Бургойна.

— Его же не какой-то толстяк задавил. Успеем. А тебе что, Бургойн не нравился?

— Что ты, что ты! Он — местный святой! Все любят Чарли. Богатый бездельник! Знаешь, ведь мой отец работал в «Бургойн и Кроми». А потом Чарли раз — и все продал. Пристрелил загнанную лошадь.

По дороге домой Кэшин обогнал три знакомые машины. На последнем перекрестке два ворона, которые клевали что-то в красно-бурой грязи, обернулись и долго, будто размышляя, смотрели ему вслед, точно старики в обшарпанном баре.

* * *

Когда Кэшин доехал до дому, уже смеркалось, ветер шумел в ветвях деревьев на холме и громыхал железными листами кровли. Он развел огонь, вытащил упаковку пива «Карлсберг», поставил диск с «Любовным напитком» Доницетти, опустился в старое кресло и подсунул под спину подушку. Тело противно ныло, ноги гудели, а от коленей их пронзала острая боль. Он кинул в рот две таблетки аспирина и глотнул пива прямо из горлышка.

«Жизнь такая короткая, сынок. Не стоит пить всякую старую мочу», — вспомнились ему слова Синго. Он-то всегда предпочитал «Карлсберг» или «Хайнекен».

Кэшин сидел, попивал пиво, слушал голос Доминго, думал о Викки и мальчике. И с чего это она назвала его Стивеном? Стивену сейчас было девять лет, Кэшин давно подсчитал, ведь он точно знал, какого числа, в какую ночь и в какой час это произошло. А он даже не говорил с сыном, никогда не гладил его по голове и не подходил ближе чем на двадцать метров. Викки не разрешила ему тогда приехать к ней в больницу. «У него есть отец, и это не ты», — сказала она — как отрезала.

Ему всего-то и хотелось увидеть мальчика, поговорить с ним. Зачем, он и сам не знал. Но одна мысль об этом ребенке отзывалась в нем мучительной болью.

В семь вечера он открыл вторую бутылку и включил телевизор.

«Сегодня утром Эндрю Габор, пятидесятилетний бухгалтер из Мельбурна, был застрелен на глазах у своей пятнадцатилетней дочери возле женской частной школы Святой Терезы в Малверне. Возможно, убийство стало следствием разборок в среде наркодельцов».

Пошли кадры с зеленым «БМВ» у школы, с одетыми в черное мужчинами рядом с ним. Кэшин узнал Виллани, Биркертса, Финукейна.

«Двое вооруженных людей скрылись с места происшествия в автомобиле марки «форд-транзит», обнаруженном затем в Элвуде», — продолжал тем временем диктор.

На экране машину грузили на полицейский эвакуатор, чтобы отправить в центр судебной экспертизы.

«Полиция просит позвонить по горячей линии всех, кто видел двоих людей в темной одежде и бейсбольных кепках, находившихся в этой машине в районе места происшествия около половины восьмого утра.

По некоторым данным, полиция сегодня допросила племянника мистера Габора, Дэмиана Габора, организатора рейв-вечеринок и рок-концертов. В 2002 году мистер Габор обвинялся, но был признан невиновным в убийстве Энтони Меткафа, наркодельца, который впоследствии был найден убитым на свалке в Карнеги. На теле оказалось семь пулевых ранений», — продолжал диктор.

На мониторе за его спиной Кэшин увидел «Высоты», снятые с телевизионного вертолета, машины во дворе, суетившихся полицейских.

«У нас произошло еще одно преступление: семидесятишестилетний глава одного из наиболее уважаемых семейств города находится сейчас в критическом состоянии в отделении интенсивной терапии, куда он был доставлен после жестоких побоев, нанесенных ему в его собственном доме в пригороде Кромарти.

Чарльз Бургойн сегодня утром был обнаружен лежащим без сознания в гостиной своего особняка. В больницу короля Георга его доставил медицинский вертолет.

Мистер Бургойн, известный благотворитель, является сыном Ричарда Бургойна, одного из основателей компании "Бургойн и Кроми", известной своими легендарными двигателями. Чарльз Бургойн в 1976 году продал свою долю британским предпринимателям. Его старшие братья-близнецы погибли во время Второй мировой войны, причем одного из них казнили японцы.

По мнению следователей, мистер Бургойн, находившийся в доме один, мог стать жертвой грабителей. Из дома пропали некоторые ценные вещи», — продолжал читать диктор.

На фоне «Высот» появился Хопгуд, с растрепанными волосами.

«Всеми уважаемый беззащитный пожилой человек подвергся жестокому нападению. Мы бросим силы на то, чтобы найти виновных в этом злодеянии, и просим всех предоставить нам информацию, которая может помочь в расследовании», — сказал он.

«Из больницы короля Георга сегодня вечером сообщили, что мистер Бургойн находится в критическом состоянии», — продолжил диктор.

Кэшин потянулся за конвертом с деловыми бумагами, которые ему передала Сесиль Аддисон. «А мне-то что? — подумал он. — Я всего лишь начальник участка из четырех полицейских в Порт-Монро».

Проснулось старое, привычное любопытство. Он сидел, перебирал бумаги и тут услышал знакомое имя.

«Самая молодая партия Австралии сегодня выдвинула своим кандидатом на федеральных выборах юриста и борца за права аборигенов Бобби Уолша».

Кэшин посмотрел на экран.

«Новая партия, представляющая собой коалицию «зеленых», демократов и независимых, получила поддержку от сторонников лейбористов и либералов и будет выставлять своих кандидатов во всех избирательных округах».

Показали Бобби Уолша — красивого, смуглого, крючконосого, с чуть вьющимися темными волосами. Он сделал заявление:

«Для меня большая честь, что такие прекрасные, удивительные люди выбрали меня главой Объединенной партии Австралии. Сегодня особенный день. Теперь у Австралии есть настоящий политический выбор. Ушли в прошлое те времена, когда многие австралийцы справедливо сетовали на засилье мелких партий. Мы — не мелкая партия. Мы — не однодневка. Мы — достойные противники старых политических зубров из двух политических лагерей, которые столь долго заправляли политической жизнью нашей страны».

В начальной школе, в классе, где учился Кэшин, Бобби Уолш был самым способным учеником, но его все равно обзывали ниггером, черножопым и аборигеном.

Кэшин так и не сумел сосредоточиться на платежках Бургойна. Он сложил все обратно в папку, открыл еще одну банку пива и стал думать, чего бы поесть.

* * *

Холм терялся в утренней мгле, а землю точно накрыли волглым одеялом, которое глушило любой звук. Кэшин шагал к границе с Корриганами, вперед видно было от силы метров на тридцать, и собаки то выныривали из серенького тумана, то снова растворялись в нем, сами становясь похожими на темные пятна.

Знакомый лаз в заборе давным-давно порос травой. Мальчишкой он часто пробирался через него прямо к ручью. В детстве казалось, что это чуть ли не река, — вроде бы он был шире и глубже, а бурная его вода и пугала, и манила. Собаки отстали, пока он пробирался по густым зарослям и шлепал по лужам. Перейдя на другой берег, он свистнул их, они рванулись на его голос и полетели вверх по склону, к старому дому Корриганов.

«Вторжение в частные владения», — промелькнуло у него в голове.

Собаки уткнулись носами в землю, открывая новое для себя место, новые запахи, и от возбуждения начали вилять хвостами. Он обошел вокруг дома, заглянул в окна. На вид все было в порядке: двери, плинтусы, половицы, каминные доски, кафель. Заброшенный дом Томми Кэшина сильно пострадал от мародеров. А если бы кто-нибудь захотел вселиться сюда, ему почти не пришлось бы тратиться на ремонт.

По желтой траве они дошли до забора Дэна Миллейна и двинулись дальше. У ручья Кэшин заметил остатки забора, ржавую проволоку, раскиданные там и здесь столбы, уже серые от дождя, — видимо, здесь и проходила та граница, о которой ему говорил Дэн. Тянулась она метров на двести или чуть больше.

Ну и что, оно ему надо, заявлять свои права?

«Свое не отдавай», — сказал Дэн.

Да, оно ему надо.

Кэшин прошел вдоль ручья, по узкой петляющей тропке мимо тополей и кроличьих нор, потом повернул к себе. Когда они приблизились к дому, уже совсем рассвело, но упрямый туман исчезал в это время года лишь через час после восхода солнца. Кэшин все думал о Кендалл. Пережить изнасилование — каково это? Одного полицейского в Сиднее после службы схватили трое подонков и увезли в старый кинотеатр под открытым небом, приковали наручниками к колонне, раскроили ему джинсы ножом, которым режут ковры, и вырезали свастику на спине и ягодицах.

А потом изнасиловали.

Кэшину рассказал об этом полицейский по фамилии Джерард. Они сидели тогда вечером в машине и ели кебабы.

— Парень после этого сразу уволился и двинул в Дарвин, а там наложил на себя руки, — говорил Джерард, смуглый красавец брюнет с родинкой на щеке. — Этих скотов поймали, да. У одного из них было заметное кольцо, — знаешь, здоровая такая гайка, дешевая, — перелитое из свинцового грузила. Полицейский его зарисовал.

— Что получили?

— Высшую меру. Один утонул в реке. А другой убил третьего и покончил с собой. Картинка была не для слабонервных!

Джерард улыбнулся. Губа у него чуть вздернулась, обнажив десну, какую-то интимно-розовую.

Собаки раньше, чем Кэшин, заметили Ребба, сидевшего на старой садовой скамейке, и радостно кинулись к нему.

Ребб попыхивал толстой самокруткой, в которой было поровну бумаги и табака. Лицо его было чисто выбрито, а волосы влажно блестели.

Собаки крутились вокруг него кольцом. Ребба они обожали, как, впрочем, и большую часть человечества.

— Пора вам в стирку, — вместо приветствия произнес Ребб, запихнув самокрутку в угол рта и протянув собакам свои большие ладони. — Правильно говорю?

— Точно, — произнес Кэшин. — Рано встал?

— Да нет.

— Пойду ополоснусь, а потом соображу что-нибудь на завтрак.

— Ел уже, — ответил Ребб, сосредоточенно глядя на собак.

Накануне вечером он отвечал то же самое.

— Ага, яичницу, — сказал Кэшин. — Жаришь только себе, мог бы и о других позаботиться.

Он привел себя в порядок, поставил на стол тарелки, хлеб, масло, веджемайт, джем, разогрел кое-что. Ребб все возился с собаками. За столом он вел себя не как бродяга — локти не расставлял, жевал с закрытым ртом, еды на вилку брал по чуть-чуть.

— Вкусно, — похвалил он. — Спасибо.

— Бутерброд еще сделай.

Ребб не отказался: отрезал толстый ломоть хлеба, намазал его маслом, а сверху еще веджемайтом.

— Хочешь, живи здесь, — предложил Кэшин. — Денег с тебя брать не буду, а до коровника отсюда десять минут пешком.

Ребб только молча посмотрел на него своими черными глазами. Кэшин кивнул:

— Ну, договорились.

В полном молчании они доехали до Дэна Миллейна. Дэн услышал шум колес, подошел к своей калитке и за руку поздоровался с Реббом.

— На миллионы тут не рассчитывай, — с ходу начал он. — Если б не это чертово колено, сам бы все делал. За коровами ходил?

— Было дело.

Кэшин оставил их и поехал дальше, к матери. До нее было минут двадцать пути. Тонкие асфальтовые полосы, все в выбоинах, считались здесь дорогами, и, чтобы на них разъехаться, кому-то из водителей приходилось сбрасывать скорость и выруливать на обочину. При этом местные еще умудрялись вытягивать руки из окон и приветствовать друг друга. Он проехал мимо картофельных полей и молочных ферм, с которых его медленно провожали глазами без устали жевавшие коровы. От Бикон-Хилла местность понижалась, и торфяно-шоколадная вспаханная земля вся открывалась навстречу юго-западному ветру и бешеным зимним штормам с Южного океана. Чтобы защититься от них, первые поселенцы окружали свои дома кипарисами и живыми изгородями. Это помогало, но стихия брала свое: деревья, кусты, сараи, бочки, ветряки, сортиры, будки, курятники, даже старые машины — словом, все здесь как-то кособочилось.

Кэшин припарковался на подъездной дорожке, обогнул дом и через окно кухни увидел мать. Когда он открыл дверь, Сибил произнесла:

— А я все думаю, как же ты живешь в нашей развалюхе. Сколько уж лет прошло — вы, ребятишки, отец, я…

Она как раз ставила цветы в большой неуклюжий коричнево-красный глиняный горшок, похожий на огромный кубик.

— Ну и вазочка у тебя, — заметил Кэшин. — Случайно, не списанный контейнер для ядерных отходов?

Мать не удостоила его ответом. Из сарая показался отчим в белом защитном костюме, перчатках, маске, с бачком за спиной и принялся опрыскивать увитую розами беседку чем-то невыносимо противным.

— Неужели розам нравится эта химическая атака Гарри? — спросил Кэшин.

Сибил отступила, посмотрела, хорошо ли расставила цветы. Она была небольшого роста, подтянутая, с зачесанными назад густыми волосами. Сам Кэшин и его брат Майкл пошли породой в отца — Мика Кэшина.

— Как там с Чарльзом Бургойном? — спросила мать. — Делаешь что-нибудь?

— Что могу, делаю.

— Никогда таких людей не пойму. Коли уж залез, бери, что тебе нужно, и уходи. Зачем надо было старика избивать? Разве он мог защититься?

— А я знаю? — ответил Кэшин вопросом на вопрос. — Ты ведь хочешь спросить, кто это сделал, а не зачем.

Мать покачала головой.

— Вот какая новость, — продолжила она, глядя на цветы и пошевеливая пальцами. — Майкл купил жилье в Мельбурне. В Доклендсе, прямо на воде. Две спальни и полторы ванные.

— Чистюля наш Майкл, — сказал Кэшин. — Просто с ума сойти. На что нужна половина ванной?

— Налей чайку, — сказала мать. — Только что заварила.

Он разлил чай по глиняным кружкам, таким же кривым, как и все остальное. Мать покупала всю домашнюю утварь на соседних рынках: жуткие акварели, наборы для соли и перца в виде поганок, коврики, сшитые из отслуживших свое пластиковых мусорных корзин, шляпы из свалявшейся собачьей шерсти.

— Майкл все время в Мельбурне, так, говорит, надо, чтобы кто-нибудь за вещами смотрел, — сказала она.

— Вторые штаны купил, что ли? — заметил Кэшин.

Мать вздохнула:

— Так ты и не научился верить людям, Джозеф.

— Верю, когда есть основания. Зачем Гарри поливает розы этим дерьмом?

— Не ругайся. Помню, Майкл пришел в первый же день из школы и сказал нехорошее словечко. Ну, я пошла к Киллину — и уж ему от меня досталось! Никогда он мне не нравился, и правильно. Материнское чутье не обманешь.

— Давно мне надо было научиться. Сейчас бы уже купил полванной в Доклендсе. Я собираюсь отремонтировать дом.

— С ума сошел! Зачем?

— Чтобы жить. Все лучше, чем в развалюхе.

— Нехорошо там как-то, — театрально повела плечами мать. — Кто его строил? Чокнутый. Нечего там жить! Лучше продай.

— Мне нравится это место. Я и сад расчищу.

— Я-то думала, это временно. Пока не устроишься…

— Мам, жизнь вообще временная штука, — решил свернуть разговор Кэшин.

— Не увиливай. Как с университетом?

— Раньше мне надо было. Столько лет впустую!

— Так уж и впустую? — Она обошла стол кругом и ласково шлепнула его по обеим щекам. — Да я же тебе самого лучшего хочу. Ты ведь пока так невысоко метишь! Полиция, подумаешь! Застрянешь там чуть дольше, чем следует, и все — конец игры.

— И давно ты это выучила?

— Что?

— «Конец игры».

— Давно, ты тогда еще не родился. Почему бы тебе не пройти университетский курс? Был бы среди молодых и сам не старел.

— Я лучше руки на себя наложу.

Сибил прикрыла ему рот ладонью.

— Что за чушь! Совсем ума нет. В старики, что ли, уже записался?

— Мне пора. Надо побыть среди молодых. Арестовать кое-кого.

— Опять шутишь! Папашина копия — тот любую трагедию за пять минут в шутку превращал.

Они вышли. Гарри все опрыскивал беседку, рядом с ним стояла овчарка и, запрокинув голову, жадно вдыхала испарения.

— Собака одноразового пользования? — спросил Кэшин. — Спишешь на сопутствующие издержки?

У калитки мать произнесла:

— Жалко, что у тебя нет детей, Джозеф. Дети, они как-то… остепеняют…

От неожиданности Кэшин даже приостановился. Уж не ослышался ли он?

— Ты откуда знаешь, что у меня нет детей?

— Да уж знаю. — Она обняла его на прощание, а он наклонился и поцеловал ее в щеку, впервые за много лет. — Я тебе говорила, что всегда знала, что ты у меня умный?

— Умный, да. Ты с богатым не перепутала? В Мельбурне один из сыновей Берна попал в переплет.

— Этот, как его, Сэм, так?

— Да.

— А что случилось?

— Украли что-то из припаркованной машины. Он и еще двое.

— Сможешь как-нибудь помочь?

— Скорее всего, нет.

— Эти Дугью! Слава богу, я с ними никак не связана.

— Ты же сама Дугью. Берн — твой племянник, сын родного брата. Как же ты с ними не связана?

— Не связана, нет, дорогой. Никак не связана!

— Все, конец игры, — сказал Кэшин. — Пока, Сиб.

— Пока, мой хороший.

Гарри помахал ему рукой в перчатке, медленно, как будто полярник, который остался на льдине.

* * *

В холодный, очень мрачный день Кэшин ехал в Порт-Монро и вспоминал, как мать сидела в трейлере у складного столика с ярко-зеленой пластиковой крышкой, окантованной алюминиевой полосой. В одной руке она держала пластиковый же стакан с желтоватым вином, в другой — с ярко-розовыми, но уже облупившимися ногтями — дымился окурок сигареты с фильтром. Нос у нее облез от загара. Соленая морская вода разделила выгоревшие волосы на тяжелые пряди, сквозь которые просвечивала кожа. Она глотнула из стакана, и вино потекло по подбородку, потом по шее, намочило майку. Рука с сигаретой протянулась, чтобы вытереть грудь, и тут с окурка на майку упал горящий кончик и прожег ее. Она внимательно, казалось, долго-долго смотрела на дыру, точно на какой-нибудь диковинный цветок, а потом медленно наклонила стакан и вылила вино прямо на грудь. Ему в память врезались запах горелой ткани, опаленной кожи и вина, сразу заполнивший все пространство трейлера, и то, как ему стало противно и захотелось выйти в темную субтропическую ночь.

Через какое-то время после смерти отца — какое именно, он сейчас не мог вспомнить, — мать собрала два чемодана и они уехали с фермы в Кенмаре. Ему было двенадцать лет, а старший брат учился в университете. Когда они остановились на заправке, мать велела ему называть ее Сибил. Он растерялся: обычно матерей по именам не называют.

Три года они ездили туда-сюда, нигде не задерживаясь надолго. Вспоминая потом об этом времени, Кэшин думал, что тогда у матери, верно, водились деньги: они останавливались в гостиницах и мотелях, а несколько месяцев даже прожили в летнем домике у пляжа. Потом дела пошли хуже: она бралась за любую работу в пабах, придорожных кафе, всяких дешевых заведениях — и они начали снимать комнаты, чуть ли не углы в сараях, иной раз даже ночевали в снятых с колес трейлерах. Он не мог припомнить ее трезвой, а пьяной она вечно то рыдала, то смеялась без умолку. Бывало, она забывала купить поесть и несколько раз заявлялась уже далеко за полдень. Он помнил, как просыпался в темноте, лежал, слушал ночные звуки и изо всех сил старался не бояться.

Ну вот и поворот на Порт-Монро. Дождь все моросит и моросит.

Кэшин заступал на смену в полдень, еще было время попить кофейку. На заправке он купил газету и остановился, не доезжая до кафе «Дублин», где уже давно не был. В одно и то же место не следует ездить часто — сразу заприметят.

Узкий зал пустовал: лето прошло, и город погрузился в долгий зимний сон.

— Средний черный для нашей доблестной полиции, — произнес мужчина за прилавком. — Привет первому посетителю!

Его звали Леон Гедни. По профессии он был зубной техник, а родом из Аделаиды. Когда-то там, в парке, зарезали его молодого любовника. Может быть, это сделали сексуальные маньяки, которыми славилась Аделаида, а может быть, полицейские, которые считали, что, убивая голубых, маньяки оказывают услугу обществу.

— Зимой можно и закрываться, — бросил Кэшин. — Только лишние расходы на электричество.

— А делать-то что? — спросил Леон.

— Езжай в Нузу. Там полно богатых зубных техников на пенсии. Хоть погреешься.

— Погреюсь, как же. Прошу заметить: я не пенсионер. Я бывший зубной техник, бывший, а теперь вот нищий бармен, да еще и в повара пришлось переквалифицироваться. — Он принес кофе и спросил: — Миндальное пирожное?

— Не надо, спасибо. Слежу за весом.

Леон вернулся к себе, закурил.

— В определенном смысле ты неплохо выглядишь, — заметил он. — А мы, одинокие зрелые мужики, живем здесь словно на острове, кругом лишь старухи в сандалиях.

Кэшин не слушал. Он как раз читал о коррупции среди полицейских в отделе по борьбе с наркотиками. Ребята торговали тем, что сами же и конфисковывали, и даже поставляли сырье, из которого потом делали отраву.

— Ты слишком разборчив, Леон, — ответил он. — А у меня вот дел много, не до этого.

— Подумай все-таки, — предложил Леон. — У меня хорошие зубы.

Кэшин отправился на службу, разобрался с жалобой, которую некий разгневанный человек написал на дерево своего соседа, изучил отчет об изуродованной в парке скамейке. Приходила женщина с синяком под глазом и просила Кэшина разобраться с ее мужем. В пятнадцать минут третьего позвонили из начальной школы и рассказали, что чья-то мамаша увидела, будто кто-то прячется на заброшенной стройке через дорогу от школы.

Он припарковался на расстоянии от школы, прошел вдоль обочины и заглянул через забор. Ничего особенного: желтела высокая трава, беспорядочно валялись бетонные блоки, сквозь фундамент уже пробились кусты. Рядом стоял небольшой фургончик.

Кэшин вошел на стройку и приблизился к машине. Сквозь тонированные стекла ничего не было видно. Он побарабанил по крыше костяшками пальцев.

Ответа не последовало. Тогда он грохнул кулаком.

— Твою мать! — раздался мужской голос.

— Полиция.

В машине зашевелились. Он отступил и увидел, как с откинутого сиденья поднимается чья-то фигура. Потом водительское стекло слегка опустилось, показались глаза под темными бровями и пряди черных волос.

— Дайте человеку поспать!

— Ваша машина? — спросил Кэшин и предъявил полицейский значок.

— Я строитель.

— Да? А что же стройка не кипит?

— Как деньги появятся, так сразу и закипит.

— Вы местный?

— Из Кромарти.

— Выйдите, пожалуйста, из машины и предъявите документы.

— Слушайте, ну заехал поспать на стройку. Это что, преступление?

— Повторяю, выйдите из машины и предъявите документы.

Мужчина повернулся и потянулся за чем-то назад. Кэшин увидел, что кожа у него бледная, — тот был полураздет и шарил рукой, ища одежду.

Кэшин чуть отступил, сунул руку в куртку и на всякий случай высвободил пистолет.

Мужчина в машине неуклюже ворочался, натягивая брюки.

— Понимаете… — сказал он через полуоткрытое окно. — Тут, видите, частное дело. Перерыв на обед, знаете.

— Выходите и надевайте штаны! — потерял терпение Кэшин. — Сэр…

Дверь открылась. Показался худощавый молодой человек, на вид лет тридцати. Он накинул фланелевую рубашку поверх майки и вытянул ноги наружу. На красном носке зияла огромная дыра; он успел натянуть только одну штанину джинсов и теперь прыгал, стараясь попасть ногой в другую и застегивая молнию. На бедре у него рдел прыщ.

Он нырнул обратно в машину, нашарил бумажник, протянул Кэшину.

— Вот… Тут права, кредитка, все такое.

— Положите на крышу, — скомандовал Кэшин, — и станьте вон туда, к сараю.

— Да ладно, я простой каменщик.

Но он не стал сопротивляться. Кэшин взял бумажник, просмотрел все карточки. Аллан Джеймс Моррис, проживает в Кромарти. Он записал адрес.

— Телефон есть?

Моррис дал ему номер своего мобильника.

— А теперь помогите второму выбраться из машины и скажите, что мне тоже интересно знать, кто он такой, — распорядился Кэшин.

Моррис подошел к машине, открыл заднюю дверь и негромко что-то сказал. Вылезла девочка в джинсах и коротком розовом жакете в складках. Ей было от силы лет пятнадцать, волосы темные. Хорошенькая, но из тех, что быстро вянут. На припухших губах размазалась помада.

— Ваши документы.

Она послушно открыла сумочку, вынула карточку. Кэшин изучил ее.

— Не твоя, — швырнул он карточку на багажник. — А твоя где? Ничего, в полиции установим, вызовем маму и папу.

Она недовольно надулась, посмотрела на Морриса и вынула другую карточку, школьное удостоверение личности с фотографией: Стейси Энн Геттиган.

— Тебе четырнадцать лет, Стейси, — сказал Кэшин. — И уже в машине со взрослым мужчиной.

— Подумаешь, целовались, — надменно произнесла она и сложила руки на груди. — Что тут такого?

— А ты как думаешь, Аллан? — обратился к нему Кэшин. — Может, и правда ничего такого — затащить четырнадцатилетнюю девчонку в свою машину?

— Ну целовались, говорят же вам, — пробубнил Аллан.

— Ага. И для этого снимали штаны? Задницами вы, что ли, целовались? Ты женат, Аллан?

Моррис почесал в затылке. Он стоял на свету, и Кэшин видел, как в воздух взвилась целая туча перхоти. Девочка уставилась в землю и обкусывала накрашенный ноготь.

— Слушайте, — наконец заговорил Моррис, — ничего плохого я не делал, клянусь.

— Женат, Аллан?

— Ну, типа того.

— Типа того? Это так сейчас называется? В церкви венчался?

Моррис все время трусливо отводил глаза. Кэшин махнул девочке рукой, призывая идти за ним. За сараем он спросил ее:

— Может, напишешь на него жалобу, Стейси? Он тебя заставлял что-нибудь делать? Угрожал? Подумай.

Она закрыла глаза и помотала головой:

— Нет, не было ничего такого.

— Точно? Я ведь запишу все, о чем тебя спрашивал. Может, хочешь еще что-нибудь сказать? Женщина-констебль нужна?

— Нет-нет, — повторила она.

Кэшин вернулся, махнул рукой Моррису. Тому было явно не по себе, даже взгляд у него стал какой-то затравленный, точно у кролика. Они стояли среди высокой травы, а в лужах между бетонных блоков отражались белые облака.

— Она тебе кто? — спросил Кэшин.

— Родственница какая-то. Точно не знаю.

— Ну и?…

— Лезет ко мне все время, даже на работу приходит. Ничего я не сделал. Сегодня вообще первый раз… да не было ничего, клянусь!

— А она не внучка Дика Геттигана?

Моррис запустил обе руки в волосы и яростно зачесался, как будто его донимали вши.

— Друг, да они уделают меня, — вдруг заныл он. — Слышь, друг…

— Не езди сюда больше с девочками развлекаться, Аллан, — перебил его Кэшин. — И вообще не светись здесь. За твоей машиной теперь будет установлено наблюдение. И никакой ты не строитель, так ведь?

— Я каменщик…

— Ты приехал сюда работать на стройке. Работать на стройке, я говорю, а не обжиматься с четырнадцатилетней девчонкой. В школе я скажу, что им не о чем волноваться, ты просто заехал отлить. Ясно?

— Ясно, сэр. Спасибо вам большое.

Кэшин пошел к машине и оглянулся по дороге. Девочка стояла и смотрела на него. Она поняла, что им ничего не будет, что он никому ничего не расскажет, и улыбнулась открыто, призывно, не по возрасту мудро.

* * *

Из дверей участка появился Карл Векслер, поигрывая мышцами, точно культурист. Он уже год как закончил академию, и закончил совсем неплохо, став третьим на курсе, но был городским и все время досадовал, что его занесло в эту глухомань, где нет никакого стоящего дела. Кэшин опустил стекло.

— Из Кромарти звонили, босс, — сказал Векслер. — Хопгуд вас искал.

Кэшин вошел в участок и набрал номер.

— Твой приятель инспектор Виллани передает тебе привет, — сказал Хопгуд. — Как так вышло, что у нас в полиции заправляют итальяшки?

— Естественный отбор, — ответил Кэшин. — Выживает стильнейший.

— Так, ну со мной он уже своими откровениями макаронника поделился, а тебя просил позвонить.

Кэшин тут же связался с Виллани через городской коммутатор.

— Как жизнь вдалеке от дел? — послышался в трубке бодрый голос. — У меня опыт есть, знаю, знаю, — просто прекрасно. Я слышал, серферы это время называют «съездить за триппером».

— Слабаки, — ответил Кэшин. — Ну, что там у тебя?

— Слушай, Джо, я про Бургойна этого ничего не слышал, но газеты меня просветили. А потом комиссар Уикен вчера сказал, что у бургойновской приемной дочери большие связи. Она старший партнер в «Ротакер Джулиан», у юристов лейбористской партии.

— Ну и при чем тут убойный отдел?

— Да чего только не выяснится. Мне сегодня этот наш англичанин, комиссар Уикен, начал рассказывать, как вести себя на людях. Насчет одежды кое-что советовал: какой костюм с какой рубашкой лучше надевать и какие ко всему этому пойдут туфли. Мне понравилось так, что просто слов нет.

— Ну, так что?

— Возьмись-ка за это дело.

— Тебе непременно нужен хромой инвалид из Порт-Монро? Вон у тебя есть этот умник Аллен — поручи ему.

— Джо, у нас тут совсем кранты. Джантц, Кемпбелл и Магуайр уволились в течение одного месяца. Ди Пьеро тоже решил уйти, Тозер лечит нервишки, у твоего приятеля Аллена жена сбежала с мясником с рынка королевы Виктории и детей с собой забрала. Он теперь утешается какой-то мистической чушью — типа надо жить настоящим моментом. Я его не то что убийство расследовать — к буддистам бы не послал.

Они помолчали.

— И потом, — продолжил Виллани, — когда сюда понаедут газетчики, эти ребята из наркомафии снова начнут мочить друг друга. Вроде как наша большая начальница вытряхнула все старье, взрастила новых, чистых, и тут на тебе — все сначала. Ну я и нашел людей, готовых возиться с этой безнадегой: какая именно сволочь убила другую сволочь, за смерть которой мы еще спасибо скажем всем городом, всем штатом, всей страной, а может, и всем миром.

— По-моему, ты переволновался, — сказал Кэшин. — А насчет Бургойна — что там накопали твои гении при осмотре места?

— Да ни черта. Сигнализацию он отключил. Следов взлома нет, отпечатков нет, оружия нет, образцов с неизвестным ДНК нет. Даже не знаю, пропало ли что-то, кроме часов. В кабинете и спальне взломали закрытые ящики.

— А с ним что?

— Вроде покушение на убийство. Выживет — останется «овощем».

— Ты задумывался, почему именно овощем? Не фруктом, скажем, или корнеплодом?

— «Философствовать будете в пабе, джентльмены». Так говорил Синго, еще до Рэя Сэрриса.

— Ну и что же мне делать? — спросил Кэшин.

— Из-за хреновых «Ротакер Джулиан» тут нужен старший офицер. Чтобы никаких обломов. Я здесь человек новый, Джо, и чую, откуда ветер дует. Закончится все это какой-нибудь заварухой похуже, чем в «Хладнокровном убийстве», я тебе точно говорю. Это пока еще цветочки.

— С Кромарти как быть?

— Хрен с ним. Это тебе комиссар говорит.

— А если я откажусь?

— Слушай, сынок, ты пока еще состоишь в убойном отделе. Ты просто на отдыхе. Обязанности помнишь?

— Кое-что помню.

— Вот и хорошо. Значит, договорились.

— Ну ты и жопа!

— Приходи ко мне и повтори это старшему офицеру. Значит, так: в первую очередь поговоришь с миссис Бургойн, приемной дочерью. Ее попросили приехать посмотреть, как там и что, где-то через час она будет. Парни из Кромарти ей откроют.

— Ее допрашивали?

— Так, пока не серьезно. Нам нужно, чтобы ты был там с ней. Узнай, что было в ящиках, может, она заметит, что еще что-нибудь пропало, увидит что-то необычное, подаст какую-нибудь идею.

— И для этого нужен старший офицер? Найди какую-нибудь мелюзгу из дорожной полиции, пусть выполняет все твои указания.

— Извини, извини, извини. Какие мы, оказывается, чувствительные!

— А еще кто в семье есть?

— Близких нет. Был приемный сын, брат Эрики. Как она говорит, очень давно утонул на Тасмании.

— «Как она говорит»?!

— Проверим, хорошо? Найдем какую-нибудь мелюзгу из дорожной полиции, он и проверит. Дай ему подробные указания.

— Ладно, не учи.

* * *

Кэшин поднялся к дому Бургойна по крутой дороге, уходившей вверх от шоссе, миновал ворота, аллею из тополей и припарковался там же, где и в прошлый раз. Гравий был испещрен многочисленными следами шин.

Он ждал, слушал радио и вспоминал, как они с матерью вечно переезжали, как он знакомился с разными детьми, некоторые из них были совсем дикие, даже в школу не ходили, болтались целыми днями по пляжу, обгорали на солнце до черноты, так что с них ошметками слезала кожа. Вспомнился мальчишка, который учил его серфингу где-то в Новом Южном Уэльсе, кажется в Баллине. Звали его Гэвин. Он тогда одолжил Кэшину свою продырявленную доску.

— Тут акула раскусила одного парня пополам, — пояснил Гэвин. — Так что ему доска больше не нужна, а ты бери пока, учись.

Когда они уезжали, Гэвин отдал ему доску насовсем. Где сейчас этот Гэвин? И где доска? Кэшину она так нравилась, он ее залатывал, заклеивал эту дыру как мог.

«Скучно мне здесь, дорогой. Поехали».

Мать всегда так говорила перед тем, как они снимались с места и двигались дальше на север.

Кэшин вышел из автомобиля, потянулся как следует, прошелся по кругу. Машина уже приближалась.

Черный «сааб» проехал по аллее и остановился рядом с патрульной машиной. Из него выбрался водитель — крупный, коротко стриженный тип в джинсах и кожаной куртке нараспашку.

— Привет, — поздоровался он. — Джон Джейкобс, частное охранное агентство «Ортон». Раньше служил в ГСН. Удостоверение предъявите.

ГСН, группа специального назначения, считалась подразделением высшего, едва ли не божественного порядка. Попасть туда было всяко почетней, чем вылететь из полиции за трусость или буйную психопатию.

Кэшин посмотрел на свою машину:

— Машина моя. По-вашему, я опасный преступник, который взял да и угнал патрульный автомобиль?

— Кто вас знает, — ответил Джейкобс. — Ничему не верить — стандартная полицейская практика.

— Вот именно, — подтвердил Кэшин. — И это мне полагается спрашивать документы. Так что предъявите удостоверение.

— Заставляете даму ждать, — заметил Джейкобс. — Что, посветить? Помощь точно не нужна?

— Сейчас чем занимаетесь?

— Да вот, охраняю мисс Бургойн. А вы что подумали?

Кэшин вернул ему карточку. Джейкобс обошел свою машину сзади и открыл пассажирскую дверь. Вышла высокая стройная блондинка, и ветер тут же разметал ее длинные волосы. Она подняла руку и пригладила их. Кэшин предположил, что ей чуть за сорок.

— Мисс Бургойн?

— Да, — ответила сероглазая красавица.

— Детектив Кэшин. Полагаю, инспектор Виллани с вами уже говорил.

— Да.

— Не возражаете, если мы походим по дому? Только без мистера Джейкобса, вы не против?

— Не знаю, чего и ждать, — сказала она.

— Это всегда трудно, — согласился Кэшин. — Знаете, мы пройдемся по дому, и все. Глядите в оба — и скажите мне, если что-нибудь заметите.

— Спасибо. Ну что ж, зайдем через боковую дверь.

Она двинулась в сторону веранды. С восточной стороны к дому примыкала большая, усыпанная гравием площадка, окаймленная с боков валунами, а в конце — подстриженной живой изгородью. Эрика открыла стеклянную дверь, и они оказались в комнате, выложенной каменной плиткой, где вокруг низких столиков стояли плетеные стулья. Солнце не грело, но в комнате было тепло.

— Скорее бы уж все это кончилось, — сказала Эрика.

— Конечно. Мистер Бургойн хранил деньги дома?

— Понятия не имею. С чего бы?

— Так бывает. Эта дверь куда ведет?

— В коридор.

Они прошли в широкий коридор.

— Здесь спальни и гостиная, — пояснила она и открыла дверь.

Кэшин вошел следом за ней и включил верхний свет. В большой комнате с зашторенными окнами на каждой стене висело по большому рисунку тушью в черной рамке; все они явно принадлежали одной и той же руке. Сильными вертикальными линиями на них были изображены уличные сценки. Ни один рисунок не был подписан.

Широкую кровать закрывал белый плед, поверх которого лежали большие подушки.

— Здесь и красть-то нечего, — заметила Эрика.

Дальше шли две почти одинаковые комнаты, потом ванная и еще одна гостиная, поменьше.

Они вошли в большой холл, высокий, в два этажа, освещаемый естественным светом. Почти все пространство в нем занимала огромная лестница.

— Дальше две столовые — большая и малая, — объяснила Эрика.

— А наверху что?

— Еще спальни.

Кэшин заглянул в столовые. Там все вроде бы было в порядке. У двери в большую гостиную Эрика приостановилась и повернулась к нему.

— Сначала я, — сказал он.

В комнате слабо пахло лавандой и чем-то еще. Свет из окна падал на ковер, перед которым висела порезанная ножом картина. Пятно крови на полу закрывал кусок черного полиэтилена.

Кэшин прошел к большому резному шкафу кедрового дерева, который стоял у левой стены, и открыл дверцы. На полках теснились бутылки виски, бренди, водки, легкого коктейля «Пиммз», чинзано, шерри, всяческих ликеров, бокалы, стаканы для виски и мартини.

В небольшом холодильнике обнаружились содовая, тоник и минеральная вода, но не оказалось ни единой бутылки пива.

— А что у него было в столе, вы знаете?

У стены стоял небольшой стол на тонких ножках, со столешницей, обтянутой кожей.

Эрика пожала плечами.

Кэшин отпер левый ящик. Блокноты, конверты, две перьевые ручки, две бутылки чернил. Кэшин вынул верхний блокнот, раскрыл, поднес к свету. Ничего. В другом ящике хранились серебряный нож для бумаги, степлер, коробка скрепок, дырокол, кнопки.

— И почему не забрали технику? — сказала она. Кэшин взглянул на шведский музыкальный центр.

Когда-то это была самая дорогая модель, последний крик моды.

— Уж очень здоровый, — ответил он. — Телевизор здесь был?

— Он в другой гостиной. Отчим не слишком любил его смотреть.

Рядом с музыкальным центром на полках лежали десятки компакт-дисков с записями оркестровой музыки и оперных арий. Кэшин вытянул один диск, вставил в чейнджер, нажал кнопку.

Это была Мария Каллас.

Акустика комнаты оказалась превосходной. Он закрыл глаза.

— Это обязательно? — спросила Эрика.

— Простите, — сказал Кэшин и выключил звук. Голос певицы, казалось, спрятался в самые дальние углы комнаты.

Из комнаты они вышли в другой коридор.

— В кабинет, — объяснила она.

Он зашел в просторное помещение, на трех стенах которого висели фотографии в темных рамках и несколько рисунков, а четвертую целиком занимал стеллаж с книгами. Столешницу светлого дерева поддерживали квадратные темные ножки, сужавшиеся книзу. Стул был того же современного стиля, из кожи и хромированного металла. Другой, на вид более комфортабельный, стоял у самого окна.

Все двенадцать ящиков массивных высоких кабинетных шкафов были взломаны. Их оставили в том виде, в каком нашли утром.

— Как думаете, что здесь могло лежать? — спросил Кэшин.

— Не знаю.

Кэшин выдвинул один ящик: письма, бумаги. Он прошелся по кабинету, осмотрел фотографии. Они были развешаны в хронологическом порядке и охватывали лет семьдесят — восемьдесят — семейные фото, портреты, юноши в военной форме, свадьбы, вечеринки, пикники, пляжи, двое мужчин в костюмах на фоне группы людей в спецодежде, какая-то женщина в шляпке, снимающая покрывало с памятной таблички.

— Где здесь ваш отчим? — спросил он.

Эрика показала поочередно фотографии веселого маленького мальчика, юноши в школьном костюме, в форме для крикета, среди футбольной команды, молодого человека с худым лицом, облаченного в смокинг, мужчины средних лет, пожимавшего руку другому, постарше. Чарльз Бургойн старел медленно и красиво, не теряя ни одного тщательно причесанного волоса.

— Вот тут еще лошади, — показала она на другие фото. — Они, по-моему, были ему дороже людей.

Целая стена была отведена фотографии лошадей и людей с лошадьми. Десятки снимков фотофинишей — глянцевые, матовые, по большей части черно-белые. Чарльз Бургойн то сидел верхом, то правил поводьями, то подхлестывал, то целовал лошадиную морду.

— Ваша мать жива? — поинтересовался Кэшин.

— Нет. Умерла, когда я была еще совсем молодой. Кэшин посмотрел, что стояло на книжных полках: романы, книги по истории, биографии, множество книг о Японии и Китае, об их искусстве и культуре. Выше были книги о Второй мировой войне, о войне с Японией, об австралийцах — японских военнопленных.

Три полки занимали книги и справочники по керамике.

Они пошли дальше.

— Это его спальня, — произнесла Эрика Бургойн. — Я сюда никогда не заходила и сейчас тоже не собираюсь.

Кэшин попал в белую комнату: кровать, стол, простая ночная лампа, небольшая прикроватная тумбочка с четырьмя выдвинутыми ящиками — все было одного цвета. Два нижних ящика явно взломали. Из спальни открывалась дверь в гардеробную. Он увидел одежду Бургойна: пиджаки, костюмы, рубашки на плечиках, носки и белье на полках, туфли на подставке. Все было дорогое, но уже не новое.

Тут же стоял красный лакированный шкаф. Он открыл его и сразу же почувствовал свежий запах хвои. Шелковые вещи висели на вешалках, а свернутые в трубочку салфетки лежали на отдельной полке.

Он подумал, не пригласить ли сюда Эрику.

Нет, не стоит.

За гардеробной находилась ванная с синевато-серыми стенами и полом, деревянная ванна, стянутая обручами наподобие бочки, туалет, душ — две дырчатые пластины из нержавеющей стали: одна, на которую нужно было вставать, и другая, через которую лилась вода. Здесь обнаружились несколько кусков желтоватого мыла, разовые лезвия, шампунь. Он открыл дверцы простого деревянного шкафчика: три стопки полотенец, шесть штук больших, банных, упаковки мыла, пачки лезвий, туалетная бумага, салфетки.

Кэшин вернулся к Эрике. Вместе они прошли еще в одну спальню, которая могла бы сделать честь хорошему отелю. Там даже было нечто вроде гостиной с камином и двумя креслами. В старомодной ванной не оказалось ничего неожиданного. Переход заканчивался небольшой прачечной с новомодной стиральной машиной и сушилкой.

Рядом находилась кладовка, где хранились постельное белье, скатерти, салфетки, белые полотенца, стиральные порошки.

Они вернулись назад тем же путем.

— Есть еще одна гостиная — та, где телевизор, — сказала Эрика.

Четыре кожаных стула у камина, телевизор на полке слева, еще один шведский музыкальный центр справа. «Для этого дома даже уютно», — подумал Кэшин.

— Ладно, — сказал он, — тут все ясно. Наверху, пожалуй, нечего делать, там ничего не трогали, я думаю.

Она посмотрела на него как-то неуверенно.

— А я бы поднялась, — сказала она. — Пойдемте?

— Ну конечно.

Они прошли в центральный холл и поднялись на один пролет широкой мраморной лестницы, затем на Другой. Все это время он старался не показать, как ему больно. Сверху от лестницы в обе стороны тянулась галерея, куда выходило шесть дверей темного дерева, все они были закрыты. Кэшин и Эрика стояли на небольшом персидском ковре, который был озарен падавшим сверху лучом света.

— Я хочу забрать какие-нибудь вещи из комнаты матери, если, конечно, там что-то еще есть, — сказала Эрика. — Раньше у меня просто духу не хватало.

— И сколько же вы ждали?

— Лет тридцать.

— Я буду здесь. Если что… — сказал Кэшин.

— Не надо, спасибо.

Эрика подошла ко второй двери слева. Он заметил, как она, поколебавшись, открыла ее, протянула руку к латунному выключателю и вошла внутрь.

Кэшин открыл ближайшую дверь и включил свет. Это оказалась спальня с большой двуспальной кроватью, застланной белым покрывалом, с двумя платяными шкафами, туалетным столиком и письменным столом, придвинутым вплотную к зашторенному окну. Он прошел по бледно-розовому клетчатому паласу и раздвинул портьеры. Перед ним открылась конюшня из красного кирпича, почти голые верхушки деревьев, которые трепал ветер, а дальше — невысокий холм, окрашенный в бурые осенние тона.

Он вернулся на галерею, подошел к балюстраде, взглянул вниз. Внезапно у него закружилась голова и его потянуло туда, через перила.

— Все, — раздался у него за спиной голос Эрики.

— Нашли, что хотели?

— Нет, ничего, совсем ничего. Да и глупо было думать, будто что-то осталось.

Они вернулись на террасу и сели у стеклянного столика.

— Вы заметили что-нибудь особенное? — спросил Кэшин.

— Нет. Простите, кажется, от меня вам будет мало толку. Я в этом доме нечастый гость.

— Как же так?

Она бросила на него быстрый взгляд:

— Вот так, детектив.

— На ночь все запирали, сигнализацию включали?

— Не знаю. Я уже очень давно не ночевала здесь.

Необходимо было спрашивать дальше.

— А ваш брат, мисс Бургойн…

— Умер.

— Утонул, мне говорили.

— Да, на Тасмании, в девяносто третьем году.

— Пошел поплавать?

Эрика шевельнулась в кресле, скрестила ноги в вельветовых брюках, покачала носком черного лакированного ботика:

— Видимо. Все вещи остались на берегу, а тела так и не нашли.

— Все верно. Итак, во вторник утром вы были здесь.

— Да, была.

— Часто навещаете отчима?

Она потерла ладони:

— Часто? Да нет…

— Не ладите?

Эрика опустила лицо и враз как будто постарела, увяла:

— Мы не очень близки. У нас так принято… Меня так воспитали…

— А зачем вы приезжали?

— Чарльз хотел поговорить со мной.

— Можно подробнее?

— Это уже слишком. Для чего вам?

— Мисс Бургойн, — ответил Кэшин, — я не знаю, что нам еще понадобится. Но если хотите, я так и запишу, что вы отказались отвечать на вопрос. Никаких проблем.

Она грустно повела плечами:

— Хотел поговорить о своих делах.

Кэшин подождал, пока не стало ясно, что больше она не скажет.

— Ладно, пошли дальше. Кто наследники?

Она удивленно подняла глаза:

— Я не знаю. А вы?

— Тоже. О завещании речи никогда не было?

Она усмехнулась:

— Мой отчим не тот человек, который стал бы об этом говорить. Я думаю, он и о смерти никогда всерьез не думал. Это, знаете ли, для низшей расы.

— Допустим, он знал своего убийцу…

— Что значит «допустим»?

— Есть такая версия. Кто мог хотеть его смерти?

— Насколько я знаю, его здесь очень уважали. Но я ведь живу не здесь… уехала давно, еще девчонкой. С тех пор приезжаю только в гости.

Она посмотрела куда-то вдаль. Кэшин тоже взглянул в ту сторону, на посыпанный гравием двор. В «Высотах» ничто не поднимало дух: живая изгородь, полянки, гравий — все было в разных оттенках серого и зеленого. Только сейчас он заметил, что нигде нет ни одного цветка.

— Он все клумбы порушил, — произнесла Эрика, точно угадала его мысли. — А так было красиво…

— И последнее. Вы не знаете, что в жизни вашего отчима или, может быть, в вашей жизни могло стать поводом для случившегося?

— Что, например?

— Что-то, что необходимо знать следствию для раскрытия убийства.

— И что это значит?

— А это значит, что ни в жизни вашего отчима, ни в жизнях его близких больше не остается приватных уголков.

Она выпрямилась и окинула его бесстрастным взглядом:

— Вы хотите сказать, что подозреваете меня?

— Мы подозреваем всех, у кого мог быть мотив.

— А если это кто-то посторонний? — спросила она. — Какой-то незнакомец, который пробрался в дом и напал на него?

Ему захотелось, чтобы в его ответе отозвался ее саркастический тон.

— Вполне возможно. Но, поскольку следов взлома не обнаружено, мы вынуждены рассматривать другие версии.

— Что ж. — Она посмотрела на тонкие серебряные часы. — Мне, кажется, пора. Вы местный полицейский?

— Останусь здесь столько, сколько потребуется.

Это было правдой. Почти во всем, что говорят люди, присутствует некая доля правды.

— Можно узнать, почему вы приехали с телохранителем? — спросил Кэшин.

— Это связано с работой. Так, мера предосторожности. — Эрика поднялась со своего места.

Кэшин тоже встал:

— Вам угрожали?

Эрика протянула ему руку:

— Я же сказала — работа. Это конфиденциально. Всего хорошего.

Они попрощались. Бывший сотрудник ГСН вышел во двор, чтобы взглянуть, как отъезжает патрульная машина. Кэшин в зеркало увидел, как Джейкобс насмешливо помахал ему вслед, сделал пальцами букву «V» и изобразил на лице улыбку крутого парня.

Кэшин сильно газанул и резко рванул с места. Гравий полетел Джейкобсу в лицо, и было видно, что он еле успел закрыться рукой.

* * *

Кэшин проехал по дороге, огибавшей Открытый пляж, свернул на перекресток с шоссе, пересек весь Порт-Монро и остановился выпить кофе прямо над Лукан-Рокс. Внизу было человек шесть серфингистов — кто-то бесстрашно катался на высоких волнах прибоя, кто-то опасливо стоял на берегу.

До чего же здорово — сидеть в теплой машине и смотреть, как ветер срывает пену с волн, видеть вырастающую из воды прозрачную зеленую стену, черную фигурку, скользящую по этому расплавленному стеклу, ее стремительный взлет в воздух и затем падение.

Вспомнилось, как он ложился животом на прокушенную акулой доску Гэвина и плавал в теплой морской воде, гребя руками, точно веслами. Сейчас-то вода была совсем ледяная. Тогда, мальчишкой, он не вылезал из воды до тех пор, пока яички не сводило от холода, — жили они с матерью в хибаре неподалеку от Открытого пляжа, а такая же хибара Дугью стояла за соседней дюной. Строили эти лачуги из всего, что подворачивалось под руку, — гнутых железных листов, пластиковых плит, подтибренных здесь и там досок обшивки. В городе его детства были две мясные лавки, два молочных бара, кафе, где продавали рыбу с жареной картошкой, магазин скобяных товаров, небольшой универсам, одна аптека и один врач. Местные богачи, по большей части овцеводы, строили загородные дома на Косе, между рекой и морем. Народ попроще, из глубины материка, селился в хибарах над Открытым пляжем, в районе Южного порта или на улицах позади парковки трейлеров.

Кэшин вспомнил, как однажды отец остановил свой «фэлкон» на деревянном мосту и посмотрел вниз, на яхты, пришвартованные к обоим берегам.

— Это место превращается в чертову Ривьеру, — сказал он.

— Что такое Ривьера? — спросил Джо.

— Там Монако, — сказал Майкл. Мик Кэшин посмотрел на сына.

— Откуда знаешь? — поинтересовался он.

— Читал, — ответил Майкл. — Там у них еще круто рулят.

— Круто рулят? — переспросил отец. — Ты про княжескую семью, что ли? Про князя Ренье?

— Будет тебе, Мик, — вмешалась мать. — Это называется ралли, Майкл. Авторалли.

Каждый год на пляже прибавлялось городских ребят. Их можно было узнать сразу — по стрижкам, одежде и еще по тому, что старшие девчонки и мальчишки носили на шее цепочки и в открытую курили.

Вспомнилось, как однажды зимой, в воскресенье, они подъехали к своей хибаре и не увидели рядом знакомой забегаловки «Лачуга Макка». Только кучи потревоженного песка указывали, что здесь стоял низкий побеленный кособокий домик.

Он походил по участку, раздумывая, куда этот домик мог деться. В землю уже были вбиты колышки для разметки, а в их следующий приезд на цементном фундаменте возвышался наполовину построенный дом.

Это было последнее лето, проведенное в хибаре на Косе, — вскоре отец умер. Потом, спустя много лет, Кэшин спросил у матери, что она сделала с их жилищем.

— Да продала, — ответила она. — Денег-то совсем не было.

А теперь даже очень состоятельный человек не мог замахнуться на участок где-нибудь на Косе, и над Открытым пляжем жалкие домишки больше не портили пейзаж. На бросовых дюнах солидно выстроился ряд домов с деревянными верандами и пластиковыми окнами. Каждый стоил тысяч шестьсот, не меньше.

В залив входило рыбацкое судно.

Кэшин узнал его. Это было судно друга Берна, у того еще был непутевый брат, браконьер, охотник за моллюсками. Теперь из Порт-Монро выходили всего-навсего шесть судов, и добычей их были лангусты да несколько ящиков рыбы, но, за исключением казеиновой фабрики, это был единственный промысел во всем городе. Единственный, если не считать шесть ресторанов, пять кафе, три магазина одежды, две антикварные лавки, один книжный магазин, четыре массажных салона, одного ароматерапевта, трех парикмахеров, с десяток дешевых гостиниц, лабиринт и музей кукол.

Кэшин допил кофе и поехал на работу длинной дорогой через Муттонберд-Рокс, по безлюдным улицам, на которых стояли такие же безлюдные летние дома. Он объехал кругом квартал, в котором располагались различные конторы, два супермаркета, три агентства недвижимости, приемные трех врачей, две юридические фирмы, газетный киоск, магазин спортивных товаров и гостиница «Шеннон» на углу улиц Лиффи и Лукас.

В конце девяностых годов один местный наркоделец и одновременно крупнейший застройщик купил заколоченное досками и основательно загаженное птицами здание «Шеннон». До сих пор в городке вспоминали о разборке, которая случилась в здешнем баре в шестьдесят девятом году, когда раненых было столько, что пришлось вызывать две «скорых» из Кромарти. Новый владелец вложил в ремонт «Шеннон» больше двух миллионов долларов. Строители разбогатели так, что смогли нанять учеников, обзавелись новомодной техникой, а некоторые даже порадовали жен новыми кухнями немецкого производства, с гранитными столешницами.

Из «Ориона», единственного в Порт-Монро кабака, который пока еще не дождался своего застройщика, выходили двое мужчин в круглых шапочках. В первую же неделю работы Кэшина трое англичан, пеших туристов, выпивали здесь во время ланча и с чего-то полезли на местную шпану. Один англичанин мгновенно получил как следует, свалился на пол, и ему еще надавали ботинками. Двое других, хилые на вид ребята из Лидса, отошли в угол и там пинали местных и головами, и ногами, пока не подоспели Кэшин с помощником.

С тротуара на Кэшина внимательно поглядывал крупный мужчина. В жизни Ронни Барретта случалось всякое — и вооруженное ограбление, и вождение в пьяном виде, и езда без прав. Сейчас он получал пособие по безработице и подрабатывал тем, что разрезал на лом старые машины где-то в Кромарти. Его бывшая жена подала на него в суд, когда он распространил свои таланты взломщика на замок их некогда общего дома.

Кэшин припарковался недалеко от участка, посидел некоторое время, глядя на верхушки сосен, которые раскачивал ветер. Подступала зима. А летом здесь не протолкнешься от избалованных городских детей, их блондинистых мамаш и обрюзглых папаш в спортивных туфлях. Вдоль улиц рядами стоят «тойоты-крузер», «мерсы» и «БМВ». Мужчины толпятся во всех кафе, выстраиваются в очереди в магазинах, без умолку отрывисто говорят что-то в свои мобильники, гримасничают.

А теперь май, не сезон, вода ледяная, ветер пробирает до костей — и вылезают все кому не лень: безработные, люди, которые перебиваются случайными заработками, нетрудоспособные, пьяницы, наркоманы, дряхлые пенсионеры, инвалиды. Город походил на пепелище, где Уничтожен весь декор и виден лишь остов: голые камни, темные сточные колодцы, пустые бутылки из-под пива и кузова машин.

Ронни Барретт — символ зимнего Порта. Хоть рекламный плакат с ним делай: «Знакомьтесь! Вот он я — настоящий Порт-Монро!»

Кэшин зашел, перебросился парой слов с Кендалл. Оставалось еще несколько часов до конца дежурства. Он написал рапорт о визите в «Высоты», отослал его Виллани, распечатал еще две копии и подшил их в папку.

Потом он позвонил в убойный отдел и переговорил с Трейси Уоллес, старшим аналитиком.

— Что, снова в дела впрягся? — спросила она. — Говорят, у вас там яйца можно отморозить.

Кэшин видел в окно, как под холодным ветром заледенел и совсем свернулся государственный флаг.

— Фигня, — ответил он. — Так говорят только кисейные барышни. Что там слышно о Бургойне?

— Ничего нового. Слушай, если уж ты вернулся, заходи в гости. У нас полно молодого укропа.

— Потерпи. Перерастет еще, будет старый.

* * *

Дежурство шло своим чередом.

Но закончилось и оно, и Кэшин поехал домой по проселочным дорогам. Только что подоенные коровы, ненадолго освободившиеся от своего колыхающегося бремени, смотрели ему вслед темными блестящими глазами.

Дейва Ребба что-то не было видно.

Он вывел собак на прогулку, приготовил на скорую руку ужин, включил телевизор и все время чувствовал, как боль становится сильнее. Пока он стоял или ходил, еще можно было терпеть. Очень долго после больницы ему помогали только лошадиные дозы петидина. Отвыкнуть от него, спасителя, оказалось чертовски трудно. Но он все же перешел на аспирин и алкоголь, хотя они действовали куда слабее.

Кэшин поднялся, налил себе внушительную порцию виски и проглотил разом три таблетки аспирина. Каллас, Бергонци и Гобби не подводили его никогда. Он подошел к самому дорогому предмету в своем жилище — стереомузыкальному центру ценой в двести долларов — и поставил компакт-диск. По просторной комнате поплыли звуки «Тоски» Пуччини.

В оперу и чтение его влюбил Рэймонд Сэррис, чокнутый, очень жестокий маленький человечек. Прежде Кэшину казалось, что эстеты только делают вид, будто сходят с ума по этой тягомотине, где толстые дядьки и тетки поют что-то невнятное, да еще на иностранном языке. Книги — это было совсем другое дело, но чтение отнимало много времени, а его едва хватало на другие занятия. До встречи с Викки дни Кэшина были заполнены разнообразными делами, да и потом, оставшись один, он старался пораньше уйти и вернуться домой как можно позже, перекусывал на краешке стола, сидел в машине, болтался по улицам. Если выпадало свободное время, он тут же ложился спать, или же какой-нибудь напарник, такой же простой полицейский, вытаскивал его куда-нибудь на бега, на футбол, на рыбалку или просто к себе в гости, и они сидели, жевали поджаренное на углях мясо, попивали пиво и болтали о работе.

А потом появился Рэй Сэррис.

После этого знакомства и дневные, и ночные часы Кэшина заполнили книги и телевизор. По ночам, когда его пробовали отучить от болеутоляющего, ему все равно удавалось чуть-чуть соснуть, когда отпускали боли в спине, пояснице и бедрах. Он проваливался в тяжелый сон без сновидений, забываясь на короткое время. Потом боль начинала потихоньку его будить — она зудела, как тихий, но назойливый комар, или настойчиво пробивалась сквозь сон подобно детскому плачу. Он шевелился, беспокойно ворочался в полусне, стараясь улечься так, чтобы было хоть чуточку легче. Это никогда ему не удавалось, и в конце концов, когда болело уже все тело, от шеи до колен, он, взмокнув от бесполезных усилий, укладывался на спину, включал свет, выпрямлялся насколько мог, пробовал читать. Все привыкли — это случалось почти каждую ночь.

Как-то раз медсестра по имени Винченция Льюис принесла ему CD-плеер, два маленьких динамика и диски, штук двадцать — тридцать. «Отцовские, ему больше не нужны», — пояснила она. Он поставил все это богатство на прикроватную тумбочку и долго не прикасался к нему, но как-то на рассвете, когда все тело привычно ныло, включил свет, вытащил какой-то диск, даже не взглянув на обложку, вставил в плеер, надел наушники и выключил лампу.

Это оказался Юсси Бьёрлинг.

Кэшин тогда этого не знал. Он слушал сначала несколько секунд, потом минуту, другую. Когда за кремовой шторой занялся рассвет, пришла медсестра, дежурившая в то утро, и подняла штору.

— Спокойнее выглядите сегодня, — заметила она. — Лучше спали?

Как теперь называет себя Рэй Сэррис? Много месяцев они записывали разговоры всех его знакомых. Рэй так никому и не позвонил.

Кэшин с трудом встал и плеснул себе виски. Еще немного, и его свалит сон.

* * *

Они шли вдоль западной стены дома по высокой траве, перед ними прыгали собаки, зависали в тумане, как будто хотели разглядеть зайца.

— Ты мальчишкой где жил? — спросил Кэшин.

— Да везде, — ответил Ребб.

— Ну а родился в каком месте?

— Не помню. Маленький совсем был.

— Да, верно. В школу ходил?

— Зачем?

— Все знают, зачем ходят в школу.

— Чего я там забыл? Читать-писать умею.

Кэшин глянул на Ребба. Тот не оборачивался, смотрел только вперед.

— Поговорить любишь, да? Ты, похоже, словоохотливый.

— Просто обожаю. А чего ты ходишь так, будто сломать что боишься?

Кэшин не ответил.

— Что, не со всяким разговариваешь? Почему так все здесь запустил?

Собаки исчезли в густой траве. Кэшин шел по узкой тропинке и выстригал впереди себя зелень садовыми ножницами. Они подошли к развалинам.

— Здесь начал строиться брат моего прадеда, а потом взял и взорвал часть дома. Он все хотел порушить, да на него свалилась крыша.

Ребб спокойно кивнул, как будто он слышал о таком по нескольку раз на дню. Затем огляделся.

— Так что ты хочешь делать?

— Для начала привести в порядок сад. А потом, может, начну ремонт.

Ребб поднял с земли кусок ржавого металла.

— Ремонт? Да это все равно что построить… как его… Шартрский собор. Может, твои внуки его и закончат.

— Ты знаешь, что такое соборы?

— Нет, — ответил Ребб и заглянул в проем, где когда-то было окно.

— Может, потихоньку начнем делать, — осторожно предложил Кэшин, начиная смотреть на это дело глазами Ребба.

— Да проще все порушить и выстроить заново.

— Не хочу.

— Здорово получится, удобно.

— Знаешь, соборы ведь строились не для удобства.

Ребб подошел к стене, остановился, ткнул куда-то носком ботинка и нагнулся рассмотреть, что это.

— Так то вера, — сказал он. — Тогда парни и не думали, что у них есть выбор.

Кэшин шел за ним. Пробираться через заросли им было нелегко, Ребб то и дело спотыкался и наступал на что-нибудь. Он первым заметил площадку, выложенную красными и черными восьмиугольниками.

— Красота, — одобрил он. — Фотографии есть?

— Говорят, есть в одной книге в библиотеке Кромарти.

— Точно есть?

— Я отксерю.

— Рулетка нужна. Да не маленькая, подлиннее. — Ребб сделал жест рукой, как будто что-то наматывает.

— Куплю.

— И миллиметровка. Может, чертежик изобразим.

Они пошли обратно. Стало чуть светлее, по небу плыли бледно-голубые облака, собаки бежали, не отрывая носов от земли, точно миноискатели.

— До тебя здесь жили? — спросил Ребб.

— Снимал один недолго. Овец разводил.

— С садом придется повозиться, — сказал Ребб. — А потом уж займемся главным. — Он вытащил сигаретную бумагу, не останавливаясь, свернул самокрутку, отвернулся от ветра, закурил и так и пошел — спиной вперед. — Сколько собираешься провозиться?

— А строители соборов, думаешь, считали?

— Католик?

— Нет, — ответил Кэшин. — А ты?

— И я нет.

Собаки почтительно подошли, словно ожидая от своего повелителя Кэшина приказаний, советов, команд.

— Знавал я одного священника, который угодил в тюрьму за приставания к девочкам, — сказал Ребб. — Так он говорил, что религия — это психическая болезнь, вроде шизофрении.

— Где же вы познакомились?

Ребб хмыкнул:

— Забыл уже. Когда мотаешься с места на место, встречаешь много священников, погоревших из-за девочек.

Они дошли до дому.

— Найдешь там что-нибудь поесть, — сказал Кэшин. — А я поехал в город.

Ребб ответил через плечо:

— Собак оставь. Я их с собой к Миллейну возьму, во дворе поболтаются. Он собак любит, так что разрешил.

— Вы подружитесь. Наверное, у Дэна получше, чем в полицейском участке.

Кэшин ехал в Порт-Монро по дорогам, усыпанным трупиками сбитых водителями птиц, лис, зайцев, кошек, крыс, даже молодого кенгуру, вытянувшего короткие передние ноги, проезжал усеянные выбоинами перекрестки, на которых открывались всем ветрам один-два покрытых черепицей дома и дорожные знаки, указывавшие на следующие, такие же богом забытые перекрестки.

В кафе Леон соорудил и завернул ему сэндвич из бекона, салата и авокадо.

— Что, следим за весом, да? — спросил он. — Вот думаю табличку повесить: «Поставщик провизии полицейского участка Порт-Монро».

— Что еще за провизия?

— Ну, еда всякая, пища.

— А пишется как?

— «Про-ви-зи-я».

— Да иди ты.

Кэшин позавтракал на Открытом пляже, припарковался возле клуба спасателей, посмотрел, как два серфингиста штурмуют волны прибоя, взлетают вверх, словно диковинные люди-птицы на фоне бледного неба. Отхлебнул кофе. Торопиться было некуда. Пока расследовали дело Бургойна, Кендалл исполняла обязанности начальника участка. Карлу Векслеру это не нравилось, но зато сам он мог лягать заместителя, которого прислали из Кромарти, совсем зеленого юнца.

Так, Бургойн…

Брата его казнили японцы. Как можно интересоваться японской культурой, если твоего брата казнили японцы? Что это была за казнь — отсекли голову? Японский солдат вынул меч и одним ударом блеснувшей стали перерубили шею, так, что ли?

Потом, это чертово «Хладнокровное убийство». Каким образом Виллани пришел на ум Трумен Капоте? Он вряд ли даже кино видел — Виллани в кино не ходил. Да и книги вряд ли читал. «Как я до встречи с Рэем Сэррисом», — подумал Кэшин. Нет у него свободного времени на книжки.

До встречи с Рэем Сэррисом…

До встречи с Рэем Сэррисом Кэшин тоже понятия не имел о «Хладнокровном убийстве». Эту книгу ему принесла Винченция. Она изучала литературу на вечернем отделении. Он прочел этот роман запоем. Потом она дала ему «Песнь палача» Нормана Мейлера, книгу примерно о том же времени. Он попросил ее купить еще что-нибудь Мейлера и стал владельцем подержанного экземпляра «Мертвых, умирающих и проклятых».

— Все сплошь о смерти, — заметил он. — Наверное, я могу и о чем-то другом почитать.

— А ты все-таки попробуй, — ответила она. — Это не просто о смерти, а о бессмысленной смерти.

Шейна Дейба не должно было там быть. Ни при каком раскладе. Восторженный паренек, от одной мысли, что работает в убойном отделе, был готов делать все подряд, переться в любую даль, вкалывать чуть ли не двадцать три часа в сутки, да и потом вставать рано.

Думать о Шейне не имело смысла. Все равно ни к чему не придешь — ведь полицейских как только не убивали. Его запросто мог кокнуть и наркоман, и алкаш, до одури налакавшийся «Джека Дэниэлса». Такая работа.

Зазвонил мобильник.

— Джозеф? — раздался материнский голос.

— Да.

— Майкл позвонил. Я что-то волнуюсь.

— В чем дело?

— Говорил как-то…

— Как?

— Не как обычно.

— Откуда звонил?

— Из Мельбурна.

— Из своих полутора ванных?

— Не знаю я. Да и какая разница? — раздраженно бросила она.

— Так как он говорил?

— Подавленно. Никогда раньше не слышала.

— Подумаешь, подавленно. С кем не бывает. Жизнь — это ведь качели. То вверх, то вниз, и, только если повезет, чуть-чуть спокойно посидишь.

— Ерунду городишь, Джозеф. Я-то его знаю. Позвони ему, поговори.

— Ну и что я скажу? Привет, мать просила тебе позвонить? Мы не разговариваем. Мы вообще никогда не разговариваем.

В трубке стало тихо. Серфингист как раз взмыл в воздух и завис над своей доской. Миг — и человек с доской исчез за волной, как будто провалился в щель.

— Джо…

— Да.

— Я вам мама, а не мать. Я привела вас в этот мир. Сделаешь это для меня? Позвонишь?

— Давай номер.

— Не отключайся, я сейчас найду. Ручка есть?

Он записал номер в книжку, попрощался. Серфингист появился опять. «Попозже Майклу позвоню, — сказал себе Кэшин. — Выпить надо, а то и не сообразишь, что сказать. Ладно, поговорим, надо все же выяснить, какого хрена ему было нужно».

На главной улице Кэшин купил продукты: молоко, лук, морковь, полтыквы, четыре апельсина и связку бананов. Он сложил пакеты в машину, подошел к газетному киоску. Покупателей не было, только Сесиль Аддисон перелистывала какой-то журнал. Завидев Кэшина, она взяла со стенда другой.

— Ну как дела? — спросила она. — Что так долго?

— Следствие продолжается, — ответил Кэшин и взял «Вестник Кромарти». На первой полосе бросался в глаза заголовок:

КУРОРТ СОЗДАСТ 200 НОВЫХ РАБОЧИХ МЕСТ

— Нашли кого застройщиком назвать, — произнесла Сесиль. — Не человек — гиена. Вот Гитлер, тот застройщик был, да. И Европу хотел освоить, и Англию, и весь мир.

Кэшин давно усвоил, что, когда Сесиль заводилась, оставалось одно — помалкивать. Даже отвечать на вопросы было необязательно.

— Сто лет в устье не была, — продолжала Сесиль. — Мой отец, бывало, вырезал для нас бамбуковые палочки. Мы тогда были-то — от горшка два вершка. Там маленькая коса такая, ну, совсем небольшая, отлично можно этими палочками рисовать. Да что я говорю — ты сам туда сходи. Оставь свой «додж» в лагере «Товарищей» и минут двадцать пройдись пешком по дюнам — вот красота-то! Как будто целый день. Здорово, здорово, говорю тебе. — Она приостановилась, чтобы перевести дух. — Как думаешь, почему этот шакал Файф подкупает умеренных?

— Что-то я вас не совсем понял, миссис Аддисон.

Сесиль ткнула пальцем в газету:

— Вот, хоть плачь. Социалисты поговаривают, не разрешить ли Адриану Файфу строительство в устье Каменного ручья. Гостиница, площадка для гольфа, дома, бордель, казино — что душа пожелает. И вдобавок ко всему сегодня утром я узнаю, что моя фирма — моя фирма — работает на этого урода! Чего удивляться, что люди считают нас гиенами или того хуже.

— А зачем ему юристы?

— Как зачем? Юристы всем нужны. Ему нужно купить лагерь «Товарищей» у Чарльза Бургойна. В смысле, сейчас это, похоже, имение Чарльза. Но эта сволочь молчит о том, что без подъезда к устью Каменного ручья покупать там участок бессмысленно. А подъезд возможен только со стороны заповедника или через лагерь.

— Лагерь принадлежит Бургойну?

— Его отец сдал место в аренду «Товарищам» на сорок лет за символическую плату. Это давно было, с пожара там все забросили. Да и сами «Товарищи» — уже история.

Мобильник Кэшина зазвонил. Он вышел на улицу. Это был Виллани.

— Джо, по Бургойну. Вчера в Сиднее два парня пытались толкнуть «Брейтлинг».

* * *

Кэшин присел за столик уличного кафе и спросил:

— Когда узнал?

— Пять минут назад, — ответил Виллани. — Вроде где-то у обменника. Даже скорее у ломбарда. Менеджер все правильно сделал — послал на улицу своего напарника, тот записал номер машины и сообщил его. И этот номер целые сутки провалялся на столе у какого-то недоумка.

— Ну?

— Старая «тойота», двухместная. Владелец — Мартин Фрейзер Геттиган, Кромарти, Холт-стрит, четырнадцать.

— Господи, опять Геттиган! — вырвалось у Кэшина.

— Что?

— Да их здесь целый клан. Одни Геттиганы кругом.

— Мы о каких Геттиганах говорим? О коренных?

— Некоторые коренные, некоторые — нет.

— Как итальянцы. Ты без лишнего шума разузнай-ка об этой «тойоте». Не доверяю я этим дуболомам из Кромарти. Придурки там одни и бандиты.

Кэшин вспомнил о стройплощадке, о небольшом фургончике.

— Попробую.

— Держись на расстоянии, понятно?

— Ты кого учишь? Сам не знаю?

— Долго не тяни. Несколько минут, и все, — сказал Виллани.

— Сколько надо, — ответил Кэшин.

Он позвонил в участок, попросил Кендалл.

— Слушай, я тут писал рапорт на некоего Аллана Джеймса Морриса по жалобе из начальной школы. Там указан его мобильник, подскажи.

Моррис долго не брал трубку. «Штаны, что ли, опять надевает на какой-нибудь стройке?» — мелькнуло у Кэшина в голове. Наконец послышалось:

— Да.

— Аллан?

— Да.

— Детектив Кэшин из Порт-Монро. Помнишь такого?

— Да-а…

— Помоги мне, а?

— Чё надо?

— Знаешь Мартина Фрейзера Геттигана, Холт-стрит, четырнадцать?

— Ну?

— Сынок, мне некогда. Знаешь такого?

— Знаю, да.

— Он сейчас в городе?

— Фиг его знает. Я его нечасто вижу.

— Аллан, сделай для меня одно дело.

— Слышь, друг, я тебе не полицейский…

— Аллан, ты про внучку не забыл еще?

— Ну, чего? — спросил Моррис.

Было слышно, что он говорил со стройки: стучал пневматический молоток, грохотала кувалда, перекрикивались рабочие.

— Кто ездит на «тойоте» Мартина?

— А я знаю?

— Так узнай. Даю пять минут.

Кэшин доехал до гаража Каллахана у развилки на Кенмар, заправился. Из ангара вышел Дерри Каллахан в надвинутой до бровей кепке, небритый. Они с Кэшином вместе ходили в начальную школу.

— Делать, что ли, больше не хрен, кроме как по дорогам болтаться? — сказал он вместо приветствия и провел пальцем под носом, размазав темное масляное пятно. — Как там с делом Бургойна?

— Расследуем.

— Расследуете, значит? А черноту проверяли? Комендантский час надо установить во всем этом чертовом Даунте, вот что я тебе скажу. Колючей проволокой окружить для начала. И проверять, кто куда уходит и приходит.

— Масштабно мыслишь, — сказал Кэшин. — Черкни-ка премьер-министру письмецо. Хотя нет, ошибок много наделаешь. Лучше позвони.

Брови Дерри поползли вверх.

— Можно позвонить? Правда, что ли?

Мобильник зазвонил, когда Кэшин расплачивался с сестрой Дерри, толстухой Робин, с глазами-щелочками и вечной ухмылкой на лице. Он не ответил, взял сдачу, вышел на холодную улицу, постоял на ветру у машины, посмотрел, как клонится трава, нажал кнопку мобильника.

— Здесь он, — ответил Аллан Моррис. — Работает у отца.

— А машина?

— С ней фигня какая-то.

— Что?

— Говорит, одолжил ее Барри Култеру, а его отпрыск на ней куда-то свалил. Так что ему сейчас не до веселья, к гадалке не ходи.

Острая боль пронзила левую ногу, поднялась вверх, ударила в бедро. Он давно знал, что надо делать, и перенес вес на правую ногу.

— Как зовут отпрыска?

— Донни.

— Значит, Донни Култер?

— Ну а как еще?

— И куда свалил?

— В Сидней. Он звонил. Уехал с одним парнем, Люком Эриксеном. Тот водитель. Они вроде кузены или типа того. Донни, он умом-то не блещет.

— А они что, наделали дел?

— Черные? У нас тут? Вы что, с луны свалились?

— Да или нет?

— Не знаю.

— Мы ни о чем не говорили, ясно? — решил заканчивать разговор Кэшин.

— Нет, сейчас пойду всем раззвоню.

Кэшин позвонил в участок Кромарти, попросил Хопгуда, продиктовал ему имена.

— Донни Култер. Люк Эриксен, — повторил тот. — Ладно, поговорю с советником по делам аборигенов и тогда перезвоню тебе.

Кэшин отъехал от заправки, остановился на обочине, подумал, не закурить ли и как сделать так, чтобы Викки разрешила ему видеться с мальчиком. Она что, и правда думала, что ребенок не от него? Любой разговор на эту тему она сразу же обрывала. «У него есть отец, и это не ты», — больше от нее ничего нельзя было добиться. Последняя их ночь случилась, когда она уже встречалась с Доном, своим будущим мужем. Встречалась, спала с ним, в стиральной машине лежали мужские вещи, у задней двери стояла пара грязных ботинок. Тщательно вскопанные грядки под овощи, этикетки от пакетиков с семенами, укрепленные тут же, на палочках, — на Викки это было совсем не похоже.

Надо быть совсем уж слепым, чтобы не понять, кто отец. Мальчик получился копией Кэшина.

Зазвонил мобильник.

— Обычная черная шваль из Даунта, — без предисловий начал Хопгуд. — Так, мелочь пузатая. Подозреваются в кое-каких кражах. А раз подозреваются — значит крали. Люк постарше, строит из себя задиру. Донни — тормоз, таскается везде вместе с ним. Люк — племянник Бобби Уолша.

— Сколько им лет?

— Донни — семнадцать, Люку — девятнадцать. Мне сказали, они вроде братья. Папаша Люка трахает все, что шевелится. Для аборигена вполне нормально. А в чем дело?

— Похоже, один из них пробовал продать часы Бургойна в Сиднее.

Хопгуд помолчал, а потом присвистнул:

— Я так и знал!

— Новый Южный получил указание следить за «тойотой», зарегистрированной на Мартина Геттигана, Холт-стрит, четырнадцать. Мальчишки ездят на ней.

— Ну-ну. Может, надо смотаться навестить Мартина? — сказал Хопгуд.

— Глупость несусветная, — ответил Кэшин.

— Это ты мне говоришь?

— Не говорю, а так, намекаю.

— Да пошел ты со своими намеками знаешь куда!

— Узнаю — сообщу.

— Ну, спасибо! — ответил Хопгуд. — М-да, замечательная у нас служба.

Кэшин позвонил Виллани.

— О господи! — откликнулся тот. — Застрял ты там, что ли? У меня новость. Машину видели в Гулберне, в ней три человека. Похоже, твои мальчики едут домой.

— Три?

— Может, подвозят кого-то.

— Ты знаешь, что Люк Эриксен — племянник Бобби Уолша?

— Знаю, и что?

— Просто так, к сведению. Будешь их перехватывать?

— Мне тут гонки с преследованиями не нужны, — ответил Виллани. — Они ведь как дважды два собьют какую-нибудь семью в фургончике, в живых останется только собака. Вот тогда уж точно на меня все повесят.

— Ну и как быть?

— Мы за ними будем всю дорогу следить, если только у меня получится заставить этих сельских козлов серьезно отнестись к режиму тревоги, а не искать всю смену, кому бы задрать юбку.

— Если они вернутся сюда, это будет забота Хопгуда, — сказал Кэшин.

— Нет, — ответил Виллани, — не Хопгуда, а твоя. Хорош уже симулировать. Надо постараться, чтобы у нас не получилось дурацкой операции вроде тех, что показывают по телевизору. Усек?

— Усек, — ответил Кэшин. — Что бы это ни значило.

— Не спрашивай. Я ведь из Шеппартона.

****

Хопгуд позвонил в три часа дня.

Кэшин был в Порт-Монро, смотрел, как на заднем дворе в мусорной куче копались чайки, — собаки их не беспокоили.

— Эти идиоты из Даунта едут сюда, — сообщил Хопгуд. — Смотри, перекуров не устраивай, они будут где-нибудь к полуночи. — Он приостановился и договорил: — Я так понимаю, ты же теперь босс.

— Теоретически да, — ответил Кэшин. — Ладно, я буду через час.

Он зашел домой, покормил собак. Им не нравились такие крутые перемены в жизни: обычно сначала они гуляли, а потом ели. Ребба нигде не было видно. Кэшин черкнул ему записку насчет собак и отправился в Кромарти.

Хопгуд находился у себя, в небольшом, но аккуратном кабинете, где на полках рядами стояли папки и все документы — входящие и исходящие — были разложены в полном порядке. Он сидел без пиджака, в белой рубашке с рукавами, застегнутыми на запонки.

— Садись, — пригласил он.

Кэшин сел.

— Ну и как же ты будешь разбираться с этим делом? — нарочито скучным голосом поинтересовался Хопгуд.

— Буду слушать, что мне советуют.

— Ё-мое, ты же босс, ты и советуй.

У Кэшина зазвонил мобильник. Он вышел в коридор.

— Племянник Бобби Уолша, — заговорил Виллани. — Я тебя понял. Будем действовать по инструкции. К тебе тут едет один кадр, Пол Дав, сержант уголовной полиции. Перевелся из федералов, строит из себя бог знает кого, никто с ним работать не хотел, но парень сообразительный, поэтому я его взял. Он учится еще, из кожи вон лезет, молодец.

«Из кожи вон лезет»… Так говорил Синго. Оба они были детьми Синго и, сами того не замечая, вставляли его словечки в свою речь.

— Он что, возьмет дело в свои руки? — спросил Кэшин.

— Нет-нет, ты.

— Да?

— Что «да»?

— Ладно, проехали.

— Он из коренных. Это комиссар хочет, чтобы он тут поработал.

— Я уже запутался во всем этом. Просто черная ночь.

— Не прикидывайся наивным дурачком, я что, не знаю тебя? — ответил Виллани. — Ты мне рассказал о Бобби Уолше, да еще представил жуткий рапорт из Кромарти. Две смерти в камерах, прочие подозрительные штучки.

— Ну и?

— Ну и… Когда ребятишки доберутся сюда, они уже порядком устанут. Пусть едут по домам, отсыпаются. А когда придут в себя, часа через два или около того, ты тут как тут. Без шума и пыли. Тихо-мирно.

Виллани отключился. Кэшин вернулся в кабинет Хопгуда.

— Виллани звонил, — сказал он. — Предлагает брать парней на дому.

— Где?

— На дому. Вытащить прямо из постели.

— О господи! — воскликнул Хопгуд и взволнованно запустил руки в волосы. — Послушай меня, пока не поздно. Ты не можешь просто пойти ночью в этот чертов Даунт и арестовать человека. Там же аборигены. Знаешь, чем все закончится? На нас полезет вся улица, весь этот городишко, сотни этих черных харь. — Хопгуд поднялся, подошел к окну, сунул руки в карманы. — Передай своему черномазому другу: пусть подтвердит, что будет отвечать за весь ход операции. И он, и ты.

— Что посоветуешь? — спросил Кэшин.

— Перехватить этих козлов на въезде в город. Ни риска, ни проблем.

Кэшин опять вышел из кабинета и набрал Виллани.

— Тут есть мнение, что соваться с этим в Даунт можно только на армейском вездеходе — натуральный, в общем, «Черный ястреб». Хопгуд считает, что проще перехватить их на въезде. Я бы к нему прислушался.

Виллани грустно вздохнул:

— Уверен?

— Кто его знает? Когда я был мальчишкой, Даунт был совсем другим.

— Джо, комиссар меня замочит.

Кэшину сейчас больше всего хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда.

— Ты не преувеличиваешь? — спросил он. — Всего-навсего три пацана в пикапе. Что здесь сложного?

— А кто по телевизору будет объяснять, что случилось с родственником Бобби Уолша?

— Не я, — ответил Кэшин. — Я спрячусь в шкафу, и пусть этот твой Дав отдувается.

— Да пошел ты, — беззлобно сказал Виллани. — Это я так, любя. Ладно, давайте.

Кэшин передал беседу Хопгуду.

— Разумно, — ответил тот, по-прежнему глядя в окно. — Ну наконец-то.

— Они присылают нам одного. Комиссар хочет, чтобы здесь поработал офицер из аборигенов.

— Как будто своих мало, — сказал Хопгуд. — На кой нам еще одна черная морда?

— Посидеть можно? — спросил Кэшин.

Хопгуд улыбнулся, обнажив передние зубы со щербинкой посредине.

— Что, мы уже устали? Шел бы на пенсию, старая ты рухлядь. Поехал бы куда-нибудь, погрелся.

Кэшин усилием воли заставил мускулы лица не дрогнуть, посмотрел в окно, помолчал, посчитал про себя. Ничего, придет еще день, час, минута. Наступит еще миг.

* * *

Царил обычный беспорядок: сдвинутые столы, разбросанные папки, немытые кружки на сушилке. Кто-то задвинул в угол сумку с семью клюшками для гольфа, собранными из разных комплектов.

Кэшин как раз доедал кусок пирога, дешевой мясной размазни, когда дверь открылась и Хопгуд пропустил вперед Дава.

— Наблюдатель прибыл, — объявил он и исчез.

Даву оказалось чуть за тридцать. Это был высокий худощавый мужчина с коротко стриженными, точно у наемного убийцы, светло-каштановыми волосами, в круглых очках без оправы. Он положил свой кейс на стол, и новые знакомые пожали друг другу руки.

— Начальство хочет, чтобы при аресте племянника Бобби Уолша присутствовал коренной, вот меня и прислали, — произнес Дав сипло, как будто его ударили по адамову яблоку.

— Яснее не скажешь, — откликнулся Кэшин.

Дав немного посмотрел на Кэшина, огляделся.

— Слышал о вас. Где мне расположиться?

— Где хотите. Ели?

— Да, перекусил по дороге. — Дав скинул черное пальто, под которым обнаружился черный же кожаный пиджак. — Отдохнуть надо, пожалуй, — сказал он, открывая кейс.

Кэшин не имел ничего против. Он завернул остатки пирога в бумагу, сунул их в мусорную корзину и вернулся к «Ностромо» Джозефа Конрада. Он и сам не понимал, для чего стремился прочесть все его книги. Может быть, потому, что Винченция рассказывала об этом Конраде, поляке по происхождению, который выучился писать по-английски. Кэшин подумал, что как раз такая книга ему и нужна, — и писатель, и читатель оказывались как бы на чужой территории.

Зазвонил его мобильник. Это опять была мать.

— Майкл еще раз позвонил, — сказала она.

— Сиб, мы тут запарились немножко. Будет время — позвоню, ладно?

— Мне как-то неспокойно, Джо. Ты же знаешь, я без повода никогда…

Кэшин хотел было подтвердить, что да, прекрасно знает, но она продолжила:

— Позвони прямо сейчас, Джо. Минутное ведь дело! Позвони быстренько, и все.

— Ладно-ладно, позвоню. Честное слово.

— Вот и молодчина! Спасибо тебе, Джозеф!

Позвонить Майклу… Майкл навестил его в больнице, один раз. Он так и простоял у окна, разговаривая оттуда, ответил на три телефонных звонка и сам кому-то позвонил. Уходя, он бросил: «Опасная у тебя работенка вообще-то». И улыбнулся противной улыбочкой начальника, как бы намекая: «Ближе все равно не подойду. Может, когда-нибудь придется с тобой расстаться».

Хопгуд просунул голову в дверь:

— Звонил Кобхем, с заправки «Бритиш петролеум». В машине трое.

Заправка была в ста сорока километрах от участка.

Кэшин вышел пройтись, купил сигарет, снова поддавшись искушению. Вечер выдался холодный, капли дождя косо летели под западным ветром, последние листья как будто заигрывали с обрывками газет в свете уличных фонарей. Он закурил и зашагал мимо построенных из базальта домов, миновал мрачное здание суда, где молодые люди частенько обретали не желавших их знать отцов, завернул за угол, начал подниматься вверх по склону, мимо темных магазинов к бывшему зданию Банка Содружества, где теперь разместились лавка, торговавшая цветами и сувенирами, и туристическое агентство.

Здесь, на холмах Кромарти, в девятнадцатом веке выросли каменные и кирпичные дома первых местных богатеев — торговцев зерном и шерстью, оптовиков, владельцев мельницы, пивоварен, литейных мастерских, заводика, где делали джутовые мешки, ледников, завода по разливу минеральной воды, крупных землевладельцев, докторов и юристов.

В детстве каждая поездка в город становилась для Кэшина событием. Выезжали они в субботу утром в «кингсвуде», отец всегда с порезами от бритвы, зачесанными назад черными блестящими волосами, а мать — в особенном платье, которое она надевала только в город. Кэшину вспомнилось, как она гладила отца по затылку рукой с ярко-розовым маникюром.

Он снова завернул за угол, у паба «Регент», из-за желтых окон которого раздавался шум, словно там не переставая бились волны. Когда с магазинами и покупками бывало покончено, Мик Кэшин и его брат Лен заглядывали в «Регент», перед тем как возвращаться домой. Он высаживал Сибил с мальчишками на берегу, а сам отправлялся в паб. В маленьком ларьке они покупали чипсы, шли на длинный пирс и глазели на лодки и рыбаков. Потом возвращались по той самой улице, по которой он шагал сейчас. Кэшин вспоминал, что Майкл всегда держался особняком, плелся позади, не пропускал ни одной витрины. Машину было нечего искать — она всегда стояла где-нибудь возле паба. Они садились и ждали Мика Кэшина. Майкл брал с собой учебники, делал домашнее задание, чаще всего математику. Мать читала вслух загадки из книжки — Джо их просто обожал, помнил наизусть все до единой. Майкл был выше этого.

Мик Кэшин и дядя Лен переходили дорогу, смеялись, обнимали друг друга за плечи. Лена тоже уже не было — его убил приступ астмы.

Кэшин почувствовал, как в лицо ему дует ветер и волосы пахнут солью. В нем проснулся тот давний мальчишка. Он завернул за угол и вернулся к себе, в затхлое помещение участка, где за конторкой сидели двое немолодых уже людей, а дежурный полицейский со страдальческим видом чесал в затылке. Кто-то в камере то ли грустно пел, то ли стонал.

В участке были Хопгуд и четверо в гражданском. Один — худощавый, лысоватый — жевал гамбургер и заедал его ломтиками жареной картошки, макая их в томатный соус. Дав стоял у кипятильника и наливал кипяток в пластиковый стакан.

— Привет, турист, — произнес Хопгуд. — Тут один у Хоскинсона сообщил, что они проехали. У нас с вами, стало быть, минут пятьдесят.

Без лишних слов Хопгуд подошел к белой доске, испещренной следами пометок с тысяч прошедших здесь брифингов, и набросал схему дороги.

— Скорее всего, эти кадры поедут к Донни или к Люку, — начал он. — Разницы нет, они живут по соседству. Едут они по Сток-ярд-роуд. Там как раз стоит наша машина. У них поломка, так что заодно они и сообщат мне, когда парни проедут. Когда они свернут на Андерсен-роуд, вот сюда, на второй светофор, то поедут или направо, или прямо, потом по Кардиган-стрит, и свернут направо. — Ручка Хопгуда прочертила путь дальше, до Кромарти. — Там всегда полно машин. Возьмем их вот здесь, где одна полоса. — Он ткнул в перекресток. — Лэмбинг-стрит и Сток-ярд-роуд. — Дальше по дороге он поставил крестик. — Вот. Автомастерская Голдинга. Престон и Ка-Ди, встаете здесь, развернувшись в сторону города. Вы будете третьей группой. Я вам подскажу, когда выдвигаться, будете ехать впереди пикапа. Когда подъедете к светофору на Лэмбинг, там будет гореть красный, пока мы всё не закончим. Понятно?

Все закивали, а тот, что ел гамбургер, громко рыгнул.

— Дальше, когда машина потащится за вами, — продолжил Хопгуд, — вы, ребятки, сидите тихо как пришитые. Ждете, ясно вам? Ллойд, Стегги и я, то есть первая группа, пристроимся в «крузере» им в хвост и быстренько выскочим. — Хопгуд приостановился и почесал под носом. — Да, вот еще что… Ллойд, Стегги и все остальные. У меня тут есть указание, что теперь с этими дебилами ничего — ничего, понятно — не должно случиться! — Он внимательно обвел взглядом всех, кроме Кэшина и Дава. — Ну вот. Что-нибудь не так пойдет, сразу сматываемся. Мы этих обалдуев измором возьмем. Здесь не отдел спецопераций. Старший сержант Кэшин, хотите сказать что-нибудь?

Кэшин ответил не сразу:

— Я пообещал инспектору Виллани и комиссару по уголовным делам, что семеро опытных офицеров доставят троих ребятишек на допрос без всяких проблем.

Хопгуд кивнул:

— Так. Детективы Кэшин и Дав, вы будете второй группой в машине следом за ними. Ваша помощь вряд ли понадобится. Вопросы есть? Нет? Тогда пошли, я еще раз со всеми переговорю. Позывной — «Сэндвич». «Сэндвич», запомнили?

— А если у них приемник настроен на полицейскую частоту? — спросил Престон.

Жидкие усики под большим носом делали его похожим на грызуна.

— Да ты смеешься, — ответил Хопгуд. — У этих долбоклюев из Даунта?

Вошел полицейский в форме и доложил:

— Третий человек в машине, скорее всего, тоже родственник, Кори Паскоу. Он возвращается из Сиднея.

Все оделись и вышли на парковку за участком — небольшой мощеный дворик, вырезанный прямо на каменистом склоне.

— Берите «фэлкон», — посоветовал Хопгуд Кэшину. — Хоть и драндулет на вид, но еще ничего.

Выехали колонной — впереди «лендкрузер» Хопгуда, потом Кэшин и Дав, а за ними, в белом «коммодоре», Престон и Ка-Ди. Дождь уже лил вовсю, в лужах отражались огни машин, неоновые вывески магазинов — красные, белые, синие, зеленые и желтые. Они пересекли шоссе и двинулись дальше, по окраинам, мимо ипподрома, игровых площадок, к старым скотобойням. Это и была Сток-ярд-роуд, по которой сейчас им навстречу ехали мальчишки.

— Этот тип знает, что делает? — спросил Дав, зарываясь подбородком в воротник куртки.

— Хочется верить, — ответил Кэшин.

В машине воняло сигаретами, потом и картошкой, жаренной на старом масле.

— «Сэндвич», — третьей группе, — раздался из рации голос Хопгуда. — Объект на подходе, выйду на связь через двадцать пять минут.

— Третья группа, вас понял, — ответил, кажется, Ка-Ди.

Справа показалась автомастерская Голдинга — большое жестяное сооружение под сиреневой вывеской. В зеркало заднего вида Кэшин увидел, как в белом «коммодоре» потушили фары.

Дождь хлестал как бешеный. Кэшин переключил дворники на ускоренный режим.

— «Сэндвич» — первой группе, — заговорил Хопгуд. — Поворачивает налево.

— Группа два, понял, — отозвался Кэшин и двинулся за «крузером» по грязной и скользкой обочине. Оба остановились, так же одновременно развернулись. Он встал сзади, выключил все фары.

В окно постучали. Он открыл.

— Не глуши мотор, поедешь сразу за нами, — велел Хопгуд. — Радиосвязь прекратить.

— Ладно.

— Дождь еще этот чертов! — досадливо произнес Хопгуд и исчез в темноте.

Кэшин закрыл окно. Они сидели молча. Заныло бедро, он хотел было попробовать дыхательную гимнастику, но не получилось — каждую минуту-другую надо было шевелиться, перемещать вес на менее чувствительные нервы.

— Я закурю, ничего? — спросил Дав.

— Давай вместе.

Кэшин щелкнул зажигалкой, взял у Дава сигарету и слегка приоткрыл окно. Сигарета Дава светилась в темноте красным угольком. Молчали они недолго — никотин кому хочешь развяжет язык.

— Часто? — начал первым Кэшин.

Дав повернулся к нему, сверкнув белками.

— Что — часто?

— Ну, часто представляешь коренных?

— Виллани спасибо скажите. Говорит, его просто задолбали этой связью с Бобби Уолшем. Знаете, почему я от федералов ушел? Неохота быть образцово-показательным полицейским из коренных.

— Я в начальную школу с Бобби Уолшем ходил, — начал было Кэшин, но тут же пожалел.

— А я думал, он из Даунта.

— Там тогда школы не было. Все в Кенмар ходили.

— Так вы знакомы?

— Меня-то он вряд ли помнит. Вот, может, брата моего двоюродного, Берна… Там одна компания была, обзывали всех.

«Ну и чего ты об этом заговорил! — мысленно выругал себя Кэшин. — Подлизываешься к нему, что ли?»

Опять стало тихо, даже двигатель не урчал. Кэшин тронул педали, и мотор тихонько заработал.

— Как обзывали?

— Черномазый, негритос, сам знаешь как.

Разговор прервался. Дав попыхивал сигаретой.

— А брат твой двоюродный здесь при чем?

— Мать у него из аборигенов. Тетка моя, Стелла, из Даунта.

— Ты, значит, аборигенам свояк.

— Ага, вроде того.

Лежа в больнице, он вдруг задумался, почему никогда на защищал своих двоюродных, Дугью, вместе с Бобби Уолшем и другими ребятами из Даунта, когда белые обзывали их черномазыми и негритосами. Он всегда уходил. Его никогда не обзывали, да его это и не сильно волновало. Однажды он рассказал о драках отцу. Мик Кэшин как раз чинил трактор, старый «мэсси-ферпосон», и выкручивал большими пальцами свечи зажигания.

— Пока не начнут проигрывать, не ввязывайся, — посоветовал отец. — А вот после давай, настучи им по башкам. Правильно сделаешь. Материно семейство.

Когда тетя Стелла взяла его к себе, Дугью уже перестали обзывать. Они обошлись без посторонней помощи. Задевать их боялись: они всегда держались вместе.

Кэшин смотрел на главную дорогу. Проехала машина. «Крузер» не сдвинулся с места. Он включил дворники. Дождь становился сильнее. Пора было завязывать с этим делом — такой хлестал ливень.

Сверкнули огни следующей машины.

Впереди зажглись красные фары. Хопгуд стронулся с места.

— Поехали, — произнес Кэшин.

* * *

Дождь бесновался, и дворники «фэлкона» просто не успевали за ним.

Хопгуд, ни на миг не задерживаясь на перекрестке, резко свернул вправо.

Скорость росла. Пятьдесят, восемьдесят, девяносто, сотня… и всё. Больше выжать из «фэлкона» было невозможно, что-то в нем работало не так.

Кэшин почувствовал, как завиляло переднее колесо, подумал, что может не справиться с управлением, сбросил скорость.

Свет задних фар машины Хопгуда тонул в мрачном сумраке ночи.

Глупо. Ну кто так делает?

— Свяжись с Хопгудом, — распорядился Кэшин. — Что еще за фигня?

Дав взялся за микрофон:

— «Сэндвич»-два — «Сэндвичу»-один. Прием.

Ответа не последовало.

Автомастерская Голдинга осталась слева, неоновая вывеска светилась размазанным красным пятном в мокрой темноте ночи. Первая машина, третья группа, Престон и Ка-Ди, сейчас они уже должны быть там, впереди машины, должны отключить сигнал светофора.

— Отмена, — бросил Кэшин. — Скажи ему.

— «Сэндвич»-один, отмена, отмена, принято? Подтвердите.

Четыре машины мчались под струями ливня в непроглядной тьме ночи.

Сигнал должен быть красный. Престон затормозит перед ним.

А за ним остановится «тойота». Трое пацанов в двухместной кабине. Ехали долго, устали. Зевают. Мечтают о доме и постели. Это они уложили Бургойна? По крайней мере один из них должен знать, кто снял часы с запястья старика.

— Повторяю: отмена, отмена, — продолжал Дав. — Подтвердите, подтвердите.

— Повторите, «Сэндвич»-два, вас не слышно.

Доехали до последнего поворота всё в том же ливне. Впереди показался перекресток Лэмбинг-стрит. Кэшин только и видел что желтый свет уличных фонарей по обеим сторонам.

— «Сэндвич»-один, отмена, отмена, принято? Подтвердите.

Кэшин сбросил скорость и вошел в поворот.

Красный свет впереди. «Крузер».

Остановился.

Кэшин ударил по тормозам, и «фэлкон» занесло, он едва совладал с управлением.

— Вот черт! — выругался Дав. — «Сэндвич»-один, отмена, отмена, повторяю: отмена, отмена. Подтвердите, подтвердите.

Кэшин в кромешной тьме остановился за «крузером». Распахнулись три дверцы.

— Пошли! — резко бросил он, чувствуя, что все идет не по плану.

Дав первым обежал вокруг «фэлкона», Кэшин налетел на него, оба чуть не упали, ничего не видя за стеной дождя.

На встречной полосе врезалась в столб светофора машина. Та самая, пикап. Кэшин видел, как вокруг суетятся три или четыре фигуры.

Раздались выстрелы.

Кто-то заорал:

— Положи свою…

Выпалили из дробовика, дульная вспышка отразилась от мокрого асфальта.

— Брось, брось свою пушку!

— Отойди, отойди!

Два выстрела, вроде бы из пистолета, языки пламени, быстрые хлопки.

Тишина.

— Твою мать! — проговорил Дав. — Вот твою мать!

Кто-то стонал.

Хопгуд орал:

— Ка-Ди, включи долбаный прожектор!

Мгновение — и зажегся свет, мир стал ослепительно-белым, и Кэшин увидел разбитый пикап и сотни блестящих осколков стекла, разлетевшихся по дороге.

Трое мужчин. Тело у пикапа, рядом дробовик.

Кэшин двинулся вперед, вытирая мокрое от дождя лицо.

Вот Ллойд и Стегги, бледные, с оружием наготове. Стегги шевелил губами, как будто силился что-то сказать. Внезапно его стало тошнить, и он как подкошенный упал на четвереньки.

— «Скорую»! — крикнул Кэшин. — Быстрее!

Он подошел к распростертому на земле худощавому юнцу с открытым ртом. Тот был ранен в горло. Кэшин видел блестящие зубы, слышал какое-то бульканье. Парень заходился в кашле, кровь хлестала наружу, заливала густым потоком асфальт.

Кэшин взял его за плечи, приподнял, понял, что парень не жилец, — руки повисли плетьми, все подрагивало, дыхание свистело.

— Идиот хренов! — раздался позади голос Хопгуда.

Кэшин опустил тело. Помогать было уже незачем. Он поднялся, пошел к пикапу. Водителя зажало между рулем и приборной доской, лицо и все вокруг было залито кровью.

Кэшин нащупал у парня на шее тоненькую ниточку пульса. Он попробовал открыть дверь — не получилось, обошел машину с другой стороны, где стоял Дав. На пассажирском сиденье сидел мальчишка, из уголка его рта текла кровь, а глаза были широко раскрыты.

— Ё-мое, — раз за разом тихо повторял он.

Мальчишку вывели из машины, положили на землю. Он выживет.

Приехала одна «скорая», за ней вторая — с врачом-женщиной. Ей никогда еще не приходилось обращаться с ранеными, да это и не имело значения, — все равно было уже слишком поздно.

Когда мальчишку подняли, Кэшин заметил, что у дробовика, который валялся рядом в черной луже, отпилено дуло.

Еще живого водителя положили в «скорую». Вокруг стояли полицейские.

— Ничего здесь не трогать, — распорядился Кэшин. — Ничего, ни одной мелочи. Дорогу перекрыть.

— Эй, а ты кто такой? — заартачился Хопгуд. — Тут Кромарти, парень.

* * *

Виллани вставил видеокассету и передал Хопгуду пульт дистанционного управления.

— Запись пресс-конференции, два часа назад, — пояснил он. — Прошла по телевидению в обеденное время.

На экране возникло детски розовое лицо рано полысевшего помощника комиссара уголовной полиции.

— С сожалением сообщаю, что двое из трех участников происшествия, которое имело место вчера поздно вечером в окрестностях Кромарти, скончались в результате полученных ранений, — заговорил он. — Ранения третьего участника менее серьезны, и в настоящее время состояние его здоровья не вызывает опасений. По факту данного происшествия начато расследование.

— Вы подтверждаете, что полицейские стреляли в трех коренных жителей из засады? — спросил журналист.

— Не из засады, нет, — решительно возразил комиссар. — Насколько нам известно, стреляли, наоборот, по полицейским, и они всего лишь адекватно отреагировали на ситуацию.

— Если это не была засада, тогда что?

— Эти лица являлись подозреваемыми, и была предпринята попытка задержать их.

— Подозреваемыми в нападении на Чарльза Бургойна?

— Именно так.

— Оба умерли от огнестрельных ранений?

— Один. Сожалею.

— Это Люк Эриксен, племянник Бобби Уолша?

— Я пока не могу ответить на ваш вопрос.

— А другой молодой человек? От чего он скончался?

— От травм, полученных в дорожно-транспортном происшествии.

— Комиссар, а офицеры, участвовавшие в задержании, были в форме? — задал вопрос другой журналист.

— На месте происшествия присутствовали полицейские в форме.

— Если это была не засада, то, может быть, неудачное преследование?

— Нет, не преследование. Мы тщательно спланировали операцию, с тем чтобы все ее участники не подвергались ни малейшей опасности…

— Вы подтверждаете, что две полицейские машины ехали вслед за той машиной, которая разбилась? Подтверждаете?

— Подтверждаю, однако…

— Простите, комиссар, что же это, если не преследование?

— Они не преследовали эту машину.

— Так, значит, не засада, не преследование, и при этом двое застреленных молодых аборигенов?

Комиссар почесал щеку.

— Повторяю, это была операция, спланированная с таким расчетом, чтобы минимизировать возможные негативные последствия. Как это обычно и делается. Но офицеры полиции, которым угрожает опасность, имеют полное право защищать себя и своих коллег.

— Комиссар, у Кромарти в этом отношении дурная слава. Так ведь? С восемьдесят седьмого года в столкновениях с полицией погибло четверо аборигенов, а еще двое умерли в тюрьме.

— Без комментариев. Насколько мне известно, все офицеры, в том числе и высокопрофессиональный офицер — представитель коренного населения, действовали согласно протоколу. Кроме того, мы ждем заключения коронера.

Виллани сделал знак Хопгуду выключить монитор. Кэшин стоял у окна, смотрел на полуденно-яркое здание напротив и никак не мог сосредоточиться. У него из головы не выходил тот мальчишка, которого раздавило в пикапе. Шейн Дейб, наверное, выглядел так же — из него будто выдавили жизнь.

Голуби и чайки сонно и, казалось, мирно разгуливали бок о бок. И вдруг ни с того ни с сего вспыхнула драка — замелькали крылья, клювы, лапы. Мир на тротуаре оказался всего лишь иллюзией.

— Все дело в том, — произнес Виллани, который постарел прямо на глазах, — что теперь на всех нас, на меня, на участок и вообще на полицию, вывалят кучу дерьма. Мы все окажемся по уши в дерьме — и правые, и виноватые.

— При всем уважении и тэ пэ, — сказал Хопгуд, — откуда мы могли знать, что водитель будет такой тупой? Какой недоумок ломанется на красный и потеряет управление?

— Ниоткуда не могли, — ответил Виллани. — Но ничего этого не было бы, если бы вы послушали меня и взяли их дома. Теперь надо только молиться, чтобы именно эти молодцы оказались виновны в нападении на Бургойна.

— Эриксен стрелял в нас без какой-либо причины, — сказал Хопгуд. — Он жестокий маленький ублюдок и наверняка сделал бы то же самое, если бы мы попытались взять их дома, в Даунте.

— По-моему, дело было так, — сказал Виллани. — Эриксен выходит и видит, как двое в гражданском выпрыгивают из машины без номеров и направляются к нему. Наверное, какие-то чокнутые хулиганы. Года три назад четверо таких избили двоих черных ребятишек, просто отбивные из них сделали, один в результате оказался в инвалидном кресле. Потом здесь же, год тому назад, за черным мальчишкой, который спокойно шел к себе домой, пустилась машина. Мальчишка побежал, а водитель догнал его и сбил. Парень умер на месте. — Виллани оглядел комнату и бросил взгляд на Хопгуда. — Знаете об этих случаях, детектив?

— Знаю, шеф. Но…

— «Но» скажете после, во время расследования. Там вам эти «но» еще как понадобятся! — вздохнул Виллани. — Двое мертвых черных мальчишек. Один — племянник Бобби Уолша. Вот дерьмо!

— Уолш с этим племянником никогда не контачил, — сказал Хопгуд. — Слишком он хорош для даунтского…

Он не договорил. Все и так догадались.

— Хотел бы я быть отсюда подальше, — заметил Виллани. — Пожалуй, даже на Марс слетать согласился бы. Хотя нет, наверное, и там бы достали.

Кэшин кашлянул, и тело насквозь прострелила боль.

— Я, конечно, простой полицейский, — сказал Хопгуд, — но мне все-таки непонятно, какая презумпция невиновности может быть у ублюдков, которые питались проехать на красный свет, врезались в столб, выскочили с незарегистрированным обрезом и открыли огонь по полицейским. — Он поскреб щетину над верхней губой. — Или родственники Бобби Уолша — особый случай?

— Здорово излагаешь, — сказал Виллани. — Презумпция невиновности! Тебе бы курс права студентам читать. Или типа того.

Он вытащил пачку сигарет, щелкнул по ней, вытянул губами сигарету, закурил, не обращая внимания на запрещающую надпись. Дым тихо заструился в воздухе.

— Итак, эта процедура станет образцом при всех будущих проебах, — сказал Виллани. — Два федерала, да представители этического отдела, да еще уполномоченный по правам человека. Они уже здесь. Все офицеры, замешанные в деле, отправляются в отпуск. Любые контакты, любые разговоры по телефону, любые подмигивания над прилавком с бананами в супермаркете категорически исключены. Понятно?

— А можно повторить? — спросил Кэшин.

— Ладно, свободны. Кэшин, останься, — распорядился Виллани.

Хопгуд и Дав вышли.

— Джо, не нравится мне вся эта заумная бодяга, — сказал Виллани.

Он курил и стряхивал пепел в пластиковый стакан. Кэшин все смотрел в окно, на птиц, которые просыпались, встряхивались, гадили, дрались.

— Меня назначили руководить этим дерьмом, у меня не было выбора, — сказал Виллани.

— Это был мой совет. Что еще ты мог сделать?

— Ты передал уже готовое мнение Хопгуда. Просто передал. Ну а решение принял я.

Виллани закрыл глаза. Кэшин видел, до чего он устал, заметил, как на его веке бьется синяя жилка.

— Не надо было тебя втягивать, — сказал Виллани. — Извини.

— Забей. О часах Бургойна ничего не слышно?

— Нет. Может, еще всплывут где-нибудь. Ищут. До сих пор не знают, где именно живет Паскоу в Сиднее.

— Здорово сиднейцы работают, — сказал Кэшин.

— Не хочу показывать пальцем, — отозвался Виллани. — Не я.

Помолчали. Виллани подошел к окну, с силой распахнул его, швырнул окурок в голубей и со стуком захлопнул раму.

— У меня тут намечена встреча с прессой, — сказал Виллани. — Как выгляжу?

— Классно, — ответил Кэшин. — Крутой костюм, а рубашка и галстук вообще — зашибись.

— Со специалистами советовался. — И уже стоя у двери, Виллани предупредил: — Я бы на твоем месте не стал особо распространяться. Тут самая невинная информация может обернуться против нас. И потом, этот гаденыш Хопгуд, Джо. Ты с ним не слишком миндальничай, если что — продаст и глазом не моргнет.

* * *

До конца смены Кэшина оставалось еще часа два.

В чересчур душной комнате для интервью работала видео— и аудиоаппаратура, а он сидел на скользком пластиковом стуле напротив двух федералов, тучного старшего сержанта Питта из отдела по этике, его озадаченного помощника Миллера и представителя отдела по правам человека.

Кэшин воспользовался представившейся возможностью и заявил, что это он убедил Виллани санкционировать операцию.

— Ну, об этом поговорим в другой раз, — сказал Питт. — Сейчас давайте о нашем деле.

Федералы, по-спортивному поджарые мужчина и женщина, попросили Кэшина дважды повторить свое заявление и начали цепляться к каждому его слову.

— Полагаю, — начал мужчина, — сейчас вы готовы признать, что это было ошибочное решение?

— Задним числом можно всю предыдущую жизнь счесть ошибкой, — ответил Кэшин.

— Вы серьезно отвечаете на вопрос, детектив? — вставила женщина.

Кэшин с превеликим удовольствием сказал бы ей: «Заткнись!» Но он произнес:

— В тех же обстоятельствах я принял бы то же самое решение.

— Все закончилось гибелью двух молодых людей, — продолжала она.

— Да, два трупа. Суд решит, кто в этом виноват, — согласился Кэшин.

Стало тихо. Чиновники переглянулись.

— Как вы считаете, можно ли было проводить операцию в такой сильный дождь? — спросила женщина.

— Погоду не выбирают. Какая была, такая была.

— Но какой смысл? О чем вы думали?

— Ни о чем таком не думал, пока не стало слишком поздно.

Слишком поздно. Он слишком долго ждал.

— А потом, как вы говорите, вы поручили Даву вызвать Хопгуда и дали указание отменить операцию.

— Да.

— Вы полагали, что обладаете подобными полномочиями? — спросил представитель отдела по правам человека.

— Да.

— Вы и сейчас так полагаете?

— Я полагал, что командую всеми, да.

— Вы полагали? А что, разве было неясно, кто главный?

— Я расследую дело Бургойна, а эта операция была следственным действием, связанным с упомянутым делом.

Они посмотрели друг на друга.

— Пойдем далее, — произнесла женщина. — Вы утверждаете, что трижды выходили на связь и пытались отменить операцию?

— Верно.

— Но прием сообщения никто не подтвердил?

— Никто.

— Дав просил подтвердить получение?

Кэшин отвел глаза. Терзала боль, хотелось добраться до дому, выпить виски и завалиться в постель.

— Да, постоянно. После первого сообщения Хопгуд попросил его повторить, сказал, что не расслышал.

— Вы не удивились?

— Нет, случается, что связь плохо работает.

— Вернемся к тому моменту, когда вы развернулись, — заговорил мужчина. — Вы утверждаете, что слышали выстрелы.

— Правильно.

— Видели вспышку рядом с пикапом?

— Да.

— Вы услышали выстрел или выстрелы, а потом увидели вспышку?

Кэшин подумал: «Хочет узнать, кто стрелял первым — Люк Эриксен или мы» — и ответил:

— Был ливень, я услышал выстрелы, увидел вспышку у пикапа. Приказ, что ж…

— А может быть, вспышка была от выстрела Эриксена, стрелявшего после остальных? — спросил Питт.

— Не могу этого утверждать, — ответил Кэшин.

— Но все-таки это возможно?

— Возможно. Возможно, сначала стреляли из дробовика.

— Извините, вы меняете свое заявление? — осведомилась женщина.

— Нет, разъясняю.

— Мы ждали, что человек с вашим опытом будет выражаться поточнее, — произнес мужчина.

— Мы? — переспросил Кэшин, глядя тому прямо в глаза. — Или вы? Да что, черт возьми, вы вообще знаете?

Это ему не очень помогло. Домой Кэшин отправился только через час. Он ехал не спеша, усталый, нервы были на пределе. На повороте в Кенмар вспомнил, что надо купить хлеба, молока и собачьей еды — в холодильнике остался только шмат колбасы. Он подъехал к гаражу Каллахана и остановился у магазина.

В сыром воздухе магазина витал запах кислого молока и черствых хлебных корок, хозяина за прилавком не было. Кэшин взял последнюю пачку молока и подошел к полкам с собачьей едой. Там сиротливо стояла одинокая банка консервов.

— Опять пришел!

Прямо перед ним возник Дерри Каллахан с масляными пятнами на лице, в застегнутом на молнию кардигане, едва сходившемся на огромном пузе.

— Наконец-то вы, ребята, не зря свои деньги получите, — произнес он.

Кэшин огляделся, почуял вонь перегара, заметил поросячьи красные глазки Каллахана, редкие пряди жирных волос, зачесанные кверху на лысый череп.

— Ты о чем это? — поинтересовался Кэшин.

— Да об этих двух черномазых из Даунта. Жалко, не целый автобус настреляли.

Ни минуты не раздумывая, Кэшин перекинул банку мясного собачьего корма с гороховой подливой в правую руку, слегка развернулся и ударил Дерри прямо по лицу, не сумев как следует размахнуться, потому что стоял слишком близко. Боль была такая, что ему показалось, будто он сломал себе пальцы.

Каллахан отступил на два небольших шага, медленно опустился на колени, молитвенно сложил руки, закрыл ими лицо. Из-под ладоней заструилась кровь — сначала красная, а потом почти черная, подсвеченная неоновым огнем рекламы.

Кэшину хотелось врезать ему еще раз, но он только швырнул в него пакетом молока. Пакет просвистел мимо головы Каллахана. Кэшин шагнул вперед, собираясь пнуть торговца, но что-то его остановило.

Уже в машине Кэшин заметил, что продолжает держать в руке банку консервов. От удара банка погнулась. Он швырнул ее на заднее сиденье.

Ребб услышал звук мотора, увидел свет фар. Собаки запрыгали, рванулись к нему, большие уши трепыхались на бегу. Он потрепал их по головам, хотя руки и ныли от боли. Собаки вертелись у него между ног, просили приласкать еще.

— Я уж думал, ты куда смылся, — сказал Ребб. — Оставил меня тут со своими чокнутыми собаками и всеми делами.

* * *

Собаки подняли Кэшина задолго до рассвета. В полусне он прошел через спальню, запустил их в холодную темную комнату, опять лег. Они принялись шарить по кухне в поисках еды, ничего не нашли, вернулись к нему и забрались в постель. Совсем разбаловались.

Кэшин не обращал на это внимания. Собаки ложились на него, пихали носами, клали свои легкие головы ему на ноги. Он снова заснул, резко проснулся, разбуженный скрипом металла о металл, приподнял голову, напряг шею, прислушался.

Нет, приснилось… Собаки давно почуяли бы что-то необычное. Но сон ушел. Он лежал на спине, чувствовал, как ноют пальцы правой руки, и прислушивался к печальному шелесту предрассветного ветра.

Мальчишки в пикапе.

В тех же обстоятельствах я принял бы то же самое решение.

Все закончилось гибелью двух молодых людей.

Перед этим разговором в душной комнате до него не доходило, что между истекшими кровью и погибшими подростками и его телефонным разговором с Виллани существует прямая связь.

Ты не преувеличиваешь? Всего-навсего три пацана в пикапе. Что здесь сложного?

А что изменилось бы, если бы Хопгуд поговорил с Виллани? Проигнорировал бы Виллани совет, услышь он его непосредственно от Хопгуда?

Не важно, насколько неуклюже они провели бы задержание мальчишек дома, но по крайней мере не было бы двух трупов.

Он попробовал переключиться мыслями на другое.

Отремонтировать взорванный дом Томми Кэшина, который лежит в руинах чуть ли не со времен Первой мировой. Дурацкая мысль! Ничего не получится, он только впустую потратит время и в конце концов бросит эту затею. Руками он работать не умел, в жизни не уложил ни одного кирпича. И как вообще такое пришло ему в голову?

Он впервые задумался об этом, гуляя как-то с собаками у заброшенной стройки. А однажды утром, по дороге на работу, он повстречался на перекрестке с Берном. В кузове его «доджа» громоздилась груда старых, грязных красных кирпичей. Рядом с Берном сидел древний старикан по прозвищу Колло. Он занимался тем, что отбивал цементную грязь с кирпичей, целыми днями сидел в туче серой пыли, насвистывал себе сквозь дыры меж зубов и сосредоточенно колотил по затвердевшему раствору.

Они остановились у обочины, вышли. Берн перешел дорогу, пыхтя сигаретой.

— Рановато ты что-то, — сказал Кэшин. — По ночам, что ли, дома рушишь?

— Что вы, лентяи, понимаете в честном труде? — ответил Берн. — Только и знаете, что задницы себе нажирать.

— Ты что, по задницам специалист? — парировал Кэшин и круто поменял тему разговора: — Кирпичей здесь сколько?

— Три с чем-то сотни.

— Почем продашь?

— Тебе-то зачем?

— Почем, спрашиваю?

— Хорошему покупателю ровно по сорок за сотню.

— Давай по двадцать пять.

— Ага, собрался по сорок, а продам по двадцать пять. Да ты хоть знаешь, какая редкость по нашим временам старые кирпичи? Это ж антиквариат! — Он сплюнул и закончил тираду: — Нет, не знаешь. Все знаешь, а в этом ни хрена не соображаешь.

— Ладно, по тридцатке.

— На кой они тебе?

— Строиться буду на месте Томми Кэшина, — неожиданно для самого себя произнес Джо.

Берн недоверчиво покачал головой:

— Да уж… Еще один чокнутый в вашей семейке появился. Договорились, по тридцатке. За доставку отдельно.

И вот теперь кирпичи валялись у руин дома.

Кэшин поднялся, оделся, заварил чай. На рассвете он посадил собак в машину и отправился к пляжу, находившемуся минутах в пятнадцати езды. Когда он ступил босыми ногами на колючий песок, замороженный ледяным зимним ветром, небо уже становилось похожим на полосатый мрамор.

Его отец неукоснительно следовал правилу: если уж оказался на пляже, будь добр, разувайся. Никаких тебе шлепанцев, ничего. Ну а когда песок раскаленный, тут или заткнись, или топай домой. Кэшин вспомнил, как летом он жег себе пятки, резал их осколками стекла и острыми камнями. Лет в семь или восемь он наступил на рыболовный крючок. Ногу пронзила такая боль, что он буквально взмыл в воздух и, скрючившись, тяжело плюхнулся на землю.

Подошел отец, потянул его за ногу. Крючок исчезал под подушечкой большого пальца.

— Задним ходом с крючками никак, — только и сказал Мик Кэшин и принялся продавливать крючок вперед.

Кэшин прекрасно запомнил, как наружу вышел зубец. Он оказался огромным-преогромным — отец захватил его между большим и указательным пальцами и все тянул, тянул… Кожа на пальце вздувалась до тех пор, пока ушко не вышло наружу. Он так и не забыл этого ощущения — как сквозь дырку в его плоти протягивается белая нейлоновая леска.

Собаки больше уважали пляж, чем море. Они гоняли чаек, носились друг за другом, лаяли на мелкие волны, убегали от них, взбирались на дюны, рыскали за зайцами по песчаному тростнику и кустам. Кэшин прохаживался, смотрел на море, отворачивался от мелкого песка, который несло ветром с дюн.

Вдоль пляжа вплоть до самых больших скал тянулся широкий разлом. Скалы доходили до устья Каменного ручья. Поднимавшийся прилив делил поток на пять-шесть отмелей, между которыми образовывались песчаные косы, на вид — гигантские палочки печенья. Именно здесь, как сказала ему Сесиль Аддисон, Адриан Файф и собирался построить свой центр отдыха.

Гостиница, площадка для гольфа, дома, бордель, казино, бог знает что еще…

В такой стылый день проект казался ему совершенно бредовым.

Собаки забрались в ближайший ручеек, намочили лапы, постояли, как бы решая, стоит ли идти дальше, к косе. Кэшин свистнул им, они обернулись, посмотрели на него и потрусили домой завтракать.

Он покормил их, постоял под душем, нашел чистую рубашку и отправился в Порт-Монро разбираться с делами. Сколько еще будет длиться отстранение от должности, он не имел представления. Казалось, что теперь это навсегда.

У здания участка в старом «вольво»-универсале сидела женщина, а на заднем сиденье притулились два малыша. Он припарковался позади, и, когда вышел открыть заднюю дверь, женщина резко надавила на клаксон.

Он глянул через створки жалюзи, не поднимая их: на вид больше тридцати, многослойные одежки как капустные листья, жидкие грязные волосенки выкрашены красным и зеленым, в углу рта приклеилась огромная простуда.

Кэшин отпер дверь.

— С утра уже тут торчу! — с места в карьер начала она. — У вас тут участок или что?

— Читать умеете? Написано же — открываемся через полчаса.

— Вот блин! Вы как врачи: болеть можно только в приемные часы, с девяти до пяти, не раньше и не позже, ё-мое!

— Что, «скорая» не приехала? — спросил он из-за стойки.

— Меня уже достал этот городишко! — продолжала бушевать она. — Вечером поехала в супермаркет, и меня там задержали. Представляешь, пристали, как будто я в отделе заморозок стащила какие-то упаковки и хотела их вывезти в ихней долбаной телеге в свою машину! Что же, я так и слонялась по всей парковке с этим, блин, мороженым горошком? Так, что ли, выходит?

— Это кто сказал?

— Да сучка эта старая, Колли.

— И что она сделала?

— Увидела, как я подхожу, и стала орать, что мне здесь делать нечего. Полгорода слышало, черт!

— А что это за супермаркет?

— «Суперцена», знаешь, на углу.

— Ну, всегда есть «максвелл», — заметил Кэшин.

Она снова набросилась на него:

— И ты туда же, засранец! Обвиняют ни за что, оговорили, а вы сразу верите!

Кэшин почувствовал, как глаза у него наливаются жаром, и спросил:

— Ну так что же вы от меня хотите, мисс…

— Рид, Джейдин Рид. Чего хочу? Да чтобы ты сказал этой суке Колли, что у нее права нет меня прогонять. Пусть заберет обратно свою жалобу!

— Магазин имеет право не пускать кого угодно без объяснения причин, — ответил Кэшин. — Даже премьер-министра.

Джейдин удивленно взглянула на него и хмыкнула:

— Премьер-министра, говоришь? Да ладно, не гони! По-твоему, эта мымра может завернуть даже «мерседес», если он ей не понравится? Ты в своем уме, уважаемый?

Глазам стало совсем горячо.

— Я разберусь с вашей жалобой, мисс Рид, — сказал он. — Можете также обратиться в департамент по делам потребителей. Телефон найдете в справочнике.

— И все?

— И все.

Она развернулась и пошла к выходу. Уже у двери, снова обернувшись, она произнесла:

— Холуи вы все-таки! За богатых небось землю рыть будете!

— Привлекалась, Джейдин? — спросил Кэшин. — Попадала уже к нам? Присядь-ка, я тебя получше рассмотрю.

— Сволочь ты! — выкрикнула она. — Сволочь долбаная!

Она хотела было хлопнуть дверью на прощание, но ничего не получилось.

Кэшин сел за стол, разобрал входящие документы, поработал с теми, которые касались его. Собаки слонялись по двору, точно заключенные на прогулке, и то лишь потому, что лежать им было гораздо скучнее.

«Не гожусь я для этой работы, — подумал Кэшин. — А уж если я не справляюсь с этим участком, тогда какой из меня вообще полицейский? Никакой. Что же сделал со мной Рэй Сэррис? Ведь не только операция была. С нервами что-нибудь — иначе как понять, почему в жизни сплошная невезуха? Прежде я был бы сдержаннее, не горячился, не бил по мордам, думал, перед тем как действовать».

Констебль Кэшин обладает хорошими способностями к работе с людьми, особенно в обстоятельствах, требующих быстрого принятия решений.

Эту первую характеристику написал Кэшину сержант Уиллис и перед отправкой показал ему. «Ты особенно-то нос не задирай, парень, — помнится, предупредил он тогда. — Я всем девчонкам такие пишу». Войдя в свой крошечный кабинет, он обернулся и добавил: «Правда, в мое время, получи парень такую характеристику, его сразу отфутболили бы в транспортную полицию».

Вошла Кендалл. Повернувшись к Кэшину спиной, чтобы заварить чай, она произнесла:

— Ну и дела в Кромарти.

— Не говори. Прямо на пустом месте. Я сейчас в отпуске. Ты за начальника. Хорошо хоть мальчишка остается.

— На сколько?

— А я знаю? Пока отдел по этике во всем не разберется. Может, насовсем.

— Так это они Бургойна?…

— Похоже, да. Они сами или какие-то их знакомые.

— Ну, туда им и дорога, — сказала она.

Кэшин посмотрел из окна в небо, на какой-то миг раздосадованный глупостью Кендалл. Перед его мысленным взором возникли искры, изуродованный пикап, дождь, кровь в лужах. Мальчишки, из которых на его глазах уходила жизнь. Он подумал о своем сыне, о своем мальчике.

— Именно, что похоже, Кен, — произнес он. — Никто не должен умирать только из-за того, что мы его подозреваем. Нет у нас такого права.

А про себя подумал: «Лицемер чертов!»

Кендалл пошла к своему столу.

Он закончил дела, собрал со стола папки и заметки, положил к ней в ящик для входящих документов.

— Много накопилось, — сказал он.

Она произнесла, не глядя на него:

— Извини, сорвалось, Джо. Как-то так получилось, черт, ну я не знаю, я на самом деле хотела сказать…

— Знаю-знаю. Солидарность — дело хорошее. Звони мне, если что.

Он уже был у задней двери, когда она добавила:

— Джо, считай, что компания у тебя есть. В любое время.

— Принято, — отозвался он и вышел.

Захотелось пройтись до «Дублина». У его дверей стоял новенький джип, а в баре Леон обслуживал двух посетителей — завтракала пара средних лет. На спинках стульев небрежно висели их куртки из мягкой кожи.

— Черный с собой, — заказал Кэшин. — Большой.

— Садись или налью в герметичную чашку, — предложил Леон. — Хорошему кофе от пластмассы ничего не сделается.

— Запомню, — рассеянно бросил Кэшин.

Леон пошел к кофеварке.

— Твой культурист вчера заходил. Просто душка, жалко, платить не любит. Торчал тут, торчал, все не рассчитывался.

Кэшин смотрел, как на другой стороне улицы Сесиль Аддисон остановилась с какой-то женщиной у магазина ароматерапии.

— Он городской, — пояснил он. — Там любой полицейский — кум королю.

— Усек. Понял. Вы ведь так говорите? Понял, правильно?

— Понял, принял, смотря когда. Зависит от ситуации. Леон поставил контейнер на стол, закрутил крышку.

— Подкрепление для марша будет?

— Что за марш?

— Может быть заварушка. Зеленые точат клыки, старые пердуны поднимают разводной мост.

— Ого, так я отстал от местной жизни! — ответил Кэшин. Он и понятия не имел, о чем говорит Леон.

— Марш против курорта Адриана Файфа. Так это вроде не новость.

— Не успеваю следить за событиями в этом городке. Все происходит так стремительно. Хотя я ведь в отпуске.

— Съездил бы в Нузу, отдохнул с пенсионерами-полицейскими. Там тепло.

— А что за провиант там, в твоей этой Нузе? — спросил Кэшин, припомнив необычное слово. — Черствые бутерброды с плавленым сыром и помидорами?

Леон театрально поднял правую руку, провел пальцами по лбу, как будто стряхивал пот.

— Как это понимать? Прикажете овечью фету и подсушенные натуральные томаты на крупнозерновом черном хлебе?

— Нет.

— Ну, значит, сойдет подпорченный помидор, сыр из мышеловки и пара листков белой туалетной бумаги.

Выйдя на улицу, Кэшин купил городскую газету и поехал к Открытому Пляжу. Крупные гребни волн сегодня штурмовал только один серфингист.

Крупный заголовок на третьей странице кричал:

В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОГОНИ И ПЕРЕСТРЕЛКИ ПОГИБЛИ ДВА ЧЕЛОВЕКА

В утреннем выпуске этого еще не было — слишком поздно все случилось. На фотографиях три юнца выглядели совсем мальчишками. В заголовке не говорилось, сколько им лет. А у репортера не было подслушивающего оборудования. Из статьи выходило, что преследование велось не по правилам. Люк Эриксен, как было сказано, «погиб, скорее всего, от огнестрельного ранения». Действия семи офицеров стали предметом служебного расследования.

Еще один заголовок на той же странице гласил:

ЛИДЕР ОБЪЕДИНЕННОЙ ПАРТИИ АВСТРАЛИИ ОБВИНЯЕТ ПОЛИЦИЮ

Цитировалось выступление Бобби Уолша:

Два чувства владеют мной сейчас — потрясение и горе. Люк Эриксен был сыном моей сестры, и все возлагали на этого одаренного мальчика большие надежды. Не знаю, что произошло на самом деле, но суть не в этом. Погибли два молодых человека. Это, безусловно, трагедия. Но в последнее время стало что-то слишком много таких трагедий. По всей Австралии с небывалой прежде остротой встает вопрос культуры поведения полиции. Представителей коренного населения просто держат на прицеле. Да и зачем ждать суда, если каждый может самостоятельно вершить расправу? И я нисколько не удивлен, что подобное случилось в Кромарти. Возглавляя в свое время полицию штата, нынешний федеральный казначей пустил вопрос культуры на самотек. Он помог местным органам скрыть информацию о смерти двоих аборигенов в камерах. Обещаю, что в ходе предстоящей избирательной кампании я буду неустанно напоминать ему об этом постыдном эпизоде.

Поджаренный сэндвич оказался совсем недурен — тонкий, темный, с подтопленным сыром и чем-то желтым внутри.

Интересно, будет ли Дерри Каллахан жаловаться? Удар банкой собачьих консервов. Кэшин поймал себя на том, что его это не волнует. Пальцы ныли — ну и ладно, оно того стоило. Жаль, не пнул как следует для полного удовольствия.

Зазвонил мобильник. Он не сразу его нашарил.

— Отдыхаешь? — Это был Виллани. — Воздушные ванны на пляже? Трусы в полоску?

— Газету читаю. Сплошь хорошие новости.

— У меня тоже хорошая новость. Тот, из ломбарда, опознал Паскоу и Донни.

Серфингист летел по огромной стене воды. Казалось, она никогда не обрушится, но неожиданно она закруглилась, он встал, вынесенный огромной подъемной силой волны, опрокинулся на спину, и его накрыла собственная доска.

— Только что говорил с комиссаром, — продолжал тем временем Виллани. — Вернее, он со мной. Целую речь произнес. Видите ли, специалисты по связям с общественностью считают, что мы играем на руку противнику. Видимо, противник — это Бобби Уолш и журналисты. А у нас тут остались только Ллойд да Стегглз. Значит, так, с сегодняшнего дня ты на работе. И Дав поступает в твое распоряжение.

— А остальные?

— Престон — в Шеппартон, Келли — в Бернсдейл.

— А Хопгуд?

— Пока на месте.

— Работенки подвалит другим?

— Так решил комиссар, Джо. Ему посоветовали.

— Вот это я называю руководством. В том ломбарде в Сиднее были только Паскоу и Донни?

— Скорее всего, Эриксен ждал на улице.

— А с Донни что?

— Пока в больнице, под наблюдением, но ничего страшного — синяки, порезы. Ему предъявят попытку убийства, допрос в десять утра, при адвокате.

— Всего-то? Дело серьезное, честно говоря.

— Если повезет — признается, — ответил Виллани. — Если нет — посмотрим. Вернее, ты посмотришь.

— От Синго научился? Экспромт?

— Другого варианта нет, Джо, — без выражения ответил Виллани.

* * *

Они сидели в комнате для допросов и ждали. Впервые за все время жизни в Порт-Монро Кэшин надел костюм.

— Еще немного, и я возненавижу этот город, — признался Дав.

Он положил руки на стол и внимательно разглядывал их, вытянув вперед пальцы. Из-под рукавов пиджака виднелись манжеты рубашки с серебряными запонками в виде коротких палочек.

— Погода здесь не очень, — отозвался Кэшин.

— Не в погоде дело, погода как погода. Сам город какой-то не такой.

— Большой провинциальный город, только и всего.

— Нет, не то. В нем только и есть что дерьмо, одно дерьмо, ничего хорошего. Вот объясни, какого хрена мы здесь сидим? Где это слыхано, чтобы полицейские дожидались заключенного?

В дверь постучали, вошел полицейский, молодой человек, которого Кэшин заметил на пассажирском сиденье пикапа тогда, на перекрестке, за ним еще один полицейский. На длинном печальном лице Донни Култера над верхней губой вздергивался курносый нос. Лицо было детское, перепуганное. Глаза припухли, а губы он то и дело нервно облизывал.

— Садись, Донни.

Постучали в другую дверь, на этот раз за спиной Кэшина.

— Войдите! — сказал он.

— Хелен Каслман, Юридическая служба по делам аборигенов. Я представляю интересы Донни.

Кэшин обернулся. Перед ним стояла стройная моложавая женщина с зачесанными назад темными волосами. Они взглянули друг на друга.

— Ну, здрасте! — заговорил он первым. — Сколько лет, сколько зим!

Она недоуменно нахмурилась.

— Джо Кэшин, — представился он. — В одной школе учились.

— А, да-да, — откликнулась она неприветливо, — что ж, неожиданно.

Они осторожно пожали друг другу руки.

— Детектив Дав, — представил Кэшин коллегу.

Хелен кивнула Даву.

— Я и не знал, что вы здесь живете, — продолжил Кэшин.

— Я здесь недавно. А вы?

— А я в Порт-Монро.

— Ясно. Ну, так кто занимается этим делом?

— Я. Вы могли поговорить со своим клиентом в приватной обстановке.

— Уже поговорила.

— Тогда начнем, пожалуй?

— Да, конечно.

Кэшин занял место напротив Донни. Дав включил диктофон и записал дату, время и фамилии присутствующих.

— Тебя зовут Дональд Чарльз Култер? Проживаешь по адресу Фрейзер-стрит, двадцать семь, район Даунт, Кромарти?

— Да.

— Донни, — начал Кэшин, — для начала я тебе объясню, какие права есть у тебя во время допроса. Ты не обязан что-либо говорить или делать, но все, что ты сделаешь или скажешь, может быть использовано в качестве доказательства в суде. Ты понял, что я сказал?

Донни уставился в стол.

— Еще раз повторю, — произнес Кэшин, — не обязательно отвечать на мои вопросы или что-то мне рассказывать. Но если ты решишь по-другому, мы вправе сообщить суду то, что ты нам сказал. Понимаешь, Донни?

Не отрывая глаз от стола, Донни облизнул губы.

— Мисс Каслман, — пригласил ее Кэшин.

— Донни, — заговорила она, — ты понимаешь, что тебе сказал полицейский? Помнишь, о чем мы с тобой говорили? Можешь им ничего не рассказывать.

Донни глянул на нее, кивнул.

— Донни, подтверди нам, что ты все понял, — попросил Кэшин.

— Понял, — нервно бросил парень и забарабанил пальцами по столу.

— Я обязан разъяснить, какие у тебя права, — продолжил Кэшин. — Можешь связаться или попробовать связаться с другом или родственником и сообщить им, где ты находишься. Можешь связаться или попробовать связаться с адвокатом.

— Простите, — вмешалась Хелен Каслман, — я поясню. Мой клиент уже воспользовался этими правами и сейчас больше не будет отвечать ни на какие вопросы.

— Допрос окончен в девять сорок семь утра, — подвел итог Кэшин.

Дав выключил диктофон.

— Коротко и ясно, — опять заговорил Кэшин. — Не выйдете со мной на минуточку, мисс Каслман?

Они прошли в коридор.

— Слушание в двенадцать пятнадцать, — сказал Кэшин. — Если бы Донни не запирался, тогда он мог бы рассчитывать на освобождение под залог.

Глаза у нее были разноцветные — один серый, другой голубой. Это придавало ей одновременно и живой, и равнодушный вид. Кэшин вспомнил, как после окончания школы он еще долгое время рассматривал ее лицо на фотографии, снятой в двенадцатом классе.

— Мне нужно получить указания, — сказала она.

Тем временем Дав и Кэшин пошли глотнуть кофейку в заведение под названием «У тети Джемаймы», со столами, покрытыми клетчатыми скатертями, и картинками с изображениями Кролика Питера по стенам.

— В школе вместе учились, — заметил Дав. — Повезло тебе.

— Ну, она была птичка высокого полета, — ответил Кэшин. — Девочка из почтенной богатой семьи. Отец — врач, а вообще-то они владели газетой и ледниками. Она не захотела расставаться со своими лошадями, поэтому и не уехала в частную школу.

По дороге обратно Дав отхлебнул кофе и поморщился:

— Что за отрава?

— Как всегда, дерьмо, ничего хорошего.

Хелен Каслман стояла возле здания участка и разговаривала по мобильнику. Она заметила, что они подходят, и не сводила с них глаз. Уже когда они были у ступенек, она позвала:

— Детектив Кэшин!

— Да, мисс Каслман.

— Мать Донни заявила, что он был дома в ту ночь, когда напали на Бургойна. Встретимся в суде.

— Жду не дождусь.

Кэшин вошел в участок и позвонил обвинителю.

— Против освобождения под залог серьезно возражаем, — доложил он. — Расследование проведено поверхностно. Настоящий виновник может договориться со свидетелями или вовсе сбежать.

В одиннадцать пятнадцать утра Дав и Кэшин уже были у дверей участка.

— Вам звонил инспектор Виллани, — сообщил дежурный полицейский.

— Что там у тебя с мобильником? — недовольно бросил Виллани.

— Извини, отключил.

— Слушай, парня отпускают под залог.

— Почему?

— Потому что министр дал указание главному комиссару, который дал указание комиссару по уголовным делам, который дал указание мне. Дело политическое. Они не хотят, чтобы с Донни в тюрьме что-то случилось.

— Как их чести будет угодно.

— Донни отпускают под залог, — сказал Кэшин Даву.

— Слабаки! — ответил Дав. — Ну и слабаки! Это же капитуляция!

Дежурный полицейский указал на дверь.

— Готовьтесь, там комитет по встрече. Телевизионщики.

Кэшин похолодел. Почему-то как раз об этом он забыл.

— Вот и разбирайся с ними, — обернулся он к Даву. — Ты же городской.

Дав покачал головой:

— Что-то быстро вы записались в деревенские.

Они вышли на улицу, навстречу вспышкам и блестящим черным зрачкам телекамер, меховым микрофонам, тянувшимся к ним на длинных ручках. Вокруг толкалось не меньше десяти человек.

— В чем обвиняют Донни Култера? — задала первый вопрос женщина в черном, с обесцвеченными, залитыми лаком волосами.

— Без комментариев, — ответил Кэшин. — Скоро все станет известно.

Они едва протискивались через толпу, а операторы забегали вперед и снимали, как они уходят по зимней улице под серым, неприветливым небом. Завернув за угол, они увидели толпу у дверей суда.

— Мисс Каслман постаралась, — сказал Дав.

Люди расступились, образовав узкий коридор. Кэшин и Дав прошли, натыкаясь на враждебные взгляды, и в полной тишине поднялись по ступеням.

— Палачи! — крикнул мужчина в поднятом вязаном шлеме слева от Кэшина. — Только и можете, что детей убивать.

— Сволочи! — поддержала его женщина справа. — Подонки!

В коридоре и небольшом зале суда было людно. Они с трудом протиснулись к обвинителю, старшему констеблю.

— Все переменилось, — сказал Кэшин. — Не возражаем против выпуска под залог.

Она кивнула:

— Слышала уже.

Они заняли свои места на стороне обвинения. Дав огляделся.

— Мы тут единственные представители сил правопорядка, — заметил он. — А где же Хопгуд, лучезарный глава местной полиции?

— Может, сбивается с ног в поисках замены Ка-Ди и Престону, — предположил Кэшин.

Дав быстро глянул на него, сверкнув стеклами очков.

Вошли Хелен Каслман и какая-то пожилая женщина. Кэшину показалось, что Донни — точная ее копия.

Ровно в двенадцать пятнадцать под приветственные крики в зал ввели Донни Култера. Он смотрел только на женщину рядом с Хелен Каслман. Та в ответ улыбнулась ему и ободряюще подмигнула.

Присутствующих попросили замолчать, потом встать. Вошел и занял свое место судья. Круглое розовое лицо и зачесанные на лысину жидкие седые пряди делали его похожим на преждевременно постаревшего ребенка.

Обвинитель представил Донни, объявил, что тот обвиняется в попытке убийства. По аудитории пробежал недовольный ропот, и пришлось снова призвать к порядку.

— Решение принято под явным давлением, ваша честь, — сказал обвинитель, — но обвинение не возражает, чтобы обвиняемого выпустили под залог.

Судья взглянул на Хелен Каслман и кивнул.

Она поднялась.

— Я Хелен Каслман, ваша честь, представляю интересы мистера Култера и настаиваю на том, чтобы он был отпущен под залог. Мой клиент никогда не привлекался к уголовной ответственности, а обвинение ему предъявили при невообразимо трагических обстоятельствах. Всего несколько дней назад на его глазах погибли его двоюродный брат и друг, погибли в результате несчастного случая с участием полицейских…

С галереи раздались хлопки и крики одобрения. Судебный чиновник опять потребовал тишины в зале.

— У нас здесь суд, а не митинг, миссис Каслман! — хриплым голосом заметил похожий на ребенка судья.

Хелен Каслман кивнула:

— Я и не собиралась ораторствовать, ваша честь. Мой клиент — ни в чем не повинный мальчик, жертва обстоятельств. Он потрясен тем, что произошло, он должен сейчас находиться дома, вместе с семьей, и готов предоставить все сведения, которые может затребовать суд. Благодарю вас, ваша честь.

Судья нахмурился:

— Обвиняемый выпускается под залог. Он должен находиться дома с девяти часов вечера до шести часов утра и обязан ежедневно отмечаться в полицейском участке Кромарти.

Послышались аплодисменты, шум, призывы соблюдать тишину.

Кэшин посмотрел на Хелен Каслман. Она наклонила голову и тонко улыбнулась ему в ответ. А он снова почувствовал себя подростком, который, умирая от желания, гадает, может ли такая красивая, богатая и умная девочка поцеловать его.

* * *

Они прошли мимо Хелен Каслман, у которой наперебой брали интервью прямо на ступеньках суда, но до самого участка не могли отстать от настырных телевизионщиков. Дав категорически отказался отвечать на вопросы.

— А для вас комнату обустроили, шеф, — доложил Кэшину дежурный полицейский. — Поднимаетесь наверх, там налево, и последняя дверь справа.

Оказавшись в комнате, Дав огляделся и только покачал головой.

— Обустроили? — присвистнул он. — Открыли засранную кладовку! Обустроили, называется!

Их взорам предстали сдвинутые столы, два компьютера, четыре колченогих стула, обрывки старых газет, бумаг, коробок из-под пиццы и гамбургеров, раскиданные повсюду пластиковые стаканы и ложки, сломанные ручки, мятые банки из-под напитков.

— Как будто в доме у студентов-художников, — проворчал Дав. — Бардак!

Он подошел к окну, открыл задвижку, попробовал было приподнять раму, но не сумел, со всей силы шарахнул кулаком по раме, снова попробовал. На шее у него напряглись все жилы, а рама все не поддавалась.

— Вот черт! — досадливо бросил он. — Здесь дышать нечем!

— Что, в горлышко побрызгать?

— Я тебе не астматик! — окончательно разозлился Дав. — Здесь просто дышишь воздухом, который уже десять тысяч раз прошел через чьи-то гнилые зубы, больные гланды и нездоровый кишечник.

— Я ничего такого не имел в виду. У некоторых бывает и астма, — заметил Кэшин.

Хочешь не хочешь, а жить им предстояло вместе.

Дав взял стул, сел, положил ноги в начищенных черных ботинках на крышку стола. Почти новые ботинки сверкали безупречной чистотой и ярко-желтыми подошвами.

— Ладно, ладно, — примирительно бросил Дав. — Я же сказал — нет у меня астмы.

— Ну и хорошо. Представляю, что начнется, если защите вздумается пристегнуть Люка Эриксена к делу Бургойна. Люк все равно погиб, так что ему без разницы.

— Если бы там был Донни, и ему досталось бы.

— Если бы был… — повторил Кэшин. — Вот в чем вся загвоздка. А если такое и случится, его старший брат повернет все в другую сторону: не был, не участвовал, и все такое.

Вдруг раздался громкий треск, и от неожиданности сердце отчаянно подпрыгнуло у Кэшина в груди. Веревка рамы прогнила, и половина рамы, с трудом приподнятая Давом, с грохотом открылась. Большое стекло дрогнуло, а в нем качнулся и окружающий мир.

Ворвался холодный морской воздух — соленый, чувственный.

— Вот, другое дело, — сказал Дав. — Совсем другое. Вообще-то лучше поздно, чем никогда. Куришь?

— Спасибо, нет. Все борюсь с вредной привычкой.

Дав зажег сигарету и начал раскачиваться туда-сюда на стуле.

— Я здесь человек новый, но, если вы не сумеете увязать Донни с тем домом, получится только, что он поехал в Сидней вместе с Люком и там они вместе пробовали продать часы Бургойна. Стоит сочинить более-менее правдоподобную историю, что он спокойно спал в своей постели в ночь нападения, и все — он свободен.

— Думаю, так и будет. Это система.

Дав кинул на него быстрый взгляд суженных глаз.

— Ох уж эти хитрожопые, которых освобождают. Знаешь, как они ухмыляются, глядя на своих товарищей? Сплошные распальцовки. Да легко! Полицейские ведь дебилы, хоть еще раз все это проделай. — Он помолчал и спросил: — А что там твой приятель Виллани говорит?

У Кэшина чесались руки врезать Даву, но он помолчал немного и ответил:

— Инспектор Виллани ничего не говорит. Защитник утверждает, что мать Донни подтвердила его алиби. Может быть, найдутся и другие свидетели.

Дав запрокинул голову:

— Удивляюсь я на некоторых женщин! Всю жизнь только и делают, что подтверждают алиби мужчин — отца, мужа, сыновей. Можно подумать, это их священный долг. Какая разница, что эти подонки делают! Ну и что с того, что отец лупит мать, что муж лапает няньку, что мой мальчик изнасиловал соседскую девчонку, — ведь он такой, такой…

— У нас нет доказательств, что Донни был с ними той ночью, — возразил Кэшин.

— Ну и что, это же классический случай, — ответил Дав. — Хопгуд прав. Бобби Уолш сделал так, что они наложили из-за этого в штаны. Начнут с освобождения под залог, а потом вообще все спустят на тормозах.

— Пошел бы ты Хопгуду это все рассказал. Он тебя сразу возьмет работать в Кромарти. Представлять его везде будешь.

Дав молча курил, не сводя глаз с потолка, и спустя некоторое время сказал:

— Я ведь черный, значит, по определению сочувствую этим даунтским мальчишкам. Ты ведь это имел в виду?

На подоконнике сидела чайка; круглые глаза, голова в линялых перьях — все это что-то напоминало Кэшину.

— Ну вообще-то есть правило: будь открыт всему, пока тебя не убедят доказательства.

— Ладно, шеф, буду открыт всему. А пока что придется пожить в мотеле «Смерть китам».

— В смысле — «Китобой»?

— Очень даже может быть. — Не вынимая сигареты изо рта, Дав взглянул на Кэшина. — Ну объясни же мне. Я все пойму. Надо — буду читать книжку до конца рабочего дня.

— Задание — возбудить дело против Донни и Люка, — ответил Кэшин. — Других указаний у меня нет.

— Я не об указаниях.

На продавленном стуле сидеть было больно, и настроение от этого не улучшалось. Кэшин встал, снял пальто, расстелил на полу старые газеты, лег и положил ноги на сиденье, согнув их буквой «Z».

— Это что? — удивился Дав. — Зачем это ты?

Кэшину его не было видно.

— Мне на полу лучше, — объяснил он. — Надо подумать, как нам выйти на мать Донни.

Дав склонился над ним:

— А смысл?

— Если она будет лгать, чтобы защитить мальчишку, то обязательно начнет волноваться. Они не знают, что у нас есть. Если Донни признается хоть в чем-нибудь, это будет очень даже здорово.

Тут Кэшин услышал, как открывается дверь.

— Ты один тут, мой хороший? — осведомился Хопгуд. — А Кэшин где?

Дав посмотрел вниз. Хопгуд обогнул стол и уставился на Кэшина будто на сбитого машиной кенгуру.

— Ну и какого хрена ты тут разлегся? — недоуменно вопросил он.

— Нам очень не хватало тебя в суде, — сказал Кэшин.

Подбородок Хопгуда был прямо над ним. Снизу Кэшину были видны волоски в его носу.

— А что я там забыл? — произнес Хопгуд.

— Нам бы надо поговорить с матерью Донни.

— В Даунт, что ли, хотите прокатиться?

Кэшину эта мысль вовсе не улыбалась, но он ответил:

— Если потребуется. Сюда мы ее все равно не вызовем.

— Ну как знаете, — бросил Хопгуд. — Только без нас.

— Мне надо переговорить с этим типом по делам аборигенов.

— Спроси у дежурного, где он там ошивается.

Раздался телефонный звонок. Дав поднял трубку одного телефона — оказалось, не ту, — схватил другую.

— Дав. Хорошо, шеф, да. Ушел нормально, да. Передаю. Инспектор Виллани, — без выражения произнес он.

Кэшин взял трубку:

— Да, верховный главнокомандующий.

— Джо, берем время на размышление, — сказал Виллани.

— В смысле?

— Пусть все устаканится. Я видел, какая толпа собралась сегодня у суда, — наши друзья с телевидения показали мне материал, который пойдет в вечерних новостях. Нам дают понять, что такие выступления никому не нужны.

— Кто дает понять?

— Могу сказать, что не мелкая сошка.

— Мальчишку отпустили почти что даром. Чего ты от нас теперь хочешь — чтобы мы нашли фактические доказательства или вытянули из него признания?

— Ни в коем случае не раздувать это дело.

— Политический заказ, да?

Виллани присвистнул:

— Джо, ты что, ничего не понимаешь?

Кэшин почувствовал, как внимательно разглядывают его Хопгуд и Дав — на полу, с телефонной трубкой в руке, с ногами, закинутыми на стул.

— Хочу сказать, шеф, — произнес он в телефонную трубку, — что у нас не так много времени, чтобы все как следует раскачать. Потянем чуть-чуть — отбойным молотком не разобьем.

Пауза.

Кэшин сосредоточенно разглядывал потолок — желтые пятна и разводы на нем напоминали стариковскую кожу.

— Вот такие у меня соображения, — закончил Кэшин. — Какие есть, такие есть.

Новая пауза.

— Какие есть, Джо, — сказал Виллани, — а с Шейном Дейбом на парковке у дома Рэя Сэрриса, ты тоже полагался на здравый смысл.

Кэшина словно пырнули холодным ножом.

— Ладно, проехали, — сказал он. — Время на размышление — это сколько? Ну хотя бы примерно?

— Не знаю, Джо. Неделя, десять дней… Может, больше. — Виллани не спешил, как будто разговаривал с недотепой-ребенком. — Придется пораскинуть мозгами.

— Правильно, придется некоторым. — Говоря это, Кэшин смотрел на Дава. — А Пол Дав, кстати, чем будет заниматься?

— Пусть пока возвращается сюда. А ты, пожалуй, отдохни чуток. Сможешь?

— Опять в подвешенном состоянии, шеф?

— Не нуди, Джо. Я позвоню. Позови Дава.

Кэшин передал трубку Полу.

— Ну что там? — поинтересовался Хопгуд.

— Говорит, берем по Донни тайм-аут.

— Во как? — ухмыльнулся Хопгуд. — Значит, этот уютный офис вам больше не понадобится.

Под моросящим дождиком Дав и Кэшин дошли до «Регента», спросили по пиву и уселись в мрачном, провонявшем кухонным чадом бистро, где, кроме них, никого не было.

Дав взял заламинированное меню и принялся читать его, водя пальцем по строчкам.

— Двенадцать блюд, — отметил он. — Значит, на кухне должны работать как минимум три человека.

— Это в больших городах так, — возразил Кэшин. — Три лоботряса. У нас тут управляется одна девчонка-стажер.

— Сэндвич с вырезкой, — прочел Дав. — Что у них проходит под этим названием? Как вообще его можно испортить?

— Здесь и не такое умеют.

Из задней двери появилась потасканная женщина в зеленом комбинезоне, подошла к ним, открыла блокнот и со свистом втянула воздух сквозь зубы.

— Два сэндвича с вырезкой, пожалуйста, — сделал заказ Кэшин.

— Только в баре, — отрезала она, уставившись в стену. — Здесь не подаем. Меню надо читать!

— Мы полицейские, — сказал Кэшин. — Лучше бы тут посидеть.

Она взглянула на него и улыбнулась, осклабив кривые зубы:

— А, ну тогда ладно. Я всех полицейских тут знаю. Вы по делу Бургойна?

— О работе не разговариваем.

— Подонки черномазые, — бросила она. — Жалко, что только двоих застрелили, а не сразу всех. Бомбу бы на них кинуть, как в Багдаде.

— Можете жир срезать? — попросил Дав. — Был бы вам премного благодарен.

— Жир не любите? Сделаем, не волнуйтесь.

— И помидоры положите.

— Куда? На сэндвич с вырезкой?

— Так все коренные делают, — сказал Дав.

У кухонной двери официантка обернулась и посмотрела на Дава. Кэшин заметил, что она будто сомневается в чем-то. Это было видно даже в полумраке.

— На редкость привлекательная особа, — заметил Дав. — Много здесь у вас привлекательных особ; белые гены, наверное, дают себя знать. — Он огляделся. — То, что случилось вчера вечером, волнует тебя? Сейчас? Или вообще?

— А ты как думаешь?

— Ну… Ты пока, так сказать, закрытая книга. Вот когда лежал на полу, то я немного заглянул тебе в душу.

Кэшин подумал, не рассказать ли ему о своих снах.

— Да, волнует, — ответил он.

— Как стреляли в мальчишку?

— Когда в тебя стреляют, ты что делаешь?

— Я хочу сказать, — пояснил Дав, — что мальчишка стрелял первым, так или нет? Ты им это рассказал?

Кэшину не хотелось не только отвечать на вопрос, но даже думать о нем.

— Узнаешь, что я сказал им, когда будем у коронера.

— Ты понимаешь, что нас подставили? Хопгуд засунул нас с тобой в какой-то драндулет и утверждает, что ничего не слышал по рации.

— Для чего это ему?

— Чтобы у него с ребятами было чем прикрыть свою пятую точку, если бы что-нибудь пошло не так.

— Ну, для Хопгуда, пожалуй, это чересчур дальновидно. Скучаешь по федералам?

Дав грустно покачал головой. Они поболтали еще о всякой ерунде. Женщина наконец принесла им сэндвичи и засуетилась вокруг Кэшина.

— Стейк из чего, из кита? — прожевав кусок, заговорил Дав. — Не удивлюсь, если здесь процветает китобойное браконьерство.

Обратно шли под ветром и моросящим дождем.

— Время для размышлений, черт бы их побрал! — сказал Дав. — Заморозили всё на фиг. Ну и ладно, хоть жить в «Смерти китам» не придется.

— В «Китобое».

— Без разницы.

На ступеньках участка Дав протянул ему свою длинную руку.

— Чувствую, что уже не вернусь. Буду скучать по вашему городку, да.

— Ну еще бы! Чудное место, китовый стейк, кофе мисс Пигги.

— Тети Джемаймы.

— Вас, федералов, хорошо учат наблюдательности, — заметил Кэшин. — Ну, пока.

* * *

Дебби Дугью сидела на кухне и готовила уроки. На столе громоздились учебники, стояла кружка чаю с молоком, валялось печенье. По телевизору шел какой-то мультфильм, а в угловой печке пылали дрова.

— Здорово здесь, — сказал Кэшин.

— Чаю хочешь? — откликнулась она.

Дебби, светло-рыжая, веснушчатая, со стянутыми назад волосами, выглядела старше своих четырнадцати лет.

— Спасибо, напился уже. Как учеба? — задал он вопрос, бессмысленный для подростка.

— Нормально, в порядке. Задают много. — Она пошевелилась на стуле. — Отец в сарае.

Кэшин подошел к мойке, протер затуманенное стекло. Дождь барабанил по лужам, стоявшим в колеях, которые тянулись от дома к сараю. Берн обеими руками запихивал что-то в кузов грузовика. В углу его рта дымилась сигарета.

— Слушай, он переживает из-за того, что у тебя мать нашла, — начал Кэшин, отвернувшись от мойки.

Дебби опустила голову, сделала вид, что читает.

— Что, обязательно надо было меня закладывать, да?

— Что значит — закладывать? Надеюсь, это не твое?

Она глянула прямо на него ярко-голубыми, как у всех Дугью, глазами.

— Я даже не знала, что там. Она мне коробку дала, сказала: «Спрячь пока что». Вот и все.

— А ты что подумала?

— Да ничего не подумала.

— Ладно тебе, Дебби, я не такой уж древний дедушка.

Она пожала плечами:

— Я наркотиками не балуюсь, ничего о них не знаю.

— А друзья твои как, балуются?

— Хочешь, чтобы я на друзей стучала? Ни фига!

Кэшин подошел поближе, взял стул и сел у стола.

— Дебби, мне совершенно все равно, как у твоих друзей с наркотиками, и я не собираюсь с ними возиться. Но я не хочу, чтобы тебя когда-нибудь нашли мертвой в проулке у мусорных баков.

Она чуть покраснела и уткнулась в тетрадь.

— Ну, я не…

— Дебби, хочешь, скажу секрет?

Она медленно, задумчиво покачала головой.

— Если бы ты не была из нашей семьи, я бы не спрашивал.

— Ну да, можешь, да…

— Никому не скажешь?

— Угу.

— Точно?

— Угу.

Вдруг дверь распахнулась и в кухню ворвались двое мальчишек, толкаясь, отпихивая друг друга. Дебби повернула голову:

— Выметайтесь, идиоты!

У мальчишек округлились глаза, открылись рты, показались мелкие зубы.

— Есть хочется, — произнес тот, что стоял слева.

— Пошли, пошли!

Мальчишки попятились, как будто их кто-то потянул сзади за веревку, и дверь захлопнулась прямо у них перед лицами.

— Точно, — ответила наконец Дебби.

Кэшин наклонился над столом и тихо сказал:

— Знаешь, что некоторые продавцы, которые толкают наркотики твоим друзьям, — наши люди?

— Ну?

— Понимаешь, что это такое?

— Типа, тайные агенты?

— Верно. Выходит, что наркополицейские знают все имена. Если твой друг покупал наркотики, он тоже в списках.

— Не мой друг, ее. Я даже не знаю, как его зовут.

— Вот и хорошо. Таких и не надо знать.

— А что они делают с этими списками?

— Могут сообщить в школу, позвонить родителям. Могут обходить дома. Если и ты в списке, к тебе могут прийти в любое время. — Кэшин поднялся. — Ладно, я пошел. Хотел с тобой поговорить, потому что ты все-таки родственница и нехорошо, если с тобой что-нибудь случится. А уж тем более с отцом и матерью.

Уже дойдя до двери, он услышал скрип стула.

— Джо, послушай…

Он обернулся.

Дебби стояла, обхватив себя руками, и как будто сразу повзрослела лет на шесть.

— Мне страшно, Джо.

— Почему это?

— Это я купила… для…

— Подруги?

Поколебавшись, она ответила:

— Нет, для друга.

— У Пиггота?

— Угу.

— Которого?

— Обязательно говорить?

— Я никому не разболтаю. Не по моей это части.

— Ну, Билли.

— И ты?

— Не-а… Нет, один раз, и мне не понравилось, нет!

Он взглянул прямо ей в глаза, выждал.

— Куришь?

— Нет-нет… Нет!

На улице завизжала бензопила, потом загудела, будто наткнулась на что-то твердое.

— Они же не… — запинаясь, произнесла она. — Про меня не скажут, да? Сюда не придут, да?

— Ну уж этого я не знаю, — ответил он. — Могу с ними переговорить, конечно. Как думаешь, что им лучше сказать?

Она намекнула, что им лучше сказать.

Кэшин пошел к сараю; грязь как будто сама липла к ботинкам. В самом дальнем углу, в темноте, на корточках сидел Берн и паяльной лампой счищал краску со старого кухонного буфета. Под синим пламенем слои краски чернели и пузырились. Пахло обугленным деревом и чем-то металлическим.

— Свинец, — потянув носом, определил Кэшин. — Краска свинцовая, что ли?

Берн выключил паяльную лампу и выпрямился. К щетине прилипли мелкие крошки краски.

— И что теперь? — только и сказал он.

— Опасно. Отравиться можешь.

Берн положил лампу на буфет.

— Ну да, да. Отравиться можно чем угодно. Как же вы, умельцы, умудрились подстрелить мальчишек?

— Не нарочно ведь, — ответил Кэшин. — Никто этого не хотел.

— Кори Паскоу в один класс с Сэмом ходил. Выгнали его еще из начальной школы за какую-то ерунду.

— Почти как Сэма.

— Сэм? Ну нет. Он так просто… сбился с пути. С Дебби говорил?

— Так, намекнул ей кое на что.

— А она что?

— Вроде дошло.

Берн кивнул:

— Что ж, будем надеяться, ё-мое. Я бы сказал тебе спасибо, если бы не это дерево. Сегодня все у тебя сгрузил. Там был какой-то мужик, помог.

— А, это Дейв Ребб. Помогает мне дом строить.

— Как это? Ты где его нашел?

— В сарае за Беккетом, у миссис Хейг. Он бродяжничал.

Берн покачал головой, поскреб щетину на подбородке, вытащил несколько крошек краски и внимательно посмотрел на них.

— Бродяга, говоришь… Какой из него работник?

— Ну, посмотрим. Он у Дэна Миллейна работает, так тот пока не жалуется.

— Вроде я его где-то видел… Давно, правда.

Они подошли к машине. Кэшин сел, опустил окно. Берн положил грязные руки на раму, внимательно посмотрел на него.

— Слышал, кто-то отлупил этого паразита Дерри Каллахана, — сказал он. — И еще спер из его магазина банку собачьей жратвы. Вы как, расследуете?

Кэшин нахмурился:

— Такую ерунду? Никто пока заявление не подавал. Когда получим, то, конечно, будем трудиться в поте лица. Сразу же облаву устроим, не беспокойся.

— Посмотрим.

— У себя смотри.

— Да ладно тебе! Говорить не хочешь?

— Отвали.

Берн довольно засмеялся и ткнул Кэшина в плечо кулаком.

— Ах ты гаденыш!

По дороге домой, при тонком свете фар, Кэшин прикинул, что его ложь по крайней мере на полгода должна отбить у Дебби охоту к наркотикам.

Полгода — это долго. Вот и хорошо. Обычно его ложь жила гораздо меньше.

* * *

По каким-то неведомым для него причинам Кендалл Роджерс захотела, чтобы он отвечал за организацию работы полицейских на марше.

— Я в отпуске, — напомнил он.

— Это всего час, может, чуть больше.

— Что там случится-то? Это же Порт-Монро.

Сказав это, он понял, что ошибся.

— Я была бы тебе крайне признательна, — произнесла она, не глядя на него. — Ты бы очень меня обязал.

— Обязал, скажешь тоже. Прямо касса взаимопомощи.

Участники марша собирались у почты, на главной улице. Кендалл стояла на том же конце, что и Кэшин, — возле Мурхауз-стрит. Карл Векслер руководил уличным движением на перекрестке с Уоллес-стрит, а зимой в одиннадцать утра в Порт-Монро это была совсем не прибыльная работа. Правда, он раздувал из этого серьезное дело: направлял машины то туда, то сюда, махал руками, будто стюардесса на борту самолета, показывающая расположение аварийных выходов. Кэшин заметил, как легко различить в толпе пришлых — которые купили жилье в Порте по высокой цене, а теперь хотели «поднять разводной мост», — все они, как один, носили аккуратные стрижки, дорогие куртки и отличные кожаные ботинки.

В объявленное время начала марша тучный фотограф из «Вестника Кромарти» уныло подглядывал на толпу из трех десятков человек, больше половины которой составляли женщины. Из-за угла потянулась колонна учеников начальной школы в разноцветных дождевиках, похожая на длинного разноцветного крокодила, во главе с худощавым лысоватым директором, который держал за руки мальчика и девочку. Дети несли плакаты, явно наскоро написанные поутру в классе рисования на листах белого ватмана и приделанные к длинным палкам.

ПРОЧЬ ОТ НАШЕГО УСТЬЯ!

НЕ ПОРТИТЕ НАШИ ПЛЯЖИ!

ПРИРОДА — ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ!

Появились трое знакомых Кэшину членов совета графства. Репортер «Вестника», выйдя из машины, махал фотографу, который уже совсем было приуныл. На том конце улицы, где стоял Карл, застряли два микроавтобуса. Он начал жестикулировать, указывая им, куда ехать. Через пару минут появились их пассажиры — всех возрастов начиная лет с пятнадцати. Они шли тесно, группой человек в тридцать, вместе с Хелен Каслман, которая все время говорила по телефону. Заметив Кэшина, она оторвалась от разговора и, проходя мимо, приветственно кивнула ему:

— Здравствуйте, детектив Кэшин.

— Здравствуйте, мисс Каслман.

Кэшин видел, как она заговорила с организатором — Сью Киннок, женой врача. Та приходила к ним в участок показать разрешение графства на проведение марша. «Соберемся у почты, пройдем по Мурхауз-стрит, перейдем Уоллес, повернем направо по Энрайт, а потом налево, к парку», — объясняла она тогда.

На ее щеках солнце поставило бледно-желтые отметины. Зубы были большие, и говорила она отрывисто, как бы отдельными словами. Кэшин еще подумал тогда, что она, скорее всего, няня, которая приехала из Англии и сумела окрутить австралийского простофилю доктора, к жгучей зависти своих менее везучих товарок.

Вместе с Хелен Каслман Сью подошла к Кэшину.

— Полагаю, вы знакомы, детектив. Хелен — президент местного отделения «Дикого берега Австралии».

— Многогранная вы личность, мисс Каслман, — заметил Кэшин.

— Вы тоже, детектив. То стреляете по мальчишкам, то охраняете толпу.

— Универсал, знаете ли. В наши дни чем только не приходится заниматься. Как там Донни?

— Ничего хорошего. Мать очень волнуется. А как расследование?

— Своим чередом, как этот ваш парад.

— Вертолет «Девятого канала» уже летит, а с ними Бобби Уолш. Если не возражаете, мы подождем их.

— В разумных пределах — не возражаю, — ответил Кэшин. — Сколько?

— Минут пятнадцать, полагаю. Они садятся на игровой площадке.

— Ладно, подождем.

Хелен Каслман пошла помогать молодому человеку, одетому в зеленую ветровку «Дикого берега». Вместе они выстроили колонну: дети впереди, остальные — в ряды по пять. Она отошла, посмотрела, подошла к директору школы, сказала ему что-то. Он явно не обрадовался услышанному, но спорить не стал. Хелен отобрала шестерых детей и восемь стариков из местных. Они встали впереди в два ряда — по четверо взрослых и двое детей — и взялись за руки. За ними вытянулись школьный крокодил и другие демонстранты.

Когда построение закончилось, Хелен опять подошла к Сью Киннок. Та подняла свой мегафон:

— Выступаем через несколько минут. Пожалуйста, проявите терпение.

В небе загудел вертолет, опустился за рядом сосен. Вскоре в одном из микроавтобусов прибыли его пассажиры. Карл махнул водителю рукой, указывая, куда ехать. Автобус остановился у библиотеки. Дверь отъехала в сторону, и вышел Бобби Уолш, а за ним молодой человек в темном костюме. Кэшин увидел, как женщина, сидевшая на переднем сиденье, повернула зеркало заднего вида и принялась подкрашивать губы.

Бобби Уолш был одет непарадно, в голубую рубашку с расстегнутым воротом и темно-синюю куртку. Он чмокнул в щеку Хелен Каслман; они рассмеялись, он пожал ей руку, и сразу стало понятно, что они давно знакомы. Кэшин почувствовал укол зависти, но тут же подавил его.

— Внимание всем! — прокричала в мегафон Сью Киннок. — Прошу прощения за задержку. Плакаты вперед, пожалуйста. Спасибо, хорошо. Так, готовы? Пошли!

Кэшин посмотрел через улицу. Сесиль Аддисон, подняв руку, отчитывала за что-то Леона. Леон заметил взгляд Кэшина, кивнул ему, давая понять, что знает, в чем дело. Уксусно-кислая пара из газетного киоска стояла в дверях своего заведения, как всегда уныло опустив вниз уголки губ. Трижды шунтированный Брюс, владелец магазина видеокассет, подошел к толстенному Мерилу, который держал забегаловку, торговавшую рыбой с жареной картошкой. На велосипедной дорожке бурно спорили о чем-то три молодые женщины из кафе «У Сандры», дрожа на ветру в форменных желтых майках. Одна, с растрепанной прической и кольцами в носу, возмущалась больше других.

У дверей «Суперцены» толпилось человек семь-восемь в парках и спортивных костюмах. Какой-то старик в плаще натянул на самые уши вязаную шапочку.

Кэшин прошелся по тротуару.

— А я и не знал, что у нас столько полицейских, — бросил Даррен из магазина спорттоваров. — Целая толпа.

Демонстранты нестройно затянули на мотив песни «Дайте миру шанс»: «Эй, спасите наш пляж», и в это время посыпал мелкий дождь.

Дети уже прошли, когда из бара «Орион» вывалились двое посетителей — Ронни Барретт с приятелем, бритоголовым типом в желто-коричневом спортивном костюме, с заросшими щетиной щеками.

Барретт подошел к кромке тротуара, сложил руки рупором и проорал:

— Пошли отсюда, дармоеды! Заняться, что ли, больше нечем?

К ним присоединился еще один.

— Богатые сволочи, выметайтесь из Порта! — крикнул он, оступился, потерял равновесие и чуть не упал.

Кэшин увидел, как Барретт показал на кого-то из демонстрантов и в пьяном кураже сошел с тротуара. Его приятель сделал то же самое.

Из колонны выступил человек в черном берете, сдвинутом на самый затылок, и что-то сказал Барретту.

Кэшин шел вместе с колонной. Карл Векслер стремительно бежал по улице, а за ним едва поспевал телеоператор. Они были еще далеко, когда Барретт схватил демонстранта левой рукой за грудки, собираясь хорошенько ему наподдать.

От неожиданности демонстрант шагнул вперед и позволил Барретту дотронуться до себя. Барретт замахнулся правой, но человек проворно вскинул вверх левую руку для защиты, наступил на левую ногу Барретта и двинул его в челюсть костяшками пальцев правой руки.

Удар был слабый, даже не без некоторого презрения, но голова Барретта мотнулась назад; левой рукой демонстрант попал Барретту прямо по ребрам и сделал несколько очень профессиональных ударов.

— Брейк! — крикнул Карл, точно рефери на ринге.

Поверженный Барретт громко стонал, а его друг уже куда-то смылся, явно не желая попадать в переплет.

Демонстрант повернул голову, посмотрел на Кэшина, спокойно вернулся в свой ряд и поправил берет. Старик сосед одобрительно хлопнул его по плечу.

Марш остановился. Кэшин повернулся спиной к камере — не хотелось снова попадать на телеэкран.

— Идем, идем! — громко произнес он. — Продвигаемся!

Строй-крокодил пополз дальше.

— Арестуем, босс? — спросил Карл.

— Кого?

— Того, зеленого.

Кэшин наклонился над Барреттом:

— Вставай и вали отсюда. Иди проспись, потом поговорим. — А Векслеру скомандовал: — Все, работаем дальше.

В парке Сью Киннок поднялась на эстраду и произнесла короткую речь о варварах, разрушающих красоты природы, о том, что Порт-Монро не должен разделить участь «Серферского рая». Кэшин посмотрел на небо: на юге сгущались мрачные облака, по зонтам барабанил мелкий дождь, все натянули на головы капюшоны. Участь «Серферского рая»… Нарочно, что ли, они подгадали свое сборище под эту погоду?

Сью Киннок представила всем Хелен Каслман.

— Я уверена, все вы знаете, — начала Хелен, — что наша организация «Дикий берег» занимается сохранением природы береговой линии Австралии и стремится сделать ее доступной для всех желающих. Сегодня мы пришли сюда, чтобы сказать: «Если вы хотите остановить застройщиков, которые рушат все, что создает своеобразие этого места, то мы с вами. Мы будем бороться против этого проекта. И мы обязательно победим!»

Раздались громкие аплодисменты. Хелен переждала их, раскланиваясь, и продолжила:

— А теперь я хочу представить человека, который разделяет наши тревоги и нашел в своем напряженном графике время, чтобы присоединиться сегодня к нам. Прошу поприветствовать главу самой молодой партии нашей страны, Объединенной партии Австралии, уроженца этого района Бобби Уолша!

Уолш выступил вперед. Демонстранты радостно приветствовали его. Сью Киннок попробовала было раскрыть над ним огромный зонт для гольфа, но он лишь отмахнулся, сказал спасибо и немного помолчал.

— «Устье Серебряной реки»… Красиво звучит. Сразу представляешь себе, как речные воды встречаются здесь с морскими. — Он улыбнулся и продолжил: — Да, но только в устье Серебряной реки, скорее всего, и ландшафт, и вся экосистема падут жертвой оголтелого стремления к прибыли. «Вестник Кромарти», знаете ли, очень всему этому радуется. — В доказательство он поднял над головой газету. — Подумать только, двести пятьдесят новых рабочих мест! Отлично, правда? Ну так я вам скажу, что эти люди всегда радуют местную прессу обещаниями рабочих мест. Новые места! Волшебные слова, разве нет? На них все можно списать. Но только посмотрите — таких, некогда прекрасных, уголков полно по всей Австралии. И что с ними? Обезображены проектами вроде этого «Устья Серебряной реки». — Бобби Уолш снова сделал эффектную паузу. — А между прочим, застройщики и местная пресса выдают все это за кампанию по созданию рабочих мест! — Он провел рукой по мокрым блестящим волосам. — Надо еще спросить, а что это, собственно, за рабочие места? Ну так я вам скажу. Уборщики, мойщики посуды, официанты. Грошовые заработки, сезонная работа, которая еще к тому же зависит от забастовок на авиалиниях и от разных событий за тысячу километров отсюда.

Снова послышались аплодисменты.

— Раз уж я здесь, поговорим же о так называемой местной прессе. Хотя почему местной? Вовсе нет. Этой газетой… — Он опять поднял «Вестник», — этой газетой владеет группа «Медиа Австралия». Ее головной офис находится в Мельбурне. Что-то не похоже на местную прессу! Редактор этой так называемой местной газеты три месяца назад переехал сюда из Нового Южного Уэльса, где издавал тамошнюю местную газету, тоже собственность «Медиа Австралии». А до этого он работал в Квинсленде и делал там то же самое, что и здесь, в Кромарти. Но зачем? — Бобби сделал еще одну паузу. — Затем, чтобы создать рекламную шумиху. Чтобы сделать еще больше денег. Потому что для людей, которые стоят за проектом «Устье Серебряной реки», деньги — это все. А этот экологически опасный проект принесет газете огромные деньги за рекламу. Что же до самой компании, тут все ясно без лишних слов — это всего лишь прикрытие. Как только будет получено разрешение на застройку, ее сразу же перепродадут в другие руки.

Уолш совсем промок, дождь потоками лился по его лицу, рубашка потемнела от воды.

— Власти могут запретить этот проект, — продолжил он. — Но они не выказывают ни малейшего желания сделать это. Говорят, это не территория побережья. Говорят, это компетенция совета графства. Получается, что любое место, находящееся не на территории побережья, могут захватить такие же безответственные застройщики? Я приехал сюда, чтобы призвать вас не играть в эти бюрократические игры. Объединенная партия Австралии поддержит вас в этой борьбе. И не только вас, а всех, кто так же, как вы, будет выступать по всей Австралии — и в маленьких, и в больших городах. — Бобби отер воду с лица, поднял руки вверх. — И еще. Вы знаете, что такое этот проект? Я вам скажу. Это плевок в будущее.

Под гром оваций Бобби Уолш наклонил голову и стряхнул дождевые капли.

Кэшин подумал, что Уолш заранее представил себе, как будет выглядеть в выпуске новостей: обаятельный политик, произносящий свою пламенную речь под проливным дождем.

Под непрекращающиеся аплодисменты Бобби сошел с эстрады. За ним выступал очень плохой оратор с небрежной стрижкой и неухоженной бородой — советник графства Барри Доулл. Когда дождь разыгрался не на шутку, Сью предложила заканчивать, поблагодарила всех и объявила сбор пожертвований в благотворительный фонд «Спасем устье».

Строй нарушился, люди хотели пожать руку Бобби Уолшу; он никому не отказывал, наклонился к старой леди и поговорил с ней, причем все это старательно снимали операторы. Школьный крокодил рассыпался, ребятишки разбежались по домам.

Кэшин с Кендалл пошли обратно.

— Ловко он, — сказала она. — Получил в моем лице еще одного избирателя. Я и не знала, что он местный.

— Подумай сначала, по душе тебе его политические игры или нет, — сказал Кэшин.

На главной улице Бобби Уолш давал интервью для новостей той женщине, которая прилетела вместе с ним. Теперь Кэшин вспомнил, где ее видел, — когда они с Давом выходили из участка, чтобы идти в суд. Она еще задала им вопрос.

Бобби оживленно разговаривал с Хелен Каслман. Он посмотрел через плечо. Встретился взглядом с Кэшином, что-то сказал Хелен. Они подошли.

— Я вас знаю, — заговорил Уолш. — Вы Джо Кэшин, двоюродный брат Берна Дугью. Мы вместе ходили в начальную школу.

— Правильно.

Они пожали друг другу руки.

— Как там Берн? — спросил он.

— Спасибо, хорошо.

— Чем занимается?

— Так, всем понемножку.

— Если бы не Берн, меня уже в начальной школе прикончили бы, — сказал Уолш. — Он был мой самый надежный защитник.

— Да, на это у него ума хватало, — ответил Кэшин.

Уолш рассмеялся:

— Видитесь?

— Каждую неделю.

— А когда Люка и Кори… — начал было Уолш. — Вы же там были.

— К сожалению.

— Очень печальный случай.

— Если детям позволяют свободно разгуливать с оружием, рано или поздно это плохо кончается.

Уолш пожал плечами:

— Ну, следствие выяснит, чье у него было оружие и кто стрелял первым. Передавайте привет Берну и скажите, что я все помню.

— Скажу непременно.

Они снова пожали друг другу руки.

— Не забудьте проголосовать за Объединенную партию Австралии, — напомнил Уолш.

— А можно голосовать за футбольную команду?

Уолш рассмеялся, а Хелен кисло улыбнулась Кэшину. Они вернулись к машине, и журналистка снова принялась задавать вопросы Уолшу.

По пути в участок Кендалл сказала:

— А ты не говорил, что знаком с ним.

— Он меня знает. Слышала про такого Билли Пиггота?

— Про Билли — нет. А Рэй Пиггот — тот да, фрукт.

— Что он натворил?

— Ограбил в гостинице торгового представителя, вытащил у него пятьсот с чем-то долларов. Тот прямо с утра жаловаться прибежал. Этим делом тогда в Кромарти занимались.

— А как он его ограбил?

— С этим торговым представителем не все было ясно, скорее всего… — Она досадливо махнула правой рукой.

— Пигтоты — это ведь столпы общества, — сказал Кэшин. — Ладно, я пошел, через пять минут начнутся две недели счастья.

— Везет тебе! А у нас всего только мальчишка-культурист да стажеры.

— Под твоим чутким руководством они быстро вырастут, — заверил ее Кэшин. — Надо лишь суметь быть мягкой, но решительной.

В ответ она дружески ткнула его кулаком в спину, что с учетом его звания было совсем неуважительно. Прямо-таки нарушение субординации.

* * *

После обеда на участок Кэшина из Кенмара приехал некто Мик, старик на восьмом десятке, и прошелся сенокосилкой по всей запущенной земле, усеянной разбитыми бутылками и металлоломом, то и дело натыкаясь на всякий хлам, скрытый высокой травой.

— С тебя можно деньги за травматизм брать, — пробурчал он, когда закончил работу и положил сенокосилку в свой грузовик. — Что, не так, что ли? И так сделал все, считай, за спасибо, а ты даешь несчастные шестьдесят баксов, будто на благотворительные цели.

— Я полицейский, — ответил Кэшин. — Присягал защипать налоговые законы нашей страны.

— Ладно, полтинника хватит, — сказал Мик.

Кэшин дал ему бумажку. Тот сложил ее, засунул под ленту шляпы. Народ в этих краях не слишком-то любил платить налог на товары и услуги от имени правительства. Собаки носились по участку, совершенно одуревшие от нового, неведомого запаха свежескошенной травы, а Дейв Ребб с Кэшином ходили вокруг развалин дома и делали замеры. Кэшин держал конец рулетки, а Дейв все тщательно записывал и зарисовывал на листе миллиметровки. Закончив, они сели на обломок стены, и Ребб показал Кэшину, что у него получилось.

— Здоровый, — сказал Кэшин. — И не представлял себе, что он такой здоровый.

— Похоже, твой предок не бедствовал.

— Да, у него были золотые прииски, и все деньги он вложил в этот дом. По-моему, еще лошадей держал.

Налетел порыв ветра, пригнул траву. Запахло сырой землей и холодным морем.

— Видно, он совсем тронулся, — сказал Ребб. — Не мог потеплее места найти?

— Повыделываться надо было, — ответил Кэшин. — Поэтому здесь и строился. Кэшины еще до того у всех тут были поперек горла. Потом, вообще-то, тоже…

Ребб сделал самокрутку, закурил, снял щепотью крошки табака с нижней губы.

— Так ты что же, хочешь его переплюнуть?

— Да, хочу. А что тут такого?

— Ничего. Мне-то что?

Они поднялись. Сильный ветер едва не сбивал с ног. Собаки куда-то делись, но, почувствовав, что их ищут, ненадолго вернулись, а потом опять умчались по своим неотложным делам. Кэшин подумал, уж не глупость ли он затеял. Еще не поздно было все свернуть.

— Картинку нашли? — спросил Ребб. — Тут одна стена развалилась к чертям собачьим. И еще надо времянку соорудить, чтобы инструмент не намок.

Они пошли обратно; в долине уже сгущались сумерки. Дни заканчивались рано, и всего за двадцать минут день сменялся чернильной темнотой ночи. От наклонов у Кэшина все ныло.

Уже у сарая Ребб сказал:

— Старикан дал мне кролика. В холодильнике лежит. Видел?

— Нет.

— Два дня уже. Сегодня, пожалуй, приготовим.

Кэшин промолчал — на кухню совсем не тянуло.

— Ладно, я сам сделаю, — понял его Ребб. — Рагу из кролика сойдет?

Кэшин задумался. Полицейский знакомится с бродягой, этот бродяга поселяется у него, готовит еду. Местным это наверняка будет очень интересно. Вот это да! Детектив и бродяга… Очень, очень любопытно…

Ладно, хватит.

— Отлично, — произнес он. — Вперед и с песнями.

Он покормил собак, развел огонь, достал пиво, сел и почувствовал, что боль чуть-чуть отпустила. Ребб умело орудовал на кухне — разделывал кролика, мелко резал чуть увядшие овощи, жарил мясо.

— Вино? — осведомился он, ткнув в бутылку на полочке. — Бережешь для особого случая?

— Да нет… Штопор вон там.

Ребб откупорил бутылку, налил вино в кастрюлю, плеснул воды.

— Готово дело! — довольно заметил он. — Скоро приду.

Он вышел в боковую дверь, за ним двинулись и собаки. Кэшин задремал над газетой. Ребб и правда воротился скоро; собаки, как всегда, влетели первыми, радостно подбежали к Кэшину, как будто вернулись по крайней мере с Северного полюса и не чаяли увидеть любимого хозяина.

Кэшин оценил рагу с рисом. Он ел, смотрел то на огонь, то в экран телевизора. Дейв сидел за столом, листал газету. По телевизору шли новости. Сюжет о Марше в Порт-Монро был шестым по счету:

«Лидер Объединенной партии Австралии Бобби Уолш сегодня в приморском городе Порт-Монро выступил с речью на митинге против предлагаемой застройки курортной зоны».

Сообщение шло на фоне любимой телевизионщиками картинки: дети и взрослые держались за руки, пели, тут же завязалась небольшая потасовка…

— Повезло этому чудаку, что его не обвинили в оскорблении действием, — заметил Кэшин, не глядя на Ребба.

— Самооборона, только и всего, — ответил Ребб. — Он его не особенно-то и задел.

— Все вы, бродяги, знаете, как себя вести.

— Обыкновенная пьянь, — сказал Ребб. — Делов-то!

Они просмотрели фрагменты речи Бобби Уолша. На крупных планах было видно, что промок он основательно, по его лицу бежали крупные капли. Показали, как его поцеловала старая леди, как он тепло улыбнулся ей в ответ, как почтительно взял ее за локоть.

Затем Уолш дал короткое интервью. Потом камера вслед за ним и Хелен Каслман показала Кэшина, Кендалл и Векслера.

Кэшин вздрогнул. Если бы он заметил, что его снимают, непременно бы отвернулся. Женщина с насмерть залакированными волосами комментировала: «Бобби Уолш воспользовался моментом и побеседовал с детективом Кэшином. Это один из полицейских, которые присутствовали в четверг на месте гибели племянника Уолша, Кори Паскоу, а также другого юноши, Люка Эриксена, уроженцев населенного пункта Даунт в окрестностях Кромарти».

На экране снова появился Бобби Уолш, проводящий рукой по мокрым волосам: «Я только поздоровался с этим офицером. Мы вместе учились в начальной школе. Я надеюсь, он выяснит, что именно случилось той ночью, и справедливость в отношении погибших мальчиков восторжествует. Повторяю — я надеюсь. Коренное население уже почти две сотни лет живет ожиданием справедливости».

Ребб поднялся, подошел к раковине, сполоснул тарелку, вилку и нож.

— Ты, что ли, его прихлопнул? — равнодушно спросил он.

Кэшин поднял глаза:

— Не я. Но, если бы он стал тыкать в меня своим дробовиком, я долго бы не раздумывал.

— Ну, я пошел.

— Ты так умело с кроликом разделался, — сказал Кэшин. — Приноси как-нибудь еще.

Уже у двери, легонько отпихивая собак, которые хотели выйти с ним, Ребб спросил:

— Бензопила когда будет?

— Завтра. Берн сказал, он ее первым делом привезет вместе с баком для воды. Правда, когда, не знаю, — может, с утра, а может, ближе к полуночи.

— Ясно. Нам еще много чего надо — цемент там, песок, дерево. Вон листок у мойки лежит, я там все написал.

— Цемента сколько?

Кэшину показалось, что в глазах Ребба промелькнуло презрение.

— Да мешков шесть.

— Бетономешалка нужна будет?

Ребб покачал головой:

— Если только ты не наймешь еще таких же бедолаг с большой дороги.

— Всегда готов, — ответил Кэшин.

Он позвонил Берну и, чувствуя себя совершенно разбитым, рано лег в постель. Его сразу же сморил сон, но проснулся он быстро, от кошмара. Привиделись мрак, дождь, ослепительный свет и толпы мечущихся, вопивших от ужаса людей. Его схватило что-то похожее на осьминога, он выворачивался, а тварь все душила его своими щупальцами, воздуха не хватало, ему становилось все страшнее, он ясно ощущал близость смерти.

Очнулся он в собственной гостиной, при тусклом зеленом свете электрических часов, почувствовал, как колотится в груди сердце, и услышал, как железные листы кровли гудят на ветру.

Он встал. Собаки услышали шум и залаяли, требуя, чтобы он их впустил, ворвались в комнату, бешено запрыгали по кровати. Кэшин включил ночник, подбросил дров в огонь, завернулся в одеяло и открыл «Ностромо».

И каждый раз армейский капеллан — субъект небритый и немытый, опоясанный саблей, с вышитым белыми нитками на левой стороне лейтенантского мундира маленьким крестом — следовал за ними, держа в углу рта сигарету, а в руке — табурет, дабы выслушать исповедь приговоренных и отпустить им грехи; ибо Гражданин Спаситель Нации (как именовали в официальных речах Гусмана Бенто) не был противником разумного милосердия. Слышался нестройный залп, порою вслед за ним еще один выстрел — это приканчивали раненого; над зелеными кустами поднималось и уплывало вдаль голубоватое облачко дыма…

Так он незаметно и задремал в своем кресле, проснулся, едва начало светать, а собаки уже тыкались в него носами и молотили по воздуху хвостами, точно мохнатыми метрономами. Он наливал воду в чайник, когда на полочке зазвонил телефон.

— Это констебль Мартин из Кромарти, босс. Мне поручили вам передать, что сейчас звонила мать Донни Култера и сообщила, что он пропал. Когда именно, она не знает. Вчера вечером, в одиннадцать, он еще был в постели.

Кэшин прикрыл трубку ладонью и прокашлялся.

— Он ничего не сделал, кроме того, что пока не отметился, — сказал он. — Передайте матери, чтобы проверила всех его дружков. Пусть посмотрит, не пропало ли что из дома. Звоните мне на мобильник.

Он вышел на улицу, помочился прямо с крыльца, посмотрел на склон холма. Багровые листья кленов светились в тумане, как фонари. Он размял затекшие плечи.

Донни и не собирался отмечаться в участке в десять вечера. Кэшин давно это понял.

* * *

— Донни не появлялся, — доложил Хопгуд. — Мать сказала, этот маленький поганец весь вечер ревел.

Под моросящим дождем Кэшин и Ребб как раз начали расчищать дорожку к бывшей входной двери, выложенную обожженным красным кирпичом, ничуть не потускневшим от времени.

— А она везде искала? — спросил Кэшин.

— Похоже, да.

— Что там его дружки?

— С ними вроде все в порядке. Дрыхли без задних ног, как все черномазые.

— С собой что-нибудь прихватил — сумку, какие-нибудь тряпки?

— Я бы сказал, если что.

Кэшин смотрел, как Ребб переворачивает комья, оплетенные корнями пырея и бурьяна. Он спокойно, не останавливаясь, махал лопатой на длинной ручке, отваливал землю, иногда натыкался на кирпичи. Кэшин по сравнению с ним выглядел довольно бледно — сам он работал гораздо медленнее.

— Пусть ты и в отпуске, но все равно главный, — продолжал тем временем Хопгуд. — Ждем указаний.

— Так. Нарушение условий освобождения под залог, — ответил Кэшин. — Дело для людей в форме. Кто-нибудь из связи пусть поработает с матерью Донни, пошлет местных обыскать весь Даунт — каждый гараж, сарай, сортир.

— Чтобы местные искали Донни? Ты что, серьезно?

Кэшин посмотрел на небо.

— Держите меня в курсе, — распорядился он.

Он снова взялся за лопату и начал работать на своей стороне дорожки, ощущая какую-то пустоту в желудке, словно не ел уже много лет. Он прошел метра четыре или пять, Ребб все так же опережал его, когда на участке затарахтел допотопный «додж» Берна, который тащил за собой бак для воды, покрытый множеством вмятин и облупившейся краской. Берн вышел из кабины — такой же небритый, в промасленном комбинезоне, с сигаретой во рту — и недовольно осмотрелся.

— Ну вы, блин, даете, — сказал он. — Рассчитываемся?

— Полдвенадцатого, — заметил Кэшин. — Это называется «первым делом»?

— Первым делом за сегодня, друг. Сто двадцать баксов за бензопилу со всеми прибамбасами, ею одна старушенция цветочки в саду срезала, двадцатку за железяки, двадцатку в неделю за бак, нужен он тебе будет недели четыре, десять — доставка. Вода первое время бесплатно, потом заправка — десять. Итого примерно две сотни вместе с первой заправкой. Считай, даром, потому что ты родня, хоть и придурок.

Кэшин обошел кругом бак, грубо обрызганный черной краской из баллончика. Самые заметные следы ржавчины были подчищены скребком или щеткой, но кое-где рыжие пятна все же вспучили свежую краску.

— Откуда приволок? — спросил он.

Берн выплюнул окурок.

— Слышь, — ответил он, — ты, когда гамбургер берешь в «Макдональдсе», тоже спрашиваешь, откуда у них фарш?

Кэшин еще раз обошел емкость.

— Тут военные снабженцы жаловались, — сказал он как бы невзначай. — Они на той стороне Ливермора были, на учениях, особо не напрягались, жили себе в палатках, и как-то им приспичило сходить в город за пивом. На следующий день у них пропали два бака для воды, большая палатка, брезент и газовые баллоны. Боевые потери, так сказать.

— Военные снабженцы, — ответил на это Берн, — все равно что семь нянек. Мне его один парень во двор притащил. Сказал, вернусь и тогда насчет денег поговорим. Кто такой — понятия не имею. Еще что рассказать?

— Не говори ничего такого, что может быть использовано против тебя в суде, — посоветовал ему Кэшин, вынул бумажник и достал из него четыре бумажки по пятьдесят долларов.

— Ну что, без обид?

— Конечно.

Берн взял только три бумажки.

— Господи, да ты разбудил во мне христианина!

— Пока еще маленького. С садового гномика. Нам тут понадобится кое-какой строительный инструмент — мастерки, ватерпасы, всякое такое.

Берн посмотрел на Ребба — тот стоял, опершись на лопату, и смотрел куда-то вдаль.

— Эй, Дейв, — позвал он, — ты как, лучше этого в строительстве соображаешь?

Ребб повернулся, пожал плечами:

— Я откуда знаю?

— Ну тогда слушайте, ребята, — сказал Берн. — У меня тут кирпич есть — первый сорт. Недешевый, сразу говорю, но такого днем с огнем не найдешь. Кладка будет — вас переживет.

— В «Кромарти Тех» вроде есть, — сказал Кэшин. — На складе департамента строительства.

— Вот подфартило-то! Еще одна вещь, про которую я ничего не знаю. Ты что, собрался это дерьмо покупать?

— Мне добро из стола находок не нужно.

— Да ты в своем уме? Я-то тут при чем? Твои ребята вместе с этим идиотом Хопгудом приперлись ко мне, целый час рыскали, все вверх дном перевернули, да так и ушли ни с чем. — От досады Берн сплюнул. — Ну ладно, железо-то забирай. С железом вроде никаких таких историй?

Они сгрузили гофрированное железо, и Берн сел за руль.

— Дейв, все хотел спросить, — заговорил он. — Мы, часом, нигде раньше не встречались?

Ребб внимательно рассматривал бензопилу.

— Нет, я тебя не помню, — сказал он наконец. — А вот ухайдаканную бензопилу сразу узнаю.

Они снова взялись за работу. Дойдя до дому, Ребб развернулся и двинулся навстречу Кэшину.

Зазвонил мобильник.

— Держу в курсе, — заговорил Хопгуд. — Донни нет. Все прочесали.

Кэшин рассматривал белые пузыри мозолей на подушечке каждого пальца.

— Второй этап, — ответил он. — Может, с этого и надо было начинать.

— Ты о ком, о нас или о себе?

— Так, мысли вслух.

— Оповещение было разослано в девять утра. Мы не стали ждать твоих распоряжений. Тебе сказали, что Бургойн вот-вот отдаст концы?

— Нет.

— Может, тебя уже списали в тираж?

Когда до встречи оставалось всего несколько взмахов лопатой, Ребб спросил:

— Этот Берн родня тебе, что ли?

— Родня.

— По отцу?

— Нет, по матери. Его отец — моей матери брат.

Ребб долго смотрел на Кэшина, потом вернулся к работе. Помолчав, он снова заговорил:

— Солидный сад был. Фотки нашел?

— Нет еще. Поеду в Кромарти — посмотрю, — ответил Кэшин.

Ему было совсем не до сада. Донни, Хопгуд и погибшие мальчишки не выходили из головы.

* * *

В фирме сказали, что Хелен Каслман уехала в суд. Ожидая ее, Кэшин прошелся по кварталу и только успел зайти в зал, как она встала со своего места, блестя черным костюмом и волосами, и начала:

— Как вам известно, ваша честь, в законе о выпуске под залог от тысяча девятьсот семьдесят седьмого года нет определения исключительных обстоятельств…

Судья предупредительно поднял палец:

— Мисс Каслман, прошу не напоминать мне то, что я знаю.

— Благодарю за указание, ваша честь. Подзащитный не был замечен в употреблении наркотиков. Дважды он обвинялся в мелких преступлениях, связанных с кражей подержанных вещей. У него четверо детей в возрасте до двенадцати лет. Единственным источником дохода семьи является сбор подзащитным металлолома. Миссис О'Хэллоран не в состоянии заниматься детьми и делами одна, без помощи мужа.

Судья все это время не отрываясь смотрел в окно.

— Ваша честь, — продолжала Хелен Каслман, — мне сообщили, что суд над моим клиентом состоится не ранее чем через три месяца. С должным уважением к суду я прошу принять этот факт во внимание в дополнение к чрезвычайным обстоятельствам, упомянутым в законе, и освободить моего клиента под залог.

— В данном населенном пункте, — возразил судья, — покупка героина расценивается как крайне серьезное правонарушение.

— Попытка покупки, прошу заметить, ваша честь.

Кэшин заметил, что у судьи на скулах от досады заходили желваки.

— Покупка героина расценивается как крайне серьезное правонарушение в данном населенном пункте. Может быть, в Сиднее считают иначе, мисс Каслман.

Судья хрипло кашлянул и, явно ожидая поддержки, повернул голову, осклабив желтые, какие-то собачьи зубы. Прокурор, уставившись перед собой мертвым взглядом, растянула губы в улыбке. Судья, не закрывая рта, опять обернулся к Хелен.

— Хотелось бы отметить, — заговорила Хелен, — что в случае признания моего клиента виновным ему грозит наказание минимальной тяжести, а нарушение условий освобождения под залог в его обстоятельствах вряд ли возможно.

Судья пристально посмотрел на нее.

— Если вашей чести угодно, — продолжала Хелен, — я могу сослаться на прецеденты, включая недавнее решение судьи Масгроува в Верховном Суде по апелляции на отказ суда в освобождении под залог.

Судья вытащил платок и громко высморкался.

— Мне не нужны указания, исходящие из глубин вашей неопытности, мисс Каслман. Условия освобождения под залог следующие… — И он зачитал их.

— Ваша честь, — заявила Хелен, выслушав его решение, — я полагаю, что названная сумма в двадцать тысяч долларов настолько выходит за рамки финансовых возможностей моего подзащитного, что можно говорить об отказе в освобождении под залог.

— Неужели?

— Разрешите сослаться на прецедент?

Судья выслушал ее не перебивая, затем, поблескивая серебряными пуговицами на мантии, все-таки урезал сумму до пяти тысяч.

Кэшин вышел на улицу. Его знакомый полицейский из уголовного розыска, по имени Грег Лоу, стоял, опершись о перила, и курил, зажимая сигарету в таких же желтых, как зубы судьи, пальцах.

— Ну и пробивная же баба, — заметил Лоу. — Он-то думал, что ему будут лизать задницу, а не грозить апелляцией в суд высшей инстанции.

— Когда лизать и когда пинать, — ответил Кэшин, — вопрос вопросов в уголовном суде.

Лоу уставился на улицу. Кэшин перевел взгляд туда же — на ржавый оранжевый «датсун» с одной голубой дверцей. За рулем сидела женщина, более всего похожая на разжиревший манекен для крэш-тестов. Окорок правой руки свешивался из окна, а в пальцах-сардельках дымилась сигарета. Женщина поднесла руку ко рту и затянулась. На пальцах аляповато блеснули гайки массивных колец.

— Габби Тревена, — мотнул головой в ее сторону Кэшин. — На приличном сроке уже. Не смотри, что с пузом, а свернула одной женщине челюсть у кафе «Гре-ко». Когда та упала, Габби спокойно надела шлепки и сломала ей еще четыре ребра. Отделала, ничего не скажешь!

На улице появились мужчина средних лет и подросток, поднялись по ступенькам, глядя на Грега Лоу. Мужчина с худощавым лицом и с жидкими блекло-рыжими волосами был в допотопном, видимо, еще свадебном костюме, который теперь болтался на нем как на вешалке. Рыжеволосый подросток с золотой серьгой в одном ухе, вне всяких сомнений его сын, выглядел вполне довольным жизнью.

— Проходите, сейчас приду, — сказал Лоу, махнув рукой в сторону здания. — Тут такое дело: одна женщина надергала травки, которую Габби растила на крыше. И как раз когда там что-то созрело, представляешь?

— Ага, сад на крыше, — сказал Кэшин, — так и вижу: шезлонги везде, горшочки, цветочки, Габби в купальнике принимает солнечные ванны…

— Корова сегодня отдыхает. Истицу днем с огнем не могли разыскать. Возможно, понадобится экскаватор, чтобы ее обнаружить. — Лоу наконец оторвался от перил. — Кстати, насчет «лизать» и «пинать». Я слышал, Хопгуд твоим лучшим другом заделался?

— Ну и?

Лоу швырнул окурок на улицу.

— Габби Тревена не самая опасная личность в этом городке. Так себе, по правде говоря.

— Ты это о чем?

— Пораскинь мозгами на досуге.

По лестнице спускалась Хелен Каслман. Кэшин подошел и поздоровался:

— Добрый день. Можно вас на два слова?

— Тогда пойдемте со мной, я опаздываю к клиенту.

Они сошли вместе и повернули налево.

— Получили мою жалобу по поводу преследования Донни? — поинтересовалась она.

— Нет, я сейчас в отпуске. Что за преследование?

— Я пожаловалась вашему Хопгуду. Патрульные машины разъезжают вокруг дома, светят в окна. Что еще за дела? Ничего удивительного, что он удрал. Этого и добивались, так ведь?

— Я ничего об этом не знаю.

— У вас просто нет никаких доказательств, вот в чем проблема.

— Нет, есть, — не моргнув глазом, солгал Кэшин.

Прямо на них ехали друг за другом два скейтбордиста, один из которых был, пожалуй, уже староват для такой забавы. Кэшин отступил влево, чтобы пропустить их.

— Скажите это тем двум мертвым мальчишкам, — съязвила Хелен.

— Ни один полицейский в здравом уме не будет ни в кого стрелять, а уж тем более в детей. Другое дело, что нормальные дети не разъезжают с дробовиками.

— Ну, это ваша версия случившегося. Что вам нужно от меня?

Кэшин вовсе не хотел настраивать ее против себя, и он осторожно сказал:

— Неплохо было бы, если бы мы знали, что он сбежит. Хелен задумчиво покачала головой:

— Ну и ну… Думаете, если бы я знала об этом, то примчалась бы к вам с такой новостью?

— А что могло бы вам помешать это сделать?

— Если бы я знала, то это была бы информация, полученная во время представления интересов клиента. Как же я могла сообщить ее вам? Мне здесь переходить.

Они остановились на углу и стали ждать сигнала светофора, повернувшись в разные стороны. Кэшину очень хотелось взглянуть на нее, и он не удержался. Она стояла и смотрела на него.

— А я что-то не помню вас таким худым и высоким, — сказала она.

— Расти поздно начал. Но вы, вероятно, меня с кем-то путаете.

Загорелся зеленый. Они перешли улицу.

— Нет, я вас хорошо помню, — ответила она.

Кэшин покраснел.

— Вернемся в настоящее, — предложил он. — Ныне вы представитель судебной власти. Не вижу этических проблем.

Ответа не последовало. Они в молчании дошли до базальтового особняка, в котором располагался ее офис.

— Мне сказали, вы работали в городском убойном отделе, — заговорила она.

— Ну, было дело.

Он заметил, как она качает головой, изучающе глядя на него.

— Стало быть, это в порядке вещей, что адвокаты делятся с вами сведениями о своих клиентах?

— Как правило, я не выспрашиваю у адвокатов сведения об их клиентах. Но ваш клиент нарушил условия освобождения под залог. И я прошу вас, если вы знаете, что он покинул город, скажите нам и избавьте от лишней работы. Не столь уж большое одолжение, правда?

— Могу сказать, что знаю не больше вашего.

— Что ж, спасибо, мисс Каслман.

— Не за что, детектив Кэшин. Пожалуйста, обращайтесь в любое время. Кстати, вчера я узнала, что мы с вами скоро будем соседями.

— Каким образом?

— Я купила соседний участок. Тот, где старый дом. Собственность миссис Корриган.

— Добро пожаловать в графство, — ответил Кэшин и подумал: «Сегодня же надо поставить забор».

Он вернулся в участок. Хопгуд выехал на опознание трупа, обнаруженного в сгоревшем доме на западе Кромарти.

Кэшин оставил короткую записку и поехал в библиотеку за фотографией. Зря потратил время: оказалось, что в библиотеке выходной. По дороге домой ему вспомнился вечер в последний школьный год. За ним заехал Тони Кресси. Свой «мерс» он взял в прокате «Кресси престиж моторс», на шоссе. В школьной футбольной команде Тони играл защитником — скоростью не отличался, едва отрывал ноги от земли, но был такой здоровый, что пугал противника одним своим видом.

В машине их было четверо — двое парней и две девушки. Решили, что поедут к «Чайнику», на Лестницу Дангара. До этого вечера он едва ли перемолвился с кем-либо из этих девчонок даже дюжиной слов.

Лестницу давно уже огородили и снабдили предупредительными табличками, но это только подзадоривало любителей острых ощущений. Он помог Хелен перелезть через ограждение и даже подставил ей руки. Ей, правда, это было не особенно нужно — она ведь занималась конным спортом. Про нее даже говорили: «Хоть завтра на Олимпиаду». Они прошли вдоль скал по утоптанной дорожке, там, где сумасшедший Перси Гамильтон Дангар двадцать лет рубил в скале узкие ступеньки, которые начинались неподалеку от входа и бежали по стенам, спускаясь к прибою. Об этой истории знала вся округа. Сохранилась, пожалуй, лишь сотня ступеней, но их так источили морская вода и ветер, что стоять на них было очень опасно.

Тогда, вечером, решили не рисковать. Они сидели, упершись спинами в скалу, — мальчишки курили, отхлебывали «Джим Бим» прямо из горлышка — просто так, для понта, а не по-настоящему. Надо же было порисоваться. Кэшин и Хелен устроились ступенькой ниже Тони Кресси и Сьюзен. Тони неустанно всех веселил — он мог рассмешить кого хочешь, даже самых суровых учителей.

Ему отчетливо вспомнилось, как она громко смеется, раскачиваясь из стороны в сторону, а ее грудь касается его голой руки.

Тогда она была без лифчика.

Он помнил: о каменный берег бьются громады волн, гремит гром, белеет пена на взбаламученной воде и сердце замирает всякий раз, когда волна там, внизу, в каменном колодце, взрывается мириадами брызг. Казалось, она сметет любые преграды, могучая сила поднимет ее вверх, и этот язык играючи слижет тебя со ступеньки и увлечет за собой вниз, в вечное кипение «Чайника».

Но такого никогда не случалось.

Вода поднималась в утесах от силы метров на пять-шесть, а потом спадала, и только ручейки воды выливались из полостей скалы. «Чайник» пыхтел, шумел, затем вода из него выливалась и становилось тихо.

Он даже вспомнил, какие анекдоты они тогда рассказывали, как девчонки хихикали: «А теперь наш черед, мальчики!»

Сперва они высадили Сьюзен, припарковались, не доезжая до дома Хелен. Джо проводил ее до калитки. Вдруг она порывисто обернулась к нему и поцеловала, взглянула на него и поцеловала еще раз — долгим поцелуем, поведя рукой по его волосам.

— Ты классный, — сказала она, повернулась и отворила калитку.

Он вернулся, сел в машину, сердце выпрыгивало у него из груди. Тони Кресси завистливо сказал:

— Ну ни фига! Повезло же тебе.

* * *

Смеркалось, поднимался ветер, когда они наконец выкопали из земли последний гнилой столб. У Кэшина ныло все тело, он едва держался на ногах.

— Завтра к вечеру закончим, если материал будет, — сказал Ребб.

— Берн утром должен привезти, — ответил Кэшин. — Он теперь лучше понимает, что такое «первым делом».

Они закинули инструмент на плечи и отправились домой. Кэшин свистнул, у ручья вскинулись две черные головы и повернулись к нему.

Впереди уже показалась крыша дома, когда зазвонил его мобильник, слабо, еле слышно в порывах ветра. Он приостановился, опустил лопату, нащупал в кармане телефон. Ребб пошел дальше.

— Кэшин.

Ответа не последовало. Он нажал отбой.

Кэшин пошел дальше вслед за Реббом, каждый шаг отдавался жуткой болью. Внизу телефон зазвонил опять.

— Кэшин слушает.

— Джо, ты? — раздался голос матери.

— Да, Сиб.

— Что-то плохо слышно.

— Нет, я тебя хорошо слышу.

— Джо, Майкл пытался покончить с собой, никто не знает…

— Где? — Стало холодно, к горлу подкатила тошнота.

— В Мельбурне, у себя. Кто-то ему позвонил и понял, что…

— В какой он больнице?

— Альфреда.

— Сейчас же еду. Ты со мной?

— Мне страшно, Джо. Ты ему звонил? Я просила тебя позвонить…

— Сиб, я еду. Так ты со мной?

— Нет, я боюсь. Я не смогу…

— И правильно. Увижусь с ним и сразу же позвоню тебе.

— Джо…

— Что такое?

— Надо было все-таки с ним поговорить. Я же просила тебя, два раза просила…

Кэшин смотрел на Ребба и собак. Они уже почти дошли до дому, собаки, как всегда, впереди, носами в землю, похожие на часовых, которые вот-вот сдадут свой опасный пост. У калитки они обернулись и одновременно подняли по лапе, как будто давали знак: «Все в порядке!»

— Я позвоню, Сиб, позвоню, — повторил он. — Но и ты звони мне, если что узнаешь.

В кромешной тьме он доехал до поворота на Бранксхольм и повернул на шоссе, к городу. Фары высветили облупившиеся стены дома, машину без колес, отразились в зеленых собачьих зрачках рядом с помятым баком для воды.

* * *

Кэшин ощутил что-то вроде паники, когда врач вел его по длинному помещению с отгороженными с обеих сторон боксами. В воздухе были разлиты знакомые запахи дезраствора и моющих жидкостей, вокруг все было компьютерно-бледным, назойливо жужжал какой-то электронный прибор. Кэшин подумал, что, наверное, так все должно выглядеть на подводной лодке, когда она опускается на морское дно, — тишина, покой, кругом электроника.

Пока они шли, он смотрел на пациентов, опутанных трубками и проводами. Маленькие лампочки то светили ровным светом, то начинали мигать.

— Вот, — сказал врач.

Майкл лежал, закрыв глаза. Из-под кислородной маски виднелось мертвенно-бледное лицо. По подушке разметались угольно-черные пряди волос. Кэшину помнилось, что брат всегда следил за собой и носил короткую, аккуратную стрижку: стиль торговца.

— Он выкарабкается, — сказал врач. — Молодец парень, который ему звонил, — сообразил вызвать «скорую». Повезло ему. Да еще «скорая» оказалась рядом, возвращалась с ложного вызова. Эти пять минут его и спасли.

Врач был молодой, на вид из Южной Азии, с кожей как у ребенка и голосом прилежного ученика частной школы.

— Что принял? — бросил Кэшин.

Хотелось скорее выйти наружу, глотнуть привычного загазованного уличного воздуха.

— Снотворное. Есть такое — бензодиазепин. И еще алкоголь. Все в лошадиных дозах.

Врач говорил, придерживая рукой подбородок, и было заметно, до чего он устал.

— Ему только что отключили искусственную почку. Проснется — мало не покажется.

— А когда проснется?

— Завтра. — Он быстро глянул на часы. — Уже действует. Приходите завтра, часов в двенадцать. К тому времени он будет разговаривать.

Кэшин вышел на улицу, набрал номер матери, коротко рассказал ей, как обстоят дела. Потом поехал к Виллани, в Брунсвик, оставил машину на улице и направился по подъездной дорожке к дому. По дороге он позвонил в участок.

— Комната Тони открыта, она рядом с гаражом, — доложил Виллани. — По-моему, в ней недавно прибирали.

По стенам комнаты висели постеры с портретами звезд футбола, кикбоксинга, фотографиями мощных спортивных машин. В углу стоял музыкальный центр, на нем в беспорядке валялись листы нотной бумаги. К стене был прислонен футляр виолончели. Кэшин окинул взглядом фотографии, пришпиленные к доске над столом. На одной он узнал самого себя — задолго до встречи с Рэем Сэррисом, он, молодой, стоял у какого-то бассейна и держал на руках маленького Тони Виллани. Мальчик был точной копией Виллани-старшего, только без морщин и с волосами на голове.

«Мой этому ровесник», — подумал Кэшин, и к горлу сразу подкатила грусть. Он сел на постель, снял ботинки и носки, сразу весь как-то обмяк, уперся локтями в колени, уронил голову на ладони, ощутив невероятную усталость. Потом, спустя немного, посмотрел на часы. Было два двадцать пять ночи.

Послышался шум мотора. Спустя несколько минут в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Кэшин.

На пороге появился Виллани. Он был в костюме, но галстук съехал набок, а в руках блестели бутылка и два стакана.

— Ну, рассказывай, — выдохнул он.

— Ничего, оклемается. Вовремя привезли.

— Так надо отметить!

— Думаешь, бутылки хватит?

— Ты же вроде хилый. Хотя, по-моему, просто прикидываешься.

Виллани плюхнулся на стул своего сына, протянул Кэшину стакан, плеснул красного.

— Всерьез пытался или как? — спросил он.

— Врач сказал, всерьез.

— Н-да… С чего это он?

— Он звонил матери несколько раз, какой-то подавленный. Она просила меня позвонить ему, а я так и не собрался.

— Прямо как фабула рассказа.

— Ты-то какого хрена понимаешь в рассказах?

Виллани осмотрелся.

— Почитывал в свое время. Не спится что-то. — Он глотнул вина, глянул на постеры. — Хорошее вино, не пойло, — заметил он. — Жаль, оценить некому. Закурим?

— Давай.

— Завтра сдаюсь. Ты ведь уже сдался.

Никотин подействовал на Кэшина, как когда-то серфинг, — глаза покраснели и начали слезиться. Он глотнул из стакана.

— Не то что эта бочковая моча после обеда, — сказал он. — Сразу понятно.

— Привез один, я не мог отказаться.

— Тебе еще работать и работать, прежде чем поднимешься до этических стандартов. Ты что, уже встал или еще не ложился?

— Вика Зейбла помнишь?

— Да вроде на память не жалуюсь.

— Ну так вот… Вик сегодня получил пулю на парковке возле художественного центра, представляешь? Искусствоведы выискались… Они были в серебристом «мерсе», убийца сидел за рулем, радио орало вовсю, печка работала, и тот разрядил в Вика всю обойму. Одна пуля еще погуляла у Вика в потрохах, вышла у ключицы, попала в крышу…

Кэшин опять глотнул.

— А у него были друзья-левши?

— Ты прямо как коп из кино. Мы нашли двоих. Один в Сиднее, другого пока нет дома. Я только что оттуда. Сперва-то я подумал, что нам повезло.

— Ага, арест целой банды, полиции рукоплещут…

— В мечтах.

— Лори как?

— Нормально. Все так же. Достала меня уже. Вернее, оба мы друг друга достали.

— Что такое?

Виллани нервно затянулся, втянул щеки, выпустил три или четыре абсолютно ровных кольца дыма.

— И у меня, и у нее… кое-кто есть.

— Хм… Я-то думал, ты просто так, поглядываешь на сторону, и все.

— Ну… понимаешь… дома давно уже невесело. То я без задних ног приползаю, то Лори. Она все тащит на себе — и ночную работу, и скачки, и обслуживание в компаниях. Мы, бывает, по нескольку дней не видимся, веришь? Да что там! Даже говорили толком не помню когда. Только и талдычим: дела, счета, дети. Ну и вот… я познакомился с одной женщиной и уже на другой день захотел снова с нею встретиться.

— А Лори?

— Что — Лори? Она тоже времени не теряет. Нечего распечатки с мобильника оставлять где попало.

— Так вы квиты, получается. Один — один.

— Все дело в том, кто первый начал, где причина, а где следствие. Она сказала, что все из-за меня, что, если бы не я, ни за что бы не втрескалась в этого долбаного оператора. В Керне укатили, обслуживают какую-то поганую телевизионную бригаду. Сейчас на пляже, наверное. Трахаются под тропической луной…

— Невыносимо романтично, — сказал Кэшин. Слушать это было противно — Лори ему нравилась и, признаться, вызывала очень чувственные мечты. — Это оттого, что ты теперь шеф?

Виллани плеснул еще.

— Пашу как проклятый. От этого гондона штопаного, Уикена, совсем жизни нет — требует, чтобы я теперь отчитывался прямо перед ним, в обход Белла. Ни хрена не понимаю я в этой политике, а самое главное — и не хочу понимать. Вот Синго бы сюда! С ним у меня все ладилось.

Он вздохнул.

— У нас обоих с ним ладилось, — сказал Кэшин. — Не то что ладилось — как по маслу шло. Я к нему утром заскочу.

— Черт, надо бы и мне туда подъехать, но каждая долбаная минута на счету. Что там с Донни?

— Адвокат сказала, полицейские начали его доставать, приехали ночью, светили в окна, всех перебудили. Ты почему мне про Хопгуда не рассказал?

— Да думал, ты знаешь историю этого чертова Кромарти. Кстати, Донни, может, еще объявится.

— А может, и нет, — ответил Кэшин. — И ведь у нас против него ничего нет. Совсем ничего.

Виллани пожал плечами:

— Ладно, посмотрим. Проехали. Что думаешь насчет брата?

Кэшин и сам продолжал размышлять об этом.

— Неудавшаяся попытка самоубийства. Больше ничего об этом не знаю.

— Уэйн жив, неудачная попытка самоубийства. Нужно постараться еще. Брюс мертв. Да здравствует Брюс. Твой брат — гордость семейства, так?

— Да нет, — ответил Кэшин. — Просто умный, образованный. Ну, при деньгах…

Виллани снова налил.

— Да, вот оно, счастье! Не женат?

— Нет.

— Есть кто?

— Без понятия. Мы последний раз виделись, когда я был в больнице. Он даже не присел, все время по мобильнику названивал. Что с него взять — мы друг друга почти не знаем. Выполнил свой долг, вот и все.

— Прямо как у нас с Лори. Слушай, если ему нужен психиатр, так у меня есть один. К нему Бертран ходил, когда этот чертов хорват его пырнул. Не тот, к которому полицейские ходят, другой.

— Это хорвату психиатр был нужен. А Бертрану — хороший ремонт.

Так они и сидели, болтали о том о сем, курили; Виллани сходил в магазин, купил еще бутылку, открыл, налил.

— О работе думаешь? Времени у тебя теперь хватает. Думай сколько влезет.

— Да что я еще умею? — Кэшин начал ощущать последствия длинной дороги, визитов в госпиталь, выпитого вина.

— Все, что хочешь. У тебя голова на плечах.

— Я об этом не думал. Вернее, особенно не задумывался, не знал, чем бы заняться, слонялся без дела, занимался серфингом, а потом все как-то само собой получилось. Придурков много, но… Не знаю… Я не воспринимаю это как работу. — Кэшин глотнул из стакана. — Что это мы расфилософствовались?

Виллани почесал в затылке.

— Да я и сам не понимал, что в этом такого, пока не попал в убойный отдел. Ограбление — это было как-то не по-настоящему, вроде игры в полицейских и воров. А вот убийство — другое дело. Я у Синго этому научился. Отмщение за тех, кого лишили жизни. Он тебе это говорил?

Кэшин кивнул.

— Синго умел подбирать себе людей. Прямо нутром чуял. Помнишь этого растяпу Биркертса? А Синго взял его — и смотри, парень теперь звезда. А я беру таких, как Дав. Университет закончил, гонору хоть отбавляй. Черным быть не хочет, но и белым не желает.

— Он не пропадет, — заметил Кэшин. — Башковитый.

— Теперь вот добиваюсь справедливости для идиотов-наркуш, которых подстрелили прежде, чем они успели подстрелить других таких же козлов. А мне еще читают лекции о политике, учат, как правильно одеваться, как правильно обделывать дела. Теперь я понимаю, почему Синго хватил удар.

Они почти прикончили и вторую бутылку, когда Виллани сказал:

— Ты, наверное, порядком вымотался сегодня. Заведи будильник, если надо. Я, пожалуй, пойду спать.

В спальне Кэшин открыл окно, лег на узкую кровать, накрылся пледом. Накурили они изрядно. Вспомнилось, как семнадцатилетними они с Берном жили в одной комнате и по ночам, лежа в кроватях, курили, передавая сигарету друг другу.

Кэшин открыл глаза, когда будильник показывал восемь семнадцать утра. Он поднялся, почувствовал, как чуть кружится голова. Все тело ломило, как будто накануне его безжалостно отлупили.

Под дверью лежал конверт.

Джо, здесь ключ от задней двери. Яйца и бекон в холодильнике.

Кэшин остановился позавтракать в забегаловке на Сидней-роуд — то ли турецкой, то ли греческой. Заказанную яичницу подал широкоплечий квадратный мужчина с глазами цвета молочной пахты.

— Я вас помню, — сказал он. — Вы приезжали, когда тут по соседству застрелили Алекса Кацуридиса. С вами тогда был еще один, пониже ростом.

— Так это когда было, — ответил Кэшин.

— Вы никого не нашли?

— Нет. Может, еще найдем.

Здоровяк саркастически хмыкнул:

— Еще… Никого не нашли. Правильно по радио говорят — нет от вас никакого толку.

Кэшин почувствовал, как кровь приливает к его лицу, даже глазам стало жарко.

— Я, между прочим, ем, — не сразу сказал он. — Хочешь с полицейским поговорить — иди в участок. Перец где?

* * *

Майкла выписали из реанимации и перевели в отдельную палату этажом выше. Он уже очнулся и лежал бледный, с черной щетиной.

Кэшин подошел к кровати, осторожно тронул брата за плечо.

— Ну и напугал ты нас, — сказал он.

— Простите, — хриплым, без выражения голосом ответил Майкл.

— Как себя чувствуешь?

Майкл рассеянно посмотрел на него и ответил:

— Жутко. Жалко, что на такое ничтожество, как я, врачи тратят время. Тут настоящих больных хватает.

Кэшин не знал, что и сказать.

— Серьезное ты принял решение, — наконец продолжил он.

— Не так чтобы решение… Скорее стечение обстоятельств. Я нажрался как свинья.

— Так ты этого не хотел?

— Да нет, хотел. — Он закрыл глаза. — Дела у меня хреновые.

Время шло. Казалось, Майкл заснул. Кэшин внимательно смотрел на брата — впервые в жизни. Ведь когда пристально смотришь на человека, видишь только глаза. Звери не разглядывают носы, бороды или шерсть друг друга. Они смотрят на то, что может служить источником информации, — на глаза или пасть.

Не открывая глаз, Майкл снова заговорил:

— Меня уволили три недели назад. Я занимался поглощением большой компании, кто-то слил информацию, ну все и пошло к чертям собачьим. Свалили на меня.

— Почему это?

Брат опять закрыл глаза.

— Меня сфотографировали кое с кем из той компании.

— Ну и что?

— Да ничего. Так, целовались на ступеньках перед моим домом.

— Ну и…

Майкл открыл свои черные глаза, поморгал длинными ресницами, повернулся так, чтобы видеть Кэшина.

— Это был он, — сказал брат.

Кэшина вдруг страшно потянуло закурить. То, что брат — голубой, никак не укладывалось в голове. Когда-то давно Майкл был обручен с молодой женщиной, врачом. Сиб показывала ему фотографии с той вечеринки — тонкая курносая блондинка держит в руке с короткими ногтями бокал шампанского.

— Целовались, и все?

— Задержались допоздна на собрании — до одиннадцати, потом встретились на парковке, зашли ко мне выпить.

— Секс был?

— Был.

— Ты ему что-нибудь рассказывал?

— Нет.

— Ну ладно, — ответил Кэшин. — Бывает и хуже.

Брат снова закрыл глаза; между бровями у него залегли глубокие морщины.

— Он покончил с собой, — продолжил Майкл. — Через день после того, как от него ушла жена и забрала с собой троих детей. Отец у него — судья, учился в юридической школе вместе с президентом моей фирмы.

Кэшин тоже зажмурился, запрокинул голову и стал прислушиваться: тихо гудела электроника, сновали туда-сюда машины, где-то далеко тарахтел вертолет. Он сидел так очень долго, а когда открыл глаза, то увидел, что Майкл смотрит на него.

— Ты как? — спросил брат.

— Нормально, — ответил Кэшин. — Дело-то серьезное.

— Да. Мне сказали, ты приезжал ночью. Спасибо, Джо.

— Не за что.

— Плохой из меня брат.

— Ну, из меня тоже. Может, хочешь с кем-нибудь поговорить? Психиатр нужен?

— Нет. Я у них уже был. Знаешь, сколько денег оставил? Я помог им купить дома в Байрон-Бей, но они-то мне так и не помогли. У меня хроническая депрессия. Ясно и просто. Это не лечится. Что-то там с мозгами, наверное наследственность.

Кэшин почуял недоброе.

— Может, лекарства? — спросил он. — Говорят, от этого дела есть всякие лекарства.

— Толку-то… Когда сидишь на антидепрессантах, не сумеешь работать по шестнадцать часов в сутки, не перелопатишь гору бумаг, не залезешь во все дыры, не сможешь давать необходимые ответы. У меня депрессия совсем другая, не то что вдруг пыльным мешком по голове. Она всегда со мной, внутри. Я работаю, только таким способом можно от нее спастись — не расслабляться, ни единой свободной минуты. Но отрады-то никакой нет! С тем же успехом можно… ну, я не знаю… мыть посуду.

Майкл тихо заплакал, и слезы хрустальными ручейками побежали по его впалым щекам.

Кэшин положил руку на руку брата, но тот даже не пошевелился. Он не знал, что делать, — утешать мужчин ему прежде как-то не приходилось.

— Мне все сразу рассказали: и о фотке, и о смерти Кима, — снова заговорил Майкл. — Я поехал в аэропорт, сел в самолет, пил, спал, снова пил, а потом, когда стало совсем уже хреново, закинулся таблетками. — Слабо улыбнувшись, он попробовал пошутить: — По-моему, я за всю жизнь столько тебе не рассказывал.

В дверях показалась медсестра.

— Пьете? — строго спросила она. — Это очень важно, не забывайте.

— Пью, пью, — откликнулся Майкл. — Как там джин-тоник, не рановато?

В ответ сестра лишь покачала головой. Кэшин заметил, что вид Майкла ей нравится. Она вышла.

— Кто вас сфотографировал? — спросил он.

Брат пожал плечами:

— Понятия не имею. Фоток много получилось — пять или шесть. Наверное, кто-то стоял на другой стороне улицы.

— За тобой или за ним следили. Как думаешь — кто?

Брат опять пожал плечами.

— Когда слили информацию? До того или после?

Майкл пригладил волосы.

— Ты ведь полицейский, я и забыл. После, через день или два. Об этом узнали на собрании, на следующее утро. Собственно, сейчас это уже не важно. Кима нет, моя карьера пошла к черту, двадцать лет работы и все впустую…

— Опасная у тебя работенка.

Майкл вспомнил, как он сам когда-то это говорил, и печально улыбнулся.

— Поехал бы ты к Сиб, пожил у нее, — предложил Кэшин. — Поможешь ее мужу травить розочки.

— Да ладно… Поживу у одной подруги, комнат там хватит. Таблетки попринимаю, пить перестану. Гимнастикой заниматься начну. Выкарабкаюсь.

Братья помолчали.

— Выкарабкаюсь, Джо. Правда, — повторил Майкл.

— Чем тебе помочь? — спросил Кэшин.

— Ничем. — Майкл опустил левую руку. Кэшин осторожно взял ее в свою. — Не знаешь, что такое депрессия, да? — спросил Майкл.

— Нет, — соврал Кэшин.

— Отлично, просто отлично. Значит, у тебя нет нашей проклятой наследственности.

— Ты о чем это?

— Ну, у отца это было, теперь у меня. Может, у всех в нашем роду. У Томми Кэшина — точно. Мать говорила, ты его дом начал ремонтировать. Все мы одинаковые, только он — самый отъявленный. Как будто дом хотел с собой на тот свет забрать.

— А что с отцом?

Майкл убрал руку брата.

— Мать разве тебе не говорила?

— Да о чем?

— Она говорила, расскажет, когда вырастешь.

— О чем?

— Об отце.

— Что об отце?

— Что он покончил с собой.

— А, это… Ну да, знаю.

— Тогда ладно. Слушай, Джо, скажи матери, что у меня все нормально, что это все дурацкая случайность, не рассчитал дозу… Скажешь?

— Само собой.

— Передай ей привет, скажи, завтра позвоню. Сегодня духу не хватит.

Кэшин попрощался, поцеловал брата в соленый лоб, спустился в лифте вместе с какой-то семьей — четырьмя хмурыми братьями и сестрами. На первом этаже он нашел туалет. Закрылся в кабинке и сел, зажав ладони между колен. Время от времени в унитазах журчала вода.

Он вспоминал себя мальчишкой, в «голдене», как он сидел рядом с матерью и ехал непонятно зачем, непонятно куда.

Отец… А ему никто не говорил. Все знали, и никто не говорил…

* * *

Частная больница — облицованное кирпичом здание — казалась островком в море асфальта и бетона без единой травинки. В палату Кэшина провела медсестра, одетая в темно-синюю юбку и белую блузку в горошек. Синго, облаченный в клетчатый халат, сидел в инвалидном кресле напротив входной двери. За окном тянулись бетонная полоса дороги и высокий металлический забор цвета запекшейся крови.

— К вам пришли, Дейв, — сказала сестра. — Гость.

Синго не ответил.

— Я ухожу, — произнесла сестра.

Кэшин пододвинул стул к креслу, сел так, чтобы видеть Синго в профиль, пододвинулся еще ближе.

— Здравствуйте, шеф, — сказал он. — Это Джо.

Синго повернул голову. Кэшину показалось, что с прошлого раза он сильно сдал и парализованная половина лица выглядит моложе, чем здоровая.

Раздался непонятный звук. Это Синго произнес что-то вроде имени Кэшина.

— Вы лучше выглядите, шеф, — бодро продолжил Кэшин. — Идете на поправку, да. Виллани очень просит вас вернуться. Он и сам вам скажет, скоро должен заехать. Работы не продохнуть, да. Он сам все расскажет.

Губы Синго шевельнулись, он как бы плюнул, в глазах что-то промелькнуло, и Кэшину показалось, что шеф удивился. Он поднял левую, действующую руку, протянул пальцы, словно хотел, чтобы ее подержали.

Не пожали, а именно подержали.

Но Синго невозможно было держать за руку. Невозможно представить, чтобы он этого хотел. Что-то в организме разладилось, но Синго оставался прежним кремнем, хотя и в оболочке слабых мускулов и непослушных связок.

Уже второй раз за последние два часа Кэшин не знал, как поступить.

Может быть, перед ним уже не кремень? Может быть, он видит то, что видит, — беспомощную и, мало того, безнадежную старую развалину?

Кэшин подумал об отце, вытянул вперед правую руку и дотронулся до левой руки Синго.

Тот оттолкнул его.

Держать не надо. Он неправильно понял.

— Простите, шеф, — сказал Кэшин. — Может, воды? Воды хотите? Или еще чего-нибудь?

Синго несколько раз моргнул левым глазом, явно желая что-то сказать. С его губ сорвался еще один невразумительный звук.

— Телевизор смотрите, шеф? — продолжил Кэшин, заметив на стене телевизор, правда без дистанционного управления. Те, кто присматривал за больными, решали, что он смотрит и как долго.

Синго слабо дернул головой, как будто кивнул.

— У Виллани полно дел, понимаете? — повторил Кэшин.

Синго опять поднял руку и вытянул пальцы.

«Вот черт, — подумал Кэшин, — на что это он показывает?»

На тумбочке возле кровати лежали стопка бумаги и толстый карандаш. Кэшин взял их, положил бумагу на откидной столик кресла Синго, вложил карандаш ему в левую руку. Синго осторожно взял его и неловко зажал в неуклюжих пальцах.

— Что же она не сказала мне, что вы можете писать? А, шеф?

Синго хотел что-то написать, сосредоточился, но рука не слушалась. Бумага ерзала по столику, вены на лбу вздулись от напряжения.

Кэшин подошел и поправил бумагу. Синго все силился написать букву, то ли «С», то ли «Р», но получались только крючки и палочки. Наконец его силы иссякли, рука упала, глаза закрылись.

Кэшин сидел и ждал.

Синго заснул.

Кэшин встал, дошел до двери, обернулся и негромко сказал:

— Возвращайтесь, шеф. Мы с вами — мы вытянем вас отсюда.

Он видел, как Синго отражается в стеклянной двери, и ему показалось, что шеф смотрит прямо на него. Он вернулся обратно к креслу. Нет, показалось… Синго так и сидел с закрытыми глазами. Кэшин вытянул бумагу из-под его большой волосатой руки и порвал лист в мелкие клочки.

— Пока, шеф, — сказал он, взял его руку в свою и добавил: — Я люблю вас.

Он посидел в машине, не сразу завел мотор, все думал, что же хотел написать Синго. Потом включил музыку, отбросил все размышления и поехал. Уже рядом с домом, когда ноги совсем онемели от боли, у него зазвонил мобильник.

— Нашли тут кое-кого, — сказал Хопгуд. — Не хочешь подъехать?

* * *

Кэшин прошел в сумерках по пирсу, встал позади полудюжины зевак, в лицо ему бил порывистый соленый западный ветер. Он смотрел на небольшой катерок, громко ревевший двумя своими двигателями у волнореза. У штурвала стоял крепкий человек в желтом жилете, за ним еще двое, в водолазных костюмах.

Хопгуд, одетый в черную кожаную куртку, обернулся к нему и протиснулся сквозь толпу.

— Один парень с самолета заметил тело возле «Чайника», — начал рассказывать он. — В «Проломе».

На миг Кэшина затошнило, и ему показалось, что его сейчас вывернет прямо на Хопгуда.

— Ну и видок у тебя, — заметил Хопгуд. — Ты совсем зеленый.

— Пирог несвежий попался.

— А что, бывают свежие?

Кэшин слышал, что иногда мощные порывы ветра затягивают тела в подводные пещеры и они болтаются там многие дни, а то и недели, пока волны не унесут их оттуда и не бросят в «Чайник» или в «Пролом».

Подойдя ближе, катерок сбросил скорость, поднялся и упал на волне, подобрался к пирсу и, рыча, развернулся бортом к понтону. Двое людей на пирсе стояли и спокойно, привычно ждали, когда он пришвартуется.

На катере доставили тело, замотанное в кусок оранжевого нейлона. Четверо мужчин взялись за углы — двое сзади явно были напуганы — и вытащили его на пирс. Аккуратно положив тело, они обступили и распаковали его. Хопгуд наклонился.

Перед Кэшином промелькнули раздутое от воды лицо, голые ноги, разодранные в клочья джинсы. Этого было достаточно — он насмотрелся на своем веку покойников. Он оперся о перила и повернулся туда, где внизу, под дождем, неверным светом горели огни города. По двум кругам Морского Парада неслись машины, торопились по домам люди. Там их ждали семьи. Дети…

Жаль, что у него не было с собой сигарет.

— Вот, в кармане нашли, — донесся сзади голос Хопгуда. — В куртке.

Кэшин обернулся. Хопгуд протягивал ему застегнутый на молнию серый нейлоновый бумажник.

— Фонарь дайте, — распорядился он.

С пирса протянули фонарь. Хопгуд взял его, и луч света упал на руки Кэшина.

Кэшин расстегнул молнию. Ничего особенного, в уголке фотография. Он всмотрелся в нее, вынул.

Дальше… Серая книжечка, на обложке — вставший на дыбы единорог, внутри пластиковый конверт.

Кредитный союз Даунта.

Конверт был почти сухой, только по краям чуть намок.

На двух страницах было записей двадцать — размазанные строчки принтера, небольшие суммы прихода и расхода.

Донни Култер утонул в «Чайнике» с одиннадцатью долларами сорока пятью центами на счете.

Кэшин положил книжку обратно в бумажник, застегнул молнию, передал Хопгуду.

— Всё, наверное, — сказал Кэшин. — Поеду. Я вообще-то в отпуске.

— Лучше приведи себя в порядок, — ответил Хопгуд. — Они уже идут.

По пирсу к ним приближалась бригада телевизионщиков.

— Сам их навел? Или, может, у тебя есть специально обученные люди? — зло бросил Кэшин.

— Теперь это называется «прозрачность».

— Мне наплевать. Матери сказали?

— Что сказали? Все равно ей еще тело опознавать.

— Раньше, чем она увидит его по телевизору?

— Это все еще твое расследование? Твой приятель-макаронник мне ничего не сказал.

— При чем тут расследование? — окончательно обозлился Кэшин. — Да и никакого расследования по-настоящему не было.

Он двинулся прямо на телевизионщиков. Женщина с лакированными волосами узнала его, сказала что-то звукооператору и остановилась у него на пути:

— Детектив Кэшин, несколько слов для прессы, пожалуйста.

Кэшин молча обогнул ее, задел плечом микрофон в меховом чехле; оператор буркнул:

— Полегче!

— Да пошли вы, — отозвался Кэшин.

В машине он включил на полную громкость диск Каллас и поехал по темным разбитым дорогам домой. «Чайник»… И из него выплывает тело… В огромный, кипящий, беспокойный «Пролом»…

Впервые он попал сюда, когда ему было лет шесть или семь, — Лестница Дангара считалась местной достопримечательностью, и все стремились ее увидеть. Он стоял далеко от края, но все равно было жутко: необъятный простор океана, серо-зеленые волны с шапками пены, каменная стена вся в выбоинах, трещинах, камнях и провалах, невероятная мощь стихии, бешеная сила, которая может поднять тебя, засосать, закрутить, и ты захлебнешься соленой ледяной водой, задохнешься, а могучая волна потянет тебя за собой, в утесы, и размажет об изрезанные скалы «Чайника», и будет трепать тебя там, пока твоя одежда не превратится в лоскутья, а сам ты — в отбивную.

Расколотый берег — так называлась эта часть побережья. Когда Кэшин был еще маленьким, ему казалось, что это произносится в одно слово — Расколотоберег. Потом он узнал, что так назвали это место моряки, когда увидели огромные куски известняковых плит, упавшие в море. Возможно, это случилось прямо у них на глазах. Возможно, они оказались неподалеку и видели, как громадные известняковые глыбы отвалились и обрушились в воду.

Но вот и дом, слава богу. Фары скользнули по сарайчику Ребба.

Кэшин поставил машину возле дома и не сразу вышел, потому что все тело терзала боль. Выключил фары. Двигаться не хотелось. Еще чуть-чуть — и он забудется сном прямо здесь. Немного соснет…

Кто-то постучал. Он настороженно встрепенулся.

В окне торчали две собачьи головы и светил фонарик. Он опустил стекло.

— Ты чего? — спросил Ребб.

— Все нормально, просто устал.

— Брат как?

— Приходит в себя.

— Ну и ладно. Собак я покормил. Забор завтра доделаем.

Ребб ушел к себе. Кэшин с собаками вошел в дом и сразу же позвонил матери. Она засыпала его вопросами. Он коротко ответил, принял несколько таблеток кодеина, запил их пивом, налил большой стакан виски. Потом сел в кресло, отхлебнул из стакана и стал ждать, когда боль утихнет.

Дождался, выпил еще виски. Перед тем как лечь спать, он решил посмотреть местные новости.

Полиция не подтверждает версию о том, что тело, обнаруженное в море неподалеку от печально известного «Чайника», уже давно облюбованного местными самоубийцами, принадлежит восемнадцатилетнему Донни Култеру, которого обвиняли в попытке убийства местного жителя Чарльза Бургойна. Старший сержант детектив Джо Кэшин отказался давать какие-либо комментарии после того, как тело было извлечено из воды.

Он увидел самого себя — на пирсе, глаза сощурены, плечи развернуты, мокрые волосы прилипли к мрачному лицу. Рядом стоял Хопгуд. В его внешности было что-то от священника — на лице красовалась маска искренней печали, приличествующей случаю. «Труп — это всегда плохо, — произнес Хопгуд. — Других комментариев пока нет».

Репортер произнес: «Сегодня вечером мать Донни Култера, Лоррейн Култер, сделала заявление относительно обращения полиции с ее сыном, который пропал в прошлую среду».

Мать Донни стояла на фоне коричневого кирпичного дома с голой лужайкой и бетонной дорожкой к автостоянке.

«За ним охотились. С самого суда охотились. Приезжали каждую ночь, в окно Донни фарами светили, прямо вот здесь машину ставили. Он стал ложиться в кухне, не мог больше этого выносить. Мы все просто с ума сходили, у Донни и так хватало переживаний из-за мальчишек, которых полицейские убили, да и вообще из-за всего этого…»

Кэшин не стал ужинать, лег в постель и проспал до самого утра, когда его разбудили собаки. Он открыл глаза и увидел залитый солнцем холодный мир. На небе не было ни облачка.

* * *

Ребб вкопал угловые квадратные столбики в землю, укрепил их диагональными перекладинами, вставленными в стяжки. Столбы он разложил вдоль линии будущего забора, а в середине сделал еще одну стяжку.

— Берн помогал? — поинтересовался Кэшин.

— Нет. Забор как забор, чего тут помогать?

— Ну, для меня это целое дело. Дальше что?

— Столбы надо поставить и выровнять.

— Веревка нужна будет.

— Зачем? На глаз поставим.

— На чей, на мой?

— На любой.

Кэшин прищурился, посмотрел на угловой столбик, а Ребб начал устанавливать столбы в один ряд со стяжками. Он легко поднимал и опускал кувалду, как будто это был игрушечный молоток. Потом отметил на столбе высоту стяжки и дал Кэшину мелок, чтобы он поставил на других столбах нижние метки. Ребб шел рядом и вбивал столбики в землю на уровень этих меток. Он делал это с какой-то удивительной грацией, легко заносил руку над головой, размахивался безо всякого усилия, ударял точно по столбу и ни разу не промахнулся. Раздавался глухой звон, летел эхом по долине и, печальный, возвращался обратно.

Потом они протянули четыре ряда проволоки, начав с нижнего ряда, от середины, и действуя натяжным винтом — приспособлением устрашающего вида. Ребб показал Кэшину, каким узлом надо завязывать проволоку вокруг столбов.

— Как эта штука называется?

— Какая?

— Этот проволочный узел.

— А не все равно?

— Ну да, — заметил Кэшин, — названий нет, одно мычание и язык жестов.

Ребб долго, искоса смотрел на него.

— Стяжной узел, но только так его никто не зовет. Вот ты знаешь, как меня зовут?

Кэшин задумался. О таком они еще не говорили.

— Как тебя зовут? Ну конечно знаю, посмотрел. Это моя работа.

— И что нашел?

— Ничего пока. Следы ты хорошо замел.

Ребб рассмеялся, в первый раз за все время.

Они продолжили работу. Появились собаки, покрутились рядом, заскучали, отошли. Закончили они уже за полдень, не прерываясь на обед. Кэшин и Ребб поднялись на самый верх и взглянули оттуда на свою работу. Получилась совершенно ровная прямая, а ряды проволоки серебрились под низким солнцем.

— Отличный забор, — довольно сказал Кэшин.

Он гордился делом рук своих, что случалось с ним очень редко. Он устал, поясница разламывалась от боли, но он был доволен, по-настоящему доволен.

— Ну, забор, — спокойно подтвердил Ребб. — А это что, новая соседка?

Кэшин не сразу понял, что за женщина спускается по покрытому травой склону холма. Она была в джинсах, кожаной куртке, с распущенными волосами, несколько раз поскользнулась и чуть не упала на спину.

— Пойду-ка я, — сказал Ребб. — Доить пора.

Хелен Каслман.

Кэшин пошел к забору, навстречу ей.

— Это что такое? — еле выговорила она.

Она совсем запыхалась, и он подумал, что она, наверное, порядком вспотела.

— Вот, забор ремонтируем, — ответил он. — Чиним. Половину платить не надо.

— Как любезно! А я думала, что граница проходит по ручью.

— По ручью?

— Ну да.

— Нет, не по ручью. Кто вам это сказал?

— Агент.

— Агент? Что, неужели юрист слушает агента?

Щеки Хелен вспыхнули.

— Можно доверять кому угодно, — продолжал тем временем Кэшин, — но агенту по недвижимости…

— Спасибо, достаточно. Здорово все идет, правда, мистер Кэшин? Как по маслу. Запугали бедного мальчишку, довели его до самоубийства — теперь и доказывать ничего не надо, он все за вас доказал. И вообще все умерли — все подозреваемые. Ведь вы их убили, вы и ваши головорезы!

Она волчком развернулась и направилась вверх по склону.

Весь день он представлял себе это: мальчишка на Лестнице Дангара, темнокожий, в дешевых джинсах, нейлоновой куртке, потрепанных кроссовках, стоит на искрошенной известняковой скале, весь в соленых брызгах, и смотрит вниз, в бурлящую воду…

— Слушайте, — сказал он, — дайте мне передышку, это же…

Она обернулась так резко, что ее длинные волосы взметнулись вверх.

— Передышку? Ну уж нет! Я еще расследование проведу по поводу этой чертовой границы!

Кэшин смотрел, как Хелен поднимается по склону. Она опять несколько раз поскользнулась, а на полпути обернулась и глянула вниз.

— Что смотрите? — крикнула она. — Почему бы вам просто не убраться отсюда?

Уже в душе, когда он стоял и думал, как должен был ей ответить, он услышал телефонный звонок. Полотенца под рукой не оказалось, и пришлось выходить мокрым.

— Все, закрываем дело, — заговорил Виллани. — Бургойна отключили, и мы никогда не узнаем достоверно, что случилось той ночью.

— Достоверно? — повторил Кэшин. Его колотило от холода — дома было как в морозильнике. — Да мы вообще ни хрена не знаем, что там случилось.

— Часы, часы, Джо. Их же не в игральном автомате выудили. Кто-то снял их с дедушки и… Да какая теперь разница, если все закончилось!

Кэшин хотел продолжить, но оборвал себя на полуслове. Взгляд его упал на собственный вялый пенис, болтавшийся среди мокрых кучерявых волос, как окурок в бассейне с искусственными волнами.

— А запугивание парнишки? — сказал он. — Что-то здесь не того…

— Кромарти уже давно пора как следует почистить, — сказал Виллани. — После этих смертей в тюрьме была такая прекрасная возможность! Так нет, убрали шефа, поставили зеленого новичка из дорожной полиции… И что же? Не прошло и полугода, а Хопгуд со своими козлами-помощничками снова у руля.

— Да, радости мало, — сказал Кэшин.

— Какая там радость! — подхватил Виллани. — Я дома. Мне мои говорят, что я теперь тут редкий гость. Ну да» правильно, так и есть. И вот я выкроил свободный вечер, собрался наконец на семейный ужин, а дома никого. Как тебе?

— Слезу выжимаешь? Лучше вернуться к нашим бандитам, что ли? Я вот всегда один дома.

Кэшин проснулся посреди ночи, попробовал было размеренно дышать, чтобы отогнать назойливые мысли. Уже засыпая, он вдруг ясно увидел «Чайник», рваные облака, полную луну, лившую вниз серебристо-серый свет, гигантские волны, увенчанные шапками пены, которые с адским грохотом рвались в узкий проход, неся в себе несокрушимую, неодолимую смертельную силу.

* * *

Кэшин поднялся рано, с самого утра ощущая боль в желудке, и вывел собак на прогулку. Они поднялись вверх по ручью, перешли его и по дорожке двинулись вдоль блестящего нового забора, по земле Кэшина, отмеченной теперь настоящей границей.

После завтрака в своей неизменной компании Кэшин посадил собак в машину и поехал к матери. У берега он свернул на дорогу, шедшую между двумя холмами, которые когда-то были вулканами, где в кратерных озерах жили несметные стаи лебедей, уток, пятнистых луней, скандалисток чаек. Озера эти никогда не пересыхали. Кэшин ехал и вспоминал, как во времена его жизни у Дугью он с мальчишками ходил сюда купаться. Они собирались человек по пять-шесть и приезжали на велосипедах, заходили в черную воду, жижа капала с пальцев, такая холодная, что трясло даже в самые жаркие дни, гуляли меж мертвых остовов деревьев, стараясь не наступать на ветки, похожие в воде на гигантских змей, все в зелени мха, слизи, испещренные птичьим пометом.

По команде все бросались в воду и плыли. В середине озера сбивались в кучу, лежали на воде и чувствовали под собой черную вязкую пучину. Тут надо было нырнуть и подняться наверх с пригоршней серой грязи. Но никто не спешил. В конце концов у самых отчаянных кончалось терпение и они уходили под воду. Сначала ждали, пока поднимется один, и только потом наступала очередь следующего. Как-то раз Берн нырнул и долго-долго плыл под водой, а потом бесшумно вынырнул за мертвым деревом.

Они ждали долго, начали тревожно переглядываться, а затем и вовсе перепугались. Кэшин вспомнил, как все, не сговариваясь, развернулись и поплыли к берегу, оставив Берна на произвол судьбы.

Когда они уже были на мели, Берн неожиданно заорал: «Ну что, трусы? Думали, я тут насовсем застрял, да?»

Начался выпуск новостей.

Четверо полицейских, среди которых одна женщина, были доставлены в больницу после того, как накануне вечером на патрульную машину полицейского участка Кромарти было совершено нападение в районе Даунт. По сообщениям полиции, машину, совершавшую обычное патрулирование района, забросали камнями около десяти часов вечера. На место происшествия были высланы два дополнительных патруля. Они обнаружили, что машину подожгли и враждебно настроенная группа людей перекрыла улицу.

По словам пресс-секретаря полиции, полицейские сделали попытку проехать сквозь эту группу, чтобы присоединиться к своим коллегам. Однако их заставили выйти из машин, и для наведения порядка им пришлось сделать несколько предупредительных выстрелов.

Глава полиции штата Ким Бурк в своем сегодняшнем заявлении одобрил действия полицейских.

«Конечно, будет проведено необходимое расследование, но очевидно, что положение и на самом деле было крайне опасным. Создалась угроза жизни офицеров, и, кроме того, они опасались за жизнь своих коллег, в связи с чем и предприняли необходимые действия»,  — заявил он.

Мужчина сорока шести лет, молодая женщина и подросток из Даунта с легкими ранениями были доставлены в центральную больницу Кромарти. Они находятся в стабильном состоянии. Женщина-полицейский, получившая травму головы, в настоящее время также вне опасности. Еще двоим оказана необходимая медицинская помощь, и они отпущены домой.

Обычное патрулирование? Это в Даунте-то, как раз в тот вечер, когда нашли Донни Култера? Что же это за начальник полицейского участка, который не предупредил их, чтобы держались подальше от этого района?

«Запугали бедного мальчишку, довели его до самоубийства — теперь и доказывать ничего не надо, он все за вас доказал. И вообще все умерли — все подозреваемые. Ведь вы их убили, вы и ваши головорезы!»

Мать и Гарри были в кухне — ели из больших кривобоких фиолетовых мисок мюсли с фруктами.

— Позавтракал уже? — спросила мать.

— Не успел.

— Похоже, тут не много наскребешь, — сказала Сибил, поднялась, высыпала в миску оставшиеся мюсли из стеклянной банки и залила их остатками компота из фруктовой смеси.

Кэшин сел за стол. Она поставила перед ним миску, пододвинула кувшин с молоком. Он плеснул молока и принялся есть. Удивительно, но оказалось вкусно.

— Майкл звонил, — заговорила мать. — Веселый такой.

— Веселый, веселый, — закивал Гарри — в этом браке он исполнял роль эха.

— Вот и хорошо, — откликнулся Кэшин.

— Несчастный случай, представляешь? — продолжила Сибил. — Да еще и работа такая ответственная. Ну чего хорошего?

Кэшин внимательно смотрел в свою миску. В ней плавали какие-то черные крупинки. Семена, что ли?

— Выпишется и приедет, отдохнет тут у нас, — сказала мать.

— Отдохнет, отдохнет, — эхом откликнулся Гарри.

— Хоть немного вместе побудете, он всегда так тепло к тебе относится, благодарно.

— Просто обожаю, когда меня ценят, — отозвался Кэшин. — В моей жизни это редко бывает.

Гарри засмеялся было, но, наткнувшись на взгляд Сибил, умолк и опустил глаза в миску.

— Может, даже переоценивают, — отрезала Сибил. — Вся любовь и забота досталась тебе.

Кэшин вспомнил о пьяной Сибил в «универсале», о ночах, когда он ждал, что она вот-вот вернется. Он съел ломтик персика и еще чего-то розоватого. По вкусу оказалось одно и то же.

— Позорный этот случай в Даунте вчера вечером, — произнесла Сибил. — Как в Израиле становится — полиция провоцирует бедных на насилие. Толкает на де-виантное поведение.

— Какое-какое?

— Девиантное. И ты, между прочим, тоже. Оправдываешь собственное существование.

— Кто, я?

— Машина контроля! А ты ее винтик!

— Ты это в университете почерпнула?

— Нет, сама всегда знала. Университет дает только интеллектуальную базу.

— Может, и мне воспользоваться интеллектуальной базой? Это что был за курс?

— Доедай, не хочу эти мюсли выкидывать. Они экологически чистые, без химии, на нашем рынке купила.

— На нашем рынке, — повторил Гарри и улыбнулся улыбкой маменькиного сынка.

Сибил пошла проводить Кэшина до машины. Собаки залаяли как бешеные.

— Что, не нравлюсь? — заметила она.

— Не в тебе дело. Лают и лают.

Сибил поцеловала его в щеку.

— Не забывай про Майкла, дорогой, — попросила она. — Обещай, что позвонишь ему.

— Почему ты мне никогда не рассказывала, что отец покончил с собой?

Она отступила и как-то вся сжалась.

— Нет — нет! Он упал. Поскользнулся и разбился насмерть.

— Где?

У нее на глазах блеснули слезы.

— На рыбалке, — выговорила она.

— Где?

— Где?

— Да, где?

— На «Чайнике».

Кэшин ничего не ответил, молча сел в машину и уехал, даже не помахав рукой на прощание.

* * *

Уже после полудня, по дороге обратно в Кромарти, скопировав наконец фотографии дома Томми Кэшина, Кэшин-младший сообразил, что находится возле поворота к усадьбе Бургойна.

Он сбросил скорость, повернул, поднялся на холм. Ничего такого особенного на уме у него не было. Он мог бы повернуть на вершине холма налево, вовсе обогнуть холм, проехать через Кенмар, заглянуть к Берну.

Он повернул направо и, следуя извивам дороги, въехал в ворота усадьбы «Высоты».

Он и сам не знал, зачем это ему, — разве что закончить дело там, где оно началось. Он остановился, вышел из машины и обогнул дом по часовой стрелке. С южной стороны участок прочесали с полдюжины полицейских, медленно, тщательно разглядывая землю, подбирая прутики и опавшие листья.

Сегодня листьев оказалось совсем немного. Порядок поддерживался безукоризненный: местная футбольная легенда вместе с сыном трудились вовсю, подстригали ветки, косили траву, выравнивали гравий. Он пошел на кухню по дорожке под сенью густой живой арки из сплетенных ветвей, сейчас безлистной, но устроенной так, чтобы не пропускать лишнего света.

Одноэтажная пристройка из красного кирпича слева, вымощенный розовым камнем дворик, кое-где, в выбоинах, лужицы воды.

Кэшин пошел между строениями, взглянул сквозь литые ворота на хозяйственный двор, где между деревянными стойками белело столько натянутых веревок, словно в усадьбе расквартировали целую армию. Он прошел еще метров пятьдесят в ту сторону, где над скошенной травой высился деревянный частокол деревенского вида. Дальше виднелся просторный выгон, окаймленный высокими соснами, за которыми начиналась дорога.

Он вернулся и обогнул дом с юго-запада. Тут ничего не было, и только лимонные деревья в больших терракотовых горшках обрамляли пустой прямоугольник земли. Листья на них успели пожелтеть, и от этого вид у деревьев был совсем унылый.

Там у них, в старом доме, этих лимонных деревьев росло всего четыре. Зачем-то надо было обязательно писать на них, поливая каждый ствол по кругу. Они с отцом частенько это проделывали после чая. Обходили деревья, Мик Кэшин не обижал ни одно, может, только последнему доставалось чуть меньше. Возможности Джо были гораздо скромнее, но он не отходил от отца, так и стоял, направляя в землю свое маленькое пустое орудие.

— Представляешь, есть такие места, где больше ничем не поливают, — говорил ему отец. — Засушливые страны. Моча, считай, удобрение, тело всю дрянь в себя впитывает. И мозги так же — всякую гадость запоминают.

С другой стороны двора находился длинный двухэтажный дом из кирпича. По первому этажу шли окна и двери, на втором этаже окна имели подъемные рамы. Кэшин пересек двор и толкнул широкую двустворчатую дверь в самой середине. Она открылась прямо в коридор, пробитый по всей ширине здания.

Дверь направо оказалась слегка приоткрытой. Он зашел.

Дверь вела в большую комнату, в которую лился свет из двух окон, проделанных на противоположных стенах. Это была гончарная мастерская со всеми принадлежностями: два больших круга, еще один, поменьше, табуретки, выставленные в ряд стальные подносы, у задней стены — мешки, на полках мешочки и жестянки всех возможных размеров и фасонов, инструмент непонятного назначения. Готовой продукции — горшков — видно не было. Но комната сияла чистотой и порядком, как будто ее каждый день прибирали после учеников.

Кэшин вышел в коридор и открыл дверь с левой стороны. За нею царила кромешная тьма. Он нащупал рукой несколько выключателей, щелкнул всеми подряд.

На потолке зажглись три ряда точечных ламп. Здесь была галерея — без окон, с тускло-серым каменным полом и неяркими голыми стенами.

Вдоль всей комнаты тянулся длинный черный стол. На нем на одинаковом расстоянии друг от друга стояли девять больших ваз. Вазы были не меньше полуметра высотой, похожие на яйца со срезанными верхушками и узкими горлышками. Кэшин подумал, что для ваз это самая подходящая форма и если бы они могли говорить, то умоляли бы гончаров сделать их именно такими.

Он подошел ближе и осмотрел их со всех сторон. Стало заметно, что по форме, размеру, округлости и сужению они все-таки немного различаются между собой. А цвета! Вазы испещряли полоски, точки, линии, пятна — черные, казалось, поглощали свет, красные, словно пятна свежей крови, проступали через невидимые трещины, печальные, но приятные глазу синие и коричневые, серые и зеленые, напоминали снимок Земли из космоса.

Кэшин провел по вазе рукой. Поверхность была неровной — то шершавой, то гладкой, казалось, что после нежной женской щеки вдруг касаешься небритой мужской. А еще она была ледяная, прямо-таки застывшая от адского огня и уже не помнившая, что такое тепло.

Так что же, это все, что сделал Бургойн в своей мастерской? Или все, что он оставил? Других ваз в доме не было. Кэшин осторожно поднял одну, перевернул: на донышке буквы «ЧБ» и дата — 11.06.88.

Он поставил вазу на место и пошел к двери. Постоял, посмотрел на вазы. Не хотелось тушить свет и оставлять их в темноте, растрачивать красоту попусту.

Но свет он все-таки выключил.

Остальные помещения в доме после этого не впечатляли. Наверху с одной стороны комнаты пустовали, с другой же располагались обставленные мебелью семидесятых годов гостиная, ванная и кухня. Он открыл дверь: крошечная спальня, двуспальная кровать, на ней матрас в полоску, тумбочка, гардероб. Из окна виднелся выгон, а за ним, насколько хватало глаз, тянулась равнина.

Стоя у двери в коридор, он напоследок еще раз заглянул в гостиную. Дверь в спальню закрывалась задвижкой. Он спустился вниз. Через заднюю дверь вышел на мощенную камнем террасу, посмотрел на выкошенный газон, старые вязы, дуб, возвышавшийся над живой изгородью. Напротив дома располагались конюшня и выгон, где приземлялся вертолет.

Бетонированная дорожка сбегала от возвышения к левому краю террасы. Кэшин спустился по ней, вышел через калитку в заборе и оказался в густом лесу. Стволы огромных дубов, которые сажал еще предок Бургой-на, нельзя было обхватить руками, а их ветви уходили в небеса, точно гигантские лестницы. На них еще висели увядшие бурые листья, тогда как более молодые уже устлали землю густым ковром.

Земля здесь слегка приподнималась, дорожка петляла между стволами деревьев. Он прошел метров тридцать, неожиданно поймав себя на том, что ему нравится гулять просто так по утреннему зимнему лесу, и подумал, что пора возвращаться.

Тут послышался звук — низкий, печальный, как будто кто-то трубил в раковину каури. От неожиданности Кэшин даже остановился.

Звук становился все громче, и Кэшин пошел вперед. Дубы закончились, дальше шла прогалина для защиты от пожара, за которой вздымалась стена старых эвкалиптов. Поднимаясь по склону, она постепенно редела, а на самом верху виднелась небольшая полянка. У поленницы, сложенной под железной крышей, дорожка уходила влево.

Пахло старым прелым деревом.

Кэшин опять приостановился, потом пошел дальше, мимо поленницы.

Там, на полянке, он обнаружил сооружение наподобие туннеля, сложенное из кирпичей цементного цвета. С одной стороны оно сужалось, и этот узкий и длинный конец смотрел на прогалину между деревьями и на море, до которого отсюда было несколько километров. Сзади возвышалась квадратная дымовая труба.

Он подошел ближе. На земле у основания стен образовалась корка, похожая на хлебную. По всей длине стены шли квадратные стальные дверцы, кирпичи вокруг них почернели от жара. Стальная же плита размером побольше стояла прислоненной к стене. Кэшин догадался: это заслонка, чтобы регулировать приток воздуха. Такие же дверцы шли и по другую сторону печи.

Спереди все было открыто. Кэшин чувствовал, как его шею овевает западный ветер, задувает в жерло печи и воет тем самым странным звуком. Это и была печь, в которой Бургойн обжигал свои вазы.

Почерневшие кирпичи лежали аккуратной стопкой у дверцы. Он нагнулся и заглянул внутрь: за прокопченным входом было три яруса, нечто вроде широкого алтаря. Сильно пахло чем-то жженым, химическим.

Ветер с моря задувал прямо в жерло печи, как дыхание музыканта в духовой инструмент. Интересно, по ночам она тоже пылала? Гудел огонь, топка светилась белым светом. Чтобы печь не остывала, в нее время от времени надо было подкидывать дрова.

Внезапно Кэшину захотелось уйти с этой полянки, где печально гудел ветер и пахло мертвой древесиной. Он вдруг заметил, что дует ледяной ветер, ощутил мелкие дождевые капли на лице. Пройдя вниз, через рощу, он вернулся к усадьбе, еще раз обогнул дом, прикидывая, как можно подойти к зданию в темноте и где можно пробраться внутрь.

В северо-западной стене была дверь — наполовину стеклянная, разделенная переплетом на четыре части. За ней открывалась небольшая комната с кафельным полом, скамейками по стенам, пальто и шляпами на вешалках.

Кэшин обернулся. Обширный сад тянулся метров на двести, до самого штакетника, а за ним начинался выгон, стояли деревья, поблескивала вода.

Наверное, было так: безбашенные, обкуренные мальчишки проезжали мимо и кому-то при виде ворот и солидной латунной таблички взбрела в голову дурная мысль. Как будто кто-то шепнул в ухо или написал огненными буквами: «ЗДЕСЬ ЖИВУТ БОГАТЫЕ».

Проезжали мимо? А куда? Если возвращаться в Даунт после рыбалки и пьянки на пляже, то, конечно, удобнее ехать этой дорогой — меньший риск встретить патруль, чем на главной трассе.

Как же они это сделали? Припарковались где-нибудь на шоссе, перелезли через забор, забрались в дом? Почти километр по темноте, через выгон, в открытые ворота? Нет, вряд ли.

Скорее всего, они оставили машину у ворот, прошли в темноте по дорожке; фонари не горели, огромные тополя, еще покрытые листвой, заслоняли лунный свет.

Стоя в темноте, в самом конце дорожки, они смотрели на дом. Горел там свет или нет? Спальня Бургойна находится с обратной стороны дома. Он еще не ложился. Где же он был? В кабинете? Они обошли кругом, заметили свет в кабинете и спальне? Если так, они должны были сообразить, что залезать в дом нужно как можно дальше отсюда.

Воры не забираются в жилые дома, где горит свет, — ведь у хозяина может оказаться оружие.

Дальше. Чем они били Бургойна? Принесли что-то с собой, а потом забрали? Было проведено вскрытие, патологоанатомы сделали некие выводы, но все, что в результате можно было сказать, это что Бургойна ударили прямоугольным или круглым предметом размером больше биты для гольфа.

Раздался звук шагов. Дверь застекленной террасы открылась, и вышла Эрика Бургойн. На ней было что-то мягкое даже на вид, в разных оттенках серого, и сегодня она выглядела моложе — могла бы сойти и за тридцатилетнюю.

— В чем дело? — спросила она.

— Так, заглянул еще раз, — ответил Кэшин. — Примите искренние соболезнования.

— Спасибо, — поблагодарила Эрика. — Но какой смысл заглядывать теперь?

— Дело пока открыто.

За ее спиной показался рано поседевший мужчина, выше среднего роста, загорелый, в темном костюме, светлой рубашке и синем галстуке.

— Что у вас тут? — осведомился он.

— Это детектив Кэшин, — представила Джо Эрика. Мужчина прошел вперед, протянул руку.

— Адриан Файф.

Когда Кэшин почувствовал его твердое рукопожатие, рукопожатие настоящего мужчины, ему сразу стало противно и он поспешил убрать свою руку. Перед ним стоял Адриан Файф, ответственный застройщик, намеревавшийся построить курорт в устье Каменного ручья. Кэшин вспомнил гневную тираду Сесиль Аддисон тогда, утром, у газетного киоска: «Эта сволочь молчит о том, что без подъезда к устью Каменного ручья покупать там участок бессмысленно! А подъезд возможен только со стороны заповедника или через лагерь».

— Его ведь посадили бы, да? — спросила Эрика. — Донни Култера, я имею в виду.

— Не обязательно, — ответил Кэшин.

— А что с часами?

— У нас есть заявление от человека, который утверждает, что двое подозреваемых пробовали продать часы ему. Откуда у них эти часы, мы не знаем.

— Не знаете? — ехидно спросил Файф. — Но ведь это же очевидно!

— Ничего очевидного в таких случаях не бывает, — возразил Кэшин.

— Но в любом случае все закончилось, — сказал Файф. — Какая-никакая справедливость восторжествовала.

— Нелепо это все, — бесцветным голосом произнесла Эрика. — Убили старика за часы и несколько долларов. Что же это за люди такие?

Вместо ответа Кэшин произнес:

— Мы хотели бы получить доступ в дом, если вы не возражаете.

Она немного помолчала и ответила:

— Да нет, не возражаю. Я все равно сюда больше не приеду. Рано или поздно мы его продадим. В кухне найдете большую связку ключей, чуть ли не сотню. Отдайте их Аддисон, когда все закончите.

Вместе они обошли дом и на прощание пожали друг другу руки.

Все тот же охранник стоял, прислонившись к «саабу» и лениво покуривая.

— Подожди у меня, — сказал он Кэшину. — Когда-нибудь я припомню тебе тот гравий, башку оторву и в задницу засуну.

— Угрожаете офицеру полиции? — осведомился Кэшин. — Что, ставите себя выше закона?

Охранник презрительно отвернулся и плюнул на дорожку. Кэшин взглянул на дом. Эрика все не уходила. Он вернулся, поднялся по ступенькам.

— А кстати, — поинтересовался он, — кто наследник?

Эрика взглянула на него дважды моргнула и ответила:

— Я. Получаю все, что причитается по завещанию.

* * *

Ребб выводил кладку разрушенного северо-восточного угла дома. Кэшин постоял, понаблюдал за тем, как он работает: шлепнул раствора, привычно положил на место холодный блестящий кирпич, прихлопнул его ручкой мастерка, одним движением соскреб лишний раствор.

— Присматриваешь? — спросил Ребб, не отрываясь от работы. — Босс…

Кэшин хотел ответить «да», но у него язык не повернулся.

— Что мне делать? — спросил он.

— Раствор готовь. Три части цемента, девять — песка, с водой поаккуратнее.

Кэшин взялся за дело, но плеснул много воды и все испортил.

— Давай сначала, — велел Ребб, — по пол-лопаты теперь.

Воду подливал он сам, осторожно, по чуть-чуть, затем брал лопату и ворочал тяжелый раствор.

— Готово, — произнес он, когда наконец получилось то, что нужно.

Из долины прибежали собаки, приветствуя Кэшина, ткнулись в него носами, неистово помахали хвостами и так же стремительно унеслись по своим неотложным делам — в чащу леса, за каким-нибудь бедолагой кроликом.

Кэшин начал еще раз — поднес кирпичи, посмотрел на Ребба, более или менее правильно приготовил раствор. Оказалось, вся штука в том, чтобы не торопиться. Потихоньку они дошли до противоположного угла, натянули шнур-причалку.

— Кирпич умеешь класть? — спросил Ребб.

— Нет.

— Так попробуй, а я схожу отолью, — распорядился он.

Кэшин положил три кирпича. Провозился он долго, а вышло из рук вон плохо. Ребб вернулся, не говоря ни слова, отодрал кирпичи от кладки и очистил их от липкого раствора.

— Показываю, — сказал он.

Кэшин стоял рядом и смотрел. Ребб переложил все за одну минуту.

— Швы надо делать одной ширины, — пояснил он. — А то некрасиво выглядеть будет.

— Есть хочешь? — спросил Кэшин. — Сходи, а я пока на швах потренируюсь, хоть и не совсем понял, что это за хрень.

Был четвертый час дня. В Кромарти, в булочной поприличнее, он купил пирожков с мясом и луком. Они сели рядом с горкой кирпичей, под неярким солнцем, и вместе поели.

— Ничего, даже мясо есть, — нахваливал Ребб, вовсю работая челюстями. — С окнами и дверьми дела плохи. Мы же не знаем, где они были раньше.

— Знаем. Я забыл тебе сказать — фотографии нашел.

Когда Кэшин принес фотографии, Ребб уже скрутил сигарету. Он посмотрел на снимки и озабоченно произнес:

— Так-то оно так, но здесь все равно не все видно. Да уж, задачка.

— Да ну, — ответил Кэшин, — какая там задачка! Так, баловство.

Стоило ему посмотреть на старые фотографии, как он все понял. На одной из них перед домом стояли Томас Кэшин и шестеро строителей. Можно было подумать, что это Майкл вырядился в старомодный костюм, — до того они были похожи.

Они сидели молча. В долине затявкала одна собака, тут же ей вослед подала голос другая. Вспорхнул ибис, потом еще один, и оба, тяжело махая крыльями, как доисторические создания, полетели куда-то. Ребб поднялся, обошел груду кирпичей и, вытянув вперед руку с фотографией, посматривал то на нее, то на вновь выложенную стену. Потом он вернулся и сел рядом с Кэшином.

— Все равно что ставить двадцать миль забора, — сказал он. — Только и думаешь, как бы поскорее добраться до следующего столба.

— Нет, — отозвался Кэшин. — Дурь это все.

Он ощутил, что наваждение прошло. Это было похоже на окончание лихорадки. Когда чувствуешь себя мокрым, слабым, но счастливым.

— К чертям собачьим этот дом, пусть так и останется.

Ребб ковырнул землю носком ботинка и ответил:

— Ну, не знаю… Могло быть и хуже. А так хоть что-то строишь.

— Не надо ничего. Какой смысл?

— Тогда зачем было начинать?

— Дурь это все. Правда дурь. Давай свернем все.

— Так для чего было все это сюда переть? Глупо сейчас все сворачивать.

— Нет, решено.

— Быстро же ты решаешь!

Кэшин начал раздражаться.

— Мне вообще-то чаще приходится принимать решения, чем тебе, бродяге! — выпалил он и тут же пожалел об этом.

— Я не бродяга, а мигрирующая рабочая сила, — ответил Ребб, не глядя на него. — Мне платят за такую работу, которую не хотят делать сами. Вам же государство платит, чтобы вы охраняли собственность богатых! Только кто-нибудь из них вам звякнет, так вы тут как тут, с сиреной и всеми делами. А бедняк? Нет, подожди, много вас тут таких, будет время — заглянем.

— Чушь собачья, — ответил Кэшин. — Чушь. Ты даже понятия не имеешь, о чем говоришь…

— Те погибшие мальчишки, — продолжал Ребб, — это одно из ваших решений?

От гнева Кэшин закусил губу, почувствовав во рту привкус железа.

— Знаешь, чем мы отличаемся? — сказал Ребб. — Я не привязан к работе. Могу трудиться, где захочу.

В тишине к ним подошли собаки, стали приставать, лизать — как будто, шаря по подлеску, услышали, что в голосах их друзей звенит злость, и прибежали, чтобы их успокоить.

— Как бы там ни было, раз я бродяга, так у меня права нет высказывать тебе то, что думаю, — сказал Ребб.

Кэшин не нашел, что ответить. Из их отношений внезапно исчезла легкость, установившаяся в предыдущие дни, и у них не было опыта споров, к которому можно было бы прибегнуть.

— Доить пора, — прервал тишину Ребб.

Он поднялся, чтобы идти, воткнул лопату в кучу песка, кинул мастерки в ведро с водой, так что из серебристой глади торчали одни деревянные ручки.

Собаки, совсем черные на фоне жухлой травы, радостно потрусили за ним вниз по склону и вдруг повернулись и уставились черными глазами на Кэшина, который по-прежнему сидел на кирпичах.

Ребб уходил все дальше — совсем ссутулился, склонил голову, руки засунул в карманы.

Собаки не знали, к кому бежать.

Кэшин хотел было крикнуть им: «Бессовестные твари! Взял вас к себе, спас от верной смерти, а иначе жили бы сейчас на бетонном дворе, по уши в собственном дерьме, и жрали бы не кроликов, а мороженых кур из супермаркета. А оно вон как — я для вас бесплатная столовая да теплая подстилка!»

Ну и ладно! Валите отсюда! Пошли вон!

И тут собаки обернулись и ринулись к нему, да так, что от быстрого бега уши их развевались на ветру, точно флаги. Добежав, они запрыгнули на него и, обнимая лапами, счастливо завизжали.

— Дейв! — крикнул он.

Ответа не было.

— Де-ейв! — повторил он уже громче.

Дейв слегка повернул голову, но не остановился.

— Ладно, починим эту чертову развалину!

Ребб пошел дальше, но поднял правую руку с выставленным вверх в знак одобрения большим пальцем.

* * *

Телефон зазвонил, когда он делал себе бутерброд.

— Джо, пора завязывать с этим делом, — произнес Виллани. — Игра окончена.

— Почему это окончена? — спросил Кэшин. — Потому что Донни утопился? Так это же не признание. Это обвинение местным дуболомам.

— Ты Бобби Уолша вечером по телевизору видел?

— Нет, — ответил Кэшин и сел за стол.

— Отстаешь от жизни, сынок. Мы, оказывается, казнили трех ни в чем не повинных черных ребятишек. Прямо как на Голгофе, только рядом с Иисусом не разбойники, а сущие агнцы.

— А можно…

— И еще, — продолжил Виллани. — Кое-кто поговорил кое с кем, а этот кое-кто поговорил с депутатом, ну а уж депутат — со мной. И знаешь о чем? О том, что вчера ты ездил в дом Бургойна.

— Ну и?

— Меня спросили, какого черта мы забыли в «Высотах».

— Работали, больше ничего. Эрика, что ли, пожаловалась?

— Там повсюду видеокамеры. Зачем тебя туда понесло?

— Разнюхать хотел. Помнишь, что такое «разнюхать»? Помнишь Синго?

— Поздно уже нюхать. Завязывай с этим делом, понятно?

— Не факт, что это сделали мальчишки, — сказал Кэшин то, чего говорить не собирался.

Виллани грустно присвистнул:

— Слушай, Джо, у меня столько всего — не расхлебаешь. И каждый день, да что там — ночь — все подваливает и подваливает. Не против, если мы обсудим твои соображения попозже? Как освобожусь, сразу же звякну. Лады?

— Лады, конечно.

— Джо…

— Да.

— Ты полицейский, Джо, не забывай. Не зацикливайся. Делаешь, что можешь, а потом двигаешь себе дальше.

Кэшин прямо услышал голос Синго.

— Здесь никто не сделал, что мог, — ответил он. — Вообще никто ни хрена не сделал.

— Отдохни, — посоветовал Виллани. — Я говорил, что тебе продлили отпуск? Депутат хочет, чтобы ты отгулял все положенные пять недель. Он очень волновался, как твое здоровье и вообще как дела. Он такой… заботливый. Я перезвоню.

«Не зацикливайся»… Слова, призванные напомнить, предостеречь. Но и ранить.

Кэшина вдруг затошнило, резкая боль в плечах прострелила шею, отдала в голову. Раньше, когда бывало совсем худо, эти симптомы означали, что еще немного — и появятся застывшие образы вроде негативов, отпечатавшихся на сетчатке, стоит лишь прикрыть глаза. Тогда ему казалось, что он начинает сходить с ума.

Он принял три таблетки, сел в большое кресло, откинул голову на спинку, прикрыл глаза, сосредоточился на дыхании и стал ждать. Боль не терзала его так, как прежде, отпустила и тошнота. Но подняться он смог только через час. Он вымыл лицо, руки, почистил зубы, прополоскал горло и отправился по пустынным дорогам в Порт-Монро, провожаемый равнодушными взглядами коров.

Кэшин припарковался у почты. В ящике его ждало четыре письма, все официальные. Никто не писал. Да и кто напишет? Нет таких, ни единой души. Он повернул за угол, в участок.

Кендалл сидела за столом.

— Не могу так, не могу, и все тут, — сказала она. — Привет, шеф.

— Охраняешь покой властелина?

— Так точно, сэр. Местным намекнули, что, если будут плохо себя вести, ты вернешься.

Кэшин прошел к своему месту, полистал журнал, перебрал официальные документы и стал смотреть через окно на задний двор.

— Пока ты здесь, могу отлучиться по своим делам? — спросила Кендалл.

— Давай, — разрешил Кэшин.

Не прошло и минуты с момента ее ухода, как дверь открылась и на пороге, с неуверенным видом начинающего грабителя банков, появился поджарый, словно гончая, молодой человек. Кэшин подошел к стойке:

— Чем могу помочь?

— Сказали к вам подойти, — ответил он и надвинул кепку на лоб.

— Ну, давайте поговорим. Как вас зовут?

— Гэри Уиттс.

— Так чем мы можем вам помочь, мистер Уиттс?

— У меня с девушкой проблемы, типа.

Кэшин сочувственно кивнул:

— С девушкой. Понятно…

— Угу. Не хочу, чтобы с ней что-нибудь стряслось. Моя девушка все-таки.

— А что за проблемы?

— Ну, у меня машина…

— Девушка и машина?

— Не то чтобы я хотел ее обвинить…

— Вашу девушку? Ну и не обвиняйте.

— Вы не думайте, я не засранец какой-нибудь. Не тряпка, нет. Я не такой.

— Что она сделала?

— Уехала в Квинсленд на моей машине. А теперь звонит и говорит, что не вернется. Познакомилась с чуваком из «Серферского рая». Карло, Марио, хрен знает, как его зовут. У него три забегаловки, ну, он и предложил ей работу. А она говорит, что я должен оставить ей машину.

— Это почему?

Гэри замялся и натянул козырек так, что его глаз уже было не видно, и промямлил:

— Она оформила ссуду.

Кэшин сразу все понял.

— И она же платит?

— Ну, пока что… Я ей все верну. Работу уже нашел.

— А как давно она платит?

— Ну, не знаю… Платит… Больше года точно… Почти два…

— Так чего же ты хочешь? — спросил Кэшин.

— Да я подумал, если вы отправите туда полицейских, может, они ей прикажут вернуть машину. Надавят на нее чуть-чуть… Ну, вы понимаете…

Кэшин положил руки на стол, сплел пальцы и заглянул под козырек кепки Гэри:

— Слушай, Гэри, мы не по этому делу. Она ведь не преступница. Ты отдал ей свою машину, да еще должен ей же уйму денег. Лучшее, что ты можешь сделать, — это поехать туда, вернуть ей деньги и забрать машину.

— Ё-мое, — озадаченно произнес Гэри, — я не сумею.

— Ну тогда сходи к юристу. Вчини ей гражданский иск…

— Чего-чего?

— Адвокат тебе объяснит. Скорее всего, он напишет ей письмо с просьбой вернуть грузовик или что-то в этом роде.

Гэри кивнул и почесал ухо:

— Она вообще-то вас, полицейских, боится. Я вам говорю, попугайте, ведь вам это не фиг делать.

— Ты что же думаешь, нам больше заняться нечем а, Гэри?

Гэри поник и, ссутулившись, пошел к двери. Потом вспомнил что-то, развернулся, шмыгнул носом.

— И еще. Почему вы ничего не делаете с этими сволочами Пигготами?

— А что мы должны с ними делать?

— Они же богатеют на наркоте.

— А при чем это здесь, Гэри?

— Да эта подруга, с которой она укатила… Она же с Пигготами — водой не разольешь. Я слыхал, они прихватили с собой мешочек. Кто будет проверять пару цыпочек, так ведь?

— Ты это точно знаешь?

Гэри уставился в угол.

— Ну, не то чтобы…

— Как подругу зовут?

— Люки Тингл.

— Адрес, телефон?

— Не-а. Не хочу, чтобы меня впутывали. До свиданья.

— Гэри, не дури. Я же тебя разыщу за пять минут, припаркуюсь у твоего дома, загляну на чашку чаю. Нальешь?

— Ладно, дайте нам время, сами разберемся, ладно?

Он оставил адрес, телефон, молча ушел, пропустил входившую в дверь Кендалл.

По дороге домой, настраивая радио, Кэшин услышал интервью.

— Проблема правительства в том, что если оно проявит мягкость в наведении порядка в Кромарти, то рискует потерять голоса белого населения на следующих выборах. А оно очень нуждается в каждом голосе. Так что положение действительно незавидное. Для федерального правительства, Дженис, очки, набранные Бобби Уолшем в Кромарти, — это просто страшный сон. А для Объединенной партии Австралии это, наоборот, огромный плюс.

— Насколько же он прибавил, Малкольм?

— Речь Бобби была, без преувеличения, выдающейся, проникнутой беззаветной самоотдачей. Она стала главной новостью во всех теле— и радиопередачах. Бобби придал Кромарти статус некоего символа, и это очень важно, Дженис. Далее, три безвинно погибших мальчика… Это нашло отклик в каждом сердце. Поистине библейский эпизод. Эмоциональный резонанс, который получила эта история, впечатляет. Люди плачут, все, даже жители глубинки. Слова речи задели самые тонкие струны души, они отозвались…

— А как вы думаете, возможен ли такой же отклик в национальном масштабе, я имею в виду…

— Мы живем в интересное время, Дженис. Правительство не очень-то боится потерять Кромарти. Оно и без Кромарти проживет. Оно боится, что Объединенная партия Австралии отберет себе часть голосов и станет настоящей коалицией несогласных. А самое страшное для них то, что Бобби Уолш может запросто сместить казначея. Его кресло уже порядком заржавело. А теперь достаточно всего лишь девяти процентов, и Бобби вполне может это сделать, Дженис.

— Спасибо, Малкольм. Это был Малкольм Льюис, наш обозреватель по самым актуальным вопросам политической жизни… «Жизни», я сказала? Прошу прощения. Мой следующий гость знает, что такое настоящая жизнь. Он едва не потерял ее в…

Кэшин нашел станцию классической музыки. Шел фортепианный концерт. Классическое фортепиано всегда успокаивало его — быстрый перебор клавиш, драма середины и медленные волны финальных нот, точно запах духов любимой женщины. А больше всего ему нравились паузы — мосты между тем, что прошло, и тем, что еще придет.

* * *

Они снова занялись домом. Когда пришло время доить коров, кирпичи были уложены от первого дверного проема до высоты подоконника.

— А подоконники на фотке каменные, — заметил Ребб. — И перемычки, наверное, тоже каменные были. Здоровая, однако, дверь.

— Поговорю с Берном, — ответил Кэшин. — Может, это он двери и стырил.

Ребб ушел. Кэшин еще с час покопался в саду и вывел собак погулять в сырой туман. Сегодня вечером боль смилостивилась над ним. Он устал, но ничего не ныло. Покормил собак, постоял под душем, развел огонь, открыл пиво, поставил воду для макарон.

Ребб постучал, вошел, собаки радостно кинулись к нему.

— Там землемеры пожаловали, — угрожающе сообщил он, не выходя из тени. — Около забора вдвоем болтаются. Я заметил, когда ходил доить.

— Зря она это затеяла, — ответил Кэшин. — Только деньги впустую тратит. Агент — настоящая змея, она должна была с первого взгляда понять. Сейчас макароны сварятся.

— Я со стариком поел. Ему совсем одиноко, никак не хочет меня отпускать. Сам, правда, не сознается. Даже если крокодил ему ногу отхватит, и то не пожалуется. — Ребб помолчал и продолжил: — Насчет дома…

— Что?

— Доведем его так, чтобы дальше ты сам мог, и я снимусь.

Кэшин почувствовал, как его укололо чувство скорой потери.

— Слушай, — смущенно сказал он, — ты про «бродягу» давешнего вспомнил, да? Прости. Ну честное слово…

— Чего там! — ответил Ребб. — Бродяга и есть, ни дня на одном месте. Мы как акулы. Или нет… Как тунцы, скорее.

— Старику будет тебя недоставать.

Кэшин сказал это как будто про себя самого.

Ребб смотрел вниз, трепал собак по ушам.

— Ну, один я, что ли? Найдет другого. Спокойной ночи.

Кэшин поужинал перед телевизором; собаки вольготно развалились на кушетке, длинные, как гепарды, положили головы на валики. Он развел огонь посильнее, плеснул себе виски, сел, задумался.

Значит, Майкл — голубой… Интересно, мать об этом знала? Бисексуал — это да. Про это она знала точно. Женщины всегда такое знают. А какая разница, голубой Майкл, не голубой? Вот Винченция Льюис, медсестра, что принесла ему отцовские диски, — та была лесбиянка. А подвернулась бы возможность, он женился бы на ней, даже надеялся на это. С какой стати? Что такого особенного в мужчинах? Даже когда помирают, мамочку зовут.

Мик Кэшин утопился в «Чайнике». Это место отняло его жизнь… Жуткое выражение.

Отнять жизнь. Радикальное воплощение права собственности — выбрать уход в безмолвие, выбрать сон, зная, что никогда не увидишь рассвета, не услышишь трелей птиц, не почувствуешь запаха морского ветра.

Мик Кэшин и Майкл сделали свой выбор.

И думать об этом больше было нечего.

Его отец был смешлив. Даже когда говорил о чем-нибудь серьезном или ругался, все равно потом прыскал и заливался смехом.

Почему мать продолжает уверять его, что это был несчастный случай? Майклу она сказала, так и ему могла бы сказать, что отец покончил с собой. Но она молчала, молчала все это время. Возможно, ее представление о случившемся с годами переменилось. Сибил была мастерица исправлять действительность. Зачем вечно жить с неприятными мыслями?

Но почему не только она, но и вообще никто ничего ему не рассказывал? Он вернулся, жил в доме Дугью, все знали, и все молчали, об отце никто даже не заговаривал. Видно, детям строго-настрого велели молчать про Мика Кэшина. Никто не разу не произнес слова «самоубийство».

В больнице, в самые первые дни, когда он потерял всякий счет времени, Винченция долго сидела с ним, брала за руку, проводила пальцами вверх до самого локтя. Пальцы у нее были длинные, а ногти короткие.

Тяга Кэшинов к самоубийству… Сколько же членов их семьи свели счеты с жизнью? Производя на свет себе подобных, порождали новый виток хронической депрессии.

Майкл этого не сделал. Поставил точку.

«Вот и я, — подумал Кэшин, — такой же пустоцвет».

Нет, не пустоцвет… Кэшин вспомнил тот день, когда мальчик выходил из ворот школы, и он нутром почуял, что это его ребенок, его, и все тут, — то же вытянутое лицо, длинный нос, черные как уголь волосы, ямочка на подбородке.

Сын его, нечего и думать. Он скажет Вики — она должна знать.

Чушь… Нет у него депрессии. Так, бывает хреново временами, и только. Проходит, так же как тошнота, боль или жуткие застывшие видения. До Рэя Сэрриса вообще все было нормально. А теперь он только восстанавливается после происшествия, нападения. Этот сумасшедший чуть его не угробил.

Рэй Сэррис… Потом, в больнице, он понял, что Рэй был для него наваждением. Сэррис был не просто убийца. Он сжег двоих человек в сторожке возле аэропорта. Это были хорваты, обычные наркокурьеры. Он долго мучил их, а потом поджег. Расследовали это дело пять лет, пока не собрали доказательства его вины.

И тут Сэррис исчез.

Где он теперь? Что делает? Где-где… Пьет на шлюзах в Квинсленде, рядом стоит лодка, а в кабаке сидят продавцы наркотиков, мошенники из разных контор, владельцы борделей и мелкие жулики.

В тот день, когда Рэй направил на них свою машину, готовился ли он умереть? Он был безумен. Мысль о смерти, скорее всего, даже не приходила ему в голову.

Кэшин вспомнил, как они с Шейном Дейбом сидели в засаде, в видавшей виды красной «сигме», и внимательно вглядывались в нечеткое изображение двухметровых въездных ворот на маленьком экране.

Он совершенно спокойно смотрел, как они разъезжаются в стороны.

Запомнилась внушительная передняя решетка из труб перед капотом здоровенного внедорожника.

Он в упор не видел «универсал» с пристегнутыми на заднем сиденье детьми, который как раз проезжал мимо.

Водителю такой махины было наплевать на всякие там «универсалы» с детишками.

Глядя на монитор, Кэшин увидел, как внедорожник выкатился из ворот и повернул направо.

В какой-то момент он понял, что сейчас произойдет. Как раз тогда, когда увидел лицо Рэя Сэрриса. Он знал Рэя, он просидел с ним семь часов в маленькой комнатушке.

Но «ниссан-патрол» был уже всего в нескольких метрах…

Экспертиза установила, что на скорости свыше шестидесяти километров в час «ниссан» сбил красную машину, протащил ее по дороге, перевернул, протолкнул через низкую ограду в маленький сад, потом в эркер дома и через него — в гостиную, где стояло пианино, на нем фотографии в серебряных рамках, а рядом, на стене, висела картинка с печальными эвкалиптами.

Обе машины снесли стену с этой картинкой, повредили несущие балки, и на них рухнула крыша.

Потом водитель «универсала» вспоминал, что внедорожник быстро дал задний ход, выбрался из развалин во двор и скрылся с места происшествия. Его нашли за шесть километров оттуда, на парковке у супермаркета.

В той раздавленной всмятку машине погиб Шейн Дейб. Рэя Сэрриса так и не нашли. Он как сквозь землю провалился.

Кэшин встал, налил себе еще виски и принялся смаковать его. Захотелось послушать музыку.

Он поставил диск Каллас, поудобнее устроился в кресле. Голос дивы плыл вверх, к потолку, возвращался вниз, тревожил собак. Они нехотя поднимали сонные головы — они знали, что такое опера, может, даже любили ее.

Он закрыл глаза. Следовало подумать кое о чем другом.

Сколько таких, как Дейв Ребб, исчезли, испарились, предпочли стать невидимками? Были люди как люди, с документами и всеми делами, и вдруг уходили бродить по стране, легко разрушив возведенные государством стены. Номер в налоговой инспекции, медицинская страховка, права, счета в банке — все это им было теперь не нужно. Люди-невидимки работали за наличку, а держали ее либо у себя в кармане, либо на счете у какой-нибудь сердобольной души.

Интересно, у Дейва есть хоть какой завалящий документ? Нет, он скорее инопланетянин, которого забросили из космоса на всеми забытую ферму, откуда, казалось, ближе до звезд, чем до соседнего городка.

Мир не совершенен. Не зацикливайся. Двигайся дальше.

Это Виллани хорошо посоветовал. Лучший его друг… Такое не забывается. Лучший друг. Из скольких? Знакомства не считались, знакомые — это не друзья. А друзей немного.

Кэшин никогда не набивался на дружбу, никогда ее специально не поддерживал. Кто такой друг? Тот, кто помогает переезжать? Или ходит с тобой на футбол, а потом в паб? Ну да, так делал Вуди, они вместе пили, ходили на бега, играли в крикет. За день до того случая с Рэем Сэррисом они вместе обедали в тайском ресторанчике в Элвуде. Новая пассия Вуди, по имени Сандра, компьютерщица с высокими скулами, была с ними, смеялась, поглядывала на Вуди, а сама поглаживала ногой в тонком чулке ногу Кэшина, до самого колена.

У него сразу встал. Это был последний раз, когда он ощущал что-то подобное.

Вуди несколько раз заходил к нему в больницу, но потом они с Кэшином не встречались — что-то между ними разладилось. Нет, не из-за той посиделки в ресторане… из-за Шейна Дейба. Все думали, что он был повинен в гибели Шейна Дейба.

Они были правы.

Шейн погиб потому, что Кэшин взял его с собой, — проверить, верна ли его догадка, что Сэррис вернется в дом своего напарника-наркоторговца. Шейн сам тогда напросился. Но Кэшин не снимал с себя вину — он ведь был старший офицер и не имел никакого права втягивать неопытного мальчишку в свою одержимую охоту на Сэрриса.

Синго никогда его не винил. Когда миновало самое страшное, он каждую неделю приезжал к нему в больницу. В первый же визит он нагнулся к нему и сказал: «Слушай, паршивец, а ты был прав. Этот ублюдок вернулся».

Он выпил еще. Подумай о настоящем, сказал он себе. Всем очень хотелось, чтобы Донни и Люк были убийцами Бургойна. Это оправдывало бы смерти Люка и Кори. И самоубийство Донни тогда объяснялось — как признание им собственной вины.

Невиновным мальчишкам навесили ярлык убийц честного, достойного, щедрого человека. Двойная несправедливость… А тот, кто это сделал, сбежал, как Рэй Сэррис, и сейчас гулял где-то, смеялся, шутил. Кэшин прикрыл глаза и вдруг увидел неподвижные лица мальчишек: один еле дышит переломанной грудной клеткой, другой задыхается в черной дымке, умирает в сырой ночи, среди отражений света в лужах воды и крови.

Он сделал еще глоток, потом другой, заснул прямо на стуле, проснулся как от толчка, почувствовал, что сильно замерз, — огонь еле горел, по крыше вовсю барабанил дождь. Часы на микроволновке показывали 3.57 утра. Он принял две таблетки, запил их полулитром воды, выключил свет и, не раздеваясь, лег в постель.

По обеим сторонам кровати вольготно расположились собаки, счастливые тем, что в такую ночь им не надо тащиться в конуру.

* * *

В замороженном мире снова настало утро, дул западный ветер, принося с собой порывы дождя и градины величиной с зерна граната.

Кэшину было не до погодных катаклизмов. Он чувствовал себя на редкость мерзко и понимал, что должен получить по заслугам. Вместе с собаками они дошли до океана, под хлесткими ударами ветра добрались до устья ручья, тяжело шлепая по мокрым дюнам, по пляжу, который как будто скукожился от холода.

Сегодня течение Каменного ручья было особенно сильным, он широко разлился в устье, накрыл водой песчаные отмели. На другом берегу стоял человек в старом плаще и бейсболке, забросив легкое удилище туда, где пресная вода ручья встречалась с соленой океанской. У его ног крутилась маленькая коричневая собачонка, она заметила пуделей, со всех ног бросилась к кромке воды, отчаянно затявкала и запрыгала от усердия на своих тонких лапках.

Пудели встали передними лапами в воду и с любопытством ученых разглядывали эту пигалицу. Хвосты двигались туда-сюда, выдавая их неподдельный интерес.

Кэшин махнул рыбаку, тот ответил, переложив удочку в одну руку. Из-за кепки виднелись только нос да подбородок, но Кэшин понял, кто это. Рыбак жил в Порте и пробавлялся разной мелкой помощью старикам, инвалидам, беспомощным: чинил краны, менял предохранители, латал водопроводные трубы, чистил канализацию. «Каким образом, — подумал Кэшин, — можно узнать человека издалека, почувствовать его присутствие в толпе или, наоборот, понять, что его нет, еще не открыв дверь?»

Что-то заставило его повернуть налево, подняться вверх по ручью, протоптать себе тропку по дюнам. Подошли собаки, обогнали его, убежали вперед и нашли там давно проторенную дорожку. Земля приподнималась, вскоре ручей уже оказался на несколько метров ниже дорожки и блестел там, внизу, чистый, как стекло или чешуйки бесчисленных крошечных рыбок. Они шли еще минут десять, дорожка уходила от ручья все дальше, в дюны, похожие на крупную морскую зыбь. С самой высокой из них открывалась прибрежная равнина. Кэшин видел ленту ручья, убегавшую вправо, грузовик на отдаленном шоссе, за ним — темную нить боковой дороги, поднимавшейся к «Высотам».

Отсюда дорожка изящной дугой сбегала вниз к большой, в несколько гектаров, вырубке, которая уже зарастала упрямым подлеском. На краю этой вырубки стояло сооружение без крыши, виднелись развалины других строений, а из черного кулака бывшего камина торчал в небо черный же палец каминной трубы.

Собаки примчались сюда много раньше Кэшина, встали как вкопанные и, опустив хвосты, внимательно разглядывали новое место. Они оглянулись на хозяина и, послушные его сигналу, сорвались с места и понеслись к кучам хлама и битого кирпича. Оттуда врассыпную кинулись зайцы.

Кэшин приблизился к домам, постоял под мелким дождем. Площадка с левой стороны предназначалась для спортивных игр. Из высокой травы торчали облезлые, белесые от дождя деревянные футбольные ворота. Он стоял и внимательно слушал, как шумит ветер в развалинах — то стучит, то скрипит, как гвоздь, который вытаскивают из старой доски, то стонет на разные лады.

Он вошел в деревянный дом без крыши — четыре комнаты, между ними коридор. Заглянул в оконный проем, увидел разоренную, загаженную столовую со следами костров на полу и кучами дерьма на голой земле, некогда закрытой половицами. В стороне, метрах в пятидесяти, торчала дымовая труба. Он приблизился к ней и обошел кругом. Когда-то на кирпичной кухне в глубоких нишах стояли две печи, а между ними — плита. Ржавая железная дверь, безжалостно сорванная с петель, валялась внутри.

Собаки носились кругами, словно обезумев оттого, что везде пахло зайцами. Но ни одного не было видно — их надежно укрыли обломки кирпичей и листы ржавого железа. За кухней, в траве, пробивавшийся сквозь трещины в бетоне, Кэшин заметил кирпичную кладку длинного здания в две комнаты шириной. Верхний ряд уже успел почернеть, а шагнув внутрь, Джо споткнулся об горелые деревянные балки.

Это уже давно было, с пожара там все забросили. Да и сами «Товарищи» — уже история.

Так говорила Сесиль Аддисон.

Кэшин свистнул, и здесь, в глухом месте, у него это вышло очень звонко. Появились собаки, вдвоем таща что-то в зубах. Он велел им сесть и вытащил из их пастей находку.

Оказалось, это старый высохший кожаный пояс — детский, на узкую, не больше футбольного мяча, талию. Кэшин взял его, рассмотрел. На ржавой пряжке виднелась геральдическая лилия и буквы «Б… гот…».

«Будь готов»… Скаутский пояс.

Он было замахнулся, хотел его выбросить, но не стал. Вместо этого подошел к невысокому столбику, который отмечал границу футбольного поля, и пристегнул к нему пояс.

Взобравшись на самую высокую дюну, Кэшин оглянулся. Ветер шевелил траву на бывшем футбольном поле. С шоссе донесся одинокий, сонный гудок грузовика. Кэшин кликнул собак и отправился домой.

Они ехали по пустынным дорогам, мимо старых домов, из труб которых в небо поднимался дым. Так заканчивалась жизнь миллионов деревьев, безжалостно порубленных на дрова.

Он думал о Бургойне. Фортуна никак не желала им улыбаться, — скорее всего, тех, кто забил его до смерти, так и не найдут. А на мальчишек навсегда ляжет клеймо убийц. Да что мальчишки — их семьи, весь Даунт, даже люди вроде Берна и его детей будут надолго окружены дурной славой. Убийство Бургойна развязало языки злопыхателям и ксенофобам.

«Об этих двух черномазых из Даунта. Жалко, не целый автобус настреляли».

Почти все посетители заведения Дерри Каллахана охотно подписались бы под этими словами.

«Не зацикливайся, — сказал он себе. — Послушайся Виллани, брось это дело».

Ребб уже ждал, стоя на ветру и прислушиваясь к шуму машины. Он подошел, зажав губами сигарету. Кэшин вышел, выпустил собак. Ребб наклонился, протянул к ним руки, но собаки не стали прыгать, а только прижимались к нему, извиваясь всем телом.

— Слышь, — спросил Дейв, — в город сегодня поедешь?

— Поеду, — ответил Кэшин. — Ты уже ел?

— Не успел. От коров только что вернулся.

— Ну, поехали перекусим где-нибудь. Только подожди минут десять, ополоснусь.

* * *

Они заказали яичницу с ветчиной в шоферской забегаловке на окраине Кромарти. Принесла заказ худосочная девица с усиками и ярко-розовой родинкой между бровями. Яичница из двух яиц с бледными желтками лежала на куске хлеба толщиной с листок бумаги. Среди серого свиного жира редкими полосками краснело мясо.

Ребб поковырял вилкой в тарелке.

— Не от тех кур, что у них на заднем дворе, — заметил он. — Ты как, платить думаешь?

Кэшин закрыл глаза. Действительно, он так ничего и не заплатил Реббу ни за ремонт дома, ни за забор. Ему это даже в голову не приходило.

— Ну прости, — извинился он. — Забыл просто.

Ребб доел, промокнул рот бумажной салфеткой. Потом он полез во внутренний карман куртки и вынул сложенный вдвое потертый листок, явно вырванный из записной книжки.

— Я тут прикинул — двадцать шесть часов. Десятка за час — нормально будет?

— По минимальной ставке?

— Ну, ты же меня кормил.

— Да ладно, давай по пятнадцать.

— Как хочешь.

— Мне нужен твой номер в налоговой.

Ребб улыбнулся:

— Окажи мне такую услугу — воспользуйся номером Берна. Ты же его наизусть знаешь, да, он же твой двоюродный брат, так какая тебе разница? Вот все налоги и заплатишь.

Компромисс, ничего не попишешь, подумал Кэшин. Но что с него возьмешь? Виноват он не больше, чем мать двоих детей, попавшаяся на мелком воровстве в супермаркете.

Кэшин припарковался в двух кварталах от банка. Можно было, конечно, остановиться прямо за полицейским участком, но что-то подсказало ему, что лучше этого не делать. Сняв деньги в банкомате, он рассчитался с Реббом.

— С полчаса пробуду, — сказал он. — Тебе хватит?

— Даже много.

По мокрым улицам он направился в участок. Хопгуд был там, что-то записывал в журнал, слева лежала аккуратная стопка еще не просмотренных бумаг.

— Искореняем бюрократию? — спросил Кэшин с порога.

Хопгуд поднял на него пустые глаза:

— Чем могу помочь?

— Хочу узнать, кто распорядился светить фарами в окна Донни.

— А, ты опять про старую култеровскую суку? Врут они, всё врут. Ничего там особенного не было. Обычный патруль, всего-то делов.

— Я думал, Даунт — индейская территория. Что, «Черного ястреба» уже не вспоминаем?

У Хопгуда на скулах вспыхнули алые пятна.

— Ну да, пора уже поставить наш флаг в этом гадюшнике. А ты, вообще-то, когда уйдешь? Я не в твоем подчинении. Вали, наводи порядок в своем занюханном участке.

Кэшину кровь ударила в виски — захотелось съездить Хопгуду по физиономии, расквасить нос, губы, увидеть то же выражение, что было в глазах Дерри Каллахана.

— Я хочу видеть дело Бургойна.

— Зачем? Оно уже закрыто.

— Не думаю.

Хопгуд ковырнул в носу жирным пальцем.

— А часы? Чего тебе еще?

— Все равно дай взглянуть.

— Некогда мне его искать. Вот вернется начальник участка, тогда и приходи.

Их взгляды скрестились, как шпаги.

— Ладно, приду, — ответил Кэшин. — Мы еще не обо всем поговорили.

— Ну, например…

— Ну, например, об этом драндулете «фэлконе». Ты что, не знал, что он не тянет?

— Я много чего не знал. Не знал, что ты водить как следует не умеешь. Не знал, что ты такое чудо в перьях.

— А звонки? Ты же их слышал!

— Правда? На пленке ничего нет. Вы, черномазые, вдвоем истории сочиняете? Как и долбанутая мамаша Донни? Вы родня, что ли? Все — родня? Может, расскажешь, как это у вас так выходит? Лежите все вместе в одной койке, в темноте, раз все деньги пропили и свет отключен?

От ярости перед глазами Кэшина плыли красные круги. Хотелось только одного — убить.

— Подожди, это еще не все, умник! — ревел между тем Хопгуд. — Думаешь, болтаешься везде со своим бродягой и никто ничего не понимает? Разрешаешь своему пидору-дружку лупить невинных людей, а сам глаза на все закрываешь? Тебе что, такие штучки нравятся? Кончаешь с этого, да?

Кэшин резко развернулся и вышел. Входивший в кабинет полицейский едва успел с ним разминуться.

* * *

Кэшин прошел по набережной, постоял у стены, ощутил на лице соленый морской ветер. По всему заливу белели барашки волн, к берегу шла рыбацкая лодка, то погружаясь в серую воду, то взбираясь на гребни. Он старался дышать как можно глубже, чтобы успокоить нервы и утихомирить бешено бившееся сердце.

Минут через десять он направился обратно и повстречал только несколько ребятишек, которые спускались с холма. На полпути он свернул направо, прошел тем же путем, которым шел с Хелен Каслман из суда, поднялся по ступенькам к ней в офис. За секретарской стойкой сидела густо накрашенная молодая девица, считай подросток, и внимательно разглядывала свои ногти.

Он обратился к ней, и она набрала нужный номер.

— Пройдите по коридору, — произнесла она, широко улыбнувшись и свернув жвачкой. — В самый конец.

Дверь оказалась открытой, стол Хелен стоял справа. Она уже ждала его, но смотрела неприветливо. Кэшин встал в дверях.

— Две новости, — начал он. — В порядке важности.

— Слушаю.

— Сначала о Донни. Я обвиняю их в давлении на него, а они, понятно, отпираются. Ну ничего, буду продолжать, пока сил хватит.

— Донни умер, — ответила она, — хотя должен был жить. Он был обычным мальчишкой, которого просто запугали.

— Мы хотели не этого. Мы хотели суда.

— Мы? То есть вы с Хопгудом? Ну да, вы искали, но только ничего не нашли.

— Часы.

— Что — часы? Если вы стоите рядом с человеком, который пытается продать часы, то что это доказывает? Ничего! Даже обладание этими часами еще ничего не значит.

— Давайте о заборе, — сказал Кэшин.

— Вы отрезали больше метра от моего участка, — заявила она. — Позовите своих землемеров, если не доверяете моим.

— Вас ведь не это волнует. Вы думали, что участок идет до ручья.

— Да, это совсем другое дело. Детектив Кэшин, я хочу, чтобы забор, который вы так поспешно…

— Ладно, я продам вам полосу вдоль ручья.

Это как-то само собой сорвалось у него с языка.

Хелен даже отпрянула:

— Так вот оно что! Вы с агентом — друзья?

Кэшин почувствовал, что краснеет.

— Забудьте, — ответил он. — До свидания.

Он уже дошел до двери, когда она сказала:

— Подождите, Джо! Не уходите, пожалуйста.

Он отвернулся, страшно стесняясь своих алых щек, боясь встречаться с ней глазами.

Она подняла руку:

— Простите… Беру свои слова обратно. И за то, что тогда, вечером, наговорила всякого, тоже извините. Это было неправильно…

Сначала обдала презрением, а теперь чуть ли не сдается… Он совсем растерялся.

— Ну что, мир? — спросила она.

— Мир. Да.

— Вот и хорошо. Садись, Джо. Мы ведь некоторым образом знакомы, так? Давай начнем сначала.

Кэшин сел.

— Хочу кое-что спросить о Донни.

— Что?

— Так, одну вещь… Это лишь недавно выяснилось и теперь не дает мне покоя.

— Что такое?

— Вот эта погоня, преследование… не знаю, как правильно. Это из-за часов, которые пробовали продать в Сиднее, верно?

Кэшин чуть не сказал «да», но тут ему вспомнился Бобби Уолш. В ее словах ему послышалась политика, россказни про трех казненных черных ребятишек. Бобби Уолш не собирался оставлять просто так этот огромный политический капитал. Она пыталась его использовать.

— Это надо спросить следователя, — сказал он. — Как там Бобби Уолш?

Хелен Каслман закусила губу, отвернулась. Он залюбовался ее четким профилем.

— Дело не в политике, Джо, — произнесла она. — Дело в мальчиках, в их семьях… В Даунте. В справедливости, наконец.

Он молчал, будучи не в состоянии разобраться, во что ему верить.

— Джо, а полицейские вообще думают о таких вещах, как справедливость? — продолжала она. — Или правда? А может, у вас как в футболе — все, что ведет к победе, — правильно?

— Полицейские думают примерно так же, как адвокаты, — ответил Кэшин. — Только почему-то не богатеют, да убивают их чаще. Почему так?

— Мать Донни говорит, что сестра Кори Паскоу рассказывала своей матери, будто у Кори были часы, дорогие…

— Когда?

— Где-то год назад.

— Ну, кто же знает, что там было у Кори? — Кэшин услышал в своем голосе жесткие нотки. — Часы или что-то еще…

— Так ты будешь что-нибудь делать?

— Это не в моей власти.

Она замолчала, смотрела пристально, не мигая. Ему хотелось отвести взгляд, но он не мог.

— Тебе что, совсем неинтересно?

Кэшин уже хотел было повториться, но вспомнил про Хопгуда.

— Если тебе так будет легче, я поговорю с сестрой Кори, — сказал он.

— Я попрошу ее прийти сюда. У нас тут рядом свободный офис.

— Нет, не сюда.

И правда, это было не самое подходящее место.

— Она боится полицейских. Почему, интересно?

В начальной школе с ним вместе учился мальчишка из семьи Паскоу.

— Спроси, знают ли они Берна Дугью, — сказал Кэшин. — Скажи им, что полицейский — двоюродный брат Берна.

В газетном киоске он купил номер «Вестника» и открыл его, когда остановился у светофора.

КУРОРТУ В УСТЬЕ БЫТЬ!

Совет принял план строительства со сметой 350 миллионов

Он читал на ходу. Подтянутый, загорелый Адриан Файф собирался развернуть строительство, если получит разрешение экологической комиссии. Ни о подъездных путях, ни о покупке лагеря «Товарищей» у семейства Бургойнов не было сказано ни слова.

* * *

Кэшин увидел их сразу, как только обогнул старый склад, где раньше хранили шерсть, — двое рослых мужчин и женщина стояли у края мола. Он остановил машину, вышел, засунул руки в карманы куртки и зашагал навстречу ветру, пахнувшему солью, рыбой и дизельным топливом.

Доски на молу были старые, покрытые сеткой глубоких трещин, а в расщелины между ними можно было спокойно уронить охотничий нож и даже увидеть, как он, падая, сверкает в воде. Кроме них тут было еще трое: мужчина с маленьким мальчиком рыбачили, сидя бок о бок, касаясь друг друга руками, да старик, закутанный, как кочан капусты, оперся локтями о парапет и тоже держал удочку. Спасаясь от холода, он натянул вязаную шапочку по самые брови; из серой щетины торчал острый красный нос.

Мужчины смотрели, как он подходит, женщина, стоявшая между ними, не поднимала глаз. Подойдя ближе, Кэшин увидел, что это девчонка — высокая, лет пятнадцати-шестнадцати, курносая, в прыщах.

— Джо Кэшин, — представился он, подойдя, но руку протягивать не стал.

— Крис Паскоу, — сказал тот, что стоял рядом. Нос у него был сломан, а ростом он был повыше второго. — Это Сьюзи. Что-то я вас по школе не помню.

— Ну если помнишь Берна Дугью, то я с ним учился.

— Да уж, Берн был кремень, и не смотри, что мелкий. Дугью вообще-то все такие. Я его недавно видел, не такой уж он теперь мелкий, так он меня не узнал. Почти как белый стал, фу-ты ну-ты!

Другой стоял молча, смотрел вдаль, выдвинув подбородок, словно фигура на носу корабля. Длинные дреды откинулись назад, борода тщательно пострижена, в ухе поблескивает золотая серьга.

— Адвокат сказала, вы должны мне что-то сообщить, — начал Кэшин.

— Давай, Сью, — обратился Паскоу к девушке.

Сьюзи захлопала глазами, все так же не глядя на Кэшина.

— У Кори были часы, — заговорила она наконец. — Еще до того, как он уехал в Сидней.

— Что за часы?

— На кожаном ремешке, с кучей прибамбасов. — Она провела пальцем по запястью. — Дорогие!

— А он говорил, откуда у него эти часы?

— Он вообще не знал, что я их видела. Я нашла, когда свои диски искала, — он их вечно тырил.

— Почему ты его не спросила?

Она посмотрела на него большими карими глазами, удивленно подняв брови:

— Чтобы он узнал, что я шарила в его комнате? Вот уж хрен, я еще жить хочу!

— Не выражайся! — одернул ее отец.

— Ты узнаешь часы, если я покажу тебе фотографию? — спросил Кэшин.

Сьюзи пожала плечами, но куртка на ней была такая тяжелая, что еле пошевелилась.

— Не знаю я.

— Ты хорошо их запомнила?

— Ну да.

Кэшину вспомнилась белая полоска незагорелой кожи на запястье Бургойна.

— Как же так — видела, а узнать не сможешь?

— Не знаю, может, и смогу.

— А марку часов заметила? — продолжил он.

— Заметила.

Кэшин посмотрел на мужчин. Тот, что был с дредами, сворачивал самокрутку.

— Ну и что за марка?

— «Бретлинг». Что-то вроде этого.

— Повтори по буквам, пожалуйста.

— Это зачем еще? — вмешался Крис Паскоу. — Она же видела!

— Повтори по буквам.

Она призадумалась.

— «Б-р-е-т-л-и-н-г». По-моему, так.

Если бы ее подучили, оНа бы не ошиблась. Разве что ее подучили ошибиться…

— Это когда было? — спросил Кэшин.

— Давно уже. С год, наверное…

— Скажи, пожалуйста, — осторожно произнес Кэшин, — а почему ты рассказала об этих часах только сейчас?

— Я маме сказала на следующий день.

— После чего?

— Как вы застрелили Кори и Люка.

Он молча проглотил это и продолжил:

— И что она тебе сказала?

Девочка бросила взгляд, но не на отца, а на другого, с дредами. Он открыл рот, и ветер унес дымок от его сигареты. Кэшин ничего не прочитал в его глазах.

— Она велела мне помалкивать.

— Почему?

— Не знаю. Так она сказала.

— Идти пора, — произнес Крис Паскоу. — Ну вот, она вам все теперь сказала, так? Теперь вы не скажете, что ничего не знали, правильно?

— Правильно, — ответил Кэшин. — Теперь не скажу. А кстати, как зовут вашего друга?

— Стиво, — сказал Паскоу. — Стиво его зовут. Верно, Стиво?

Стиво сосредоточенно пыхтел сигаретой, втянув щеки. Докурив, он кинул окурок, и ветер погнал его вдаль по молу. Порхнула чайка, подхватила его. Только тут Стиво оживился:

— Видал? И птицы курят.

— Спасибо, что пришли, — поблагодарил Кэшин. — Можно ваш номер, вдруг мне потребуется позвонить?

Мужчины переглянулись, Стиво пожал плечами.

— Мобильник дам, — сказал Паскоу.

Он нашел в кармане мобильник и продиктовал Кэшину номер. Кэшин черкнул его в записную книжку.

— Я сам вам позвоню или адвокат, — сказал он. — Спасибо, Сьюзи.

— Кори был неплохой парнишка, — вздохнул Паскоу. — Мог бы и в футбольной лиге играть. Но дурак — думал, что на травке поднимется. А вы приятель Хопгуда и его шайки-лейки?

— Да нет.

— Ну какая разница — вы заодно, так? Все?

— Я просто делаю свою работу. Ни с кем я не заодно.

Кэшин шел обратно по неровным доскам, смотрел на рыбаков, на неспокойное море и спиной чувствовал взгляды. У старого склада он обернулся.

Мужчины всё стояли, прислонившись к парапету, и смотрели ему вслед. Сьюзи уставилась вниз, на щербатые доски.

* * *

— Трудно, — сказал Дав. По телефону его голос казался еще более сиплым, чем обычно. — Я не могу тут свободно работать.

— Меня беспокоит вся эта история, — ответил Кэшин.

— Ну и что особенного? Сегодня одно беспокоит, завтра другое.

— Как это?

— Я говорил — ситуация заморожена. Выборы на носу. Стоит начать беспокоиться — и окажешься в Северном Брингальберте. И твой приятель Виллани не поможет.

— Где это — Брингальберт?

— Вот именно — а хер его знает.

— Прежде мы думали, что это сделали мальчишки, и ты говорил, что есть установка не давить на Донни, чтобы он смог выйти под залог.

— Ну да. Прежде. С Виллани разговаривал?

— Он велел мне продолжать отдыхать, — ответил Кэшин.

— Ну, это он транслировал глас свыше. Местные политики не захотят настраивать сексуальный белый персонал отелей Кромарти против себя, а федеральное правительство ни за что не даст Бобби Уолшу больше кислорода, чем он имеет сейчас.

Утро уже давно наступило, горел огонь. Кэшин, скрючившись буквой «Z», лежал на полу, поудобнее пристраивая ноги на неустойчивой кухонной табуретке. По крыше тихо шелестел дождь, и по стеклу тихо скользили крупные капли. Сегодня на развалинах дома Томми Кэшина работы не проводились.

— Если оставить как есть, — сказал он, — то все затухнет. Дознание обнаружит, что это всего лишь крайне неудачное стечение обстоятельств, виноватых нет, и все уйдет в историю и благополучно забудется. Все погибли. И на ребят, на их семьи, на весь Даунт ложится пятно: они убили Чарльза Бургойна, местного святого. Это ж вечный позор!

— Трагедия, — ответил Дав. — Такое пятно всегда трагедия. Любил я, бывало, поглядеть эту рекламу пятновыводителя. Джо, у тебя там телевизор-то есть?

— Что по нему смотреть-то?

— Бобби Уолша и мертвых черных мальчишек.

— Хоть меня и засунули в жопу мира, — ответил Кэшин, — котелок еще варит. Не будешь ничего делать — сразу скажи.

— Ах, как трогательно! Чего же ты хочешь?

— Часы Бургойна. Хоть кто-нибудь почесался, узнал, где он их купил? Хотя мне кажется, они все нумерованные, как двигатели на машинах.

— Проверю. Авось из-за такой мелочи в Бамбеджери и не зафутболят.

— Куда-куда? Ты вроде говорил про Северный Брингальберт?

— Говорят, эти две дыры самые яркие в созвездии участков одного полицейского. А ты так и работаешь, лежа на полу?

— Нет.

— Жалко. Интересный способ завязать разговор. Я еще позвоню.

Кэшин положил трубку, полежал, посмотрел в потолок. Он представил себе серьезное лицо Дава, глаза, с сомнением глядящие из-за маленьких круглых очков. Чуть погодя он задремал под шум дождя, барабанившего по крыше и журчавшего в водосточных трубах, словно полноводный ручей. Он вспоминал, как мальчишкой после дождя бегал к Каменному ручью, мокрая трава доставала ему до самых подмышек и он слышал такой же, как теперь, стремительный звук, видел, как вода хлещет по нависающим над ней веткам, затопляет поросшие мхом кочки, с которых он удил рыбу, пенится вокруг больших камней. Кое-где образовывались водовороты и даже маленькие водопады. Раз Кэшин видел, как, точно ножом, отрезало внушительный кусок противоположного берега и он медленно опустился в воду, и Джо успел заметить суетливо копошившихся в нем червей.

Так… Сесиль Аддисон расплачивалась по счетам Бургойна. Все квитанции и справки Сесиль у него есть, надо бы их разобрать.

Кэшин поднял ноги с табуретки, осторожно перекатился на правый бок, тяжело поднялся и подошел к столу. Толстую желтую папку придавила кипа старых газет.

Он налил чаю, поставил кружку на стол. Первый платеж был датирован январем девяносто третьего года. Он пролистал всю папку. Как правило, месячные платежи занимали одну страницу.

Что же, начать с самых ранних и идти по порядку? Он взглянул на обложку с написанными на ней именами и цифрами — магазины, продавцы, тарифы, электричество, вода, телефоны, суммы страховки. На других страницах были только даты, номера чеков и суммы. На первой же странице, попробовав во всем этом разобраться, он совершенно запутался.

Кэшин сидел, читал, перечитывал, пробовал объединить записи то так, то этак. Через час он набрал номер конторы. Миссис Маккендрик ответила, что Сесиль Аддисон нет на месте.

«Спит, наверное», — подумал Кэшин, а вслух произнес:

— Это полиция. Вообще-то мы ужасно вежливые, но, если надо, придем и разбудим миссис Аддисон.

— Подождите, — отозвалась она. — Я посмотрю, где она.

Через несколько минут в трубке раздался голос Сесиль Аддисон:

— Да-а.

— Это Джо Кэшин, миссис Аддисон.

— А, Джо. — По ее голосу было понятно, что она успела хорошо выпить. — Я тебя в новостях видела, грубиян. Так, мальчик, карьеру не делают.

— Миссис Аддисон, я тут просматриваю папку с квитанциями, которые вы оплачивали по поручению Бургойна. На некоторых отсутствуют имена, и поэтому непонятно, кому и за что платили.

Сесиль долго откашливалась. Кэшин убрал трубку от уха. Немного погодя Сесиль заговорила:

— Ничего особенного. Ежемесячные платежи, зарплаты, всякое такое.

— Я заметил, каждый месяц, с самого начала, вы платили кому-то по две тысячи. Не подскажете, что это такое?

— Понятия не имею. Чарльз давал номер счета, а я переводила деньги, вот и все.

— Мне нужны эти номера и банковские реквизиты.

— Это, знаешь ли, конфиденциальная информация.

Кэшин вздохнул как можно громче:

— Вы же понимаете, миссис Аддисон, что дело непростое. Речь идет об убийстве. Я приду к вам с ордером, и уж тогда мы заберем все ваши папки.

Она вздохнула в ответ:

— У меня нет этих сведений под рукой. Миссис Маккендрик тебе перезвонит.

— Пожалуйста, миссис Аддисон, пусть она постарается управиться за десять минут.

— Конечно-конечно. Только теперь зашевелились, да? После того, как погиб третий мальчишка и Бобби Уолш толкнул речь?

— Жду звонка от миссис Маккендрик, и побыстрее, если можно. Кстати, а кем был мистер Маккендрик?

— Он погиб в пятидесятые годы в Малайе. Был хвостовым стрелком на «Линкольне».

— Человек, который движется вперед, а глядит назад, — заметил Кэшин. — Мне знакомо это чувство.

— О том случае правильнее было бы сказать «валится вперед». Выпал с балкона гостиницы, пьяный как свинья, прости за выражение.

— Ужас!

Ровно через десять минут миссис Маккендрик перезвонила и сообщила необходимые сведения, но говорила напряженно, как будто имела дело с шантажистом. Теперь Кэшину нужно было просить Дава навести справки. Дав позвонил, когда Кэшин носил в комнату дрова, чтобы растопить камин.

— Докладываю: пришлось немного приврать, — сказал Дав. — Но с этого момента выкручивайся сам.

— Ну, всем нам приходится привирать. Имя установил?

День угасал, за холмами на западе разливался янтарно-желтый свет.

— Некто Поллард. Адрес: Северный Мельбурн, Кол-лет-стрит, сто двадцать восемь «а». Деньги всегда снимал в местных банкоматах.

— Полное имя?

— Артур Поллард.

Собаки тихо толкали его — пора было идти гулять.

— Итак, какой-то загадочный тип, который получал деньги много лет подряд, — сказал Кэшин. — Надо бы выяснить, кто такой.

Было слышно, как Дав забарабанил пальцами по столу.

— Видишь ли, — ответил он, — у меня тут всяких своих выяснений выше крыши. Даже это маленькое расследование и то заняло несколько часов.

— Дополнительные очки. Федералы будут гордиться тобой.

Послышались три коротких удара.

— Тут вот какое дело… Я не гожусь для расследования убийств, и то, что назначили меня, — ошибка. Меня не волнует смерть этого богатого старого пердуна. Меня не волнует, найдут убийцу или нет. Меня даже не волнует, что убийцами считаются погибшие, возможно, ни в чем не повинные люди.

Кэшин слушал и по очереди трепал собак по загривкам.

— А часы Бургойна? — спросил он. — Что-нибудь новое есть?

— Слушай, да отвали ты!

Пора было идти. Кэшин надел короткий старый отцовский плащ, темно-коричневый, весь в складках, похожих на морщины на лице угольщика. Примерно через год после того, как он поселился у Дугью, отец Берна отдал ему этот плащ, когда они как-то собрались на охоту с хорьками:

— Отца твоего. Вот, висел, тебя дожидался. Великоват чуть, но Мик-то был не маленький.

Они долго ходили под дождем, спустились с холма, чтобы защититься от противного ветра. Сухой сезон подошел к концу, и ручей начал заполняться водой. Собаки обиженно и удивленно смотрели на него, нюхали воду чуткими носами.

Кэшин засунул руки в большие клетчатые карманы. А тогда отец тоже был в этом плаще? Когда это случилось — днем, ночью? Перед тем как прыгнуть в «Чайник», снял ли он его, положив на каменную ступеньку?

Может быть, как раз на этой ступеньке они сидели с Хелен?

Стало холодно, и он свистнул собакам. Те одновременно повернули головы в его сторону.

* * *

Дождь был к лицу Кромарти. Старые канавы превращались в серебристые потоки, кирпичи, камни и черепица темнели от воды, листья вечнозеленых деревьев благородно сияли.

Кэшин остановился у кооперативного магазина, не выходя из машины, протер затуманенное боковое стекло и увидел, как мокрый толстяк толкает тележку супермаркета, хотя до него было далеко — целых четыре квартала, как двое мальчишек на скейтбордах явно прогуливают школу, как две женщины в бесформенных ситцевых хламидах спорят о чем-то прямо на ходу и, не соглашаясь друг с другом, сердито качают головами. Кэшин подумал, что никогда не понимал Кромарти, не знал, кто здесь держит все в кулаке.

О кулаке ему рассказал Синго.

«Это право бить, сынок. И еще право остановить того, кто бьет тебя. Вот это и есть кулак. Кулак — это ребята с миллионами и ребята, у которых ничего нет. Это ребята с тремя образованиями и ребята, которые в „Макдональдсе" меню прочитать не могут».

Конечно, кулак был у Бургойнов, когда их завод по производству двигателей давал работу половине города. Остался ли кулак у Чарльза после того, как завод продали? А зачем, собственно, он был ему после этого нужен?

Кэшин вышел из машины. Дождь намочил волосы, вода капала с бровей. В магазине он купил два мешка сухого собачьего корма, доехал до супермаркета, взял тележку и принялся кидать в нее все без разбору. За тем же молоком, хлебом или собачьей едой к Дерри Каллахану он теперь пойти не мог. Потом в рыбном магазине он купил еще несколько порций рыбного филе и направился в Кенмар.

На улице не было ни души, на миг утих ветер, и струи дождя начали падать отвесно. Нужно было еще купить мяса, и он остановился у магазина. За прилавком был новый продавец — толстый молодой коротышка с веснушчатым лицом и темными волосами. Они поздоровались.

— Отрежь-ка пару метров собачьей колбасы, — попросил Кэшин. — А Курт где?

— В Кромарти, у зубного.

— Помогаешь?

— Нет, постоянно. Похоже, для собак ничего нет, друг.

— Ну, давай что есть.

Парень взвесил колбасу, завернул ее в бумагу, положил в пакет.

— Теперь килограмма три костреца, — продолжил Кэшин. — Только от того куска, где уже кровь стекла.

Парень взял кусок, отрезал от него, сколько нужно, взвесил.

— Три триста пойдет?

— Возьму. Мясорубка чистая?

— Угу.

— Тогда проверни еще три кило мякоти. Только жира много не клади.

— А завтра сможете подойти?

— Занят, что ли?

— Ну, сейчас некогда.

— Тогда скажи Курту, что Джо Кэшин поищет другого мясника.

Парень постоял немного, подумал.

— Ладно, сейчас проверну, — сказал он.

Кэшин вышел, сел в машину, смотрел на дождь и думал, откуда он знает этого парня. Тот как раз заворачивал фарш, когда Кэшин открыл дверь.

— Ты ведь местный, да? — спросил Кэшин. — Как зовут?

— Ли Пиггот, — ответил он, неумело заворачивая толстыми пальцами фарш. — А вы не кузен Дугью?

— Точно. Знаешь Дугью?

— Не всех. С некоторыми в школу ходил.

— Ли Пиггот… А ты за наркотики в Кромарти не привлекался?

Парень моментально стал из розового багровым:

— Нет!

— Тогда, наверное, однофамилец. Мясник — хорошая работа, достойная. Люди ценят, когда мясник у них хороший. Они ему даже доверяют.

«Ты полицейский? Полицейский, — мысленно сказал себе Кэшин. — Вот и работай, создавай в своем поселке хорошую жизнь. Запугивай, устрашай…»

Последняя остановка — Порт-Монро. В участке царило запустение. Он вошел, посмотрел на свой стол: там лежал конверт со страницами факса от Дава.

Пора домой — впереди было целых пять недель отпуска. Дождь перестал, разгулялось, везде было чисто и свежо. Как много можно расчистить и построить за пять недель?

Ребб работал в саду. Он раскопал низкую дренажную стенку.

— Вот это да! — сказал Кэшин. — Что, эльфы, что ли, под дождем работали?

— Скажешь тоже — работа! Мне дождь не мешает.

— А мне мешает.

— Ну, так ты полицейский. Откуда тебе о работе-то знать. Для вас расстегнуть молнию — уже работа.

— Ты, видно, хорошо с Берном ладишь. Нахватался…

Они проработали часа два, откопали двадцать метров каменной кладки и остатки кованых железных ворот.

— Я тут пожевать приготовил, — сказал Ребб.

Они прошли в дом, Дейв вынул четыре аккуратно завернутых в бумагу сэндвича и разогрел их на гриле.

— Неплохо, — похвалил Кэшин. — Старинный рецепт?

— Какой там рецепт! Помидоры да лук.

Они вернулись, поработали еще час, а потом Ребб отправился доить коров.

— Старик пригласил меня в Кенмар, в паб, — предупредил он.

Кэшин провозился с полчаса, потом обошел участок и посмотрел, что уже сделано в саду и на стройке. Он вдруг почувствовал, что доволен тем, как идут дела, испытал гордость за самого себя. И еще, хоть работали они почти четыре часа, он почти не ощущал боли.

Но едва он распрямился после того, как положил еду в собачьи миски, его словно ударило током. Он медленно опустился на стул и долго сидел выпрямившись, закрыв глаза. Он не помнил, сколько прошло времени, прежде чем он отважился приподняться. Потом осторожно, неуклюже развел огонь, открыл бутылку пива и уселся за стол с бумагами.

Это были три медицинских заключения по Бургойну. Первое составили сразу, как он попал в больницу. Второе написал судебно-медицинский эксперт, который по требованию полиции осмотрел его на следующий день, насколько это было возможно в отделении реанимации. Третье сделал патологоанатом по результатам вскрытия. Причиной смерти Бургойна стал удар головой о каминную полку.

Эксперты установили, что синяки на его коленях, ладонях и ступнях возникли от передвижения на руках и коленях по жесткому ковровому покрытию. Гематомы на лице свидетельствовали о том, что Бургойна избивал человек ростом выше него, причем удары наносились обеими сторонами ладони шириной около девяти сантиметров. По спине его били, скорее всего, бамбуковой палкой, какой обычно подпирают садовые растения.

Кэшин открыл еще одну бутылку пива и выпил ее стоя, пытаясь представить себе только что прочитанное.

Старик поднимается с постели и ползет по длинному, застланному жестким ковром коридору.

Полураздетый старик на коленях, кто-то лупит его по щекам, седая голова болтается из стороны в сторону, а тот продолжает лупить, сначала ладонью, потом костяшками пальцев.

Потом его бьют бамбуковой палкой по спине, раз десять.

И вот он падает вперед, ударяется головой о каминную полку…

Кэшин открыл банку консервированного томатного супа, вытряхнул его в кастрюлю, добавил молока. К супу — хлеб с маслом. Зимой у Бургойнов на ужин всегда был суп — густой, наваристый, который они доедали до последней капли.

Надо бы научиться варить хороший суп. Интересно, это очень трудно?

Вспомнилось, как каждый день они садились на автобус и ехали в Кромарти, в школу, с Берном, Джоанни, Крейгом и Фрэнком, все шестеро толкались на заднем сиденье, их сиденье. По дороге Берн, Барри и Пэт валяли дурака, он доделывал домашнюю работу, близнецы Джоанни и Крейг толкали друг друга и переругивались. Домой возвращались всегда в отличном настроении. Барри, Пэт и Берн сходили раньше, и до конца доезжали только они трое.

Кэшин поставил пиво на стул и почувствовал, что его тянет покурить. Что-то он не заметил, давно ли это началось. Наверное, давно, если он хватается за первую же возможность.

Он принялся вспоминать то утро в «Высотах»: старик в крови, на полу, пахнет кислятиной. Что это был за запах? Убийства так не пахнут. Кровь, моча, дерьмо, перегар, блевотина — вот как пахнут убийства.

Почему порезали картину? Что это может значить?

Он поднялся, нашел в своем блокноте имя Кэрол Гериг. Не прошло и трех секунд, как ему ответил девичий голос:

— Привет, Элис слушает.

Похоже, она была рядом, ждала звонка.

— Кэрол Гериг дома?

— Да-а, — протянула она разочарованно и крикнула: — Мам, тебя!

Что-то зашуршало, затем Кэрол сказала «алло».

— Это Джо Кэшин. Прошу прощения за беспокойство…

— Ничего страшного. Слушаю вас.

— Кэрол, помните разрезанную картину в доме Бургойна?

— Помню, а что? — так же разочарованно, как дочь, произнесла она.

— Она там так и висит?

— Нет. Я попросила Старки снять ее.

— А где она теперь?

— Я ему сказала, чтобы положил в кладовку.

— Где кладовка?

— Рядом с конюшнями. Надо через мастерскую пройти.

— Вас про картину спрашивали?

— Полицейские? Нет. По-моему, нет.

— Как думаете, почему картину порезали?

— Понятия не имею. Кошмарненькая картинка-то. Ну, или тоскливая.

* * *

Миссис Маккендрик оказалась дамой за шестьдесят, сухопарой, длинноносой, с седыми, зачесанными назад волосами. На столе у нее стоял компьютер. Слева, на уровне глаз, крепилась подставка с бумагой для записей. Справа в двух контейнерах лежали скрепки, кнопки, карандаши, степлер, дырокол, сургуч.

— Скажите, она не занята сейчас? — спросил Кэшин. — Я всего на несколько минут.

— В этой фирме принято договариваться о встречах заранее, — отрезала она, не отрываясь от клавиатуры.

Кэшин оглядел сумрачную комнату, оклеенную фотообоями с одинокими водопадами и тучными стадами на зеленых лугах, и почувствовал, что теряет терпение.

— Я не посетитель, — ответил он. — Я из полиции. Может быть, миссис Аддисон решит сама?

Стук по клавишам прекратился. Серые глаза обратились на Кэшина.

— Прошу прощения?

За спиной миссис Маккендрик появилась Сесиль Аддисон.

— В чем дело? — произнесла она. — Входи, Джо.

Кэшин прошел вслед, за Сесиль в ее кабинет. Она подошла к той стене, где располагался камин, оперлась о небольшой книжный шкаф, поерзала — такая худая, что вес ее никак не давил ни на кости, ни на сам этот шкаф.

— Садись, — пригласила она. — Ну что там у тебя?

Он передал ей список.

— Вот, по этим я уже звонил.

Сесиль пробежала глазами по рядам цифр и нахмурилась.

— Да это в основном зарплаты. Вот это… да, членский взнос клуба любителей скачек. Есть такой в Мельбурне, собирает взносы каждый год. Выписка с кредитной карточки… Сейчас-то мизер, не то что раньше… Это… это налог на дом в Северном Мельбурне, на Вуд-стрит. Каждый год выходило все дороже и дороже, не понимаю, чего он так к нему привязался. Там собирались «Товарищи». Я еще оформляла акт о передаче собственности.

— Что за дом?

— Скорее, зал. Сначала там проводились концерты какие-то, постановки. Музыкальные. А потом была штаб-квартира «Товарищей».

Сесиль захлопала по карманам в поисках сигарет. Сегодня они нашлись быстро — в сумке. Она вытащила одну, щелкнула зажигалкой «Ронсон», прикурила, глубоко затянулась, пыхнула серым дымом, зашлась в кашле.

— Расскажите мне о «Товарищах», — попросил ее Кэшин.

— Ну, деньги приходили от Эндрю Бичема. Знаешь, кто это?

— Нет.

— Было время, дед Эндрю владел чуть ли не половиной Сент-Кильды. Бичемов здесь считали настоящими господами. Да еще на той стороне Гамильтона земля была у них. Сейчас-то ее разделили, не помню, на четыре доли или на пять. А тогда к ним даже из королевской семьи приезжали. Аристократы, сэры, голубая кровь… В поло играли.

Сесиль посмотрела на сигарету, повернула руки ладонями вверх, потом вниз.

— Они, Бичемы, в Англии учились, — продолжила она. — Тут им, видите ли, не нравилось. И школы в Мельбурне плохие, и университет так себе. Эндрю ни единого дня в жизни не работал. Знаешь, его ведь наградили Военным крестом. А потом он женился на девушке из семьи Маккатчен, богатой почти как он и вполовину его моложе. Она повесилась в особняке в Готорне, а Бичема в тот же день хватил удар. Половина туловища совсем отнялась — ни ногой, ни рукой не мог шевельнуть. В конце концов он женился на медсестре из больницы. Выждав положенное время, конечно…

Кэшин слушал ее и думал, что хорошо понимает Бичема.

Тем временем Сесиль посмотрела в окно и продолжила:

— Медсестры — они вроде ангелов. Помню, после операции пришла в себя, ничего не соображаю, не пойму, где я, и тут это видение в белом…

Она помолчала.

— Миссис Аддисон, а «Товарищи»? — попытался вернуть ее к теме Кэшин.

— Ну да, ну да… О Рафаэле Моррисоне знаешь?

— Нет, и о нем не знаю.

— Он летал на бомбардировщике, давал жару немцам — ну помнишь из истории, Дрезден, Гамбург… Шлепал всех без разбору как мух — женщин, ребятишек, стариков, там и солдат-то почти не было. А когда приехал домой, ему было видение: научи молодых, чтобы не повторяли твоих ошибок, новый мир, все такое… Духовное совершенствование. Ну вот он и придумал своих «Товарищей». — Сесиль зевнула, прикрыла рот рукой и продолжила: — Да… Эндрю Бичем прослышал о «Товарищах» от Джока Камерона — они вместе воевали. Джок представил Эндрю и Моррисона старику Бургойну, а тот проглотил наживку — ведь старшие мальчики у него погибли — и построил свой лагерь как раз на этом самом месте, на земле Бургойнов. Тогда, в конце пятидесятых, я уже работала в фирме.

— Что-то я не пойму, кто такой Джок Камерон?

— Сорок лет был столпом этой фирмы. Джока ранили на переправе через Рейн, и он приехал сюда поправлять здоровье. — Сесиль пристально посмотрела на Кэшина. — А ты чем-то похож на Чарльза Бургойна, — заметила она.

— Так что же «Товарищи»?

— У Джока семья была такая хорошая, — не слушая его, продолжила она. — Мы познакомились в шестьдесят седьмом, когда вместе плавали в Англию на «Звезде Дандина». Какие там стюарды были! Высокие, рослые, как на подбор! Когда проходили по узким коридорам, так и норовили потереться о моего Гарри. Ему это так не нравилось.

Кэшин смущенно отвел глаза:

— Давайте о другом… Джейми Бургойн, кажется, утонул на Тасмании.

— Да, еще одна семейная трагедия, — подтвердила она, не переводя дыхания. — Ведь его мать умерла совсем молодой!

— Что с ней случилось?

— Упала с лестницы. Врач сказал, снотворного наглоталась. По-моему, транквилизаторы… но нет, не могу точно припомнить. В ту же ночь, когда «Товарищи» сгорели. Двойная трагедия!

— Таким образом, Бургойн воспитывал приемных детей?

— Да нет, воспитывал — это громко сказано. Эрика тогда училась в школе, жила в Мельбурне. У Джейми лет до двенадцати, по-моему, были домашние учителя.

— А потом?

— А потом он тоже уехал в Мельбурн, в школу. Мне кажется, они приезжали домой на каникулы, но точно сказать не могу.

Кэшин поблагодарил ее и вышел на улицу. Ледяной дождь косо хлестал веранды, доставал почти до витрин, мочил ботинки редких прохожих, боязливо жавшихся к стенам. Он подъехал к участку. Факсы Дава лежали на его столе, и он тут же начал читать их.

Зазвонил телефон. Он услышал вежливый голос Векслера:

— Шеф, подмените меня минут десять? В супермаркете ограбление.

— Ну, мне можно в профсоюз жаловаться, — попробовал отшутиться Кэшин. — Отпуск, называется! Только появляешься тут, как начинают эксплуатировать.

Он читал шестую страницу, когда вернулся сияющий Векслер.

— Представляете, шеф, — торопливо начал он, — эта женщина не сообразила, что двое детишек в тележке напихали в куртки шоколадок, всякой ерунды. Владельцы набросились на нее, как будто она, ну не знаю…

— Болячка? — спросил Кэшин и потрогал пальцем в углу рта.

Он никак не мог вспомнить, как же зовут эту женщину.

Векслер поморгал.

— Да… Вроде пупырышки какие-то.

— Джейдин, кажется? — наконец-то всплыло в памяти нужное имя.

Глаза Векслера округлились от удивления.

— Джейдин Рид.

— Ее здесь уже из всех супермаркетов выставили. Теперь будет закупаться в Кромарти.

Векслер все хлопал глазами:

— Я что, неправильно что-то сделал, шеф?

— Да нет, — ответил Кэшин. — Джейдин хватит проблем и без задержания за воровство из магазина.

Он вышел из участка, купил в киоске газет и без лишних разговоров отправился в бар «Дублин». У стойки расплачивались две коротко стриженные пожилые женщины. Они кивнули ему и приветливо улыбнулись. Вероятно, участвовали в марше или видели его по телевизору, а может быть, и то и другое.

Леон поблагодарил своих постоянных посетительниц. Когда дверь за ними закрылась, он сказал:

— Что, отдыхаем по причине посттравматического стресса от марша престарелых и сопляков? Жаждем пожить жизнью пенсионера?

— Большой черный, пожалуйста, и покрепче.

Стоя у машины, Леон продолжил:

— А я так понял, вы с Бобби Уолшем школьные товарищи.

— Да, начальную школу в Кенмаре одолели.

— И потом в Кромарти — тоже?

— Я — да. А Бобби поехал в Сидней.

— Значит, будешь голосовать за своего бесстрашного школьного друга. Хелен Троянская…

— Что-что?

— Ну, Троянская. На троих… — Леон внимательно разглядывал шапку сливок на своем творении. — Посмотри на букву «Т» в полицейском справочнике. Может, в Квинсленде это преступление. А в Кромарти она агитирует за универсальную партию Бобби, так, что ли?

— Это ты откуда взял?

— Из местной газеты. Вот…

Леон открыл газету на нужной странице. Там была маленькая, не слишком удачная фотография Хелен Каслман и заголовок:

АДВОКАТ ВЫСТУПАЕТ ЗА НОВУЮ ПАРТИЮ

— Ты когда-нибудь замечал, что наша жизнь похожа на сказки, которые рассказывают дети? Начинают, говорят: «А потом…», «а потом…», «а потом…» — фантазии не хватает, и все, конец, — философски заметил Леон.

— У тебя что, дети есть? — удивился Кэшин.

— Двое, — ответил Леон.

Сравнение Кэшину показалось не слишком удачным.

— Может, о жизни не надо так думать. Да и вообще не стоит ломать над ней голову. Делай кофе, и все.

— Не могу не думать, знаешь ли, — ответил Леон. — В детстве я хотел стать врачом, делать добро, спасать жизнь. Хотел, чтобы у меня была цель, не то что у отца…

— А что у отца?

— Он был счетовод. Дурил клиентов — старушек там, пенсионеров. Как-то вечером он не пришел домой. Мне девять лет было, и, пока не исполнилось четырнадцать, он не появлялся. Ни слуху ни духу… Я все думал, может, хоть на день рождения поздравит… А потом пришел… Ладно, забудь, на меня зима плохо действует. Витамина D не хватает, пью много.

— А что, у зубных врачей не может быть цели?

Леон покачал головой:

— Слышал когда-нибудь, чтобы зубной врач сделал карьеру?

— У меня такое ощущение, — отозвался Кэшин, — что ты к себе чересчур строг.

* * *

Телефон зазвонил, когда Кэшин стоял у открытого холодильника и думал, что бы такое приготовить на ужин.

— Ну что, есть подвижки в нашем деле? — поинтересовалась Хелен Каслман.

— Да, переговорил с девочкой, — ответил Кэшин.

— И что?

— Есть над чем подумать.

— Всего лишь?

— Это так, фигура речи.

Хелен помолчала, а потом продолжила:

— Уж и не знаю, как к этому относиться, детектив.

— Почему же?

— Не уверена, что ты хочешь получить нужный результат.

— Нужный результат — это что?

— Истина.

Кэшин посмотрел на собак — они блаженствовали перед огнем. Почувствовав взгляд хозяина, подняли головы, посмотрели на него, вздохнули и поворочались.

— Тебе бы в парламент, — сказал Кэшин. — Для повышения стандартов. И внешность, и интеллект не подкачали.

— У собаки Слепого Фредди шансов и то больше, — возразила она. — Я хочу, чтобы у этого городка появился хоть какой-нибудь выбор, чтобы он наконец зашевелился. А что делаешь ты?

— Расследую дело.

— Именно ты или убойный отдел?

— Я не могу говорить за убойный отдел. Невеликое…

— Что «невеликое»?

— Забыл. Меня нельзя перебивать. Я ведь в отпуске, вне зоны доступа.

— И уж конечно, протоптал дорожку между своим долгом и незаконным забором на моем участке.

— Дорожке сто лет в обед. Можно сказать, исторический путь к исторической границе.

— Ну, тогда я по ней прогуляюсь, — заявила Хелен. — Хочу посмотреть тебе в глаза в тот момент, когда ты несешь свою ахинею.

— Это тоже фигура речи? — съязвил Кэшин.

— Нет. Я скоро буду, вернее, не скоро, а как доберусь. Заодно осмотрю границу своих владений.

— Что, прямо сейчас?

— Уже выхожу.

— Так уже темнеет!

— Еще не скоро. И я возьму фонарь.

— Здесь много змей.

— Я не боюсь змей, сосед.

— Крысы. Большие водяные крысы. И земляные.

— Подумаешь! Четвероногие крысы меня не пугают. Иду…

* * *

В вечерних сумерках он издалека заметил красную куртку, яркую, как факел. Потом с той стороны дунул ветер, собаки почуяли ее запах и ринулись навстречу. Они могли бы напугать, но Хелен держала руки в карманах и, похоже, боялась собак не больше, чем змей или крыс.

Они подошли друг к другу, и Хелен сухо протянула ему руку. Она выглядела посвежевшей, румянец играл на ее щеках.

— Полагаю, ты можешь обвинить меня в нарушении границ частных владений, — сказала она.

— Успеется, — ответил Кэшин. — Пойду-ка я впереди. Здесь нор полно, не хочу, чтобы меня засудили за причинение вреда здоровью.

Он круто повернулся и зашагал впереди нее.

— Высокоправообеспеченная встреча, — ехидно заметила Хелен.

— Встреча? Нет, скорее допрос.

Они молча шли вверх по холму. У калитки Кэшин свистнул собак, и они подбежали с разных сторон.

— Хорошо выдрессированы, — заметила Хелен.

— Хорошо проголодались. Ужинать пора. — У задней двери он предупредил: — За то, что увидишь, не извиняюсь. Я живу в развалине.

Они вошли и через коридор попали в большую комнату.

— О боже! — только и сказала она. — Это что?

— Бальная зала. Я здесь даю балы, знаете ли.

Кэшин загнал собак в кухню, провел гостью в жилые комнаты, досадуя про себя на лоскутья обоев, трещины на штукатурке, кипы пожелтевших от времени газет.

— А здесь ты, видимо, отдыхаешь после бала, — заметила Хелен. — И понятно — тут уютнее, да и теплее.

— Наше убежище, — поддержал ее тон Кэшин. — Так сказать, салон.

Слово «салон» он вычитал в каком-то старом романе, но до знакомства с Рэем Сэррисом не знал его, это точно.

Хелен посмотрела на него, оценив шутку, и прикусила нижнюю губу.

— Мне очень неловко оттого, что я пришла сюда, — произнесла она. — Но я очень зла!

Кэшин скинул газеты со стула прямо на пол и сказал:

— Так садись, раз уж пришла!

Она села.

Он не знал, как быть дальше, и смущенно продолжил:

— Надо бы собак покормить. Чай, кофе? Чего покрепче?

— Это для собак? Выбираю я? Ну тогда чаю и печенья.

— Отлично. А тебе?

— Чего покрепче — это что? — поинтересовалась она, снимая куртку и оглядывая комнату, музыкальный центр, полки с дисками и книгами.

— Ну, пиво… Красное вино, ром. Кофе с ромом — отличная штука в холод, значит, сейчас можно хоть каждый день. Только маленькую чашку. Хотя большая тоже пойдет.

— Среднюю. Можно?

— Можно попробовать. Здесь тянет на крайности. Я его в кофеварке делаю, только подогреть надо.

Ее волосы блеснули на свету, и она ответила:

— Вот и отлично. Совсем не та бурда, которую я обычно пью.

Пока он кормил собак, кофе уже успел согреться. Кэшин щедро плеснул в кружки рома, налил до краев кофе, взял кружки в одну руку, а сахарницу в другую и появился в комнате.

Хелен разглядывала диски.

— Серьезная музыка, — заметила она.

— Ты имеешь в виду — для полицейского?

— Нет, для меня. Мой отец днем и ночью гонял оперные записи. Я их прямо терпеть не могла. Да, в общем-то, и слушать не умела. Плохой я слушатель, признаться.

Он протянул ей кружку.

— Чуть-чуть сахару положи, чтобы не горчило, — посоветовал он.

— Слушаюсь и повинуюсь!

Он положил ей ложку сахару, размешал, потом кинул себе.

— Ну, будем здоровы!

Она отхлебнула и радостно заметила:

— Надо же, вкусно!

Они сели.

— Грустно это все, — заметила она, глядя в огонь.

— Ясное дело.

— Мне как-то неловко обо всем этом думать. Знаешь, по-моему, тебе кажется, будто я пытаюсь тебя использовать.

Залаяли собаки.

— Ничего, если они тут посидят? — спросил Кэшин. — Беспокоить не будут.

— Ничего, пусть заходят.

Кэшин взял ее кружку, впустил собак внутрь. Они подошли к Хелен, но она совсем не испугалась. Он строго приказал им идти к камину, собаки послушались и легли у огня, положив головы на лапы.

— Это совсем не допрос, Джо, — мягко сказала она. — Я пришла поговорить о том, что происходит, просто поговорить по душам. Думаю, что правительство с удовольствием повесит убийство Бургойна на мальчишек, лишь бы это добавило политических очков.

— Да какая это политика. Убийство есть убийство.

— Что, совсем никакой?

— По крайней мере мне о политике никто не говорил.

— Тут работы на целую бригаду хватит. А занимались всем только ты и Дав, да и то — ты уходишь в отпуск, Дав уезжает обратно в Мельбурн. И ты еще хочешь меня убедить, что дело не пытаются закрыть?

Врать ей Кэшин не мог.

— По-моему, всё хотят спустить на тормозах, — сказал он. — Старик умер, мальчишки погибли, времени у нас вагон. Трудно вести расследование, когда все вокруг кипят от ненависти. Кто нам что скажет?

— Это ты про Даунт?

— Про Даунт.

Она отхлебнула кофе и спросила:

— Джо, как ты считаешь, возможно, что мальчишки не нападали на Бургойна?

Дров в камине хватало, но он все-таки подбросил еще, подошел к музыкальному центру и поставил Бьёрлинга. Баланс немного уплыл, он подкрутил его и ответил:

— Да. Возможно.

— Значит, если это были не мальчишки, тогда не надо беспокоиться о том, чтобы Даунт остыл. Можно не снимать с них обвинение и продолжить розыск убийцы, так?

— Хелен, меня откомандировали из отдела убийств в Порт-Монро. У них ничего не выходило, и они привлекли меня. Затем случилось то, что случилось.

— А Хопгуд имел какое-то отношение к этим перестановкам?

Кэшин снова сел.

— При чем тут Хопгуд?

— При том что он же хозяин Кромарти. Мне говорили, что начальник участка в сортир не пойдет без одобрения Хопгуда.

— Ну, я живу в Порт-Монро. Может, до тебя такие слухи и доходят, а я ничего подобного не слышал.

Они внимательно посмотрели друг на друга поверх кружек. Хелен медленно опустила ресницы и произнесла:

— Джо, говорят, он убийца.

— Убийца? Кто это говорит?

— Весь Даунт.

Кэшин подумал, что поверит во что угодно касательно Хопгуда. Он отвел взгляд.

— Мало ли что говорят о полицейских. Работа такая.

— Ты же сам из семьи аборигенов. Неужели тебе никто ничего не сказал?

— Моя родня считает, что я обычный бледнолицый полицейский. Но ты все равно этого не поймешь. Поговорим лучше о богатеньких белых мальчиках, которые рвутся править миром.

Хелен закрыла глаза.

— Вовсе не обязательно… Начнем сначала. Говорят, что Кори Паскоу был расстрелян той ночью. Ты был там. Что ты на это скажешь?

— Скажу то же, что сказал следователю.

— Но ты же пытался отменить операцию.

— Разве?

— Да, пытался.

— С чего ты взяла?

— Сейчас это не важно.

— Сейчас? При чем тут «сейчас»? В любом случае, следователь будет решать, кто что делал или не делал.

— Господи, — устало произнесла она, — ну никак до тебя не достучаться. Можешь ты расслабиться хоть на секунду?!

Он почувствовал раздражение.

— Сдается мне, тебя в детстве избаловали, — сказал он. — Произносишь свои пламенные речи, как взрослая, а на самом деле ты просто богатенькое дитя. Не получаешь того, что хочешь, и сразу топаешь ножкой. Что ж, обратись к прессе. Пускай девочка расскажет им о часах. В телевизор попадешь. Ведь кампания уже на носу. Твоя и Бобби.

Хелен поднялась, поставила кружку на колченогий столик, взяла куртку.

— Что ж, спасибо за беседу. И за кофе.

— Всегда пожалуйста.

Кэшин тоже встал и пошел проводить ее через огромную комнату с неровными, по-мышьи скрипевшими половицами. На небе висела почти полная луна в окружении стремительных высоких облаков.

— Я пройдусь вместе с тобой, — сказал он.

— Не надо, — отрезала она, продевая руку в рукав. — Сама дойду.

— До своего забора прогуляюсь, — не отставал Кэшин. — Посмотрю, а то вдруг ты нарочно поскользнешься и упадешь.

Он взял с полки большой фонарь и двинулся вперед. Она молча шла за ним по тропинке, через калитку, по некошеной траве, мимо заячьих нор. У ее забора он поводил фонарем, и в ответ блеснули две, а может, и больше пар красных глаз.

Он остановился.

Зайцы, ослепленные фонарем, стояли как вкопанные. «Вот раздолье-то для собак», — подумал он.

— Вот было бы раздолье собакам, — сказала она.

Он обернулся. Она стояла совсем рядом, всего в нескольких сантиметрах.

— Нет, с собаками, да еще и с фонарем — это слишком. Зайцы и опомниться бы не успели…

Она шагнула вперед, положила ладони ему на затылок и поцеловала его в губы, чуть отстранилась и поцеловала снова.

— Прости, — помолчав, сказала она. — Просто порыв.

Она включила свой фонарь. Он стоял, ошеломленный, ошарашенный, и смотрел, как она перелезает между рядами проволоки, идет вверх по склону, пропадает в темноте и только свет фонаря колышется неверным пятном. Так и ушла, не оборачиваясь.

Кэшин стоял, прижав пальцы к губам, и вспоминал вечер в «Чайнике», те давние поцелуи — тоже два. Вдруг он почувствовал, что дрожит от холода.

Зачем она это сделала?

* * *

Вуд-стрит в Северном Мельбурне оказалась коротким тупиком, по одной стороне которого тянулись голые стены фабрики, а по другой стояли пять тонкостенных домов, внахлест обшитых досками. В самом конце улицы возвышался кирпичный дом, похожий на греческий храм, без окон, с четырьмя столбами и треугольным, правда без рисунков и символов, портиком на фасаде, — что-то вроде зала масонских собраний.

Кэшин не спеша подъехал, остановился под углом к вращающимся воротам, тоже без всякой таблички. Из машины он вышел не сразу — сидел, думал, что притащился сюда безо всякого серьезного повода, что о чем-то он может переживать неделями, чуть ли не месяцами, а на что-то ему совершенно наплевать.

Как-то он приехал домой на своей подержанной «ауди», и Викки ядовито заметила: «Все решаешь свои задачки, отличник? Прикидываешь, то с одного конца заходишь, то с другого… А потом просто делаешь что-то, что угодно. Но толку-то? Умный ты или был бы дураком — разницы никакой нет».

Она была права. Поэтому и умер Шейн Дейб, поэтому из его носа, глаз и ушей и хлестала кровь, поэтому он так ужасно кричал перед смертью.

Кэшин вылез, обошел машину кругом. Под низким портиком дома, похожего на храм, валялись кучи старого собачьего дерьма, рваные рекламные брошюры, шприцы, бутылки из-под бурбона, пивные банки, использованные презервативы, старая негодная одежда, полиэтиленовые пакеты, заскорузлое пляжное полотенце, выхлопная труба.

Кэшин поднялся на две ступени, пробрался между всем этим сором к двустворчатым металлическим дверям. Видно было, что на них не раз покушались. Звонок был вырван целиком, а вот латунный молоточек каким-то чудом уцелел. Он ударил им по пластинке — раз, другой, третий. Подождал, стукнул еще раз. И еще. И еще. Так и не дождавшись ответа, нагнулся и приоткрыл щель почтового ящика. Там было темно. Внезапно он почувствовал взгляд, устремленный ему в спину, выпрямился и обернулся.

На пороге ближайшего к нему дома стояла женщина, вытянув по-черепашьи маленькую голову из вороха одежды, покрытой сверху огромным цветастым фартуком.

— Ты чего тут? — спросила она.

Кэшин сошел по ступеням и приблизился к ней:

— Я из полиции.

— Из полиции, говоришь? А ну, документ покажи.

Он показал удостоверение.

— Кто присматривает за этим домом?

— А?

— Этот дом, — терпеливо повторил он. — За ним смотрят?

— Да ходил тут один. Правда, не с парадного входа. Никогда не видела, чтобы он дверь открывал.

Она сморкнулась, вытерла пальцем под носом, молча, не мигая, уставилась на Кэшина.

— Так откуда же вы знали, что он ходил? — спросил он.

— У Мерва гараж с той стороны, он видел.

— С какой стороны, простите?

Она взглянула на него, точно на недоумка, и пояснила:

— Я же говорю, в проулке.

— Понятно. А проулок где?

— Рядом с «Вулфом».

— А «Вулф»?

— Да на Тилбрук-стрит, где ж еще!

— Спасибо, что помогли.

Она стояла, смотрела, как он разворачивается и уезжает. Он помахал ей, но она не ответила. Маленький проулок, достаточно широкий, чтобы могла проехать машина, действительно обнаружился на Тилбрук-стрит. Он оставил машину и пошел вдоль канавы, выложенной базальтом, все время поглядывая налево, где должна была находиться задняя дверь в здание.

Дверь, обитая подгнившими снизу деревянными планками, находилась рядом с ржавыми стальными воротами гаража. Замок был самый обыкновенный, цилиндрический, ручку давно отодрали. Он уперся в дверь ладонями и осторожно надавил. Дверь не подалась. Тогда он подергал правую стойку ворот, и она лишь чуть-чуть пошевелилась.

Ничего не поделаешь, надо было стучать. Он постучал, кликнул хозяина, постучал снова. Обернулся, окинул взглядом проулок, подошел к воротам, уперся спиной в столб, поставил ногу на другой столб и налег на дверь.

Неожиданно она распахнулась, и он почти ввалился во двор.

Незаконное вторжение, без ордера.

От ворот вглубь вел замусоренный проход длиной четыре-пять метров, обрамленный с обеих сторон кирпичными стенами. Кэшин прошел до конца и оказался в бетонированном дворике — прямоугольнике у кирпичной стены, прорезанной лишь тремя маленькими окнами и дверью. Слева болтались пустые бельевые веревки.

Он подошел к двери, встал на ступеньку и стукнул три раза — каждый раз сильнее предыдущего, так что заболели костяшки пальцев.

Подергал круглую дверную ручку. Дверь запиралась на такой же цилиндрический замок, только поновее.

Ладно, ручка — это еще можно объяснить. Но входить в здание без ордера — совсем другое дело. Надо бы позвонить Виллани, объяснить ему, почему он здесь оказался и что собирается делать.

Он осмотрел дверь. За свой долгий век она порядком рассохлась и уже неплотно входила в косяк. Когда в старую дверь врезают новый замок, он потом разрабатывается долго, иногда не один год. Здесь было не так. Он нагнулся и осмотрел язычок замка.

«Уходи, — твердил ему голос разума. — Вали отсюда! Звони Виллани, получай ордер».

Ну и сколько это протянется? Виллани будет делать так, как учил Синго, и, конечно, не удержится от того, чтобы его процитировать. Для того чтобы зайти в этот дом, ему наверняка понадобится очень веский повод.

Кэшин почувствовал, как ему хочется домой, хочется выгулять собак, вдохнуть свежего ветра, растянуться на полу, посидеть у огня, поставить Каллас и, попивая красное вино, прочесть несколько страниц Конрада.

Он взял бумажник, вынул тонкий узкий кусок пластика, покрутил его в пальцах, попробовал согнуть. Пластик был твердый, но довольно эластичный.

Ну что ж, раз сделан первый шаг, надо делать и второй.

Пластик легко вошел между дверью и косяком и чуть-чуть — настолько, насколько было нужно, — отодвинул язычок замка. Кэшин надавил на дверь.

Щелкнув, язычок выскочил из затвора.

Дверь открылась.

Перед Кэшином был широкий коридор, покрытый линолеумом в черно-белую клетку, под которым угадывались линии досок. Он вошел. Затхлый стылый воздух, шорох где-то наверху. Птицы… Скворцы, наверное, поселились прямо под крышей. Пройдет несколько недель, и загадят весь потолок.

— Есть кто-нибудь? — позвал он.

Прошел вглубь коридора, позвал еще раз. Никто не ответил, затихли даже скворцы.

Кэшин открыл первую слева дверь: душевая, совмещенная с туалетом, лейка висит над древней стоячей ванной. В шкафчике над ванной одиноко лежал кусок сухого мыла.

Следующая дверь, уже открытая, вела в кухню с допотопной газовой плитой, простым сосновым столом и пустыми ящиками для овощей.

С другой стороны коридора находилась спальня. В ней стояли односпальная кровать, заправленная белыми простынями, прикроватный столик и лампа. На сосновом комоде лежали два сложенных одеяла. Ящики комода были пусты. Кэшин открыл узкий гардероб. На перекладине болталось лишь несколько проволочных плечиков.

В следующей комнате, тоже спальной, обнаружилась такая же односпальная кровать, только с полосатым матрасом, набитым кокосовым волокном, и стол. Дверь напротив была слегка приоткрыта. Он щелкнул выключателем и понял, что здесь был офис: стол, стул, серый шкаф для бумаг с тремя ящиками и деревянные полки от пола до потолка, на них серые папки-скоросшиватели. Кэшин провел рукой по столешнице, покрытой толстым слоем пыли.

Он подошел к полкам. На каждой висела написанная от руки табличка, закрепленная в латунной рамке. «Переписка по общим вопросам», «Переписка с Квинслендом», «Переписка с Западной Австралией», «Переписка с Южной Австралией», «Переписка с Викторией». На последней полке ничего не было, тогда как на других висели таблички с надписью «Счета». А вот счета из Виктории отсутствовали… Он снял папку с полки «Переписка с Западной Австралией», перелистал ее. Ничего особенного: оригиналы, копии и ксерокопии писем, полученных и отправленных из лагеря «Товарищей», Кейвз-роуд, Басселтон, Западная Австралия.

Кэшин поставил папку на место, выдвинул ящик стола.

Использованные чековые книжки, сложенные пачками и перетянутые резинками. Некоторых книжек, правда, не хватало. Он вытянул книжку из пачки, просмотрел корешки. Значит, отсюда оплачивались все счета «Товарищей».

Он задвинул ящик, вышел из комнаты, открыл дверь в конце коридора. Темнота. Он нащупал на стене выключатель. Мигая, зажглись три флюоресцентные лампы. Поперек шел еще один коридор с тремя дверьми. Кэшин открыл первую, нашел выключатели — их здесь было три — и щелкнул сразу всеми. На противоположной стене над зеркалами загорелись электрические лампы.

Это была театральная гримерная. Когда-то давно ему довелось побывать в таком месте — тогда в туалете нашли труп женщины, который пролежал там шестнадцать часов, и на первый взгляд казалось, что она умерла, ударившись головой о раковину, после банкета в честь последнего спектакля любительской труппы. Но на затылке у нее багровел огромный синяк. Пьесу написал местный врач. Синго вызвал его для допроса, они долго с ним провозились, но единственное, в чем врач в конце концов признался, — это что он настойчиво и небезуспешно приставал к другой актрисе из той труппы.

Кэшин проверил и другие комнаты, оказавшиеся такими же гримерными, только чуть поменьше. Во второй из них загорелись две лампочки. Он вернулся, открыл дверь, спустился по длинной лестнице, толкнул дверь внизу.

Просторное помещение, освещенное лишь тусклым светом из окон под потолком. Он вошел.

Перед ним был старый театральный зал, немного вытянутый в длину, с наклонным полом и, наверное, тридцатью рядами кресел с поднятыми сиденьями. Короткая лестница с левой стороны вела на сцену.

Он снова позвал:

— Кто-нибудь есть? Это полиция!

Наверху завозились скворцы, а с улицы донесся шум, — похоже, кто-то проверял двигатель.

От пола тянуло пылью и затхлой сыростью. Кэшин вдохнул носом, но не понял, что это за запах. Правда, в нем шевельнулось какое-то смутное воспоминание, и почему-то лицо и шею неприятно защекотало.

Он дошел до конца зала и распахнул обе дверные створки. Они открылись в мраморное фойе с входными дверьми напротив. Кэшин вернулся, взошел по ступенькам, отодвинул темно-лиловый занавес и оказался в темноте кулис, откуда через щели декораций виднелись голые доски сцены.

Он вышел на сцену.

По ней кто-то рассыпал кучи чистого строительного песка.

Откуда здесь песок?

У задней стены валялись три красных ведра с надписью «ПОЖАР». Значит, кто-то раскидывал песок из противопожарных ведер по всей сцене.

Хулиганы? Не похоже… Эти громили бы все вокруг, рвали бы занавес, засрали и зассали бы сцену, скакали по креслам, уродовали и рвали их, били лампочки.

Нет, это не хулиганы.

Здесь было что-то другое.

Он походил по сцене, стараясь не наступать на песчаные кучи, хоть это и не всегда получалось. Песок оглушительно громко хрустел под ногами. В центре сцены он огляделся по сторонам. В тускло-желтом свете с оконных рам свисали длинные хлопья пыли.

Где же здесь включается свет?

Вернувшись в кулисы, он заметил нужную панель сбоку от лестницы — четыре старомодных фарфоровых предохранителя, латунные выключатели. Громко щелкая, он включил их все по очереди, и сцену залили огни.

Он опять вышел на сцену. Свет с колосников падал на разрисованный задник, а на рампе горела почти дюжина ламп. Пока он смотрел на них, две лампы перегорели, потом еще одна. Задник представлял холмистый пейзаж с фермерскими домиками, стадами белых тучных овец и желтой змеей дороги, которая поднималась на самый высокий холм с тремя крестами — одним высоким и двумя поменьше, по бокам, — на мягко округлой вершине.

Кэшин подошел ближе. На крестах поменьше художник изобразил распятые фигуры. Но большой крест был пуст, словно ждал кого-то. Кэшин перевел взгляд на песок, разбросанный перед задником.

Зачем его тут разбросали? Тушили огонь? Наверное, хотели развести костер, плеснули чего-нибудь горючего на доски, а потом перетрусили, схватили корзину и засыпали пламя песком.

Правдоподобное объяснение.

Хулиганы развели бы огонь, да.

Но гасить его не стали бы.

Кэшин пошевелил ногой песок, разгреб его. Внизу тот совсем спекся и отслаивался целыми кусками. Джо разгреб глубже, до самых досок…

И увидел черное пятно. Его затошнило, по шее пробежал холодок, заломило в затылке, в ушах.

Здесь случилось что-то дурное.

Нужно было звонить в участок, выходить и ждать в машине.

Он присел на корточки, потрогал пол указательным пальцем, посмотрел на него.

Кровь.

Никакой ошибки.

Как давно она тут? Песок уже впитал влагу.

Кэшин распрямился, потер затекшую спину, расправил плечи. Стоя лицом к залу, под лучами света, бившими сверху и снизу, трудно было что-нибудь разглядеть в темноте.

Но он все-таки увидел.

* * *

Сиденья всех кресел в зале были подняты.

Все, кроме одного. В шестом ряду, в середине.

Одно опущенное сиденье… Одно-единственное во всем зале.

Здесь кто-то сидел. Кто-то нарочно выбрал это место — с него удобнее всего было смотреть на сцену.

Смотреть? На что?…

Чепуха… Может, кресло само опустилось, бывает… Все опускается, падает — это закон природы… Из дюжины предметов, которые могут упасть, один упадет обязательно…

Кэшин спустился со сцены, дошел по проходу до шестого ряда, вынул мобильник, набрал номер отдела расследования убийств.

— Это Джо Кэшин. Инспектор Виллани на месте?

— Говорит по телефону… А нет, закончил. Соединяю…

Виллани отрывисто представился. С каждым днем он все больше напоминал Синго.

— Это Джо. Слушай. Я сейчас в этом зале, в Северном Мельбурне. Здесь кое-что случилось, стоит подъехать взглянуть.

Виллани кашлянул и ответил:

— Это который Джо? Из Порт-Монро? А звонишь из Северного Мельбурна? Решил посмотреть большой городу, а, Джо? Ну рассказывай, что там у тебя.

— Запиши адрес, — начал объяснять Кэшин.

— Да что там, на хрен, стряслось?

— Здесь кровь, свежая.

— Ну и что же?

— Бургойн.

— Бургойн?

— По-моему, да… Да.

— В Северном Мельбурне?

— Непонятно, согласен. Докладываю то, что видел, но, если хочешь, позвоню по горячей линии. Хочешь?

— Похоже, дело срочное, что мама не горюй. Ладно, бросаю все и еду. Где ты?

Кэшин назвал адрес, разъединился и взглянул на занавес с нарисованными на нем крестными муками. Потом вернулся к другому краю сцены, поднялся по лестнице, постоял в темноте.

Знакомый запах! Здесь он был сильнее. Шее и плечам опять стало холодно, да так, что он задрожал.

В то утро в гостиной Бургойна пахло точно так же.

Он потянул носом, огляделся, заметил, как стучат у него зубы. Слева, у стены, стояло литое железное колесо с двумя ручками, установленными под прямым углом. Он подошел поближе. Из-за колеса вверх, в темноту, уходил трос. Трос был намотан на барабан, а сзади стоял храповик с железной ручкой.

Он тут же все понял.

Трос поднимал и опускал декорацию, тот самый разрисованный задник, а храповик натягивал трос так, чтобы декорация не обрушилась.

За тросом, вернее, между тросом и стеной что-то лежало. Кэшин протянул руку и вынул тряпку, смятую в комок, уже почти сухую.

Пахло от тряпки. Да, от тряпки, точно. Уксус… Кухонное полотенце, смоченное уксусом.

Он развернул его, посмотрел на свет. Пятно.

Кровь.

В голове тут же завертелся вопрос. Почему не работал храповик? Зачем натянули трос?

Он крутанул железное колесо, и собачка на храповике отщелкнулась. Колесо завертелось, собачка быстро затрещала, натяжение троса стало ослабевать.

Металлические щелчки… Фрагмент декорации начал опускаться.

В щель между досками он видел только часть сцены.

О господи…

Голые лодыжки, вспухшие темные ступни, запекшаяся на них кровь, спутанные волосы на лобке, темные — на торсе, поднятые вверх руки, темная дыра между ребер, со стороны…

Кэшин остановил колесо. Собачка щелкнула, трос остановился.

Худое голое тело, в запекшейся крови, тихо раскачивалось.

Кэшин прошел через зал, в фойе, открыл парадную дверь, вышел на холодный городской воздух и, стоя на верхней ступеньке, глубоко задышал.

Серебристая машина свернула с улицы, поехала прямо на него, остановилась метрах в двух, у бордюра.

Передние дверцы открылись. Виллани и Финукейн, бледные, как гробовщики, вышли и посмотрели на него.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Виллани. — Что?

— Внутри, — сказал Кэшин.

* * *

Они втроем сидели в большой неприбранной комнате на седьмом этаже, сдвинув столы и везде где можно разложив папки. Не переставая тренькали, звонили, заливались дурацкими мелодиями телефоны.

— Прямо как раньше, — сказал Биркертс. — Мы сидим, и вот сейчас откроется дверь и войдет Синго.

— Да, хорошо бы, — откликнулся Виллани и, вздохнув, пробежал пальцами по волосам. — Господи, который уж месяц никак к нему не выбраться! Вина копится по всем фронтам. Ничего-то до конца довести не можем.

Кэшину показалось, что вид у Виллани совсем измученный, гораздо хуже, чем той ночью, когда они засиделись за вином в комнате его сына.

— Даже договорить, — продолжил Биркертс. — Я вам рассказывал, что этого парня из Фентона прищучили-таки за эксгибиционизм? В самой глухомани — в Клюне, около Балларэта. Приставал к девочкам из школы Уэсли.

— Из Уэсли? В Клюне?

— У них какая-то выездная программа. Богатые детишки помогают бедноте, советуют, как приготовить что-нибудь вкусное из дешевых продуктов.

— Холодно там, — заметил Кэшин. — Как бы он свое хозяйство не отморозил.

— Случай тяжелый, но давайте по порядку, — сказал Виллани. — Доктор Колли сказал, что тому парню на сцене связали руки. Его, голого, повесили на тросе, но сначала пытали, мучили, тыкали ножом, резали, кололи — он много крови потерял. Вместо кляпа рот заткнули носовым платком, а еще один завязали сверху. А потом вздернули до самого потолка. В какой-то момент он умер, скорее всего задохнулся. Утром узнаем.

— А тот сидел и смотрел, как его вешают, — заметил Биркертс. — Кровищу эту видел, всё…

Вошли Финукейн с Давом, который кивнул Кэшину. Сидевшие за столом обратили взоры к Финукейну.

— Одежду нашли, — объявил тот. — В мусорном баке лежала, в пакете. А в кармане — ключи.

— Документы были? — спросил Виллани.

Финукейн поднял руки ладонями вверх.

— Ни одного, — ответил он. — Отпечатков тоже нет. О нем вообще никто ничего не знает. Просмотрели все отчеты о пропавших без вести, там его тоже нет, по крайней мере за последний месяц. Ну не беда, скоро мы об этих пальчиках услышим. — Он посмотрел на часы. — Через пять минут по телевизору новости, там его покажут, может, разберемся.

Виллани повернулся к Кэшину:

— Расскажи теперь всем.

— Там была штаб-квартира каких-то «Товарищей», — объяснил Кэшин. — Что-то вроде благотворительного общества. Когда-то они организовывали лагеря для бедных детей, сирот, больных. Лагеря строили в Квинсленде и Западной Австралии. Бургойн все это поддерживал. На его земле в Порт-Монро построили лагерь, и зал этот тоже был его.

— А что с ними случилось? — спросил Финукейн.

— В восемьдесят третьем году лагерь в Порт-Монро сгорел. Погибли три человека, и после этого сразу все свернули.

— Так какая же связь между Бургойном и этим бедолагой? — спросил Биркертс.

— Не знаю, — ответил Кэшин. — Но в то утро у Бургойна пахло уксусом.

— Никакой тряпки там не нашли, — заметил Виллани.

— Забрал с собой, — предположил Кэшин.

— А почему в этот раз оставил?

Кэшин пожал плечами. Он уже порядком устал, боль все сильнее скручивала поясницу — результатов экспертизы ждали уже много часов.

— Уксус… — задумчиво сказал Биркертс. — При чем тут уксус?

— «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом», — произнес Дав.

— Не понял. Это что? — недоуменно спросил Виллани.

— Из Книги общей молитвы. Псалом, забыл только, какой по счету.

Все промолчали. Дав смущенно кашлянул. Кэшин слушал, как звонят телефоны, гудит электроника, бубнит телевизор за стеной, сигналят внизу машины.

Виллани поднялся, сцепил пальцы, закрыл глаза, вытянул руки над головой и потянулся.

— Джо, эта духовная муть… Что-нибудь религиозное, что ли?

— Похоже на то. Основал все бывший священник Рафаэль… не помню, Моррис, Моррисон… После Второй мировой, когда испытал серьезное потрясение и пересмотрел всю свою жизнь.

— Мне бы тоже не помешало, — заметил Виллани.

— Ну, теперь вот у тебя костюмы новые. И галстуки… — заметил Кэшин.

— А-а, косметический ремонт, — ответил Виллани. — Сам-то я не изменился. Включи-ка телевизор, Фин.

В выпуске новостей это был третий по счету сюжет. Скупо сообщили, что в доме в Северном Мельбурне найден труп обнаженного мужчины без признаков насильственной смерти, подвешенный над сценой.

На экране появилось лицо мужчины — чистое, почти оживленное, с огоньком в глазах. В свое время он был очень красив: длинные прямые волосы зачесаны назад, под глазами мешки, глубокие складки сбегали от носа к тонкогубому рту.

«Возраст умершего составляет около шестидесяти лет. Волосы окрашены в темно-коричневый цвет. Всех, кто может его опознать или имеет о нем какие-либо сведения, просим звонить по горячей линии: девятьсот девяносто — восемьсот девяносто семь — восемьсот девяносто семь», — закончил читать диктор.

— Хорошо его умыли, — заметил Финукейн.

— А, косметический ремонт, — ответил Биркертс. — Мертвый — он и есть мертвый.

Они досмотрели новости, увидели, как Виллани отказывается комментировать очередную гибель жертвы бандитской разборки, как он дотрагивается до уголка глаза, до рта…

— Смесь Аль Пачино с Клинтом Иствудом, — сказал Кэшин. — Гремучая смесь, я бы сказал.

— Заткнись, — оборвал его Виллани. — Заткнись сейчас же.

— Шеф? — В двери показалось худое, взволнованное лицо Трейси Уоллес, аналитика. — Звонит женщина по горячей линии насчет этого покойника.

Виллани посмотрел на Кэшина.

— Ну давай, командир, — распорядился он. — Только ты, похоже, понимаешь, что происходит.

Кэшин взял трубку.

— Миссис Роберта Конди, — пояснила Трейси. — Из Северного Мельбурна.

Записывать ничего не требовалось — Трейси надела наушники.

— Здравствуйте, миссис Конди, — начал разговор Кэшин. — Спасибо, что позвонили. Вы хотите нам помочь?

— Труп, который показали в новостях, — это труп мистера Полларда. Я его знала.

— Расскажите мне о нем, — ответил Кэшин и закрыл глаза.

* * *

Кэшин вставил зеленый ключ в замок, повернул.

— Дом покойного Артура Полларда, — провозгласил он, открывая дверь.

На террасе было темно и холодно. Он не сразу нашел выключатель.

Зажглась люстра, два стеклянных шара осветили гостиную, обставленную мебелью по моде семидесятых годов. На журнальном столике лежала газета. Кэшин подошел, посмотрел на число.

— Четырехдневной давности, — заметил он.

К гостиной примыкала спальня с двуспальной, аккуратно застланной кроватью без покрывала, гардеробом с двумя зеркалами, комодом, полкой для обуви. Маленьким коридором она соединялась с другой спальней, поменьше, — там стояли только односпальная кровать, стол, стул, книжный шкаф.

Кэшин просмотрел корешки книг. Это были дешевые издания в мягких обложках — детективы, романы ужасов, любовные романы с позолоченными названиями, — и покупали их, скорее всего, уже подержанными.

— В кухне чисто, — сказал Дав из-за двери.

Кэшин прошел вслед за ним в старомодную, чуть ли не в пятидесятых годах обставленную кухню, с одинокой лампочкой под потолком, накрытой зеленым колпачком, эмалированной газовой плитой, холодильником «Электролюкс» со скругленными дверцами и портативным радио на покрытом пластиком металлическом столике. У мойки стояла перевернутая вверх дном кружка в сине-белую полоску.

— Точно монах, — заметил Кэшин.

Он подошел к мойке, хотел было посмотреть, что видно из окна, но увидел лишь грустное отражение кухни.

Дав щелкнул выключателем рядом с задней дверью, и яркий свет упал на прямые струи дождя, поливавшего бетонированный дворик. В конце его была кирпичная стена со стальной дверью. У стены, разделявшей два соседних участка, на веревке мокло белье — три майки и столько же трусов.

— Сзади там проулок, — сказал Дав. — А это, наверное, дверь в гараж.

Они вышли во двор. Кэшин шел первым и чувствовал под ногами мокрый, скользкий бетон. Ни один ключ со связки Полларда не подошел к стальной двери.

— Пойду попробую с той стороны, — сказал Дав и забрал связку.

Кэшин остался ждать в доме, ходил, смотрел. В ящиках стола обнаружились папки с банковскими книжками, счетами за электричество, газ, телефон, налоговыми квитанциями. Ничего личного — никаких фотографий, писем, записей, дисков. Ничто не говорило о том, каким человеком был Артур Поллард, какую прожил жизнь, что любил, а что нет. Лишь на полке в кухне стояли четыре банки фасоли в томате да полбутылки виски, а горлышко еще одной, пустой, торчало из мусорной корзины.

Вошел Дав.

— Нет там больше никакого гаража, — сказал он. — Дверь заложена кирпичом. — У него зазвонил мобильник. Он сказал несколько слов и передал трубку Кэшину: — Шеф.

— Нам нужен большой ключ, — сказал Кэшин. — Волшебный. И немедленно.

— Как же так — ты всем распоряжаешься, а сам откомандирован из убойного отдела хрен знает куда?

— Кто-то же должен руководить.

Они ждали в машине, глядя сквозь ветровое стекло на расплывчатые огни уличных фонарей. Кэшин нашел радиостанцию с классической музыкой. Потекли мысли о доме, о старом разрушенном особняке под мокрым холмом, о собаках. Ребб, конечно, их уже покормил — такому человеку, как он, напоминать не надо. Они, наверное, сейчас в сарае, собаки уже заснули, сохнут возле пузатой печки, старой, ржавой, которую лет тридцать назад разжигали стригали, тепло наполняет весь сарай и пробуждает старые запахи — животного воска, жира, едкого пота усталых, уже давно умерших людей.

— Может, это совпадение, — сказал Дав.

— Может, тебе надо было остаться у федералов, — откликнулся Кэшин.

Из-за угла сверкнули фары фургона. Водитель ехал медленно, осматривался. Кэшин вышел и поднял руку.

Двое в комбинезонах прошли вслед за ним через заброшенный дом Полларда.

Один вынул из сумки с инструментом металлический уголок с полукруглой головкой и приставил его к косяку двери гаража, вровень с замком. Слесарь начал бить по нему кувалдой, все быстрее и сильнее. Вбив уголок, он отступил и сжал кулаки.

— Ну, сезам, откройся! — произнес слесарь и, замахнувшись кувалдой, словно топором, ударил точно по головке. Раздался звук, как от выстрела.

Стальная дверь распахнулась в адски черную тьму.

* * *

Кэшин щелкнул выключателями.

Стены выкрашены белой краской, на полу ковер, окон нет. Воздух несвежий, затхлый. У одной стены — тонконогий стол, на нем компьютер с плоским монитором, принтер, сканер. Тут же серый металлический шкаф для документов и дюжина расположенных в три ряда металлических полок, наподобие тех, что продаются в любом компьютерном магазине. Все было в идеальном порядке: четыре полки заняты видеокассетами, четыре других — компакт-дисками и DVD, на оставшихся лежат папки, книги, журналы.

Напротив двери стояла двуспальная кровать под атласным фиолетовым покрывалом, с огромными ярко-красными подушками, тут же на столике с ножками — широкоэкранный телевизор, видео— и DVD-плееры, рядом возвышался штатив. По стенам висели постеры с мускулистыми полуобнаженными атлетами, культуристами, боксерами, пловцами.

Дав открыл дверцы шкафа.

— Профессиональная цифровая камера, цифровая видеокамера… — Он закрыл шкаф, подошел к компьютеру, сел, нажал кнопку на системном блоке. — Понимаешь, что к чему?

Кэшин не ответил. Он взял пульт дистанционного управления, включил телевизор, убрал звук, нажал несколько кнопок.

На экране появилось изображение.

Сначала что-то непонятное, вроде овоща с гладкой кожицей, может баклажана, — камера двигалась. Потом какая-то дыра, отверстие… Нет, не овощ.

Камера отъехала.

Лицо, молодое, даже мальчишечье. Рот приоткрыт, виднеются верхние зубы. В глазах застыл ужас.

— Ты только взгляни на эту мерзость, — сказал Дав. Кэшин смотрел с минуту-другую, затем нажал на «стоп».

— Лет двенадцать, не больше, — заметил Дав.

— Я домой, — сказал Кэшин.

Уже выходя, он заметил на столе рядом с компьютером две белые кружки в желтых пятнах. Из одной свисала нитка с этикеткой чайного пакетика.

— Чаи гоняли, — сказал Кэшин.

Дав обернулся.

— Похоже, один любил покрепче, — заметил он.

В машине Кэшин рассказал обо всем Виллани.

— Ничего удивительного, — отозвался тот. — У Полларда была судимость за баловство с малолетками. Вернее, две, но первый раз дали условно. А во второй раз отсидел полгода. А что там еще, кроме детской порнухи?

— Всякие банковские бумаги, счета.

— Ну вот что тебе дома не сиделось? Разгреб все это дерьмо, так теперь и работать некому.

— Да, я тоже об этом подумал.

— В общем, захочешь спать — мой дом в твоем распоряжении. Никого не будет, кроме меня, да и то редко. Ты спишь хоть иногда?

— Не перекладывай на меня свои проблемы, приятель. Может, еще того вина?

— Можно.

Перед сном Кэшину вспомнились мерзкая комната и две кружки в веселых пятнышках. Он опустил голову на подушку и мерно задышал.

* * *

Дожидаясь его, Дав читал «Вестник». Он сложил газету, кинул ее на заднее сиденье и сказал:

— Рад быть твоим шофером. Тут у меня новости про часы Бургойна.

— Небось прибыли с почтовым голубем, новости-то? — поинтересовался Кэшин.

Дав спокойно ответил:

— Бургойн купил свой «Брейтлинг» в магазине Коццена на Коллинз-стрит в восемьдесят четвертом году. А шесть лет тому назад обзавелся еще одним.

Кэрол Гериг описала ему часы. Девочка с пирса, Сьюзи, назвала только марку. Да еще ошиблась, сказала «Бретлинг». Ну почему он не спросил ее, что это были за часы? Синго сейчас закрыл бы глаза и укоризненно покачал головой: «Как это — не спросил? Знаешь, на твоем могильном камне, пожалуй, так и надо написать: "Не спросил"».

Владелец ломбарда в Сиднее рассказал, какие часы принесли ему в тот день мальчишки? Записал ли его рассказ полицейский? У тех, кто работает в ломбардах, глаз наметанный, они быстро прикидывают, что сколько стоит, — такая незавидная работа.

— В магазине часы опишут? — спросил Кэшин.

— Скорее всего, но вообще-то не спросил.

— Хочешь, это напишут на твоем… — начал было Кэшин и осекся.

— Что-что?

— Да так… Нашел мисс Бургойн?

— Она будет ждать тебя в галерее в половине одиннадцатого. Там наверху есть кафе. Она член совета директоров этой галереи. Тот же ломбард, только для картин.

— Это ты сам придумал?

— Почерпнул из сегодняшнего «Финансового обозрения».

— А я вот сегодня еще ничего не читал, кроме надписи на коробке с хлопьями. Ты смотри, какая разносторонняя: и в праве разбирается, и в картинах, и в политике…

Они замолчали. На Лигон-стрит Кэшин взял газету с заднего сиденья. Фотографию Полларда напечатали на пятой странице, короткая заметка сообщала приблизительно то же, что и сюжет в теленовостях.

— Насчет Полларда многие звонили, — прервал молчание Дав. — Человек тридцать, по-моему, — и родители, и жертвы. Он, оказывается, педофил был тот еще. Люди готовы были в очередь становиться, чтобы его повесить. Один даже сказал, что давно его знает. Сначала орал как бешеный, а потом вдруг замолчал.

— Я собираюсь вернуться домой, — сказал Кэшин. — Передавай дело экспертам.

Они ехали молча через весь город, пока Дав не остановился на подъездной дороге напротив галереи.

— Настроения нет? — спросил он.

— Не по чину вопросики, — ответил Кэшин.

— Что значит «не по чину» в убойном отделе?

— Ну, если бы я так и работал там, значит, был бы выше тебя по званию. И вообще, знатный халявщик мог бы и помолчать. Вот примерно это и значит «не по чину».

— Понятно. Я возьму описание часов.

— Скажи, а когда ты проверял счета Аддисон, тебе не пришло в голову прогнать Полларда по нашей базе?

Дав шумно втянул воздух.

— Я оказывал тебе услугу. Так или иначе, это было три дня назад. Поллард был уже мертв.

Кэшин смотрел на проезжавшие мимо машины.

— Тебе позволительно облажаться, — сказал Дав. — Тогда ночью Хопгуд взял дело в свои руки и поубивал мальчишек, а ты в шоколаде. Ребята присмотрят за тобой.

— Добудь описание часов, — распорядился Кэшин. — Проверь, поговорили ли в Сиднее с владельцем ломбарда, или кем он там представляется. В любом случае нам его показания нужны сейчас, сегодня.

— Есть, сэр.

Кэшин перешел улицу у галереи, увернувшись от машин и трамвая. Войдя в фойе, он поднял глаза и тут же встретился взглядом с Эрикой Бургойн. Она опиралась на балюстраду и смотрела на него. Когда он поднялся, она уже села в кресло.

— Извините, опоздал, — сказал он. — Здесь вам удобно будет говорить?

— Если не будете орать, то да, — ответила она. Она была одета в темно-серый костюм, в руке у нее была чашка кофе, но ему она ничего не предложила. — Это что, продолжение расследования?

— Нет, просто разговор.

Уголки ее рта опустились вниз.

— У меня нет времени на «просто разговоры». Зачем это? Отчим умер, подозреваемые тоже погибли.

Кэшин подумал о Синго, о его серых глазах под мохнатыми бровями-гусеницами.

— Это наш долг перед ними, — ответил он. — Вам известно, что ваш отец каждый месяц платил деньги некоему Артуру Полларду?

— Ну и что?

— Вы знаете, кто это?

— Нет, понятия не имею.

Группа туристов-японцев толпилась у выхода из галереи. Дежурный суетился, стараясь помочь, но они или не понимали, или думали, что он ненормальный.

— Его убили несколько дней назад в здании, которым владел ваш отчим.

— О господи… Какое здание?

— Бывший театральный зал в Северном Мельбурне. Вы знали, что он принадлежал Бургойну?

— Нет, чем он владеет… владел, я не знаю. При чем тут Чарльз?

— Есть кое-что похожее.

— А именно?

В стороне, столика через три, Кэшин заметил мужчину в черной водолазке, который рассеянно перелистывал какую-то желтую газетенку.

— Как раз работаем над этим, — пояснил Кэшин. — Вы слышали о лагере «Товарищей» в Порт-Монро?

— Да, конечно слышала. Там еще был пожар. Но почему вы об этом спрашиваете?

— В мельбурнском зале размещалась штаб-квартира «Товарищей».

— Объясните же мне, — попросила Эрика. — Вы утверждаете, что мальчишки из Даунта не убивали Чарльза?

Кэшин отвел взгляд в сторону, на воду, которая тихо струилась по огромной стеклянной витрине. Два человека, стоя на улице, водили пальцами по стеклу, рисуя прозрачные волнистые линии.

— Возможно, — ответил он.

— Что с часами?

— По-прежнему ничего неясно.

— То, что Чарльз платил этому человеку, необязательно связано с нападением, — сказала Эрика. — Кто знает, скольким людям Чарльз давал деньги?

— Я.

Она откинулась на спинку стула, положила руки на стол и принялась нервно сцеплять и расцеплять пальцы.

— Значит, вы знаете все, но ничего не говорите. Что же я нового могу сказать вам?

— Я думал, что-нибудь все-таки можете.

Эрика в упор посмотрела на него своими светло-серыми глазами, потом подняла руку, поправила тонкую короткую серебряную цепочку на шее, провела под ней пальцем и сказала:

— Увы, больше мне нечего вам сообщить, и потом, мне пора на встречу.

Кэшин и сам не понял, почему сразу не сказал главного:

— Поллард был педофилом. Баловался с детьми, с мальчиками…

Эрика покачала головой, как будто ее это сильно озадачило. На щеках ее вдруг появился румянец, и она произнесла:

— Что ж, я уверена, что эта информация для вас полезна, но…

— А вам она разве не полезна?

— Мне? Зачем? Вы что, везде копаете потому, что стыдитесь признать: мальчишки из Даунта ни в чем не виноваты?

— Надо будет — признаем.

Краем глаза он увидел, как мужчина в водолазке сгибает и разгибает правую руку.

— Чего вы боитесь, мисс Бургойн? — спросил Кэшин.

Ему вдруг показалось, что еще миг — и она ответит, но последовал вопрос:

— О чем вы?

— О вашем телохранителе.

— Детектив, если бы я боялась того, что входит в круг ваших обязанностей, не сомневайтесь, я обратилась бы к вам. Извините, мне пора.

— Спасибо, что уделили мне время.

Кэшин смотрел ей вслед. Ноги у нее были красивые, стройные. У лифта она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза — может быть, чуть дольше, чем требовали приличия. Потом ее загородила спина телохранителя.

* * *

— Вот эту модель Бургойн купил у Коццена первой, — сказал Дав, показывая фотографию в буклете. — Чек от четырнадцатого сентября восемьдесят шестого года.

— Очень мило. Можно хронометрировать слалом.

Часы были строгие, с черным циферблатом, тремя белыми циферблатами поменьше, тремя утопленными заводными головками, на ремешке из крокодиловой кожи.

— Модель «Маритаймер», до сих пор в продаже, — отрывисто докладывал Дав, не скрывая раздражения. — А вот вторые часы, опять «Маритаймер», купил четырнадцатого марта двухтысячного года.

Точно такие же, только с белым циферблатом, ремешок тоже крокодиловый.

Кэшин вспомнил то утро в «Высотах». Как там говорила Кэрол Гериг? Шикарные часы… Ремешок из крокодиловой кожи.

— Что сказал владелец ломбарда?

— Он в свое время сделал заявление, — ответил Дав. — Сидней его выслал, но, кажется, в этом бардаке оно где-то затерялось.

Кэшин с трудом соображал, как будто не выспался.

— Так что он там сказал?

— Цитирую: «Марка — "Брейтлинг Маритаймер". Коллекционные, очень дорогие. На черном циферблате три малых циферблата, ремешок из крокодиловой кожи».

Болело везде, но Кэшин встал, подошел к окну и стал смотреть на школьные дворы и городские сады, затянутые сеткой мелкого дождя. В телефонной книге он нашел прямой номер Хелен Каслман и набрал его.

В трубке послышалось:

— Хелен Каслман.

— Джо Кэшин.

Она, помолчав, ответила:

— Я звонила тебе. Домашний не отвечает, а мобильный отключен.

— Я пользуюсь другим. Я сейчас в городе.

— Не знаю, что сказать… Ты был так заносчив, высокомерен… Это звучало обидно.

— Ты уверена, что речь обо мне? Слушай, мне нужно описание часов, которые видела Сьюзи. Марку она вспомнила, но мне нужно, чтобы она их описала. Это можно сделать?

— Потому что дело все еще расследуется?

— Оно и не прекращалось. Можно побыстрее?

— Постараюсь. Дай мне свой номер.

Кэшин сел, посмотрел на Дава, тот мрачно отвернулся.

— Хопгуд говорит, для него не было сообщений в ту ночь, — сказал Кэшин.

При этих словах Дав посмотрел на него и сказал:

— Сволочи! Они же их стерли. Они стерли эти чертовы записи.

— Может, это наша вина, что-нибудь техническое.

Дав покачал головой, и в круглых стеклах его очков отразились огни лампы.

— Ну тогда можешь повесить на меня всех собак, — сказал он. — Нажал не на те кнопки, все перепутал, — абориген, что с него возьмешь.

Кэшин поднялся — стоять было легче, — опять подошел к окну и сказал:

— Знаешь, что сказал Хопгуд? «Вы, черномазые, вдвоем истории сочиняете?»

— Это он про нас с тобой, что ли?

— Я так его понял.

Дав довольно засмеялся:

— Добро пожаловать в резервацию! Слушай, брат, а пошли поедим? Тут забегаловка есть за углом.

— Достали меня забегаловки за углом. Шесть лет доставали, а теперь все, хватит, — ответил Кэшин.

— Ну тогда давай в «Брунетти», в художественный центр, — предложил Дав. — В «Карлтоне» такое кафе есть, знаешь?

— Слушай, неместный вроде, для тебя же все тут едино должно быть — «Брунетти», «Донетти»…

В лифте вместе с ними спустился Финукейн и подвез их до Сент-Кильда-роуд.

— На тебя, Фин, посмотреть, — заметил Кэшин, — так по шкале недосыпа, переработки и общей задолбанности тебе можно дать девять целых шесть десятых балла.

Финукейн скромно улыбнулся, как человек, работу которого наконец-то оценили.

— Спасибо, шеф, — поблагодарил он.

— Хочешь перевестись в Порт-Монро? — спросил Кэшин. — Веселенькое местечко — то в пабе подерутся, то с овцами баловаться начнут, то какой-нибудь придурок стырит у соседа гидропонную установку, якобы чтобы выращивать эти мелкие помидоры, на лозе. Хорошее место, чтобы детей воспитывать.

— Нервная работа, — заметил Финукейн. — У меня тут шесть человек по Полларду, надо со всеми встретиться. Один, из Футскрея, говорит, история тянется с давних времен. Может, звонил от своей глухонемой тетки, у которой и не жил никогда.

У стойки в кафе «Брунетти» стояла очередь из клерков в черных костюмах, пеших туристов и четырех женщин из глубинки, явно ошеломленных разнообразием блюд. Кэшин взял кальцоне — завернутую в лепешку начинку, Дав предпочел булочку с уткой, оливками, перцовым соусом и пятью сортами трав. Когда они принялись за кофе, у Кэшина зазвонил мобильник. Он вышел на улицу.

— Машины шумят, — донесся до него голос Хелен. — Сразу ностальгия накатила. Ты где?

— Возле художественного центра.

— Ты, оказывается, ценитель искусства — опера, галереи…

— Со Сьюзи говорила? — спросил Кэшин, наблюдая за тем, как по тротуару на одноколесном велосипеде едет мужчина и держит на каждом плече по маленькой белой собачонке. Вид у собачонок был такой замученный, как будто они целую ночь протряслись в междугородном автобусе.

— Она сказала, часы были большие, черные, с белыми циферблатами поменьше, двумя или тремя.

Кэшин закрыл глаза. Он подумал, что сейчас надо сказать спасибо и распрощаться. Именно так и следовало поступить. Именно это сочли бы правильным глава полиции штата, верховный комиссар, помощник уголовного комиссара, да, пожалуй, и Виллани.

Но как раз это и было бы неправильно. Он должен сказать ей, что часы, которые мальчишки пытались продать в Сиднее, — это не те часы, что были на Бургойне в ночь нападения.

— Ты еще там? — позвала его из телефона Хелен.

— Спасибо за помощь, — ответил он.

— И все?

— И все.

— Ну тогда до свидания.

Они допили кофе и пошли обратно. Дожидаться Виллани Кэшину пришлось минут двадцать.

— На Бургойне были не те часы, которые продавали мальчишки, — начал он.

— Откуда узнал?

Кэшин объяснил.

— Скорее всего, их сперли тоже из дома. Украли двое часов…

— Нет. Сестра Кори Паскоу видела эти чертовы часы год назад. Они были у Кори еще до того, как он уехал в Сидней. Я с ней разговаривал.

— Может, гонит?

— Я ей верю.

— Это почему?

— Она знала марку и описала часы.

— Черт, — пробормотал Виллани. — Черт. Это плохая новость.

— Да. Что там по Полларду?

— Его опознала женщина с той улицы, где находится зал. Он бывал там несколько раз, как-то с ребенком заходил. Нужно опросить примерно двадцать жертв. Компьютерщики зашиваются — там тысячи фотографий. Шансов у нас маловато, что уж говорить. Скажи спасибо, что он покойник. Как те подонки с наркотиками, которых мы все пытаемся оправдать.

— Ладно, я пас, — сказал Кэшин. — Домой пора, меня ведь в отпуск выперли. Кончен бал.

— Ну вот, а ты только начал опять втягиваться. Может, пора завязывать с этим переводом? Ты ведь уже оклемался.

— Нет уж, убойный отдел — это больше не мое, — ответил Кэшин. — Хватит с меня трупов. Пожалуй, только на мертвого Рэя Сэрриса посмотрел бы. И на Хопгуда. Для него я готов сделать исключение.

— Непрофессионально рассуждаешь. Уксусом пахло… А ты уверен?

— Да.

Виллани проводил его до лифта и сказал, глядя вглубь коридора:

— Должен сказать, на меня с этим делом сильно давили. И вел я себя совсем не лучшим образом. Нечем тут гордиться… В общем, я подумываю о переводе.

Кэшин не нашел, что ответить. Двери лифта открылись, и он тронул Виллани за плечо:

— Да ладно тебе… Главное, не зацикливайся.

* * *

Mобильник зазвонил, когда Кэшин еще был в городе. Он съехал на обочину и остановился.

— Шеф, это Фин. Звонил кадр из…

— Да, помню. Из Футскрея.

— Вы бы поговорили с ним, шеф.

— Не могу, Фин. Уже домой еду.

На улицах появлялось все больше машин — жители пригородов разъезжались по домам в своих джипах, фургонах, грузовиках.

— Ну, шеф велел у вас спросить, шеф…

— Ладно, рассказывай.

— В общем, это какой-то ненормальный. То и дело его совсем клинит, понимаете?

— Клинит?

— Ну да, на Полларде. Он знает Полларда и люто его ненавидит. Всех и вся ненавидит, заплевал там все, хоть щитом прикрывайся.

— Лет сколько?

— Да не старый еще. Так сразу не скажешь — голова бритая, зубы плохие, лет под сорок, я думаю… Проблемы с наркотиками есть точно.

— Заявление взяли?

— Шеф, какое там заявление! Он дверь разнес.

— Дверь разнес?

— Я пытался до него достучаться. Он сначала сидел себе спокойно, потом вскочил со стула как бешеный и давай по двери лупить! Шарахнул два раза, кулак в двери застрял. Кровищи было!

— Как зовут?

— Дэвид Винсент.

Кэшин шумно вздохнул:

— Где живет? Я тут рядом.

Финукейн дожидался его на улице, где стояли дома, облицованные ржавеющим сайдингом. Здешние машины тоже видали виды, а в маленьких дворах валялись никому не нужные рекламные газеты и журналы. Кэшин подошел, встал у окна машины, положил руки в карманы и спросил:

— Как думаешь, он обрадуется вашей новой встрече?

Финукейн почесал в затылке:

— Нет. Он уже послал меня по адресу. Но в принципе злится он не на меня, а на весь мир.

— Один живет?

— Вроде больше никого не видел.

— Ну, пошли.

Стучать пришлось долго. Но в конце концов хозяин открыл, и на Кэшина уставился глаз в сетке красных воспаленных прожилок.

— Мистер Винсент, — заговорил Финукейн, — старший офицер полиции хочет поговорить о том, что вас беспокоит.

Дверь приоткрылась шире — теперь были видны оба глаза и бледный нос, переломанный во многих местах и свернутый на сторону.

— Ни хрена меня не беспокоит, — сказал Винсент. — С чего ты взял?

— Можно войти, мистер Винсент? — спросил Кэшин.

— Отвалите. Я уже сказал, что хотел.

— Я так понял, вы знали Артура Полларда?

— Да, так и сказал по этой долбаной горячей линии. Фамилию назвал.

Кэшин любезно улыбнулся:

— Большое спасибо, мистер Винсент. Просто огромное спасибо. Нам только нужно еще кое-что узнать.

— Некогда мне! Не до вас… Дел до фига.

— Ладно, — не стал спорить Кэшин. — Правда, спасибо вам за помощь. Убили человека, и притом невиновного…

Винсент рванул дверь так, что она ударилась о стену коридора, и грохот разнесся по всему дому.

— Невиновного? Ты совсем сбрендил, что ли? Сволочь такая, да я бы его своими руками!..

Кэшин отвел взгляд. Он-то имел в виду не Полларда, а Бургойна.

Из соседнего дома вышла женщина неопределенного возраста, в розовом тюрбане на голове, одетая во что-то наподобие старинной бархатной хламиды, изношенной и потертой во многих местах.

— Опять приперлись! — завизжала она. — Как вы замучили с этой американской верой, со своей Пизанской, или как ее там, Сторожевой башней! Пошли вон отсюда!

— Полиция, — прервал ее монолог Кэшин.

Женщина стремительно ретировалась. Кэшин посмотрел на Винсента. Того вдруг оставила ярость, как будто весь его яд выпустили через кран. Человек он был крупный, но начинал жиреть, а на загривке уже залегла толстая складка.

— Тронутая баба, — спокойно сообщил Винсент. — Совсем чокнулась. Входите.

Они оказались в тускло освещенном коридоре, откуда прошли в маленькую комнату со сломанной софой, двумя пластиковыми креслами и журнальным столиком на металлических ножках, на котором стояли пять пивных банок. Подставкой для телевизора служили два треснувших ящика из-под молока. Винсент сел на софу, закурил, с трудом удерживая зажигалку в трясущихся руках. На костяшках и пальцах правой руки запеклась кровь.

Кэшин и Финукейн сели на пластиковые стулья.

— Так, значит, вы знаете Артура Полларда, мистер Винсент? — начал сначала Кэшин.

Винсент взял банку пива, встряхнул, потянулся за другой — там еще что-то осталось.

— Сколько раз вам повторять? Знаю я эту сволочь, знаю я эту сволочь, знаю я эту…

Кэшин поднял ладонь, чтобы остановить его:

— Простите, а откуда вы его знаете, мистер Винсент?

Винсент отхлебнул из банки, уставился в пол, затянулся. Левое плечо его странно подергивалось.

— С каникул, чтоб их…

— С каких каникул, мистер Винсент?

— Не знаете, что такое каникулы, что ли? — ответил он вопросом на вопрос и перевел взгляд на Кэшина. — Я ж им хотел рассказать, знаешь… Я там не один был. Нет. Блин, я ведь их чуть не увидел. Увидел…

— Что рассказать, мистер Винсент?

— Не веришь мне, да?

— Что за каникулы, мистер Винсент?

— На меня так зыркнул… Я понимаю, что значит такой взгляд. У, ненавижу, когда так смотрят!

— Успокойтесь… — начал было Кэшин.

— Уходите… Уходите! Нечего мне вам больше рассказывать, каждый раз одно и то же… Все вы заодно, ублюдки убили мальчишку, а вы… а вы… палец о палец не ударите…

— Закурить дай, — неожиданно сказал Кэшин.

— Чего?

Кэшин сложил пальцы, как будто держал сигарету, поднес ко рту и повторил:

— Закурить есть?

Винсент зыркнул на Финукейна, потом на Кэшина, запустил руку в карман несвежей рубашки, вынул пачку «Лейзи лайтс», сорвал грязным ногтем целлофан и, встряхнув, протянул им пачку. Кэшин вынул сигарету. Винсент предложил пачку Финукейну.

— Не надо, спасибо, — отказался Финукейн. — Пытаюсь бросить.

— Ага, вот и я тоже, — кивнул Винсент и дал Кэшину пластиковую зажигалку.

Кэшин закурил, отдал зажигалку и сказал:

— Спасибо, друг. Так что, слушать тебя не будут?

— Не будут, — подтвердил Винсент. — Этот чертов Керно лупил меня будь здоров, так, что я света белого не видел. Я тощий был тогда — кожа да кости. Три ребра мне сломал… А в школе велел говорить, что я упал с велика.

Повисла тишина. Винсент допил пиво, поставил банку на стол. Бритая, вся в шрамах голова опускалась все ниже, почти до колен, сигарета дотлела до конца и грозила обжечь кончики пальцев. Кэшин и Финукейн переглянулись и поняли друг друга без слов.

— Не было у меня велика, — заговорил Винсент грустным мальчишеским голосом. — Не было никогда… А так хотелось…

Кэшин продолжал курить. Вкус у сигареты был ужасный, и он мысленно радовался тому, что не курит, вернее, курит не много. Винсент, не поднимая головы, швырнул окурок на ковер, нацелился на него носком ботинка, но промазал. Остро и неожиданно сладко запахло горелым нейлоном.

— Расскажи-ка мне о своем детстве, — предложил Кэшин. — Я послушаю. Ты говори, а я послушаю.

Ждать пришлось долго. Наконец Винсент поднял голову и тупо взглянул на них, как будто только сейчас заметил.

— Идти надо, — выдохнул он. — Дел полно, ребята.

Он неуверенно встал и вышел из комнаты, стукнувшись о косяк. Было слышно, как он идет по коридору и что-то бормочет. Хлопнула дверь.

— На этом, вероятно, все, — сказал Финукейн и наступил на окурок Винсента.

На улице, под дождем, Кэшин сказал Финукейну:

— Каникулы… Это он про лагерь «Товарищей» вспомнил, Фин. Нам надо узнать всю его жизнь, всю. Срочно! Передай Виллани, что я сказал.

— Так не остаемся, шеф?

— Нет. И еще папки в зале. Кто-нибудь пусть соберет все, что относится к Порт-Монро. Если что найдешь — сразу звони мне. Ясно?

— Ясно. Вам первому позвоню, шеф.

— И еще выспись как следует, Фин. Вид твой мне не нравится…

— Ладно. Все равно же мертвых не воскресишь, да?

— Смотри-ка, учишься… Учишься потихоньку.

Когда он наконец выключил фары, было уже темно, хоть глаз выколи, и он увидел, как вдоль дома движется свет фонарика и к нему, высунув языки, спешат собаки. Не успел он выйти из машины, как они вскочили внутрь и радостно навалились на него, так что он не сразу сумел открыть дверь. Пока он вытаскивал ноги, правый бок порядком намочил дождь.

— А мы уж тебя потеряли, — сказал Ребб, невидимый за лучом от фонаря.

Кэшин потрепал собак по загривкам, опустил голову, позволил облизать себе руки, волосы, уши.

— В городе застрял, — ответил он. — Подумал, ты собак уж голодом морить не будешь.

— Собачьей жратвы больше нет, — сказал Ребб. — Так я взял с собой твою пукалку. Правильно?

— Отлично.

— Другой заяц в духовке уже. В холодильнике оливки нашел и запек. Там еще помидоры были.

— Что ты понимаешь в оливках? — спросил Кэшин.

— Понимаю… Я их собирал в Южной Австралии, на ферме там работал. Жрал эти оливки, пока из ушей не полезли. Бродягам все едино — что скотина сбитая, что икра.

— Выпить хочется, — сказал Кэшин. — Оставил что-нибудь?

— Утром ухожу.

Кэшин почувствовал, как боль прямо распирает его изнутри.

— Чего так?

— Буду в ваших краях — загляну.

— Ну, заходи, выпьем тогда на посошок.

— Пил уже. Замотался чего-то. Ну, давай руку.

Он протянул руку, и Кэшин нехотя пожал ее.

— Я тебе не все еще заплатил, — сказал он. — Завтра рассчитаемся, обещаю.

— На крыльцо деньги положи, — ответил Ребб. — Сейчас не будет — потом отдашь. Ты же полицейский — как тебе не верить?

Он махнул рукой и двинулся прочь. Кэшину вдруг стало ужасно тоскливо.

— Друг! — окликнул он Ребба. — Друг, ты хоть до утра-то подумай, а?

Ответа не было.

— Хотя бы из-за собак.

— Собаки хорошие, — донеслось из темноты. — Скучать буду.

* * *

В пасмурный день машина ползла по скользкой от дождя дороге к вершине холма, скрытой туманом. У ворот «Высот» мокли под дождем тополя.

Кэшин повернул влево, на дорогу, которая огибала далекий дом и упиралась в двухэтажный особняк из красного кирпича. Он припарковался у деревянных ворот гаража, выключил двигатель, опустил окно. В машине сразу стало холодно и сыро. Он посидел немного, слушая, как затихает двигатель, и думая, почему так бессмысленно оказалось то, что он сделал.

Он вспоминал, как в больнице, когда он уже пришел в себя, его навестили родители Шейна Дейба. Они даже не присели — робко стояли у кровати, стеснялись плохого английского. Он не знал, как их успокоить, ведь их сын погиб по его вине. Винченция пришла ему на помощь, и они распрощались. Мать Шейна погладила его по щеке, нагнулась и быстро поцеловала в лоб. На прикроватную тумбочку они поставили белую картонную коробку.

Винченция сняла крышку, наклонила коробку и показала Кэшину, что в ней, — квадратный торт в белой глазури, с красным крестиком поверх нее. Он не сразу разглядел, что крестик составляют буквы двух имен: Джо + Шейн.

Торт он отдал Винченции. Она потом сказала, что девочки-медсестры хвалили — очень вкусный оказался, фруктовый.

Кэшин вышел из машины, подошел к двустворчатой двери посредине первого этажа. Морось переходила в дождь.

На кольце, которое дала ему Эрика Бургойн, болталось больше десятка ключей. Подошел седьмой. Кэшин отпер дверь и вошел в коридор. В гончарной мастерской было темно, шторы опущены. Он нащупал выключатель, и люминесцентные лампы, потрескивая, осветили комнату. Дверь оказалась прямо напротив.

Кирпичный пол был чисто выметен, садовые инструменты в полном порядке висели на крючках, как экспонаты на выставке. Сенокосилка, маленький трактор и грузовик сияли чистотой. Все здесь говорило о порядке и дисциплине.

Справа от Кэшина стояла повернутая к стене картина с приклеенной к холсту клейкой лентой. Картина была больше, чем он помнил.

Он подошел, взял картину, осторожно приподнял ее, развернул, снова прислонил к стене и отступил, чтобы как следует рассмотреть.

Это был ночной пейзаж. Лунный свет струился по песчаным дюнам, а в отдалении стояли дома, из окон которых мерцал тусклый свет. Почти все полотно занимало небо, по которому бежали неровные облака, освещенные полной луной.

Кэшин узнал это место. Он когда-то стоял там же, где находился художник, на гребне последней, самой высокой дюны, смотрел на дома, ставшие теперь развалинами, на шоссе, на боковую дорогу, которая уходила на Кенмар и дальше, к «Высотам».

Он подошел ближе. На дорожке, что шла к домам, были изображены три фигурки — дети, один совсем маленький, двое повыше.

Подписи на картине не было. Кэшин повернул холст и в левом нижнем углу заметил наклейку. На ней красными чернилами было написано:

Лагерь «Товарищей», Порт-Монро, 1977.

* * *

Лагерь «Товарищей», — сказал Кэшин. — В устье ручья.

Повисла долгая тишина. Сесиль Аддисон в упор смотрела на него, стоя у камина. Кэшин никогда не знал точно, как долго он может выдерживать этот взгляд, — иногда казалось, что она его не видит.

— Похоже, именно вас и нужно спрашивать, — продолжил он.

Голова Сесиль склонилась набок, веки закрылись. Вид у нее был такой, точно ей делают массаж ног.

— Можно поинтересоваться, зачем это тебе?

— По делу Чарльза Бургойна.

— А я думала, оно уже закрыто.

— Нет.

Она в последний раз затянулась и подняла бровь.

— Что же тебе рассказать, дорогой?

— Что это был за лагерь?

— Для мальчиков. Сироты, приемные дети, из детских домов… «Товарищи» организовывали для них каникулы, развлекали как могли. Из Кромарти многие помогали, и мой Гарри тоже. Хорошее было дело.

— А потом все сгорело…

— В восемьдесят третьем году. Такая трагедия… Но вообще-то все кончилось более-менее благополучно. Там оказалось только трое мальчишек и дежурный. Так он их и не сумел спасти. Следствие доказало: задохнулись в дыму.

— А где были другие дети?

— Поехали на какое-то культурное мероприятие. — Она вытянула руку, швырнула окурок в вазу на камине. — Их в Кромарти частенько возили. Песни, пляски, всякое такое… Тогда ведь это еще любили. Люди по домам не сидели, не пялились в телевизор на это американское дерьмо.

— Почему загорелось?

— Кажется, с бойлером в спальном корпусе, в двухэтажном, что-то случилось. Корпус деревянный был, а мальчишки спали наверху.

Кэшин вспомнил закопченный кирпичный фундамент, черные от дыма балки пола. Он стоял как раз там, где погибли мальчишки.

— А Бургойн имел какое-то отношение к лагерю, кроме того, что земля была его?

Сесиль сильно нахмурилась, вспоминая:

— Ну, не знаю… Интересовался, как там дела, конечно. Сначала отец, потом он. Многие интересовались. Тогда в Кромарти вообще не было равнодушных. Люди просто так этим занимались, не для того, чтобы в газеты попасть или на телевидение. Добродетель сама по себе награда. Знаешь такое выражение, а, детектив?

— Моя награда — премия за раскрываемость, миссис Аддисон.

Она прищурилась и посмотрела на него:

— Вот ты на голову выше прочих, которые просто не могли найти другую работу, так?

— Итак, на этом история лагеря закончилась? — спросил Кэшин.

— Все тогда закончилось — и лагерь, и сами «Товарищи». Об этом писали во всех газетах. Они как-то быстро тогда свернулись. И лагерь этот был последним. Это Чарльз давал работу менеджеру, Перси Крейку. Такой сухарь был этот Перси Крейк!

В полуоткрытую дверь постучали.

— Да! — крикнула Сесиль.

Это была миссис Маккендрик.

— Придется перенести встречу минут на двадцать, миссис Аддисон, — доложила она. — Они позвонили — с машиной что-то случилось.

— Спасибо, дорогая.

Миссис Маккендрик повернулась, как юная балерина, и потянулась закрыть за собой дверь. Намек был вполне ясен.

— Она ведь любила Джока Камерона, — сказала Сесиль. — Все эти годы любила. Грустная история… А он даже не замечал. Я все думала: может, у него шрапнель застряла в такелаже?

— Мне сказали, в штаб-квартире «Товарищей» в Мельбурне нет никаких бумаг по Порт-Монро.

Фин сообщил это, когда Кэшин уже ехал из «Высот».

— По всем другим лагерям записи есть, — сказал Кэшин. — Может, они хранятся в другом месте?

— Понятия не имею. А почему, собственно, они должны быть в другом месте?

Из вазы на каминной полке поднимался дымок, как из курильницы. Кэшин встал, поднес ее к окну, вынул вставку и вытряхнул пепел на морской ветер.

— Спасибо, Джо.

— Ну, я пошел. Спасибо, что уделили мне время, миссис Аддисон.

— Что ты! Мне было очень приятно.

На улице похолодало, так что праздно гуляющих не было видно. Кэшину захотелось пройтись, и он пошел по улице, мимо пустых магазинов одежды, приемной арома-терапевта, фотографий домов, выставленных в витрине агентства недвижимости. Он перешел Крозье-стрит, миновал паб, увидел, как три посетителя смотрят по телевизору собачьи бега, рядом старик закашлялся так, что казалось, умрет прямо на месте. За пабом начинался ряд домов; их сдавали на лето, а сейчас они стояли пустые, с опущенными шторами.

Кэшин шел и слышал, как пение в церкви становится все громче. Он не спеша повернул за угол и услышал последние, неторопливые слова гимна:

Наступила тишина, потом в холодном воздухе повисло нестройное «Аминь», как будто зацепилось за ветви сосен.

И тут Кэшина пронзила острая боль утраты и неотвратимости смерти; он развернулся и зашагал обратно, навстречу ветру.

* * *

Он шел по веревочному мосту, дул бешеный ветер, а далеко внизу ревела вода. Мост шатался, скрипел, стонал, некоторых дощечек не хватало. Он глянул вниз и понял, что это «Чайник», в котором как раз поднимается огромная волна, а он не успевает удержаться на ногах, пытается ухватиться за веревки, срывается и летит прямо вниз, в пучину.

Мокрый от пота Кэшин быстро проснулся, сердце колотилось, как у наркомана, но мало-помалу стало легче. Он понял, что это был за звук: из-за сильного ветра телевизионная антенна снова отвязалась и терлась об обшивку. Вот поэтому и приснился «Чайник». Странная штука сны…

Он посмотрел на часы: без пятнадцати семь утра. Проспал семь часов без перерыва, — он уже и забыл, когда такое случалось в последний раз. Боль чувствовалась, но несильная, так что он встал с хорошим настроением, впустил собак, покормил их, выпил соку, постоял под душем.

День был хмурый и безветренный. Собаки побегали, поискали Ребба, вернулись, и он отправился своим привычным маршрутом, вверх по холму. Деревья совсем облетели, слои сотен поколений сырых листьев скрывали их корни. Кэшин спустился по склону, миновал широкую поляну, где сегодня не оказалось ни единого зайца. Переступая с камня на камень, пересек все еще бурный ручей. Не заметив нигде собак, он повернул на запад, к земле Хелен, и вспомнил ту картину: залитая лунным светом долина, мальчишки, выстроившись цепочкой, идут к домам, где светятся окна. Лагерь «Товарищей»… Он подумал о Полларде, которого повесили на сцене, о том, как он, распятый, мучительно умирал, а кто-то в зале сидел, словно смотрел представление или концерт, смеялся, хлопал в ладоши…

В какой момент Поллард потерял сознание? А тот зритель — радовали ли его звуки смерти, агонии? Просил ли Поллард пощады? Может быть, как раз этого тот неведомый зритель и ждал?

Бургойн платил Полларду. Бургойн — покровитель «Товарищей».

«Товарищи» хранили документы по всем лагерям, даже тем, что закрылись гораздо раньше, — в Западной Австралии, Квинсленде, Южной Австралии. Куда же делись отчеты по Порт-Монро?

В тот день собаки нашли пояс.

«Будь готов».

Пояс не шире ошейника. Взрослый запросто обхватит такую талию руками.

В доме Каслман работы шли полным ходом. Новенькое гофрированное железо покрывало крышу, как бы продолжая облицовку стен, розовели струганные доски, в стенах уже наметились проемы высоких окон, к дому примыкала площадка, которой предстояло стать просторной террасой. Здесь можно будет спокойно сидеть, смотреть на ручей, на склон холма. На его собственность…

С чего это ему вздумалось предложить ей купить полосу земли вдоль ручья? Потому ли, что она вела с ним нечестную игру, что она была богатой, красивой, избалованной девицей и целовалась с ним, застенчивым, нескладным верзилой, которого стригла, как умела, собственная тетка?

Предложение отозвано.

Хороший получился забор, крепкий. Ребб сработал на совесть. Сколько же ты проходишь в день, а, Ребб? Он не из таких, что голосуют на дороге, — люди сами останавливаются и предлагают подвезти. Весь инструмент Ребба, чистый, смазанный, аккуратно висел на гвоздях в сарае. Матрас стоял у стены, сложенные вчетверо одеяла лежали на пружинах кровати, поверх них — подушка и выстиранная наволочка.

Телефон зазвонил, когда Кэшин дожевывал приготовленную в микроволновке кашу.

— Как там у тебя, уже вторник? — спросил Дав.

— Какой недели?

— Я бы сказал, какого года. Ну и накопал я про этого Дэвида Винсента!

— Что нашел?

— Да полно.

— Давай выжимку. Наверняка же подготовил.

— Наверняка. Ну, родился в шестьдесят восьмом году в Мельбурне, в семьдесят третьем попал в детский дом, с семьдесят третьего по семьдесят шестой жил в каком-то Колвилл-хаусе. Дальше, до семьдесят восьмого года, жил в первой приемной семье, до семьдесят девятого — во второй, сбежал, нашли, до восьмидесятого года жил в третьей семье, снова сбежал. Слушаешь?

— Да, рассказывай.

— Потом, в восемьдесят третьем году, арест в Перте за кражу дамской сумочки. Ему тогда было уже пятнадцать. Затем всякая мелочовка, в восемьдесят четвертом на полгода загремел в колонию для несовершеннолетних, в восемьдесят шестом уже на девять месяцев. Вот такой вот фрукт.

— А дальше?

— Ничего хорошего. Различные заведения… В одном рапорте говорится: «Клиническая депрессия, осложненная многочисленными вредными привычками». Четыре года в «Лейксайде», Балларэт. Вроде бы красиво звучит: четыре года «У озера». Ну а если между строк — героин, амфетамины, метадон, травка, выпивка, драки, травмы всего, что только можно травмировать.

Кэшин не замечал, как тонкая нить солнечного луча ползет по половицам старой комнаты.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Слушай, мне нужен номер телефона, с которого Дейв Винсент звонил по горячей линии. Он есть у Трейси.

— Я думал, говорить с Винсентом сложно?

— Иногда людям бывает сложно смотреть в лицо.

Наблюдение, в свое время сделанное Синго. Давным-давно, еще в первый год был такой случай: мужчина из Джилонга ничего не говорил, судорожно сжимал кулаки, на шее вздулись жилы. Синго написал на листке, вырванном из блокнота, свой номер и передал этому несчастному. Они вышли и сели ждать у Синго в кабинете. Через минуту зазвонил телефон, и Синго проговорил почти час.

— Ну, я рад, что ты так самокритично к себе относишься, — сказал Дав. — Я имею в виду, насчет телефона. А для общего развития можно узнать, что тебе нужно от Винсента?

— Мне кажется, он бывал в лагере «Товарищей» в Порт-Монро.

— Да? И зачем это тебе?

— Так, предчувствие.

— А, предчувствие… Опять об этом. Секрет фирмы, так сказать. Не вешай трубку.

Минуты через две Дав продиктовал Кэшину нужный номер.

— Ну что, продолжай трудиться, — сказал Кэшин. — Загляни в отдел по борьбе с наркотиками, или как он там теперь называется, и арестуй первого же придурка.

— Как старомодно! Совсем далеко от современных методов полицейской работы.

Телефон Дэвида Винсента не отвечал. Слишком рано для него, подумал Кэшин. Его день, вероятно, начинается в то время, когда большинство людей думает о ланче.

* * *

Без работы осталась, — повторила Кэрол Гериг, подвигаясь на стуле и поправляя ширинку своих тренировочных штанов. — Вкалывала тут двадцать лет, а заплатили сейчас за четыре месяца, ну как это вам?

Простой деревянный дом стоял на самом ветру, на низком холме, обращенном в сторону Кенмара. Позади него находился просторный сарай без передней стены, скорее даже гараж, где стояла старая желтая «мазда».

— Кто вас уволил? — спросил Кэшин.

— Юристка эта, Аддисон. Дом ведь продавать будут, так она велела мне все прибрать, чтобы вид был товарный.

Она в последний раз затянулась, затушила сигарету в ракушке, служившей пепельницей, где уже лежали пять или шесть окурков, протянула пачку Кэшину, но тот отказался.

— Кофе будете? — спросила она. — Или, может, чаю? Извините, не сразу сообразила. Вы зашли, а я ненакрашенная… Знаете, как-то не привыкла бывать здесь в такую рань.

Ему пришлось подождать, пока она будет готова разговаривать дальше.

— Спасибо, ничего не нужно. Вы знаете такого Артура Полларда?

— Полларда? Да нет…

От шаткого пластикового стула у Кэшина заныла спина. Он сел прямо, стараясь не сутулиться, вынул отретушированную, подправленную фотографию Полларда и протянул Кэрол.

— Узнаёте?

Она взяла карточку, чуть отставила ее, присмотрелась.

— Лицо вроде знакомое… но не знаю, не знаю. Местный?

— Нет. А расскажите-ка мне, что за человек Перси Крейк.

— Перси Крейк… Ну, он здесь появился после пожара в лагере. Усики у него такие были — щеточкой… С ним еще сестра приехала, сучка такая. Физиономия топором, и тоже усатая. Усы даже гуще, чем у брата. Говорила, что она миссис Лоуэлл. Бог знает, как уж этот Лоуэлл мог на такую польститься. Все за мной ходила с носовым платочком, проверяла, нет ли где пыли.

— А Крейк чем занимался?

— Руководил… Слонялся везде с умным видом. Он знаете как нам платил? Мы подходили к его кабинету и ждали, когда он освободится. Можно подумать, он сильно занят был… Потом дверь открывал и говорил: «Ну, подходите в алфавитном порядке». — Она произнесла это как бы его голосом, но не грозным, командирским, а мерзким, скрипучим, и продолжила: — Пять человек… И в алфавитном порядке, можете себе представить? Чертов британишка. Скаутмастер хренов…

Будь готов…

Кэшин вспомнил старый, весь в трещинах пояс, круглую ржавую пряжку.

— А в лагере он был года с восьмидесятого, — предположил он.

— С семьдесят восьмого — я как раз тогда начала тут работать полный день. Тогда детьми занималась миссис Бургойн. Она хорошая была, лет двадцать их воспитывала. И такая ужасная смерть — с лестницы упала, разбилась.

— И как дети?

— Сын никогда ничего не говорил. А Эрика как привязанная ходила за мистером Бургойном, будто за поп-звездой какой. Прямо влюбилась в него. Ну с девчонками это бывает… — Она затянулась, выдохнула, постучала сигаретой о раковину, продолжила: — К ним все время кто-нибудь приезжал. То в саду собирались, то коктейль устраивали, то банкет. Все богачи из Кромарти здесь перебывали и даже из Мельбурна. А на скачки, по осени, всегда кто-нибудь да заглядывал. Я каждый раз помогала. Да еще приглашали повара и официанта из Мельбурна. — Кэрол выдохнула, втянув щеки. — Да, сколько времени прошло… Когда это все было… Почему вы спрашиваете?

Кэшин пожал плечами:

— Да так, любопытно.

— Думали, это черные мальчишки сделали, да?

— А по-вашему, это не так?

— И ничего удивительного. Даунт — проклятье этого городка.

— Вы, конечно, много знаете о Бургойнах.

— Нет, не так чтобы очень. Грязь за всеми вывозила — вот и вся работа. Стирка, утюжка… По двадцать часов в неделю, и так лет десять подряд. Вот так вот. — Она опять закурила. — Толкаешься, толкаешься целыми днями, не поднимая головы. Ну если ты не Брюс Старки, конечно.

— А что, он был на особом положении?

— Ну, тогда у Крейка всегда были ушки на макушке. Закуришь, бывало, а он засечет и тут же вычитает пятнадцать минут из рабочего времени. Можете себе представить? А со Старки другой разговор — он на Крейка плевать хотел, в очереди за деньгами не стоял. Шишка на ровном месте.

— А Бургойн с Крейком ладили?

— Прекрасно. Единственный раз, когда я слышала смех Крейка, — это когда мистер Бургойн был у себя в мастерской. Крейк помогал ему лепить горшки, сушить. Они занимались этим по выходным. Только и делали, что обжигали.

— А вы это видели?

— Сама не видела, миссис Лоуэлл рассказывала. Печь целыми ночами работала. Старки за неделю начинал пилить и колоть дрова.

— И часто они это делали?

— Господи, это так давно было… Ну, раза два в год… Да.

— Там в мастерской стоят девять горшков. Что же, он больше ничего не оставил?

— Да он их бил. Старки потом долго осколки собирал. Полкузова, бывало, нагружали.

Кэшин смотрел на пустынный зеленый пейзаж и думал, что лучше бы это никогда не началось, что лучше бы не было того утреннего звонка.

— Кофе точно не хотите? А то я мигом!

— Спасибо, не хочу, — отказался Кэшин. — Эрика говорит, что о делах своего отчима почти не знает. А вы как думаете — похоже на правду?

Кэрол нахмурилась и постарела разом лет на десять.

— Ну вообще-то похоже. Знаете, с четырнадцати лет она была здесь считанные разы. Быстро отчима разлюбила.

Она прошла с ним до машины, обхватив себя руками, пытаясь таким образом согреться. Собаки радостно приветствовали ее, и она потрепала их по загривкам.

— Ну и здоровые, — сказала она одобрительно. — Что за порода?

— Пудели.

— Да ну… Пудели, они такие постриженные, причесанные. А эти все в шерсти.

— Неухоженные просто, — ответил Кэшин. — Парикмахера собачьего рядом нет.

— Вот и я без парикмахера обхожусь, — сказала она и потрепала собак за уши, не глядя на него. — Женаты?

— Уже нет.

— Дети есть?

Поколебавшись, он ответил:

— Нет.

— С детьми лучше, работы вот только нет, черт! Мой бывший отчалил в Дарвин и правильно сделал. Рыбак… Что толку-то было — я его все равно, считай, не видела, домой только спать приходил.

— Спасибо вам за помощь, — сказал Кэшин.

— Да не за что. Заходите в любое время. Пивка выпьете.

— Неплохо было бы. Старки тоже уволили?

— Понятия не имею. Если дом будут продавать, тут надо все привести в порядок.

Уже сев в машину, Кэшин подумал, что надо бы спросить ее еще об одном.

— А вот лагерь «Товарищей»… Вы о нем что-нибудь знаете?

Она покачала головой:

— Мало что. Старки работал там до пожара.

* * *

Редакция «Вестника Кромарти», находилась в безобразном здании из желтого кирпича, построенном в деловом районе еще в пятидесятые годы.

Кэшин прошел через стеклянные двери в просторный холл с длинной стойкой, за которой сидели две молодые женщины. Стеклянная стена отделяла их от большого офиса. Там стояло шесть столов, а за ними, склонив головы, работали пять женщин и мужчина. Он подождал, пока три человека оплатят счета, а один даст рекламное объявление.

— Здравствуйте. Мне нужно посмотреть старые номера вашей газеты, — обратился он с просьбой.

— Тогда вам туда, — показала секретарша. — Там все номера за полгода.

— Мне за восемьдесят третий год.

— Ой, я не знаю, по-моему, у нас таких нет, — равнодушно произнесла она, глядя уже на следующего посетителя.

— А библиотека у вас тут есть?

— Библиотека?

— Ну где-то вы ведь храните архивы.

Она озадаченно свела брови и посоветовала:

— Спросите лучше в редакции. Проходите.

В приемной за столом сидела женщина постарше. Он повторил свою просьбу, но на этот раз сказал, что пришел из полиции. Она переговорила с кем-то по телефону. Почти сразу дверь открылась и вошел мужчина лет сорока, лысоватый, румяный, с большим животом. Кэшин представился, показал служебный значок.

— Алек Кларк, — произнес в ответ мужчина. — Заместитель редактора. Проходите.

Они оказались в просторном помещении, где за столами перед компьютерами сидело человек шесть или семь, а трое расположились за заваленным бумагами столом в центре. Кларк провел Кэшина в первый офис, состоявший из поставленных в ряд четырех кабинок. Они сели.

— Чем я могу помочь?

Кэшин объяснил, зачем он пришел.

— Такой старый номер? Ищете что-то конкретное?

— О пожаре… Тогда сгорел лагерь «Товарищей», возле Порт-Монро.

— Да-да, верно. Такое событие, мальчики погибли… Очень, очень грустно. Но сейчас это вам зачем?

— Так, любопытно.

Кларк засмеялся, расставив руки.

— Понял. Пойду проверю, подождите здесь.

Он вышел, повернул куда-то направо. Кэшин смотрел на служащих. В основном это были молодые женщины. Только те трое, за столом в середине, были хилые старики, какие-то потертые, побитые жизнью. Один, рыжеволосый, похоже их начальник, беспрестанно ковырял в носу и потом долго разглядывал палец. Вошла молодая болезненно худощавая женщина и уважительно обратилась к этому исследователю. Тот внимательно ее выслушал и слабо махнул правой рукой. Она кивнула и пошла к стулу у задней стены. Кэшин заметил, что она ссутулилась и опустила голову.

— Простите, что заставил вас ждать, детектив, — сказал Кларк, садясь за стол.

— Всегда приятно наблюдать за хорошо смазанным механизмом, — заметил Кэшин.

Кларк натянуто улыбнулся:

— Видите ли, у нас небольшая сложность. Мы все обновляли в восемьдесят четвертом году и тогда же перевели весь архив на микрофиши. Вы еще молоды и, конечно, не знаете, что это такое.

— Почему же? Знаю.

— Так вот, в восемьдесят шестом у нас случился пожар — кто-то неосторожно бросил окурок в корзину с бумагами — и сгорели микрофиши за десять лет начиная с семьдесят девятого года.

— А где настоящие газеты?

— Увы, их уничтожили в восемьдесят четвертом. Тогда ведь об истории не думали. На будущее мы уж никогда…

— Может, поискать в библиотеке штата?

— Попробуйте, конечно.

Кэшин прошел по утреннему холодку к машине, посмотрел на небо, бездонное, как рай, и неясное, как воспоминания. Завидев его, собаки в машине начали радостно бить друг друга хвостами.

* * *

В центральной библиотеке штата «Вестника» тоже не оказалось. Кэшин положил трубку и стал думать о Кори Паскоу и часах Бургойна. Собственно, сейчас это все не имело никакого значения.

Он закрыл глаза, откинул голову. Из-за каких-то несчастных часов Бургойна погибли двое мальчишек. Все, все замыкалось на этих чертовых часах.

Почему часы Бургойна оказались у Кори? Тогда, на пирсе, Крис Паскоу говорил что-то, но Кэшину это показалось не стоящим внимания. «Кори был неплохой парнишка. Мог бы и в футбольной лиге играть. Но дурак — думал, что на травке поднимется. А вы приятель Хопгуда и его шайки-лейки?» Так, что ли?

Травка… Он имел в виду, что Кори курит ее? Подумаешь… Не то что для Даунта — для страны невеликая новость. В шестидесятые вообще считали, что она не страшнее пива. Тогда никому бы и в голову не пришло, что, если пьешь пиво, тебе заказана дорога в профессиональный футбол.

Нет, Паскоу говорил не о том, что Кори ее курит. Он имел в виду — выращивает, продает.

Кэшин смотрел, как собаки бесцельно слоняются по двору и будто жалуются друг другу на недостаток впечатлений. Им здесь явно не нравилось, хотелось уйти куда-нибудь вместе с Реббом. Интересно, как устроена память у собак? Тоскуют ли они по Реббу?

Пигготы приторговывали наркотиками. Билли Пиггот продавал их школьникам, а в постоянных клиентах у него ходила Дебби Дугью.

Сзади подошла Кендалл.

— Это не будет нарушением субординации, если я спрошу: ну когда ты пропишешься в своем кресле на постоянку, а? Меня так уже достали все эти юные вундеркинды, что хоть на скамью подсудимых.

— Скоро вернусь, — пообещал Кэшин. — Никогда не слышал, чтобы кто-то по мне скучал.

— Напрашиваешься на комплименты, а это нехорошо, — ответила она. — Знаешь, что я в тебе ценю? Что ты не смотришь эту фигню по ящику и не знаешь, кто сейчас чемпион по боксу в полутяжелом весе.

— Кстати, о боксе и полубоксе. Тут один парень заходил, жаловался, что его девчонка-парикмахерша угнала в Квинсленд его машину. Говорил, Пигготы богатеют. А когда-то еле концы с концами сводили, так ведь?

— Нет, что-то не помню.

— Почему?

— Да не знаю. Это ведь в Кромарти было.

— Но кто-то же слух распускал.

— Какой там слух! Все и так знали.

— А это все началось еще до того, как я приехал? Еще когда Сэдлер тут всем заведовал?

— Нам жаловались, — сказала Кендалл и посмотрела в сторону. — Сэдлер обещал, что свяжется с Кромарти. Какая-никакая, а работа.

— Подожди-ка, Кен. В тот день, когда был марш, я спрашивал тебя о Билли Пигготе, а ты рассказала мне что-то о Рэе Пигготе. Не напомнишь?

— Украл пятьсот баксов у какого-то агента, который жил в гостинице «Волна». Тот говорил, что подвез Рэя из Кромарти и пригласил его к себе в комнату попить пива. Ну и денег как не бывало. Оно и понятно: двое собутыльников, одному под пятьдесят, другому на вид лет четырнадцать.

— Он узнал полное имя Рэя?

— Да. Сэдлер позвонил в Кромарти. Приехали Хопгуд и этот… Стегглз. Оставили машину на заднем дворе. Рэя Пиггота привезли с собой, подобрали, наверное, где-нибудь по дороге. Оставили его в машине, а сами поговорили с агентом в комнате для допросов. Потом уехали, и все — больше об этом ни слуху ни духу.

— Пиггота ни в чем не обвинили?

— Нет. Все равно в Мельбурне попался. Отобрал магнитофон и ноутбук у какого-то парня в парке. Уличный ребенок, что с него возьмешь.

— Ну и какой из всего этого вывод?

Кендалл опустила глаза и тонко улыбнулась своей печальной всепонимающей улыбкой.

— Мне повезло, что я здесь работаю, — сказала она. — Когда я не могла ходить как следует, ну и вообще была не очень, никто меня не оттолкнул, не вычеркнул, не сказал, что можно бы и на пенсию. Просто родная семья. Ты, наверное, об этом знаешь. Или нет?

Она ушла. Кэшин откинул голову, чувствуя, как, пока еще слабо, ноют усталые мышцы. Утро в суде, Грег Лоу прозрачно намекает ему про Хопгуда. Больная на всю голову, чокнутая Габби Тревена не самый опасный человек в этом городке, так он сказал. Интересно, Лоу передавал угрозу от Хопгуда или как? Или, наоборот, давал понять, что он не человек Хопгуда?

«А вы приятель Хопгуда и его шайки-лейки?»

Хопгуд и Ллойд. И еще, может, Стегглз.

Стегглза тогда просто вывернуло наизнанку. Дождь хлестал как бешеный, он наклонился, дуло пистолета уткнулось в небо, а изо рта извергалась мутная струя. После того как он убил мальчишку, его желудок изверг все — и гамбургер, который он съел на брифинге, и жирные чипсы с кетчупом.

Слабоват ты оказался для этого, Стегги. Кэшин набрал номер Хелен Каслман.

— Хочу снова с этим Паскоу потолковать, — сказал он.

— У тебя с тактом не все в порядке. Тебе не говорили?

— Я поговорю с ним у тебя в офисе. Можно в твоем присутствии.

— Так это будет официально? Официальный допрос?

— Нет, просто посидим, поболтаем.

— Ну, я ведь не представляю интересы Паскоу, поэтому в подобных разговорах у меня нет никакого статуса. Да, честно говоря, и желания помогать полиции в ее болтовне.

— Я хочу начать сначала и снять обвинение с мальчишек. С твоего клиента, между прочим.

— С покойного клиента.

Она замолчала. Кэшин спокойно ждал.

— Я перезвоню, — произнесла она наконец. — Ты где?

Кэшин вышел, обогнул пешком квартал. Ветер дул прямо в лицо, и на главной улице ему повстречалось лишь несколько человек, которые стремительно пробегали от своих машин к магазинам. У Леона было пусто.

— Полиция, — громко сказал Кэшин. — Открыто?

— Открыто для любых посетителей, — ответил Леон, появившись из кухни. — Для каких хотите! Меню сегодня не блещет разнообразием. Суп, и больше ничего. Простая похлебка, правда с ветчинной косточкой.

— С собой?

— Семь пятьдесят, если будешь здесь. С собой отдам за четыре пятьдесят. А тебе, как полицейскому, за три пятьдесят.

— Кость можешь оставить себе.

— С тебя три пятьдесят. Я еще хлеба положу. Хороший хлеб, свежий. С маслом.

— Тогда два.

— Ну, напугал. Напугал до смерти. Ты какую музыку любишь?

Кэшин сидел за столом, ел суп, и тут зазвонил телефон.

— Он не хочет сюда приходить, — сказала Хелен. — Человек он нелюбопытный и в разговоре не заинтересован.

— И что же?

— Сказал, что, если хочешь пообщаться, приходи сегодня вечером к нему. Он ясно дал понять, что ничего полиции не должен. Я, правда, чуть-чуть его отредактировала, чтобы не оскорбить твоих чувств.

Умно. Кэшин подумал, что мог бы лет десять рыться в книгах — и все без толку.

— Ладно, я так и сделаю, — ответил он. — Спасибо и пока.

— Я, пожалуй, подвезу тебя. Он не хочет видеть у своего дома полицейскую машину. И раз уж ты так горишь желанием исправить вопиющую несправедливость, я хочу помочь.

Он взглянул на собак во дворе и вспомнил ее рот, ее поцелуи. Поцелуи из ниоткуда. Разделенные двадцатью годами.

* * *

Кэшин и Хелен сидели у кухонного стола в помещении, где когда-то был гараж. Теперь же оно скорее напоминало небольшой бар со стойкой, настоящим бильярдным столом и стульями. На боковой стене висела полка с телевизором.

Крис Паскоу принес из-за стойки шесть банок пива в упаковке, поставил их на стол, сел сам, вынул банку и потянул за язычок крышки.

— Угощайтесь, — любезно предложил он. — Ну, что за дело?

— Мы насчет часов Кори.

— Сьюзи же вам рассказывала.

— Я хочу знать, откуда они у него взялись.

— Что, думаете, как бы на него еще кражу навесить? Он ведь погиб, можно сказать, ни за что. Мало вам?

— Нет. Мы вообще-то хотим найти того, кто убил Бургойна. Что это не мальчишки, я уверен.

— С каких пор, интересно?

— С тех самых пор, как я решил, что верю Сьюзи и ее рассказу про часы.

Паскоу хлебнул пива, промокнул губы, закурил.

— Ну да. Но ведь Сьюзи не знает, где он их взял, и мать его не знает.

— Может, друзья знают.

— Друзья, считай, все погибли.

Хелен осторожно кашлянула.

— Крис, я по телефону сказала, что приехала сюда из-за Донни. Я хочу восстановить его честное имя, его и друзей. И еще — смыть позорное пятно с Даунта.

Паскоу рассмеялся лающим смехом курильщика:

— Вот о Даунте не стоит беспокоиться! Ему одним пятном больше, одним меньше — все едино. И что, так вы быстрее узнаете, откуда у него часы? Да может, их давно уже и без него стырили!

— Если окажется, что Кори украл их, то все, — сказал Кэшин. — Закрываем дело и считаем, что квиты.

— Слышал, Хопгуд тебя не сильно любит, — сказал Паскоу.

— Откуда слышал-то?

Паскоу, осклабившись, затянулся сигаретой.

— У стен есть уши, знаешь. Ты ведь сейчас спишь под кроватью, так?

Дверь распахнулась, ударив по стене. Вошел второй, с дредами, который тогда тоже был на пирсе. Кэшину показалось, что в помещении он выглядит как-то крупнее.

— Что за сборище? — спросил вошедший.

Паскоу поднял руку:

— Да вот, сидим, разговариваем.

— Разговариваешь? Пиво пьешь с полицейскими? Быстро ты меняешься, друг. Может, в следующий раз в койку с ними ляжешь?

— Это насчет часов Кори, вот и все, — объяснил Паскоу.

— Ага, вот и все, — повторил Стиво. — А это кто такая?

— Адвокат, — пояснил Паскоу. — Адвокат Донни.

Стиво сделал шаг вперед, к Паскоу, потянулся к столу, взял упаковку, вынул из нее банку пива и налитыми кровью глазами глянул на Кэшина, на Хелен, потом снова на Кэшина.

— Что, не пьете? — спросил он. — Не пьете с аборигенами?

«Ах ты, мелочь пузатая! Только и можешь, что по барам задираться», — подумал Кэшин и посмотрел на Паскоу.

— Знаешь, если твой приятель будет здесь командовать, тогда я ухожу.

— Так вали, — посоветовал Стиво.

Паскоу быстро произнес, не оборачиваясь:

— Заткнись ты, Стиво!

— Заткнуться? Это ты мне велишь заткнуться, ты…

Паскоу отшвырнул ногой стул и неожиданно для Стиво сбил его с ног. В один миг Паскоу вскочил, не дав Стиво развернуться, и в три удара по груди прижал к стойке бара, пододвинулся прямо к нему и что-то тихо произнес, но Кэшин ничего не расслышал.

Стиво поднял руки. Паскоу отступил и махнул рукой. Стиво зашел за стойку и оперся на нее, ни на кого не глядя. Крис снова сел, отхлебнул пива из банки.

— Так я говорю, — продолжил он как ни в чем не бывало, — может, Кори эти часы того… поменял.

— На что? — спросил Кэшин.

— А я знаю? Может, сами сообразите?

— И с кем же он поменялся?

— Спроси чего полегче, приятель.

— Что ж, полезная информация. Что еще мне расскажешь? Кто там меня не любит? Стегглз? Эти стены с ушами что-нибудь слышали о Стегги?

— Козел он! Придурок настоящий.

— Да я сам, — замычал Стиво из-за стойки, — вот этими вот руками сегодня же…

— Заткнись, Стиво! — досадливо оборвал его Паскоу. — Да заткнись же ты!

Кэшин вытянул банку из коробки, оторвал крышку и взглянул на Хелен. Та сидела точно на боксерском матче — губы чуть приоткрылись, на щеках пятнами полыхал румянец.

— Слушай, — заметил Кэшин, — хочешь что-нибудь сказать — не тяни резину. Я уже проголодался. Я, знаешь, привык в это время ужинать.

— Кори сглупил, сам виноват, — сказал Паскоу. — Ничего ему, бывало, не скажи, вечно все делал по-своему.

— Это вы про что? — спросил Кэшин. — Про травку? Паскоу махнул рукой:

— Здесь она у всех растет. Хоть грошовый, а заработок. Работы-то совсем нет.

— Так чем он занимался?

— Да заниматься много чем можно. Я не говорю — в промышленных масштабах, так, на пиво бы хватило. Я слышал, Кори что-то химичил на пару с Люком, никого не слушал, плевать на всех хотел.

Паскоу протянул сигареты. Кэшин вынул из пачки одну, закурил, выдохнул дым в потолок и понял, что пора брать быка за рога.

— Пигготы, — бросил он. — Это Пигготы, да?

Паскоу посмотрел на Хелен, потом на Кэшина.

— Что, не дрыхнете в своем Порте? Да, они. Всё им мало, этим сволочам, всё хотят еще урвать, выше головы прыгнуть.

— Скоты эти Пигготы! — прорычал Стиво. В руке он уже держал бутылку «Джим Бима». — Передушить бы их всех! Мразь белая!

— Стиво! — рявкнул Паскоу. — Ты заткнешься или нет? Иди телевизор включи. Мультики посмотри или там еще что.

Хелен наконец заговорила:

— Крис, я правильно поняла, что Кори выменял часы у Пигготов?

— Да, похоже… Похоже, что так.

— Тогда объясни, как часы попали к ним, — попросила Хелен.

Паскоу пристально смотрел на Кэшина.

— Ты представляешь, Пигготы быстро сообразили, что дело это легкое — ну, всяко проще, чем горшки обжигать. Даже растить сами не хотят, вообще задницу не поднимают. Только денежки гребут, а риска никакого.

— Хорошо устроились! — заметил Кэшин.

— Я точно говорю! Слышал, они себе фармацевта наняли. Парень, типа, ездит себе с места на место, работает.

— Точно знаешь?

— Это ведь не будет считаться заявлением?

— Нет.

Паскоу наклонился вперед, совсем близко к Кэшину:

— Думаешь, Хопгуд и местные парни не связаны, да? Ни фига подобного! У Хопгуда в этом деле знаешь какая доля! Ого-го!

— Этого нельзя так оставлять, — заметил Кэшин.

— Точно! — сказал Паскоу и снова сел. — Слушай сюда.

Кэшин кивнул:

— Весь внимание.

Хелен кашлянула.

— И все-таки как часы попали к Пигготам? Может, вернемся к этому?

Кэшин понял, что он уже знает ответ, знает, потому что в мозгу все время шла работа — что-то отсеивалось, сортировалось, раскладывалось по полочкам, разбивалось на части, казалось бы без смысла и цели, и вдруг два фрагмента ударились друг о друга и сцепились, словно в рукопожатии.

— Рэй Пиггот, — сказал он.

— Быстро соображаешь, — сказал Паскоу. — Да, этот пидорок. Я так слышал.

Жалоба на Рэя Пиггота. Хопгуд и Стегглз в участке, Рэй в машине, на улице. Рэй, который выглядел лет на четырнадцать.

— Рэй Пиггот украл у Бургойна часы? — неуверенно спросила Хелен.

— Да уж не в подарок получил.

— Ничего не понимаю, — сказала Хелен. — Что еще за Рэй Пиггот? Я как…

Кэшин спросил:

— Ну, для ясности: мы говорим не о Рэе и бурбоне?

Паскоу засмеялся:

— Хопгуд привозил его к старому Чарли Бургойну. Этот сучонок Рэй знал, во что вляпался, но не он первый попал к Чарли и его дружкам. Это Хопгуда работа. И всегда была.

* * *

Они молча проехали на двор автозаправки, где Кэшин оставлял машину.

— Спасибо, — произнес он, собираясь уходить.

— Подожди.

Возле колонок не было ни одной машины. Окна в будке кассира были затуманены от дыхания.

— Объясни мне, что все это значит, — попросила Хелен.

Кэшин задумался, что ей сказать. Хелен ведь все равно в эту игру не играть — ее клиент умер.

— Паскоу сам траву выращивает, — заговорил он. — Сам же и развозит, везде крутится. У Пигготов все по-другому: для них выращивают, делают таблетки, возят. Паскоу говорит, Хопгуд и его шайка тоже с ними связаны и доля у них совсем немаленькая.

— С чего это Паскоу с тобой так разоткровенничался?

— Хочет, чтобы я с Пигготами разобрался. В обмен на рассказ о том, откуда у мальчишек часы.

— Это другие часы, те, что он купил раньше?

— Правильно. Другая модель.

— Так что, с самого начала это была туфта?

— Ну конечно.

— И ты веришь в историю про этого Рэя Пиггота?

Кэшин взглянул на нее. В это время на заправку завернула машина, свет фар скользнул по лицу Хелен, и Кэшина опять захлестнуло глупое, безудержное подростковое влечение к той, которая недоступна.

— Рэй быстро соображает, — сказал он. — Мать родную продаст, если что.

— Быстро соображает? Как это понимать?

— Ну, проныра. Из тех, что без мыла везде влезут.

— Джо, я занимаюсь корпоративным правом не первый год.

— Ну и что? Тебе здесь все равно больше делать нечего. Теперь нам все это разгребать.

— Джо…

— Что такое?

— Дай мне шанс. Ты не знал бы этого всего, если бы я не заставила тебя встретиться с Паскоу. Паскоу говорит, Хопгуд свел Рэя Пиггота с Бургойном. И его, и других мальчишек. Этого о Бургойне никто никогда не рассказывал.

— В твоем кругу.

— В моем кругу? Что это значит?

— Может, у вас там, на Бейвью-драйв, о таком не говорят. Вульгарно там, то-се…

Хелен слушала, барабанила костяшками пальцев по рулю.

— Меня на эту наживку не поймаешь, — сказала она медленно, отчеканивая каждое слово.

— Идти надо, — сказал Кэшин. — Я перезвоню.

На улице было холодно и сыро, летела мелкая морось. Он нагнулся, чтобы поблагодарить ее.

— Часто болит? — спросила Хелен.

— Нет.

— Что ж, ты обвел меня вокруг пальца. Как бы то ни было, я вселилась в дом, мы теперь соседи. Может, заглянешь, выпьем чего-нибудь? Я в микроволновке какие-нибудь пирожки разогрею. Надеюсь, люди твоего круга такой едой не брезгуют.

Он уже собрался было вежливо отказаться, но взглянул в ее глаза и произнес:

— Ну что ж, веди.

— Нет, — возразила она, — ты первый. Ты лучше дорогу знаешь.

Дорога к дому Корриганов шла между старыми вязами, многие из которых уже высохли. Ее недавно посыпали щебнем, и полотно белело в лучах фар. Кэшин припарковался слева от ворот усадьбы и выключил фары. Хелен остановилась за ним. Он неловко выбрался из машины. Небо, покрытое облаками, внезапно расчистилось, вышла полная луна и залила мир бледно-серым светом. Они молча прошли по длинной дорожке, поднялись к входной двери по новеньким деревянным ступеням.

— Мне здесь еще боязно, — сказала она. — Темно. И тихо… Может, зря я все это затеяла?

— Собаку заведи, — посоветовал Кэшин. — И ружье. Они прошли по коридору. Щелкнул выключатель, осветив большую пустынную комнату, видимо переделанную из двух или трех поменьше, с новыми блестящими половицами. Из мебели там были только два стула и стол на низких ножках.

— Мебель расставить не успела, — сказала Хелен. — И книги еще не распакованы.

Он прошел за ней в кухню.

— Плита, холодильник, микроволновка, — сказала Хелен. — Стандартный набор, как у всех.

— Тогда и пироги готовые сойдут, — ответил Кэшин. — Тоже стандартные, как у всех.

Хелен сунула руки в карманы пальто, подняла подбородок. Кэшин видел, как натянулись жилы у нее на шее. У него бешено забилось сердце.

— Голоден? — спросила она.

— Глаза у тебя интересные, — проговорил Кэшин. — В кого?

— У бабушки глаза были разного цвета, — ответила она, чуть отвернувшись. — Ты в школе считался интересной личностью. Нравится мне это выражение — «интересная личность».

— Неправда. Ты меня в упор не видела.

— Ты такой был… отстраненный. И напряженный, как будто всегда под током. Ты и сейчас как под током. Есть в этом что-то такое… сексуальное.

— Как это — «под током»?

— Не спрашивай — это талант. — Хелен приблизилась, взяла его голову в ладони, поцеловала, отстранилась. — Ты не слишком отзывчив. А у полицейских бывает интим на первом свидании?

Кэшин обнял ее под пальто, прижал к себе, вдохнул ее запах, ощутил под пальцами ее ребра. Она оказалась более худой, чем он думал. Он задрожал.

— У полицейских обычно не бывает второго свидания.

Хелен взяла правую руку Кэшина в свою, поцеловала ее, потом поцеловала его в губы и повела за собой.

Ночью он проснулся — почувствовал, что она не спит.

— Ты все еще ездишь верхом? — спросил он.

— Нет. Неудачно упала и с тех пор духу не хватает.

— Я-то думал, идея в том, чтобы не сдаваться: упала — залезла?

Она погладила его:

— Залезла, говоришь?

* * *

Дом виднелся издалека — стрела сосновой аллеи оканчивалась строго у входной двери. Кэшин подъезжал к дому, и неяркие лучи закатного солнца неровно мелькали между стволами.

На стук открыла худощавая женщина с морщинистым лицом, одетая в темный спортивный костюм. Кэшин представился, показал удостоверение.

— Сзади, — сказала она. — В сарае.

Он прошел по бетонированному двору. Место напоминало не слишком строго охраняемую тюрьму — свежевыкрашенный дом за забором, в воздухе арбузный запах свежескошенной травы. Ни деревьев, ни цветов, ни даже сорняков…

В сарае со сдвижной дверью на северной стене мог свободно разместиться небольшой самолет. Кэшин не дошел до строения метров десять, когда в проеме показался мужчина.

— Мистер Старки? — спросил Кэшин.

— Он самый…

Перед ним стоял крупный, тяжелый даже на вид толстяк, с головой, формой и размером напоминавшей очищенную картошку, одетый в чистый синий комбинезон поверх клетчатой рубашки.

— Старший сержант уголовной полиции Кэшин. Поговорим?

— Ну, поговорим, — ответил тот и прошел в сарай.

Кэшин направился следом. Порядок здесь был как в кухне миссис Старки. Каждый инструмент висел на особом крюке. Железные столешницы двух длинных столов сияли под флюоресцентными лампами. За ними на доске со вбитыми в нее колышками строго по размеру были развешаны гаечные ключи, клещи, ножницы по металлу, ножовки, стальные линейки, струбцины, штангенциркули. Здесь же стояли большой и малый токарные станки, сверлильный станок, две шлифовальные машины, ножовочный станок, подставка с прорезями для ножовочных полотен и других приспособлений.

В середине помещения над квадратными стальными столами на цепях висели четыре старых, почти разобранных двигателя.

Высокий, тощий юнец, одетый как Старки, стоял у тисков и орудовал напильником. Оторвавшись от работы, он глянул на Кэшина через упавшую на глаза прядь волос.

— Иди поговори с матерью, Тай, — распорядился Старки.

У Тая из кармана торчала замасленная тряпка. Он вытащил ее, старательно протер станок, подошел к столу, вытер напильник, положил его на место.

Он вышел, так и не взглянув на Кэшина. Кэшин посмотрел ему вслед. Одно плечо у него было выше другого, и шел он неловко, боком, точно краб.

— С движками возитесь, — сказал Кэшин.

— Угу, — буркнул Старки, сузив глаза. — «Бургойн и Кроми». Чем могу помочь?

— Ремонтируете?

— Восстанавливаю. Движки-то — лучше не бывает. Вам что?

Кэшин заметил, что присесть в сарае негде.

— На Бургойне были часы, — сказал он. — Вы можете их опознать?

— Пожалуй что да.

Кэшин вынул цветной буклет, согнул так, чтобы была видна только фотография часов с простым белым циферблатом и тремя циферблатами поменьше.

— Эти, — сразу же сказал Старки.

— На нем в тот день были эти часы?

— Он носил их каждый день.

— Спасибо. Еще несколько вопросов, не возражаете?

— Да в чем дело? Его же пацаны из Даунта пристукнули, — ответил Старки.

И лицо его, и темно-серые, точно мраморные, глаза оставались равнодушными.

— Мы в этом не уверены, — сказал Кэшин.

— Во как! А что, этот сучонок Култер просто так в «Чайник» нырнул? Они это, больше некому.

Старки подошел к проему, сплюнул наружу, вытер губы, вернулся, грузно встал рядом, вопросительно наклонил голову.

— Вы с Таем были дома той ночью? — спросил Кэшин.

Старки снова угрожающе сощурился.

— Десять раз, что ли, вам повторять? В чем дело-то?

— Подойдите в участок, — сказал Кэшин. — И захватите с собой зубные щетки, так, на всякий случай.

Старки подвигал нижней челюстью — вперед и назад, вправо и влево.

— Знаете такого полицейского, Хопгуда? — спросил он. — Мой друг, между прочим.

Кэшин вынул мобильник, протянул ему:

— Можете позвонить.

— Надо будет — позвоню и без вас.

— Ну давайте я. Хотите?

Старки засунул руки в карманы.

— Мы были дома, спросите у нее. Мы вообще по вечерам редко выходим. Так только, мяч погонять.

— В «Высотах» еще работаете?

— Ну да, пока не продали.

— Платят там хорошо.

— Ну и что?

— Раза в четыре больше, чем ваш садовник тут получает. А может, даже в пять.

— Нас двое.

— Тогда в два раза.

— Так там и вкалывать приходится в два раза больше.

— Вы у него и за шофера были.

Старки положил тяжелую ладонь себе на шею.

— Да не то чтобы я его катал… Так, если в банк, в город. Он был не любитель ездить.

— А имя Артура Полларда вам знакомо?

— Нет.

— Вы знаете этого человека? — Он показал снимок Полларда, сделанный в полицейском участке, и взглянул Старки прямо в глаза.

— Нет.

Кэшин задумался, с какой бы стороны лучше зайти, и затем произнес:

— Мистер Старки, я вам так скажу — мы не считаем, что мальчишки из Даунта убили мистера Бургойна. Поэтому, если вы мне расскажете, что слышали, или видели, или, может быть, чувствовали…

— Не считаете, значит?

— Нет.

— Это почему же?

— Не сходится кое-что.

— Култера этого обвинили, так?

— Мы думали, что он замешан, поэтому и задержали.

— Это как понимать?

— Что вы подумали, когда услышали о нападении?

В мутных глазах Старки мелькнула искра.

— Что-что… Потрясен был, да.

— И все?

— Что ж еще-то? Здесь ведь такого не случалось.

— Он вам нравился?

— Да нормальный. Мы ж с ним не были друзья-приятели.

— Кто еще мог иметь на него зуб?

— В смысле, кроме подонков-грабителей?

— Ну да.

— Без понятия.

— В последнее время к Бургойну приезжали гости? Кроме приемной дочери, был кто-нибудь?

— Нет, никого не видел.

— А до того как это случилось, в «Высоты» никто не забирался?

— При мне — нет. Когда-то давно лошадей угнали. Проволоку перекусили и вывели трех лошадей из конюшни. Так у вас это дело должно числиться.

— Если поступало заявление.

— С чего бы ему не поступить?

— Вот Крейк… Вы с ним как, ладили?

Старки пожал плечами:

— Вроде да… Он любил, чтобы все по-его делалось. Ну я так и делал, мне-то что…

— Он Бургойну с обжигом помогал, так?

— Точно не помню.

— Вы работали в лагере «Товарищей».

Старки поскреб в затылке и смущенно отвел глаза.

— Давно это было…

— Так вы Крейка с лагеря знаете?

— Да. Он там был начальником.

— Какой работой вы занимались в лагере?

— Чинил все, ремонтировал. Мальчишек в футбол учил играть помаленьку. Приемчики разные показывал…

— А в ночь пожара вы там были?

Ручищи решительно взмахнули.

— Нет! В пабе сидел, в Порте.

— Расскажите, как вы ездили в город. Куда вы его отвозили?

— На квартиру на Релли-стрит. А оттуда он брал такси.

— Ночевали где-нибудь?

— В гостинице в Сент-Кильде. «У Геддинга» называется.

Кэшин подошел к двигателям:

— Это что, генератор?

— Пятьдесят шестого года. Сейчас такие уже не купишь.

— А сколько у вас тут земли?

— Тридцать акров.

— Ферма?

— Нет. Дом поставил прямо в центре, да и все. Не нужны мне соседи. Вон сейчас один жалуется — движки ему, видите ли, помешали.

— Ну так скажите, пусть на вас рассчитывает, если вдруг электричество вырубят. Кстати, мне, может быть, тоже генератор понадобится. Не продадите?

— Нет, не торгую, — ответил Старки. — Только ремонтирую те, что собирали отец с дедом. Они свои инициалы под номерами выбивали.

— Как же вы их находите?

— По объявлению. Квинсленд, Западная Австралия, Северные территории. Я прошу аукционеров следить за распродажами и звонить мне, если будет что интересное. Один нашли на Фиджи, ржавый был как не знаю что. Доставили в итоге, но это удовольствие мне дорого обошлось.

— Так вы нашли четыре?

— Тринадцать. Остальные в другом сарае.

— Когда же вы закончите?

— Чего?

— Собирать их.

— Да никогда!

Спрашивать почему было излишне. Вопрос обычно звучал совершенно бессмысленно, а ответ зачастую или был совершенно очевиден, или, наоборот, безнадежно запутан. Кэшин взглянул на номер двигателя.

— Вы возили Бургойна в дом в Северном Мельбурне?

— В Северном… нет. Только на Релли-стрит.

В неприступной крепости появилась крошечная, еле заметная трещина. Не глядя на Старки, он утвердительно продолжил:

— Вы возили Бургойна в зал в Северном Мельбурне.

— В зал? Нет, только на Релли-стрит!

— В зал «Товарищей». Вы понимаете, о чем я. Не выкручивайтесь, Старки!

— Не знаю я, о чем вы.

Кэшин подошел к другому двигателю. Простые устройства, он вполне мог бы научиться их ремонтировать. Ничего сложного — хороший суп сварить и то труднее.

— Вашему отцу нелегко пришлось, когда завод продали.

Стало тихо. Старки нервно закашлялся.

— Не говорил он об этом никогда. Мне мать потом все рассказала.

— А после он чем занимался?

— Ничем. Умер, даже расчет не успел получить. Что-то серьезное с головой.

— Печально, — заметил Кэшин. — Но я скажу, у кого что-то по-настоящему серьезное с головой, — у вас. Что вы все выкручиваетесь? Давайте рассказывайте мне об этом зале.

— Не знаю я ни про какой зал!

— Мне с Таем нужно поговорить, — сказал Кэшин. — Наедине.

— Зачем это?

— Он, может быть, что-то видел или слышал…

Старки в упор посмотрел на Кэшина:

— Ничего он не знает, приятель. Ни на шаг от меня не отходит.

Кэшин пожал плечами:

— Ну, посмотрим.

— Тут такое дело, — заговорил Старки совсем другим голосом, — парень-то того… С головой у него не очень. Когда маленький был, она его с лестницы уронила. С тех пор и перемкнуло. В школу даже не ходил.

— Пусть подойдет.

Старки медленно почесал в затылке.

— Ну ладно вам… Не трогайте его. Ему кошмары снятся, по ночам кричит…

Пора было взять инициативу в свои руки. Кэшин видел, что Старки боится.

— Трудно с вами. Позовите его.

— Приятель, ну пожалуйста…

— Позовите его, и все.

— Я Хопгуду позвоню!

— Послушайте, Старки, — сказал Кэшин, — Хопгуд вас все равно не защитит. Этим делом занимается город. А раз уж вы уперлись как баран, я с вашим Таем буду говорить не здесь и не в участке. Я отвезу его в Мельбурн. Соберите все, что нужно, — зубную щетку там, трусы, печенье. Он какое любит?

В глазах Старки он заметил ненависть. Ненависть, животный страх и панику.

— Не надо, приятель. Ну, прошу тебя, ну пожалуйста, ну…

— Северный Мельбурн, дом на Коллет-стрит. Туда его возили?

— Не возил, нет, ты же…

— Не тяните резину. Мне еще ехать обратно. Или выкладывайте все, или зовите Тая. Мне некогда.

Старки обвел взглядом сарай, как будто надеялся увидеть на стене спасительную надпись, и признался:

— Ну да… Возил.

— Последний раз когда?

— Может, лет пять назад… Или шесть…

— Часто?

— Нет.

— Каждый раз, когда бывали в Мельбурне?

— Да, по-моему.

— Как часто?

Старки сглотнул слюну.

— Раза четыре в год, пять…

— А зал?

— Не знаю я про зал.

Кэшин услышал нотку металла в его голосе, опять вынул карточку Полларда, но не стал ее показывать:

— Спрошу еще раз: вы знаете этого человека?

— Знаю.

— Как его зовут?

— Артур Поллард. Он бывал в лагере.

— А еще где вы встречались?

— На Коллет-стрит. Я видел его там.

Кэшин подошел к станку, провел пальцем по металлической детали, которую Тай обрабатывал напильником.

— Поллард — извращенец, — сказал он. — Знаете? Он любит мальчиков. Мальчиков, не парней. Балуется с ними, ну и все остальное. А остального хватает, поверьте. Вы знали об этом, да, мистер Старки?

Повисла тишина. Кэшин не смотрел на Старки.

— Своего мальчика, случайно, не возили на Коллет-стрит? К Полларду, побаловаться?

— Я тебя убью! — страшным тихим голосом произнес Старки. — Еще только раз…

Кэшин обернулся.

— Расскажите мне о Бургойне, — сказал он.

Старки прижал руку к груди, лицо пошло пятнами, он еле сдерживал дыхание:

— Не видел я ничего! Никогда! Правда, я никогда ничего не видел!

— Так что с залом?

— Один раз я там был! Забирал всякие бумаги, папки, все такое. Он велел сжечь.

— Кто велел, Бургойн?

— Ну да.

— И где же вы их сожгли?

— Там негде было. Сюда все привез.

— Пап…

Тай стоял в дверях и, нахмурившись, смотрел на них из-под густой светлой челки, которая доходила ему до самой переносицы.

— Что такое?

— Мама спрашивает, спагги-бол к чаю нормально?

— Скажи ей, что нормально, сынок.

Тай ушел. Кэшин прошагал к двери и обернулся:

— Не уезжайте пока никуда. Мы еще много чего хотим узнать. И о нашем разговоре никому ни слова. А побежите к своему драному Хопгуду, начнете языком молоть — вернусь, заберу вас с Таем и отправлю в тюрьму в Мельбурн. Посажу в разные камеры. Его — к тем, которые с собаками развлекаются. Вас тоже.

— Не сжигал я ничего, — вдруг тихо сказал Старки.

* * *

Кэшин сидел за столом и перебирал содержимое картонных коробок, которые забрал у Старки. Где-то через полчаса он наткнулся на вырезанную из «Вестника Кромарти» фотографию. В правом верхнем углу газетного листа стояло число — 12 августа 1977 года.

Заголовок над фотографией гласил:

ГОРОДСКИМ МАЛЬЧИШКАМ ПОЛЕЗЕН СВЕЖИЙ ВОЗДУХ

Подпись была такая:

Тренер Роб Старки, лучший полузащитник Северного Кромарти, настраивает своих питомцев из лагеря «Товарищей» на победу в перерыве субботнего матча против команды Сент-Стивена. Городские дети, которые благодаря «Товарищам» имеют наконец возможность полноценно отдохнуть, проиграли со счетом 167:43. Но главное не победа, а удовольствие вдоволь подвигаться на свежем, бодрящем воздухе.

Черно-белая фотография изображала мальчишек в заляпанных грязью шортах и темных майках. Ребята смотрели на своего высокого, крупного тренера, который держал в руке мяч и что-то им говорил. Коротко остриженные мальчишки жевали дольки апельсинов, и, судя по тому, как сильно сморщился тот, кто стоял ближе всех к фотографу, апельсины эти были очень кислые.

Позади, съежившись на холоде, находились зрители — две женщины, остальные мужчины. Справа курили двое мужчин в плащах, перед ними стоял маленький мальчик.

Кэшин поднялся, подошел с фотографией к окну, приложил ее к стеклу. Он сразу узнал Чарльза Бургойна, который стоял в центре. На нем было то самое кашемировое пальто, которое Кэшин запомнил по фотографиям в «Высотах». Пальцы рук у него были очень длинные. Справа, скорее всего, стоял Перси Крейк — человек с небольшими усиками.

Кэшин рассмотрел других зрителей: мужчины средних лет, остроносая женщина в платке и другая, неопределенного возраста. Позади Бургойна стоял молодой человек с зачесанными назад волосами.

Пришел ли этот молодой человек вместе с Бургойном и Крейком? Он хмуро смотрел в камеру, и этот взгляд просто не давал Кэшину покоя. Кэшин закрыл глаза и вспомнил лицо Эрики Бургойн тогда, за столиком в галерее.

Джеймс Бургойн! Точно! Этот хмурый молодой человек — возможно, Джейми Бургойн, который утонул на Тасмании, брат Эрики, приемный сын Бургойна.

Кэшин вернулся к столу и досмотрел оставшиеся фотографии. В папке оказалось больше десятка снимков размером восемь на десять. На всех были изображены мальчишки, построившиеся в три ряда, по девять-десять человек. Те, что повыше, стояли позади, те, что в первом ряду, опустились на одно колено. Мальчишки были в форме: футболках, темных шортах, кроссовках и коротких носках. Усач в одинаковой с ними форме присутствовал на каждом снимке, стоя чуть в стороне справа. Кулаки сложенных на груди рук подпирали мощные бицепсы. Ноги у него были волосатые, бедра сильные, икры мускулистые. С левой стороны стояли еще двое мужчин в спортивных костюмах. Один — коренастый очкарик — тоже был на всех фотографиях. Другой — высокий, худой, длинноносый — оказался только на пяти-шести.

Одна фотография была подписана: Лагерь «Товарищей», 1979 год.

Неровным почерком карандашом кто-то написал имена: верхний ряд, средний, нижний. Слева — мистер Перси Крейк. Справа — мистер Робин Бонни, мистер Дункан Вэллинз.

Значит, Вэллинз — это высокий, а Бонни — низенький, коренастый.

Кэшин поискал имя и нашел его в заметках за 1977 год.

Дэвид Винсент стоял в среднем ряду — тощий, бледный мальчонка с выпиравшими из-под кожи адамовым яблоком и шарами плечевых суставов. Он робко стоял как-то боком к камере, словно боялся, что фотограф вот-вот даст ему в глаз.

Кэшин прочел и другие имена, посмотрел на лица, отложил снимок и задумался. Потом потянулся к телефону, набрал номер, закрыл глаза и стал слушать гудки. Или Дэвида Винсента не было, или он решил не отвечать. Кэшин позвонил в Мельбурн, дождался ответа Трейси.

— Два имени, — сказал он. — Робин Бонни и Дункан Вэллинз. Примите в работу.

— Вы прямо клоны Синго, — ответила она. — Я имею в виду — вы с шефом. Вам говорили?

— Мне говорили, копия молодого Клинта Иствуда. Веришь?

— А как же! Может, в следующий раз, когда приедешь, поговорим с тобой для разнообразия? А не так, просто привет-привет?

Одна собака поднялась с софы, лениво положила лапы на пол, потянулась, высоко подняв зад. Вторая нехотя, будто обиженно, повторила то же самое.

— Занят очень, — ответил Кэшин. — Ты уж извини. Всё за этим бродягой?

— Нет, развелись.

— Вот и хорошо. Надо двигаться дальше. В следующий раз, когда приеду, давай пообщаемся. Группу крови узнаем, всякое такое.

— Захватывающая перспектива! Есть тут такой — Робин Грей Бонни. Пятьдесят семь лет. Подойдет?

— Возможно.

— Бывший социальный работник. Судимость за насилие над несовершеннолетними. Отсрочили наказание по двум обвинениям, а потом отсидел четыре года из шести.

— Очень даже может быть.

— Так вот, он уже умер. Всего истыкали ножом, кастрировали, обезобразили и удавили. В Сиднее, район Марриквиль. Два… да, два дня назад. Даже арестовать не успели.

Кэшин пробовал потянуться, свести лопатки вместе, чувствовал, как сопротивляются движениям все мышцы.

— Идем дальше, — говорила тем временем Трейси. — Вэллинз, Дункан Грант, пятьдесят три года. Англиканский священник, проживал в Брисбене, Форти-тьюд-Уэлли, но это по состоянию на девяносто четвертый год. Приставал к детям, отсроченный приговор получил в восемьдесят седьмом году. Сел на год в девяносто четвертом году, освободился в девяносто пятом. Думаю, теперь он уже бывший священник.

— Почему это ты так думаешь? Трейс, вот что надо сделать. Первое — собери все по этому Бонни. Как именно его обезобразили? Второе — по Вэллинзу, позвони в Брисбен, чтобы они проверили этот адрес, да скажи, чтобы аккуратно все сделали, не спугнули его. Третье — скажи Даву, что нам нужен отчет коронера о пожаре в лагере «Товарищей» в Порт-Монро, который случился в восемьдесят третьем году.

Он подошел к окну. Рваные розовые ленты облаков бежали по небу, цеплялись за черные холмы.

Тогда, ночью, произошли сразу две трагедии. Пожар и…

Сесиль Аддисон рассказала: жена Бургойна упала с лестницы и разбилась насмерть. Говорят, приняла слишком много успокоительного.

— Я тут подумаю, — сказал он, — и, пожалуй, приеду в город. Шефу передай, ладно?

— Передам всем, кто по тебе истосковался. Дав здесь, хочешь с ним поговорить?

— Не хочу, но так и быть, соединяй.

Послышались щелчки.

— Добрый день, — сказал Дав. — Архив горячей линии по Бургойну. Видел?

— Когда бы?

— Да, пожалуй, его никто не видел. Когда по телевизору прошел репортаж, сразу же позвонила женщина. Миссис Мойра Лейдлоу, так ее зовут. Она сказала: «Советую заняться Джейми Бургойном».

— Прямо так и сказала?

— Прямо так и сказала.

— Но ведь Джейми погиб. Утонул на Тасмании.

— Чтобы погибнуть на Тасмании, не обязательно тонуть, но мне показалось, что это стоит разнюхать. «Разнюхать» — так, кажется?

— Ты с ней говорил?

— Десять минут назад. Я звонил тебе, но телефон был занят.

— Собери все об этом погибшем Джейми. Трейси тебе подскажет. До завтра.

Кэшин понимал, что надо бы немедленно встать, сесть в машину, поехать и рассказать все Виллани. Но он знал, что делать этого не будет. Какой теперь в этом смысл?

* * *

— Я видела его совершенно ясно, — четко и чуть суховато произнесла пожилая женщина. — Стояла на перекрестке на Турак-роуд, ждала зеленый свет, и тут остановилась машина. Я почему-то оглянулась и на пассажирском сиденье увидела Джейми.

— Вы его хорошо знали, миссис Лейдлоу? — спросил Кэшин.

— Конечно. Он же мой племянник, сын сестры. Даже жил у нас.

— Хорошо. А когда вы его видели?

— Месяца полтора назад, в пятницу. По пятницам я хожу по магазинам, встречаюсь с друзьями.

Было всего четыре часа дня, но Кэшину казалось, что уже поздний вечер. В гостиной царил полумрак, как и на улице; с тонкой ветки деревьев, видной в раме застекленной двери, скатывались дождевые капли.

— А вы знаете, что Джейми вроде бы утонул на Тасмании в девяносто третьем? — спросил он.

— Да. Но получается, это не так, потому что я видела его на Турак-роуд.

Кэшин посмотрел на Дава и взглядом дал понять, что давить на нее — точно ли, мол, уверена — не надо.

— Скажите, а почему вы подумали, что надо заняться Джейми после нападения на его приемного отца? — спросил Дав.

— Потому что он жив-здоров и вполне способен на такое. Он ненавидит Чарльза Бургойна.

— Почему?

— Не знаю. Спросите Эрику. — Она отвернулась, и от света ее короткие волосы заблестели.

— Когда вы в последний раз видели Джейми? — спросил Дав. — Я имею в виду, до Турак-роуд.

— Он был на похоронах моего мужа. Пришел прямо в церковь. Откуда он узнал — понятия не имею. Ни с кем не разговаривал, кроме Эрики. Даже с отчимом ни словом не перекинулся.

— Он любил вашего мужа? — спросил Кэшин.

Она смахнула невидимую пылинку со своего кардигана.

— Нет. И муж тоже не был от него в восторге.

— Почему?

— Джейми ему не нравился.

Кэшин ждал подробностей, но она молчала. Он повторил:

— Так почему он ему не нравился, миссис Лейдлоу?

Она опустила взгляд. Вошла серебристо-серая кошка и устроилась у правой ноги своей хозяйки, пристально глядя на Кэшина глазами пепельного оттенка.

— Мой муж не мог забыть смерти племянника. Марк в десять лет утонул в бассейне. С ним был только Джейми.

— Что, Джейми подозревали?

— Нет, никто ничего такого не говорил.

— Но муж ваш думал на него?

Она посмотрела на Кэшина:

— Видите ли, Джейми был старше на три года…

Кэшин почувствовал, как кошка ласково трется о его ногу, и спросил:

— И что же?

— Ему поручили присматривать за Марком. Мы Марка просто обожали. Он с шести лет жил с нами, стал как сын…

— Понятно. Значит, Джейми был на похоронах вашего мужа?

— Да. Неожиданно появился и одет был как какой-нибудь хиппи.

— Когда это было?

— В девяносто шестом году, двенадцатого мая. А на следующий день пришел ко мне.

— Зачем?

— Хотел, чтобы я дала ему какие-нибудь фотографии Марка. Он знал, где лежат фотографии, где мы держим вещи Марка. Сказал, что Марк был ему как брат. Правда, мне что-то не верится.

— А потом вы его не видели?

— Нет. Только тогда, на Турак-роуд. Может, сделать чаю?

— Нет, благодарю вас, миссис Лейдлоу, — ответил Дав. — Сколько Джейми прожил у вас?

Она сняла очки, коснулась пальцем уголка глаза, опять надела их.

— Не очень долго, меньше двух лет. С тех пор как перестал жить в школе. Отчим его нас попросил.

— Он жил здесь?

— Здесь, да.

— Вы жили тогда в этом доме? — спросил Кэшин.

Миссис Лейдлоу посмотрела на него снисходительно, как на тугодума:

— Мы всегда жили здесь. Я выросла в этом доме, а построил его еще мой дед.

— А когда Джейми закончил школу…

— Не закончил. Бросил…

— Школу?

— Да, и школу, и нас. Уже в выпускном классе в один прекрасный день собрался и уехал.

— Куда?

— Не знаю. Эрика говорила мне, какое-то время он жил в Квинсленде.

В коридоре зазвонил телефон.

— Извините, — произнесла хозяйка.

Кэшин и Дав встали вместе с ней. Она медленно направилась к двери, а Кэшин подошел к застекленным дверям в сад и стал смотреть на большие голые деревья — дуб, вяз и еще какое-то, незнакомое. Под ними грудились мокрые кучи неубранных листьев. Подпорная стенка осыпалась, обнажая кирпичи кладки. Было понятно, что совсем скоро она рухнет и наружу выползут земляные черви.

— Опять эти благотворители, — сказала миссис Лейдлоу. — Никогда не знаю, как от них отделаться. Уж такие вкрадчивые!

Она опустилась в свое кресло. Кошка вспрыгнула на колени к хозяйке. Кэшин и Дав сели.

— Миссис Лейдлоу, а почему Джейми бросил школу? — спросил Кэшин.

— Не знаю. Спросите в школе, там вам расскажут, наверное.

— И почему он уехал от вас?

— Тоже спросите в школе. Не постесняюсь сказать, что мы после этого спокойно вздохнули. — Она погладила кошку, взглянула на нее и продолжила: — Джейми был странный мальчик. Он был очень привязан к матери и, по-моему, так и не принял мысль о ее смерти. Но еще…

— Да?…

— Молчаливый был, взгляд всегда напряженный, как будто чего-то боялся. Или ждал, что его вот-вот ударят. И потом, эти его жуткие выходки… Как-то раз он приехал на выходные, сделал себе лук и стрелы и убил соседскую кошку. Прямо в глаз ей попал. Говорил, не нарочно, так получилось. Но потом кто-то поджег собаку на дороге. Мы-то знали, чьих это рук дело. Волнистых попугайчиков Марка в бассейне тоже он утопил. Вместе с клеткой. — Она перевела взгляд с Кэшина на Дава. — А еще он любил читать медицинские книги мужа. Садился, бывало, в кабинете прямо на пол и часами листал их.

— Вы не знаете, у него есть какие-нибудь знакомые? — спросил Кэшин.

Она все гладила кошку, так и не поднимая головы.

— Нет. Был школьный приятель, такой же проблемный. По-моему, его так и отчислили.

— В какую школу он ходил, миссис Лейдлоу?

— Святого Павла. Все Бургойны ходили в эту школу. А уж денег сколько в нее вложили!

— Вы сказали, он терпеть не мог Чарльза Бургойна.

— Верно. Я даже не догадывалась, до какой степени, пока не предложила провести каникулы с Чарльзом, здесь, у нас. Так вот, он разбежался и нарочно пробил головой вот эту стеклянную дверь. А потом сидел на полу, рыдал и твердил: «Нет! Нет! Ни за что!» Шестнадцать швов тогда наложили на голову.

— Спасибо за помощь, миссис Лейдлоу.

— Я не ожидала, что вы такой, — сказала она, глядя на Дава.

— Мы разные бываем, — ответил ей Кэшин.

Она приветливо улыбнулась Даву, как старому доброму знакомому.

Все вместе они прошли по коридору к входной двери.

— Миссис Лейдлоу, хочу спросить вас еще раз, — обратился к ней Кэшин. — Вы точно уверены, что видели на Турак-роуд именно Джейми? Вы не могли обознаться?

— Исключено. Я еще не выжила из ума, была в очках и видела Джейми, точно.

— А Эрике вы об этом говорили?

— Да. Когда я вернулась домой, сразу же ей позвонила.

— И что она сказала?

— Ничего особенного. «Да, дорогая», что-то в таком роде.

Они направились к машине по дорожке, засыпанной гравием, а сверху на них капал противный мелкий дождь. В канавках журчала вода, унося с собой листья, палочки и шишки. В каком-нибудь темном туннеле они встретятся с мерзкими человеческими отходами города и вместе вольются в холодные, свинцовые воды залива. Они уже собирались сесть, но тут Кэшина осенило.

— Подожди минутку! — бросил он Даву.

Миссис Лейдлоу открыла дверь сразу же, как будто стояла и ждала. Он задал свой вопрос.

— Марк Кингстон Денби, — ответила она. — Но зачем вам?

— Просто для отчета.

В машине Кэшин сказал:

— Про школьного приятеля вспомнил. Которого выгнали…

* * *

Заместитель директора был загорелым, поджарым мужчиной за пятьдесят, чем-то похожим на горнолыжника, только облаченного в серый официальный костюм.

— Не в правилах нашей школы разглашать личные сведения о бывших или нынешних учениках и учителях, — жестко начал он и осклабился, обнажив белоснежные зубы.

— Мистер Уотерсон, — ответил Кэшин, — тогда нам придется испортить вам вечер. Через часик мы приедем на грузовике, с ордером и заберем весь ваш архив. И кто знает, может быть, и журналисты подтянутся. Ну какие в наше время секреты? И представляете — школа Святого Павла в вечерних новостях. Родители будут в восторге, не сомневайтесь.

Уотерсон поскреб щеку коротко остриженным квадратным розовым ногтем. На запястье у него сверкнул медный браслет:

— Пожалуй, мне нужно проконсультироваться. Подождите меня здесь.

Дав подошел к окну кабинета.

— Какой туман на спортплощадке, — заметил он. — Прямо как в Англии.

Кэшин тем временем просматривал книги замдиректора, почти сплошь посвященные управлению бизнесом.

— Хреново у нас все идет, — сказал он. — Хуже некуда. Хорошо, что Синго этого позора не видит.

— Хорошо, что у нас, — отозвался Дав. — Представь, что было бы, если бы все шло хреново у тебя одного. Ну или почти все.

Дверь открылась.

— Прошу за мной, джентльмены, — пригласил Уотерсон. — Я успел застать нашего юриста — она уже собиралась домой. Она работает у нас два дня в неделю.

По коридору они прошли в комнату, отделанную деревянными панелями. Брюнетка в костюме в тонкую полоску сидела во главе стола, рассчитанного по меньшей мере на двадцать человек.

— Луиза Картер, — представил ее Уотерсон. — А это детективы Кэшин и Дав. Садитесь, джентльмены.

Они сели, и Картер по очереди взглянула на обоих.

— Наша школа строго охраняет личную жизнь тех, кто здесь учится и работает, — произнесла она. На вид ей было лет пятьдесят, лицо длинное, кожа вокруг глаз подтянута, отчего их выражение казалось слегка испуганным. — Мы отвечаем на подобные запросы, только если они делаются всей семьей или каким-либо членом семьи, и более того — если это лицо имеет право делать запрос. Но даже в таких случаях мы оставляем право принимать окончательное решение за собой.

— По бумажке говорите, — сказал Дав. — Я видел: вы смотрели в листок.

Она и бровью не повела.

— Та семья, которая нас интересует, оказалась по уши в дерьме, — сказал Кэшин. — Быстрее скажите «да» или «нет». Нам, знаете ли, некогда.

Картер пожевала губами.

— Не надо запугивать школу Святого Павла, детектив! Видимо, вы не понимаете, какое положение мы занимаем в городе.

— Меня это мало волнует. Через час мы вернемся и прочешем здесь каждый сантиметр, вы уж мне поверьте.

Она смотрела перед собой не мигая.

— Что вы хотите узнать об этих учащихся?

— Почему Джейми Бургойна вышибли из пансиона? Как звали его друга и почему отчислили его?

Она покачала головой:

— Невозможно. Поймите, у семьи Бургойнов давние и прочные связи со школой. Простите, но мы не…

— Не расслабляйтесь, — почти ласково сказал Кэшин. — Мы скоро вернемся. А вы пока что губы подкрасьте — для телевидения.

Кэшин и Дав поднялись со своих мест.

— Постойте, — сказал Уотерсон и тоже встал. — Мы, наверное, сможем удовлетворить вашу просьбу.

Он вышел из кабинета, а за ним, стуча каблуками, вышла и Луиза Картер. Из-за двери было слышно, как они быстро о чем-то переговорили, затем она вернулась и встала у окна. Потом села на свое место, прокашлялась и спросила:

— Я вас обоих, случайно, не могла видеть по телевизору?

На противоположной стене висела картина, состоявшая сплошь из серо-коричневых вертикальных полос, и Кэшин внимательно разглядывал ее. Почему-то она напоминала ему джемпер, который связала для Берна одна дальняя родственница.

Когда-то ему хотелось, чтобы эта женщина была о нем хорошего мнения.

— Может, вы видели меня, — сказал Дав. — Я ведь работаю под прикрытием. Бороду иногда отпускаю.

Вошел Уотерсон. Он положил на стол две желтые папки и сел.

— Я готов рассказать вам обо всем, — деловито произнес он. — Можете перебивать меня, не стесняйтесь.

Женщина начала:

— Дэвид, мы можем…

— Джеймс Бургойн и мальчик по имени Джастин Фишер учились в одном классе и в интернате тоже жили вместе, — перебил ее Уотерсон. Он посмотрел на женщину, на Кэшина и продолжил: — Думаю, имею право заявить, что лично я считал Джеймса крайне трудным молодым человеком. А Джастин Фишер вообще был самым опасным учеником за все тридцать шесть лет, которые я работаю в образовании.

Картер подалась вперед:

— Дэвид, такая откровенность просто неуместна. Можно мне…

— А в чем дело? — спросил Кэшин.

— Помимо прочего их подозревали в организации двух поджогов — на складе спортивного оборудования и в здании интерната.

— Дэвид, пожалуйста…

— Дело-то уголовное, — заметил Кэшин.

— Ну конечно, мы обратились в полицию, — подхватил Уотерсон, — но о своих подозрениях не рассказывали, и дело окончилось ничем. Но мы попросили отчима Джеймса забрать мальчика из интерната, чтобы разделить эту пару.

Женщина подняла руки:

— Ну, может быть, на этом…

— Сейчас я понимаю, — продолжил Уотерсон, — что надо было, конечно, все рассказать полицейским и исключить обоих. Именно в таком порядке.

Женщина нервно произнесла:

— Дэвид, я настаиваю, что надо посоветоваться с директором!

Уотерсон даже не взглянул на нее, но с Кэшина просто не сводил глаз.

— Луиза, — сказал он, — директор в смысле морали — настоящий Пол Пот. Давай не будем сейчас усугублять наших тогдашних кошмарных ошибок.

В глазах загорелого заместителя директора Кэшин заметил то же выражение облегчения, какое он видел у признававшихся в убийстве.

— Продолжайте, — попросил он, почувствовав, как в голове что-то затикало.

— После того как Бургойн покинул интернат, — продолжал Уотерсон, — было зарегистрировано еще несколько поджогов живой изгороди, сейчас уже не помню, три или четыре. Потом в Прахране двое подростков увели мальчика лет семи-восьми в тихое место и учинили над ним пытку. Другого слова подобрать не могу. Его не изуродовали, все кончилось очень быстро, но все же это было издевательство, настоящий садизм. Один наш ученик потом рассказал, что видел Бургойна и Фишера неподалеку как раз в то время.

— Вы сообщили об этом полиции?

— К нашему вечному стыду, нет.

— Ученику не велели идти в полицию?

— Дэвид, — опять заговорила женщина, — я обязана сказать тебе…

— Мы отговорили его, — ответил Уотерсон, — в частности я лично, по поручению директора.

— Другими словами, запретили ему? — спросил Дав.

— Практически да, — ответил Уотерсон. — И в тот же день исключили из школы обоих — и Бургойна, и Фишера. Надо сказать, единственная правильная и своевременная мера в отношении этой парочки.

— Мне нужны копии документов, — сказал Кэшин.

— Вот, пожалуйста, — ответил Уотерсон и протянул папки через стол.

— Спасибо, — поблагодарил Кэшин, поднялся, пожал Уотерсону руку, не глядя на юриста. — Я думаю, у нас не будет поводов упоминать вашу школу.

Спускаясь по каменной лестнице, Кэшин раскрыл папку.

— Трейси звякни, — попросил он Дава.

Уже в холле Дав протянул ему мобильник.

— Трейси, это Джо. Срочно найди мне все что есть по Джастину Дэвиду Фишеру. Да-да, фамилия Фишер. Последний адрес проживания — у тетки, миссис К. Л. Фишер, Альберт-Парк, Хендон-стрит, девятнадцать. Попроси Бирка, пусть поручит кому-нибудь поискать.

— Мы подняли документы по Джейми Бургойну и расследованию пожара в лагере «Товарищей». Фин их изучает.

— Скажи ему, пусть позвонит мне, ладно?

— А в Брисбене проверили адрес этого Дункана Гранта Вэллинза. Он уехал оттуда два года назад. Больше по нему ничего нет.

— Плохо.

— Сосед вспомнил, что неделю назад его кто-то спрашивал. Волосы длинные, борода. Их двое было, второй сидел в машине.

В сумерках они неторопливо шли по дорожке, посыпанной гравием. Ученики в зеленых пиджаках и серых фланелевых брюках двигались справа от них. Тот, что был впереди, белокожий, хрустел чипсами, доставая их из коробки. Шедший следом внезапно выкинул вперед руку и по-борцовски обхватил товарища за шею. Подоспел еще один, выхватил у первого коробку и спокойно зашагал дальше, лениво закидывая чипсы в рот.

— Грабеж средь бела дня, — сказал Дав. — Десятый класс практикуется.

* * *

— Ну что там на него? — спросил Кэшин.

Они стояли на светофоре на Турак-роуд. Улицу переходили три ненакрашенные блондинки с мокрыми, зачесанными назад волосами, скорее всего после занятий в фитнес-центре.

— Честное слово, — заметил Дав, — это все как будто нам в испытание.

— В списках избирателей никогда не значился, — сказал Финукейн. — Медицинской страховки тоже нет, пособия по безработице не получал. Права выданы в Дарвине в восемьдесят девятом году, ну это в его папке есть. Потом начал мотаться туда-сюда. Хранение наркотиков в Кернсе, арестован за нападение на двенадцатилетнего ребенка в Коффс-Харборе. Как-то это все сошло на нет. Условный срок получил в Сиднее в восемьдесят шестом году. Нападение в парке, жертве было шестнадцать лет. Там же, в Сиднее, в восемьдесят седьмом попался с героином. В девяностом году получил два года за кражу со взломом в Мельбурне.

Загорелся зеленый свет. Нагнув голову, не глядя по сторонам, маленькая согнутая старушка в прозрачном пластиковом плаще толкнула свою самодельную тележку на проезжую часть.

— Как Колумб, — сказал Дав. — Идет себе без всякого плана.

Из машины позади раздались два длинных гудка.

Дав подождал, пока старушка отойдет на безопасное расстояние, и медленно тронулся с места, как будто поддразнивал нетерпеливого водителя.

— Продолжай, — попросил Кэшин.

— Да все, собственно. Джейми вышел в девяносто втором году, а в девяносто третьем якобы утонул на Тасмании.

— Фин, Трейси собирает материал на этого Фишера, — сказал Кэшин. — Посмотри, что там у нее, и позвони мне, ладно? И она же занимается Дунканом Грантом Вэллинзом. Он педофил, бывший священник Англиканской церкви, адрес неизвестен. Посмотри, есть ли он в наших базах, может, в церкви что о нем знают. Поговори с руководителем церковного хора, намекни, что с нами надо дружить, если они не хотят засветиться в сегодняшних вечерних новостях.

— Есть, шеф.

— И еще. Поищите информацию на Марка Кингстона Денби. Звоните Даву, если что.

— Есть, шеф.

Кэшин закрыл глаза и вспомнил обнаженное тело Хелен Каслман. Нежное, бархатистое… Нагота и секс изменили все. Сэндвич с беконом, луком и помидорами теперь будет иметь совсем другой вкус.

— Куда едем? — спросил Дав.

— Куин-стрит. Знаешь, где это?

— Я первым делом карту наизусть выучил.

— Значит, сможешь таксистом работать. Может быть, даже очень скоро.

На Куин-стрит Дав сказал:

— Даже если я немного похож на…

— Здесь, — попросил Кэшин. — Остановись здесь. Хочу переговорить с Эрикой Бургойн.

— Не поздновато будет?

— У юристов рабочий день не нормирован.

Кэшин открыл дверцу машины, и тут у Дава зазвонил мобильник. Джо подождал, пока Дав ответит, подняв вверх палец.

— Передаю трубку, — сказал Дав и протянул ему телефон.

— Шеф, я нашел этого парня из церкви, и он мне сразу же рассказал о Дункане Гранте Вэллинзе, — сказал Финукейн. — Проживает в Эссендоне, в приюте Святого Эйдена для мальчиков. Сейчас приют закрыт, но, как сказал парень, церковники, у которых возникают проблемы, иногда останавливаются там.

— Какие проблемы? — спросил Кэшин. — С адресом?

Уже совсем стемнело, в струях дождя неясно светились фонари, капли падали с ветвей деревьев, в темных силуэтах прохожих были смутно различимы бледные пятна лиц.

— Еще нашли Марка Кингстона Денби. Вышел из тюрьмы чуть больше двух месяцев назад. Сидел шесть лет за вооруженный грабеж. С ним привлекался еще один…

— Кто же?

— Некто Джастин Фишер, — сказал Финукейн, — и, кстати, получил столько же.

Кэшин подумал, что надо позвонить Виллани, потом решил, что лучше не стоит, и объяснил Даву, куда ехать.

* * *

Передние фары осветили столбы и двустворчатые ворота — литые, узорчатые, высотой метра два, не меньше, когда-то крашенные, а теперь по-осеннему бурые от ржавчины, все покрытые чешуйками. За ними начиналась подъездная дорожка, и тень от ворот заплясала на темных неухоженных кустах.

— Если этот кадр дома, берем его под арест, пока не получим ордер на обыск, — сказал Кэшин.

У него ныло все туловище, и боль волнами докатывалась до самых бедер.

Дав выключил фары. Здесь было темно хоть глаз выколи, одинокий фонарь горел метрах в пятидесяти от того места, где они стояли. Они вышли на холод, дождь как раз ненадолго перестал.

— Что делать будем? — спросил Дав.

— Постучим, — ответил Кэшин. — Что еще делать-то?

Он протянул руку, нащупал с другой стороны ворот крючок, с трудом открыл его. Правая створка ворот сначала не слушалась, но потом легко подалась.

— Не закрывай, — сказал Кэшин.

Они пошли по дорожке бок о бок, стараясь не задевать мокрые ветки.

— Оружие с собой? — спросил Дав.

— Ты что? — удивился Кэшин. — Мы же идем к старому педофилу, бывшему священнику, а не на вечеринку к «Ангелам ада».

Хотя, конечно, оружие надо было захватить. Отвык, инстинкт не сработал.

Показался дом — двухэтажный, кирпичный, с арочными окнами, высоким крыльцом и передней дверью, проем которой обрамляли цветные витражи. Слева, из-за неплотно закрытой шторы, пробивалась полоска света.

— Кто-то есть, — сказал Кэшин. — С проблемами…

Они поднялись по лестнице, он взялся за тяжелое медное кольцо, стукнул несколько раз, подождал, стукнул снова.

Витраж слева медленно расцвел красной, белой, зеленой, фиолетовой красками, и они увидели библейскую сцену — группа мужчин, у одного нимб вокруг головы.

— Кто там? — раздался твердый мужской голос.

— Полиция, — ответил Кэшин.

— Киньте удостоверения в почтовый ящик, — распорядились за дверью.

Кэшин кивнул Даву, тот вынул свое удостоверение, протолкнул его в щель. С той стороны потянули, заскрипели засовы, и дверь отворилась.

— Чего надо?

Перед ними стоял высокий небритый человек в черном, со множеством складок под подбородком, в круглых очках, с редкими вьющимися волосами, зачесанными назад.

— Вы Дункан Грант Вэллинз?

— Ну я.

— Старший сержант Кэшин, отдел по расследованию убийств. Детектив Дав.

— Чего вы хотите?

— Войти можно?

Вэллинз, поколебавшись, все же впустил их. Они прошли в холл с мраморным полом, в центре которого вверх уходила лестница, разветвляясь в обе стороны, на галерею. С потолка свисала многоярусная хрустальная люстра.

— Сюда, — сказал Вэллинз.

Они направились следом за ним, в комнату налево. Это оказалась большая столовая, освещаемая единственной лампочкой без абажура и одиноким торшером у камина. Мебель вся была старая, разномастная — и стулья, и колченогий диван в ситцевой обивке. Пахло сыростью, мышами и сигаретным дымом, как будто пропитавшим шторы, обивку и напольное покрытие.

Вэллинз опустился в кресло рядом с торшером, скрестил ноги, поерзал, поудобнее устраивая свой толстый зад. Тут же, на столике, стояла белая чашка, в медной пепельнице дымилась сигарета с фильтром. Он взял ее длинными тонкими коричневыми от никотина пальцами, глубоко затянулся и снова спросил:

— Ну, так что вы хотите?

— Вы помните Артура Полларда? — спросил Кэшин и оглядел комнату: высокий потолок, в углу на столике семь или восемь бутылок из-под виски, только две из них полные.

— Так, смутно. Давно познакомились.

— А знаете ли вы Робина Грея Бонни?

Вэллинз, причмокнув, затянулся сигаретой и махнул рукой.

— Тоже сто лет тому назад. Зачем это вам?

— Чарльз Бургойн, — сказал Кэшин. — Его вы, вероятно, тоже помните. Смутно. С давних пор. И мистера Крейка, конечно.

Вэллинз промолчал, вытянул из пачки следующую сигарету, прикурил от предыдущей и обеими дрожащими руками с трудом засунул в рот. Окурок первой сигареты он с силой вдавил в пепельницу.

— Что еще за ерунда? — вопросил он высоким строгим голосом. — Зачем вам понадобилось меня беспокоить?

— Может быть, вы сами попросите о предупредительном заключении, — предложил Кэшин. — Посидите, расскажете о лагере «Товарищей», о прежних золотых денечках. Вы здорово выглядите на фотографиях. Упражнялись тогда много, мистер Вэллинз? С мальчиками?

— Ничего я вам не скажу, — ответил Вэллинз. — Ни единого слова. Всё, свободны.

— Не одиноко вам тут, мистер Вэллинз? Совсем одному в этом приюте для несчастных англиканцев…

— Не ваше дело. Выход найдете сами.

Кэшин и Дав переглянулись. Дав грустно почесывал в затылке. Что, неужели лысая голова тоже чешется? Почему бы это?

— Отлично, — сказал Кэшин. — Ну, тогда мы пошли. А вы оставайтесь размышлять, как замучили ваших друзей Артура и Робина. Робин очень плохо выглядел. Ему засунули в жопу что-то горячее, типа точилки для ножей. Знаете такую стальную штучку? Говорят, докрасна разогрели над газовой горелкой. Вышла спереди.

У Вэллинза вытянулось лицо.

— Что-что?

— Сначала пытали, потом убили, — продолжил Кэшин. — Бургойна, Бонни, Полларда. Выход мы найдем сами. Спокойной ночи, мистер Вэллинз.

Кэшин встал и пошел к выходу. Уже у двери Вэллинз окликнул его:

— Подождите, детектив. Простите, я не знал…

— Я забыл упомянуть об уровне смертности среди вам подобных, — сказал Кэшин. — Мы сделали вам предложение, вы отказались. Все, разговор окончен. Счастливо, спите спокойно, мистер Вэллинз.

Они были уже в холле — сначала Кэшин, за ним Дав, Вэллинз на шаг позади.

— Наверное, вы правы, детектив, — визгливо сказал он. — Что мне нужно…

— Я знаю, что тебе нужно, Дункан, — раздался голос с галереи. — Раскайся в своих мерзких делах, чтобы предстать перед Господом с миром в душе.

* * *

Кэшин не видел, кто это говорит, — свет в столовой был слишком тусклый.

— Кто там? — крикнул он.

И сразу понял.

Раздался звонкий смешок, но уже другого человека.

— Полиция, — сказал этот другой. — Я их, вонючек, сразу чую!

Дав, глядя на галерею, резко откинул полу плаща правой рукой, и Кэшин успел заметить кобуру, рукоятку пистолета, тянущиеся к ней пальцы.

Грохнули выстрелы, коротко метнулась красная вспышка.

Дав шагнул назад, резко обернулся. Кэшин увидел, как блеснули стекла его очков, как Дав открыл рот, медленно поднял руку к груди и стал заваливаться набок.

— Первый готов! — довольно крикнул тот же голос.

На стене рядом с окном из цветного стекла Кэшин заметил щиток предохранителя. Двумя прыжками он добрался до него, пригнулся, прижал к нему ладонь, потерял равновесие, сполз вниз, краем глаза заметил вспышку, почувствовал, как спину ниже лопатки словно полоснули ножом.

— Второй готов!

Стало темно — хоть глаз выколи. Он опустился на колени и почувствовал, что всю спину жжет, как огнем.

«Вот черт! — пронеслось в голове. — И мне досталось».

— Довольно! — крикнул Вэллинз. — Я дам вам денег, у меня есть!

Кэшин вытянул вперед руку, наткнулся на плечо Дава, ощупал одежду, дотронулся до лица. Дав еще дышал. Кэшин подполз к нему, услышал короткие, всхрапывающие звуки, нащупал кобуру и скользнул ладонью вниз по телу.

Ничего.

О господи, значит, он вынул пистолет и уронил. Но где?

— Спускаемся, ребята! — прокричал тот же высокий голос.

Кэшин торопливо шарил руками по холодному, как лед, мраморному полу.

— Довольно! — не переставая, вопил Вэллинз. — Дово-ольно!

— Сначала раскайся, Дункан, — произнес глубокий покойный голос.

Кэшин начал быстро ползти к двери справа от лестницы — надо было успеть, пока не зажгли верхний свет, они же видели, как ты его выключал, вот сейчас они тебя найдут, нельзя на задание без оружия, но раньше все обходился без долбаной железки, а вот сейчас не обойтись ну никак…

Он наткнулся на стену, встал, пошел на ощупь налево, задел за что-то — оказалось, за столик, тот упал, загремел.

Опять выстрел и вспышка, теперь уже с середины лестницы.

Кэшин нащупал углубление в стене, потом дверь, ручку, повернул ее, дверь открылась, и он скользнул внутрь.

Что за запах? Слабый, но какой-то сладкий…

Дверь закрывать нельзя — они услышат щелчок.

Голова начинала кружиться. Он наткнулся бедром на что-то твердое, повернул направо, шаря перед собой руками, — было похоже на спинку стула или кресла, но подлиннее, — так, теперь резная стойка, за ней стена…

Скамья! Это церковь! Или часовня. Так вот откуда этот сладкий запах.

Держась правой рукой за стену, он шагнул вперед, опять наткнулся на что-то, предмет упал со своей стойки, громко ударился о пол. Пришлось остановиться.

— Здесь он, — произнес первый голос. — Здесь, точно. И без пистолета.

— Пристрелить этого копа! — ответил писклявый голос. — Сделать ему дырку в башке!

— Нет, Джасти, давай лучше с другим разберемся. Этот и сам кровью истечет. Агнец Божий… Я за него помолюсь.

Кэшин услышал не то стон, не то всхлип — жуткий спутник страха и боли.

Стараясь приспособиться к темноте, он часто моргал, но это давалось с трудом, веки тяжелели с каждой минутой. От потери крови, что ли? Правой рукой он ощупал спину под курткой.

Мокрое, теплое…

Вдруг потянуло сесть. Он протянул руку, нашел, где кончается скамья, навалился на нее, и ему стало все равно. Ну, подумаешь, умрет он здесь, в этой ледяной церкви, где так сладко пахнет…

Нет! Надо выйти. Найти дверь. Вдоль стенки…

Глаза ничего не видели. Он словно уходил под черную воду, или нет, не под воду, под что-то более густое. Кровь… Трудно шевелиться в крови… Кровь, вода… Он погубил двоих — Дейба, теперь вот Дава. Пальцы ног не слушаются. Ноги не двигаются. Дышать тяжело… Он оторвал руку от спинки скамьи, почувствовал, что не держится на ногах, заметил резную стойку, попробовал ухватиться за нее…

Стойка оторвалась, упала вместе с ним. Что-то свалилось ему на голову. Острая боль, потом ничего… Пустота…

* * *

Он в больнице, на лице лежит что-то холодное, да, протирают лицо мокрым полотенцем, кто-то громко говорит. Не с ним… Где-то далеко, вроде бы радио или телевизор…

Кэшин не открывал глаза. Он понимал, что это не больница, что он лежит на чем-то каменном. На полу… На ледяном мраморном полу… Все стало ясно.

— Помнишь, что ты со мной сделал, Дункан? — говорил тот же голос. — Как я орал от боли? Как просил пощады? Помнишь, а, Дункан? Ответа не было.

«Живой, — подумал Кэшин. — Лежу на полу. Живой».

— Как я радовался, когда узнал, что ты стал священником, Дункан, — сказал голос.

Джейми Бургойн… Нет, теперь он был его мертвым братом, Марком Кингстоном Денби.

— Мы оба посвятили себя Господу, Дункан, — говорил Джейми. — Это все очень меняет, так ведь? Я грешил. Я сделал много плохого, Дункан. Некоторые Божьи твари сильно страдали из-за меня. Ты ведь понимаешь меня, да, Дункан? Конечно понимаешь. Ты тоже пришел к Господу с тяжким сердцем.

Послышался крик боли.

— Маленькие дети, Дункан. Ты хоть помнишь, что о них сказал наш Спаситель? А ну-ка отвечай, Дункан.

Человек крикнул еще раз, что-то быстро, неразборчиво забормотал.

— Дункан, а ведь Спаситель сказал: «Пустите детей приходить ко Мне». Прекрасные слова, ты согласен, Дункан? «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие».

Крик заметался по часовне, заполнил слух Кэшина, будто ворвавшись в его уши прямо с мраморного пола.

— Можно мне? — послышался высокий тонкий голос. — Дай я, Джейми…

— Погоди, Джасти, погоди. Дункана надо сначала подготовить. Дункан, «пустите» — это очень серьезное слово. Пустите… Давай говори, Дункан. Повторяй за мной: «Пустите детей приходить ко Мне». Давай, Дункан!

Кэшин понял, что глаза его открыты, — он видел свет. Свет двигался, плясал по стенам, отбрасывал тени; они решили не включать электричество, зажгли только свечи; Дав умер, и они подумали, что он умер тоже или вот-вот умрет, истечет кровью.

Истечет кровью…

Вэллинз что-то мычал, силясь повторить библейские слова.

— Ребенок, — говорил Джейми. — Маленький мальчик, Дункан. Ты их когда-нибудь жалел? Тебя не мучила совесть? Думаю, нет. Ни тебя, ни Робина, ни Крейка. Когда я сидел в тюрьме и услышал, что Крейк умер, мне стало очень грустно. Господу было бы угодно, чтобы я помог и Крейку.

— Разреши мне! — рвался Джастин. — Пусти, Джейми!

Кэшин попробовал приподняться, но сил не было, он не мог шевельнуться, и поэтому оставалось одно — лежать, ждать, когда они убьют Вэллинза и уйдут. Можно было сдержать дыхание. Джейми теперь все равно, что с ним будет.

— «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, — говорил Джейми, — пожелают умереть, но смерть убежит от них». Только в тюрьме, среди ужасных людей, до меня дошел смысл этих слов. А ты их теперь понимаешь, Дункан?

— Пожалуйста, ну пожалуйста, ну… — страшно, еле слышно стонал кто-то.

— Я часто хотел умереть, и не мог, Дункан. А теперь я знаю, что Господь хотел, чтобы я жил и страдал, потому что в отношении меня у Него был свой Промысел.

— Разреши мне, Джейми, разреши, — все повторял Джастин.

— «Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти». Знаешь эти слова, Дункан? Это из Откровения Иоанна Богослова. «Ключи ада и смерти»… Господь вручил их мне. Что, страшно тебе, Дункан? Страшно?

«Ну что я здесь валяюсь? — думал Кэшин. — Я погубил Дава, а эти двое пытают человека. Если буду жив, что скажу Синго? Хотя при чем тут Синго? Виллани, Фину, Биркертсу, я же полицейский, в конце-то концов…»

— Господь хочет, чтобы ты понял, что такое боль, боль и страх, Дункан, — говорил Джейми. — Он хотел, чтобы и Чарльз узнал это, после того, что Чарльз сделал со мной. А еще твой друг Робин. Знаешь, я ведь так и не забыл ваших лиц. Говорят, дети не помнят насильников. Некоторые помнят, Дункан, еще как помнят, каждую ночь видят их в своих кошмарах.

Раздался визг, пронзительный визг, полный боли.

— Не бойся, Дункан. Робин вот боялся, и ему повезло, что мы так торопились. И Артур Поллард тоже боялся. Я не знал об Артуре, но в тюрьме Господь свел меня с одним человеком, очень грустным человеком, и он рассказал мне об Артуре.

— Ради бога… О… о… — стонал истязаемый.

— «Поношение сокрушило сердце мое, и я изнемог, ждал сострадания, но нет его, ищу утешителей, но не нахожу, — продолжил между тем Джейми. — И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом». Дункан хочет пить. Джасти, напои-ка его.

Что-то зажурчало, слышно было, как человек кашляет, задыхается.

— Так-то лучше, да?

Тишина.

— Ну все, Дункан, больше не шумишь, да? На свинью ты похож, Дункан. Молишься сейчас или как? Антихристу молишься? Кому ж еще, ты ведь больше никому не умеешь. Вот, Джасти, Господь желает, чтобы ты отправил Дункана в гости к его царю — антихристу.

Кэшин встал на колени, тяжело поднял голову.

Мерцающий желтый свет. На голом каменном алтаре что-то лежало, розовое, перевязанное веревкой наподобие того, как обвязывают кусок мяса перед тем, как пожарить. Кровь текла ручьями.

У алтаря стояли двое. Тот, что поменьше, справа, держал в руке нож, на лезвии которого блестел свет от свечи. Другой, повыше, держал Вэллинза, его голову; Кэшину было видно, что это голова и что мужчина — это был Джейми — держит голову Вэллинза за уши, словно целуя ее…

Нет!

Кэшин потряс головой — это получилось как-то само собой, непроизвольно. Он попробовал выпрямиться. На полу что-то темнело, столбик, нет… или да, столбик с крестом наверху, медным крестом с заостренными концами, но не стрелками…

Нет, не со стрелками.

Что-то вроде ромбов…

Он протянул руку, попробовал взять столбик, но рука не держала, он почти ничего не чувствовал.

И все же он сжал руку, встал и сам удивился — он стоял, сжимая правой рукой столбик с крестом наверху.

Он смотрел прямо на них.

Они не оборачивались. Они его даже не слышали.

— Отправляйся в вечный огонь, Дункан, — произнес Джейми. — Давай отправляй его, Джасти.

— Нет, — сказал Кэшин.

Они обернулись.

Кэшин метнул столбик с медным крестом. Тот просвистел в воздухе. Джастин дернулся, зажав длинный нож в правой руке.

Заостренный конец вонзился ему в горло, прямо в выемку между ключицами, застрял там. Джастин поднес руки к горлу, схватился за столбик, нетвердо отступил на шаг, его левая нога подвернулась, и он упал, растянувшись на холодном мраморном полу.

— Вы арестованы, — слабо произнес Кэшин.

Джейми, все еще держа руками голову Вэллинза, смотрел на Джастина.

— Джасти, — позвал он, — Джасти…

Джейми отпустил голову связанного Вэллинза, упал на колени.

Кэшин видел только его макушку.

— Как же так, Джасти, — монотонно повторял тот. — Как же так, Джасти, дорогой мой, ну как же так, а?

Кэшин двинулся к той же двери, через которую вошел. Казалось, идти до нее долго-долго. Но он все же пересек прихожую, добрался до щитка, щелкнул выключателями.

В гостиной зажегся свет.

Пистолет Дава валялся почти у самых его ног. Он нагнулся, чтобы поднять его, едва не упал, выпрямился, снова нагнулся, подобрал пистолет. Не глядя на Дава, вернулся в часовню, нашел выключатель и там прошел в неф, остановившись метрах в трех-четырех от алтаря.

Джейми склонился над Джастином. Повсюду виднелись лужи крови. Он взглянул на Кэшина и поднялся во весь рост, с ножом в руке.

— Ты арестован, — повторил Кэшин.

Джейми покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это ты мертв.

Кэшин поднял пистолет Дава, направил Джейми в грудь и спустил курок.

Джейми по-птичьи дернул головой, улыбнулся.

«Промазал, — подумал Кэшин. — И как это получилось?» Он не видел Джейми как следует, пистолет был тяжелый, оттягивал руку.

— Господь не желает моей смерти, — сказал Джейми. — Он хочет твоей смерти, потому что ты забрал моего Джасти.

Он шагнул к Кэшину, занес над головой руку с ножом. Кэшин увидел, как на лезвии сверкнул свет, увидел кровь… Ноги подогнулись, стоять дольше не было сил, он почувствовал, что падает…

Нож и глаза Джейми нависли над ним, совсем близко.

— Ну давай, молись Отцу, иже еси на небесех, — сказал Джейми.

— Отче Наш… — начал Кэшин.

* * *

— Точно не нужна помощь? — спросил Майкл.

— Нет, — ответил Кэшин.

В маленькой легкой сумке лежала всякая мелочь: зубная щетка, бритва, пижама — все, что брат принес ему в больницу. Они ждали лифта, стоя рядом друг с другом, и испытывали от этого неловкость.

— У меня новая работа, — сообщил Майкл. — Небольшая фирма в Мельбурне.

— Вот и хорошо, — рассеянно ответил Кэшин.

Ему все мерещился Дав — как они идут вместе по улице, а потом лицо Дава превращалось в лицо Шейна Дейба.

— Через две недели начну. Так что время у меня пока есть, могу помочь тебе строиться. Правда, я никогда своими руками ничего не делал…

— Да там опыт и не нужен. Просто грубая физическая сила.

Приехал пустой лифт. Они вошли и встали лицом к двери.

— Джо, я вот что хотел спросить, — произнес Майкл, глядя на светившуюся панель на стене. — Я все думаю…

— Чего?

— Пойти туда без оружия. Это же было не самоубийство, нет? Ну то есть…

— Это была несусветная глупость и самонадеянность, — ответил Кэшин. — У меня ведь так всегда.

Виллани ждал в фойе. Он пожал Майклу руку, и они все вместе вышли через раздвижные двери, спустились по пандусу и направились вдоль стены. Погода после сильного дождя разгулялась, в больших рваных разрывах облаков виднелось голубое небо, похожее на ворота в вечность.

— На днях заеду, — сказал Майкл.

— Перчатки купи, — попросил Кэшин. — Самые простые, рабочие.

Рядом с машиной Виллани припарковался Финукейн и вышел им навстречу.

— Привет, шеф, — поздоровался он. — Как самочувствие?

— Прекрасное, — ответил Кэшин.

— Сядь на минутку в машину, — сказал Виллани. — И ты тоже, Фин.

Кэшин сел впереди. Знакомый запах полицейской машины.

— Бледный ты как смерть, — заметил Виллани. — Здесь у них солярия нет, что ли?

— Нет. Знаешь, я тоже удивился.

— Ну и ладно… Вам с Давом здорово повезло — вы прямо как заговоренные. Он выписывается через неделю. Врач сказал, заживает все, как на лобстере.

— На лобстере? — переспросил Финукейн с заднего сиденья. — При чем тут лобстер?

— Не знаю, только он так выразился. Слушай, Джо, что расскажу. Во-первых, Фин добился кое-чего от этого придурка Дейва Винсента. И заметь, по телефону. Фин умудрился заполучить его записную книжку. Ну давай сам рассказывай, Фин.

Финукейн откашлялся.

— В ночь пожара он был в лагере. Потом позвонил Дейву Кернау — это его приемный отец. Он рассказал, что все думали, будто он пошел на какой-то там концерт, но на самом деле затеял сбежать, что и сделал. Затем приехали двое и вынули тело из багажника. Небольшое такое, сказал.

Кэшин смотрел на дорогу, но не замечал движения.

— Они, значит, внесли тело в дом, где спали мальчишки. Вышли, и тут он заметил, что в доме что-то загорелось. Он убежал, переночевал на пляже, а утром поймал машину и был таков. Оказался в Западной Австралии, мальчик лет двенадцати.

— Что показало вскрытие мальчишек? — спросил Кэшин.

— Местный врач вскрывал, — ответил Финукейн. — По-моему, так тогда делалось. Установили, что смерть наступила от удушья.

— У всех троих?

— Да.

— А больше ничего не было?

— Нет, шеф.

Кэшина затошнило, и он пожалел, что позавтракал.

— Не помнишь фамилию врача?

— Записал. Каслман, доктор Родни Каслман. Он же оформлял свидетельство о смерти жены Бургойна. Везде успевает.

Отец Хелен… Как там говорила Сесиль Аддисон?

«Тогда в Кромарти вообще не было равнодушных. Люди просто так этим занимались, не для того, чтобы в газеты попасть или на телевидение. Добродетель сама по себе награда».

— Удивительное дело, — заметил Виллани. — Дейв Винсент запомнил, на какой машине они приехали.

— Дейв в машинах разбирается, — сказал Финукейн. — Он сказал, что это был «мерседес»-универсал. Запомнил, потому что универсал был самой первой модели, семьдесят девятого года выпуска.

— И что, пригодилось? — спросил Кэшин.

— Ну, я его отследил.

— Подожди, я сам догадаюсь. Бургойн?

— Служебная машина. Принадлежала компании Чарльза Бургойна и какого-то Дж. А. Камерона.

— А, это Джок Камерон, местный адвокат. Из «Товарищей» кто там тогда был?

— Вэллинз, — ответил Виллани.

— Закурить есть? — спросил Кэшин.

Виллани вынул пачку и щелкнул зажигалкой. Оба молча затянулись.

Никотин ударил Кэшину в голову, да так, что он не сразу заговорил, но затем все-таки продолжил:

— Не могу понять, как им все сошло с рук? Превратили лагерь в бордель, убили по крайней мере троих мальчишек, и все шито-крыто. Это что, расследование называется?

Виллани опустил стекла, и в машине запахло выхлопными газами и свежим асфальтом.

— Еще не всё… Синго два дня назад умер после второго удара. Обширный инсульт.

— Черт! — только и мог сказать Кэшин. — Вот черт!

Он почувствовал, что плачет, отвернулся от Виллани, быстро заморгал.

— Пожар в лагере «Товарищей» расследовал Синго, — произнес Виллани. — Он тогда был замначальника.

Кэшин представил себе Синго в поношенном, драном плаще, горелые руины на месте лагеря, ворота в зарослях травы, старый кожаный пояс… О Кромарти Синго никогда не упоминал. Бывало, поздно вечером, после рюмки-другой, он рассказывал о том, как работал в Стевеле, Мидуре, Гилонге, Сейле и Шеппартоне, как выследил в Бендиго убийцу проституток, который ездил из города в город, или другого, который убил своих дядю с теткой на табачной ферме под Брайтом, собирался переработать их на силос и скормить свиньям.

А вот о Кромарти Синго ничего не рассказывал.

— У меня возникло нехорошее предчувствие, — продолжил Виллани и пошевелился на сиденье. — Мы подняли его банковские счета. Никогда бы не подумал, что придется этим заниматься… Там ничего не оказалось. Только его зарплата да дивиденды по акциям «Фостерс».

— А он их пиво никогда не пил, — медленно сказал Кэшин. — Просто терпеть его не мог.

Виллани грустно взглянул на него, открыл окно со своей стороны, выбросил окурок, чуть не попал в чайку, так что та подпрыгнула на месте. Кэшину вспомнилась встреча на пирсе, когда чайка умудрилась поймать окурок на лету.

— Три года назад, — сказал Виллани, — Синго унаследовал миллион долларов от своего брата Дерека. Дерек никого из семьи не обидел. Все имущество оценили в четырнадцать миллионов.

— Вот как? — рассеянно бросил Кэшин.

— Синго ведь все время со мной, как попугай на плече: я здесь только благодаря ему и говорю его фразами. Думаешь, все, дело сделано, сынок? Нет, давай, еще шаг вперед. Девяносто девять раз сделаешь — и впустую. А потом — вот оно! Так и шагали…

На ветровом стекле застыли крупные капли. Кэшину вдруг захотелось оказаться у себя, в знакомом старом доме, в своем кресле, и чтобы собаки тыкались носами ему в ноги, горел камин и играла музыка. Почему-то захотелось послушать Бьерлинга. Непременно сначала Бьерлинга, а потом Каллас.

— В восемьдесят третьем году кто-то внес двести тысяч долларов на три банковских счета Дерека, — рассказывал Виллани. — Как раз через три дня после пожара в Кромарти. А по окончании расследования Дереку обломилось еще столько же. Тогда он купил участок на Золотом берегу. Не промах этот Дерек.

Кэшин посмотрел на Виллани. Тот не отвел взгляда, между бровями у него залегли глубокие морщины, он сидел, тихо кивал, затягивался, пробовал выпускать дым на улицу, но у него не получалось.

— Синго получал деньги от Бургойна?

— Ему переводили с банковского счета компании. Пришлось размотать цепочку еще из трех фирм, пока докопались, что это делишки Бургойна.

Кэшин чувствовал себя так, словно почва уходит у него из-под ног и он проваливается в трясину. Они сидели в машине и смотрели, как с работы возвращались три медсестры, все прямые, как клюшки для гольфа, а та, что шла в середине, махала руками так, будто дирижировала оркестром.

— Словно двоих похоронил, — сказал Виллани. — Проснулся утром, и такое чувство, что чего-то не хватает.

— Всё? — спросил Кэшин. — Больше ничего такого нет, что мне нужно знать? Нет? Тогда я поеду домой. Спасибо, что навестил.

— Фин за рулем, — сказал Виллани. — Биркертс в участке, его эта новость прямо подкосила, так что сначала его надо отвезти. Лучше такси вызови или пешком прогуляйся.

Кэшин хотел поспорить, но сил совсем не осталось.

— Вот еще что, — добавил Виллани. — Звонил адвокат Синго. Мы трое — ты, я и Бирк — есть в завещании.

— Последний бастион неподкупности во всей полиции — убойный отдел, — заметил Кэшин. — Отдайте мою долю Армии спасения.

Когда выехали на дорогу, он попросил:

— Фин, подбрось на Квин-стрит. Я ненадолго…

* * *

Эрика Бургойн в элегантном строгом черном костюме стояла у стеклянного столика.

— У меня сегодня ни минуты свободной, — сразу заявила она. — Так что нельзя ли покороче?

— Отчего же, можно, — согласился Кэшин.

Он обвел взглядом офис, отделанный широкими деревянными панелями, застекленные книжные полки, большие кожаные кресла, свежие фиалки в вазе граненого стекла на подоконнике, голые ветви платана за окном.

— Красивый у вас офис, — похвалил он.

— Начнем, — склонив голову набок, произнесла она голосом учительницы, которая отчитывает нерадивого ученика.

— Думаю, что должен посвятить вас в свои… скажем так, предположения, — сказал он.

Она посмотрела на часы:

— Даю вам пять минут и ни секундой больше.

— Вы знаете, что ваш отчим насиловал вашего брата.

Эрика опустилась в кресло и заморгала, как будто что-то попало ей в глаз.

— Джейми и Джастин Фишер замучили и убили Артура Полларда. Думаю, что об этом вы знаете. Джейми и Джастин в Сиднее замучили до смерти некоего Робина Грея Бонни. Об этом вы, может, знаете, а может, и нет.

Эрика возмущенно взмахнула руками:

— Детектив, да это просто…

— Почему вы ни мне, ни кому-либо другому не сказали, что миссис Лейдлоу видела Джейми?

Эрика вяло отмахнулась:

— Мойра уже в возрасте, мало ли что ей привидится…

— Знаете, мне показалось, что миссис Лейдлоу вполне адекватна. Она не сомневалась, что видела именно Джейми. И вы ей поверили, так ведь? Вот тогда вы и наняли себе телохранителя — еще до того, как погиб Чарльз.

— Детектив Кэшин, вы переходите всякие границы! Я не вижу смысла продолжать разговор.

— Хорошо, тогда побеседуем в официальной обстановке, — не стал спорить Кэшин. — Назначим день, и вы придете к нам на Сент-Кильда-роуд. Может, так даже лучше. Это как раз вы перешли всякие границы. Вы подозреваетесь в сокрытии улик.

Ответа не последовало. Она не отвела взгляда, но он понял, что попал в точку.

— Вы говорили с Джейми, ведь так?

— Нет.

Эрика прикрыла глаза. На висках у нее набухли вены. Кэшин заговорил о том, что уже давно не выходило у него из головы:

— После несчастного случая с матерью вы и брат остались ночью в доме с Чарльзом. Что тогда случилось, Эрика?

— Джо, пожалуйста, перестаньте. — Она уронила голову на грудь, со лба на бровь упала прядь волос. — Пожалуйста, Джо…

— Что с вами тогда случилось, Эрика?

Она промолчала.

— Вы стали молодой женушкой Чарльза? До или после смерти матери? Вы же ходили за ним как тень. Вы просто боготворили его. Вы знали, что эти мужчины насиловали Джейми? Вы знали, что и Чарльз тоже…

Ее била дрожь.

— Нет, нет, нет, — твердила она, не возражая ему, а лишь умоляя остановиться.

— Вы все еще думаете, что смерть вашей матери — несчастный случай, да, Эрика? Той же ночью случился пожар в лагере «Товарищей», припоминаете? Тогда погибли три мальчика. Одного Чарльз собственными руками прикончил в «Высотах». Может, ваша мать что-то видела? Или слышала?

— Джо, ну не надо, я не…

Кэшин смотрел на ее склоненную голову, бледный пробор в волосах, прижатые к груди руки.

Не поднимая глаз, она еле слышно повторяла что-то вроде мантры.

Кэшин знал, что это такое. Он и сам так заклинал боль, беспокойные мысли, память, нескончаемые черные ночи.

Наконец она выпрямилась, всеми силами пытаясь собраться.

Кэшин терпеливо ждал.

— Какая теперь разница, Джо? — заговорила она постаревшим, безжизненным голосом. — Для чего вам нужно все это вытягивать из меня? Вы получаете от этого удовольствие?

— Зачем вам телохранитель?

— Мне угрожали.

— Не верю. Думаю, вы всегда знали, что Джейми жив. Вы защищали его, но в то же время боялись. Верно?

Она не ответила.

— Вы видели, как он измывался над Поллардом, правда? В зале было только одно откинутое кресло. Одно-единственное. Вы сидели там, Эрика.

Она беззвучно плакала, и слезы размазывали безупречный макияж.

— Чарльз потом передал вас Полларду, так ведь, Эрика? Поллард не брезговал и молодыми девушками. Мы нашли фотографии у него в компьютере. Вам хотелось, чтобы Джейми убил Чарльза и Полларда, так? На смерть Чарльза вы посмотреть не смогли, но зрелище с Поллардом пропускать не собирались. Правда ведь?

Рыдания Эрики становились все громче, она тряслась всем телом.

— Вы остались до конца, Эрика? А когда его повесили, вы как, хлопали? Легче стало?

Кэшин поднялся.

— Вы нездоровы, миссис Бургойн, — сказал он. — Неудивительно: болезнь, как известно, порождает болезнь. Спасибо, что уделили мне время.

На Квин-стрит обрушивался ливень. Фин, припарковавшийся вплотную к соседней машине, сидел и спокойно читал газету.

— Ну как прошло, шеф? — поинтересовался он.

— Да ничего особенного, — ответил Кэшин. — Отвези-ка меня домой, сынок.

* * *

Собаки изменились до неузнаваемости.

— Что ты с ними сделала? — спросил Кэшин. — А уши-то, уши!

— Впервые в жизни подстриглись и причесались, — ответила мать. — И знаешь, им понравилось.

— Они просто в шоке. Надо было сначала с ними посоветоваться.

— Не лучше ли им остаться? Здесь им так хорошо. Вряд ли они захотят возвращаться в твои развалины.

Кэшин подошел к машине и открыл заднюю дверцу. Собаки, не шевелясь, смотрели на него.

— Вот видишь, Джозеф, — начала мать, — видишь…

Кэшин коротко свистнул и указал пальцем на дверь. Собаки тут же сорвались с места, стремительно запрыгнули на заднее сиденье, сели и застыли как вкопанные, глядя прямо перед собой.

Кэшин закрыл дверь и сказал:

— Буду привозить их в гости.

— И почаще, — ответила мать. — Бонзо в них просто влюбился. Теперь эти псы — его лучшие друзья.

Кэшину показалось, что в глазах матери заблестели слезинки.

— Когда поеду в город, завезу их к Бонзо повидаться, — пообещал он. — Только скажи ему, чтобы своей отравой на них не брызгал.

Он подошел к матери и поцеловал ее.

— Тебе не мешало бы повидать аналитика, — сказала мать, поглаживая рукой его голову. — Не жизнь, а настоящая литания ужаса.

— Нет, просто черная полоса, — ответил он и сел в машину.

Она подошла к окну:

— Они курицу любят, у тебя есть?

— Они и против филе ничего не имеют. И потом, всякое сбитое зверье тоже хорошо идет. Пока, Сиб.

Пока он ехал домой, на западе догорала вечерняя розовая заря и ночь мягкими шагами начинала ступать по земле. На перекрестке он включил фары, и через пять минут их лучи уткнулись в темный дом и осветили мужчину с фонариком в руке, который стоял у стены и курил сигарету.

Ребб подошел к машине, открыл дверцу и выпустил собак.

— Господи, — произнес он, — подменили их, что ли?

Вне себя от радости, собаки кинулись к нему.

— Я здесь ни при чем, — ответил Кэшин, — это все мать. А я думал, ты насовсем ушел.

— Да хотел было, но там работы нет, вот и вернулся, — объяснил Ребб. — Старик уже еле ходит. Так я подумал — буду ему помогать и еще останется время у этого твоего собора поболтаться.

Они обошли вокруг дома, освещая фонариком работу Ребба.

— Поболтаться? — спросил Кэшин. — Ты это называешь «поболтаться»?

— Берн приходил, подсобил немного. Язык, правда, у него поганый, но работать он умеет, этого не отнимешь.

— А я и не знал. Память у него крепкая, это да.

— Правда, что ли?

Ребб посветил фонариком на свежую кладку стены, подошел и провел по шву пальцем.

— Помнишь, когда он привез бак для воды? Он вспомнил, что вы с ним встречались, еще когда были мальчишками. В футбол играл против вас. Против лагеря «Товарищей».

— Что-то я про такой лагерь не слышал, — отозвался Ребб и посветил фонарем на собак.

— У меня твоя фотография есть, — сказал Кэшин. — Тебе там лет двенадцать, ты стоишь, апельсин ешь.

— Никогда мне не было двенадцати, — ответил Ребб. — Пойду пирог с зайчатиной сделаю. Я опять с твоим пугачом ходил.

— С тобой там как, ничего не случилось?

Кэшину показалось, что Ребб улыбнулся.

— Я там один день всего был, — ответил он. — Кормили хреново.

— У меня отбивные есть, — сказал Кэшин. — Пойдет?

— Пойдет. Тут соседка приходила, что-то для тебя оставила. Завернула прямо как подарок.

— Вовремя, — ответил Кэшин, — давно мне подарков не дарили.

— Жизнь и так подарок, — заметил Ребб. — Каждая минута, каждый час и каждый день.

* * *

Было уже за полдень, когда Кэшин вывел собак на прогулку. Они тут же, рядом с домом, подняли зайца, — без собак те совсем осмелели. Потом, на лугу, они набрели на целую стаю. Собаки набегались так, что от усталости, вывалив языки, не закрывали пасти.

Достигнув ручья, собаки вошли в воду по холку, постояли, почесываясь, насторожились. Кэшин тоже вошел в воду по колено, в ботинках захлюпало. Он, не обращая на это внимания, направился вверх по склону, раздумывая о том, как поступить. Но не успел он ничего придумать, как увидел Хелен, спускавшуюся по склону со своей стороны.

Они встретились возле углового столбика со стороны Ребба, поздоровались. Она, казалось, похудела и выглядела даже лучше, чем он помнил.

— Устали, — сказала она, имея в виду собак. — Что ты с ними сделал?

Он сглотнул и ответил:

— Не в форме. Разжирели, бегать тяжело стало. Ничего, я их быстро в чувство приведу.

— Как ты, Джо?

— Я-то? Да ничего. Так, царапина. А потом, я ведь стойкий и никогда не жалуюсь.

Хелен покачала головой:

— Я хотела навестить тебя, но подумала… да нет, не знаю, что я подумала. Или нет, я подумала, что у тебя сейчас родные, друзья из полиции…

Собаки поднялись. Разговор был им неинтересен, хотелось поразмяться.

— Догадливая… Так и было, днем и ночью дежурили посменно — то родные, то полиция.

— Язва ты! Видел по телевизору Бобби Уолша?

— Нет.

— Он сказал, что вы с Давом заслужили медали.

— За что? За глупость? Так за нее вроде не дают.

Хелен покачала головой:

— А про курорт знаешь?

— Нет.

— Эрика Бургойн решила не продавать Файфу лагерь «Товарищей». Она передает его государству, там сделают что-то вроде заповедника. Значит, доступа к устью не будет и весь проект рухнет.

Кэшин слушал ее и вспоминал откинутое кресло в зале штаб-квартиры «Товарищей», Эрику в ее офисе, следы слез на кремовой шелковой блузке, рыдания.

— Вот и отлично, — сказал он. — Теперь можно будет сосредоточиться на выборах.

— Надеюсь, голос одного полицейского у меня уже есть.

— Смотря что еще выяснится в дальнейшем. Но ведь нам, полицейским, о политике разговаривать нельзя.

— А пить можно?

— У меня печень почти как новая. Столько недель отдыхала…

Они переглянулись, он помолчал, посмотрел на темную долину ручья, на верхушки деревьев на холме и сказал:

— Давно хочу спросить… Когда умер твой отец?

— В восемьдесят восьмом. Не вписался в поворот на дороге, через год после того, как мы закончили школу. А зачем тебе?

— Так… Он подписывал свидетельство о смерти жены Бургойна.

— Он их сотнями подписывал…

— Да.

— Ну что? Зайдем ко мне, выпьем? Я тебя даже покормлю.

— Опять готовыми пирожками?

— Кстати, в прошлый раз мы до них так и не добрались.

— Собак сначала покормлю, — ответил он, — и сразу же приду.

— Смотри, в засаду не попади.

— В засаду… Редкое слово.

— Над тобой работать и работать, — заметила она. — Знаешь, существует еще много редких слов.

Он поднялся, почувствовал, как ноги стали точно деревянные, свистом подозвал собак и оглянулся. Хелен стояла и смотрела на него.

— Домой иди! — крикнул он ей. — Домой иди, пирожки разогревай!

Он проснулся, лежа на боку. Над створками жалюзи брезжил серый свет. Рядом с собой он чувствовал ее тепло, а потом она повернулась, ее дыхание коснулось его спины, между лопатками, до спины дотронулись ее губы, она прижалась к нему и поцеловала. Мир распахнулся, начался новый день, и он почувствовал, что прощен и снова живет.

* * *

— Джо…

— Что?

— Это Кэрол Гериг. Не разбудила?

— Нет.

— Джо, это ерунда, конечно, но вот вчера выпила, и мне вспомнилась одна вещь.

— Что такое?

— В мусорном баке были обертки от шоколада. Дважды.

— Ну и что же?

— Так он не ел шоколада, — пояснила Кэрол. — Никогда в доме сладкого не держал и даже в чай сахар не клал.

— Значит, вы видели обертки от шоколада в кухне?

— Да не в кухне. В баке, на улице. Я заметила, когда мусор выбрасывала. «Марс» там и прочая ерунда.

— Может, кто-нибудь гостил?

— Нет, в те дни нет.

— Два раза, говорите?

— Ну, я запомнила два. Неинтересно, да?

Появился Ребб, он возвращался с дойки коров Дэна, по бокам его, как два телохранителя, трусили собаки, готовые защитить хозяина от любой опасности.

— Да что вы! — возразил он. — А когда это было, не припоминаете?

— Раз, помню, было после дня рождения Кирсти… так, день. Понедельник, двадцать третьего июля восемьдесят восьмого года. Точно. Да-да.

23.07.88.

— Любопытно, — сказал Кэшин. — А второй раз когда? Месяц, год. Лето, зима…

— Надо подумать.

Они попрощались, а он стоял и вспоминал девять глиняных ваз работы Бургойна, которые этот перфекционист счел достойными сохранения. На одной из них стояло число: 11.06.88.

Это что, дата изготовления? А можно перевернуть только что вылепленную вазу такого размера и нацарапать на ней дату? Или это делается позже?

Он подошел к телефону, посмотрел на него, вспомнил о верхнем этаже старого кирпичного дома в «Высотах», вспомнил, как оглянулся и заметил защелку на двери спальни.

Если пойти на холм, когда там обжигают посуду и пылает гончарная печь, то сначала ее будет слышно, а потом уже видно — послышится могучий звук вроде дрожания или ударов барабана. А за поленницей откроется раскаленно-белое жерло, отблески света на поляне, и в лицо ударит свежий морской ветер, стремительно залетая в печь.

Он набрал прямой номер. Телефон долго звонил, наконец трубку взяла Трейси и недовольно произнесла «алло».

— Это Джо, — сказал Кэшин. — Трейс, помоги мне. Пропавшие дети за июнь-июль восемьдесят восьмого. Мальчики.

— Нет, этому конца не будет! — выдохнула она.

— В этой жизни точно не будет, — согласился он.

Зимнее солнце выкатилось из-за круглого холма, над ним куда-то к краю земли неслись длинные ленты облаков, ветер шелестел по высокой траве.

За дверью подала голос сначала одна собака, за ней вторая, потом они начали лаять по очереди. Он открыл дверь, впустил их и понял, какое это счастье — они рядом, а он жив.