На сцену подняли женщину с первого ряда, которая все время инсценировала обмороки и ее дочь. Они побежали к отцу и обняли его. Весьма милая была картина. Вот только номер с двумя купюрами мне не совсем была понятна. Что придумал этот циничный Шакал? Чтобы это не было, это было занимательно. Это было настолько занимательно, что я совсем забыл, что через три часа, как минимум, я полечу в воздух.

— Вы ничего не хотите сказать напоследок этим людям?

— Бессовестные, чтоб вас черти в аду драли! — крикнул кто-то из зала.

— Не обращайте внимания, Гаврила Михайлович, — с сарказмом проговорил Шакал. — Говорите.

— Дорогие граждане, — откашлялся мэр, — вы должны понимать, что мы сделали все, что было в наших силах. Пусть и с некоторой задержкой и все же. Мы вас не оставим и будем следить за развитием событий в течение этих трех часов.

— У вас все, Гаврил Михайлович? — спросил Шакал сардонически.

Мэр снова протер лицо, повернулся к жене и дочери и с кейсом в руках неуверенно семеня, поторопился с ними к выходу. Было видно, что он не доверял Шакалу и не знал, чего от него ожидать.

В зале стояло гробовое молчание. Каждый испытывал неопределенные эмоции. Я понял, как одним выстрелом Шакал добился того, что хотел. Вот только зачем это все ему понадобилось? Какой-то подзаборный мальчишка, лишенный прелестей детства. Неужели он мог все так тщательно спланировать? Что, в конце концов, он пытался нам всем этим сказать?

Ох, уж это чувство, когда ждать спасения неоткуда. Мы сидим и ждем смерти. Что может быть утомительней? Мы умрем, на наши места придут новые. На каждую смерть придется новая жизнь… новая жизнь… новая жизнь. У меня же будет ребенок. Новая жизнь. Точнее, у меня его не будет, а у него не будет меня. В голове моей все смешалось. Я засыпаю. Я не хочу заставать эту страшную минуту, мне страшно представлять, что я умру. А раньше смерть казалась мне чем-то отдаленным. Мог бы я когда-нибудь подумать, что окажусь заложником террористов? Мог бы я тогда предположить, что все это когда-нибудь я увижу наяву? Могли ли мои родители предположить, что подобное произойдет с их сыном?

Почему все самое ужасное кажется человеку абстрактным? Почему он считает, что политика и мировые проблемы его не касаются. Он уверяет себя, что он защищен, что он никогда не столкнется с войной или с терроризмом. Он все отталкивает от себя, привыкает не замечать: начиная с фантика, валяющегося на улице, заканчивая проблемой глобальной экологической катастрофы. Он даже не задумывается о том, что когда-нибудь именно его потомкам будет нечем дышать. Но какое ему дело до дальних потомков? Главное, чтобы был счастлив он сам, его близкие, будущие дети и внуки. Он внушает себе, что он вне всего, что творится вокруг. Мы создаем свой отдельный мир под названием «семья». Мы запираемся в этой своей ячейке, как в клетке и живем, решая только отдельные вопросы в своем собственном доме, а проблемы всего остального мира — нашего общего дома, нас как-то не касаются. Но это не так, потому что каждый из нас находится в этом одном большом капкане, и никто не знает, в какой момент защелкнется этот капкан.

Ну, вот теперь я, кажется, начал мыслить как он…