Перевод с английского: Марк Эппель

[email protected]

 

Посвящение

Эта книга посвящена моей жене и партнеру — Изи Тененбом, никогда не боявшейся быть со мной, куда бы ни дул ветер, опасно это или нет, всегда делившей со мной ярчайшие из идей и дарившей мне прекраснейшие из улыбок.

 

Введение

Мое имя Тувия. Я родился и вырос в Израиле в ультра ортодоксальной антисионистской семье, жившей в ортодоксальном районе того времени. Мой отец был раввином, как и многие из наших соседей; мы были теми, кто должен был представлять и объяснять Бога остальному человечеству. Мой дед отказался приехать в Израиль, потому что не хотел жить с сионистами, и нацисты вознаградили его и большую часть его семьи погребением там же на месте. Другой мой дед бежал из родных мест незадолго до прихода нацистов, и те, кто ещё оставался позади, уже никогда не объявились. Моя мать пережила Холокост, мой отец был беженцем, и не будь Адольфа Гитлера, я бы не появился на свет. Я родом из длинного ряда европейских раввинов, и меня растили быть также раввином. Сколько-то лет этот мастер-план неплохо продвигался, и в каждом мыслимом деле я отлично противостоял неверию, проводя дни и ночи в изучении закона Божьего и ревностно защищая его от всех земных врагов.

И тогда, как утверждают мои бывшие единоверцы, сатана овладел мной, и я решил, что Бог был достаточно могуществен, чтобы позаботиться о себе без моей помощи. Тридцать три года назад я покинул Израиль ради Соединенных Штатов в надежде посвятить свою жизнь погоне за наукой и искусством, и то и другое полностью запрещённые для меня в квартале, где прошла моя юность. В последующие пятнадцать лет я посещал различные университеты, изучая различные дисциплины, начиная с математики и информатики и до театра и литературы. Два десятилетия назад я основал Еврейский театр Нью-Йорка, которым и руковожу, управляя им вместе с моей женой Изи.

Кроме того, что я драматург, я являюсь также журналистом и комментатором в различных средствах массовой информации США и Германии. В 2012 году издательство Suhrkamp Verlag опубликовало мою книгу Allein унтер Deutschen (Один среди немцев), которая в течение четырех месяцев объявлялась бестселлером по опросам Spiegel. Allein унтер Deutschen явилась результатом шестимесячного путешествия по Германии с целью изучения её сегодня, её людей и их самых сокровенных мыслей. Она была опубликована в Соединенных Штатах под названием "Я сплю в комнате Гитлера". В прошлом году Winfried Hörning, мой преданный редактор в Suhrkamp, спросил, не хотел бы я проделать аналогичное исследование Израиля и его народа. Провести шесть месяцев в Израиле, стране, которую я оставил много лет назад, лишь спорадически посещая её на короткие промежутки времени, было одновременно и пугающим вызовом и захватывающей возможностью. Я спросил Винфрида, сколько Suhrkamp мог бы заплатить мне за такую работу, и он назвал цифру, которая мне не понравилась, затем он назвал мне другую цифру, которая-таки мне подошла.

Я еду в Израиль. За исключением местоположения дома, который будет служить мне базой, я ничего не спланировал. Пусть ветры несут меня туда, куда дуют. Я постараюсь, чтобы реальность и факты максимально проявились, и буду объективным по поводу своих находок. Понравится ли мне то, что я увижу, или нет, я буду рассказывать, как это выглядит, а не о том, что бы мне хотелось видеть. И я поделюсь с вами, читатель, тем, что я думаю и чувствую в различных жизненных ситуациях. Меня зовут, как я уже говорил раньше, Тувия, но это между нами. Тувия — это еврейское имя, означающее "благость Божия", что не всегда безопасно. Чтобы прикрыться, я буду иногда говорить с интервьюируемым с тем или иным акцентом, предлагая, версию своего имени на подходящем диалекте, но они всегда будут знать, что я журналист и писатель, так что то, что они говорят, однажды может появиться опубликованным и застыть во времени.

Перед тем как поехать в Израиль, землю, как известно всем, оккупированную, я решил провести несколько дней в другой оккупированной земле, чтобы было с чем сравнить позже.

Я люблю горы — их размеры заставляет меня быть скромным, — и я еду в Южный Тироль, землю, оккупированную Италией в 1918 году и никогда не возвращённую. Как и остальная часть Тироля, она — одно из красивейших мест на Земле, и её итальянская оккупация тверда в своей роли: никто даже не знает, что она оккупирована. Итальянцы подписали там и сям соглашения и договоры и вычистили правовые проблемы, если таковые и были. Они даже дали жителям ряд дополнительных прав, чтоб те заткнулись, и немецкоязычные южные тирольцы довольно быстро стали называть себя итальянцами.

Ну, это все хорошо, замечательно и даже превосходно. А может ли это сработать также в Израиле?

Я трачу немалое время на то, чтобы перекусить и выпить в компании нескольких тирольских туземцев. И после трех кружек "молока с водой" (т. е. пива) и двух наивкуснейших порций "Hitlerschmarrn" они начинают вопить, что проклятые итальянцы их обманули. Моя догадка: оккупация не работает. Я засовываю свои альпийские штаны в чемодан на случай, если потребуется кое-что себе самому напомнить, и теперь готов к работе. Присоединяйтесь ко мне, bitte, и давайте надеяться, что всё пройдет действительно интересно и поучительно.

 

Прощай и Добро пожаловать

Сопровождаемый улыбкой и приветливым кивком красивой турчанки, я начинаю свое путешествие в Святую Землю.

Я прощаюсь с Германией и ее культурой в Гамбургском аэропорту. Но как только я показываюсь с своими чемоданами у стойки Turkish Airlines…вот сюрприз так сюрприз: более десяти килограммов перевеса. Я сообщаю красивой женщине за стойкой, с которой мы раньше никогда не встречались и чье имя я даже не знаю, что известный турецкий актер Мехмет является моим большим другом. "Вы действительно знаете его?" Что за вопрос! Я его режиссер! Она тепло по-турецки мне подмигивает и улыбается, отпуская меня без каких-либо дополнительных затрат и штрафа. "Обещаете, что никому не скажете о том, что я позволила вам пройти с таким количеством лишних килограммов?"

Попробуйте пробраться с десятью килограммами перевеса в AirBerlin, утверждая, что леди Меркель ваша лучшая подруга, и вы увидите, какую кислую мину вам состроят.

Да, может быть я ещё и в Германии, но я её уже оставляю. Turkish Airlines, кстати, отличная авиакомпания. Они летают не совсем вовремя — в наши дни мало кто это делает, но в самолетах ни пятнышка, а еда настоящая турецкая — это чистый восторг. Не удивительно, что все улыбаются весь полёт до Стамбула.

Стамбульский аэропорт. Мне нравится это место! Посмотрите сюда: десять женщин в парандже лижут вкусное на вид турецкое мороженое, борясь в своей одежде с жарой. Это восхитительно и, поверьте, чувственно. Мужчины, сумасшедшие от природы существа, исступленно двигаясь, спешат на небольшую площадку, называемую Террасой, чтобы вытащить свои сигареты. Некурящие, или без паранджи, пьют кофе по 5 долларов, пока никогда не прекращающийся поток женщин в хиджабах любого цвета слоняются по магазинам, скупая вещи, про которые они никогда не знали, что они им нужны.

Время посадки в Тель-Авив, но у стойки сидят лишь около десятка человек. Думаю, я читал в израильских газетах, в чём дело. Граждане Израиля бойкотируют Turkish Airlines, потому что последние несколько лет турецкий лидер Ердоган постоянно критикует Израиль. Никогда не поверил бы, что израильтяне бойкотируют что-то турецкое, но сейчас я сам это вижу. Израильские СМИ, должен сказать, пугающе точны. Впереди меня я вижу трех оживленно разговаривающих парней, и я сажусь рядом. Полагаю, эти ребята знакомы, почему бы и мне с ними не познакомиться?

Что первое я должен сделать, оказавшись в Израиле? — спрашиваю я. Мишель, католический архитектор, женившийся на израильской еврейке, весьма рад и делится своими мыслями: "Вы хотите знать, что вы должны сделать, как только приземлитесь в Израиле? Купить билет назад!"

— Спасибо, но мне нужно там быть. Чего следует ожидать?

— Жару!

Потом Заки, бахаи, рассказывает мне, что его семья живёт в Израиле больше, чем Израиль существует. Сто пятьдесят лет, чтобы быть точным. Бахаи, учит он меня, не имеют права жить в Израиле — это против их религии — но его семья живёт. Его прапрадед был поваром Бахаи. Какая честь!

С ними Хамуди, что на иврите означает "сладенький", который является израильским арабом и мусульманином. "Хамуди," — поправляет он меня, — не значит "сладко". Это коротко от Мухаммеда." Может быть, мне тоже стоит найти для себя уменьшительное имя. Как звучит Тоби?

Громко объявляют, что посадка заканчивается. Я иду к стойке; при этом трое парней возле меня не двигаются. Удивительно, но у стойки выстроилась очередь в миллион человек. Как все эти евреи сюда прокрались? И вообще, что они делают в Стамбуле? Разве они не бойкотируют этот город? Может быть, израильские СМИ не вполне точны, в конечном итоге…

Когда я оказываюсь на борту самолета, мне кажется, что самолет вот-вот разорвёт от количества набитого внутри богоизбранного народа. Я никогда не знал, что существует так много евреев.

Самолет забит, но пара мест ещё есть, и вот тут, когда его двери собираются закрыться три мушкетера из зала втискиваются внутрь. Есть одно пустое место рядом со мной, одно — позади меня, и третье — передо мной. Угадайте, где эти трое собираются сесть? Они глядят на меня изумленными глазами, как если бы я был агентом ЦРУ, которому заранее был известен порядок размещения людей в самолёте.

Поскольку я важный человек, Хамуди сообщает мне, что в израильском аэропорту к мусульманам и евреям относятся по-разному. Мусульман останавливают и допрашивают после приземления. Думаю, он готовится к тому, что при посадке его отведут в сторону.

Самолет приземляется чуть позже трех утра, и израильская служба безопасности останавливает только одного пассажира. Нет, это не смуглый Хамуди, а молодая блондинка.

Хамуди и я переглядываемся, и должен сказать, он очень разочарован. Он приготовился к любому возможному вопросу в сфере безопасности, но всё, что их заботит, это молодая блондинка.

Я выхожу из аэропорта; снаружи прохладно. Жара, которую я ожидал, исчезла вслед за юной блондинкой.

Это довольно странное чувство — приземлиться в стране, где вы родились. Я слышу иврит, и нет немецкого и английского, я слышу звуки моего детства. В одно мгновение я превращаюсь в ребенка и вижу всю свою жизнь, как в коротком клипе на YouTube. Ребенок, мальчик, подросток: человек, которым я когда-то был, мои прошедшие годы — проигрываются в обратном направлении.

Я медленно пробуждаюсь к реальности и иду искать такси, которое доставит меня к моей обители на следующие шесть месяцев. Моё направление — дом темплера в Немецкой колонии Иерусалима. Я узнал об этом доме еще будучи в Нью-Йорке. Это старый дом, построенный немецкими темплерами — теми, что когда-то давно пришли на Святую Землю в надежде лично приветствовать возвращение Иисуса Христа. Поскольку я люблю такие истории, то и снял этот дом.

Из Германии в немецкую колонию. Я знаю, что это звучит немного странно. Добравшись до своего нового дома, я бросаю свои чемоданы, немного отдыхаю и выхожу прогуляться по земле, оставленной мною так много лет назад. На стене соседней улицы я вижу такую надпись: "Простите, а доволен ли Бог тем, как вы одеты?" Откуда я знаю? Затем я вижу плакат: "Милосердный народ Израиля, пожалуйста, помолитесь за моего отца, чтобы тот избавился от iPhone и интернета и наша семья не распалась."

Я достаю свой iPhone и фотографирую этот плакат. Это не Гамбург и не Стамбул, это святой город. Да, это Иерусалим. "Иерушалаим", как евреи называют его на иврите, "Аль-Кудс", как арабы называют его по-арабски, и "Джерусалем", как называют его большинство других. Когда я покинул Израиль около трех десятков лет назад, моя первая остановка была на улице Красных Фонарей в Амстердаме. Теперь, вернувшись, я иду в Старый город.

 

Выход Первый

Что происходит, когда женское начало Бога, а также сын Божий и Божий посланник встречают сексапильную немку, помогающую арабам, потому что она любит евреев?

“DON’T WORRY, BE JEWISH” и “FREE PALESTINE” две из многочисленных противоречащих друг другу надписей на футболках, которые я вижу в сувенирном магазине, как только я оказываюсь по другую сторону стены Старого города, воздвигнутой османским султаном Сулейманом Великолепным на остатках стен прежних эпох.

За стеной, когда я вхожу, — шук. Что такое шук? Большинство английских словарей переводят это слово как рынок, но это потому, что английские переводчики не обладают ярким воображением. Лучший перевод, если вы англоговорящий, это "античный торговый центр." Да. Но, пожалуйста, не приходите сюда, если вы ищете розовый бикини или iPhone, это не самое лучшее место заполучить эти предметы. Вы должны приехать сюда, если вы ищете непорочную Деву Марию из непорочного оливкового дерева (только не спрашивайте меня, что это значит), или у вас настроение вдыхать запах специй, доступных, как правило, лишь на небесах. Архитектура шука захватывает взгляд и заставляет верить в мифы и легенды, что может быть весьма полезно. Шук темноват, выстроен из священных от древности камней, всюду арки, и если бы торговцы не взимали невообразимую цену за все, что встречает глаз, можно было бы подумать, что вы в раю.

Если подумать, Красные Фонари сюда отлично бы подошли. На самом деле, я живо могу себе это представить. В нескольких шагах впереди я вижу неподвижную группу мужчин и женщин. Похоже, это туристы, вооружённые картами и камерами, и я присоединяюсь к ним. Понятия не имею, куда они планируют идти, но так как они заплатили за экскурсию, то можно предположить, что это того стоит, и я незаметно втираюсь между ними. Вскоре их план становится ясен. Они хотят пойти на экскурсию по туннелю, примыкающему к Западной Стене, остатку самой святой из еврейских святынь в истории. Она также известна как Стена Плача; это место, где Шхина, т. е. Святое Присутствие, пребывает в течение последних двух тысяч лет. Что такое Святое Присутствие? Это не совсем ясно, хотя это обычно называют женским началом Бога. Некоторые мистики идут еще дальше и говорят, что это жена Бога.

Какой-то парень, полагаю гид, подводит нас к раскопанному археологами, находящемуся под землей проходу вокруг стены. Мы находимся в Храмовой горе, на вершине которой стоял когда-то еврейский храм. Враги евреев дважды разрушали Храм, говорит парень, но сначала он хотел бы рассказать нам об истории самой горы, истории, предшествующей периоду Храма на тысячи лет.

* * *

Поскольку я сообразителен, то я сразу понял, что это не Таймс-сквер. Я в другом мире, полностью и абсолютно ином, и шоу, которое я сейчас увижу, не будет музыкальным шоу с Бродвея. Парень говорит: "Все произошло отсюда. Вселенная была сформирована из скалы на этой горе, и именно здесь Бог испытывал Авраама, требуя принести в жертву своего единственного сына. Библейский сад Эдем находился здесь, и именно здесь бесцельно бродило первое человеческое существо — Адам, пока Бог не усыпил его и не создал женщину из его кости. И именно здесь нагие Адам и Ева гуляли, занимаясь любовью весь день и всю ночь, и так началось человечество. Именно на этой Святой Горе начали свою активную деятельность гормоны секса. И если вы как следует вдумаетесь, вот где начало первого квартала Красных Фонарей в истории.

Говоря серьезней, здесь впервые началась моя и ваша культура. Независимо, верите ли вы или я в Бога или нет, именно здесь заложен фундамент нашей взаимной культуры. Если бы не эта самая гора и не эта самая земля, не было бы ни иудаизма, ни христианства, ни ислама, ни европейской культуры, ни американской культуры, ни западной культуры, как мы её знаем, и ни восточной культуры в том виде, как её сейчас практикуют. Если бы не эта гора и то, что на ней и под ней, Будда все еще мог бы возникнуть, но людоеды может существовали бы до сих пор, а вы и я могли бы быть идолопоклонниками, молящимися слону, камню, ветру или солнцу.

Мы находимся в начале туннеля, и парень действительно оказавшийся гидом, складывает перед собой небольшую деревянную модель, сопровождая это видео анимацией за его спиной. Он продолжает рассказывать нам, пока изображения разрушенного храма появляются на экране и на столе с такой же моделью. Он говорит о Втором Храме, разрушенном римлянами в 70 г. н. э., который был построен на руинах Первого Храма (разрушенного вавилонянами в 586 году до н. э.)

— Храм, находился прямо здесь и был разрушен, сожжен дотла.

На экране возникают пожары, пожирающие Второй Храм.

— Храм был построен царем Иродом, который нанял невыразимое количество квалифицированных мастеровых, чтобы создать колоссальное, массивное, великолепное строение.

На видео Храм медленно исчезает, крошась на куски, за исключением одной стены. Гид берет небольшую деревянную конструкцию — мечеть и ставит ее на вершину развалин.

— Много лет спустя мусульмане построили мечеть прямо над разрушенным храмом.

Да, это не Бродвей. Во всяком случае, очень-очень-очень далеко от бродвейского представления. Но это ведь и не шоу. Маленькие фигурки, которыми наш предводитель играет, заставили в прошлом многие миллионы людей расстаться с жизнью, и ещё многие миллионы, скорее всего, продолжат эту традицию в будущем.

Человек в футболке с надписью "Мир" внимательно слушает. Турист-подросток зевает; вероятно, ему не хватает его друзей по Facebook.

— Есть вопросы? — спрашивает гид. В детстве, когда еще был верующим, я задавался вопросом по поводу двух библейских статуй херувимов, расположенных в той части Храма, которая известна как Святая Святых. Статуи полностью запрещены в иудаизме, почему же они существовали в Храме, собственном доме Бога?

Я спрашиваю гида, который только что с помощью деревянных моделей складывал строения, существовавшие две тысячи лет назад, нет ли у него и миниатюрных моделей херувимов. Туристу, одетому в "Мир", нравится мой вопрос.

— Откуда вы? — спрашивает он, как будто открыл для себя самого поразительного в этом мире человека.

— Германия, — говорю я.

Да, есть у меня такая необычная привычка: я люблю представляться иной национальностью. От природы мой акцент трудно определим, и удивительно, люди верят мне, когда я говорю им, что я австриец, болгар, китаец или из любой другой страны, случайно пришедшей мне в голову в данный момент. Недавно я встретил международный опрос, утверждающий, что большинство проинтервьюированных людей полагают, будто Германия самая большая страна на земном шаре. Почему бы мне не быть немцем в эти дни? Но г-н "Мир" смотрит на меня с полным разочарованием. Похоже, он не любит Германию; и я весьма обижен.

— А вы откуда?

— Британия, — говорит он с гордостью, отодвигаясь от этого гадкого немца.

Жаль, что мы, немцы, проиграли Вторую Мировую войну.

Ладно, я не из Германии, я из Израиля, и меня интересуют херувимы. Но у гида нет херувимов. Жаль. Возможно, херувимы, которые, согласно Библии, — своего рода существа с крыльями, только что улетели.

* * *

Наш предводитель ведет нас через туннели, которые никогда не заканчиваются, и продолжает говорить об удивительном мастерстве, с которым царь Ирод отстроил это место. Он говорит об Ироде, как будто Ирод до сих пор существует. "Царь Ирод решает", "Царь Ирод строит", "Царь Ирод хочет" — всё в настоящем времени. " Царь Ирод, — говорит он нам, — гений геометрии и у него также мания величия: он хочет построить самый поразительный храм, который когда-либо существовал."

По мере того как туннель становится всё причудливее, — а солнца здесь нет, и негде остановиться, чтобы выпить кофе в Starbucks или Jacobs — нам сообщают, что Ирод был очень ненавидим. Он убивает вокруг почти всех рабби. "Почти" означает, что одного рабби он оставляет в живых, лишь предварительно выколов тому глаза.

Симпатичный он парень, без сомнения.

Мы проходим мимо части стены, которая сделана из одного огромного камня — 13,3 метров в длину и весом 580 тонн. В те дни не было кранов, и я даже вообразить не могу, как царь Ирод вытащил его.

Длина Западной Стены, включающая часть, которую вы только здесь можете увидеть — полкилометра. Изумительно. Почему царь Ирод, нееврей, трудился, воздвигая такое ​​огромное строение?

— Он был евреем.

— И поэтому он убил всех рабби, за исключением одного, которого ослепил?

— Царь Ирод был обращён в иудаизм!

Это очень серьёзный ответ: урожденные евреи не выкалывают глаза другим, это делают только неевреи.

— Почему же убийца рабби и выкалыватель глаз построил храм?

— Это длинная история.

— Расскажите нам!

Гид охотно подчиняется.

После того, как царь Ирод сделал такое с рабби, он переоделся как простой человек и, проходя мимо рабби, недавно с удовольствием им ослеплённого, спросил того: "Не согласен ли рабби с ним, простаком, что царь Ирод жесток и ему не следует повиноваться?" На что слепой раввин ответил: "Ирод — наш царь, и мы обязаны ему подчиняться."

Тронутый и поражённый этим царь спросил рабби, что царь Ирод должен сделать, чтобы ему простилось то, что он сотворил со всеми рабби. Рабби ответил, что если царь восстановит храм, он будет прощен.

И царь Ирод сразу же начал действовать. (Царь Ирод перестроил Второй Храм, стоявший на этом месте с 516 г. до н. э.). Неплохая история, должен признаться.

По окончании экскурсии я поговорил с одной из туристок — Оснат.

— Вы не можете определить одним предложением, что такое Израиль?

— О, это не простой вопрос. Я должна подумать.

— Не думайте. Просто выпалите!

— Израильтяне заботятся друг о друге.

— А другие нации, скажем, немцы, нет?

— Нет.

— Такое присуще только евреям?

— Да.

В Германии перед отъездом один известный немец выдал мне следующее: "Израильтяне, — сказал он мне, — единственный на земле народ, которому нет дела до других народов. Когда будете там, попытайтесь понять, почему." Думаю, он и эта женщина идеальная пара.

Снаружи туннеля — Западная стена, которую мы все знаем, та, которую вы видите на многих фотографиях: стена, где молятся евреи. Они стоят здесь, трепеща в присутствии Шхины, и молятся Богу: "Да построишь Ты храм в скорое время, при нашей жизни. Аминь." Будем надеяться, что никому не придется ослепнуть для того, чтобы это произошло.

Другие люди, более разумные, пишут записки и всовывают их меж камнями стены. Если вы хотите отправить Богу письмо, это лучше, чем FedEx, ибо Шхина Бога получит ваше письмо напрямую.

На площади перед Западной стеной мимо меня проходит группа американских евреев. Они любят говорить на иврите, том, что они полагают ивритом. Давайте послушаем этого, разговаривающего со своим другом: "Встретимся вчера вечером. Хорошо?"

Западная стена — лишь малая часть огромного комплекса, известного теперь как Аль-Акса, названного в честь мечети Аль-Акса на Аль-Харам ас-Шариф (то, что евреи называют Храмовой горой) и построенного впервые примерно в 679 г.н. э., - третье священное место ислама. Именно туда я и иду на следующий день, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Здесь, с этого места, пророк Мухаммед, посланник Аллаха, взлетел на небо после того, как он прибыл сюда на небесном животном из Мекки. Я приезжаю сюда на такси. Таксист пытается говорить со мной на иврите, думая, что я еврей, но я даю ему понять, что он не может быть дальше от истины. Он сразу же переключается на арабский язык и спрашивает, не хочу ли я выйти у "ворот". Я понятия не имею, что за ворота он имеет в виду, но, не задавая никаких вопросов, просто говорю "да".

Через несколько минут мы останавливаемся на какой-то дороге в Восточном Иерусалиме, и он говорит, что мы приехали. Где ворота? Аллах, безусловно, знает, но не я. Я перехожу дорогу и каким-то образом нахожу ворота или что-то вроде этого.

Почему таксист высадил меня перед этими воротами? Не знаю. Что я, да, знаю — это то, что у ворот стоят полицейские, израильские полицейские.

— Вы мусульманин? — спрашивает один из них.

— Да, — отвечаю я без колебаний.

— Знаешь Коран?

— Конечно!

— Продемонстрируй.

Каким образом, чёрт возьми, я должен ему это демонстрировать? И почему я должен? Но у него есть пистолет, a у меня нет. Поэтому я говорю: Ашахду аль-ла-Аллах иллала уАшахду Мухаммед-ар расуллала (Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Его пророк). Это декларация веры и по закону ислама, человек произносящий это, становится мусульманином, если еще не был им к этому моменту.

Это должно удовлетворить владельца пистолета, но беда в том, что полицейские — не имамы и религиозный закон не их епархия.

— Процитируй Фатиху, — гавкает он мне, как будто я еврейская собака. Прошло много времени с тех пор, как я изучал ислам, и я не помню её точно, за исключением самого начала.

Все-таки я пытаюсь. Я говорю: Бисмилла ар-Рахман ар-Рахим аль-хамду лиллахи Рабил аламиин (во имя Аллаха, сострадательного и милосердного, хвала Аллаху Господу миров).

Должно быть достаточно хорошо, думаю я. Но полицейский говорит: "Дальше!" Кем он себя полагает? Аллахом? Почему я должен ему молиться?

Я останавливаюсь, а он переговаривается с коллегой, обсуждая, почему я себя так странно веду. Они обсуждают, обсуждают и, наконец, решают: "Ты христианин. Нет входа."

— Но я хочу помолиться Аллаху!

— Ну, если ты так сильно хочешь молиться, ты должен войти в мечеть через вход для евреев и христиан. Но вход для неверных, протестую я, закрывается в 11:00 утра, через пятьдесят пять минут.

Полицейские не впечатлены. Отсюда ходьбы всего двадцать девять минут, говорит один из них и указывает мне дорогу. Я смотрю на название улицы. Via Dolorosa. Я должен идти путем этого древнего еврея, Христа. Я иду, иду, иду и иду. Двадцать девять минут вскоре проходят, а входа для неверных всё нет в поле зрения.

Я обнаруживаю еще один вход для мусульман всего в нескольких метрах отсюда. На этот раз я клянусь в моей верности Пророку так громко, что даже премьер-министр Израиля, сидящий в Западном Иерусалиме, должен меня услышать, но полицейский на входе, очевидно, глух, потому что рявкает: "Фатиха".

Опять! Я пытаюсь еще раз, цитируя начало Фатихи так быстро, как делают хасидские евреи в синагогах, когда они распевают молитвы, громко декламируя лишь начало. Но этот очередной полицейский не знаком с хасидскими евреями. Он говорит: "Не останавливайся, продолжай!" Я смотрю на него, как будто он только что оскорбил во мне драгоценнейшие религиозные чувства. Он глядит на меня, не зная, что я за существо, и идет обсуждать этот вопрос со своим коллегой на иврите. Они обсуждают, кем бы я мог быть, и решают: наполовину мусульманин, наполовину христианин. И указывают мне путь. Via Dolorosa.

Но я мусульманин с обеих сторон! Я протестую, умоляя ради своей жизни, как должно быть Иисус умолял о своей жизни римских правителей.

— Покажи свой паспорт, — смягчается полицейский.

— У меня нет паспорта.

— "Via Dolorosa!"

За неимением выбора я продолжаю движение по стопам древнего еврея, пока не достигаю ворот для неверных, и, наконец, вхожу.

Я чуть передыхаю, чтобы немного подумать.

Да, это не Южный Тироль, — говорю я себе. И израильтяне — не итальянцы, и арабы — не тирольцы. Здесь оккупированные, т. е. арабы, диктуют оккупантам, евреям, чтобы те, евреи, защищали их, т. е. арабов, от своих собратьев-евреев и от христиан.

Я на площади. Справа от меня серебряное здание, а слева — здание с золотым куполом. Я подхожу к мусульманину и спрашиваю его по-арабски, которая из двух является аль-Аксой. Он спрашивает меня, мусульманин ли я; конечно, — отвечаю я! Русский? — спрашивает он. Нет, немец. Его глаза загораются. Добро пожаловать! Аль-Акса, — говорит он, это то серебряное здание, а золотое — это Купол-над-Скалой. Ага, скала под куполом; теперь я начинаю вспоминать, что еврейский гид рассказывал нам вчера о том, где был создан мир. Я продолжаю ходить и ходить по площади и прилегающему пространству. Здесь, похоже, просто рай. Каждые несколько шагов стоит знак, только на арабском, напоминающий верующим, что здесь запрещено плевать. Я не понимаю, почему существует необходимость в таком количестве знаков запрещающих плевать, но подозреваю, что местные жители любят плеваться. Я знаю… Вскоре наступает одиннадцать часов, и я успешно уклоняюсь от израильских полицейских, которые к этому времени уже очистили площадь от неверующих. Я пробиваюсь вперед, чтобы немного помолиться: за арабов, за христиан и за евреев. Но когда я уже достигаю Купола-над- Скалой, араб ловит меня. "Ваше время истекло!", — кричит он — "Вон отсюда!"

И за мгновение до того, как этот тип тоже прикажет мне читать Фатиху, я решаю, что с меня довольно и разворачиваюсь. Я выхожу, пересекая поперек великолепные по красоте дорожки. И вдруг понимаю, что невольно подошёл к другому входу в мечеть. Арабский мальчонка, может, шести лет отроду, останавливает меня. "Ты мусульманин?", — требовательно спрашивает он. Так. Теперь я должен читать Фатиху ребенку.

Пошёл бы ты лучше развлёкся Facebook-ом, проклинаю я его про себя, но ничего не произношу. Это святой город, и, может быть, этот ребенок — пророк. Последнее, что мне в этой жизни не хватало, это вступать в бой с пророком. Я продолжаю идти, пока не обнаруживаю кафе, посещаемое местными мусульманами. Я тоже местный — немец-темплиер, ожидающий Мессию в Святом Городе, так что, пока Он придет, я нуждаюсь в кофе для поддержания энергии. Я пью одну чашку кофе за другой. Арабский кофе, позвольте мне с вами поделиться, гораздо лучше любого Starbucks, Jacobs и любого итальянского, который я когда-либо пробовал. Я пью столько кофе, что, естественно, природа начинает говорить во мне, и спрашиваю официанта, где мужской туалет. "Ты мусульманин?”,- спрашивает он.

— Да, клянусь Аллахом!

Сегодня я декларирую свою исламскую веру чаще, чем самый преданный из талибов Афганистана.

— "Пойди к Аль-Аксе".

— Я был там, но еврейские полицейские думают, что я только наполовину мусульманин. Они действуют мне на нервы!

— Покажите им свой паспорт.

— У меня его нет с собой.

— Тогда ты должен пойти к Еврейской Стене.

Я выхожу из кофейни в направлении еврейской стены и вижу арабскую надпись на арабской стене возле кафе: "Аль-Кудс скоро будет свободен". "Аль-Кудс" (означающий "святой") — это Иерусалим. "Свободный" означает свободный от евреев. И я задаюсь вопросом, кто будет защищать мечети от таких людей как я, когда евреев не будет? Аллах его знает.

Мимо проходят три маленькие девочки, может быть, пяти лет отроду. Прекрасны, как ангелочки, и все трое одеты в хиджаб. В таком юном возрасте и уже считаются сексуальным искушением.

Мне нужен туалет, и я не хотел бы идти для этого в церковь, к Еврейской стене или к арабской стене. Должен же быть где-то здесь туалет, не все же жители этого города мочатся в обителях своего Бога.

Я намерен найти туалет в нерелигиозном месте. Я продолжаю идти, пока не прохожу мимо дома с сидящим снаружи человеком, который смотрит на меня, будто он охранник. Если он охраняет какое-то место, предполагаю я, это должно быть симпатичное место, имеющее внутри хороший туалет. Логика проста, не так ли? Я следую за каким-то человеком, явно знакомым охраннику, как если бы мы — человек и я — родственники, и вхожу.

* * *

Нет, туалета пока нет; это классные комнаты. Вывеска на стене говорит, что это Аль-Кудс. В университете должен быть туалет, думаю я, но спросить о туалете некого, ибо все слушают лекцию.

Что ж, мне придется сидеть до конца лекции, и я сажусь. Лекция — часть цикла, финансируемого европейским сообществом; очень интересно. Здесь мне предстоит услышать об интифаде, об оккупации, о чести и достоинстве, об "опыте отказа палестинцам в их основных правах" — всему этому учат палестинские эксперты из Европы. Во время краткого перерыва один из преподавателей, британец, говорит мне, что на самом деле он палестинец, родившийся в Галилее. Это означает, что вы израильтянин, не так ли? — спрашиваю я. Нет, — говорит он. Британец? — Нет. Он живет в Великобритании, платят ему европейцы, а его миссия состоит в том, чтобы освободить Палестину.

Но прежде чем он освободит Палестину, мне нужен туалет.

— У вас здесь есть туалет, профессор?

— Да, поднимитесь наверх и там увидите.

Отлично. Я иду туда. Туалет чистый и я могу им воспользоваться без предварительной просьбы прочитать Фатиху или надеть кипу на голову. После этого я возвращаюсь в класс. Здесь несколько профессоров плюс еда и питье — столько, сколько захочется, все с любовью оплачено щедрыми европейцами.

Число палестинцев, присутствующих в классе, два. Это единственный в мире класс, где у каждого студента есть несколько личных профессоров.

На стене картина с оливковым деревом и надписью: "Мы не уйдём." Для лекции используются проектор и ноутбук. Преподаватель говорит по-арабски, сопровождающие слайды — на английском языке. Как и в случае с гидом Западной Стены, технология очень важна, чтобы поведать хорошую историю. Здесь же есть видео камера, довольно дорогая на вид, но сегодня не используемая. Может быть, завтра. На сиденье рядом со мной никого нет, только книга Раджа Шехаде по юриспруденции, опубликованная Институтом Палестинских Исследований в Вашингтоне, округ Колумбия. Название книги "Закон оккупанта: Израиль и Западный берег реки Иордан". Я открываю эту американскую книгу. Она отредактирована, как написано, Международной комиссией юристов в Женеве, Швейцария. Это не сухая книга для юристов, как я ожидал, а действительно сочное описание израильской жестокости по отношению к палестинцам, жестокого обращения с арабскими заключенными, преследования палестинских студентов, сноса домов и прочие вещи, плохо сочетающиеся с хорошим кофе и булочками. На следующем пустом сидении еще одна книга: "Кембриджский компаньон Ханны Арендт". А она как сюда попала?

Поскольку студентов, собственно, нет, оживленная дискуссия разгорается между приехавшими профессорами, которые беседуют друг с другом (ибо два присутствующих студента не в счёт) об оккупации и страданиях. Они не выглядят сильно страдающими, ну да что я понимаю. Я ведь зашёл помочиться и случайно застал этих образованных мужчин и женщин.

Чтобы добавить видеоряд к обсуждаемой теме, в которую профессора вовлечены, на стене высвечивается женский образ в хиджабе плюс мужчина. Если я правильно понимаю происходящую интеллектуальную беседу, одетые в хиджабы дамы — пламенные феминистки.

А я мормон.

Почему Европейская Комиссия, спонсор этого мероприятия, посылает самолётом европейских профессоров в Иерусалим, чтобы они побеседовали друг с другом, вместо того, чтобы принять их, скажем, в Южном Тироле, является для меня большой загадкой.

Я захожу в офис поблизости, чтобы выяснить, что это за университет такой с двумя студентами на лекции. Человек, сидящий за письменным столом, с удовольствием отвечает на мои вопросы. "Оккупация, — говорит он, имея ввиду израильтян, — выбрасывает мусульманских жителей из своих домов в Восточном Иерусалиме и заселяет на их место евреев."

— Когда? Сейчас?

— Все время!

— И сколько домов?

— Много!

— Как много?

— Повсюду!

— Как много?

— Тридцать!

— Тридцать?

— Тридцать.

Как долго они, оккупанты, здесь находятся? Я имею в виду, что если мы считаем с 1967 года, то…

— Нет, с 1948 года!

Он говорит о создании государства Израиль. Хорошо, с 1948. Тридцать домов начиная с 1948 года — это меньше полдома в год.

— Мы не можем чинить наши собственные дома здесь, они нам не дают!

— Это место выглядит довольно хорошо, и вполне отремонтировано.

— Поглядите! Вы видите вон там, что краска шелушится?

— Я вижу. Это в полстраницы размером. Вы не можете её закрасить?

— Нет! Оккупанты не позволят нам!

— В этот момент в комнату заходит блондинка, и человек теряет ко мне интерес. Мгновенно.

Юная красавица из Швейцарии сообщает мне, что она приехала сюда, чтобы помочь израильтянам и палестинцам. Она из христианской правозащитной организации, EAPPI (Программа Всемирного Сопровождения в Палестине и Израиле) и вызвалась приехать сюда добровольцем на следующие пять месяцев, чтобы помочь евреям и арабам.

— Что вы планируете делать в течение этих пяти месяцев?

— Изучать арабский язык.

Эту симпатичную леди зовут Анна Мария, и она заплатила восемьсот долларов за интенсивный курс арабского языка. Мало того, что она помогает евреям, она ещё и тратит на них деньги. Может, для вас это не имеет смысла…, но ведь далеко не все швейцарцы производят на нас всегда осмысленное впечатление. Я голоден, и профессор Асма, координатор цикла лекций, готова сопроводить меня в лучший ресторан в окрестности и познакомить с настоящей палестинской едой. По пути я замечаю объявление, датированное вчерашним днём, о том, что ЕС и ООН вложили в это здание € 2,4 млн в целях «сохранения культурного наследия Палестины и сохранения культурного наследия Старого Города в Иерусалиме". Добавляется также, что "программа будет способствовать развитию и охране культурного наследия Палестины, которая включает хаммам аль-Айн и хаммам аль-Шифа". Интересно, какова точная природа все этих замечательных формулировок? Асма обещает объяснить и показать мне это позже.

* * *

Мы идем поесть в ресторане под названием аль-Бурак. Профессор Асма, как вы можете убедиться, не носит хиджаб. Почему же нет?

— Во времена Пророка у мужчин было превосходство над женщинами, бывало девочек убивали, и именно поэтому Коран рекомендует женщинам носить хиджаб "для их собственной защиты”. Но посмотрите, что происходит сегодня. Если я ношу хиджаб, то при пересечении израильского контрольно-пропускного пункта меня будут мытарить. А когда я иду в такой одежде — нет.

Пока мы просматриваем меню, она рассказывает мне: "Мой муж хотел жениться на другой женщине в дополнение ко мне. Я сказала: "Нет!" Теперь я разведена.

Меню выглядит солидно, а профессор продолжает.

Какое-то время я думала, что израильские левые интеллектуалы принимают нас, палестинцев, но сейчас я понимаю, что это не так. А вот когда я была в Германии, то, действительно, чувствовала, что немцы нам сочувствуют, что им есть дело до нас.

— Как вы думаете, почему европейцы вам помогают?

— Когда европейцы сюда приезжают, мы их ведём в те места, где жил Иисус и где израильтяне его распяли; именно поэтому они нас поддерживают.

— Израильтяне распяли Иисуса? Как израильтяне попали сюда две тысячи лет назад?

Я записываю то, что она говорит, и прочитываю ей, чтобы убедиться, что я понял правильно. Она подтверждает.

Мы съедаем великолепный кебаб, заканчиваем арабским кофе, после чего она ведёт меня туда, где собираются потратить 2,4 миллиона евро.

— Хамам. Турецкая баня.

— Да.

Чуть раньше мне сказали, что израильтяне не разрешают университету Аль-Кудс закрасить небольшое пятно на потолке, но они же позволяют им восстановить хамам за миллионы евро. Либо израильтяне тупы, либо арабы лжецы.

Независимо от того, что верно, более интересным вопросом является мотивация европейцев. Почему для европейцев так важно доказать, что арабы здесь жили; так важно, что они готовы потратить миллионы на хамам? Надеюсь, что в течение ближайших шести месяцев у меня появится ответ. Может быть, просто европейцы воображают себе голых арабов и поэтому платят за мусульманское спа.

Между тем, профессор и я бродим в лабиринте красивых залов хамама, который должен быть восстановлен, а затем она берет меня на крышу и показывает оттуда дома неподалёку от Аль-Акса, которые, как она утверждает, были конфискованы израильским правительством. Я прошу ее рассказать мне об Аль-Аксе, что она и выполняет: "От Кубет-ас-Сахра (Купол Скалы), что перед нами, Пророк Мухаммед взлетел на небо и встретил Бога, и Бог учил его, что полагается делать мусульманам и как молиться."

Это знаменитое Ночное путешествие пророка Мухаммеда, когда он вылетел из Мекки в "Масджид аль-Акса" на небесном животном, известном как аль-Бурак, а затем оттуда взлетел на небо, чтобы встретиться с Аллахом.

Я слушаю ее, и история всплывает в моей голове. Западная Стена, раньше называлась Хет-аль-Мабка, — плачущая или завывающая стена, названная так местными арабами в знак уважения к евреям, оплакивающим возле неё их разрушенный Храм. Однако с появлением сионизма арабы изменили имя на Хет-аль-Бурак, стена Аль-Бурак. История плачущих евреев стёрлась из коллективной памяти и была заменена другой: когда Мухаммед взлетел на небо, он привязал своего небесного коня к этой самой стене, чтобы тот не убежал.

* * *

Показывается другой профессор — Омар. Омар — хороший парень, теплый, коммуникабельный, с очень привлекательной внешностью. Он сообщает мне, что сегодня очень доволен, поскольку корреспондент Süddeutsche Zeitung придет взять у него интервью. Он уверен, что немецкий репортер напишет о нем очень хорошо, и не может дождаться, когда наконец интервью состоится. Он собирается рассказать немцу правду для пользы немецких читателей, интересующихся местными вопросами.

Какую правду? Он делится ею со мной: израильтяне делают так, чтобы он как палестинец не мог бы владеть домом. Я говорю ему, что это действительно ужасно, и прошу его рассказать о себе. Я ему понравился, и он мне рассказывает. В первую очередь, он не без гордости даёт понять, что он не только умный человек, но и состоятельный: у него есть дом в Восточном Иерусалиме и ещё один в месте под названием Шуафат.

Есть люди — алкоголики, и есть люди — выздоравливающие алкоголики, т. е. те, кто перестали пить. Я, по аналогии, выздоравливающий интеллектуал, и теперь я пытаюсь использовать моё прежнее состояние, чтобы понять эту умственную загадку. Логически невозможно, чтобы человек, ничем не владеющий, владел также двумя домами. Но "интеллектуально", объяснить можно все.

Профессору Омару нравится тот факт, что всё, что он мне говорит, я принимаю, не ставя под сомнение. Он спрашивает меня, не хотел бы я посмотреть очень интересный фильм, который сейчас покажут в отремонтированном на деньги Европейского Сообщества хамаме университета Аль-Кудс.

— Мне бы очень хотелось.

Я и профессор идём обратно в хамам, и я нахожу камень, чтобы присесть. Рядом со мной сидит пара немецких девушек. Они здесь, объясняют они мне, потому что хотят помочь палестинскому народу. Я болтаю с одной из этих немецких добровольцев.

— Что заставило вас вызваться помогать палестинцам?

— Три года назад я добровольно приехала в Израиль; я влюбилась в еврейский народ.

— И это причина, почему вы решили приехать снова?

— Да.

— Три года назад вы влюбились в евреев, и именно поэтому вы сейчас помогаете палестинцам?

Она смотрит на меня с недоверием, очень расстроенная: "Что вы пытаетесь этим сказать?"

Мне бы следовало извлечь урок из моего прежнего состояния интеллекта до того, как я расстроил эту прелесть. Слава Богу, начинается фильм. Название фильма: "Земля говорит по-арабски".

Используя видео образы, собранные из различных источников, фотографий и фильмов, и сопровождаемый нескончаемым рассказом еще одного профессора, фильм сообщает нам, что «сионисты» без всякой видимой причины появились в этой части мира, совершая бесчисленные массовые убийства невинных палестинцев, как например резня посреди ночи тысяч мирно спящих жителей. Тех, кого не убили, они изгнали.

Кровожадное еврейское государство было создано в 1948 г.

Когда фильм заканчивается, профессор поясняет нам, на случай, если из фильма это не достаточно ясно, в чём суть сионизма: "Сионизм является колониальной, расистской идеологией. Невозможно объяснить это иначе."

Благодаря щедрой финансовой поддержке Европейского Сообщества (ЕС), спонсирующей здесь почти все, я узнал сегодня две вещи: израильтяне распяли Иисуса, и евреи — жестокие создания. Завтра я решаю встретиться с христианами Священного города, духовными предками сегодняшних европейских спонсоров.

* * *

Гроб Господень. Здесь Сын Божий Иисус Христос был похоронен, и тут он воскрес из мертвых.

Существует четырнадцать станций, пройденных Иисусом по Виа Долороза, пути страданий, и я нахожусь сейчас на нескольких последних, предыдущие я испытал, пока шел к Аль-Аксе.

Немало книг написано об этом Гробе, известном как Храм Гроба Господня, и многие из них рассказывают о различных конфессиях, постоянно борющихся за контроль над этой территорией. Члены разных конфессий, часть из которых монахи, носят отличающиеся одеяния, но какая между ними разница я сказать не могу, за исключением того, что это обыкновение сопровождается модным дизайном. Я хожу туда и сюда, вверх, вниз и довольно быстро теряюсь.

Я вижу дверь, за которой сидит человек в религиозном костюме, и вхожу.

— Это офис, — говорит мне на ломаном английском бородатый человек, выглядящий, как епископ. Иными словами: Убирайся! Но я — тупой парень и не понимаю, что он говорит. Вы говорите на иврите? — спрашиваю я.

— Нет.

— По-арабски?

— Нет.

— По-испански?

— Нет.

Это удача для меня, поскольку я также не знаю ни слова по-испански.

— Вы говорите.

— По-гречески. Только.

Я говорю по-гречески так же, как по-испански, и поэтому стараюсь говорить по-английски и по-арабски с греческом акцентом. Может, он что-нибудь поймет.

— Я хочу сделать интервью для газеты, большой газеты. В Германии.

Он улыбается.

— Шу есмак (Как ваше имя)?

— Азимо, — говорит он.

— Вашу фотографию?

— Нет.

— Фотографию меня и вас, пожимающих руки, а-ля Рабин и Арафат?

— Хорошо. Но только одну фотографию!

* * *

Я спускаюсь вниз и сажусь в углу только для того, чтоб мой покой был вскорости нарушен проходящими мимо священниками с благовониями. Один приходит, а затем тихо уходит. Появляется другой с маленькими колокольчиками; он останавливается в определенных точках, позвякивая. Полагаю, хотя и не уверен, что в этих точках возможно какое-то беспроволочное подключение к определенным небесным объектам. Этот священник уходит, и на его место является другой. Этот парень с другого сорта колокольчиками производит несколько больше шума.

Если я правильно понимаю, это именно то место, где впервые были изобретены сотовые телефоны, и каждый из священников пользуется своей аппликацией. Я опять поднимаюсь наверх к Голгофе, где был распят Иисус. В Новом Завете говорится, что Иисус был распят вне стен города, но если профессору Омару можно выдумывать истории, то почему нельзя христианам?

Я иду, чтобы посмотреть на могилу Иисуса.

Бесконечная очередь людей, численность которых я оцениваю от одного до шести миллионов человек, ждущих входа в гробницу, надеясь, что они вот также, возможно, воспрянут к жизни после своей смерти. С одной стороны гробницы есть вход, а с другой стороны маленькая комната.

В этой комнатке продают бумагу для тех, кто хочет написать личное письмо Иисусу, что многие и делают. Написав, они бросают свои записки на могилу, чтобы Иисус прочитал. Я не вполне понимаю, зачем они это делают, тем более, что Иисус, живым, давно покинул могилу, и только Богу известно, где он сейчас находится. Евреи, пишущие Богу письма, всё же чуть умнее: они оставляют письма его жене, а не на пустой могиле Его Сына.

Некоторые из авторов также прикладывают к письму деньги, очевидно, полагая, что Иисус нуждается в некоторой наличности. Я не вполне уверен, что наличные деньги достигают Иисуса, но могу засвидетельствовать, что греческие монахи добросовестно их для него собирают.

Есть и иные священные действа, помимо наличных, происходящие здесь.

Старый монах приближается к привлекательной женщине и говорит ей, что он счастлив, поскольку Иисус в его мыслях и в сердце; говоря это, он прикладывает руку к своей голове и торсу. Затем он добавляет, обращаясь к даме: "Я вижу, что Иисус пребывает и в вашем уме и в сердце." Он приближается к даме, прикладывает губы к ее лицу и телу, именно туда, где Иисус пребывает, и страстно целует и то и другое.

Именно в этот самый момент Святого Порно я чувствую потребность вмешаться. Этот монах интереснее того, что я встретил раньше, выглядевшего как епископ.

— Видите ли вы Иисуса в моем уме и сердце? — спрашиваю я монаха.

— Да.

— Вы уверены?

— Да!

— Не могли бы вы и меня тоже поцеловать? В голову и над моим сердцем, где пребывает Иисус?

Монах бросает на меня злобный взгляд, но я настаиваю, чтобы он поцеловал Иисуса. Он отказывается. Я поднимаю свой голос, вступаясь за честь Господа, и клянусь, что не покину это место, пока он не поцелует мое тело с той же страстью, "как вы это сделали леди."

Дама слышит наш обмен фразами и быстро требует, чтоб он поцеловал и меня.

Он выполняет её требование. Монахи подчиняются дамам.

Женщина, сообщившая, что ее зовут Ольга, громко смеется. Я требую более горячие поцелуи, пока Ольга наблюдает за ним суровым взглядом.

Когда монах приближает свои губы к моей голове, готовый подарить мне горячий поцелуй, юная блондинка проходит мимо. Целуя меня, монах выворачивает голову в сторону новой женщины. Могу только представить себе, что этот монах делал бы с блондинкой, не будь он занят поцелуем со мной по приказу Ольги.

Сексуальные вожделения монахов, стоящих на страже у могилы, тема очень интересная, и я хотел бы изучить ее подробнее. Я записываю в уме, что надо ещё встретиться с монахами за время моего путешествия в святую землю. Но пока я просто перебрасываюсь фразами с людьми вокруг. Любопытно, один из них говорит мне, что это не то место, где на самом деле находится могила Иисуса. Настоящая могила, сказали мне, находится в месте под названием "Садовая Могила." Я оставляю старый город и иду к "Садовой Могиле". Какое симпатичное место! Настоящий сад с деревьями и безупречно чистыми дорожками приветствует меня, когда я вхожу. Монахов здесь нет, только Энн, отвечающая за это место. Энн — прекрасная женщина, чей муж, утерял веру в Иисуса и предложил ей выбор: он или Иисус. Она выбрала Иисуса.

— Иисус, действительно, похоронен здесь?

— Иисус вознёсся, и сейчас он с Отцом.

— Но был ли он здесь похоронен?

— Некоторые говорят, что он был похоронен в Храме Гроба Господня, другие, что все это произошло здесь.

— А что скажете вы?

— Я говорю: "Какая разница? Иисус жив, и это все, что имеет значение. Он восстал живым из могилы, он жив и находится на небесах с Богом. Остальное не важно."

* * *

Я выхожу из сада и смотрю на Старый город, обращенный ко мне. У христиан здесь есть Сын Божий, у мусульман — Божий Пророк, у евреев жена Бога и Божье Присутствие. Сын был здесь похоронен, Пророк взлетел отсюда на небо, а Жена все еще здесь. Неудивительно, что три монотеистические религии сражаются друг с другом до смерти за этот участок земли. Сама сущность их духовной жизни зависит от нескольких камней Святого города, и каждый хочет завладеть всем пирогом. Но только ли религиозная эта борьба? Судя по европейцам, большинство из которых атеисты и которые так счастливы ремонтировать здесь хамам, кажется очевидным, что Иерусалим является также и столицей безбожников. Зачем, иначе, их лидерам тратить хоть копейку на хамам в тысячах миль от своих собственных домов?

Чтобы понять светское мышление получше, я решил встретиться с рядом атеистов, агностиков и теми, кто между ними. К счастью, сегодня открывается Иерусалимский Кинофестиваль (JFF). Израильские актеры, режиссеры и продюсеры, как известно, не большие ревнители Бога, и я присоединюсь к ним. Но прежде чем я присоединюсь к ним, я куплю себе немного израильской еды и пойду в свой темплерский дом, чтобы поесть. Вы никогда не пробовали израильскую еду? Если вы один из тех, что едят не только, чтобы поддерживать существование, но и для того, чтобы наслаждаться, прыгайте в самолет и летите сюда. Какая прекрасная еда! Начните с сыра “лабане” из козьего молока, только осторожно, ибо когда вы положите ложку этого сыра в рот, душа ваша может растаять от беспредельной радости. А “коттедж”, вы о нём слышали? Только здесь, на Святой Земле, вы получите его настоящим. Забудьте любой другой сыр, который вы когда-либо пробовали; это все была подделка.

 

Выход Второй

Вы когда-нибудь пробовали исламское пиво? Вы хотите быть благословлены рабби Освенцима? Хотели бы вы пойти на свидание с женщиной из секты еврейских талибов? Откуда рабби знает, что у его жены менструация?

Во дворе моего дома, настоящем красивом дворике со множеством разноцветных деревьев, я замечаю бродячих кошек, наблюдающих за мной из-за стволов. Думаю, они меня боятся. Они чуют каким-то образом, что я не местный. Подозреваю, что на Святой Земле бродячие кошки не любят европейцев и американцев. Но мне больно смотреть на них: похоже, они голодают. Что бы им дать? У меня нет чего-нибудь вроде косточек, только сыр и молоко. Кошерное козье молоко. Как думаете, они согласятся на это? Видите, как я провожу время в Святой Земле: могилы и кошки. Но, позвольте мне вам сказать, сыр и молоко уже стоят поездки!

* * *

Вечер открытия Иерусалимского кинофестиваля влечет за собой длинные речи перед показом любого фильма.

Я сижу в кресле и стараюсь слушать.

Ну, что сказать? Если это показательно, то светские люди весьма глупы…

Свет, наконец, гаснет, и начинается фильм. Он о группе стариков, планирующих ограбить банк. Концепция интересная, но по мере развития сюжета могу лишь сообщить, что реальными грабителями являются создатели фильма: они крадут моё время. Неужели таков уровень воображения светских? Фестиваль проходит в Синематеке Иерусалима, расположенной над долиной Гай бен Ином, где в старину люди приносили в жертву детей своим богам; к тому же это недалеко от холма, где в доме первосвященника было принято решение об аресте Иисуса Христа. Через узкую долину — Гора Сион, где находится могила царя Давида, а также церковь Успения Пресвятой Богородицы, из которой Матерь Божья вознеслась на небо.

Полагаю, фестивалю следовало бы предложить пару фильмов, хотя бы вполовину столь увлекательных, как пейзаж этого города.

Я иду смотреть другую картину: "10 % — Что делает героя" — документальный фильм Йоава Шамира. Свет гаснет еще раз, и на экране в темном зале появляется изображение; я вижу Гамбург. Нет, не Гамбург, который я оставил несколько дней назад при помощи красивенькой девушки из Turkish Airlines. Нет. Иной Гамбург — Гамбург 1936. Вместо улыбки поклонницы турецкого актера Мехмета я вижу толпы немцев, салютующих Гитлеру. Когда камера фокусируется на салютующих, мы видим в середине толпы одного несалютующего. Образ этого единственного, говорит нам закадровый голос, заставил режиссера фильма, он же — главный персонаж, задаться вопросом, что движет человеком в огромной толпе, что заставляет его идти на риск, не следуя за толпой. Короче говоря: Что делает человека героем? Фильм продолжается и, как вы могли догадаться, немцы появляются в нем снова и снова. Например, мы видим дочерей Георга Александра Хансена, убитого нацистами за участие в покушении на Адольфа Гитлера. Одна блондинка, другая нет, они пробуют говорить на английском языке, довольно ломанном, но история, рассказываемая с экрана со слезами, катящимися по их щекам, не нуждается в словах. Фильм затягивается, но в конце нам сформулируют вывод: кто же героический анти-гитлеровец наших дней, а кто сегодня эквивалентен нацистам.

Герой — Джонатан Шапира, о котором я не имею никакого понятия, но фильм нам расскажет. Джонатан происходит из известной израильской семьи, он был пилотом израильских ВВС, всеми любимым, но в какой-то момент своей успешной жизни он решает оставить все это. В эти дни он думает об Израиле всё самое худшее и заявляет, что Израиль совершает преступления против человечества. И поскольку это кино, слов больше не расточают, а показывают нам израильских солдат, стреляющих слезоточивыми гранатами по кажущимся мирными демонстрантам из городка Билин на Западном берегу. Газ, даже крупным планом, не шибко эффектен. Но у Джонатана этот слезоточивый газ выдавливает "последние капли сионизма", что ещё оставались в его сердце.

Итак, угадайте, кто сегодня Гитлер? Совершенно очевидно, что главный нацист нашего поколении — никто иной, как Армия Обороны Израиля. Если бы этот фильм был снят за пределами Израиля, многие назвали бы режиссёра антисемитом, но этот фильм является детищем израильтянина, еврея.

Когда на экране пошли титры, я обратил внимание, что этот фильм получил финансирование из таких стран, как Германия и Швейцария. Еврейское лицо, немецкий карман: кто создатель, кто создание?

Чтобы получить лучшее представление о фильме и людях, его создавших, я иду встретиться с Йоавом.

— Почему немцы и швейцарцы субсидировали этот фильм?

— Мы живем в глобальном мире и сотрудничаем с международными организациями. Вы задумываете фильм здесь [в Израиле] и пытаетесь найти партнеров. Иногда партнером бывает HBO.

HBO — американская компания, и Йоав, очевидно, пытается дать мне понять, что не только немцы занимаются такими вещами, американцы — тоже. А ведь, как мы все знаем, американцы любят евреев.

— Вы получали финансирование от HBO в вашей карьере?

— Я нет, другие да. Но в других фильмах, которые я сделал, мы сотрудничали с такими международными компаниями, как ZDF. (ZDF тоже немецкая. Этот человек, немцы и швейцарцы составляют вместе хороший тандем, думаю я).

— Ваш фильм начинается нацистами и заканчивается Армией обороны Израиля.

— Там солдаты, и здесь солдаты. Те повиновались, и эти подчиняются.

— Картина, которую вы сделали об Израиле, заставляет меня подумать, что эта страна на самом дне. Это верно?

— Ниже дна.

Я говорю Йоаву, что хотел бы взять интервью у Джонатана, а также поехать в Билин. Мог бы он мне в этом помочь? Йоав отвечает, что он будет рад помочь.

Отлично.

Интервью закончено, и я снова иду в Синематеку.

Как обычно на фестивалях артисты приезжают познакомиться с другими людьми искусства и потусоваться. Рядом со мной стоит продюсер, пытающийся получить финансирование для своего следующего фильма. Я спрашиваю его, почему он не подходит к немецким и швейцарским спонсорам. "Ну, — говорит он, — это не так просто. Если вы хотите немецкое или швейцарское финансирование для фильма, вы должны критиковать Израиль, тогда они вас спонсируют".

Ах, вот в чём дело, цель этого фестиваля — критика политики Израиля? Если так, я лучше потрачу время, отведённое мной на посещение фестиваля, иным образом: пойду на встречу с реальными антисионистами, желательно даже не светскими… Самые известные живут недалеко отсюда, в ультраортодоксальном районе Меа Шеарим, прямо рядом с древним Старым Городом.

* * *

Гуляя в этом ортодоксальном районе я замечаю вывеску:

"Раввинская семинария рабби Освенцима”.

— Освенцим? — спрашиваю я хасидов, стоящих у входа в семинарию.

— Да, — говорят они, — почему бы и нет? Освенцим был обыкновенным еврейским городом.

— Вы можете войти внутрь, — предлагают они, — и рабби Освенцима, находящийся теперь на небесах вместе с царем Давидом, пошлет благословение в ваших делах.

Я расхохотался, почему-то полагая, что это самая крутая шутка, которую я когда-либо слышал, и они тут же присоединяются к моему смеху.

Мы фотографируемся вместе, просто так, для удовольствия, и планируем, как бы отправить эти фотографии Адольфу Гитлеру в ад. Тому тоже стоит посмеяться.

Я продолжаю ходить по улицам Меа Шеарим, и мой мозг грызёт мысль: почему эти люди столь забавны, а светские кинематографисты так скучны?

Какой бы ни была причина этого незначительного различия, в данный момент у меня есть более горящая нужда — в диетической кока-коле со льдом. Есть жизнь и после печей Освенцима, а я хочу жить. Проблема в том, что я не знаю, где найти колу в районе с большим количеством религиозных учреждений, но без единого киоска, продающего колу. Я вижу двух рабочих, явно не местных, и заговариваю с ними.

— Как вас зовут?

— Ехезкиель, говорит один.

— А ты? — спрашиваю я другого.

— Израиль.

Они не одурачат меня, ибо Ехезкиель и Израиль — два очень еврейских имени.

— Не играйте со мной в эти игры. Как вас зовут по-настоящему?

— Мухаммед.

— А ты?

— Тоже Мухаммед.

— Приятно познакомиться. Меня зовут Тоби, и я немец. Вам стоило бы увидеть, как просияли глаза Ехезкиеля и Израиля! Им нравится этот немец; и они с радостью указывают ему магазин, продающий черную ледяную магию, известную как кока-кола.

Жажда моя гаснет, и я направляюсь на встречу с двумя известнейшими рабби этого района. Непростая задача, позвольте вам сообщить.

Первого рабби, которого я хочу увидеть, здесь нет. Где он?

— В Америке, в отеле, — говорят мне его приверженцы. Второго рабби, какой сюрприз, тоже нет. А он где?

— В отеле в Австрии.

Святые люди отдыхают. Они не снимают фильмы; сама их жизнь — кино: великолепные пейзажи и вкусные блюда.

Жителям этого района запрещено изучать что-либо, кроме священных книг, у них нет профессий, и большинство очень бедны.

— Как получилось, что рабби может позволить себе дорогие отели за границей? — спрашиваю я одного из последователей рабби, и тот, указывая на небо, отвечает:

— Сотворивший небо и землю знает и как добыть отель для праведника!

Если бы Йоав имел хоть какое-то чувства юмора, он бы сделал фильм об этих людях.

Пока святые люди отдыхают в местах типа тирольского Interalpen, юные дети из их общины остаются в Меа Шеарим. Они учат алфавит, и я иду присоединиться к ним. В их глазах, насколько я помню из мира моего ортодоксального детства, человек, одетый, как я сейчас, должно быть, является существом из местного зоопарка или мерзким сионистом, проклятым гоем, на худой конец, беглецом из психиатрической больницы. Куча детей в возрасте от двадцати до тридцати моментально окружают этого незнакомца, когда он заходит в комнату, изливая на него свою любовь. Видимо они сошлись на опции зоопарка и полагают, что я добрый медведь.

— Кто ты? — спрашивают они.

Я отвечаю на идиш (они никогда бы не подумали, что существо, подобное мне, знает этот язык)

— А вы кто?

Ой, им нравится этот мишка. Должно быть он явился из кошерного зоопарка.

Их учитель болтает со мной, сообщая, что он антисионист, “как и вы”.

— Как вы меня так быстро раскусили?

— Вы бы не пришли к нам в гости, если бы были сионистом!

Мы смеемся. И дети тоже смеются. Они все пытаются меня потрогать — замечательного двуногого медведя и вопят от удовольствия. Учитель и дети разговаривают друг с другом на идиш, языке, состоящем на 80 процентов из немецкого, и он учит их святому языку — ивриту.

Я сижу с ними и наблюдаю, как они учатся распознавать буквы. Это переносит меня на много лет назад, к началам моих познаний, и я закрываю глаза.

Алеф. Бет. Гимел.

Буквы — это образы; Алеф выглядит так, Бет — вот так. Буквы — существа странные, им не хватает эстетики. Почему буквы не могли быть живописнее? Они — такие холодные, грубые, старомодные существа, пережившие каким-то образом концентрационные лагеря. Буквы — могущественны, жестоки, манипулятивны и очень умны. Я хочу, чтобы я управлял ими, а не они контролировали меня.

Алеф! Бет! Гимел!

Учитель пробуждает меня от грез. Не хотел бы я посмотреть, как эти его ангелы играют? — спрашивает он.

О, это наслаждение для глаз и ушей. И во время игры я прошу их спеть, не зная, как они отреагируют на мою просьбу, но дети и учитель находят эту идею занятной и тут же начинают петь. Они и выглядят и поют, как ангелы. Это так воодушевляет!

Что станет из этих сладких существ, когда они вырастут? — спрашиваю я себя. Ответ можно увидеть снаружи на улице.

"Женщины, — говорит большой плакат снаружи, — пожалуйста, не приходите в наш район в нескромной одежде." Части женского тела, которые могут быть непокрыты, это лицо и пальцы. Некоторые женщины, как я вижу, не веря своим глазам, продвигают "скромность" на шаг дальше: они не показывают ни йоты плоти, даже глаза, и когда они идут по улице, то выглядят как огромные черные движущиеся мешки для мусора. Что это — еврейские талибы?

В моё время таких женщин не было. Иерусалим стал святее, думаю я.

Не вернуться ли мне снова на фестиваль на всякий случай? Может, позже. Сейчас я нуждаюсь в пиве. Я выхожу из Меа Шеарим и иду приземлиться в Уганду.

* * *

Уганда-Бар.

Мне рассказывали об этой Уганде раньше и даже больше, чем я в действительности интересовался, но сегодня это будет моим убежищем от ходячих мешков для мусора, еврейских нацистов и стариков, грабящих банки. Именно в этой Уганде, говорят знающие люди, вы можете попробовать палестинское пиво и лучший хумус. Я хочу и то, и другое. Первое, что я обозреваю, когда вхожу в Уганду, это не бутылка пива с логотипом "Аллах", на что я надеялся, а немецкий безалкогольный напиток Бионад. Я спрашиваю Юлию, барменшу, почему они импортировали этот конкретный бренд.

Люди вокруг меня сразу понимают, что я здесь впервые и поэтому спешат объяснить мне основы: большинство иностранцев, часто посещающих это место, названное в честь согласия Теодора Герцеля на британское предложение устроить европейских евреев в Африке, приезжают из Германии, в первую очередь из Берлина.

Помимо Бионада, ещё две вещи, бросившиеся мне в глаза, это портрет Теодора Герцеля слева и фотография фонтана Тайбе справа.

— Вы должны попробовать Тайбе, — советует мне старик, — это палестинское пиво!

— Что значит палестинское — сделано палестинцем или продаётся палестинцем?

— Сделано. Сделано.

— Каким палестинцем — мусульманином?

— Да! А что же еще?

— Уверены?

— На сто процентов!

— Но мусульманам запрещено пить алкоголь?

— Ах, может быть, он христианин.

Я сажусь, чтобы попробовать Тайбе, и Алон, друг владельца бара и частый здесь завсегдатай, начинает разговор со мной.

— Я не еврей, я иудей, — успевает он сообщить мне, пока трезв.

Он также "…музыкант, и у меня есть группа под названием "моджахеды", что подразумевает людей, начавших Джихад".

— Я пост-сионист. Нет, не так. Я пост-пост-сионист. Я считаю себя иудеем, я люблю Библию. Иудейскую, а не еврейскую. Вы должны понять: иудаизм, как мы знаем его теперь, развился только около четырехсот лет назад, и я против. Есть, может быть, десять человек на земле, которые думают так же, как я, но это не имеет значения. На мой взгляд, сегодняшний иудаизм такой же, как ислам и христианство, ни об одном из них я не забочусь.

Есть народ, который Алон любит особенно, сообщает он. Кого? Немцев. Почему?

— Немцы самый замечательный народ Европы.

Я говорю ему, что я немец из Берлина, и он влюбляется в меня тут же на месте.

Как легко делать людей счастливыми.

Я пью ещё пива. В конце концов, я немец и должен наслаждаться любой ерундой, обнаруженной в этой стране. Со ртом и животом, налитыми пивом, я смотрю на них всех с некоторой отстранённостью: они евреи, а я немец, и, простите за слово, но я лучший из этих двух.

Я встаю, и немец внутри меня с истинно немецкой гордостью решает покорить эту землю. Нет, я не прежний германец, из тех, что завоевывали земли других народов танками, я новый немец, хороший немец, современный немец, который вершит добро. Я завоюю эту землю, наставляя ее обитателей на лучший путь.

Кто знает, может быть, я даже смогу возродить проект Уганды и освободить палестинцев от вечных страданий, объяснив евреям, что в Уганде им будет лучше. Я многому научился из истории, своей собственной истории, и чувство морали, мной приобретённое, введёт новый порядок и в этой части мира. Я буду вестником мира и перемен, мира и любви.

Лишь только я выхожу из Уганды на завоевание, как получаю сообщение из Синематеки: “Не хотели бы Вы посетить Яд ва-Шем завтра?” Это приглашение, посланное и другим гостям фестиваля, поражает мою недавно обретенную немецкую душу глубоко и лично. Яд ва-Шем — Музей Холокоста в Израиле, и не нужно быть гением, чтобы понять, кого я могу там найти: моих бабушек и дедушек. "Старая Германия" — это туманно далеко; бабушка и дедушка — вопрос персональный.

Одно маленькое сообщение из Синематеки рушит моё моральное превосходство, опуская его до самого дна моего существа. Быть немцем совсем не весело, а весьма грустно.

Я отвечаю, что пойду. Мое завоевание земли закончилось.

Вернувшись домой, я обнаруживаю бродячих кошек на заднем дворе, следящих за мной злыми глазами. Они меня не любят. Я не знаю, считают ли они меня немцем, арабом, евреем или кем-то другим. Но в итоге, они меня ненавидят. Я решаю не допустить, чтобы бестолковщина сегодняшнего дня на меня влияла, и иду покупать сладости. В Израиле у них есть рогалики, и я покупаю четыре штуки. Рогалики — это маленькие пирожные, и, когда я их ем, я чувствую, что становлюсь религиозным: приверженцем Рогаликов. Я верю в Рогалики и убью любого, кто не даст мне им поклоняться.

* * *

Яд ва-Шем.

Представитель музея встречает участников фестиваля и представляет нам ряд статистических данных. До Второй мировой войны в мире было 18 миллионов евреев, в настоящее время — 13,5 млн.

Яд ва-Шем построен в форме треугольника, представляющего как бы половину Звезды Давида. Другая, недостающая половина, означает убитых евреев. Их больше нет, нет второго треугольника.

Мы движемся мимо ужасных фотографий мертвых евреев, и все, что я могу подумать, заключено в этом: некоторые из людей здесь были моими родственниками, и вот так они закончили свою жизнь.

Я не хочу это больше видеть. Лучше уж фильмы в Синематеке.

* * *

Через несколько минут я на фестивале в Синематеке. Фильмы, предлагаемые сегодня:

"Безумец Гитлера”, ” Самое длинное путешествие: последние дни евреев Родоса. Бюро 06” (бюро, собиравшее документы по делу Адольфа Эйхмана).

Проклятие, у них нет чего-нибудь другого? Эй, вы там! Война закончилась! Ага, вот один фильм не о Холокосте: "Садовник", действие фильма происходит в Бахайских садах в Хайфе. Я иду его смотреть.

Фильм начинается с того, что молодая, белокожая, красивая женщина исполняет какие-то ритуалы. Она идёт, двигаясь между зелеными деревьями, красными и желтыми цветами по свежей траве, по белым камням и бормочет молитвы любви и мира. Затем, после белой женщины наступает черед черного мужчины, негра-садовника. Он одет не в мягкие, текущие одежды, как белая дама, а в рабочую робу. Он грубоват и грязен, но слова его полны мира, и руки любовно ласкают цветы.

Фильм очень скучный, вообще без всякого сюжета. Но светские люди вокруг меня тают от удовольствия. Если этот фильм демонстрирует светскую сущность, тихо говорю я себе, то хорошо, что я фанатик Рогаликов.

В соседней комнате Синематеки проходит пресс-конференция с режиссером фильма, Мохсеном Махмальбафом, пытающимся привить в сердцах евреев любовь к Ирану.

— Иранский народ любит израильтян, — сообщает он в числе прочих жемчужин ораторского искусства. Интересно, его страна по данным, по крайней мере, западных разведок, в скором времени сможет производить атомные бомбы, а люди здесь, многие из которых немецкие журналисты, с энтузиазмом этому режиссеру аплодируют. Бог знает, отчего они это делают.

Когда пресс-конференция заканчивается, я встречаюсь с Алисией Уэстон, исполнительным директором этого фестиваля. Для меня это хорошая возможность разрешить головоломку, которую я не понимаю, как расшифровать самостоятельно.

— Скажите, Алисия, сколько фильмов на фестивале произведены с немецкой помощью?

Она задумывается и, наконец, говорит: "Это интересный вопрос. Обещаю вернуться к вам с ответом позже".

— Какой фильм этого фестиваля вам больше всего понравился?

— Садовник.

— Что вам в нём понравилось?

— Тот шутливо-лёгкий подход к наиболее серьезным стоящим перед нами вопросам. Я никогда не задумывалась о связи между природой, людьми и религией через призму столь нежную и вместе с тем сильную, и об их влиянии друг на друга.

— Укажите момент фильма, где лучше всего описано то, о чём вы говорите.

— Одна строчка.

— Дайте строчку!

— Я перефразирую, если вы не против.

— Вперед.

— Цветок в состоянии оценить характер человека и отреагировать на него.

— Ого.

Я вновь нуждаюсь в религиозных людях, чтобы отдохнуть от бурного чувства юмора, которым обладает светская элита. Я слышал, что сегодня где-то в городе проходят выпускные экзамены на звание рабби. Может быть, встретиться с парочкой будущих рабби? Было бы неплохо.

Я выхожу и останавливаю такси.

* * *

Махмуд, водитель, просит меня пристегнуть ремень. Но я отвечаю, что пояс против правил моей религии. Он сдается, и мы толкуем о религии, о том, о сём и, наконец, я говорю, что хотел бы узнать всё, что известно о Небесном коне Пророка, аль-Бураке.

Махмуд: "Нет, нет. Аль-Бурак не конь".

— Не конь?

— Нет. Не конь.

— А что?

— Верблюд.

— Обычный верблюд?

— Небесный верблюд.

— Хорошо. Допустим. Так, Пророк прибыл сюда, в Аль-Кудс, на верблюде, а затем прежде чем он взлетел…

— С ангелом Джибрилем!

— Ну да, конечно. Я хочу узнать о верблюде. Насколько я помню, Пророк привязал верблюда к этой стене, Стене аль-Бурак, той самой стене, про которую евреи говорят, что она является частью их святого…

— Евреи делали раскопки в земле, всё глубже и глубже в течение многих лет, долгих лет, чтобы доказать, что они были здесь раньше, но они ничего не нашли!

— Евреев здесь никогда не было, а верблюд был?

— Да.

— Кроме этого, все в порядке?

— Где?

— В Иерусалиме. Как вы, арабы и евреи, ладите друг с другом?

— Только что сегодня, как раз перед этим, двести поселенцев ворвались в аль-Акса и осквернили святую мечеть!

— О чем ты говоришь?

— Это во всех новостях. На радио.

— Сегодня? Сейчас?

— Да, да! Их послало израильское правительство!

Я проверяю новости на моем iPad: американские, израильские и европейские сайты — но не нахожу ничего об Аль-Акса. Он, должно быть, галлюцинирует. Не надо никакого алкоголя, чтобы заставить человека галлюцинировать.

Я выхожу из его такси, размышляя об истории с верблюдом. Правда заключается в том, что согласно официальному хадису Сахих аль-Бухари, аль-Бурак не лошадь и не верблюд. Когда Пророк Мухаммед возлежал в один из дней, согласно хадису, "вдруг" кто-то явился к нему, разрезал его тело от горла до пениса, вынул сердце и, промыв его, положил обратно в тело; и "белое животное, меньше мула, но больше осла доставило его ко мне".

Бинго.

В исламском изобразительном искусстве, несмотря на это, как отмечает Тhimoty Insoll в "Археологии ислама": "Принятый образ Аль-Бурака состоит из головы, чаще всего, молодой женщины, увенчанной короной и пристыкованной к крылатому коню".

* * *

Передо мной прямо у входной двери в огромном зале стопки лежащих на столах еврейских священных книг. Книги посвящены женской менструации. Я читаю: "По традиции Дочери Израиля проверяют своё влагалище с помощью двух свидетельниц, одна — его, другая — ее”. Скромные еврейские женщины приглашают третью свидетельницу. Может ли женщина попросить мужа проверить, есть ли у нее менструация? Нет, такая игривость может его испугать, и потом он не будет с ней спать.

Честно говоря, этот материал чересчур глубок для такого выздоравливающего интеллектуала, как я, особенно после истории с верблюдом и пенисом.

Я спрашиваю человека, который, видно, здесь заведует: “Не ожидаем ли мы вскоре прихода голых женщин, чтобы проиллюстрировать проблему получше?”

— Откуда вы?

— США, Германия и Саудовская Аравия.

Я, действительно, не понимаю, как случилось, что мои губы произнесли эти слова, но этому парню по какой-то причине понравилось услышанное, и он наставляет меня по поводу женщин, менструации, крови, секса и вагины. Не совсем в таком порядке, но почти так. Женщинам запрещено иметь сексуальные отношения со своими супругами во время менструации, и эти книги обсуждают важные вопросы: Что такое менструация? Как вы можете это проверить? Откуда вы это знаете?

Я начинаю путаться. Эти специфичные религиозные евреи напоминают мне ярко мыслящих светских, и достаточно быстро образы и опыт, что я имел на этой земле до сих пор, смешиваются в моей голове, и я спрашиваю себя: ”Что произойдет, если менструирующая женщина поедет на верблюде в Бахайский сад, где ее будут поджидать двести поселенцев, пять греческих монахов и три немца, пьющих “Тайбе”? И построит ли царь Ирод для нее прекрасную крепость, сделанную из одного цельного камня?”

Скорее всего лучший способ ответить на этот вопрос стать самому рабби. И я иду в экзаменационную комнату, решив пройти тест и стать великим рабби огромного менструирующего сообщества.

Однако охранник блокирует мне путь. Никто не может сдать экзамен без соответствующих документов; он хочет, чтобы я их ему показал, но у меня нет документов за исключением iPad, и я ухожу.

Я брожу по Иерусалиму в поисках ученого мужа, который бы обсудил со мной такие возвышенные вопросы как рабби-мужчины и женские менструации, и заглядываю в местный книжный магазин, где, предположительно, такие ученые люди найдутся. Там я вижу заведующую магазином Тирцу.

"Я думаю, — говорит она мне, лишь я открыл рот, — что все люди — фашисты: правые, левые, все".

Что с ней? У нее менструация?

Тирца — женщина светская, и я не могу задать ей этот вопрос. Вместо этого я сообщаю ей, что двести поселенцев, по-видимому, все фашисты, ворвались несколько часов назад в Аль-Аксу. Она смотрит на меня с удивлением.

— Я только что слушала новости и ничего подобного не слышала. Если что-то такое случилось бы, об этом говорили бы все средства массовой информации.

Это звучит вполне разумно, и поэтому я еще раз проверяю свой iPhone. Я иду на сайт Аль-Джазира, тот, что на арабском, и, без сомнения, вижу это там. Топ-новость. Десятки поселенцев, сообщает сайт, не давая точное число, недавно ворвались в Аль-Аксу. У них даже есть фотография Аль-Аксы с примерно пятью мужчинами, вероятно, немусульманами на переднем плане. Я показываю это Тирце, но она совершенно не впечатлена. "Это пять человек, — заявляет она, — a где сотни?"

В этой земле слишком много напряжения для меня. До сих пор я побывал только в Иерусалиме, но здесь напряжения больше, чем на всей территории США. Мне нужно что-то съесть прежде, чем я свалюсь.

Следуя подсказке какого-то туристического путеводителя, я отправляюсь на рынок Махане Иуда в ресторан “Махане Иуда”. Очень креативно. Сажусь и заглядываю в меню.

Вот строчка под названием Shikshukit.

— Что это? — спрашиваю официанта.

— Рубленое мясо с тахини и йогуртом. Полезно для здоровья, восстанавливает, лечит рак, способствует рождению мальчиков и подается с жареными помидорами.

Думаю, Аль-Джазира должен нанять этого человека в качестве главного корреспондента. Я решаю попробовать Shikshukit. Не столь впечатляюще, как можно было надеяться, но выбивает из головы летающих верблюдов, менструирующих рабби и иранскую любовь.

Какая страна! Какие характеры!

Иерусалим.

Здесь была создана Библия. Город, который Бог Израиля называл своим домом. Здесь сформировался иудаизм. Здесь Иисус умер и воскрес к жизни, и родилось христианство. Отсюда Мухаммед взлетел в дом Аллаха, находящийся прямо над этим местом, и Аллах дал ему наказ, чтобы мусульмане молились пять раз в день. И здесь светские продюсеры за немецкие и швейцарские деньги пытаются рассказывать истории, но с треском проваливаются.

Я заработал страшную головную боль, колеблясь между святым и священным. И теперь еду домой спать. Надеюсь, кошки меня не покусают.

 

Выход Третий

Хотите присоединиться к тысячам мертвых евреев, охраняемых немецким новообращенным?

Проснувшись на следующий день, я решил не смотреть больше фильмов. Хватит небылиц и людей на экране, только реальный мир и живые люди. Моя единственная дилемма заключается в том, где найти самое оживленное место? Поскольку это Иерусалим, а не Нью-Йорк или Гамбург, то я иду на кладбище.

Масличная гора. Откровенно говоря, сегодня не самый лучший день, чтобы пойти к горе Елеонской. Сегодня — первая пятница Рамадана, что в Иерусалиме означает День Гнева: беспорядки, бросание камней, пули и длинный список всевозможных иных “замечательных” вещей. Но я в любом случае иду, рассуждая, что никто не будет стрелять на кладбище; делать это, вроде как, уже поздновато.

Не так легко туда попасть. Масличная гора смотрит на Аль-Аксу, и доступ к ней оказывается весьма затруднен.

Целый месяц люди постятся в течение дня и до смерти объедаются по ночам, а главное — идут молиться в Аль-Аксу. Везде, куда ни погляжу, полиция и солдаты пограничной охраны. На улицах их сотни, если не тысячи. Многие улицы перекрыты для движения транспорта, миллион с лишним мусульман на улицах, в небе дирижабль для наблюдения, и к тому же вертолеты, и каждый еврейский полицейский в напряжении. Лучшего времени, я вижу, и быть не может: когда мусульмане идут молиться туда, где Мухаммед взлетел на небо, я иду в место, где души скоро слетят с небес вниз на землю, чтобы воссоединиться в могилах с телами умерших.

Думаете, я сошел с ума? Ничего подобного.

Когда придет Мессия, он первым делом придёт сюда, на Масличную гору. Он пройдёт по горе, хранящей невыразимое число умерших, и воскресит их всех, одного за другим, одного за другим. Он воскресит всех мертвых, по крайней мере, евреев, на каком бы кладбище планеты они ни были захоронены, но начать он собирается здесь, на Масличной горе.

Вы это знали?

Вот почему место захоронения здесь стоит дороже, чем особняк во многих других частях мира. Давайте посмотрим правде в глаза: если вы знаете такое место, где вам гарантировано первым выйти из могилы, разве вы не хотели бы быть похороненными там? Вот почему самые богатые и знаменитые евреи похоронены здесь. Это самое дорогое еврейское кладбище в истории, кладбище пять звездочек.

В то время как право быть похороненным в этом святом месте зарезервировано для богатых и знаменитых, для живущих на нем — история совершенно иная. Да, есть люди, которые живут среди мертвых. Две семьи, чтобы быть точным.

И я появляюсь в их обители.

* * *

Одна из них — семья Ципоры и Рехавии Пильц, чей двор населен мертвыми. Мой двор населен кошками, их — умершими. Этой вполне живой семье нравится иметь соседями мертвых. Их единственная проблема — с живыми. Через улицу от кладбища — квартал, населенный живыми людьми, которые, так уж случилось, — мусульмане; а мусульмане твердо убеждены, что в этом районе позволено быть только мертвым евреям. Чтобы сохранить Пильцев в живых, израильское правительство тратит огромные суммы. В дополнении к государственным службам безопасности, правительство наняло частного охранника, чтобы быть уверенным, что семья Пильц не закончит существование под надгробной плитой.

У Пильцев девять детей, названых согласно тому, во что они верят. К ним относятся: Бат-Цион (дочь Сиона), Сар Шалом (министр мира), Тиферет (Слава), Геула (освобождение).

Ципора говорит, что за ее окном — юго-восточная стена Храмовой горы. “Вы можете молиться здесь так же, как молитесь у Западной стены. Это стена периода Второго Храма".

— Вы живете посреди кладбища, могилы касаются вашего дома. Вы одна между мертвых. Разве это не страшно?

— Я слышала кого-то на этой неделе, говорившего: "Мы не должны бояться мертвых, мы должны бояться живых". Мне это понравилось.

— Очень красиво, но разве не страшно здесь жить?

Она подводит меня к другому окну, на этот раз — окну спальни.

— Посмотрите! Видите ту могилу? Это Бегин (бывший премьер министр). А вот там — Элиэзер Бен Иеhуда (создатель современного иврита). Шай Агнон (лауреат Нобелевской премии), рабби Зоненфелд (Главный раввин Иерусалима).

— Ципора, почему здесь?

— Я всегда хотела этого, хотела жить в Восточном Иерусалиме.

— Почему?

— Иерусалим — самый священный город в мире, и я не могу принять тот факт, что святой город разделен, и половина заселена евреями, а другая половина — арабами.

— Почему здесь?

— Арье Кинг, работающий с Ирвингом Московицем [американским магнатом], рассказал мне об этом месте. Ирвинг покупает арабское жилье и продает его евреям, и Арье рассказал мне, что они ищут людей, готовых переехать в этот дом.

— Почему здесь?

— До нас здесь жила арабская семья. Они выламывали надгробия с еврейских могил на кладбище и мостили ими пол. Всякий раз, когда что-то в доме ломалось, они выходили, выламывали несколько надгробий и клали сюда.

— Вы здесь счастливы?

— Очень. Жить здесь — это привилегия. Куда бы я ни переехала отсюда, это будет означать шаг вниз.

Ципора уходит на кухню, чтобы готовить. Через нескольких часов наступает Суббота, и к этому времени еда должна быть готова (ортодоксальные евреи в субботу не готовят). Ей надо накормить одиннадцать ртов, и приготовление пищи — миссия серьёзная.

Восьмилетняя Тиферет — девочка, красивая по любым меркам, разговаривает со мной во дворе, единственном месте, где, по понятным причинам безопасности, детям Ципоры разрешено самостоятельно находиться вне дома. Я спрашиваю Тиферет, нравится ли ей жить среди мертвых евреев и живых арабов.

— Я бы хотела жить в другом месте, — говорит она, — чтобы было место, где гулять.

— Кем бы ты хотела стать, когда вырастешь?

— Актрисой.

Звук аплодисментов идёт этой девочке больше, чем звук муэдзина, раздающийся сейчас так громко, что, вероятно, слышно даже мертвым.

Я пытаюсь представить себе Тиферет в качестве актрисы в "Садовнике": поселенец в фильме иранского режиссера. Интересно, аплодировали бы тогда немецкие журналисты?

За границами кладбища тысячи мусульман, только что закончивших молиться в Аль-Аксе, возвращаются обратно в свои дома. Чтобы отдохнуть на какое-то время от мертвых, я смешиваюсь с толпой арабов и через двадцать минут останавливаюсь у Гат Шманим (который в английском языке превратился в "Гефсиманский Сад" — место, где Иисус молился прежде, чем был распят). Я отхлёбываю глоток холодной воды, и кто-то сразу кричит мне:

— Рамадан! Не пить!

Будто это его проблема.

— Здесь никогда не знаешь, — объясняет мне израильский полицейский, стоящий неподалеку, — один человек что-то скажет или бросит камень, и весь квартал вспыхивает. Так это здесь работает.

Я продолжаю идти, идти и курить. Можно было бы покинуть кладбище, но тысячи могил тянутся вдоль дороги, по которой я иду; на многих из них надгробия сохранились лишь частично: с одной строкой, словом, буквой. Остальное было сломано, чтобы осквернить, или украдено, чтобы починить стену или пол. Я смотрю на разбитые могилы и спрашиваю себя: сколько ненависти должно быть в вашем сердце, или как вы должны быть бедны, чтобы сделать это мертвым?

Я иду обратно к Ципоре. Она предлагает посетить ее соседей, ее единственных живых соседей, и мы вместе идем к семье Ганс. Гилад, отец шестерых детей, рад познакомиться с новыми личностями.

Потягивая немецкий кофе Jacobs, он рассказывает мне о себе. Его родной язык — немецкий, хорошо сочетающийся с Jacobs, но кроме этого он говорит по-английски и на иврите. Он рос в Гамбурге, одном из самых богатых городов Германии, но чувствовал, что в его жизни чего-то не хватает: людей, которым можно довериться.

— В глубине души, — говорит он мне, — средний немец не преодолел антисемитизма. У этого очень глубокие корни.

При наличии отца-еврея и матери-нееврейки, это чувство делало его жизнь в Германии нелегкой, и в один прекрасный день он отправился в Израиль.

Гилад и его семья любят Израиль и любят это кладбище. На их взгляд, это кладбище намного лучше, чем Гамбург. Я не согласен, но о вкусах не спорят. Они предлагают мне торт, сделанный, как они уверяют, только из натуральных продуктов, и я беру кусочек. Потом еще кусочек. И другой. И еще. Не знаю, почему, но торты на кладбище, действительно, особенные.

* * *

Сразу за кладбищем, всего в нескольких минутах ходьбы, находится палестинский квартал Рас-эль-Амуд. И в нём, в самом сердце мусульманской жизни, Ирвинг Московиц купил у арабов землю, и еврейский фонд организует строительство жилищного комплекса для евреев: Маале Зейтим и Маалот Давид.

Именно в Маале Зейтим и живет Арье Кинг. Мне нравится его имя. По-английски это значит "Lion King" (Лев Король). Видели "Lion King"? Мьюзкл? Я видел его в разных местах, в том числе, в Гамбурге.

Арье Кинг работает на еврейских магнатов, которые не могут купить самостоятельно то, что им хотелось бы. А именно, арабскую недвижимость. Ирвинг Московиц — один из его клиентов, но есть и другие.

Несмотря на свой юный возраст, Арье Кинг довольно известен здесь, особенно в определенных кругах, и многие желают ему самого худшего.

Я сижу в его гостиной, и мы болтаем.

— Арье, что бы вы хотели, чтобы мир узнал о вас?

— Как можно меньше.

Блестящий ответ! Но я продолжаю вгрызаться:

— Что бы вы хотели, чтобы мир узнал о вашей деятельности?

Арье становится серьезным:

— Я делаю все, что могу для Иерусалима, потому что от будущего Иерусалима зависит выживание евреев.

— Почему?

— С тех пор, как евреи были изгнаны из Иерусалима, мы не такие, какими были.

— Что вы имеете в виду?

— Мы не можем поклоняться Богу так, как раньше.

— Вы имеете в виду забой животных в Храме? Это то, чего вы хотите?

Арье не нравится слово "забой" и он исправляет меня:

— В Торе написано: Жертвоприношение Богу. У нас также нет Синедриона. (Синедрион — высший религиозный суд во времена Храма).

— У Израиля есть Верховный суд; он не достаточно хорошо?

— Именно в этом наша проблема! Верховный суд основан на британском праве.

— Во времена прежнего Синедриона женщина, изменившая мужу, побивалась камнями. Это то, чего вам хочется?

— Пусть Синедрион вынесет решение; я приму все, что он решит.

— В прежние времена система правосудия синедриона была частью Храмовой системы. Вы планируете, чтобы и Храм был восстановлен?

— Я делаю все возможное.

— Что вы делаете?

— Я стараюсь, насколько могу, убедить людей, что Храм — это очень важно. Это единственный способ добиться мира. Когда наши враги увидят исходящую из Храма благодать, они, в конечном итоге, полюбят нас. Третий Храм позволит им поклоняться Богу, ибо Третий Храм будет местом поклонения для народов, как сказано у Исаии, 56:7: "Дом мой будет называться домом молитвы для всех народов". А перед этим Бог говорит: "Я приведу их к моей святой горе и доставлю им радость в Моем доме молитвы, и сожженные ими жертвы и подношения будут приняты на жертвеннике Моем."

Этот человек, самый секретный маклер по недвижимости в мире, человек, чья жизнь находится под постоянной угрозой, не может прервать свою речь.

— Вы знаете какую-то другую религию, делающую подобное? Вам не нужно обращаться в мою религию, вы можете сохранить свою, и всё же ваши молитвы будут приняты моим Богом! Подобно этому Храм возвестит, что счастье и богатство будут разделены между всеми людьми.

С меня достаточно его библейской учёности; я хочу, чтобы в нём проявился маклер.

— Как вы скупаете арабскую недвижимость?

— Почти каждый день на мой стол ложится от одного до трех предложений от арабов Иерусалима и других мест.

— Что это за история с покупкой арабской недвижимости; почему это так сложно?

— Двадцать лет назад израильские арабские религиозные лидеры издал фетву: араб, продавший землю евреям, должен быть убит.

— И сколько убитых на сегодняшний день?

— За последние семнадцать лет никто не был убит.

— Как это?

— Мы используем определенные способы, скрывающие личность реального продавца, или придумываем продавцу хорошую легенду о том, что он продал землю другому арабу, а не еврею. Иногда мы подкупаем чиновников Палестинской администрации на всех правительственных уровнях, чтобы вопрос не всплыл. В других ждем от трех до пяти лет, чтобы у продавца было достаточно времени придумать легенду о том, что произошло с землей.

— Сколько недвижимости к данному моменту прошло через ваши руки?

— Десятки домов в Иерусалиме. Сотни — по всему Израилю.

— Когда вы начали?

— В 1997 году. Рас-эль-Амуд был моей первой сделкой.

— У Арье уютное жильё, огромная квартира в жилом здании, круглосуточно охраняемом людьми, вооружёнными пулеметами; армейские джипы, патрулируют территорию. Потрясающий большой балкон с видом на Храмовую гору, называемую мусульманами Харам аш-Шариф, и на Аль-Аксу, в числе прочих иерусалимских сокровищ. Этот человек живет комфортно. Бог заботится и хорошо поддерживает своих маклеров.

— Сколько стоит ваша квартира?

— Полтора миллиона шекелей. В 2003 году она стоила 800 тысяч.

— Ваш официальный титул?

— Основатель и директор израильского земельного фонда.

— Вы сами инициировали некоторые из сделок?

— Да! Конечно!

Сделки такого типа означают наживать врагов. Его самый злейший враг, говорит он, не кто иной, как премьер-министр Израиля, Биньямин Нетаньяху ("Биби").

— Сегодня израильское правительство реализует антисемитскую политику в столице еврейского народа. Евреи не могут строить в Иерусалиме в течение последних четырех с половиной лет. В то время, как арабам, мусульманам и христианам разрешено. Это политика премьер-министра Биньямина Нетаньяху.

— Кроме этого, все хорошо?

На самом деле, нет.

— Я могу прийти в Ватикан, неся свои священные книги, но в моем собственном святом месте мне это сделать не позволено. У евреев есть только одно святое место во всем мире, Храмовая гора, но когда вы проходите через израильскую службу безопасности, они проверяют, есть ли у вас с собой еврейские священные книги. И если есть, они их отнимают.

— Кто вам больший враг, Биби или Абу-Мазен [палестинский президент Махмуд Аббас]?

— Что за вопрос? Конечно, Биби!

На самом деле, рассказывает Арье, он ладит со своими арабскими соседями лучше, чем с Биби.

— Я нравлюсь здешним арабам, они меня любят. Они называют меня "Асада [лев]".

У Арье масса историй, но я не в состоянии определить, что реальность, а что нет. И прежде чем я его покидаю, он хочет поделиться со мной ещё одной.

— Пожалуйста!

— Несколько лет назад сюда приехал немец, сын Праведника [нееврея, который помогал евреям укрываться от нацистов]. Он решил нам помочь. Он открыл церковь на законном основании (на бумаге), но не в реальности. Через эту церковь он покупает недвижимость у арабов. Арабы любят немцев, и когда немецкая церковь обращается к ним, у них нет проблем с продажей недвижимости.

— Так недвижимость принадлежит церкви или...

— Мы платим церковным адвокатам.

— Что вы имеете в виду?

— Церковные юристы на самом деле — наши юристы.

У израильских кинематографистов свои немцы, а у Арье свои. Борцы за мир тратят всю жизнь, пытаясь договориться с арабами, а Арье сосуществует с ними.

Я оставляю Арье и двигаюсь дальше, проходя мимо арабских домов и жителей Рас-эль-Амуд. Через холм отсюда два молодых палестинца ударили ножом ортодоксального еврея, шедшего домой от Западной стены. Отсюда мне не видно, но я читаю об этом на моем iPad. Haaretz (Хаарец — израильская газета) сообщает, что еврей, с травмами средней и тяжелой степени доставлен в больницу. В статье также упоминается еще одно нападение, имевшее место в прошлом году именно там, где я сейчас — в Рас-эль-Амуд. Ранее я прочитал статью в Нью-Йорк Таймс, что "На этой неделе Европейский союз опубликовал рекомендации, впервые предлагающие запрет на финансирование и сотрудничество с израильскими учреждениями, расположенными на территориях, занятых во время войны 1967 года." Война была пятьдесят лет назад. Что произошло, что заставило ЕС заняться этой историей?

Не знаю. Продолжаю читать статью: "Ханан Ашрауи, член исполнительного комитета Организации освобождения Палестины (ООП), приветствует это решение."

Ханан Ашрауи. Я хочу встретиться с этой дамой. Она — прекрасное дополнение к Арье Кингу.

Пришло время оставить Иерусалим, местопребывание израильского правительства, и появиться в Рамалле, местопребывании палестинского правительства.

 

Выход Четвертый

Факты: Еврейское государство никогда не существовало. Евреи обязаны оплачивать арабу пятилетнее музыкальное образование. Палестина была основана четырнадцать тысяч лет назад.

Ханан — это "человечный образ" ООП и является "человечным образом" палестинцев уже много лет. Ее визитная карточка говорит: “д-р философии Ханан Ашрауи. Член Исполнительного комитета ООП. Департамент информации и культуры”. Когда я приезжаю в ее офис в здании штаб-квартиры ООП в Рамалле, ее ещё нет, но ее секретарша, Мэгги, красивая палестинка-блондинка, уже тут. Мэгги рассказывает мне, что ее муж — немец, работает "честно и аккуратно" в немецкой GIZ (Deutsche Gesellschaft für Internationale Zusammenarbeit), и что Германия вкладывает огромные деньги в строительство палестинского государства.

Она сидит за своим столом на фоне карты: "Палестина. 1948" (еще без Израиля); она полна улыбок, энергична и предлагает мне арабский кофе.

Тут вам не кладбище, поэтому кофе Jacobs нет и в помине; здесь настоящий арабский кофе небесного качества и вкуса.

Хорошо, что Мэгги христианка. В противном случае, в месяц Рамадан меня приветствовали бы только улыбкой и картой. Телевизор в штаб-квартире ООП включен. Сейчас идет вариант "Улицы Сезам".

— О, это для ребенка. Мать привела своего ребенка, — говорит Мэгги о другой сотруднице.

Пока играет "Сезам", в офис Ханан звонит Аль-Джазира, главная арабская сеть теленовостей.

— Нельзя ли прийти на несколько минут, — спрашивают они, — чтобы взять интервью у Ханан?

— Это займет всего пять минут, — обещает мне Мэгги.

В ожидании Ханан я смотрю на Kharta в офисе Мэгги. Kharta на арабском языке означает "карта", а на иврите есть жаргонное словцо — kharta, означающее "подделанное", "воображаемое". Думаю, ивритский сленг берет свое начало с этой самой карты, где отсутствует даже Тель-Авив. Я говорю: "думаю", потому что не многие израильтяне говорят по-арабски, и некого, собственно, расспрашивать. Несколько месяцев назад, например, Биньямин Нетаньяху выступал с речью, в которой он говорил об уникальности Израиля. При этом он упомянул слово "dugri", что означает что-то вроде "прямой", и сказал, что ни одна другая культура не имеет такого слова, оно существует только в иврите. Израильтяне, сообщил он миру, являются самым прямолинейным народом, и именно поэтому у них есть дополнительное слово для "прямого". Знал бы он или его слушатели, что dugri происходит от арабского durgri, что означает, вы удивитесь, "прямой".

Я нуждаюсь в сигарете. Я пытался закурить до того, как прибыл в штаб-квартиру ООП, но люди на улицах Рамаллы мне не позволили. Раз за разом прохожие на улице требовали, чтобы я немедленно погасил сигарету. "Сейчас Рамадан!", — кричали они на меня. Я делюсь своей проблемой с Мэгги, и она показывает, куда пробраться покурить. Я иду туда и выкуриваю одну за другой три сигареты, пока не появляется наконец Ханан, и я иду на встречу с ней.

Офис Ханан красиво и аккуратно оформлен. В центре стола — тарелка с нарезанными фруктами и овощами всех цветов радуги. На стене висят несколько фотографий, все со вкусом, но ни на одной я не вижу вездесущую мечеть Аль-Аксы, символ Палестины. Ханан — христианка, и, возможно, поэтому ей не хочется иметь изображение мечети в своем кабинете.

Мы пожимаем друг другу руки, я сажусь, и когда я уже готов открыть рот, входят люди из Аль-Джазиры.

Эта Аль-Джазирская бригада — самые большие профи из тех, кого я видел за долгое время. У них занимает менее минуты настроить дорогую аппаратуру, и в мгновение ока они готовы к действию. Они знают воззрения Ханан, но им хочется "звуковой фрагмент." Все интервьюируют Ханан, почему бы и не Аль-Джазира? Корреспондент смеется, весело хмыкает и улыбается. Ханан тоже. Они, похоже, знают и любят друг друга.

Улыбки прекращаются перед самым началом, и выражения лиц становятся серьезными. Они напоминают мне актеров в гримерке перед спектаклем. Наступает серьезный момент, и с грустным лицом в дополнение к значительному внешнему виду Ханан рассказывает, как Израиль плох, и интервью быстро заканчивается.

Со скоростью света команда Al-Jazeera сворачивается и выходит.

* * *

Теперь остаемся Ханан и я.

— Как бы вы хотели представить палестинский народ и себя остальному миру?

— Как народ мы, вероятно, похожи на любой другой народ в мире. У нас те же стремления; мы хотим жить в мире, достоинстве и уважении прав человека. Проблема в том, что исторически нам, как народу, было отказано в этом. Мы живём в ситуации незаметной другим, но на самом деле трагической, когда мы лишены прав владения, рассеяны и изгнаны или под сапогом военной оккупации.

Мы тоже хотим жить; мы любим жизнь. Мы хотели бы творить. Мы любим литературу, любим читать стихи, рисовать, танцевать и устраивать праздники в Палестине. Но есть постоянная напряжённость и давление, мы должны сопротивляться оккупации, иметь дело с рассеянием и изгнанием и в то же время поддерживать свою человечность и приверженность большой цели, чувствовать, что мы являемся частью всего человеческого сообщества.

Мы, палестинцы, постоянно ощущаем изоляцию. Мы были исключены из человеческого сообщества, на нас были наклеены ярлыки и стереотипы, поскольку о нас говорили наши враги, а не мы сами.

Думаю, мы народ, напоминающий древнего мореплавателя. Понимаете, у нас есть что рассказать, и мы хотели бы рассказать. Это повествование, отсутствующее в человеческой летописи, которое мы пытаемся сделать распознаваемым. Это подлинная наша история, и мы не хотим, чтобы остальной мир видел нас глазами и через рассказы, скажем, политического контроля израильской оккупации.

Ханан меня удивила. Наблюдая ее по телевизору и читая о ней, я всегда представлял ее жесткой женщиной, личностью холодной и держащей на расстоянии. Но сидя напротив, чувствуя тепло ее голоса, я не мог не быть тронут и не проникнуться к ней уважением. Она умна и хорошо говорит. В отличие от Арье Кинг, она говорит длинными предложениями, у нее богатый словарный запас и, полагаю, она не маклер. Если бы она, пытаясь продать мне дом, отвечала на каждый имеющийся у меня вопрос такими длинными предложениями, сдается мне, я бы, может, пригласил ее на кофе с пирожными, но уж точно остался бы в своем старом доме еще на пару лет.

Может быть, я должен задавать более точные вопросы, и тогда она будет отвечать мне короче.

Но прежде чем у меня появился шанс попробовать, Ханан делится со мной ещё одной идеей.

— На мой взгляд, это поразительно, что палестинцы, живущие на своей исторической земле на протяжении сотен и тысяч лет, должны отказаться от большей части своих земель, на которых будет основано другое государство.

Сотни и тысячи лет — для меня довольно большая новость, и я рад, что она поделилась этим со мной.

— Израиль стал жертвой. Не сам Израиль, а европейские евреи — жертвами одной из худших глав в истории человечества. Мы говорим о Холокосте; это худшее, до чего человеческий разум дошел с точки зрения жестокости. Так что в некотором смысле мы стали жертвами тех, кто стал жертвами европейского антисемитизма.

Она говорит, говорит и говорит, как будто дает лекцию сотням студентов.

— Мы народ земли. Мы являемся жертвой мифа "земля без народа для народа без земли", и всю жизнь мы пытаемся доказать, что мы существуем, что мы — народ этой земли.

Тут я встреваю.

— Вы говорили о культуре сотен и тысяч лет, т. е. задолго до образования Израиля. Не могли бы вы дать мне почувствовать, какой была прежняя Палестина?

— Палестина всегда была плюралистична и никогда не отторгала кого-либо. Я, как христианка, вижу себя звеном самой продолжительной христианской традиции в мире. Мне не нужно что-либо о себе доказывать кому бы то ни было.

Ханан — образованный, эрудированный человек, и мне надо взглянуть на нее под этим углом. Я возвращаюсь в университетские годы и стараюсь оценить аргументы Ханан в соответствии с академическими стандартами. Она пытается доказать мне права палестинцев на эту землю, утверждая, что они являются народом "самой длинной христианской традиции в мире." Это был бы неплохой аргумент, будь он реальностью, иными словами, если бы христиане составляли большинство палестинского народа. Но это не так. Я где-то читал, что когда израильские силы вышли из Рамаллы, христиане составляли 20 процентов ее жителей. И я спрашиваю:

— Сколько здесь христиан, 20 процентов?

— Христианское население уменьшилось с 20 до 1,5 или 2 процентов по различным причинам.

Оппа! Значит ли это, что после ухода Израиля мусульмане вышвырнули христиан — подлинных палестинцев? Аргумент, построенный ею против Израиля рушится одним махом. Да, она еще говорила о "целом ряде причин", но не уточнила. И я начинаю давить.

— Почему?

— Я не хочу обсуж…

Она останавливается на середине слова. Профессор явно теряется. "Разве это тема беседы?" — бормочет она с очевидным раздражением на то, что я поднял этот вопрос.

Это выглядит несимпатично, и она это знает. К ней быстро возвращается хладнокровие:

— Во-первых, оккупация. Во-вторых, низкий уровень рождаемости. В-третьих, связи с семьями за границей.

— Но большинство из них уехали, не так ли?

— Полагаю, что так. Из Рамаллы, по крайней мере.

— С двадцати до полутора процентов. За сколько лет?

Ханан делает паузу. На ее лице отражается беспокойство. Она предпочла бы говорить о других вопросах, а не об этом. Но, будучи профессионалом, она возвращает себе хладнокровие, немного маневрирует так и сяк, изо всех сил стараясь вернуть мое доверие.

— Мы потомки многих племен и культур. Вероятно, среди моих предков есть евреи.

И тут она выдает мне такое предложение:

— Палестина открыта и гостеприимна ко всем.

— Так гостеприимна, — замечаю я, — что, когда сегодня я закурил на улице, на меня стали кричать.

— В самом деле?

* * *

Эрудированная Ханан знает о том, что происходило здесь тысячи лет назад, но не о том, что происходит сегодня; по крайней мере, это то, что она пытается дать мне понять. Поэтому я решаю обсудить с ней историю. Может ли она указать мне точную дату создания Палестины, а не только "сотни или тысячи" лет назад?

— Говорят, мы были здесь уже тогда, когда (в библейские времена) пришли евреи и начали уничтожение палестинцев.

Затем, она быстро смягчает это утверждение, прежде чем кто-либо обвинит ее хоть в каком-то согласии с исторической претензией евреев на эту землю. "Здесь были еврейские племена", — говорит она мне, но, знаете, не было государства."

— А еврейский храм здесь был?

— Понятия не имею. Я не археолог.

— Вы когда-нибудь об этом задумывались?

— Я стараюсь не судить. Если археолог скажет мне, что был, хорошо. Если археолог скажет, что не был, тоже хорошо. Хотя эта земля не луковица, но у нее много слоев. Когда вы чистите лук и добираетесь до середины, там ничего не остается.

На самом деле, я люблю лук и думаю, что понял ее. В окончательном виде: много тысяч лет назад, хотя она не дала точную дату, существовало плюралистическое государство по имени Палестина, и еврейские племена пришли и убили его культурных обитателей. Библейский Израиль никогда не существовал, независимо от того, что говорит ее христианская Библия, и никто никогда не доказал, что еврейский храм когда-либо здесь существовал. Это весьма плохо для Арье Кинга, рассуждающего в терминах Третьего Храма, как если бы действительно существовали первый и второй. Затем она говорит мне:

— "Вот что я скажу: если ваш Бог говорит, что вы избранный народ, то наш Бог не говорил нам этого."

Ханан — один из главных архитекторов всевозможных мирных переговоров между израильтянами и палестинцами, и я поднимаю этот вопрос.

— Увидим ли мы здесь мир на протяжении нашей жизни?

— Я не знаю. Я пообещала это дочери, когда мы начали мирный процесс, и моя младшая дочь сказала: "Я на время уступила маму для дела мира, мирного процесса и переговоров, чтобы она смогла заключить мир и проводить больше времени со мной", и мы не только не достигли мира, но и она потеряла детство и юность, а теперь, когда она взрослая женщина и мать, они [Израиль] отобрали ее удостоверение личности, и я не могу видеть своих внуков.

Она прерывается, сдерживая слезы.

— Всю свою жизнь я боролась за мир. Я пообещала, что не уступлю. Так что, не могу вам сказать. Думаю, в конце концов, мир наступит.

Теперь Ханан плачет, закрыв лицо обеими руками.

— Где ваша дочь живет сейчас?

— В Штатах.

— В каком штате, Нью-Йорк?

— Нет.

Странно, но Ханан наотрез отказывается сказать, в каком штате живет ее дочь. Ну, если я не могу получить информацию о дочери Ханан, я постараюсь узнать что-нибудь о Сыне Божьем.

— Вы верите в Иисуса?

— Верю ли я, что он был? Да, я верю, что он был.

— Как божество, в качестве бога?

— Нет.

— Вы верите в Бога?

— Я не часто об этом задумываюсь, если честно.

— Вы атеистка?

— Аaaaa. Я… Я не определяю себя.

— Вы атеистка?

— Я действительно не знаю. Действительно не знаю. Почему вы хотите как-то классифицировать меня.

Я не хочу ее классифицировать. Это она подтверждала права палестинцев на эту землю, рассказывая о "самой длинной христианской традиции в мире", и тем не менее она не верит в единственную вещь, с которой согласны все христиане: в Иисуса-бога. Кроме того, она обвиняет Израиль во всех бедах ее общества, не указав даже одним перстом на мусульман, изгоняющих христиан с этой земли. У Ханан есть интеллектуальный потенциал, позволяющий избегать фактов, так же, как у профессора Омара из университета Аль-Кудс, только ее язык поэтичней, чем у него.

Когда я прощаюсь с ней, она дает указание своим сотрудникам, связать меня с другими палестинцами, представляющими интерес. Я полагаю, ее офис познакомит меня с людьми, которыми она сможет гордиться, а не с экстремистами, и я ей очень благодарен. Перед моим отъездом чиновники в офисе Ханан спрашивают, не хотел бы я посетить мавзолей Раиса[президента] Ясира Арафата, первого палестинского президента, похороненного в комплексе Муката недалеко отсюда, и я отвечаю, что это — честь для меня.

Полагаю, до сих пор в этой части мира я веду себя очень правильно, переходя от одного мертвеца к другому: от Масличной горы к Могиле Арафата.

Появляется человек и забирает меня от Сезама к Раису Арафату, чтоб я мог продемонстрировать свое почтение.

Интересно, что солдаты, стоящие здесь на карауле, сказали бы, подумали и сделали, знай они, кто я. Что касается меня, то я сообщаю им, что я немец. "Добро пожаловать в Палестину", — говорят они немцу и фотографируются со мной.

* * *

Фотографии сделаны; я гуляю по улицам Рамаллы, пышного, красивого, богатого города, и тут на мои глаза попадается интересное здание: Исторический музей Дар Захран. Я вхожу. Захран, являющийся основателем и владельцем этого частного музея, вызывается самолично провести меня по выставке, описывающей жизнь палестинцев за последние двести лет. Он наливает мне чашечку кофе и рассказывает историю.

— Кое-кто хотел освободить от христиан Ближний Восток, чтобы продемонстрировать миру, что арабы — закрытое общество, и чтобы западный мир перестал поддерживать Палестину.

— Кто же это?

— Оккупанты.

— Кто они?

— Израиль.

— Как Израиль может это сделать?

— Они использовали пропаганду, распространяя истории, будто правительство убивает местных жителей. Люди слышали это, пугались и уезжали.

Умно. Но почему же христиане уехали, а мусульмане остались? Ведь мусульмане остались, не так ли?

Захрана очень расстраивает мой вопрос. На днях, говорит он мне, радиожурналист брал у него интервью, и этот журналист такого вопроса не задавал.

— А откуда был журналист?

— Из Германии. ARD.

Я ничего не знаю об этом репортере; возможно, он один из тех немецких журналистов, которые аплодировали на пресс-конференции фильма "Садовник". Вопросы, которые я задаю Захрану, это вопросы, которые любой журналист, знакомый с базовым стандартом журналистики, обязан задать. Но они эти вопросы не задают.

Уже поздно, а я должен вернуться в Иерусалим. Рамалла очень близко от Иерусалима, но прежде мне придется пересечь контрольно-пропускной пункт в Израиль, и, по многочисленным сообщениям СМИ, это может занять несколько часов. Когда я добираюсь до контрольно-пропускного пункта, то засекаю время на моем iPhone, чтобы точно знать, сколько часов это займет. Это занимает ровно две минуты и четырнадцать секунд. Я прихожу домой и иду спать, игнорируя кошек.

Благодаря офису Ханан, в ближайшую пятницу я смогу встретиться с "представителем пресс-службы правительства" и ещё с парой людей. Я с удовольствием соглашаюсь.

Поездка из Иерусалима в Рамаллу в пятницу Рамадана — сама по себе приключение. Когда я приезжаю на арабскую центральную автобусную станцию в районе, который арабы называют Баб аль-Амуд (Ворота с Колоннами), евреи — Шаар Шхем (Шхемские Ворота), а большинство остальных — Damascus Gate (Дамасские Ворота), то никаких автобусов не обнаруживаю.

— Где автобусы? — спрашиваю я проходящих мимо.

— Иди прямо.

Центральный автовокзал по случаю Рамадана переехал. Я иду по дороге, иду и иду. Мимо проходит отец с ребенком. Ребенок несет огромную пластиковую винтовку. Думаю, папин подарок. Я продолжаю идти. Еще один ребенок едет на спине своего отца и держит полиэтиленовый пакет. Из пакета торчит дробовик, тоже из пластика. По крайней мере я на это надеюсь.

Я продолжаю идти и вижу большой киоск, где мужчина продает замечательные праздничные подарки: тонны пластиковых пистолетов, винтовок, ружей.

Мгновение спустя, лавируя в бесконечном потоке людей, я сажусь на автобус в Рамаллу. С помощью Аллаха я достигаю Рамаллы и спокойно прибываю в офис доктора Ехаба Бесаиса, "пресс-секретаря правительства" в министерстве информации государства Палестина. После общего голосования Ассамблеи ООН в 2012 году, признавшего палестинское государство, "Палестинская автономия" официально переименована в "государство Палестина,"- объясняет мне доктор Ехаб. Доктор Ехаб обладает тонной иной информации, которой он хочет поделиться.

— Палестинцы — такая же нация, как и любая другая в мире, — сообщает он. Они имеют тысячелетнюю историю.

— Когда Палестина была основана?

— В Ханаанский период.

— Когда этот народ превратился из ханаанеян в палестинцев?

— Мы должны проверить это у историков — специалистов в области древней истории.

— У вас здесь есть историк?

— Не по пятницам.

Ехаб, возможно, не осведомлен о чем-то, касающемся истории, но что такое "информация", он знает хорошо. И в день поста у этого официального представителя правительства на уме еда.

— Израильтяне переняли фалафель и хумус. Ну скажите, существует хумус в Польше? Израильтяне взяли нашу еду и называют ее израильской едой!

Не знаю почему, но фалафель напоминает мне о культуре. И я спрашиваю доктора Ехаба, который был профессором до прихода в это министерство, как бы он мог определить палестинскую культуру.

— Палестинскую культуру характеризуют толерантность и взаимная связь.

— И в этой толерантной среде, — спрашиваю я его, — христианин, вроде меня не может курить во время Рамадана?

— Здесь речь идет об уважении.

— И такое же уважение было характерно для Рамаллы лет десять — двадцать назад?

— Да.

— А д-р Ханан Ашрауи, — говорю я, знающая Рамаллу лучше нас обоих, была очень удивлена, узнав, что я не смог закурить на улице.

Это потрясает его, ибо означает, что либо он лжец, либо Ханан. Он понятия не имеет, как выкрутиться из этой небольшой проблемы и теряется. Он становится раздраженным и агрессивным. Он расстроен, ужасно расстроен. Он впадает в длинный монолог о совершенно не связанных между собой вещах, не позволяя себя прервать, и в конце сообщает мне, что я ничего не понимаю и что Запад это не более, чем банда обнаглевшего народа.

* * *

Слава Богу, что офис Ханан организовал мне встречу еще с одним человеком, иначе день был бы полностью потерян. Спустя несколько минут в кафе рядом с министерством я встречаюсь с известной палестинской певицей, которую я назову здесь Надия. Она сидит за столиком со своим хорошим другом по имени Халед, поэтом из Газы, который в настоящее время находится в Рамалле.

Во время Рамадана в Рамалле есть несколько ресторанов, открытых для неверующих, в основном туристов, конечно, при условии, что они подают еду подальше от глаз публики, и главный вход ресторана выглядит так, как будто ресторан закрыт. Мы сидим в одном из таких кафе, и Халед рассказывает мне:

— История Палестины начинается четырнадцать тысяч лет назад, в местечке под названием Тулелат аль-Расул, что между Иерусалимом и Иерихоном. Если вы говорите, что Моисей пришел сюда в 1200 году до нашей эры, то это одиннадцать тысяч лет до Моисея. Кто был здесь все эти одиннадцать тысяч лет? Палестинцы! Иеhошуа бен Нун захватил Иерихон в 1200 году до нашей эры, и кто тогда там жил? Палестинцы. Безусловно! В самой Торе говорится о войнах между израильтянами и палестинцами; он говорит это слово по буквам: палестинцы. До 1948 года BBC в каждой программе новостей называла эту землю Палестиной и людей, ее населявших, палестинцами.

— Я счастлив, наконец кто-то в состоянии точно определить период палестинской истории. Но вот запись из Encyclopædia Britannica по этому поводу: "В 132 император Адриан решил построить на месте Иерусалима римскую колонию Элия Капитолина… Провинция Иудея была переименована в Syria Palaestina (позже называемая просто Palaestina), и, по словам Есебиуса из Кейсарии (История Церкви, книга IV, глава 6), ни одному еврею не было позволено отныне ступить в Иерусалим или его окрестности."

Халед принес тексты песен для CD Надии. Она проигрывает их на своем смартфоне, и я прошу спеть их. Тексты песен на арабском, и она переводит их на английский:

— Формально, по паспорту, я израильская палестинка, но я называю себя "Палестинка с оккупированных в 1948 г. земель”.

— В глазах израильского правительства вы израильская арабка, не так ли?

— Да.

Надия, по ее словам, изучала "социальную помощь" в Еврейском университете Иерусалима в течение двух с половиной лет. Она не закончила учебу, сделав перерыв, а затем стала "изучать музыку в течение пяти лет в Иерусалимской академии музыки и танца, где я получила степень в области музыки, специализируясь на вокале."

Она рассказывает мне, что ее учительница музыки, немецкая еврейка, была ей "матерью", но после окончания академии она больше с ней не контактирует.

— Почему?

— Она оккупантка.

Способность Надии отшвырнуть женщину, называемую в течение пяти лет "матерью", в тот момент, когда она в той больше не нуждается, поражает.

Я задаю ей умнейший вопрос из тех, что когда-нибудь ей задавали или зададут:

— Вы когда-нибудь влюблялись в мужчину-израильтянина?

— Нет. Я не могу.

— Почему нет?

— Я палестинка. Это все равно, что еврейка влюбится в немецкого офицера-нациста.

— Вы хотели бы, чтобы палестинцы и израильтяне разрешили свой конфликт, поделив землю на два государства, Палестину и Израиль?

— Нет. Сионизм это расизм. Ведь ясно, что моя страна, моя земля украдены, и теперь они ищут оправдания для этого, изо всех сил стараясь стереть меня отсюда. Израильтяне украли стиль одежды, которую носила моя мать, и назвали его израильским. Они украли нашу еду и называют ее израильской.

Черт побери, почему сегодня все привязались к этой фалафели! Надия, которая живет в Иерусалиме, является гражданкой Израиля и имеет израильский паспорт, сообщает мне, что "жизнь в условиях оккупации" ужасающа и что евреи "чуть не убили мою дочь."

— Что случилось?

Ну, случилось следующее. На днях Надия возвращалась с Западного Берега, а оккупанты поставили заграждение перед въездом в Израиль. Она была в первой линии автомобилей, вспоминает она, в очень жаркий августовский день. При ней была дочь, и ребенок хотел есть, она ещё на грудном вскармливании. Надия умоляла солдат позволить ей просто проехать, но они отказали: "Нет, это контрольно-пропускной пункт." Поскольку младенец плакал, то у нее не было иного выбора, кроме как покормить ребенка в машине.

Почему это является убийством, или почти убийством, находится за пределами моего понимания.

— Минутку. Вы получали бесплатное высшее образование бог знает сколько лет, не так ли? Вы, как гражданка Израиля, получаете медицинскую помощь бесплатно или за символическую плату, вы известная певица…

— Оккупанты должны платить цену за оккупацию: они обязаны оплачивать оккупируемым медицинские расходы, продукты питания и высшее образование, — обрезает она меня.

Я не знаю, какой закон или книга указов говорит, что государство, какое бы ни было, должно оплачивать пять лет музыкальных классов в дополнение к двум с лишним годам факультета социальной помощи своим гражданам, не являющимся евреями (евреи не получают бесплатное университетское образование в Израиле), но если это называется оккупацией, я хотел бы быть оккупированным всю оставшуюся жизнь.

Надия, являющаяся христианкой, вышедшей замуж за мусульманина, обвиняет израильтян и в другом. Ее дети, говорит она, воспитываются как мусульманине, ибо таков израильский закон. Оккупанты диктуют христианке, вышедшей замуж за мусульманина, воспитывать своих детей мусульманами.

Зная, что я немецкий турист, она скармливает мне все, что, она полагает, немецкое брюхо переварит в этот постный день. Но дело в том, что я родился здесь, а не в Германии. То, что она называет израильским законом, на самом деле — закон ислама, но я не возражаю ей. Она говорила с западными журналистами и раньше, и если я оспорю ее, она может усомнится в моих арийских корнях.

Ее ненависть к израильтянам беспредельна, как и у доктора Ехаба. Зачем офис Ханан Ашрауи послал меня к этой паре, для меня загадка. Видимо, эти двое считаются "умеренными" в палестинском обществе. Если это умеренные, спрашиваю я себя, что же такое экстремисты?

* * *

Скоро наступает вечер, и разрешается кушать. Я прошу Надию указать мне хороший ресторан с палестинской кухней, и она привозит меня в своем Опеле в центр Рамаллы. Она показывает на здание через дорогу от нас и говорит, что на пятом этаже есть ресторан, который можно попробовать. Что я и делаю.

— Вы можете здесь есть все и сколько угодно. Цена? Восемьдесят девять шекелей, — говорит мне официант.

— Это дорого, — отвечаю я ему, — слишком дорого для такого, как я.

Он сразу понимает, что на самом деле я палестинец, и снижает цену до сорока пяти. Сажусь и начинаю с вкусного холодного куриного супа. Здесь я впервые понимаю, что можно есть куриный суп холодным, после чего двигаюсь дальше к остальным блюдам. Как всякий истинный мусульманин, я постился весь день, и теперь мне нужна вся еда, что есть на земле.

И здесь я получаю ее всю.

Помещение забито мужчинами, женщинами и детьми. Люди, в том числе пожилые женщины в хиджабах, курят кальян и сигареты, а певец исполняет прекрасную арабскую музыку. Когда он поднимается до высоких нот, а это происходит довольно часто, обедающие курильщики вскрикивают в знак одобрения. Они хлопают, они подпевают, они кричат. Ох, как они кричат! Это чертовски красиво. И если это и есть палестинская культура, они могут собой гордиться.

* * *

После употребления немалого количества искусно приготовленной пищи я еду обратно в Иерусалим. В микроавтобусе на Иерусалим людей больше, чем сидячих мест, но никто ничего не говорит. Цена, тем не менее, та же самая. Две палестинки в великолепнейших хиджабах находятся здесь же. Я смотрю на них и удивляюсь, как такая одежда может украсить и сделать людей привлекательными. Да, я имею в виду именно это: эти женщины — просто красавицы.

Это наводит меня на мысль, что мне нравятся палестинцы. Даже не так. Я люблю палестинцев. Это правда, черт возьми. Я могу не соглашаться с тем, что они говорят, но как народ я их просто люблю. Я смотрю на них в этом микроавтобусе и ощущаю, насколько они близки друг другу, даже если они впервые здесь встретились. Здесь братство и теплота, дружелюбие и чувство общности. И, Господи, палестинский хиджаб великолепен. На самом деле. Турецкие женщины должны поучиться у палестинцев, как шить хиджабы.

Сейчас пятница, что означает суббота (в еврейском календаре день начинается вечером). Общественный транспорт не работает, и магазины закрыты.

Доехать с де-факто столицы Палестины до де-факто столицы Израиля занимает несколько минут, но это два мира, отстоящих друг от друга очень далеко. Вы чувствуете это сразу, переезжая из одного в другой. Другая атмосфера. Другой дух. Другая культура. В одном месте Бог не хочет, чтобы вы потребляли еду, в другом — чтобы вы ее покупали. И если вы полагаете, что это различие — не вопрос жизни и смерти, то вам лучше взять билет на первый же самолет отсюда.

Есть один белый по имени Джон Керри с супругой Терезой Хайнц из всемирно известной компании "H. J. Heinz", производящей кетчуп, он нынешний госсекретарь Америки. Керри только что объявил, что через неделю израильтяне и палестинцы возобновят мирные переговоры в Вашингтоне. После переговоров в Вашингтоне он собирается приехать сюда и переезжать туда-сюда, от одного соседа к другому, останавливаясь и здесь и там в шикарных отелях, где всегда есть возможность купить еду и есть ее в какой бы то ни было день и в какое угодно время, и он не намерен открывать для себя, что Ближний Восток сделан из Арье и Надия, а не из кетчупа и майонеза.

Керри, конечно, не единственный искатель мира. Евреи, живущие в Штатах, делают то же самое. Некоторые из них вроде Ирвинга Московица, в то время как другие принадлежат противной стороне. Пришло время с ними встретиться.

 

Выход Пятый

Американский еврей так сильно любит свою старенькую маму, что желает увидеть ее бездомной.

Това, милая старушка, выросшая в Америке, живущая сейчас в Немецкой колонии, приглашает меня к себе поесть на вечер Шабата. Я никогда не говорю нет еде и иду. Това — мама американского еврея, чрезвычайно занятого сбором денег для "Адала" ("Справедливость"), про-палестинской правозащитной организации. Я бы не возражал, если б он собирал деньги для меня, но не думаю, что это произойдет. Как выясняется, он собирает деньги только для целей достойных, и "Адала" — это достойная цель. Что, к черту, за "Адала"? В жизни не слышал об Адала и хочу узнать. Если они столь хороши, может быть, мне стоит занять место в их правлении. Я пытаюсь получить у Товы объяснение, что такое Адалах, но Това не в состоянии много рассказать. Может быть, это тайная организация? Одна идея, что это может быть тайной организацией, разжигает мое любопытство, и я хочу узнать побольше. Слава Богу, что существовал Стив Джобс, изобретший волшебный iPad, который у меня с собой. Я ищу "Адала" на таблете Стива и нахожу несколько интригующих статей. Согласно Haaretz (самой левой ежедневной израильской газете), законодательные инициативы Адалах включают отмену еврейского характера государства Израиль, отмену закона о возвращении (который позволяет евреям диаспоры иммигрировать в Израиль), а также институционализацию права на возвращение (которое позволит "палестинской диаспоре" иммигрировать и потребовать землю). Короче говоря, миллионы евреев отсюда, миллионы палестинцев сюда.

Неплохо для американского еврея, не имеющего лучшего занятия. Единственная проблема заключается в том, что если ему это удастся, его любимая мама станет бездомной.

Стоит ли мне поднимать этот вопрос в разговоре с Товой? Пока не знаю. Прежде всего дайте мне посмотреть прогресс на пищевом фронте.

Рени, хорошая подруга Товы, тоже сидит за столом. Обе соблюдают субботу, едят только кошерное, ходят в синагогу и ежедневно молятся.

Еда на столе Товы "здоровая", т. е. натуральная и невкусная. Как правило, для меня это признак того, что хозяин является интеллектуалом. Является ли Това таковой? Время покажет. Между тем, я с трудом пытаюсь проглотить пищу. Могу гарантировать, что уличные кошки на моем заднем дворике покусали бы меня до смерти, попытайся я дать им такую еду.

Пока я борюсь с едой, Това начинает разговор. Она спрашивает меня о людях, с которыми я встретился к этому моменту. Должен ли я рассказать ей об Арье? О Ципоре? Нет. Ее дитя любит палестинцев, поэтому я рассказываю ей о двух палестинцах, с которыми я только что встречался: о Надии и Халеде.

Она просит, чтобы я рассказал ей, что они мне говорили. Я рассказываю.

— Видимо, вам повстречались необразованные мусульмане-фанатики.

Я говорю ей, что Надия не мусульманка, не говоря уж о фанатичной мусульманке, и что у нее за спиной довольно много лет высшего образования.

— Это не может быть правдой. Они в Рамалле так не говорят.

Должен ли я рассказать ей, что Надия на самом деле из Иерусалима и гражданка Израиля? У Товы будет сердечный приступ, и я решаю не добавлять никаких подробностей.

Когда подана другая порция еды, я узнаю, что у обеих дам большие академические заслуги, и мне кажется, они не привыкли к тому, чтобы их мнению бросали вызов. Когда я пересказываю Тове рассказ д-ра Ехаба, и она снова отвечает, что "Это не может быть правдой," я вспыхиваю.

— Това, говорю я, — интеллектуалы, отказывающиеся признавать факты, хуже идиотов.

Не могу поверить, что мои губы только что произнесли эти слова. Това тоже не может в это поверить, и напоминает мне, что я здесь только гость.

Я понимаю намек как то, что должен заткнуться. Но я этого не делаю.

Я выздоравливающий интеллектуал, Това. Я родом оттуда же, откуда и вы, из университета, и я думаю, что ни одну идею нельзя отвергать без доказательства, прежде чем она высказана и исследована. Это то, чему нас учили в академии, не так ли?

— Что такое "выздоравливающий интеллектуал"?

Тоби не схватывает мысль, но Рене хохочет.

— Она никогда не слышала это выражение, — говорит она, — и она думает, что это на самом деле, здорово.

Това все ещё не понимает, и Рене пытается ей объяснить: "Это как выздоравливающий алкоголик". Това: "В Рамалле люди не говорят так! То, что вы говорите, это обобщение. Вы просто обобщаете!"

Почему "В Рамалле люди не говорят так!" — не является обобщением, я не знаю. Спорить с ней — пустая трата времени, но я не могу остановить себя и задаю ей еще один вопрос.

— Това, когда вы в последний раз побывали в Рамалле?

— Никогда не была там.

Уходя из дома Товы я спрашиваю себя, существовали ли такие люди, как она, в Израиле моей юности? Почему я их не помню?

 

Выход Шестой

Израильский солдат задерживает президента Барака Обаму.

Офис президента Израиля, сообщает мой iPad, только что выпустил захватывающее сообщение. "Президент Шимон Перес, — говорит оно, даст в своей резиденции обед в честь праздника Ифтар по случаю окончания Рамадана. В обеде примут участие ведущие мусульманские деятели Израиля, в том числе имамы, руководители общин, послы, главы муниципалитетов, добровольцы национальной службы и общественные деятели."

"Президент Перес выступит на обеде с речью, в которой он передаст приветствие по случаю Рамадана мусульманам Израиля и всего мира. Во время своего выступления президент Перес коснется возобновления мирных переговоров между Израилем и палестинцами".

Естественно, такой человек как я должен быть среди ведущих мусульманских деятелей и иностранных послов.

Я добираюсь в резиденцию президента так быстро, как только могу.

Когда вы входите в резиденцию президента и проходите регистрацию в комнате охраны, то чуть ниже кондиционера вы видите висящие на стене фотографии Обамы и Переса. Можно видеть, как они вместе идут, вместе на что-то глядят и вместе стоят возле автомашины. Интересно, повесил ли Обама такие же фотографии на стене в Белом доме.

Я прохожу через эту комнату и иду присоединиться к присутствующим здесь ведущим мусульманским деятелям. "Сегодня пост заканчивается, — говорит членам прессы чиновник, — в 7:41 вечера". Это напоминает мне об ортодоксальных евреях, считающих минуты до конца поста Йом Кипур. Конечно, это резиденция президента Израиля, поэтому мы говорим о Рамадане, а не о Йом Кипуре.

Люди из прессы занимают предназначенные им места. А всех остальных приглашают сесть за столы, на которые будет подан президентский обед.

Я осматриваюсь, интересуясь, за какой стол прокрасться, чтобы никто не велел мне встать. Слева от меня стол с пожилыми; справа от меня стол с высокопоставленными офицерами, по крайней мере я так думаю, — группа закаленных мужчин, одетых в форму с блестящими металлическими штучками на плечах.

Надо ли мне сесть с мускулистыми мужчинами или с благоразумно мыслящими?

Серьезная дилемма.

Нет, не спрашивайте меня, почему я думаю, что старики мудры — это то, чему меня учили, когда я был ребенком, и это до сих пор засело в моем мозгу.

Мой мыслительный процесс внезапно прерывается новым событием: указом Кади, говорят нам, Ифтар в Иерусалиме начинается в 7:49. Ого.

Должно быть, этот кади из Меа Шеарим. Им нравится быть святее святых.

Наконец, 7:49, наступает время, когда разрешается есть, и я решаюсь сесть с командирами. Мудрость хорошо, но сила лучше.

Говорит Перес на иврите. "Этот дом также и ваш", — произносит он. Он очень мил, этот девяностолетний старик, думаю я про себя. Никогда не устает и всегда улыбается.

Потом он заговорил о мирных переговорах: "Я знаю, есть люди, которые говорят, что из этого ничего не выйдет, но я утверждаю, что выйдет. Террористы, желающие причинить нам вред, причинят вред самим себе. Мне хочется похвалить двух лидеров, решивших возобновить переговоры. Моего друга Махмуда Аббаса… и премьер-министра Израиля.

Интересно, что он использовал термин "друг" только для палестинца.

"Мы здесь — взрослые люди, и я знаю, что временами возникнут трудности… но у нас нет никакой альтернативы миру."

Тут не взрослые. Тут высокопоставленные офицеры.

"Все мы были созданы по образу Элокима [так в оригинале]." Интересно, что Перес использует термин ортодоксов, ссылаясь на Бога. Упоминание Бога им запрещено; и в то время как Бог на иврите Элоhим, ортодоксы заменяют h на k. Почему? Бог его знает.

Перес продолжает говорить. Вот одна из его блестящих строчек: "Нет иной истины, чем истина мира."

Люди вокруг меня едят. В конце концов, это же президентский обед. Я разговариваю с большими фигурами, сидящими за моим столом. Слева от меня, как я выясняю, врач в тюрьме Мегидо для антигосударственных преступников. Рядом с ним — староста маленькой деревни. Остальные более или менее то же самое и, за одним исключением, все за этим столом черкесы, а не арабы. Араб здесь — мужчина в гражданской одежде, являющийся специалистом по компьютерной безопасности.

Я перекидываюсь с ним несколькими словами. Ладят ли арабы и евреи в этой стране?

— Ни в коей мере.

Он должно быть, шутит. Здесь же "ведущие мусульманские деятели", пусть и не за этим столом; и если арабы и евреи не ладят, почему же они здесь?

К моему стыду, я не могу распознать здесь важных лидеров и прошу окружающих указать мне ведущих мусульман и послов. Но и они не могут. Если здесь и есть какие-либо ведущие мусульманские деятели, прихожу я скоро к выводу, то это черкесы за моим столом.

Люди на этой встрече, многие из которых знают друг друга, предводители общин размером с дом Ципоры на кладбище. И даже с общинами таких размеров не все столы заняты.

Я смешиваюсь с толпой. Я хочу увидеть что-нибудь ещё, говорю я себе. Я подхожу к одетому в костюм молодому человеку и заговариваю с ним.

— Как вас зовут?

— Обама.

— Простите?

— Я прибыл сделать мир, — поучает он меня, — но был остановлен на контрольно-пропускном пункте.

Кого президент Перес приглашает на свои вечера? Этот парень, должно быть, свихнувшийся человек или комик, хотя, возможно, и то, и другое. Когда я его спрашиваю, он признается, что является "единственным арабским комиком". Вернувшись за свой стол, я снова заговариваю с арабом.

— Неужели жизнь на самом деле так плоха?

— Я не хочу говорить на эту тему, но да.

— Вам бы хотелось уехать из этой страны?

— Ни за что! Они [евреи] хотят вынудить меня, но я не уеду!

— А если бы они хотели, чтобы вы остались?

— Я бы улетел первым же самолетом.

Он говорит мне, что хочет свободы, как у европейцев, и хочет переезжать из одной страны в другую так же, как это делают европейцы. Я спрашиваю его, изучал ли он историю и помнит ли, какие реки крови были пролиты там только в прошлом веке.

— Если бы люди в этом районе земли пролили столько крови, как в Европе лишь за последнее время, то на Ближнем Востоке к настоящему время не существовало бы ни одного человека. Он смотрит на меня с огромным изумлением, и так же смотрят на меня все остальные мусульмане. Помните ли вы, спрашиваю я его, что до 1989 граждане не могли переехать с одной стороны Берлина на другую? За столом молчание.

После явных колебаний компьютерный специалист нарушает тишину.

— Я никогда не думал об этом, но вы правы.

Я подхожу к Шимону Пересу, чтобы пожать ему руку и сказать ему, как хороша его речь. А что еще я могу ему сказать?

— Откуда у вас такой хороший иврит? — спрашивает он меня.

Я начинаю выбираться отсюда. И думаю: даже в эту особенную неделю начинающихся мирных переговоров, даже этот вызывающий восхищение всего мира еврей не смог собрать большего калибра арабских лидеров, чем "Обама", чтобы те присутствовали на его обеде. В саду президента есть фрагмент камня с надписью "с южного входа на Храмовую гору", и датой "первый век до н. э." Но д-ра Ханан, чтобы его увидеть, здесь нет, и нет ни Ехаба, ни Халеда. Только Обама. Что случилось с этой страной, пока я отсутствовал? Даже ее президент — всего лишь глубоко заблуждающийся человек. У меня появляется идея: собрать со столов косточки для бродячих кошек. Я возвращаюсь, но столы уже очищены.

 

Выход Седьмой

Юный белый еврей не хочет жениться на юной черной еврейке. Немецкие подростки не прочь посмотреть, как в евреев бросают камни. Солдат едет девять часов, чтобы встретиться с погибшим товарищем.

Теперь, слегка ощутив вкус израильской политики, я двигаюсь на север, в Хайфу и ее окрестности. Моя первая остановка в молодежной деревне для детей-сирот, Ямин Орд, неподалеку от Хайфы. Я надеюсь, что они заблуждаются в меньшей степени, чем израильский президент.

Для начала я встречаюсь с Хаимом Пери, директором и основателем "Образовательной Инициативы Ямин Орд". Отец и мать Хаима были немецкими евреями, "Yekkes." Во время Второй Мировой войны, в 1941 году, его мать работала на сборе яблок в палестинских садах и узнала, что произошло с ее семьей в Германии, только после рождения Хаима. Это вызвало у нее психическое расстройство, от которого она так никогда и не оправилась.

Если вам интересно, что такое Yekke, вот вам пример: моя бабушка со стороны отца родом из Берлина, прозванная "длинноногая белокурая шикса" пользовалась немецким языком, чтобы запоминать слова на иврите. Например, Тода Раба, что на иврите означает "спасибо" моя бабушка запоминала как Toter Araber, означающее "мертвые арабы".

Ямин Орд — не обычная школа-интернат. Он больше похож на поселок, чем на школу, и все же — это школа-интернат.

— Они не называют ее школой-интернатом, — объясняет Хаим, — так как такое название предполагает замкнутый мир. Они же имитируют реальную жизнь, жизнь вне рамок учреждения, где одна часть — это школа, а другая — это дом. Дети учатся в школе, а потом идут "домой" так же, как делают дети, имеющие родителей, и дома они могут рассказывать о школе и даже жаловаться на нее. Дети здесь большей частью эфиопы и русские, из новых израильских иммигрантских общин.

Хаим — человек религиозный, но, как и следует ожидать от сына Yekkes, у него свой взгляд на вещи. По его словам, "Самые богобоязненные люди — это атеисты". Пойди разберись.

— Этот поселок — прекрасная идея, — говорю я ему.

— Скажите, если бы вы не были сыном Yekkes, у вас бы родилась такая замечательная идея и такой взгляд на вещи, каким вы ныне обладаете?

— Позвольте мне ответить. Все, что возникло в этом обществе, было начато немецкими евреями.

Рахели — молодая эфиопка, член здешнего персонала, живая, умная молодая женщина, любящая говорить dugri (напрямик). На вопрос, есть ли расизм в израильском обществе, она отвечает: "Да, есть. Это не тот расизм, с которым имеет дело Америка. Здесь не убивают негров. Но расизм в нашем обществе, безусловно, существует”.

— Как вы с этим справляетесь?

— Я говорю своим ученикам: Мы не изменим свою черную кожу. Они не изменят свою белую. Физически мы выглядим по-разному. Независимо от того, что бы вы ни делали, чтобы изменить общество, цвет не изменится. Живите с этим.

— И эта небольшое напутствие помогает?

— Я говорю ученикам: в сутках есть двадцать четыре часа. Никто не добавит вам больше часов в день, и никто не отнимет какие-то часы у вас. Эти двадцать четыре часа принадлежат вам, делайте с ними, что можете. Если вы потратите их на то, чтоб жаловаться, вы за это поплатитесь. Вы можете сделать из себя, что пожелаете, но вы должны делать это.

Я встречаю мальчика, внука одного из белых добровольцев, работающих здесь, и начинаю с ним играть. Мы нравимся друг другу, мы вместе смеёмся, и через какое-то время я задаю ему пару глупых вопросов. Один из них такой.

— Когда ты вырастешь, ты хотел бы жениться на женщине-эфиопке? Я мог бы для тебя подобрать подходящую. Хочешь, чтобы я это сделал?

— Нет.

— Почему нет?

— Нет.

— Почему?

— Потому что.

— Ты думаешь, черные люди хорошие?

— Нет.

— А что в них плохого?

Ребенок ловит взгляд своего старшего брата, который показывает ему жестом заткнуться, и замолкает.

Меня всегда поражает, как это тяжело — одному народу не дискриминировать другой.

* * *

Время двигаться дальше, в Хайфу. Фильм "Садовник", политкорректный до того, до чего только политкорректность может дойти, разрабатывает ту же черно-белую концепцию, с которой я только что столкнулся. Там, в этом в фильме, снятом иранцем любителем Израиля, есть нежная белая женщина и черный грубоватый мужчина. "Садовник" снимался в Бахайском саду в Хайфе, и это моя первая остановка в городе. Сады Бахаи.

Я иду через очаровательный сад, поднимаясь вверх по лестнице, ведущей к усыпальнице. Она в данный момент закрыта, и на ступеньках перед ее воротами сидят четверо молодых людей. Это Мо, Селина, Бирте и Марвин. Двое из них только что закончили среднюю школу, двое других — после окончания колледжа, все они немцы.

Они находятся в двухнедельном путешествии по Израилю, были в Тель-Авиве и Иерусалиме, а теперь приехали в Хайфу. В Иерусалиме, вспоминают они, они видели, как в Старом городе арабы в течение двух часов бросали камни в евреев, а затем появились израильские полицейские "с оружием и на лошадях". Израильтяне ведут себя жестоко, — говорят они, — сначала полиция должна была "поговорить с ними", а не применять силу. Интересно, что они не высказывают ни единого слова критики против камнеметателей.

— Кто-нибудь из вас изменил свое мнение об Израиле теперь, когда вы здесь?

Мо говорит мне, что он увидел "большую агрессивность с еврейской стороны", нежели себе представлял.

— Что вы имеете в виду?

— Еврейские солдаты с оружием в местах моления!

— Но что бы было с евреями, не покажись полиция с пистолетами?

— Не знаю. Независимо от того, что могло бы произойти с евреями, получил бы кто-то травму или был убит, — говорит он, — евреи должны принять эти камни.

По крайней мере, он честен.

Селина раньше думала, что конфликт между арабами и евреями решить легче, для нее это было черно-белым, но, побывав здесь, она поняла, что все не так просто.

Бирте считает, что "вы не можете просто прийти в страну и выбросить отсюда народ", как это сделали евреи, и она почувствовала это, находясь здесь. Я полагаю, она говорит о 1948 г., когда было основано еврейское государство, задолго до ее рождения, и, скорее всего, до рождения ее родителей. Как, интересно, ей удалось "это почувствовать"?

— У меня была хорошая учительница в школе, и она преподавала нам это.

Я пришел посмотреть черно-белую картину — и получил немцев.

* * *

До Хайфского университета можно добраться на такси, и я еду туда. Фаня Оз-Зальцбергер, дочь известного израильского писателя Амоса Оза, — профессор истории на факультете права в этом университете. Фаня — дама с хорошими манерами; она заказывает в столовой университета холодный напиток для гостя, и как только мы зажигаем сигареты и начинаем прогонять дым через легкие, завязывается обсуждение важнейших вопросов, типа: Что такое еврей?

Израильские законодатели десятилетиями пытаются решить этот вопрос, но до сих пор не имеют никакого понятия. Фаня имеет.

— Для нас, имеется в виду, евреев, важна родословная не по крови, а по тексту.

— И это самое главное в определении еврея?

— Да.

— А для палестинцев такое определение подходит?

Я понятия не имею, почему задаю этот вопрос. Слово "палестинцы" было вбито в мой мозг столько раз с тех пор как я приехал сюда, что я должен высвобождаться от него в разговоре. Удивительно, но Фаня отвечает на мой вопрос, как если бы он был наиболее логичным.

— Они нет. Они похожи на любую другую нацию.

Фаня гордится своим народом и ее культурой. "Израиль является величайшим экспортером смысла в этом мире; и мы являемся таковыми со времен Иисуса. Наша земля доказывает, что размер не имеет значения."

Фаня не останавливается на этом, а продолжает: "Это место работает, как магнит и еще как излучающий радиоактивный элемент. Зовите это мистикой. Я не знаю, что это такое. Подумайте о крестоносцах: зачем рыцари оседлали лошадей и явились сюда? Почему пророк Мухаммед явился сюда, в Иерусалим? Чтобы взлететь на небо? Почему евреи вернулись сюда снова? Здесь есть какие-то силы, назовем их магнетизмом и радиоактивностью. Это место притягивает энергию и испускает ее."

Фаня звучит как-то свежо, согласны вы с ней или нет; и я слушаю. "Это место самое плотное в мире с словесной, понятийной, точки зрения. В десяти километрах отсюда — Армагеддон. Целые библиотеки встроены в любую точку этой страны. Эта текстуальная плотность — смысл этого места.

"Евреи и арабы убивают друг друга. Арабы сами убивают друг друга. Но евреи сами не убивают друг друга, они только кричат друг на друга. Это потому, что евреи созданы из слов — слов, которыми заполнены книги, слов, населявших эти книги в течение двадцати пяти сотен лет."

Это не совсем верно. Бывший премьер-министр Ицхак Рабин умер от пули еврейского убийцы. Сионистский лидер Хаим Арлозоров, скорее всего, погиб от рук еврейских убийц. Журналист раввин Яков Исраэль де Хаан был убит Хаганой (военизированной еврейской организацией до создания государства), вероятно, по приказу Давида Бен-Гуриона, первого премьер-министра Израиля. И, конечно, была Альталена, на которой девятнадцать евреев были убиты другими евреями.

Но, безусловно, эти цифры ничтожны по сравнению с другими нациями. И Фаня продолжает очерчивать свою мысль.

"Мне нравятся многие античные греческие книги больше, чем большинство еврейских источников. Но ни одна другая нация, кроме евреев, не заставила своих детей ходить в школу, начиная с трех лет."

Я никогда не думал об этом, хотя должен бы был. Когда Фаня произносит это, она чудесным образом возвращает меня в детские годы. Я начал изучать иудаизм в нежном трехлетнем возрасте.

Я покидаю Фаню, одну из немногих встреченных мною интеллектуалок, заставивших меня задуматься, и брожу по улицам Хайфы, городу, мирно населенному как арабами, так и евреями. Хайфа производит на меня впечатление непринужденного, красивого и спокойного города, но слишком жаркого. Я скучаю по Иерусалимской погоде. Нет, не скучаю, а нуждаюсь. Я сажусь на автобус до столицы как евреев, так и арабов, и помещаюсь на единственное свободное место, рядом с солдатом с автоматом.

* * *

Я представляю себя просто по имени — Тувия. Ему нравится имя, и он открывается мне.

Ему разрешили покинуть базу на полтора дня, и сейчас он по пути домой в Иерусалим, где мама с папой не могут дождаться увидеть его и перекормить до смерти. Он служит на ливанской границе, и к данному моменту уже какое-то время в дороге. Если точно, то девять часов. Если вы вычтите из его полутора дней поездку туда и обратно и время на сон, в действительности остается всего несколько часов.

До перевода его части на ливанскую границу он служил в Хевроне.

Я спрашиваю, изменились ли его политические взгляды после службы в Хевроне и на ливанской границе.

— Да. Я стал правее. Стоять на контрольно-пропускном пункте нелегко. Вы не знаете, что произойдет в любой момент. Каждый день, почти каждый день, они [палестинцы] посылают своих десятилетних, а то и моложе детей подбегать к блокпосту и бросать в нас камни. Что вы можете сделать с ребенком? Вы не можете воевать с детьми. Родители учат своих детей, — иногда я слышу уроки в соседней школе — ненавидеть евреев. Это не вина детей, но это дети, те, кто бросают камни. Я это вижу, я это слышу и сдвигаюсь вправо. Когда вы стоите на контрольно-пропускном пункте, рано или поздно вы меняете свои взгляды, даже если вы были леваком. Вы чувствуете ненависть и знаете, что никаких шансов на мир нет.

Я полагаю, вы гордый сионист.

— Я не сионист. Когда я закончу службу в армии, я думаю уехать из Израиля и обосноваться в Бруклине. У меня есть родственники в Америке.

— Зачем же тогда вы служите в армии?

— Пока я рос и был ребенком в Израиле, кто-то защищал меня здесь. Теперь моя очередь защищать детей.

— Как там жизнь на границе?

— Скучно. Опасно.

— Вы спите в палатках?

— В палатках? Если бы мы жили в палатках, мы бы уже были трупами.

— Опишите жилищные условия.

— Мы живем в крепости без единого окна. Очень жарко. Жарко. Жарко. У меня в комнате работает три вентилятора, чтобы иметь хоть каплю воздуха.

— Чем вы заняты, когда не в крепости?

— Я не знаю, разрешено ли мне об этом вам рассказывать.

— Да, да, разрешено!

Он делает паузу и думает. Я улыбаюсь ему, и он продолжает:

— На границе мы смотрим на них, а они смотрят на нас, и ничего не происходит. Иногда я скучаю по Хеврону, потому что там что-то происходило постоянно, даже если события были неприятными. То арабские дети швыряли камнями, то взрослые леваки. Они тоже клянут солдат. Кое-кто из них — евреи, другие — нет. Но, по крайней мере, мы не прятались в темноте, как на ливанской границе, не зная, что случится, и случится ли вообще.

Да, конечно, это тоже опыт. Люди из всех слоев общества — в одной крепости, в одних комнатах. В армии у меня появились друзья, которые бы не возникли в ином случае. Эфиопы, русские, всякие. Богатые и бедные, образованные и не очень. Мы познаем друг друга в трудных ситуациях и становимся братьями. Служба в армии дает понимание, что мы все одинаковые. И этому я очень рад.

— Какая у вас в армии зарплата?

— Я в боевых частях, и мы получаем больше других.

Говорят, их зарплата € 150 в месяц.

Эта огромная сумма, "больше, чем у других", уходит на сигареты и спиртное.

— Когда я получаю выходной, я выхожу и пью. Просто, чтобы очистить голову. В противном случае, очень трудно.

Когда автобус приближается к Иерусалиму, я слышу, как он говорит в сотовый своему другу или родственнику: "... Я буду на кладбище утром". После того, как он отключает телефон, я спрашиваю его, кто умер.

— Парень, солдат из моей части, — отвечает он.

Он делает минутную паузу, смотрит мне прямо в глаза, и говорит:

— Не знаю, оставлю ли эту страну. Думаю, что нет.

Он продолжает говорить со мной о выпивке, и если бы не телефонный звонок, я бы не знал о погибшем. Он ехал всю эту дорогу, чтобы посетить умершего друга. Этого парня зовут Ариэль. И Ариэль никогда не покинет своего мертвого товарища солдата. Ведь вы не можете забрать с собой кладбище.

 

Выход Восьмой

Американская еврейка находит еврейское либидо, а израильский эксперт в области Библии не может процитировать Книгу Исайи.

Теперь, когда я позволил себе покинуть de facto столицу Израиля и Палестины, съездив в Хайфу, настало время, чтобы набраться храбрости и посетить Тель-Авив, культурную столицу Израиля.

Отель. За окном моей комнаты — пляж. Я смотрю на него и вижу огромные щиты, провозглашающие, что спасателя нет на месте и плавание и купание запрещены. И я с изумлением вижу сотни людей, не обращающих внимания на все эти знаки.

Что касается меня, то я иду на встречу с Раном Рагавом, самым известным в Израиле пиарщиком, представляющим богатейших и известнейших личностей Израиля. Он и сам по себе весьма известен в качестве телеведущего. У него замечательный офис: стены, увешаны дорогими картинами, полы уставлены бесценными произведениями искусства, и мы болтаем. Ран говорит мне, что движущей силой израильского народа, его кредо, является "Выживание".

Ран, являющийся "Почетным консулом Маршалловых островов в Израиле", — не спрашивайте меня, как он заполучил себе этот титул, — знает свой народ лучше многих.

Выживание.

С этой единственной целью в голове евреи этой страны насадили деревья в пустыне, возвели небоскребы на болотах и с нуля создали одну из сильнейших армий мира. Это место, называйте его Израиль или Палестина, представляло собой смесь пустынь и болот до того, как Musulmänner из Освенцима-Биркенау появился на его берегах [Musulmänner — сленг, обозначавший в концлагерях изможденных людей, переставших сопротивляться и покорно ждущих отправки в газовую камеру]. Евреи Израиля, чьим обиталищем был концлагерь, поднялись на сорок девятые этажи элитных тель-авивских квартир. Эти люди, в Треблинке поддерживающие свое существование чашкой грязной воды в день, лижут вкуснейшее мороженое, глядя на закаты. Этот народ, написавший Библию, теперь автор самых передовых технологий в мире.

Я сижу за обедом с американской еврейкой, и она говорит мне, что только что открыла скрытый смысл Израиля. И что же это? Секс. Ага. Она заметила, — сообщает она, — что приезжая в Израиль, она ощущает вокруг "сексуальное напряжение". Не знаю точно, но наверное, израильские мужчины с ней флиртуют, и она возбуждена.

Я выхожу посмотреть на сексуальных обитателей Тель-Авива.

Я иду в сторону бульвара Ротшильд, где обедают, развлекаются и работают либеральные ашкеназские богачи. Здесь вы найдете рестораны, предлагающие полезные напитки, соответствующие вкусу и философии еврейских любителей мира — как правило, по буйным ценам. Пока я брожу, мне интересно убеждаться, что самые левые на этой земле являются также и самыми богатыми. Как это работает и почему, для меня загадка.

* * *

Когда я жил в этой стране, профессор Ишиягу Лейбович, ортодоксальный еврей, учившийся в Берлинском и Базельском университетах, преподавал в Еврейском университете и был самым левым из известных мне людей; и я ходил слушать его лекции. Он обладал острейшим языком и самым блестящим умом, который я знал, и мне интересно, похожи ли на него сегодняшние израильские левые.

На следующий вечер я сижу с группой левых интеллектуалов — профессоров университетов и тому подобное, за ужином в довольно дорогом ресторане и разговариваю с самой красивой женщиной в компании, представленной как "политический психолог". Первое, что она мне сообщает, это: "Я либерал, супер либерал и атеист." Когда подходит официант, она заказывает кафе латте, но такая интеллектуалка, как она, не может заказать кофе с молоком, не сделав его безвкусным. Ее латте, просит она официанта, следует сварить с кофе без кофеина, с обезжиренным молоком и подать в прозрачном стекле.

Она сообщает мне, что ее специализация — религиозные экстремисты, в основном поселенцы. Авторитетно и уверенно она заявляет, что поселенцы — идиоты. И когда я ее спрашиваю, читала ли она что-либо из их литературы, просто чтобы убедиться, что они "патентованные дурни", она отвечает, что ей не надо этого делать, ибо она читала многих критиков, цитирующих поселенцев, и этого более чем достаточно.

В дополнение к ее опыту в области поселенцев, она сообщает, что является экспертом по иудаизму, который она классифицирует как "языческую религию". И тогда я спрашиваю, изучала ли она когда-нибудь иудаизм, — вопрос, заставляющий ее сердито поднять голос.

— В течение многих многих лет, — выкрикивает она усомнившемуся в ее высоком статусе, — она изучает иудаизм вновь и вновь, и вновь.

Я зажигаю сигарету, делаю пару затяжек, смотрю на нее и спрашиваю:

— Не можете ли вы, сказать, что такое "Видение Исайи"?

Это самый базисный вопрос, какой только можно задать изучающему Библию, и тот обязан ответить даже во сне. Но я выясняю, что эта дама не имеет об этом понятия. Какое видение? Что за Исайя?

Мне становится нехорошо от ее невежества, но все за столом утверждают, что у меня, вне всяких сомнений, просто не хватает умственных способностей понимать более высокие концепции. Они бомбардируют меня суперумными терминами, не имеющими смысла, пока я потягиваю свой Chivas Regal и вспоминаю одного из моих любимых рабби из старых времен, гения, по любым меркам, говорившего: "Тот, кто не может объяснить свой тезис простыми словами, не имеет тезиса."

Да, эти профессора не Ишиягу Лейбович, они не достойны даже ему прислуживать.

 

Выход Девятый

Человек, изобретший три слова: Na Nakh Nakhman, — изменяет страну.

На этой земле есть люди, знающие книгу Исайи и многие иные книги, и следующим утром я решаю провести несколько часов с ними. Это ультра-ортодоксальные жители города, именуемого Бейт Шемеш. Там живут, как мне сказали, самые богобоязненные жены избранного народа. Тамошние женщины известны как "Талибан", потому что они носят одежды более "скромные", чем благочестивейшие из саудовских дам. Женщина — "мусорный бак", увиденная мной в Меа Шеарим на самом деле живет в Бэйт Шемеше, сказали мне.

Я добираюсь туда быстрее орла.

На улице, кажущейся мне главной в Бейт Шемеше, я встречаю группу хасидов, выглядящих весьма скучающими.

— Вы женаты? — спрашиваю я одного из них.

— Да.

— Ваша жена — прекрасная женщина?

— О, конечно.

— Можете ли вы назвать мне две плохие черты ее характера, которые на самом деле вам не нравятся?

— У моей жены есть только достоинства.

— А как насчет вашей жены? — спрашиваю я другого, как будто это меня касается.

— У нее есть только одна плохая черта — она обладает только хорошими чертами.

Я расхохотался.

Каким образом эти евреи обладают таким прекрасным чувством юмора, в то время как у остальной части израильского общества, сравнительно с ними, чувства юмора вообще нет?

Я иду дальше и встречаю Йоэля — члена секты, известной как реб Ахрелах (последователи рабби Аарона), одетого в характерное для своей общины серебристое пальто, и болтаю с ним о текущей политике.

— Что вы думаете о мирных переговорах (между арабами и евреями)?

— Вы должны спросить у рабби, у меня нет своей точки зрения.

— Я не прошу у вас религиозное постановление, я спрашиваю вас, что вы думаете.

— Что я думаю? Что тут думать? Согласно еврейскому закону, евреи не должны сражаться с язычниками. Мы не должны воевать с арабами! Но, мир? Никогда не будет мира. Язычники не любят нас и никогда не будут любить. Какой мир? Мир — это сон.

— Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Я пришел сюда посмотреть на еврейских талибок, но не вижу их. Они живут здесь или нет?

— Здесь у нас их лишь около двадцати. Они не живут в одном месте, а встречаются друг с другом и делают, что захотят. Есть постановление рабби, осуждающее их.

— Из-за паранджи, никаба?

— Нет, нет. Если они хотят одеваться во все черное, пусть, это не проблема. Проблема состоит в том, что они сами решают, что разрешено делать, а что запрещено, и они не прислушиваются к своим мужьям. Муж для них — просто вещь, а это против иудаизма. Жены должны следовать за своими мужьями.

Ого. Этот парень, хоть он и пытается разыграть смиренного, на самом деле учитель этой общины. Может быть, он научит меня парочке вещей, думаю я про себя.

В Израиле появилась какая-то новая вещь, уникальная, которую я не замечал ни в других странах, ни в Израиле в прошлом. Повсюду в Израиле появилась надпись на иврите, изображенная практически на всех доступных стенах: "На Нах Нахма Нахман Меуман", связанная с рабби Нахманом из Бреслава, скончавшегося около двухсот лет назад.

— "Нанахс" — не настоящие хасиды, они просто мешугенес (сумашедшие). Эти лентяи не любят учиться. Вместо этого они проводят дни и ночи, объясняя людям, что надо быть все время счастливыми и весь день танцевать. Это ненормально, это несерьёзно.

"Нанахс" — слово, которое я слышу впервые. "Мешугенес" означает на идише и иврите "идиоты". Как началось это движение Нанахс?

— Вы не знаете?

— Нет.

— Это начиналось много, может тридцать лет назад нормальным парнем, никаким не Нанахс. Но он был проблемным: грустил все время, был больным человеком, и никто не мог ему помочь. Однажды один из его друзей решил что-то с этим сделать. Он взял листок бумаги и написал на нем: "Тот, кто произносит слова "На Нах Нахма Нахман Меуман", будет счастливым и здоровым". Затем он добавил строчку: "Эта записка упала с неба" — и вложил записку в книгу, которую, он знал, больной прочитает, и ушел. Когда позже грустный, больной человек открыл книгу и увидел записку, то посчитал, что это на самом деле, послание с небес. Он последовал тому, что предлагают небеса, и весь день повторял это Нанахс, и это помогало. И с тех пор он счастлив и здоров. Вот такая история.

Американцы придумали Макдоналдс и Кока-Колу, израильтяне изобрели компьютерные чипы и Нанахс. Удивительно, как эти две страны уживаются?

* * *

Обычно, приезжая в новое место, я стараюсь попробовать местную пищу. И это именно то, что я намереваюсь сейчас сделать, но тут я сталкиваюсь с серьёзной проблемой: нет ресторанов. Харедим Бейт Шемеша не ходят в рестораны, потому что считают, что рестораны от дьявола. В конце концов, в ресторанах мужчины и женщины могут встретиться, и в результате у мужчины, не дай Бог, может случиться эрекция, пока он вгрызается в цыплячью ножку, глядя на талибку.

В дополнение к политике "Ресторанов нет" у этих людей имеются свои собственные автобусы, где мужчины сидят в передней части автобуса, а женщины — сзади. Именно таким разделением на секции Бог явил им, что мужчины не должны пялиться на соблазнительные существа, известные под именем женщины, и развлекаться греховными мыслями.

“Эгед”, израильская система общественного транспорта, функционирующая на большинстве территории страны, работает также и в этом городе, но не делит свои автобусы на секции.

Я гуляю в поисках места, где можно было бы купить печенья, раз нет ресторанов, когда замечаю впереди на дороге полицейский автомобиль, блокирующий движение.

— Что случилось? — спрашиваю я проходящего мимо хасида.

— А, это? С той стороны улицы автобус Эгеда забросали камнями.

— Почему?

— Забросали камнями. Бывает иногда.

— Палестинцы?

— Нет. В Бейт Шемеше у нас нет арабов. Здесь только евреи.

— Почему же автобус забросали камнями?

— Потому что автобус был не наш, кошерный, а принадлежал сионистскому правительству, — отвечает он, как будто это придает нормальный смысл происшедшему. Но для меня это звучит странно, и я подхожу к полицейской машине, внутри которой сидят полицейские, пьют кофе и играют своими смартфонами. Они приказывают мне отойти, и я показываю им свою пресс-карту. Но полицейский по имени Лиран нисколько не впечатляется: "Я не обязан и не собираюсь тебе ничего говорить. Пошел к черту."

— И таким образом вы собираетесь общаться с прессой?

— Каким? Что я сказал? Я ничего не говорил.

По-моему, это хамство, и проходящая мимо хасидка говорит мне: "Напиши об этом! Люди должны знать, как сионистские полицейские говорят и ведут себя. Люди не знают. Они унижают нас все время. Теперь в этом районе не будет никаких автобусов в течение нескольких часов. Они наказывают нас за действия одного сумасшедшего. Напишите об этом!”

Я звоню главному инспектору, пресс-секретарю полиции Мики Розенфельду, и спрашиваю его, нормальное ли это поведение. Этот человек, который должен бы быть профессионалом, гневно поднимает на меня голос: "Вы не даете никому говорить. Вы слушаете только себя! Почему вы не можете выслушать других?!"

Я не могу даже догадаться об источнике его гнева, но он продолжает:

— Откуда вы?

— Я родился в этой стране, если вы, действительно, хотите знать.

— Нет, нет, нет. Откуда вы?

Очевидно, он хочет, чтобы я назвал другую страну, так я и поступаю.

— Германия.

— Оно и видно!

Я проверяю на своем iPad; может, тот знает лучше меня, что происходит у меня прямо под носом. Устройство Стива сообщает мне, что в автобусе Эгед религиозный человек подошел к женщине, сидевшей спереди и попросил ее перейти назад. Она отказалась. И началась драка. Начались волнения, которые стали разрастаться, и вскоре верующие забросали камнями три другие автобуса.

Какие сексуально-возбужденные эти евреи, — думаю я. Они видят женщину неталибку, вдыхают запах ее соблазнительной плоти и приходят в неистовство.

Племя сумасшедших.

Хорошо, что есть на этой земле образованный народ, за плечами которого четырнадцать тысяч лет культуры, они не фанатики, они толерантны. При условии, конечно, что вы не закуриваете на улице в Рамадан.

Сегодня жарко, как и следует ожидать в середине лета. Я спрашиваю хасидского еврея, одетого в меховую шапку, тяжелое черное пальто и шерстяной цицис, как он терпит свою одежду в такой день обжигающей жары. Он смотрит на меня, замечает мое мокрое лицо и отвечает: "Я вижу, вы вспотели, хотя у вас нет ни пальто, ни шляпы. Что вы собираетесь с этим поделать? Избавиться от собственного лица? Нет. То же самое со мной. Моя одежда — это еврейская униформа, и я привык к ней, она — часть моего тела. Летом всегда жарко, и вам, и мне. Вы же не собираетесь заменить лицо, не так ли? Моя одежда, эта униформа, спасает меня от совершения грехов. В этой одежде меня не захочет ни одна девушка. Это хорошо, потому что легче бороться с соблазном, когда женщины тебя не хотят. Вы меня понимаете?

Очень хорошо сказано, мой милый. Но если бы ты знал историю или читал древнееврейские тексты, то знал бы, что ваша одежда не имеют ничего общего ни с чем еврейским. Моисей ее не носил. Царь Давид ее не носил. Ни один рабби времен Талмуда никогда не носил такую. Она является европейской, времен старой Европы, и, кстати, ваша одержимость соблазнительностью женщин не еврейская. Это одержимость католиков, мой хороший. Или вы тоже собираетесь прославлять Деву Марию? Что же касается вашей "еврейской" формы, то это сочетание одежд, которую носили австрийцы, казаки, венгры, поляки, и другие того же типа в те времена, когда вы, евреи, жили среди них и под ними. И когда они приходили в ваши общины убивать вас за то, что вы евреи, вы смотрели на их одежду и завидовали. А когда они уходили, то вы копировали их вкусы, если оказывались одним из выживших счастливчиков.

Я говорю ему это в моем сердце, не разжимая губ. Ибо нет смысла спорить с фанатичным человеком так же, как нет никакого смысла спорить с интеллектуалом; интеллектуал — просто более красивое слово, чем фанатик.

 

Выход Десятый

Бог голый и он гей.

Не все любят меха летом. Геи, к примеру, не увлекаются ношением большого количества одежды.

Всего через несколько часов они планируют марш по улицам Иерусалима. Они собираются в парке Независимости Иерусалима для Парада Гордости, и я хочу присоединиться к ним. В Парадах Гордости склонны маршировать полуголые зажигательного вида гомосексуалисты, и после дня, проведённого с евреями, прячущими кожу, я заслужил полюбоваться на голых евреев.

После того, как Лиран с подопечными открыли движение, я еду к обнаженным евреям.

Гордость геев — это не совсем то, чем Иерусалим известен, но человек, с которым я остановился поболтать, говорит мне, что бывший главный рабби Израиля "является гомо."

— Откуда вы знаете?

— Ты что, смеешься что ли? Все это знают! Среди харедим много геев. А ты не знал?

Вот было бы забавно, если бы оказалось, что мужчина в Бейт Шемеше, пытавшийся заставить женщину пересесть в заднюю часть автобуса, оказался на самом деле геем и разозлился, потому что женщина в автобусе блокировала ему обзор других мужчин.

Я какое-то время болтаюсь в районе парка, слушая речи о тех или иных проблемах гомо, и затем участники, около четырех тысяч человек, начинают свой марш. Настоящих нудистов нет, но плакатов с голыми предостаточно. Впереди несут большой плакат на иврите, арабском и английском языках: "Иерусалимский марш гордости и терпимости". Здесь есть американские и израильские геи, но я не могу обнаружить ни единого араба.

И хотя они не голые, кое-какую плоть они демонстрируют. И что меня поражает, все — атеисты. Это как-то освежает после Бейт Шемеша.

Минут через тридцать кто-то с крыши здания, мимо которого мы проходим, бросает на нас вонючие бомбочки. Они действительно воняют. Подозреваю, что хасидский гомо перевозбудился и не знает, как побороть свои желания.

По большей части, маршрут парада, утвержденный местными властями, проходит по улицам без зданий. Жители Священного города были бы чересчур оскорблены или слишком сексуально перевозбуждены, если бы геи шли мимо. Многие из демонстрантов пришли парами. Одни представляют собой обычные пары, идентифицирующие себя с движением геев. Другие — на самом деле геи, но с товарищем иного пола; для них это, вероятно, как выйти на прогулку с собакой — интересная концепция. Иерусалим — это не Тель Авив, недавно признанный лучшим гей-городом в мире. Так, по крайней мере, сказала мне пара, гей и гетеро, живущие вместе. Они также утверждают, что 30 процентов жителей Тель-Авив являются геями.

Особенно интересна в этом параде группа ортодоксальных геев, радостно поющих: "Бог на небе, мы тебя любим", "Ай-я-я, Царь-Мессия-я-я-я". Если я их правильно понял, они считают Бога голым мужчиной, естественно, геем; именно поэтому у него нет сына. Они поют очень громко. Хорошо было бы, если бы здесь появились ещё и лесбиянки-талибки.

* * *

Это Израиль — земля противоположностей, где какой-то странной силой природы двум людям не позволено думать одинаково. Да, есть движения, есть последователи; их предостаточно, но даже они разделены на такое множество ячеек и сегментов, что невозможно сосчитать. Кто они все? Евреи? Откуда они появились на свет? Может быть, настало время посетить самого первого еврея, покоящегося на протяжении множества веков в древней пещере и ждущего своего блудного сына, меня, чтобы я оказал ему уважение.

Когда назавтра солнце встанет над Святой Землей, я поеду в Хеврон.

 

Выход Одиннадцатый

Что немецкий министр делает среди бродячих собак? Почему израильские солдаты боятся арабских детей, бросающих камни в молодую еврейку? Почему Каталония тратит миллионы на старушку?

Да, Hebron. Естественно, как это принято в этой части Вселенной, "Хеброн", как мы называем его на английском языке, это Хеврон на иврите и аль-Халиль на арабском.

Хеврон, город, о котором пишет и говорит миллиард журналистов и писателей, знаменитый Хеврон, где несколько еврейских поселенцев живут среди полумиллиона арабов, терроризируя всех обитателей города. Именно тут, в Хевроне, находится постройка, вторая по святости для евреев и четвертая — для мусульман. И так же, как ее знаменитую сестру в Иерусалиме, эту постройку впервые объявили святой евреи, затем пришли христиане и сотворили мессу, а мусульмане надстроили священную мечеть сверху. Как и следует ожидать, не все согласны с этим кратким резюме; что для одних день, ночь для других.

Я оказываюсь на хевронской земле в разгар дня и с момента прибытия испытываю мощь галлюцинаций. Может быть, это неумолимое солнце, поджаривающее мой мозг, может, множество солдат, находящихся здесь в постоянном движении, а, может, это тишина улиц и оглушительные звуки различных молитв, а возможно, это лишь я сам нуждаюсь в жидкости, известной под именем кока-кола.

Хеврон — библейский город. Здесь похоронены создатели иудаизма: Авраам, Исаак, Иаков и их жены: Сара, Лия, Ребекка.

Евреи называют могилу Меарат А-Махпелла (пещера праотцев), а мусульмане называют ее Аль-Харам аль-Ибрахими (Святилище Авраама). Евреи утверждают, что эти мертвые их, а мусульмане говорят, что мертвые их. Европейские и американские левые, не верящие, что Авраам и другие вообще существовали, принимают сторону мусульман.

Хеврон также место двух массовых убийств. В 1929 году арабы в ярости напали на евреев и убили шестьдесят семь человек. Просто так. A в 1994 году еврейский врач по имени Барух Гольдштейн вошел в святилище и застрелил двадцать девять мусульман. Просто так.

Подходящее место, без сомнения. Не совсем Норвегия, но норвежцы им сильно интересуются.

Именно машину норвежца Кристина Фоссена, возглавляющего любопытную миссию Международных наблюдателей, именуемую TIPH ("Временное международное присутствие в Хевроне"), можно заметить, патрулирующей еврейскую часть Хеврона, явно в поисках плохо ведущих себя евреев.

Евреи могут жить только в одной части Хеврона; так было решено политиками давным давно. Насколько велика эта часть? Очень мала, 3 процента города. Я знаю это, потому что на улицах есть плакаты, предоставляющие информацию для посещающих город. Три процента — важная цифра по очень простой причине: по приказу израильской армии евреям не позволено выходить из выделенного им района. Чтобы понять "что" и "почему" в этом городе, необходима докторская степень в области политики и психологии — годы напряженной учебы.

Для тех из вас, кто не желает проводить десять лет в университете просто, чтобы понять сложные законы, регулирующие это пространство, для вас я приведу собранную мной на месте информацию: несколько лет тому назад, когда каждый мог гулять, где он хотел, и вокруг не было никаких заборов, у арабских жителей возникла привычка стрелять в живущих здесь евреев, называемых поселенцами. Израильская армия, вероятно, в результате неспособности успокоить ситуацию закрыла в этом районе принадлежащие арабам магазины, в результате чего большинство их владельцев переместили свои магазины в другие 97 процентов города, а армия возвела заборы вокруг евреев.

Чтобы разделить город на арабские и еврейские районы, требуется написать множество докторских диссертаций по мистике, философии, технике и, возможно, по индуизму тоже: просто чтобы все уразуметь в полной мере. Это лабиринт. Бетонные стены, заборы из колючей проволоки, барьеры всевозможного рода разделили две стороны. Иногда, если я верно вижу, один дом разделен на две половины: она часть здесь, другая — там.

Возле этих сложнейших границ, одних, контролируемых Израилем, а других — палестинцами, можно видеть огромные кучи мусора и развалин. Что-то из этого было брошено арабами, что-то — евреями. Израильская армия выселила из различных мест как арабов, так и евреев, и тех, кто уходил, не волновал и до сих пор не волнует внешний облик этих мест.

Я — в Хевроне, чтобы провести Шаббат с евреями.

Первая душа, которую я встречаю, это человек по имени Эльдад. Он говорит мне: "Мы — микрокосм израильского общества. Пять сотен евреев среди 170000 арабов. Так же, как сам Израиль: несколько миллионов евреев в окружении миллиардов мусульман."

Я иду на экскурсию в местный музей, древний дом со старыми фотографиями, где изображена еврейская жизнь в Хевроне до прихода сионизма. По чистому совпадению здесь же бродит жительница Иерусалима по имени Хана, восмидесятидевятилетняя старушка, жившая в Хевроне задолго до того, как был рожден Израиль. Она смотрит на музейные фотографии того периода и указывает на маленькую девочку на одной из них. Это она в 1927 году. Она вспоминает историю погрома 1929 года, когда ей было пять лет. Арабы кричали: "Хаскель, Хаскель!" — имя ее отца. Но Хаскеля не было дома в тот момент, он был в Иерусалиме; а они пытались взломать дверь в дом, который был заперт. Затем пришли британские солдаты и забрали семью из дома. Они выслали нас в Иерусалим. Она, может, не знала этого в тот момент, но ей повезло. Если бы ее семья была в те годы в Европе, она бы в мгновение ока стала подобна пеплу моей сигареты.

Я подхожу к блокпосту, одному из многих в этом месте.

Пограничная полиция, комплектующаяся из полицейских и военнослужащих и контролирующая этот пункт, спрашивает меня, израильтянин ли я; в этом случае они не позволят мне пройти. Я говорю, что я таковым не являюсь. Тогда они спрашивают, не еврей ли я. На что я осведомляюсь, не собираются ли они потребовать от меня снять штаны, просто чтобы им продемонстрировать. Они повторяют свой вопрос: "Вы еврей?" "Нет, — говорю я, — Я верный христианин, последователь мессии." "Вы понимаете иврит? — задают они вопрос. Я отвечаю: "И арабский язык тоже".

Теперь они требуют показать мой паспорт. И я отвечаю, у меня его нет. И они решают, что я еврей. Я страшно злюсь на них. "Я немец, — кричу я им, — Разве вы не видите, Бога ради?!" О, теперь они приходят к выводу, что я из Бецелема, про-палестинской израильской организации. "Это глупо, — говорю я, — Как немец, вроде меня, может быть евреем и израильским левым?”.

Довольно убедительная немецкая логика, и поэтому сотрудник пограничной полиции связывается со своим командиром, который должен помочь ему с этой дилеммой: "Здесь тип, — говорит он, — который не похож на еврея, имеет при себе пресс-карточку, но у него нет паспорта, и он, кажется, понимает иврит. Этот парень — еврей или нет?" Я слушаю этот странный разговор и говорю молодому человеку, что он для меня чересчур shater. Он бросает мне: "Вы понимаете иврит, вы только что назвали меня shoter (полицейский)!" Араб, проходящий мимо говорит ему: "Нет, он не говорил shoter, он сказал shater" (“хитроумный" по-арабски).

Какое утешение: араб меня защищает, а еврей обвиняет. Чью сторону мне выбрать? Не знаю. Эта абсурдная дискуссия продолжается по радиосвязи между двумя сотрудниками безопасности; и все это в попытке выяснить, что я за существо: еврей или немец.

Может быть, Фаня Оз должна приехать сюда им помочь.

Дискуссия продолжается в течение ещё какого-то времени. Палестинцы, живущие в этом еврейском гетто, которые приходят и уходят, когда им заблагорассудится, смотрят в изумлении и не могут удержаться от смеха. Но в конце концов решение принято: я не еврей и могу пройти в Палестину. "Но если арабы вас убьют, — говорит мне солдат русского происхождения, когда я пересекаю блокпост, — не возвращайтесь и не жалуйтесь, что мы позволили вам пройти". Он один из миллиона с лишним русских, иммигрировавших в Израиль после падения Железного занавеса, и кое-что о границах он знает.

Идрис, араб, минуту до того шутивший и улыбавшийся с израильскими солдатами, как будто он их лучший друг, пересекает блокпост вместе со мной, и как только мы оказываемся на палестинской стороне, сразу же начинает петь совершенно иную песню. Он открывает рот, вынимает свои нижние зубные протезы и говорит: "Вот, что евреи со мной сделали. Они избивали меня в моем доме; они хотели, чтобы я оставил свой дом. Но я не хотел уходить, я никогда не оставлю свой дом".

Я закуриваю, и Идрис советует мне не ходить по улице с сигаретой в Рамадан. "Хеврон — не Рамалла. Если вы закурите здесь, полиция вас арестует и посадит в тюрьму."

На арабской стороне Хеврон полон жизни. Всюду магазины, пленительные пейзажи и здания, и люди всех возрастов фланируют по улицам.

Я пытаюсь сравнить его с еврейской частью, той, из которой я только что пришел. Невозможно сопоставить. Еврейская часть не только крошечная, но в ней к тому же не достает жизни. Горы мусора, множество разрушений, и эти оставленные дома.

* * *

На той ли самой я планете? Я перехожу назад в еврейскую часть, просто чтобы убедиться, что мне не приснилось, что эта часть существует. Нет, не приснилось.

Евреи здесь не только живут среди развалин, но самое худшее заключается в том, что они живут в гетто. Они не могут выйти из этого безобразного места. Они похоронены в нем. Нет никакого выхода, если только они не сядут в свои машины или на автобус и не уедут отсюда. Все, что с ними соседствует, что их окружает, им запрещено. Я останавливаю людей, проходящих мимо, тех немногих, кто останавливается, и прошу объяснить мне, как они называют домом этот город-призрак. "Раньше это было очень хорошее место, — отвечают они, — Мы могли выходить и идти, куда хотим. Нам было привычно делать покупки в арабских магазинах, а они приходили сюда. Это был один город, и мы его любили. Но потом все это кончилось, в один день все было кончено".

— Что случилось?

— Разразился мир.

— Что?

— Соглашения Осло, мирный процесс разрушили нашу совместную жизнь и разрушили город.

Никогда прежде я не слышал это выражение: "Разразился мир". Разразилась война, но мир??

В Хевроне именно так.

* * *

Я приглашен в еврейскую семью, религиозную, как все здесь, для субботней трапезы, первой из трех трапез в течение последующих двадцати четырех часов, которыми религиозные семьи празднуют вместе каждую субботу.

И мы болтаем. Родители, дети и друзья детей. Я хочу, чтобы они мне объяснили, что значит быть евреем. Я спрашиваю об этом, потому что всего несколько минут назад я мгновенно превращался из еврея в нееврея и обратно.

Они отвечают, что еврей является существом уникальным, предпочитаемым и избранным, что он рождается с "еврейской душой".

Но не соответствует ли это, в какой-то степени, идее Адольфа Гитлера касательно немцев? Независимо от того, что понятие "еврей" означает, не ожидайте, что они с вами согласятся, когда вы сравниваете их с Гитлером. Люди, сидящие за этим субботним столом, полагают, что я сошел с ума, или, того краше, левый психопат.

Правда, должен признаться, есть одна огромная разница между ними и Адольфом. Если бы я сказал Адольфу Гитлеру, что он такой же, как правые евреи — поселенцы Хеврона, не думаю, что он продолжал бы меня кормить. Адольф скормил бы меня животным, а здесь меня кормят животными, например, отличной курицей. Я ем курицу, продолжая давить на хозяев и подталкивая их к краю, а они уговаривают меня есть побольше.

Это разница. Да.

Но я воинственен и продолжаю добиваться ответа.

— У еврея, — наконец-то реагируют они на мой предыдущий вопрос, — не иная кровь, как говорил Гитлер о своих арийцах, а другая душа.

— О чем, черт возьми, вы говорите?

— У каждого человека есть душа. Разве ты не знаешь?

— Еврейская или нееврейская?

— Да. Конечно.

— И нееврейская душа, она животная, скажем, как у собак, а еврейская душа от Бога. Так?

— Нет, мы этого не говорили. Мы сказали, что евреи, по Божьему замыслу, имеют другую душу.

— Простите, что это значит?

— Если вы не знаете, что такое душа, нечего и говорить об этом.

— Ну, может быть, вы могли бы объяснить мне.

— Душа. Вы не знаете, что это такое?

— Честно говоря, не знаю.

Это создает очередную дискуссию, эзотерическую по языку, абсурдную по мысли и совершенно непонятную мне. Я слышу слова, летающие над столом, но я понятия не имею, что они означают. Короче, я полностью растерян.

И я говорю: "Не могли бы вы прекратить парить над реальностью и общаться со мной так, как общаются нормальные люди?”.

— Попробуйте шоколадный торт, — предлагают они. Что я и делаю. Вкусно.

— Это самая лучшая Шаббатная трапеза, которая у нас когда-либо была, — объявляет собранию сын моих хозяев и от души благодарит меня за атаки на них. "Мы не забудем этот вечер, это заставит нас подумать", — говорит он, с благодарностью пожимая мне руку.

* * *

Таково лицо Хеврона, которое я увидел, побывав с этими людьми. Кушая с ними вместо того, чтобы говорить о них с гидами. Когда здесь вы ходите по улицам, то можете увидеть гидов и услышать, что они говорят. По большей части, это левые активисты, чья цель — продемонстрировать миру, что евреи, живущие здесь, безжалостные оккупанты. На языке людей с левой душой здешние евреи обязаны быть такими.

Пожив здесь с евреями, хотя и всего один день, я понял, что жизнь их обречена еще в большей степени, чем я думал до этого. Строить новые дома в пределах 3 процентной зоны не разрешается, а существующие нельзя расширять. Что касается арабов, а есть арабы, живущие в этой 3 процентной зоне, им можно строиться и расширяться столько, сколько душа пожелает.

Я иду мимо этих арабских домов и замечаю что-то весьма странное: арабские дома, которые были отремонтированы или построены на суммы в многие миллионы евро, не построены самими арабами. Нет. Арабы, имеются в виду палестинцы, не вложили ни копейки. Все это им подарено. Я это знаю, потому что это можно прочитать. На стенах особняков, да, особняков, есть таблички, рассказывающие, кто их создал и привнес в этот мир.

Кто же эти добрые дядюшки и тетушки, строящие здесь особняки?

Европейцы. Например, великолепный дом, мимо которого я прохожу прямо сейчас, был построен каталонцами. Я стучу в дверь, задаваясь вопросом, кто же живет внутри него.

— Я здесь живу, — говорит пожилая арабка, приглашая меня в свою красивую обитель, — а моя дочь, она живет в Германии.

— Где в Германии?

— Я не знаю. Она живет в Германии, это все, что я знаю, — Ей это приятно, — говорит она, — потому что ее дочь с друзьями. Ага.

Я слышу громкий шум внизу на дороге, недалеко от старого кладбища, и иду туда посмотреть.

СЦЕНА: еврейская девочка идет по улице. Двое арабских детей бросают в нее камни.

Прибывают солдаты и полицейские.

И арестовывают группу арабских детей на кладбище.

Солдата с вышки на противоположной стороне улицы просят указать среди них метателей камней.

Солдат указывает на двоих: одного в зеленой футболке, другого — в красной.

Показывается араб, утверждающий, что он — отец этих детей, и что они не сделали ничего плохого.

Показывается женщина утверждающая, что она — мать этих детей, и что они не сделали ничего плохого.

Солдата с вышки вызывают, чтобы пришел и показал метателей камней лично.

Приходит солдат.

К настоящему моменту уже около пятнадцати солдат и офицеров пограничной полиции находятся на месте происшествия.

Солдат лично идентифицирует детей.

Отец врезает детям довольно крепкую оплеуху.

Один из солдат просит его прекратить. Другой солдат говорит первому, что лучше пусть отец отшлепает своих детей, нежели какой-либо из солдат.

Откуда-то с кладбища показываются мужчина и женщина с видеокамерой.

Солдат информирует других солдат о присутствии видеокамеры.

Солдаты с детьми отодвигаются подальше к краю.

Солдаты и родители разговаривают и спорят на двух языках, арабском и иврите, и совершенно очевидно, что никто не понимает, что говорит другой.

Владелец видеокамеры подходит поближе. Солдаты с детьми отходят от кладбища в еврейский район, куда снимающий видео не может войти.

Вызываются добавочные полицейские.

На кладбище появляется еще один человек, араб из-за ограды еврейского гетто. Он взбирается на край каменной ограды, а затем прыгает сюда, разрешено это или нет. Он тоже утверждает, что является отцом детей.

Показывается полицейский начальник и жестом приказывает мне уйти, говоря при этом: "Шалом, Хавер" (слова, произнесенные президентом Биллом Клинтоном в панегирике премьер-министру Рабину, которые теперь стали узнаваемой левой фразой). Он считает меня леваком, желающим смуты, и хочет, чтобы я удалился.

Я остаюсь.

Солдатам и полицейским приказывают освободить детей и уйти. Кладбище и его окрестности очищаются от арабов и евреев. И сейчас только мертвые и собаки, множество бродячих собак, шатаются вокруг.

* * *

Когда я думаю о мужчине и женщине, которые возникли на кладбище с видеокамерой, гуляя между могилами и фотографируя, я начинаю верить, что Иисус действительно воскрес из мертвых, и что Мухаммед действительно взлетел на небо. На этой земле все возможно.

Сожалею, но должен сказать, что до сих пор евреи ничем не доказали свою духовную силу. Армейские джипы и множество вооруженных до зубов солдат, постоянно встречающихся и разъезжающих в этой части Хеврона — впечатляющая демонстрация силы. Но я вижу, что это просто шоу, впечатляющее шоу собственной незначимости. Чтобы победить их всех, достаточно лишь одной видеокамеры. Два человека с видеокамерой — арабы, по крайней мере, судя по хиджабу женщины. Я не припомню палестинцев с видеокамерами в мою эпоху. Когда же они начали этим заниматься? Я начинаю подозревать, что кто-то стоит за ними. Кто же эти люди?

Мне надо будет выяснить.

Теперь, когда люди ушли, появляется еще больше собак. Они совершенно одичавшие, и, о господи, гавкают! В жизни не видел такого множества собак в одном месте, и я не знаю, чего они ждут. Каких-нибудь раненых девочек или свежие могилы?

Я вспоминаю бродячих кошек в садике на моем заднем дворе. Они намного симпатичней, и мне следует относится к ним лучше.

Пока пишу эти строки, я вижу, кто здесь реальная сила — машины TIPH, патрулирующие район. Они выглядят истинными королями. Они ездят здесь, как будто это место принадлежит им. Я открываю свой iPad, чтобы больше узнать о них. "Федеральный министр Германии [Дирк Нибель, Федеральный министр экономического сотрудничества и развития] посещает Хеврон", — с гордостью сообщает TIPH. Я часто вижу немцев в Святой Земле, мало что о них зная, но теперь, по крайней мере, я узнал что-то об одном из них.

Я сажусь в автобус и говорю до свидания этому святому городу. "Велик Аллах, — кричит муэдзин в тот момент, как я покидаю город, — и Мухаммед — Пророк Его".

Неверующие европейцы вкладывают миллионы, чтобы удерживать послание пророка Мухаммеда живым в этом городе. Я плачу водителю автобуса десять шекелей, чтобы покинуть город.

* * *

Мне жалко евреев Хеврона, своим собственным решением и решением своей страны превративших себя в заключенных. Но я знаю, что выслушал пока только одну сторону, и было бы справедливо, если бы я встретился с их оппонентами, возможно, даже с их главным оппонентом. Кто бы это мог быть? Имя, которое приходит мне в голову: Гидеон Леви. Гидеон является обозревателем Haaretz, посвящающим в течение долгих лет все своё время и свое перо защите палестинцев и нападению на правых, на израильское правительство, на израильскую армию и на его самых ненавистных врагов — поселенцев.

Велик Аллах, и Гидеон — это тот, кто мне нужен.

 

Выход Двенадцатый

Еврей находит "еврейское расистское ДНК"

Мне должен бы быть привычен Тель-Авив, город, повзрослевший гораздо быстрее меня. Если в прежние времена в нем было довольно много синагог, включая Большую синагогу с ее пятью сотнями сидений — желанное место для всех верующих, то сегодня Большая синагога заполнена пятнадцатью душами, а другие молитвенные дома заменились магазинами с товарами модной одежды, искусства и роскоши. Тель-Авив никогда не был по-настоящему религиозным городом, a сегодня и подавно. Некоторые улицы Тель-Авива содержат больше магазинов одежды, обуви и прочей моды, чем людей. Не совсем так, но почти. Не говоря уже о кафе, ресторанах и иных пунктах продажи всех разновидностей продуктов питания и напитков.

Гидеон сидит в офисе своей газеты в Тель-Авиве, куда я только что прибыл, чтобы с ним встретиться.

Его отец, рассказывает он, родом из Судет, и он ребенком говорил по-немецки.

Но Гидеона не заботят Судеты, его заботит Оккупация. Он не всегда был таким, но начав работать в газете, "чем больше понимал, что оккупация является жестокой и преступной, тем более радикальным становился".

— Вы полагаете, что народ Израиля жесток по своей природе?

— Нет, совсем нет. Другие народы такие же. Но есть одна вещь, которая отличает израильтян от других наций, нечто, являющееся ДНК израильской ментальности. Это вера в то, что мы избранный народ — убеждение, являющееся расистской точкой зрения, и это что-то очень глубокое в ДНК израильтян, евреев. Вера в то, что мы лучше, чем другие, что мы заслуживаем всего. Вроде убеждения премьер министра Голды Меир, что евреи могут делать все что угодно. И это в дополнение к мысли, что мы понесли самые большие жертвы в истории. Именно эти мысли заставляют нас верить, что у нас есть право, которого нет у других, и поэтому мы можем делать что угодно. Отсюда проистекает демонизация палестинцев.

— Можем ли мы сказать, что израильтяне и нацисты одинаковы?

— Нет.

— Почему нет?

— Можно было бы сравнить с нацистами тридцатых годов. Но это максимум, что вы можете сделать. Здесь нет планов по уничтожению других наций, никто не планирует править миром, нет концентрационных лагерей. Я предпочитаю сравнивать Израиль с Южной Африкой времен апартеида.

— Может ли это когда-нибудь измениться?

— Только если Израиль за это поплатится. Только под давлением экономическим или, не дай бог, кровопролития.

— Как вы думаете, евреи всегда были такими, с этой расистской ДНК?

— Конечно.

В такой ситуации, спрашиваю я его, почему он не пакует чемоданы и не прыгает в самолет, чтобы просто немедленно покинуть эту страну?

— Я израильский патриот, — отвечает он. Израиль очень важен для него, это его место и, к тому же, риторически спрашивает он: "Что я буду делать в других местах, писать о туризме?"

— Европа, как правило, занимает сторону палестинцев, в то время как Соединенные Штаты на стороне израильтян. Как вы думаете, что является причиной этого?

— Европа — гораздо более сложная, интеллектуальная и обладающая идеями. Америка неглубока, все черно-белое, к тому же у них промыты мозги.

Согласно интеллектуальному "правилу генерализации", Гидеона следовало бы лишить права выступать публично. Конечно, это никогда не произойдет, ибо Гидеон Леви — практически главный источник информации для всех интеллектуалов, имеющих хоть малейший интерес к Израилю.

— Почему, как вы думаете, европейцы столь интересуются этой землей?

— Это очень сложный вопрос. С одной стороны, вы не можете игнорировать прошлое. В некоторых европейских странах, я уверен, и я говорю о чувствах, лежащих в их подсознании, есть мысль типа: "если наши жертвы делают ужасные поступки, возможно, то, что мы им причинили, не так уж плохо. Это заставляет европейцев почувствовать себя лучше, это компенсирует их чувство вины. Но верно также и то, что Европа является более чувствительной, нежели Америка к нарушению прав человека в целом.

Мы продолжаем разговаривать, и Гидеон сообщает мне, что он не говорит по-арабски. Я спрашиваю, как же он может писать об ужасах, совершаемых Израилем по отношению к палестинцам, о чем он постоянно пишет, если он не понимает языка своих собеседников.

Гидеон отвечает, что среди его сотрудников есть говорящие по-арабски, чтобы беседовать с интервьюируемыми, которые не говорят по-английски или на иврите. Я замечаю, что люди здесь говорят на двух разных языках, один, когда беседуют между собой, и другой, когда беседуют с иностранцами, и если вы не знаете их родной язык, они продадут вам небылицы. Даже Аль-Джазира делает это, предлагая две очень различные позиции: одну — для "братьев", на арабском языке, и другую — для западных стран, на английском. Но Гидеон, вообще не понимающий арабский язык, утверждает, что это неправда. И когда, наконец, я спрашиваю, сообщает ли он также и о палестинских нарушениях прав человека, он отвечает, что то, что делают палестинцы, не его дело.

Я понятия не имею, как он может сообщать о злоупотреблениях одной стороны, даже не интересуясь злоупотреблениями другой. Насилие, в конце концов, во многих случаях идет по кругу: один стреляет, а другой стреляет в ответ, — но если не упомянуть первую пулю и только сообщить о второй, то второй стрелок превращается в обычного убийцу росчерком вашего пера, а не потому, что он таковым является на самом деле.

Что он думает о поселенцах в Хевроне?

— Они — наихудшие. Без всякого сомнения.

Но у него проблемы не только с поселенцами.

— Я думаю, — говорит он мне, — что средний палестинец жаждет мира больше, чем средний израильтянин. У меня нет сомнений по этому поводу.

И тем не менее, несмотря на свою любовь к палестинцам, он с ними незнаком. Он признается:

— Все мои друзья — израильтяне. У меня нет ни одного палестинского друга.

Печально. За столько лет, что Гидеон защищает палестинцев, ни он не подружился ни с одним палестинцем, и никто из них не стал дружен с ним. Очевидно, что, несмотря на предположение, которое можно было бы сделать из его статей, на самом деле его не заботят палестинцы, только евреи. Он — израильский патриот, как он говорит. Он хочет, чтобы его Израиль, его евреи были сверхлюдьми, отвечающими поцелуями на пули. Короче, он хочет, чтобы все евреи были Иисусами и умерли на кресте.

Может быть только одна причина, почему ему хочется, чтобы они были Иисусами: в сердце, в его темных углах, этот Гидеон есть величайший в своем роде еврейский расист, какой когда-либо существовал. Евреи должны вести себя как сверхлюди, потому что они таковыми являются. И до тех пор, пока они не будут вести себя как высшая раса Иисуса, он будет их ненавидеть. Он — наиболее странный тип ненавидящего себя еврея, какой вы можете найти.

Мы болтаем, болтаем, о том о сем, и когда интервью подходит к концу, я задаю ему последний вопрос: вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам на время вашей следующей экскурсии в Палестину?

— Хорошо, — говорит он, и предлагает поддерживать связь, чтобы согласовать детали.

Я с нетерпением жду следующей недели. Гидеон ходит встречаться со Страдающими Арабами раз в неделю вот уже в течение нескольких лет, и я получу возможность посмотреть, как урожденный немецкоговорящий еврей-суперрасист общается с арабами на иврите. Если это не величайший театр, то не знаю, что это такое.

* * *

Пока я еще в Тель-Авиве, израильском городе, представляющем политическое левое крыло, я иду на встречу с Уди Алони.

Уди представляется как режиссер и писатель с призом Берлинского кинофестиваля в кармане, присужденным ему министром Германии по делам экономического сотрудничества и развития Дирком Нибелем. Снова Дирк, человек занятый Развитием. Уди очень гордится своим призом Берлинале, и не сообщает мне тот факт, что полученный им приз — это вовсе не общепринятый приз Берлинале, а я не поднимаю этот вопрос в беседе с ним.

Уди является сыном бывшего члена кнессета Шуламит Алони, матриарха левых в Израиле, и его фильм "Искусство/Насилие" в скором времени появится на многих экранах в Германии, сообщает он мне с гордостью. Находящаяся теперь в деменции Шуламит, за которой ныне ухаживает сын, была сильным лидером, и я до сих пор ее отчетливо помню. "Она была лучшей", — говорит Уди о ней, и я соглашаюсь.

Пока мы сидим за кофе в одном из бесчисленных кафе Тель-Авива, Уди ностальгически вспоминает иное место: "Я прожил один год в Дженине и два года — в Рамалле." Его глаза загораются, как если бы он только что упомянул о двух женщинах своей мечты.

Уди является ярким примером новых левых Израиля: левых экстремистов. Таких левых я еще не знал, левых, куда только можно дотянуться левой рукой. Гидеон не один такой. Он, Гидеон, и "политический психолог", встреченный мною ранее, являются членами нового клуба. "Люди в Тель-Авиве не верят в Бога, но все же они полагают, что Бог обещал им эту землю", — так Уди описывает нерадикальных левых. Его левизна иная. Он находится на переднем крае кампании по бойкоту Израиля и израильской продукции, — с восторженным удовольствием делится он со мной.

Если его кампания бойкота будет успешна, то он как израильтянин сильно пострадает. Если Израиль не сможет продавать свою продукцию за рубежом, и ни одна страна не станет продавать продукты Израилю, страна падет, и люди умрут от голода. Это то, что он хочет?

В определенном смысле, да.

— В конце здесь должно образоваться одно государство, где каждый человек имеет один голос, — как он выразился.

— В таком случае, вероятно, палестинцы составят большую часть в этом государстве, и еврейское государство перестанет существовать, правильно?

— Я мечтаю об этом!

В дополнение к мечте, у него есть и кошмары.

— Для меня мысль, что в один прекрасный день я проснусь, а вокруг меня нет ни одного палестинца, это кошмар.

— Вы говорите по-арабски?

— Нет.

Это меня ошеломляет. Как люди, говорящие, что они любят палестинцев и посвятившие свою жизнь сохранению палестинской самобытности и культуры, даже не развлекают себя мыслью изучить эту культуру? Они знают Канта, они знают Ницше, они знают Сартра, они знают Аристотеля, но они не знают ни Корана, ни хадиса, ни самого арабского!

Я изучал Коран, я изучал хадис и я изучал арабский язык. Уди — любитель арабов. А я тогда кто?

Уди — еврей-самоненавистник иного сорта, нежели Гидеон Леви. Уди не израильский "патриот"; он не желает "Израиль Иисусов". Он не желает самого Израиля. Уди является нормальным самоненавистником. Он любит палестинцев не за то, кем они являются, так как он незнаком с ними, а за то, кем они не являются: они — неевреи. Они враги евреев, и это делает их прекрасным народом.

* * *

Через несколько часов я сижу в грузинском ресторане за столом с израильской ученой. Она насквозь левая и любит палестинцев настолько, что — она продолжает повторять мне, — это уже десять раз за последние полчаса на случай если я не расслышал, — что уже долгие годы она спит с палестинцем. Они не появляются в обществе вместе, но они занимаются сексом. Левый интеллектуал, сидящий с нами, очень этому рад и замечает в какой-то момент: "Я счастлив слышать это. Я знаю, с тобой все в порядке." Ее знание палестинской культуры равно нулю, но она делит с ней свою постель. Это вызывает уважение, не так ли?

Честно говоря, эти евреи заставляют меня скучать о палестинцах. Может быть, мне стоит посетить их только для того, чтобы прочистить голову.

Вифлеем, место рождения Иисуса, будет неплохо. Я не был там десятилетия. Поехали!

 

Выход Тринадцатый

Палестинцы находят "Палестинскую Богоматерь" и 368000 сионистских колонизаторов.

Единственная моя проблема: кого или что, я посещу в Вифлееме — городе, где я никого не знаю?

Ну, я мог бы встретиться с палестинским министром туризма и древностей — Рулой Майа. Она, надо полагать, расскажет о народе, о любопытных местах, сокровищах и прочие истории.

Я иду к ней.

На двери министерства, так же, как у д-ра Ехаба, табличка гласит: "Государство Палестина".

— Я родилась в Иерусалиме, жила всю свою жизнь в Рамалле и после того, как вышла замуж, переехала в Вифлеем, — рассказывает она мне, пока я сижу в ее офисе. Рула, очень симпатичная женщина — христианка. Я могу судить об этом по картине на стене ее офиса: "Палестинская Богоматерь". Я никогда не слышал про Палестинскую Богоматерь, но я не слышал и о многих других христианских дамах и святых.

— Сколько христиан живет в этом городе?

— Общее христианское население в Палестине составляет 1.5 процента.

— Почему так мало?

— Христиане уехали в 2000 году.

— Почему?

— Думаю, причина в том, что большинство христиан относятся к среднему классу и они уехали из-за оккупации.

— Сколько жителей живет в этом городе и прилегающих районах?

— В районе Вифлеема живет примерно 180000, из которых 3500 являются христианами.

У меня нет желания снова пускаться в расспросы об исходе христиан из Палестины, я уже прошел через это с Ханан Ашрауи и знаю, что, не зависимо от фактов, всегда и во всем обвинят "оккупацию". И я меняю тему.

— Что бы вы чувствовали, будь здесь Гидеон Леви — человек, борющийся за права палестинцев?

— Не думаю, что он любит нас. Он — левый, борющийся против своего правительства, а не за нас.

— Хорошо ли, что в настоящее время ведутся переговоры о мире между израильтянами и палестинцами?

— Моя бабушка жила в Яффо, там она построила свой дом. И я не думаю, что это справедливо, когда люди вынуждены покинуть свою страну. Это несправедливо, даже если у нас будет соглашение с Израилем.

Она говорит о 1948 г. Она говорит о справедливости, такой, какую она бы хотела, с евреями, живущими где-нибудь в другом месте. Я стараюсь заставить ее быть точнее в своем заявлении.

— Вы предлагаете, чтобы евреи исчезли отсюда?

Она избегает мины. "Мы ведем сейчас мирные переговоры", — говорит она сухо.

— Но вы бы предпочли, чтобы евреи уехали?

— Мы ведем переговоры о мире.

— Вы предпочли бы, чтобы евреи, живущие здесь, исчезли?

Она не отвечает напрямую на этот вопрос, лишь повторяет предыдущее заявление.

Я подхожу к ней ближе и стучу по ее лбу как стучат в дверь, тем временем шепча ей в уши: "Я — ангел. Вы спите в постели. И я прихожу к вам, стучу в ваш лоб и говорю: Рула, Рула, Рула! Что бы ты хотела, чтобы я сделал с израильтянами? Скажи мне свое желание, и я его осуществлю. Неважно, что ты хочешь, я это выполню. Скажи мне, скажи своему ангелу. Скажи мне: ты хотела бы, чтобы я отправил всех евреев обратно в Европу?”

Рула не может сдержаться и хохочет.

Успокоившись, она говорит: "Вы не журналист, вы политик."

— Нет, я ангел! Настоящий ангел. Скажи мне, Рула, и я выполню твое желание!

Она снова смеется. Она смотрит на меня, ее губы двигаются, но беззвучно.

— В чем дело, Рула?

— Я министр, я не могу ответить на этот вопрос.

— Попроси своего ангела о чем хочешь и скажи своими словами.

— Я могу сказать, что справедливого решения нет. Она улыбается мне улыбкой взаимопонимания лишь одними глазами и добавляет: "Вы знаете, как это интерпретировать, вы знаете, что я думаю."

Да, я знаю. Она хочет, чтобы отсюда убрались все евреи, включая Гидеона и Уди. Возможно ее желание исполнится, и Яффо будет очищен от евреев, но никто не может предсказать, дадут ли ей, христианке, дом.

* * *

Мы отлично проводим время вместе, Рула и я, и много смеемся. Она любит таких немцев, как я, мистер Тобиас, и мне она нравится. В данном случае я остановился на имени Тобиас, не Тоби, полагая, что, может, для женщин это звучит сексуальнее, и я думаю, это сработало хорошо. Но время идет быстро, и я должен уходить. Я хочу осмотреть город. Рула просит женщину по имени Сахар сопровождать меня на экскурсии по Вифлеему.

Вначале мы едем в центр города. Там между церковью Рождества Христова и мечетью Омара на площади Мангер находится здание под названием "Вифлеемский Мирный Центр". Я захожу. Я люблю мир. Внутри, как вы понимаете, представлена "мирная информация". Например, что израильтяне, или, как здесь называют, "ашкенази" — ненастоящие евреи. Они — некие особые существа, которые прошли через массовое обращение в иудаизм несколько сотен лет назад. Эта часть информации, чтобы ее уж точно никто не пропустил, предоставлена на разных языках.

На случай, если вы все-таки пропустили эту важную информацию, предоставленную вам бесплатно государством Палестина, снаружи есть еще информация об израильтянах. Да, да. Снаружи, в центре площади, есть секция: "Информация для туристов об оккупации". Я взял печатную брошюрку " Информация …" в Центре Мира и сажусь, чтобы полистать ее, поскольку Сахар хочет познакомить меня со всем. В брошюре говорится, что в конце Второй Мировой войны "368000 сионистских колонистов эмигрировали в Палестину", уничтожили палестинцев и "высадили быстро растущие сосны", чтобы скрыть свои преступления.

Существует даже перечень источников, из которых взята информация. Наиболее значительные из них либо полностью еврейские либо финансируются за счет евреев.

Стоит заметить, что эти евреи, внуки Musulmänner, решили описать своих бабушек и дедушек, избегших печей европейского расизма, в виде банды диких зверей.

Я не могу вязнуть в этом. Надо продолжать движение. На стенах вокруг площади я замечаю плакаты, восхваляющие шахидов. Шахиды, мученики, изображены с автоматами. Как правило, шахиды — это люди, которых убили после того как они убили тех, кто "высаживал сосны".

* * *

Я намереваюсь помолиться Иисусу.

При входе в церковь Рождества Христова я вижу полицию надзора за туризмом. Не уверен, в чем точный характер ее миссии, но заметил, что вместо винтовок и пуль они держат авторучки и бумагу.

Группа туристов собирается войти в церковь, но полицейский останавливает их.

— Туристическая полиция здесь для сбора статистики, — объясняет мне Сахар.

— Откуда вы и сколько вас? — спрашивает полицейский.

— Мы из Японии, и нас семеро, — отвечает один.

— ОК. Мархабан (Добро пожаловать).

Человек отделяется от группы и подходит к полицейскому, чтобы поговорить с ним.

— Я с японцами, — говорит он, — но я швейцарец. Это нормально?

Я смотрю на него, и думаю: "Вот самое верное доказательство того, что Бог существует: кто еще мог создать такого идиота, как этот швейцарец? Большой Взрыв сделать такое не может”.

Коп, для которого это не первый швейцарец, с которым он столкнулся, подмигивает мне и улыбается.

Церковь Рождества Христова, если вам хочется знать, разделена на Греческую православную, Армянскую и Католическую секции.

Как истинный христианин, я спускаюсь вниз в пещеру, чтобы поклониться точно на том месте, где родился Иисус. В двух футах отсюда — ясли. Эти два крошечных участка, как я узнаю, принадлежат двум разным конфессиям. Горе вам и проклятие Господне на вашу голову, если вы, будучи членом одной конфессии, попытаетесь молиться на площади другой.

Такова эта земля. Напряжение на каждом квадратном ее футе.

Возвращаясь к конфликту между арабами и евреями… здесь две христианские общины борются за пространство в два фута шириной, и борьба иногда превращается в насилие, а там снаружи какой-то Керри думает, что он может добиться мира между нациями.

Мимо быстро проходит монах, держа поднос с долларовыми банкнотами. Его счастье, что Иисус мертв. Будь Иисус жив, этот монах и его церковь остались бы без долларов.

* * *

После молитвы Сахар ведет меня к Молочному Гроту церкви — гроту, высеченному в меловом песчанике. Вероятно, сегодня палестинское правительство хочет, чтобы я молился. Молочная церковь поставлена на месте, где Матерь Божия остановилась с младенцем Иисусом, чтобы покормить его, и капля молока из ее груди упала на землю. Вот почему скалы здесь белые. У входа в церковь стоит статуя царя Давида. "Царь Давид был палестинцем, — поясняет мне Сахар, позируя рядом с царем, чтобы продемонстрировать свое сходство, — Он родился в моей деревне. Царь Давид был мой прапрадед". Они похожи как сиамские близнецы, того же роста и того же возраста.

— Что особенного в этой церкви?

— Матери, которые хотят иметь детей, приходят сюда, даже мусульмане. Они смешивают каменную пыль с водой и пьют, это помогает плодородию.

А я-то думал, что для этой цели нужно есть шакшуку в ресторане Makhneyidah в Иерусалиме. Вероятно, я был неправ.

* * *

Мы возвращаемся обратно в Вифлеемский Центр Мира. Теперь, помолившись, мы можем достичь истинного мира. Там мы встречаем Мариям, которая работает в центре. По доброте она позволяет мне курить в своем кабинете.

— Вам нельзя курить на улице, мусульмане вам не позволят. До 2000 года христиане составляли 95 процентов населения Вифлеема, а теперь их 1.5 процента.

— Почему христиане покинули город?

— Христиане уехали, потому что здесь нет заработка.

— А почему мусульмане не уехали?

— Они получают деньги от саудовцев.

— А христиане не получают?

— Саудовцы дают только мусульманам.

Выкурив две или три сигареты, я отправляюсь на прогулку по улицам Вифлеема.

Вот магазин, где продают, помимо всего прочего, Иисуса и Марию из священного дерева. Джек, владелец магазина, говорит о своих маленьких деревянных божках: "Американцев заботит размер, а не качество. Немцы заботятся о качестве, а не о размере. Палестинцы любят краски…"

Старый город Вифлеем — пир для глаз волшебной красоты — в настоящий момент, просто омыт фондами развития. Я замечаю, пока иду, что почти каждый дом здесь отремонтирован любящими государствами извне. Норвегия, Италия, Бельгия, Швеция — лишь небольшая часть списка стран, на которые обращает внимание гуляющий.

Среди великолепных домов на чудесных улицах старого города разбросаны десятки магазинов, но почти все закрыты. Я спрашиваю об этом Сахар, и она отвечает, что это вина израильтян. "Оккупация", "Израиль" и "евреи" — автоматические ответы на все плохое. Израиль ушел из Вифлеема несколько десятилетий назад, но почему бы его не обвинить? Спросив местную женщину, почему в окрестности все магазины закрыты, я получаю иной ответ. "Министерство туризма [палестинское] не хочет, чтобы туристические автобусы останавливались на дороге возле магазинов. Если бы автобусы останавливались, туристы, идущие к Церкви вдоль этих улиц, заполнили бы магазины под завязку. Но правительственные чиновники не хотят этого.

— Почему?

— Я не знаю.

Я вхожу в один из домов. В нем пять комнат, две ванные, гостиная, кухня, все сделано из камня и мрамора. Дворец, возникший благодаря европейской щедрости.

Финансируют ли европейцы еврейские проекты?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, я еду в Иерусалим и связываюсь с Иреной Поллак-Рейн из Иерусалимского фонда, одного из самых процветающих фондов Израиля. Ирена — директор секции немецкоговорящих стран в рамках Фонда. Ирен рассказывает, что ее беспокоят различные европейские инициативы, призывающие бойкотировать Израиль — BDS. "BDS является результатом многолетней деятельности, проводимой против Израиля. В немецкоязычных землях те, кто проталкивает бойкот, в большинстве случаев, немцы. В целом, немецкие фонды и немецкие правительственные спонсоры жертвуют только на совместные арабо-еврейские проекты или проекты, предназначенные только для арабов. Немцы не будут финансировать проект, ориентированный на еврейскую общину."

* * *

Я не хочу больше слышать о немцах, к тому же я проголодался. Захожу в симпатичное иерусалимское кафе и вижу группу немецких журналистов. Только Бог знает, каким образом все эти немцы здесь высадились, по крайней мере, мне это неизвестно.

Ну, теперь уже нет смысла убегать от немцев. "Если вы не можете победить их, присоединяйтесь к ним", — говорит английская пословица. Я сажусь и заказываю себе еду, которой можно было бы кормить ангелов, и проглатываю все в один присест. Эта страна, должен вам сказать, набита самой вкусной едой, какая только есть. Снаружи я замечаю наклейку на автомобиле: "Я вожу Yekke." Я выхожу и фотографирую ее. Два молодых палестинца подходят ко мне и спрашивают, зачем я фотографирую старую машину. Вы знаете этого еврея Yekke? — спрашиваю я их. Они громко хохочут. Машина, — говорят они, — принадлежит их дружку, работающему в ресторане на кухне. Оказывается, старый немецкий еврей-банкир, которого я себе вообразил, на самом деле является палестинским подростком, моющим посуду.

Какая страна.

В какой-то момент я вспоминаю о "своем" немце Гидеоне Леви и посылаю ему email по поводу нашей совместной поездки в Палестину. Он отвечает довольно быстро: "Дорогой Тувиа, мы сделаем это после моего возвращения из-за границы. Гидеон”.

Нет проблем.

 

Выход Четырнадцатый

Немцы на Святой Земле: живые мертвые.

В Немецкой колонии в двух кварталах от моего дома есть кладбище бывших жителей этого района, немецких темплеров. Его обычно запирают, но сегодня оно открыто. Может, стоит зайти? Мне приходит мысль, что один из покоящихся здесь построил дом, где я сейчас живу. Возможно, надо отдать дань уважения. Я замечаю, что эти могилы не разрушены, в отличие от тех, на Масличной горе. И я вхожу. Это странное чувство, своего рода встреча с историей, с местом и народом, который когда-то жил. Строчка на одной из надгробных плит говорит: “Hier ruht Gottlob Bäuerle, geb. den 17. April 1881. Gest. den 12. Juni 1881. Auf Wiedersehen!”

Какая короткая жизнь! И какое мягкое трогательное окончание на плите: "Auf Wiedersehen [До свидания]!"

У Кристофа Паулюса, прожившего восемьдесят два года, на надгробной плите выгравировано: "Ухожу лысым."

Религиозный и романтичный народ, любивший свои семьи и Адольфа Гитлера. Они пришли на Святую Землю в конце девятнадцатого века в надежде приветствовать Иисуса, когда тот прибудет в дни Второго пришествия. Но Иисус не пришел, в XX веке пришел Гитлер, и, как оказалось, они ждали его. Британцы, правившие тогда этой землей, арестовали их и депортировали.

Они здесь жили, здесь работали в поте лица своего, здесь строили и здесь умерли.

Они ушли, и сегодня есть иные немцы в Святой Земле, занявшие их место. Я вижу их целую толпу в отеле Кинг Давид, находящемся неподалеку от кладбища. Кто они?

Это немецкие журналисты, собравшиеся здесь, чтобы принять участие в брифинге, который предложил организовать немецкий федеральный министр иностранных дел Гидо Вестервелле. Да, это не совсем пресс-конференция, а скорее попытка министра иностранных дел напомнить о себе в средствах массовой информации, некий жест, смысл которого: “Я настолько добр, что потрачу свое время на вас, а вы будьте добры ко мне”.

"Переговоры с Ливни были весьма продуктивными", — говорит он, обращаясь к министру Ципи Ливни, главе израильской команды на мирных переговорах с палестинцами. Гвидо говорит о политических проблемах этой части мира, как если бы они были его собственными. Ему хочется, чтобы два смутьяна, арабы и евреи, пожали друг другу руки и стали хорошими друзьями.

Присутствующим предлагают апельсиновый сок, фундук и шоколадные печенья, и я пробую. Я бы предпочел фалафель, но не жалуюсь. Честно говоря, сладости хорошо сочетаются с речью Гвидо. После того, как Гвидо поделился тем, чего достиг, начинаются вопросы и ответы.

“Учитывая известную историю Германии и евреев, — спрашиваю я его, — кем, как он полагает, считают его евреи и арабы? И кроме того: Является ли история частью его мотивации быть вовлеченным в конфликт, который не имеет к нему отношения?”

В пространном ответе он утверждает, что практически все немецкие школьники видят Израиль в качестве единственной демократии региона. Потребуется нечто покрепче, чем орешки и шоколадное печенье, чтобы убедить меня в этом абсурде, и когда я вновь открываю рот для следующего вопроса, он спрашивает, записываю ли я его. Я отвечаю, что да. Он говорит, что эту встречу нельзя записывать.

О-оп. Это означает, что я не могу цитировать его дословно, но могу написать "в общем" то, что он сказал.

Чем же Его Честь хочет поделиться с нами, что не следует ставить непосредственно в кавычки? Он рассказывает нам, к примеру, что во время поездки в Газу он встретил там маленьких детей. Они были такие чудные, и он был тронут, глубоко тронут. Все, что он делает в этом регионе, дает он нам понять, он делает ради этих детей.

Он также говорит о ядерной программе Ирана, которую он считает опасной не только для Израиля, но и для остального мира. Если Иран будет иметь ядерное оружие, говорит он, остальные шесть государств тоже будут иметь его.

Я не следил за всеми его публичными выступлениями, и возможно, он говорил то же самое и на других встречах раньше, но это так симпатично выглядит — это "мы вместе" сидим здесь и беседуем. Auf Wiedersehen.

Немецкий посол, сидящий справа от Гвидо, выглядит немного скучающим. В какой-то момент он даже вытаскивает свой смартфон и занимается им.

* * *

Министр иностранных дел Германии — не единственный немец, трудящийся ради мира на этой земле. Немецкий фонд Конрада Аденауэра (KAS) также усердно занят миротворчеством и желает вселить мир в сердца арабов и евреев. Арабы и евреи, которых они имеют в виду, не журналисты, а учителя, люди, которые больше связаны с детьми, нежели с фундуком. Вопрос заключается в том, как этого добиться, и им пришла в голову чудесная идея: пусть два антагониста встретятся и влюбятся друг в друга или, по крайней мере, подружатся друг с другом, и тогда они привьют эту только что найденную любовь и понимание в сердца детей, которых они учат. Так как люди KAS имеют в виду арабов и евреев, планируемое примирение не может иметь место на территории, за которую обе стороны в настоящее время борются. Следует найти некую нейтральную территорию, страну, на которую ни один из учителей не будет смотреть, как на свою собственную, где KAS мог бы организовать многодневную мирную конференцию. Слава Богу, есть Иордания, и KAS арендует иорданский отель для этой цели. Интересно будет посмотреть, как будет проходить эта встреча.

 

Выход Пятнадцатый

Вас сердечно приглашают на вдохновленный немцами трехдневный романтический танец в Иордании, исполняемый любящими мир и арабов немцами.

KAS (точнее его филиал в Израиле) находится в Иерусалиме, и поездка должна была бы занять около тридцати минут легкой езды, если пересечь границу по мосту Алленби (мосту Короля Хусейна). Это очень легко, но как известно, на Ближнем Востоке ничего легко не бывает. Иорданцы, это длинная история, не позволяют израильтянам проезжать по этому мосту в Иорданию. Вместо этого они предлагают им использовать другой мост — на севере. Это означает, что мы должны проехать весь путь на израильский север, въехать там в Иорданию, а затем проделать весь путь обратно на юг по иорданской стороне. Продолжительность поездки вместо тридцати минут девять часов. KAS снял хороший автобус для поездки, и я доволен. Я разговариваю то с тем, то с другим попутчиком, и в этот момент звонит телефон сопровождающего нас сотрудника KAS. Одна из участниц, ключевой докладчик этого мероприятия, позвонила, чтобы сказать, что она не приедет. Палестинская католическая школа, где она работает, велела ей не ехать; они не хотят, чтобы она встречалась с евреями, и их не заботят немецкие усилия по примирению. Я подслушал этот разговор и мне интересно, проинформируют ли нас об этой замечательной причине отмены доклада? Нет.

На одной из наших остановок я заговариваю с израильским преподавателем, таким же курильщиком, как я, и спрашиваю, почему он здесь и что им движет. Он отвечает, что я глупец, если сам еще не понял: ведь палестинцы правы, утверждая, что это их земля, поскольку они жили здесь до евреев, и он хочет встретиться с ними и высказать им свои мысли. К тому же он рад посетить арабскую страну такую, как Иордания, где он никогда не был раньше.

Этот парень уже любит палестинцев, с какой же целью его сюда пригласили? Я делюсь этим сомнением с ним; и он удивляется, почему меня это удивляет. "Здесь все израильтяне такие, как я. Зачем бы мы поехали, если бы так не думали? “

Когда я начинаю размышлять об этом, то прихожу к выводу, что он прав, но теперь я не понимаю, в чем смысл конференции. Может быть, идея заключается в том, чтобы убедить палестинцев любить евреев. Возможно, не правда ли?

Женщина, ответственная за это событие, — немка, впервые услышавшая об Израиле от израильского знакомого ее родителей. Он-то и предложил ей приехать в Израиль, когда она была молоденькой девочкой. Не имея лучшего занятия, она поехала в еврейское государство, полюбила его, а заодно и красивого араба. Теперь они живут в районе, где нет евреев, и где ни один араб не продаст и не сдаст в аренду жильё еврею. Это такая трогательная любовная история, что я уверен, Эжен Ионеско оценил бы ее по достоинству, доживи он до того, чтобы ее услышать.

Время течет, и в конце концов мы подъезжаем к границе с Иорданией. Я замечаю, что в нашей группе один из израильтян имеет венгерский паспорт в дополнение к своему израильскому. В этом паспорте нет ни одного штампа, владелец им никогда не пользовался. Он заполучил его на всякий случай. Он хочет иметь место, где он сможет поселиться, если Израиль исчезнет с карты Земли. Многие израильтяне, говорит он мне, приобретают европейские паспорта на всякий случай. Этот человек молится о мире, но я подозреваю, что он атеист.

Ожидание на границе растягивается на несколько часов. Должно быть, очень перегруженный переход, говорю я себе, и я выглядываю, чтобы посмотреть, сколько машин проезжает из Иордании и сколько — в обратную сторону, чтобы пересчитать их поштучно. Так, общее количество машин, проехавших из Иордании, две. Теперь считаю количество автобусов, едущих в Иорданию. Один. Туристы из Азии. Ого.

В зале ожидания чиновник на паспортном контроле просматривает предоставленный KAS список людей, приехавших в королевство для заключения мира, и помечает синей ручкой все еврейские имена. Он подсчитывает количество евреев, и лицо его при этом очень серьезно. Он выходит, затем возвращается и выдает визы. Израильтяне-евреи получают групповую визу; имеется в виду, что ни один из них не может пойти, куда ему вздумается, по собственному желанию. Я получаю нормальную визу; я не еврей. Мы уже почти садимся в автобус, который повезет нас назад на юг по иорданской стороне, когда нам говорят, что никаких остановок в пути не будет, в отличие от того, что мы имели, пока ехали по израильской стороне. Ни мороженого, ни колы, ни туалетов. Сходите в туалет сейчас, советуют нам, так как, прежде чем вы увидите туалет снова, пройдет какое-то время. Никто не говорит нам, почему так, и никто не просит объяснений. Причина очевидна: еврею находиться в арабской стране небезопасно, но никто не хочет этого слышать, и меньше всех сами евреи. У нас миссия мира, а не миссия мочеиспускания. Интересно наблюдать людей в этом автобусе, выдающихся учителей будущих лидеров, где арабы держатся с арабами, евреи — с евреями.

Так делается первый шаг в заключении мира в немецком стиле.

Но мне не следует преуменьшать ими сделанного. Ведь правда в том, что KAS добился значительного продвижения: немцы оплатили эту поездку, турагентство, с которым заключен контракт на поездку, является еврейским, распорядитель поездки и водитель автобуса — палестинцы, туалеты остались пустыми, а отель, куда мы в ближайшее время прибудем, иорданский.

На сегодняшний день, даже американский президент Барак Обама не в состоянии совершить такое чудо.

Мы проезжаем через иорданские города и деревни. Большую часть пути я вижу недостроенные дома, бесконечно повторяющееся лицо короля Абдаллы на плакатах и кричащую ужасающую бедность. Большинство жителей здесь палестинцы, и я спрашиваю себя, почему Каталония не возводит чудесные белые особняки здесь. Это была бы прекрасная помощь.

Мы прибываем в отель-спа на иорданской стороне Мертвого моря. Открытие сессии назначено на следующее утро. Реальные мирные переговоры между арабами и евреями, организацией которых занят госсекретарь Джон Керри, и которые, конечно же, никак не связаны с нашими усилиями, начнутся тоже завтра. В качестве предисловия к мирным переговорам Керри, ракетой обстрелян город Эйлат; она была перехвачена системой противоракетной обороны "Железный купол".

* * *

Когда приходит время начать наш семинар, мы вновь встречаемся. На креслах мы находим распечатанную программу, в которой сообщается, что проект финансируется Европейским Союзом.

Материалы на английском языке. Еврейские докладчики говорят, заикаясь, на плохом английском, арабские говорят четко и на английском, и на арабском, а гость из Норвегии, выражается на прекрасном английском и сообщает нам, что он здесь по собственной воле, что означает, что никто ему не платил. Истинно праведный человек, и хорошо, что он делает это достоянием общественности. И так как он уже здесь и такой замечательный, он и будет выступать в качестве нашего основного докладчика, заменяя ту, которая отменила свое участие.

Существует лишь одна проблема: большинство людей здесь не понимают английского. Когда я заговариваю с кем-нибудь на английском, спрашивая, например: "Откуда ты?" Я получаю ответ, причем, не на английском, смысл которого: "Доброе утро". KAS, я подозреваю, хотел, чтобы мероприятие было "международным", и английский — это отлично. Но шутки в сторону. Это, безусловно, замечательная идея — собрать людей, не понимающих друг друга, и таким образом обеспечить возможность им друг с другом не разговаривать. Это глубокая концепция, и я собираюсь обсудить ее в многотомной книге, которую планирую об этом написать.

Речи сказаны, по крайней мере, на данный момент, и сессия началась.

Активистка мира из Израиля предлагает нам отставить стулья в сторону и встать так, чтобы образовать круг. “Мы не будем касаться друг друга руками”,- говорит она. Под начавшуюся арабскую музыку нам надо представить, что мы находимся в кухне, занятые приготовлением пищи.

На следующем этапе, после того, как мы совместно "приготовили еду”, мы должны, стоя лицом друг к другу, начать разговор. Я предлагаю руку иорданской женщине в хиджабе рядом со мной, что оказывается явным нарушением правил, ибо она не может здороваться за руку с мужчиной, как она объясняет. Иорданец, пожимающий-таки мне руку, спрашивает, не еврей ли я. Я отвечаю, что не помню, кто я, но, если я не ошибаюсь, то я не еврей и не араб. Он обдумывает это и говорит, что я должен быть либо тот, либо другой. Я отвечаю, что я немец. "Добро пожаловать в земли Его Королевского Высочества Абдаллы."

Следующий этап: в динамиках появляется западная музыка, и нам предлагается танцевать. Я смотрю на танцоров, ни один из которых не в состоянии двигаться хоть сколько-нибудь изящно, и на мгновение мне кажется, что я только что попал в психиатрическое учреждение. Это выглядит действительно странно, но люди, кажется, хорошо проводят время. Я думаю, для них это своего рода спорт. Сжигание калорий в тренажерном зале не нуждается в ритме, не так ли? Возникает страшная путаница; и распорядительница немка предлагает прерваться, чтобы выпить кофе. Видимо, попытка координировать ноги — для нее пытка.

* * *

Во время перерыва на кофе я познакомился с несколькими иорданцами из города Зарка и с рядом палестинцев из Иерусалима, но я не смог найти ни одного палестинца с Западного берега. Мне сказали, что здесь есть делегация из Рамаллы. Где она? Мужчина вызвался показать мне делегацию из Рамаллы. Но он их тоже не нашел. Это не означает, что их нет, они здесь. Где? В туалете, говорит он. Все представители Рамаллы мочатся в одно и то же время.

Через какое-то время он обнаруживает одного из пи-пи-мейкеров. Вон там, говорит он, стоит группа из Рамаллы. Я подхожу к указанному человеку. Он из Рамаллы? Да, это правда, говорит он. И в какой школе Рамаллы он преподает? О, нет, он преподает в Иерусалиме. А где его друзья, люди из Рамаллы? Они в Рамалле, естественно.

Не здесь? Нет, не здесь. В Рамалле.

Рамалла — это круто.

Есть большое различие между тем, иметь ли здесь, в этом отеле, людей из Рамаллы или из Иерусалима. Иерусалим находится под управлением Израиля, и его арабам не надо ехать в Иорданию, чтобы встретиться с евреями. А вот в Рамалле, местонахождении палестинского правительства, нет ни одного еврея, и если бы его арабы встретились с евреями, KAS могла бы претендовать на успех в деле сближения народов. Но делегация из Рамаллы то ли мочится в каком-то иорданском туалете, то ли поедает фалафель в Рамалле.

Что KAS себе думает?

Это немецкое мирное мероприятие стоит около 200 тысяч шекелей (около 45000 евро), сказал мне один из организаторов. Что ж, по крайней мере, это дешевле, чем хамам в университете Аль-Кудс.

Я наблюдаю людей и замечаю поразительное различие между арабами и евреями. Евреи переполнены желанием казаться приятными, тогда как арабы горделиво ходят, подняв головы. И настолько же, насколько евреи пытаются скрыть свою культуру, и ни один из них не надел какую-то характерную израильскую или еврейскую символику, настолько арабы демонстрируют свою с чувством собственного достоинства.

После перерыва вся группа делится на три части, каждой предназначена своя комната: палестинцам, иорданцам и израильтянам. Я предполагаю, что именно так можно убедить людей любить друг друга: разделив их. Есть одно интересное условие: в комнате не должны разговаривать о политике.

Я иду проверить палестинскую группу, но мне не позволяют зайти. Так что я ожидаю, пока они закончат, чтобы выяснить, кто же они такие. Блондинка, брюнетка, ещё брюнетка, и несколько иерусалимцев выходят и все говорят друг с другом по-английски. Оказывается, эта палестинская группа состоит из иностранцев, преподающих в палестинских школах, и пары иерусалимцев.

* * *

Я трачу некоторое время, чтобы поболтать с британцем по имени Варвик, генеральным директором отеля-спа на Мертвом море. " Моя жена, — говорит он мне, — палестинка из Вифлеема."

— Мусульманка?

— Христианка. Англиканская церковь.

— Когда она уехала из Вифлеема?

— В 1950-е годы, когда израильтяне заняли город.

— Подождите, разве израильтяне были в Вифлееме в 50-е годы?

— Дайте проверить.

Он берет свой смартфон и проверяет. "О, 1967,"- исправляется он.

Хорошо, что он знает, как пользоваться Google, чтобы выяснить, когда его жена оставила Вифлеем. Люблю британцев.

* * *

Я возвращаюсь на семинар KAS.

Входя, я протягиваю руку одному из арабов. Он спрашивает:

— Вы еврей?

— Нет, — отвечаю, — я наполовину американец, наполовину немец.

Он пожимает мне руку.

Наступает вечер. Ужин закончился, и мы сидим снаружи, слушая местную музыкальную группу, играющую громкую арабскую музыку. Я предлагаю одному из израильтян, тому, для которого это его первое посещение арабской страны, показать Амман. Амман — очень красив, говорю я ему, и я не против свозить вас в столицу. Он умирает от желания увидеть Амман, говорит он мне, но ему не разрешают выходить из отеля.

Почему?

KAS предупредила его: "Мне нельзя выходить из отеля. Нам всем сказали об этом. Иордания небезопасна для евреев. Всего несколько дней назад иорданский депутат парламента призвал к похищению израильтян в Иордании, чтобы удерживать их в заложниках".

В перерывах между музыкальными ритмами я подсаживаюсь к иорданской даме.

— Я хашемитская иорданка, — представляет она себя. И в настоящий момент она делает докторат по философии. Она живая, независимая и до сих пор не замужем. Пока не найден мужчина, подходящий для нее, говорит ее мама, а в ее традиционном обществе такие вопросы, как брак решает мама.

Это не первый раз, когда она приняла участие в немецкой мирной инициативе.

Она любит немцев и имеет вполне определённое мнение об евреях.

— Хочу быть с вами честной, я всегда считала, что евреи это такой вид животных.

— А что вы думаете сейчас?

— Меня возили в Иерусалим посмотреть на Аль-Аксу и Гроб Господень. Побывав там, я увидела страну и то, что евреи построили. Я не знала, что они построили города, но когда увидела то, что они построили, я поняла, что они не собираются покидать этот регион.

— Так кто же такие евреи, что вы теперь думаете о них?

— Оккупанты. У меня нет никаких проблем сказать вам это. Это правда.

— Вы не будете возражать, если кто-то из них приедет сюда, чтобы жить здесь, в Иордании?

— Нет, они не должны приезжать сюда. Нет!

— А как насчет американцев?

— Каких американцев?

— Обычных американцев, добрых христиан.

— Они могут приезжать жить с нами. Нет проблем.

— А как насчет американских евреев?

— Нет, нет. Они не должны иметь права здесь жить. Нет.

— В Иордании нет евреев?

— Извините, нет.

— Вы верующая христианка?

— Да.

— А Иисус Христос был евреем?

— Нет. Евреи его убили!

— Разве это означает, что он не мог быть евреем?

— Если бы он был евреем, евреи бы его не убили!

— А кто убил Саддама Хусейна?

— Почему вы спрашиваете?

— А кто убил Муаммар Кадафи?

— Что вы пытаетесь этим сказать?

— Скажите вы мне. Вы собираетесь получить докторскую степень, вы должны быть в состоянии отвечать на такие вопросы.

— Они оба были арабы, и арабы их убили.

— Что это значит, мой дорогой доктор?

— Хорошо, я вас поняла. Если евреи убили Христа, это не доказывает, что он не был евреем. Действительно. Я никогда об этом не думала, но теперь я поразмышляю об этом.

— Кстати, откуда вы знаете, что евреи убили Иисуса?

— Все знают.

— А что говорит Священная Книга?

— В Иордании учат, что евреи его убили. Все учат этому: римляне, протестанты.

— Но что говорит Священная Книга?

— Не знаю. Я должна об этом подумать.

— Зачем думать? Почему бы не посмотреть в Священную Книгу, откройте ее и прочитайте?

— Не евреи?

— Священная Книга говорит, что его убили римляне.

— Это для меня новость.

— Может быть, сегодня или завтра, вы откроете Священную Книгу и посмотрите?

— Завтра я хочу с вами сфотографироваться. Хорошо?

— В любое время.

Мы говорим друг другу до свидания и спокойной ночи.

* * *

Рамзи Нацаль, владелец отеля-спа на Мертвом Мертвое, рассказывает мне, как возник его отель. Немецкое туристическое агентство в течение многих лет возило немецких пациентов больных псориазом на Мертвое море в Израиле. В 1986 году руководители компании пришли к Рамзи с идеей: они будут отправлять своих пациентов в Иорданию, если он построит отель на иорданской стороне моря. Некоторые люди проделывают весьма большую работу только для того, чтобы евреи зарабатывали меньше.

* * *

Пока участники мероприятия заняты выкрутасами наподобие танцевальных па, я разговариваю с ведущим специалистом нашего KAS семинара, норвежцем — профессионалом по "Решению конфликтов".

Поскольку ему не оплатили приезд, я прошу его объяснить, зачем он здесь, почему его это волнует и что именно побудило его приехать. Короче: как возникают такие благодетели?

Что делает человека героем?

Он поражен моим вопросом. Разве я не знаю, что суть норвежской культуры — заботиться о людях, рассуждает он?!

— Нет, я не знаю. Действительно? И он такой? А заботят ли его, например, другие конфликты: хуту и ​​тутси, курды и тибетцы, чеченцы и албанцы, иракцы и копты, афганцы и цыгане, упоминая лишь некоторые?

Он бросает на меня судорожный взгляд, ему хочется понять, на чьей я стороне. Вы е…,- начинает он спрашивать, но останавливается перед звуком "в".

Это сложный момент. Я даю тишине повиснуть на минуту, чтобы ее ощутить. Затем позволяю себе смилостивиться и говорю ему, что я немец.

Он успокаивается: немцы — это неплохо, — и мы продолжаем разговор.

Что люди в вашей стране думают об арабо-израильском конфликте? — спрашиваю я. На чьей они стороне? На этот вопрос ответить ему очень просто; он интеллектуал и свое дело знает. Девяносто процентов норвежцев на стороне палестинцев, говорит он мне, поскольку считают, что Израиль — это расистская страна, Израиль — государство апартеида. А вы сами что думаете? — спрашиваю я. Что ж, он полагает, что его соотечественники правы. Норвежцы, говорит он, чувствительны к страданиям слабых меньшинств. Они всегда были такими и всегда будут. Такой была история Норвегии, и таким будет ее будущее. Чудесный народ.

А не может ли он рассказать мне, как норвежцы себя вели во время Второй Мировой войны, спрашиваю я.

Ему хочется знать, зачем я сую нос в историю его страны.

Я же немец, напоминаю я, а немцы вечно говорят о Второй Мировой войне. Такая у нас странная привычка.

Он смотрит на меня с неловкостью, но такой как он норвежец не будет врать такому как я немцу.

Мы не любим признаваться в этом, говорит он тихим голосом, но мы сотрудничали с нацистами.

Я надавливаю посильнее и спрашиваю, включало ли это отправку евреев в печи.

Да, говорит он, его руки немного дрожат и лицо передергивает нервный тик.

Не странно ли это, делюсь я наблюдением с этим ученым, что такой народ как норвежцы, который всегда был чувствителен к страданиям слабых меньшинств, посылал беззащитное меньшинство, евреев, в печи?

Он не отвечает.

К счастью для меня, он считает меня немцем. Если бы он знал, что я еврей, он, вероятно, сказал бы, чтобы я "прекратил жаловаться снова и снова на события Второй Мировой войны".

К счастью для него, KAS меняет курс и решает оплатить ему участие в семинаре. Заслуги перед организацией человека, считающего евреев расистами, а палестинцев — чистыми душами, слишком дороги, чтобы остаться неоплаченными.

* * *

Семинар KAS закончился, и назад в Израиль я отправляюсь самостоятельно более коротким маршрутом. Я сажусь в совместное такси в Иерусалим и оказываюсь рядом с интеллигентно выглядящей женщиной.

Мы разговариваем.

Она из Вифлеема и работает на неправительственную организацию, связанную с экологическим просвещением. Сколько существует НПО в этой земле? — спрашиваю я ее.

— Тысячи. В одном только Вифлееме их около ста.

Ее зовут Нур, и она действительно интеллектуально развита. Она многое изучала и старается применить то, что знает, на практике. Ей хорошо платят, говорит она, и ей живется удобно, благодаря американцам, немцам и остальным странам ЕС, которые платят ей зарплату.

— В Палестине экономика НПО. Палестина является страной НПО. Мы называем это "НПО Палестина". Кто платит нашим государственным лидерам? НПО. Здесь почти ничего не производят и ничего не выращивают, за исключением НПО. Вот так.

— Вы этим довольны?

— В краткосрочной перспективе, да. Но в конечном счете это нас убьёт. Однажды НПО исчезнут, и мы останемся ни с чем. Это не нормально, когда страна живет на подачки. У нас слабое правительство, и в один прекрасный день мы за это заплатим. Это не естественно.

— Вы знаете другие страны, живущие так?

— Только Палестина.

— Ну, Западный мир только о вас и беспокоится!

— Нет. Это евреи сказали им это делать!

— Что?

— Они осыпают своими деньгами Палестину, потому что, не давай они деньги палестинцам, это должны будут делать евреи; ведь Израиль является оккупирующей силой, а оккупанты обязаны платить народу, который они оккупируют.

— Действительно так? Европейцы и американцы хотят сэкономить деньги евреев?

— А иначе зачем бы они это делали?

— А где в Иордании вы были с вашей НПО?

— В Акабе.

— Что вы там делали?

— У нас был трехдневный семинар для учителей с целью помочь им разработать курс об охране водных ресурсов и окружающей среды.

Еще один семинар для учителей, организованный другим НПО, и тоже в Иордании. Неплохо бы узнать, сколько НПО устраивают семинары в Иордании в каждый данный момент.

Перед тем, как я покидаю отель, британец Варвик говорит мне: "Здесь все, что угодно может случиться. Если кто-то подойдет ко мне и скажет: "Там над отелем летают козлы, я только спрошу, сколько?"

* * *

Вернувшись домой, я сажусь почитать, что нового в мире, и вот, пожалуйста:

1. Более пятисот египетских сторонников движения Братьев-мусульман было убито египетскими силами безопасности; Активисты Братьев-мусульман сожгли сорок коптских церквей.

2. Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, находящийся в настоящее время на Ближнем Востоке, призывает к миру и стабильности.

Звучит неплохо, правда? Есть только одна загвоздка. Секретарь ООН не в Египте; он — в Израиле. Тысячи и тысячи умирают в эти дни на Ближнем Востоке, но ООН занята Израилем. Вы должны быть норвежской или немецкой НПО, чтобы считать, что это имеет смысл.

 

Выход Шестнадцатый

Кошки, ООН и Избранные в Золотой одежде.

Поскольку люди разочаровывают меня, я задумываюсь, не пришло ли время ближе познакомиться с моими кошками.

Я выхожу в садик, но завидев меня, они убегают. Я прихожу к выводу, что они меня не желают, и строю планы, как бы KAS мог заставить их меня полюбить. Сначала я вспоминаю о танцевальных пируэтах KAS, но это требует от меня вливания 200000 шекелей. Может быть, я должен позвонить в Зуркамп в Берлине (это — мои издатели), чтобы они немедленно перевели деньги на такое великое дело. Но затем я думаю, почему бы не попробовать отнестись к кошкам с тем же уважением, с каким я отнёсся к Хашимитской даме?

Хотелось бы иметь здесь какие-нибудь косточки, но у меня их нет.

Молоко. Вот что у меня есть. Я иду в дом, беру суповую тарелку, наливаю в нее молоко и выставляю снаружи.

Это кошерное молоко, и я надеюсь, кошки воспримут его хорошо.

Я возвращаюсь обратно в дом и наблюдаю.

Одна кошка подходит пить и приканчивает молоко в минуту.

Должно быть, ее мучил голод или жажда, а, может, и то и другое.

Я даю ей еще.

Влезает другая кошка. Эта крупнее и сильнее.

Первую все еще мучает голод или жажда, и она ждет, чтобы та, что сильнее, позволила ей попить еще, но та, что сильнее, не дает.

Тарелка снова чиста.

Я наполняю тарелку еще раз.

Сильная пьет первой, но затем чуть отодвигается назад.

И первая кошка пробует удачу. Она лакает четыре — пять раз, пока сильная приближается к тарелке.

Тарелка снова пуста, и я снова ее наполняю.

Теперь сильная позволяет первой кошке пить вместе с ней.

Так проходит еще минута, а затем сильная аннулирует свое разрешение, и слабая уходит.

Сильная наслаждается над тарелкой сама, но потом немного отодвигается.

Слабая возвращается.

Я наблюдаю кошек, существ, с которыми я только что познакомился, и думаю: уличные кошки очень умны, особенно эти бродячие кошки, и они знают правила природы лучше меня. Правило, здесь соблюдаемое, насколько я могу судить, это: “Сила диктует право”. Являются ли люди такими же или они отличны? Генеральный секретарь ООН, который сейчас находится на этой земле, представляет собой как бы коллективное человеческое тело, решающее время от времени навязать санкции против определенной страны по своему выбору или даже санкционировать вторжение в такую ​​страну. На практике такие решения ставятся на голосование в Совете Безопасности ООН, т. е. на голосование членов, этот совет составляющих. Кто же они? Ну, члены этого совета меняются, кроме важнейших из них, постоянных членов, имеющих право вето. Ими являются Китай, Франция, Россия, Великобритания и США. Как они туда попали? Они победители Второй Мировой войны. Что отсюда следует? Сила диктует право. Как у кошек на улице. Много раз, идя по улицам этой страны, я вижу автомобили ООН, припаркованные там, где простые люди типа меня этого делать не могут, ибо у них есть иммунитет, а у меня нет. Сила диктует право. Кроме того, при ООН действует специальное агентство под названием UNRWA (по оказанию помощи и организации работ для помощи палестинским беженцам), которое, согласно литературе, помогает пяти миллионам палестинских беженцев. Откуда они взяли такое огромное количество, я не знаю; возможно, следует посетить лагерь UNRWA.

К настоящему моменту кошки исчезли, вероятно, занявшись социальным общением на тротуарах и под припаркованными машинами, а у меня небольшая проблема. Сейчас вечер пятницы, и я в Иерусалиме, где все закрыто. Чем занять свое время?

Ну, харедим, добившиеся, чтобы сегодня все бизнесы были закрыты, не сидят дома, бездельничая. Они развлекают себя занятиями святыми; почему бы мне не присоединиться к ним?

* * *

Я беру свой zekel Beiner ("мешок костей", то бишь себя) и отправляюсь к самым ультра, в группу Толдос Аарон, к тем, чьих последователей я посетил несколько недель назад. Я облачаюсь в белую рубашку и черные брюки, прячу мой iPhone и сигареты, и тем и другим запрещено пользоваться в субботу, и надеваю черную кипу. Жизнь это маленький театр.

Ребе (великий рабби) уже должен вернуться из своего летнего отпуска в Австрии, и в эту ночь, в 11:00 вечера, как мне сказано, будет давать Тиш. Это означает, что он будет есть в пятницу вечером в общественном месте, заполненном своими последователями, которые будут стоять вокруг него, наподобие святых ангелов.

Я вхожу к Толдос Аарон.

Место пусто.

Что случилось с Тишем?

Ну как я мог забыть! Я же жил в таких кварталах, и мне бы следовало знать. Да, Тиш начинается в 11 часов вечера, но эти 11, на самом деле, не 11! Это в остальной части Израиля 11:00, но здесь у людей свои часы, небесное время, и в соответствии с их временем сейчас только 10:00 вечера.

Добрая весть, однако, заключается в том, что есть еще один Тиш в этом же квартале. У отца Ребе, который был известен своими чудесами, было двое детей, и когда он умер, хасидская династия разделилась на две части. Другой Ребе начинает свой Тиш в 10:00 вечера по небесному времени, т. е. именно сейчас, в 11:00.

Я иду туда. И там действительно начинается Тиш. В шабат или, как здесь произносят, в шабес, последователи Ребе одеваются в праздничную одежду, означающую надевание большей, чем обычно, хасидской шапки, называемой штраймл, и золотого платья с тонкими синими полосами, а также специального бело-золотого пояса — гартель.

Они выглядят исключительно красиво, потрясающе красиво. Эти мужчины, позвольте вам сказать, единственные мужчины на Земле, которые знают, как одеваться. Картинка. Одним словом, они смотрятся восхитительно. Мне немедленно хочется понять, как это случилось, что все остальные мужчины на планете одеваются в самые уродливые из одежд, известных человеческому разуму? Не говоря уже о большинстве моих друзей-геев, которые полагают, что мужская одежда означает футболки. Подойдите сюда, о вы, геи, и посмотрите, как на самом деле могут выглядеть красивые мужчины!

Потрясающее зрелище.

У этих красавцев занимает считанные минуты превратить синагогу в арену с трибунами, на которых они будут стоять и смотреть, как их Ребе ест и пьет. Мужчины смотрят, как мужчина ест.

Это гей-шоу или что-то иное?

Нет нет. Не дай Бог. Ребе — святые, и смотреть, как они едят и пьют — лучшее лекарство от всех болезней души и тела.

Ребе стоит перед своим королевским креслом, а в это время множество людей в золотом смотрят на него и поют: "Ай ай ай, па, па, па, ла, ла, ла, да, да, да, ай, ай ай, ой, ой, ой, ай, ай, ай." Снова и снова, все громче и громче.

Два каравая хлеба, халы, лежат перед ним. Каждый размером со среднюю ракету, покрытые богато украшенными тканями. Вокруг него золотые и серебряные кувшины и кубки, ярко сияющие, типа и стиля таких, какими владеют богатейшие короли. Шесть служащих, называемых здесь шамашим, стоят готовые ему услужить.

Он сморкается.

Все смотрят, как святой человек сморкается.

Это важно знать.

Служитель наливает вино.

Все начинают петь.

И, только начав, сразу останавливаются.

Ребе поднимает свою чашу вина.

Все опять поют. Громко.

Ребе открывает рот. Тихо, с нераспознаваемой дикцией, так что я с трудом могу расслышать гласные. Полная тишина. Затем он издает что-то слабым голосом, но его последователей это не волнует. Он святой человек, непосредственно связанный с Богом, и Бог понимает все, что он говорит. Бог понимает язык собак, кошек, львов и птиц, и уж, конечно, он понимает язык этого Святого Ребе.

Время движется. Скоро полночь, а это означает 11:00 вечера по небесному времени, и я хочу посмотреть другого Ребе.

Я иду туда. Ребе еще не пришел, пока только последователи, они ждут его. Они тоже в золотом. Довольно многие, кстати, блондины. Это самая высокая концентрация светловолосых евреев, которую я когда-либо видел на этой земле. Светловолосые евреи, одетые в золото. Отличное сочетание.

Пока он не пришел, я интересуюсь, что изучают мужчины в золотом в этом месте. Читаю: "В пятницу, в рамках подготовки к святому шабату еврей должен подстричь свои ногти. Как подстригать ногти? Следующим образом: сначала подрезать ноготь четвертого пальца левой руки, а затем второго пальца, затем пятого, затем третьего, и затем большого. Сменить руку и начать подрезать ноготь второго пальца, а затем четвертого, затем большого, третьего и пятого. Делайте так, и вы будете спасены".

Бинго.

Ребе входит, и около тысячи последователей приветствуют его пением: "Ай, ай, ай", — которое нескончаемо. Этот Ребе выглядит поэнергичнее своего брата, что может объяснить, почему у него больше последователей.

Ребе издает какие-то болезненные звуки, а они слушают. Не знаю, возможно, боль — результат его ностальгии по австрийскому отелю. Он делает попытку пропеть что-то, и они громко отвечают: "Ой, ой, ой."

Если сюда придет посторонний нерелигиозный человек, то он, вероятно, подумает, что эти люди — полные дураки, сектанты с промытыми мозгами, которые восторгаются, наблюдая, как чихает их предводитель. И этот посторонний на самом деле будет прав. Это напоминает мне, что я чувствовал, когда наблюдал образованных людей в Штатах и ​​в Европе, кричащих от волнения, когда они видели президента Барака Обаму, делающего жест рукой или морщащего нос.

Не похожи ли во всех смыслах эти люди в золотом на светских интеллектуалов Тель-Авива? Ни в коей мере. Здешние евреи, хотя они такие же антисионисты, как и их братья в Тель-Авиве, — гордый народ, и одеты они в миллион раз лучше, чем те. Они Избранные в Золотой одежде, горячие и красивые.

* * *

Я оставляю Горячих Парней и возвращаюсь к своим уличным кошкам. Но не вижу их. И все же наливаю для них большую порцию молока на всякий случай. В течение нескольких секунд они слетаются, бог знает откуда, все семейство плюс новые родичи, которых я никогда раньше не встречал, и все пьют вместе. Двое, бесстыдно и прямо перед моими глазами, начинают заниматься любовью в моем Святом саду на всеобщее обозрение. Если бы Избранные в Золотом видели это, они бы кричали свое "Ой, ой, ой" так громко, что все умершие на Масличной горе выскочили бы из своих могил в танце экстаза.

В Египте люди мрут, как мухи, в Немецкой колонии кошки занимаются любовью.

А я иду спать.

 

Выход Семнадцатый

Европейская комиссия спонсирует приезд итальянских подростков на Святую Землю для того, чтобы сфотографировать бездомных палестинцев.

Время течет, и я встречаю самые разные типы людей и скачиваю всевозможные виды приложений на свой iPhone. Например, такое, которое способно сообщить, какой городской автобус находится ко мне ближе всего. Удивительно, как такие вещи работают, реальная жизнь на чипе. Не надо напечатанных автобусных расписаний на каждой остановке, нужен только iPhone. Почему не могут сделать такое же в Нью-Йорке? Мой iPhone соединяется с GPS автобусов в окрестности, и мне говорят, где автобус находится в любой момент. Неужели, правда? Давайте посмотрим, какие автобусы сейчас вокруг? iPhone говорит, что приближается автобус № 18. Вон там? Да, прямо впереди я вижу, как он подкатывает. Я пропускаю его и оглядываюсь. Я вижу группу солдат бедуинов, которым, кажется, вполне комфортно в армейской форме. Вот несколько русских. А вот куча американских религиозных евреев, говорящих с Лос-Анджелесским акцентом. Классно. А вот немецкий парень, который меня приветствует. Вот группа французов, а вон пара эфиопов, дальше — еще несколько немцев, а за ними — британцы. Эта улица похожа на Организацию Объединенных Наций, только без Совета Безопасности, ни у кого нет права вето.

Я сажусь на следующий автобус. Сегодня я собираюсь присоединиться к израильскому гиду и группе итальянских школьников на образовательный тур, организованный итальянским институтом в Милане.

* * *

Мы встречаемся у Дамаских Ворот/Баб аль-Амуд/Шаар Шхем и отправляемся к "арабской деревне, разрушенной евреями в 1948 г."

Прелестно.

Итамар Шапира, гид, нанятый итальянцами, будет нашим ведущим.

"Добро пожаловать в Израиль/Палестину", — приветствует он нас в автобусе, принадлежащем арабской компании с водителем арабом. Итамар — единственный еврей здесь.

Сегодня мы в исследовательской поездке, которая даст нам представление о масштабах израильской оккупации и аннексии арабских земель в Израиле и Палестине.

"В Иерусалиме 900.000 жителей: 36 процентов арабы, 20 процентов ортодоксы, 10 процентов светские, представляющие израильскую элиту европейского происхождения, а остальные — монстры-поселенцы".

Это то, что рассказывает Итамар, пока автобус едет к месту назначения.

Мимо нас проезжает полицейский ван, и Итамар объясняет: "Это — скунс, транспортное средство, используемое полицией для разгона демонстрантов". Впечатление, складывающееся у нас, и, я полагаю, это то, к чему Итамар ведет: Израиль — полицейское государство.

Мы продолжаем ехать пока не добираемся до первого места назначения — главного въезда в Иерусалим. "Деревня" — куча заброшенных домов — называется Лифта. Мы выходим и начинаем спускаться вниз по склону. Итамар указывает тенистое место, и мы останавливаемся на короткое время для лекции.

Евреи "захватили эту деревню в 1952 году" после принятия нового закона, тогда же они захватили "92–94 процентов остальной части Израиля", то, что называется "зеленой чертой". Именно посредством этого закона, — добавляет он, — "евреи экспроприировали все принадлежащие арабам земли".

Молодые итальянцы слушают Итамара, стоя или сидя, фотографируют, а некоторые даже записывают все, что он рассказывает, и все они глубоко вовлечены, как если бы этот участок земли принадлежал их бабушкам и дедушкам. Они смотрят на заброшенные строения как на знакомые с детства полюбившиеся места и их злит, что дедушек и бабушек здесь больше нет. Ни один проходящий мимо человек, наблюдающий за ними, и за миллион лет не догадается, что эти дети только вчера впервые приземлились в аэропорту Бен-Гурион.

Итамар раскладывает карты, чтобы преподать нам историю. Он любит говорить об "евреях".

— Сколько евреев в мире? — спрашивает кто-то.

— Трудно сказать, — отвечает Итамар, — некоторые говорят, что пятьдесят пять миллионов, другие говорят, что двадцать, а иные — что двенадцать миллионов.

Еврей ли он сам?

— Я не считаю себя евреем, я считаю себя бывшим евреем.

Они смеются. А потом кто-то задает вопрос: "Могут ли христиане стать гражданами Израиля?"

— Вы можете перейти в иудаизм, стать евреем и получить гражданство. Но я бы не советовал вам становиться евреем.

Теперь итальянцы смеются громче.

Я пользуюсь моментом, чтобы поговорить с организатором итальянской группы, молодой женщиной по имени Элис. Какая организация стоит за этой поездкой и сколько все это стоит, спрашиваю я ее.

— Эта поездка организована Casa La Pace Milano, организацией, поддерживающей обучение в интересах мира. Каждый платит около тысячи евро за двухнедельную поездку в Израиль и на оккупированные территории.

Элис посещает землю оккупантов уже в четвертый раз. Все началось несколько лет назад, когда она провела три месяца в Шхеме и просто влюбилась в палестинский народ. Какие еще страны интересуют Casa La Pace Milano?

— Израиль бросает вызов и нарушает международное право, не соблюдает подписанные им соглашения, не уважает права человека, и является оккупирующей силой.

— Я понял, понял. Но в какие другие страны организует поездки Casa La Pace Milano? Или Израиль является единственной страной в мире, неуважающей права человека?

— Есть другие страны, да, есть.

— И Casa La Pace Milano организует поездки в эти страны?

— Нет-нет. Только сюда.

— Тысяча евро, включая перелет, туры, гостиницы, питание и все остальное?

— Да, тысяча евро. Но не публикуйте статью до следующего месяца, хорошо?

— Почему?

— Израильтяне выгонят меня, если узнают.

— Тысяча евро — это очень мало. Кто оплачивает остальное?

— Организация.

— Кто дает ей деньги на это?

— Европейская комиссия.

— Значит, Европейская комиссия финансирует эту поездку. Правильно?

— Да.

Мы фотографируемся вместе. В следующем месяце, будучи уже в Италии, Элис очень хотела увидеть свою фотографию опубликованной.

Я спрашиваю Элис, обращаются ли она и ее друзья также к другой стороне, евреям, чтобы выслушать то, что те хотят сказать, хотя бы ради того, чтобы посмотреть на проблему со всех сторон. Ну, говорит она мне, сегодня и завтра группа работает с евреями, т. е. с Итамаром, а потом они будут с палестинцами. Таким образом, они увидят обе стороны.

Не удивительно, что Сильвио Берлускони был самым долговременным послевоенным премьер-министром Италии. Нужны десятилетия, чтобы итальянцы сообразили, что кое-что не имеет никакого смысла.

Я пользуюсь моментом, чтобы обдумать, что же мне только что сказали: Европейская комиссия, иными словами, Европейское Сообщество финансирует поездки молодых европейцев в Израиль, образовательные поездки, вне всякого сомнения. Эти финансируемые ЕС НПО знают, какие именно гиды им нужны, такие, как Итамар. Другими словами: НПО ищут в этой стране "лучших" евреев, бывших евреев, которые гарантированно расскажут об Израиле и его евреях самое худшее. Почему, Бога ради, ЕС финансирует их?

Поездка продолжается. Итальянцы хотят есть, и их доставляют к Дамаским воротам, чтобы поесть в арабском ресторане. Оттуда они продолжат свое путешествие, чтобы увидеть дополнительные доказательства израильского незаконного и жестокого обращения с палестинцами.

* * *

Пока они отправляются поглощать свой обед, я встречаюсь с Джеральдом М. Штейнбергом, основавшим НПО "Монитор" правого направления, которая, предположительно, должна "наблюдать за наблюдателями." Я еду к нему в офис на такси. Офис довольно прост и насчитывает пятнадцать сотрудников, которые заняты мониторингом около 150 международных НПО, как работающих в Израиле и Палестине, так и зарубежных, посвятивших себя данному вопросу. Из этих 150, говорит он, "по крайней мере 50 финансируются за счет Германии или немецких фондов."

— И на чьей они стороне?

— Все они пропалестинские. Немецкая протестантская Brot für Die Welt, — говорит он, — является одной из худших. Она финансирует социальные компании, пытающиеся убедить израильскую молодежь не призываться в армию.

— Как вы объясните то, что немцы настроены настолько пропалестински?

— Они лишь следуют тренду. НПО начались в Скандинавии, и Германия была последней, примкнувшей к международным НПО и антисемитской и антисионистской деятельности.

Я спрашиваю Джеральда, знает ли он, как много денег перетекает из немецкой киноиндустрии создателям израильских фильмов.

Джеральд бросает на меня ошеломленный взгляд. Он никогда не задумывался об этом маленьком джинне. Он даже не знает, как эти деньги оценить, но он попытается.

Это напоминает мне о том, что Алесия Уэстон из Синематеки обещала вернуться с ответом на этот вопрос, но до сих пор не вернулась. Я посылаю ей email.

* * *

Время летит быстро, и мне надо возвращаться к итальянцам. Я звоню Итамару, чтобы убедиться, что группа все еще у Дамаских ворот, но он не поднимает трубку.

Я иду по улице и вижу рекламу на стене о том, что рабби по имени Дэвид Бацри "исправляет" грехи людей в возглавляемой им ешиве. Звучит захватывающе, не так ли? Это лучше, значительно лучше, чем любое изобретение какого-либо гения израильского хай-тека!

 

Выход Восемнадцатый

Рабби, назначенный Богом и ангелами, избавит вас от превращения в ослицу.

Как следует из его имени, Давид Бацри принадлежит сефардской общине, и, читая объявления, я понимаю, что он из мира сефардских харедим, политически представленных партией ШАС. В цифрах, это огромная часть общества и достаточно мощная. Это евреи, происходящие из арабских стран, но подпавшие под влияние фанатичных ашкеназских рабби. В результате, они учатся, как немцы, и обладают воображением, как арабы. Это может быть прекрасным сочетанием, а может привести к страшному месиву. Давайте посмотрим, какой смесью стали люди ШАС.

Когда я вхожу в его ешиву, рабби Бацри отсутствует, но другие рабби, по крайней мере один из них, сын Бацри, здесь.

Всем присутствующим, кстати, было приказано поститься целый день, чтобы способствовать стиранию своих грехов. Стирание грехов очень важно. Ибо, да будет это всем известно: если вы пролили семя свое даже один раз в жизни, вы будете посланы гореть в аду до скончания веков. Конечно же, по словам рабби Бацри, входящего несколькими минутами позже, и по словам его последователей, присутствующих здесь, Бог милостив, особенно к своему избранному народу. Поэтому Бог предлагает решение пролившим семя: если тот постится 420 дней, говорит Бацри, грех пролившего будет прощен.

И чтобы никто здесь не перепутал, рабби предлагает всем присутствующим напечатанный листок с указанием, сколько дней поста требуется для прощения различных грехов. Убийство: 1199 дней поста освободит вас. Спать с замужней женщиной: 325. Онанизм: 4000. Нет, это не опечатка; развлечение с собственным пенисом хуже убийства. Этот грех будет забыт и прощен, только если вы поститесь 4,000 дней. Другими словами, одиннадцать лет.

В общем, говорит рабби, каждый присутствующий должен постится в течение 26,249 дней, если он или она хочет быть очищен от всех грехов. Другими словами: семьдесят два года.

Как мы, Избранные, можем прожить всю жизнь без пищи? Рамадан неожиданно выглядит очень очень симпатично. Может мне все-таки перейти в ислам?

Рабби Бацри не волнуют мои заботы. На сопроводительных страницах, розданных нам, он перечисляет следующее: "Человек, занимающийся сексом со своей женой во время менструации будет перевоплощен в нееврея. Человек, занимающийся сексом с замужней женщиной будет перевоплощен в осла. Человек, занимающийся сексом со своей матерью будет перевоплощен в ослицу. Человек, имеющий половую связь с женой своего отца, будет перевоплощен в верблюда. Человек, занимающийся сексом с нееврейкой будет перевоплощен в еврейскую шлюху."

Затем он уточняет: Даже если мы не делаем все перечисленное выше, это не избавит нас от перевоплощения в будущей жизни в ослицу или еврейскую шлюху. Нет. Бог, говорит он, перевоплотит нас в осла, если мы просто представим себе, что спим с замужней женщиной, или — в верблюда, если мы просто вообразим маленькую романтическую связь с женщиной нашего отца. Конечно, о конечно, рабби Бацри тратит свое время на нас, ужасных грешников, не потому, что он любит нас пугать. У него в жизни есть более важные дела, чем проводить свое время с предполагаемыми ослами, вроде нас.

Причина, почему рабби здесь, заключается в том, что у него есть хорошие новости. Понимая, как это страшно быть на нашем месте, рабби имел аудиенцию с Богом и ангелами, Габриэлем и Рафаэлем, и эти трое придумали гениальный план: оплатить пост. Ну, да. Вместо того, чтобы поститься, ты можешь заплатить. И вот, как это работает: за один шекель вычитается один день поста. Дешево, верно? Рабби сегодня в хорошем настроении, и он готов пойти нам навстречу даже больше, имеется ввиду платежи: 101 шекель в месяц в течение двадцати шести месяцев, и мы будем очищены от грехов, которыми в настоящее время обременены. Конечно, если мы согрешим снова, нам нужно будет доплатить. Но на сегодняшний день, это очень просто: двадцать шесть месяцев, только 101 шекель в месяц. Бог милостив.

Имеются и другие планы освобождения от грехов, согласно соглашению между рабби с Богом и его ангелами: платить за каждый грех отдельно. Это работает на самом деле просто. Если, предположим, вы убили своего соседа, отправьте 1,199 шекеля, и вы — белы, как снег. Мастурбировали? Нет проблем. Небо принимает Визу. Дайте свой номер Визы, и мы спишем 4000 шекелей с вашего счета, и с вами все будет хорошо и прекрасно: очистились от этого греха. Конечно, если вы мастурбировали дважды, это 8000 шекелей. Каждый раз, когда вы касаетесь своего пениса, помните, что с вашего банковского счета ушло 4000 шекелей. Чем больше делаете, тем больше платите. Чем меньше делаете, тем меньше платите. Только, пожалуйста, не думайте о сексе с женой своего соседа, иначе Виза будут работать дополнительные часы, вычитая цифры с вашего банковского счета.

Люди вокруг меня, хотите верьте, хотите нет, достают свои кредитные карточки.

Это еще не все. Люди, которые во всем остальном выглядят совершенно нормальными, подчиняются командам служащих рабби, обходящих их. "Еще нет", — кричат они тем, кто подает свои кредитки слишком быстро.

Далее следует церемония. Тем, кому предстоит быть очищенным от своего счета в банке или в Визе, велят связать ноги специальными веревочками, которые им раздают. Это для того, чтобы очистить душу, потому что Бог не будет брать деньги у несмиренных. Испуганные люди исполняют приказы.

Я покидаю это место расстроенный и потрясенный. Кто сказал, что евреи умные?

Я думаю о бродячих кошках в моем саду и о том, как счастливо они занимались любовью в общественных местах. Скорее всего, они будут перевоплощены в еврейских шлюх. Вот будет весело.

 

Выход Девятнадцатый

Европейская комиссия сердечно приглашает Вас принять участие в расследовании обстоятельств под руководством экс-еврея, который проведет вас по Музею Холокоста в Иерусалиме и раскроет истинное лицо лживых, жестоких, жаждущих убийства, пораженных сифилисом евреев, живых и мертвых.

На следующий день я снова присоединяюсь к экс-еврею Итамару и его итальянцам. Сегодня они едут не в очередную Лифту, а в Яд ва-Шем, и мне интересно, какие чувства в них вызовет музей мертвых евреев.

Тур ведет опять Итамар, и он не просто гид, он педагог, так что, пока мы идем от секции к секции этого музея, Итамар делает все возможное, чтобы превратить историю Второй Мировой войны в современную. Он достигает этой вызывающей восхищение цели путем сравнения того, что было, с тем, что происходит сейчас. Если вы озадачены и не понимаете, о чем речь, позвольте мне выразиться яснее: путем сравнения между вчерашними нацистами и сегодняшними израильтянами.

"В Израиле сегодня африканцы содержатся в концентрационных лагерях", — сообщает Итамар, имея ввиду незаконных суданских и эритрейских иммигрантов.

Я слышал о множестве проблем с этими африканцами, но никогда не говорилось, что их держат в концлагерях. Я записываю себе, что надо бы встретиться с этими африканцами и заодно проверить, заставляют ли их принудительно трудиться, и функционируют ли крематории в Израиле.

Мы переходим к другому разделу о мертвых евреях, где обычный посетитель музея узнает о главной фазе массового истребления миллионов евреев. Но у нашего экс-еврея другие мысли в голове. Он говорит: "Когда начались потери 1942 года, наступило то, что получило название "Истребление евреев". Естественно, вы видите это с точки зрения еврейских жертв; в конце концов, это еврейский музей. Но знайте, то же самое происходит сегодня в Палестине. То, что происходит в Израиле, это Холокост. Сегодня израильская армия совершает то же самое, и американская армия — тоже."

Мы переходим к разделу Лодзинского гетто, где на экране воспроизводится печально известная речь Хаим Румковского "Дайте мне ваших детей". Румковский был назначен нацистами старостой Лодзинского гетто, и в сентябре 1942 года они потребовали, чтобы им отдали на сожжение двадцать тысяч еврейских детей. Румковскому было приказано предоставить детей, и 4 сентября 1942 года он произнес эту речь перед своими собратьями: "Тяжелый удар поразил гетто. Они требуют от нас отдать самое дорогое, что у нас есть, — детей и стариков. Я не удостоился иметь собственных детей, но лучшие годы жизни я отдал воспитанию сирот. В мои преклонные годы я вынужден умолять: Братья и сестры! Отцы и матери! Отдайте мне ваших детей!"

Эти вызывающие озноб слова прерываются голосом Итамара, по-прежнему продолжающим сравнивать евреев и нацистов: "Палестинская администрация сегодня казнила многих людей по команде Израиля".

Мы переходим в секцию массовых убийств евреев, где представлены свидетельства из различных стран, захваченных немецкой армией, о том, как евреи рыли свои собственные могилы.

И Итамар, историк с выданной самому себе лицензией, замечает: "Восемьдесят процентов убийств совершалось не нацистами, а местными жителями".

Нацисты, как и Израиль, приказывали убивать другим.

Блестяще.

Время рассказывать об окончательном решении еврейского вопроса, печально известном нацистском плане полного истребления евреев.

Говорит Итамар: "Нет какого-либо приказа Гитлера, говорящего: "Убить всех евреев Европы". Сегодня мы знаем, что убийство евреев не было инициировано сверху; это — нечто, развившееся снизу, от солдат, постоянно окруженных смертью и искавших какие-то способы борьбы, например, с партизанами. Так одна вещь ведет к другой, и люди убивают все больше и больше. Я могу вам рассказать пример из моего опыта службы в израильской армии. Я арестовывал по двести, триста палестинцев, иногда маленьких детей, иногда я бил их, а затем бросал в грузовик. Не задавая никаких вопросов. Имея такой собственный опыт, я могу себе представить, что и сам делал бы то же самое, что делали немцы".

Интересно смотреть, чем люди в Европейском Сообществе заняты в эти дни: они используют Яд ва-Шем, памятник миллионам евреев, забитых их руками, в качестве платформы для ядовитой пропаганды против переживших их бойню. Когда вы приходите сюда с Итамаром, глядя на мертвый Освенцим, но слыша слово Палестина, видя нацистского офицера на видео, но слыша имя Израиль, вы не можете не признать, каким чрезвычайно эффективным пропагандистом является Итамар. Когда вы покидаете Яд ва-Шем после тура сюда, подаренного от европейских щедрот, то, что остается у вас в голове, заключается в следующем: поляки арестовали шесть миллионов палестинцев, которые были отравлены газом в душегубках еврейского Тель-Авива, а затем сожжены в крематориях Треблинки, обслуживаемых палестинцами по приказу Израиля.

И еще одна очень важная информация, представленная нам Итамаром в качестве бонуса, прежде чем мы уезжаем: Герцль, человек, чье провидение стало основанием государства Израиль, умер от "сексуальной болезни".

Когда я спрашиваю его, что это за половая болезнь, он отвечает, что это был сифилис. Очевидно, Итамар обеспокоен тем, что нарисованный им образ евреев недостаточно плох, и поэтому добавляет эту новую деталь.

В качестве бывшего еврея этот Итамар — просто чемпион своей новой идентичности.

В эти дни я узнаю о Европе больше, чем я когда-либо хотел знать. Чем больше я хожу по этой земле, тем больше я их вижу: НПО здесь, НПО там. Мне больно наблюдать молодых европейцев, приезжающих в эту страну только для того, чтобы всосать еще немного ненависти по отношению к евреям дополнительно к той, что у них уже есть.

Сегодня также я узнаю об Израиле нечто, чего не знал раньше. Да, я уже встречался в последние несколько дней с "хорошими", полными само-ненависти, израильтянами, но я никогда не мог вообразить, что это может достигнуть такой степени, какую я наблюдаю сейчас.

Я пробыл в этой стране достаточно долго, чтобы почувствовать себя дискомфортно от такого уровня само-ненависти вокруг себя. Я нуждаюсь в чем-то для моего психического благополучия, я хочу быть окружен нормальным народом.

Слава Богу, Палестина находится рядом. Алло, Рамалла: Я иду!

 

Выход Двадцатый

Познакомьтесь с самым харизматичным человеком в Палестине, гением шпионажа, яростным, добрым, серьезным, веселым, безжалостным лидером, и узнайте, как еврей/немец Тоби стал саудовским принцем.

Сегодня мой человек — генерал Джибриль Раджуб, которого так многие боятся и которым так многие восхищаются.

Джибриль говорит мне: "Надеюсь, я могу сказать вам то, во что я верю. Для меня Германия и немцы очень важны. Ваш народ — один из тех, кто пострадал в прошлом веке, вы оказались козлом отпущения для фундаментализма и экстремизма; но позже немцы доказали, что они великий народ, они смогли восстановить свою страну, и теперь Германия является важным игроком международного сообщества. Я думаю, что мой народ должен многому учиться у вас, и я полагаю, что у нас имеется много общих этических ценностей. Этика и ценности — это единственный способ убедить мир в том, что палестинский народ заслуживает самоопределения".

Для меня встретиться с Джибрилем является особым событием. Я писал об этот человеке. Более десяти лет назад, я был соавтором пьесы об израильско-палестинском конфликте "Последняя девственница", и для одного из четырех персонажей на сцене прототипом был Джибриль. На сцене он выступал под псевдонимом, как вы можете догадаться, "Джибриль Раджуб". Увидеть написанный тобой характер, свое творение во плоти и в реальности — чувство, которое мало кто поймет. Этого человека я знаю очень близко, хотя мы никогда не встречались раньше.

— Скажите читателю, что для вас значит Палестина, что означает для вас быть палестинцем?

— Для меня Палестина — это Родина. Я здесь родился, здесь родились и мой отец, и мой дед. Я предан делу нашего народа. Я присоединился к сопротивлению совсем молодым. Израильтяне шесть раз арестовывали меня. В целом, я провел семнадцать лет в израильских тюрьмах. Я боролся против израильской оккупации и горжусь этим.

Джибриль — это живая легенда. Для израильтян он террорист, арестованный и осужденный, и вновь арестованный и осужденный; и список его преступлений весьма впечатляющ. В настоящее время он возглавляет Федерацию футбола Палестины и Олимпийский комитет Палестины. Но не обманывайтесь. В списке предыдущих мест работы есть должность палестинских превентивных сил безопасности, грозного аппарата разведки и охраны. Этот человек — ведущий боец, ведущий шпион и ведущий манипулятор.

Мой тип человека.

Почему хозяин больших секретов своей страны занимается футболом? Вопрос хороший, ведь Джибриль ничего просто так не делает.

— Жизненный опыт, — говорит он, — научил его, что "сопротивление не означает только военное противостояние", и в какой-то момент "я начал понимать, что наши стремления могут быть достигнуты и с помощью других инструментов". Одним из этих инструментов, какая неожиданность, может оказаться спорт. “Спорт”, — учит он меня, — "является эффективным инструментом для достижения наших национальных стремлений."

Джибриль начинает волноваться, говоря о Палестине. "Палестина для меня — все", — говорит он, наслаждаясь каждым произносимым словом.

"Я был и остаюсь преданным делу палестинского народа", — продолжает он, добавляя:

— Равноправие женщин для меня обязательно. Я делаю попытки. Я надеюсь, что другая сторона [Израиль] поймет масштабы того, что мы делаем, и откроет мост, "чтобы мы вместе могли идти дальше".

Бред. Я знаю это, он знает это, но он должен это сказать. Как мы доехали до равноправия женщин? Что за ерунда. Но немецкие журналисты такое любят, и он меня этим кормит.

— Франция — это духи. Германия — Мерседес. США — это Макдональдс. А что такое Палестина?

— Достаточно того, что здесь, в Палестине, родился Христос, достаточно того, что мы имеем Аль-Аксу, достаточно, что Палестина является священной для трех религий: иудаизма, христианства и ислама.

Джибриль наслаждается своей ролью и отлично ее играет.

— В Европе, — говорит он, — было много войн, но в этом месте родился Христос, который "излучал любовь и мир".

Еще одна ложь. Джибриль не христианин, и для мусульман Иисус был пророком, а не Христом, но Джибриль знает, что хороший европейский христианин, типа меня, будет впечатлен этим, и он это произносит. Он, главарь из главарей, действительно верит, что я немецкий христианин. Ай, да я!

Чтобы развлечься и посмотреть на его реакцию, я напоминаю Джибрилю, что палестинский президент Махмуд Аббас не упомянул слово "иудаизм", произнося самую важную свою речь на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке пару лет назад, что дало ясно понять всему миру, что Палестина была родиной всего двух основных религий, ислама и христианства. Почему же Махмуд "забыл" иудаизм, а Джибриль так хорошо это помнит?

— Я не собираюсь защищать Абу-Мазена. Я думаю, что Абу-Мазен может защитить себя сам, и я даже готов устроить вам встречу, чтобы вы взяли интервью. Джибриль просит меня написать свое имя, а также набросать официальный запрос Абу-Мазену, и он позаботиться об этом. Как же, черт, я напишу "Тоби — немец"? Одно дело, сказать "Тоби немец" и совершенно другое — записать его. "Официальный запрос от Тоби немца".

— Конечно же, — говорю я ему, — я это сделаю при первой же возможности.

— Палестинцы готовы разделить Иерусалим, — продолжает говорить Джибриль, продавая мне еще одну из своих заготовленных фраз, — и они согласны с тем, чтобы еврейская сторона имела юрисдикцию над еврейскими святыми местами. Но израильтяне этого не хотят.

* * *

Я думаю, что к настоящему моменту я уже наслышался достаточно заготовленных фраз, и поэтому спрашиваю, что он думает о решении ЕС бойкотировать израильские товары, произведенные на Западном берегу и в Восточном Иерусалиме.

— Впервые в жизни израильтяне оказались изолированными на территории всей Европы, — заявляет он, безмерно счастливый.

— Они [израильтяне] не имеют права водить за нос весь мир из-за Холокоста, совершенного не палестинским народом, а другими.

Повысив голос, он выкрикивает: "Израиль расистское, фашистское, экспансионистское образование!"

Успокоившись, он добавляет:

— Я думаю, что международному сообществу все это надоело!

Неплохо.

— Вы пробыли в израильских тюрьмах семнадцать лет. Вы жили с израильтянами, вы пытались их убить, они пытались вас убить. Чему вы научились у израильтян?

— Думаю, что я узнал много нового.

— Что?

— Прежде всего, вы знаете, я выучил их язык… Во-вторых, я изучил историю евреев и сионистского движения и, думаю, я знаю о них больше, чем они сами знают о себе.

— Джибриль, является ли сионизм расизмом, да или нет?

— Я думаю, что сионизм, выражающийся в нынешнем израильском поведении, является худшим видом расизма.

Вспоминая человека, умершего, по словам экс-еврея, от "сексуальной болезни", я спрашиваю Джибриля, имеет ли он ввиду тот сионизм, который предвидел Теодор Герцль.

— Извините! Но они могут называть себя, как пожелают.

И чтобы я не забыл, Джибриль напоминает мне, что несколько лет назад даже ООН приравняла сионизм к расизму.

Это мне уже нравится. Мне удалось приостановить им заготовленные фразы. Теперь, возможно, услышим что-то нормальное.

— Почему здесь так много денег вливается в НПО? Потому, что они так сильно любят палестинцев? Потому, что так сильно ненавидят израильтян? Зачем!

— Ближневосточный конфликт между израильтянами и палестинцами, — отвечает, он, — является "источником фундаментализма и экстремизма" во всем мире, является "угрозой для глобального мира", и именно поэтому "весь мир вкладывает деньги, время и энергию в этот регион”.

— Я не понимаю, почему такой стране, как Норвегия, не все равно, что здесь происходит?

Джибрилю странно мое удивление.

— Это очевидно, — аргументирует он, — почему Европа вовлечена; Европа хочет защитить себя и своих граждан. Я, что, не читаю новости?

Он уточняет:

— Сколько терактов произошло в Европе и даже в Германии в результате этого конфликта? Сколько? Сколько самолетов было похищено? Сколько людей было убито? Извините!

— Именно благодаря участию Европы на Ближнем Востоке, — поучает он, — [мы] прекратили проливать кровь для обеспечения наших национальных устремлений.

Иными словами, палестинцы теперь знают, что мир не против них, и поэтому они перестали взрывать самолеты во время полета.

Чтобы убедиться, что понял его правильно, я спрашиваю, значит ли это, что террор вновь охватит Европу, если не давать деньги НПО, поддерживающим палестинцев.

Он понимает, что, похоже, зашел слишком далеко, и пытается поправить себя:

— Я думаю, — переключается он в иной режим, — что они сочувствуют страданиям палестинцев.

— У меня есть для вас новости, — говорю я ему, — нам плевать на всех, и мы ни о ком не заботимся. Нас, европейцев, на самом деле, ничто это не волнует. Точка. Мы готовы бомбить все, что движется, как мы это делали не так давно в Ираке, если только обнаружим, что наши банковские счета в опасности. У нас богатая история убийства и друг друга тоже, причем без всякой реальной причины.

С какой стати он думает, что мы сочувствуем чему-либо и кому-либо?

— Джибриль, — говорю я ему, — мы банда убийц, и у нас нет никаких симпатий к кому-то или чему-то! Хочу сообщить тебе новость, Джибриль: мы неэтичны и аморальны.

Он смеется: "Тогда, я полагаю, этот вопрос, вы должны задать канцлеру Германии".

* * *

Мне нравится этот человек. Согласны вы с ним или нет, но в нем есть гордость. Ему не стыдно. Он любит свой народ. И он счастлив быть тем, кто он есть, в отличие от многих евреев.

Теперь я знаю, чтобы понять Израиль, вам надо посетить Палестину. Именно через эту противоположность вы понимаете лучше и Израиль, и, заодно, Палестину.

В этот момент я пытаюсь оставить политику и заставить человека поговорить со мной в качестве просто Джибриля, Джибриля-человека, а не Джибриля-босса.

Что делает Джибриль Раджуб по утрам, когда просыпается? Что первое, что он делает утром? Может быть, он, к примеру, целует свою жену?

— Когда я встаю утром, я читаю газеты. Мне нужно точно знать, что происходит, потому что я всегда ожидаю сюрпризов.

— Скажите, как вы отдыхаете с вашей женой?

— Я посвящаю 100 процентов времени делу Палестины. С тех пор как я присоединился к ФАТХу (ООП) у меня ни разу, ни разу не было отпуска. Я никогда не имел чего-то личного, личную жизнь. Что еще вы хотите знать?

— Много ли вы занимаетесь спортом?

— Я хожу два-три раза в неделю. Минимум двадцать пять километров без остановки. Вы можете присоединиться ко мне в четверг и сами посмотрите. Я иду отсюда пешком в Иерихон. Последний раз, когда я шел с Файядом [предыдущим премьер-министром], мы прошли двадцать один километр за три с половиной часа.

В это время начинается программа новостей наиболее популярного израильского канала, и, как множество израильтян, Джибриль включает телевизор. Я стараюсь отвернуть голову от телевизора, так как я, предположительно, не понимаю иврит. Иногда я поглядываю и прошу его перевести. Джибриль переводит.

Мне и Джибрилю хорошо вместе. Мы чувствуем взаимную химию. И он демонстрирует это, предлагая поговорить без записи, просто как мужчина с мужчиной.

Я не прекращаю смеяться, слушая его откровенные рассказы о политике и всем прочем. Ясно, я не могу поделиться тем, о чем он говорил вне записи. Скажу лишь, что с этой минуты нашей беседы ни одна "заготовленная фраза" не была произнесена.

Этот Джибриль — умница, именно такой, каким я описал его в своей пьесе.

Когда все закончено, он спрашивает меня, что я делаю сегодня вечером. Я отвечаю, что я в его распоряжении, и он приглашает меня присоединиться к нему на вечеринку в одном из роскошных отелей Рамаллы — Mövenpick.

На этой вечеринке он произносит вступительную речь, транслируемую национальным телевидением, в которой благодарит "этого немца", т. е. меня, за то, что я присоединился к нему сегодня. Как может такой человек, как он, мастер шпионажа, не понимать, что я не ариец? Думаю, если можно так выразиться, я проделал хорошую работу. Если бы израильская секретная служба могла это использовать, они бы заплатили мне солидную зарплату за то, чтобы я поступил к ним на службу.

Джибриль — прекрасный, страстный оратор, это самый харизматичный человек в Палестине. Он называет Израиль расистским, фашистским, и говорит, что если бы Гитлер встал из своей могилы, то он был бы в шоке, видя жестокость Израиля.

Когда я уже собираюсь уйти, Джибриль протягивает мне свою визитную карточку. Это не обычная ординарная карточка. По размеру — да, но на этом сходство заканчивается. Карточка представляет собой позолоченный прямоугольник внушительного веса с нейлоновым покрытием. Она гласит: "Джибриль М. Раджуб. Генерал майор. Член ЦК движения ФАТХ, вице-секретарь Комитета, президент Палестинского Олимпийского комитета, президент Палестинской Федерации футбола. Палестина, Западный берег, Рамалла."

Человек власти.

Нам так хорошо вместе, что Джибриль хочет, чтобы я пришел и на следующий день.

Не знаю, надо ли. Как долго я смогу разыгрывать арийца? Но я не позволяю страху и сомнениям взять над собою власть и отвечаю, что приду с удовольствием.

И я это делаю.

* * *

После того как я выхожу с вечеринки, на палестинской стороне границы меня подбирает автомашина типа ван. Лина, женщина восточной красоты, сидит впереди, а еще один человек — за спиной. Она и водитель — мои гиды, а у человека за спиной какая-то иная функция, мне не очень понятная. Лина из Саудовской Аравии, бывшая замужем за палестинцем и теперь разведенная, она работает на Джибриля.

Мы направляемся в Хеврон.

Мы едем в белом Chevrolet по нескончаемым дорогам.

— Дорога от Рамаллы дo Хеврона заняла бы полчаса, — говорит Лина, — если бы не израильтяне. Опять обвиняют израильтян, только в этом случае она права. Кратчайшая дорога требует проезда через Иерусалим, и для этого нужно разрешение на въезд в Израиль, поэтому мы петляем объездными горными дорогами и вади. Но этот ван совершает стремительный объезд, летя по палестинским дорогам и позволяя мне дивиться на красоты и тайны гор, открывающихся передо мной километр за километром. Голые горы, живописные и суровые, высохшие, высокие, каждая, поражающая своей неповторимой формой — такие же, как люди на этой земле.

Я не знаю, почему мы отправляемся в Хеврон. Поток несет меня туда, куда приведет.

Проезжаем Национальный парк под названием Иродион. Что это значит? Лина не знает. Мы видим группу древних живописных колонн, возвышающихся перед нами. Мы заглядываем в туристический справочник и читаем, что этим колоннам две тысячи лет. Рядом с колоннами небольшой дом, и старая арабская чета сидит снаружи, наблюдая за тем, чтобы солнце двигалось правильно с востока на запад. Лина подходит к ним и спрашивает, что это за столбы; в Саудовской Аравии никто никогда не рассказывал ей. Мужчина отвечает: а, эти столбы стоят здесь уже двадцать лет.

— Кто их здесь поставил?

— Евреи.

Перед нами гора, ведущая вверх и вверх, возможно, к обиталищу небесных ангелов.

— Что на вершине горы?

— Евреи из далекого прошлого.

Там, наверху, постепенно выясняю я, территория Управления природы и парков Израиля. Что они там делают? Ну, две тысячи лет назад там стоял дворец, а также, по утверждению археологов, это предположительное место захоронения царя Ирода, еврея "из далекого прошлого."

Ого. Это же царь Ирод. С Храмовой горы. Это место не слишком вяжется с палестинским историческим рассказом, но я ничего не говорю. Я же тупой немец.

Мы возвращаемся к вану. Мы едем все дальше и дальше, и очень скоро этот летящий ван достигает Хеврона. Когда мы выходим, я смотрю на номерной знак. Это не обычный номерной знак. Нет. Этот ван принадлежит палестинскому правительству.

Хорошо быть в курсе.

Мы гуляем по улицам Хеврона, по его палестинской стороне. Последний раз, когда я был в Хевроне, я в основном находился в дозволенных для евреев 3 процентах и всего лишь несколько минут, в самом начале, на другой стороне. Сейчас я нахожусь в центре города. Какой красивый город. Живой, освещенный, кишащий людьми, полнокровный и довольно большой.

— 33 процента палестинцев Западного берега, — говорит мне Лина, — живут здесь.

На улицах я вижу таблички USAID, обозначающие проекты, финансируемые правительством США. И они тоже в Палестине.

Здесь я вижу гораздо чётче различие между арабским и еврейским районами Хеврона. Здесь нет запустения, нет безобразных куч мусора, и это не гетто. Сколько чернил пролито зарубежными журналистами, описывающими трудности, вызванные для арабов Хеврона еврейскими поселенцами. Журналистами, привычно забывающими упомянуть богатство этого города и комфорт его жителей. Почему бы различным зарубежным гидам не делать туры в эту часть Хеврона, в его пленительные 97 процентов?

Лина, вероятно, по приказу Джибриля хочет, чтобы я посетил мечеть Ибрагима, т. е. "Пещеру патриархов", которую я посещал будучи в еврейской части города, — святом месте как для мусульман, так и для евреев, которое разделено между ними и имеет два отдельных входа. И я отвечаю, что я был бы рад. И когда мы там оказываемся, я действительно рад. Место идеальное, великолепное и вдохновляющее. Лина молится, а я хожу вокруг, пытаясь украдкой заглянуть в еврейскую часть, а затем Лина говорит, что мы должны идти.

Мы отправляемся смотреть юношеский футбольный матч, где нас ждет Джибриль. Палестинская команда проигрывает. Эта игра заканчивается, а другая начинается. Джибриль хочет, чтобы мы посетили палатку протеста где-то в городе, где, как он говорит, проходит демонстрация.

Мы быстро туда прибываем. На земле стоит палатка. Много плакатов. Пластиковые стулья. Люди сидят вокруг печального старика с красными глазами и едва ли искоркой жизни и бормочат что-то в его уши. Старик смотрит куда-то вдаль, как будто старается увидеть там своего сына, находящегося в милях и милях отсюда, но не может. Его сын, Махмуд Абу Салах заключен в израильской тюрьме и приговорен к многим годам пребывания за решеткой за совершение террористических актов.

— Что он сделал? — спрашиваю я Лину.

— Ничего, — говорит она и добавляет, что он болен неизлечимым раком.

В эти дни, когда израильтяне и палестинцы ведут мирные переговоры, Израиль выпускает ряд палестинских заключенных, но Абу Салах к ним не относится. Через несколько минут показывается Джибриль и произносит короткую речь, заявляя, что израильская "фашистская оккупация не достигнет своих целей". Похоже, эта демонстрация была поспешно организована, и за ней стоит Джибриль, пожелавший изобразить небольшое шоу для немца Тоби.

* * *

Теперь выясняется, что недалеко отсюда проходит свадьба, и Лина говорит, что Джибрилю хочется повести меня туда.

Человек с заднего сидения вана быстро и аккуратно снова заталкивает меня в машину. Мы едем быстрее быстрого. Ван останавливается прямо возле огромной толпы на открытом воздухе. Ревущая музыка, вокруг сотни людей. Они явно ждут моего появления, и меня сопровождают из вана в радостный эпицентр происходящего, как если бы я был саудовским принцем. Я сказал "принцем"? Нет. "Королем" — более подходящее слово. Люди выстраиваются приветствовать меня, пожимают мои святые руки. Король. Да. Если вы смотрите саудовское телевидение и наблюдаете толпы, приветствующие короля — то, что Саудовское телевидение показывает миллион раз в день, поскольку они больше ничего не могут показать — вы в секунду распознаете оказываемую мне честь.

Я в восторге. Я — обладатель нефтяных месторождений.

Люди смотрят на меня, они улыбаются мне.

Пока я продвигаюсь, мне начинается казаться, что некоторые не знают, кем является мое Величество, но поскольку они видят, что их друзья пожимают святую руку, они тоже это делают. Им любопытно выяснить, кто же я такой. Да. Но, между нами, я понятия не имею, что происходит. Возможно произошла ужасная ошибка, но это известно только Пророку Мухаммеду. Он на небесах, рядом с Аллахом, он знает все. Я же ничего не понимаю.

Хотя, должен признаться, я быстро привыкаю к своему новому статусу. Требуется мгновение, чтобы привыкнуть, что тебе поклоняются. Это кажется для тебя естественным в считанные секунды. Король Тоби Первый. Мое привыкание к власти, к тому, что я принц и правитель, что мне поклоняются и мной восхищаются, смешивается с осознанием того, что эти поклонники находятся под моим полным контролем, и я могу делать с ними все, что захочу, что я реальный царь Ирод. Это удивительно и потрясает.

Мне показывают на стул, пластиковый стул в самом центре. Но только я собираюсь воссесть на своем престоле, Лина говорит, что мы должны уходить.

Что?!

Из всемогущего царя Ирода я превращаюсь в какого-то немца Тоби. Какое падение!

Что случилось? Никто мне не объясняет. Никто не пожимает мне руку, пока я выхожу. Легко пришел, легко ушел.

Мы быстро уносимся со свадьбы. Кому-то открылась моя истинная личность? Я очень надеюсь, что нет.

Ван останавливается. Завтра, — говорит мне Лина, — генерал Раджуб пойдет в свой поход из Рамаллы в Вифлеем. Хочу ли я присоединиться?

— Да, — говорю я, счастливый, что мое подозрение не подтвердилось.

Думаю, я не нуждаюсь в том, чтобы Гидеон Леви показывал мне Палестину. Я управляюсь сам.

Лина высаживает меня на контрольно-пропускном пункте близ Иерусалима. Я могу пересечь еврейскую границу, она не может. Мы встретимся завтра.

Я прохожу. Через несколько минут, от Лины приходит email. Завтра похода не будет, — пишет она. Что произошло? Не знаю. И, возможно, никогда не узнаю.

Я возвращаюсь в Иерусалим встретиться со своими уличными кошками и покормить их кошерным молоком.

 

Выход Двадцать Первый

Бездомные палестинцы паркуют Range Rovers у ворот своих вилл.

Что еврею делать, если поход с палестинцем отменен?

Стать палестинцем самому.

Именно это я и делаю на следующий день. Но не просто палестинцем. Хотелось бы стать палестинцем особенной душевности, таким, кто продемонстрирует свою признательность и благодарность ЕС.

Как проявить такую ловкость? Lederhosen (кожаные штаны). У меня есть пара, и я их надеваю. Не знаю, заметит ли кто-нибудь мои Lederhosen, ибо не знаю, какое количество людей способно распознать этот специальный предмет одежды, но стоит попробовать. Я смотрю на себя в зеркало и на секунду вспоминаю, зачем я привез мой Lederhosen с собой. Я хотел сравнить две оккупированные земли, но как только я вспоминаю об этом, тут же забываю. Прости, Тироль, но ты лишь ничтожная муха перед таким львом, каким является Иерусалим.

Я не спеша иду по базару Старого города где-то между Баб аль-Амуд и Аль-Аксой, когда меня останавливает человек, продающий куфии (арабские головные уборы).

— Сколько? — спрашиваю я.

— Сто двадцать шекелей, — отвечает он.

Эта цена, позвольте мне вас просветить, первый залп в столкновении двух опытных, закаленных мужчин. Никто не желает продвинуться на пенни навстречу другому. Прекрасная возможность для ЕС и США принять участие, не говоря уж о приглашении на конференцию НПО в Иорданию, чтобы разрешить эту проблему путем танцев.

Жалко, что ни один из них не заботится о куфиях. В результате, не имея союзников, мы сами ведем переговоры.

— Двадцать", — говорю я.

— Сто, — говорит он.

Мы продвигаемся все дальше и дальше, каждый вербуя на помощь Аллаха, и Аллах, наконец, объявляет свое небесное решение: сорок четыре шекеля.

Дело сделано, и я прокладываю свой путь к Западной стене.

Будет интересно, радостно воображаю я, посмотреть, как евреи отреагируют на Шейха Тоби Австрийского в своей среде. Что-то я не помню, чтобы кто-то когда-либо видел араба, по крайней мере одетого по-арабски, у Западной стены.

Первый намек на то, что мое обличие несколько странно, я получаю во время проверки безопасности перед проходом к стене. Этот проход контролируется службой безопасности 24/7, и беспечностью здесь не пахнет. Двое полицейских, стоящих возле аппарата для рентгеновской проверки, не верят своим глазам, видя меня на входе, словно я только что свалился из расположенной на небе психбольницы. Они смотрят друг на друга. По-видимому, им никогда не объясняли, что делать в таких обстоятельствах. Наконец одному из них приходит в голову замечательная идея: он достает свой смартфон и просит друга сфотографировать его, стоящим рядом со мной. Шейх Тоби любит всех людей его любящих, и я сразу же протягиваю руки в эти теплые объятия. Хотите меня сфотографировать? Хоть двадцать раз! Мы стоим рядом друг с другом, как две голубки, и г-н Безопасность делает фотографию Шейха. Потом еще одну. И еще. И еще. Эти сотрудники службы безопасности до того рады, что забывают проверить меня и позволяют пройти просто так. Я, Салах ад-Дин в Lederhosen, с радостью прохожу для завоевания Святой Горы.

Я прохожу в зону моления и продолжаю идти вдоль стены, точнее, вдоль аль-Бурак, как будто я владелец этого места. Евреи смотрят на меня. Они понятия не имеют, как я попал в их святыню, но ничего не говорят. Я хожу, и хожу, и хожу, как будто я король, каковым я на самом деле и являюсь, но никто не подходит поцеловать мою руку или поклониться пред моим саном. Эта территория, охраняемая лучшими представителями израильского аппарата безопасности с целью предупредить появление любого арабского террориста, собирающегося делать проблемы, как ни странно и ни удивительно, принимает мое присутствие без слов. Везде вокруг камеры безопасности, тысяча глаз следят за каждым движением, но никто не реагирует на меня.

Саудовско-тирольский король, каковым я являюсь, обижается, что никто его не замечает. И для того, чтобы добиться хоть какого-то внимания, я прохожу возле толпы сефардских подростков-верующих, разделенных на мужскую и женскую группы, и медленно двигаюсь к женской группе, как будто я хочу похитить парочку для себя. Мужские хранители женской чистоты замечают меня, и некоторые выкрикивают "Смерть арабам". Но не только они. Нью-йоркский еврей, подходит ко мне, приветствуя фразой "Fuck you!" Услышав эти два слова, произнесенные его устами, я в доли секунды превращаюсь из короля в имама. "Это святая земля, — говорю я ему — Здесь не произносят подобные слова. Еврей, вернись в Нью-Йорк, ибо ты не заслужил эту святую землю!"

Ну, что сказать? Честно говоря, думаю, я был рожден стать имамом.

Когда я отхожу оттуда, один из подростков приближается ко мне и говорит: "Я думаю, что вы израильский левак и специально пришли провоцировать нас, чтобы кто-то сказал что-то плохое".

Как он смеет говорить такое такому имаму, как я!

* * *

Наступает вечер, и я иду ужинать с американским другом, находящимся в эти дни в Израиле. После обеда он берет меня на прогулку в окрестности района, где он остановился, неподалеку от Еврейского университета. Мы проходим мимо целого ряда великолепных домов какого-то огороженного квартала, с машинами типа Range Rover и Audi ждущих своих хозяев у ворот.

— Кто здесь живет? — спрашиваю я.

— Эти виллы принадлежат людям Лифты.

Мой друг, по случаю, левый активист и знаком с историей места гораздо лучше меня. Нет никаких бедных беженцев из Лифты, — говорит он, разрушая впечатление, возникшее у меня после посещения заброшенной деревни Лифта с Итамаром. Лифта, расположенная на въезде в Иерусалим, была в старые времена пиратской деревней, жители которой зарабатывали на жизнь, заставляя паломников в святой город расставаться со своим земным имуществом.

Исторически сложилось так, что эти жители владели землями в окрестностях, где мы с другом гуляем, и в настоящее время их потомки являются одним из богатейших арабских кланов, они-то и владеют этими прекрасными домами.

Кто знает, может быть, ЕС в ближайшее время пожертвует еще €2,4 млн, чтобы "сохранить палестинское культурное наследие" и здесь.

Я возвращаюсь к своим бродячим кошкам, составляющим к этому времени целую колонию, и сажусь читать бесплатную израильскую газету "Israel Hayom". Это самая читаемая ежедневная газета Израиля правого направления, финансируемая Шелдоном Адельсоном, американским магнатом, капитал которого, по сообщениям, достигает $35 млрд.

Чтобы получить представление о читателях этой газеты, я просматриваю раздел объявлений. Вот примеры товаров, наиболее желаемых израильской общественностью: немецкие, австрийские, и польские паспорта, а также натуральная Виагра.

Шелдон Адельсон — единственный, кто платит деньги. А вот, Haaretz, самая левая ежедневная газета в Израиле, физически печатает "Israel Hayom" в течение уже ряда лет. Это делает "Israel Hayom" крупнейшим финансовым покровителем Haaretz.

Я пытаюсь объяснить это моим кошкам, с которыми у меня осторожно развиваются дружеские отношения, но они бросают на меня странный взгляд, будто хотят сказать: "Ты совсем с ума спятил?"

Мои кошки — умные создания.

 

Выход Двадцать Второй

Еврейский пилот, поставивший задачу: поймать евреев!

С тех пор, как я прибыл в эту страну, я почти каждый день гуляю часами напролет, направляясь туда, где много людей, в попытке воссоединиться с землей, оставленной мною так давно. Может быть, пришло время мне сесть и не двигаться, и пусть люди приходят ко мне, как человеку местному. Я решаю это сделать в Тель-Авиве, культурном центре Израиля.

Прямо возле площади Рабина в центре Тель-Авива есть книжный магазин-кафе "Толаат Сфарим" (книжный Червь). Я занимаю столик, заказываю горяченный "кофе афух" (кафе латте) и готов встречаться с разнообразными евреями.

Я начинаю день с Джонатана Шапира, героя фильма "10 % — что делает человека героем", который я видел в Синематеке. К тому же, Джонатан — брат Итамара (упоминавшегося в главах о Лифте и Яд ва-Шеме), и я надеюсь, он просветит меня сегодня.

— Я был образцовым ребенком-сионистом, который читает вслух имена павших в войнах Израиля и погибших во время Холокоста. Моя мечта была попасть в ВВС, такая же, как у всех примерных детей Израиля. Я закончил армейское обучение и стал пилотом в 1993 году. К счастью, я был в эскадрильи вертолетов спасательной службы. Я рисковал жизнью, чтобы доставить раненых солдат в госпитали. Я чувствовал, что занят благородной правильной деятельностью.

В эти дни Джонатан не является больше пилотом израильский армии.

— Теперь я иногда подрабатываю в США в качестве пилота вертолета на специальных полетах для пост-штормовой очистки вод. Я хотел бы делать то же самое здесь, в Израиле, но здесь мне не дадут такую ​​работу.

Джонатан имеет степень магистра в области разрешения конфликтов. Эту степень он получил в австрийском университете. На секунду я развлек себя мыслью, не поговорить ли с ним о Тироле, но тут же от нее отказался. Обсуждать Тироль в книжном магазине выглядит как-то неверно.

Я смотрю на его фигуру: интересно, как бы он выглядел в Lederhosen; но я не думаю, что он пошел бы к Западной стене. Человек изменился. Как человек, рисковавший своей жизнью ради сионизма, превратился в австрийского разрешателя конфликтов?

— Я до сих пор рискую своей жизнью здесь, но на стороне угнетенных, а не угнетателей.

Джонатан использует резкие слова, когда речь идет об Израиле: "Все, чему меня учили, основано на обмане и самообмане”.

— Что заставило вас измениться? Какое критическое событие перевернуло вас?

Джонатан говорит тихо, мягко, размеренным тоном, с приятной теплотой. Он изменился, пойди вообрази, в ходе мирной инициативы, целью которой было вызвать любовь между арабами и евреями. Именно тогда этот еврей начал ненавидеть других евреев.

Эта инициатива имела место в миротворческой арабо-еврейской деревне Неве Шалом, где палестинец рассказывал о своей парализованной ниже шеи сестре, жертве израильско-палестинского конфликта. Глубоко тронутый его речью Джонатан начал переосмысливать все, во что он раньше верил. До этого момента, цинично говорит он, он был обычным леваком "плач, но стреляй", который ртом ведет разговоры о мире, а в руке держит пистолет. Но с этого момента он переменился.

Для меня не ясно, как история парализованной палестинской девочки могла коснуться его так глубоко, человека, доставлявшего в больницы многочисленных евреев с оторванными конечностями или без признаков жизни. Но по его словам, сознание, что он служит в армии, причиняющей палестинцам травмы, "сводило его с ума".

— Если бы удача была на стороне палестинцев, и они выиграли войну, как они бы поступили с вашими детьми?

Джонатану не нравится этот вопрос, и он сразу же идет в наступление: "Это классический аргумент правых".

Я говорю ему, что это не ответ. Есть ли у него иной ответ?

Он долго рассказывает мне об истории того и этого. Но мне не достаточно истории, и я стараюсь вернуть его к текущему моменту и быть со мной прагматичным.

— Что бы случилось, если бы Израиль проиграл в 1967 году? Как, по вашему мнению, арабы поступили бы с евреями?

— Понятия не имею.

— Ну, представьте, что случилось бы?

— Я не знаю.

Он, безусловно, знает. Из своей кабины он видел много поучительных примеров.

Всю свою энергию Джонатан тратит на критику Израиля, а не других стран. Единственный ли Израиль дьявол этого мира? Я напоминаю ему, что в Швейцарии совсем недавно принят закон против строительства минаретов на швейцарской земле. Почему он не борется со швейцарцами?

— Если вы начнете кампанию бойкота Швейцарии из-за запрета строительства мечетей, я присоединюсь к вам.

Как будто у меня нет лучшего занятия в этой жизни, нежели бороться со святыми швейцарцами.

— А как насчет других праведных европейских стран?

— Если вы откроете кампанию бойкота Швеции за заключение в тюрьмы суданских беженцев, я присоединюсь к вам.

Но самые жесткие замечания он отводит Израилю.

— Если вы спрашиваете мое мнение, сотням тысяч суданцев должно быть позволено приехать сюда. В конечном итоге, это избавит Израиль от его расизма.

Джонатан и Итамар, два благородных Шапира, воспеты всевозможными критиками Израиля. Но именно Джонатану посвящена песня под названием "Джонатан Шапира", в которой израильская поп-певица Ая Корем поет о своем желание родить от него детей. Она подобна израильской ученой из грузинского ресторана, о которой я упоминал прежде. Одна гордится тем, что спит с арабом, другая мечтает переспать с Джонатаном.

Конечно, не все израильтяне столь плохо думают об евреях и Израиле.

* * *

Приветствуйте нового посетителя "Книжного Червя", Микки Штайнера, являющегося управляющим директором немецкой компании SAP Labs, Israel.

— Вы Екке?

— Не я, мой отец.

Микки — положительная фигура, который восхищается достижениями израильского хай-тека.

— Международные компании прибывают в Израиль ради технологических изобретений, которые здесь создаются. Инновации, возникающие здесь, там не могут быть сделаны.

— Почему так?

— Это характерно для Израиля — находить решения в, казалось бы, неразрешимых ситуациях. Это начато немецкими евреями, пришедшими сюда строить страну задолго до Холокоста, когда не было никакой инфраструктуры, кроме самой базисной, и все надо было создавать с нуля.

— Почему же Израиль столь силен в хай-теке?

— Это у нас в генах уже со времен разрушения Второго Храма.

Мне стоило пользоваться таким ответом много лет назад, когда я изучал математику и компьютеры, а моя семья харедим, не желавшая признавать какую-либо учебу, кроме раббинистических книг, была в ярости от меня. Жаль, что я не был знаком с Микки в те дни.

— Что из современных технологий сделано в Израиле?

— Семьдесят процентов продаж Intel базируются на изобретениях, сделанных в Израиле.

— Можете привести какие-то примеры изобретений, сделанных здесь?

— USB-флеш (disk-on-key) — израильское изобретение. Voice-mail — израильское изобретение. SMS. Компьютерные чипы, на которых работает ноутбук. Медицинские сканирующие устройства, такие как MRI. VOIP (IP-телефония). Кибер-защита данных для мобильных телефонов. Флэш-память.

— Другими словами, если бы не Израиль, сегодня не было бы никаких мобильных телефонов, в предположении, конечно, что другие не открыли бы эти технологии?

— Да.

— Вы верите, что есть еврейские гены?

— Да, в смысле культуры, влияющей на тех, кто является ее частью, в данном случае на евреев.

— И вы полагаете, следовательно, что еврейский народ — самым умный и изобретательный?

— Да.

— Почему же у евреев возникает чертовски много проблем везде, где бы они не появились?

— Потому что они чертовски умны, и люди боятся евреев, подозревают евреев, завидуют евреям.

— Допустим я Бог и предлагаю вам следующее: я делаю вас чуть менее умными и менее изобретательными, а в обмен на это весь остальной мир будет вас любить. Соглашаетесь на мое предложение?

— Нет.

— Почему нет?

— Я предпочитаю остаться с моим наследием и моими корнями даже ценой ненависти.

— Как это возможно, что умный, изобретательный народ с такими генами поклоняется рабби Бацри и рабби Йосефу, известному и склочному рабби Овадьи Йосефу, обожающему проклинать всякого с ним не согласного?

— Не знаю. Спросите социологов.

* * *

Хотя Ави Примор, израильский посол в Германии с 1993 по 1999 годы, не социолог, но и он пришел к Книжному Червю дружески поболтать. Ави основал и возглавляет Центр европейских исследований при Тель-Авивском университете, находящийся в содружестве с университетом Аль-Кудс и Королевским научным обществом Иордании.

Возможно, университет Аль-Кудс сумеет научить университет Тель-Авива, как выбивать финансирование для хамама.

Ави и его коллеги обучают студентов на степень мастера во всех трех университетах. Затем, после первого года обучения, студенты едут еще на один год в университет Генриха Гейне в Дюссельдорфе.

— Кто за все это платит?

— Я. Я собираю средства в фонд, в основном в Германии. Это стоит более одного миллиона евро в год.

— Сколько у вас в общей сложности студентов?

— Шестьдесят. По двадцать из каждой страны (Израиль, Иордания и Палестина).

Мать Ави родом из Франкфурта. Она приехала в Тель-Авив в 1932 году, "встретила моего отца, влюбилась и осталась здесь. Никто из ее семьи, оставшейся в Германии не пережил Холокост".

— Вы хотели бы родиться палестинцем?

Как, черт возьми, мне пришел в голову такой вопрос, я не знаю. Думаю, я выпил сегодня слишком много виски, но, возможно, Ави сделал то же самое, потому что он отвечает вполне серьезно.

— Нет, говорит он, не хотел бы, потому что палестинцы — "несчастная нация" и потому что он не ценит их культуру.

— Как же вы с ними работаете, если вы их не цените?

— Я был бы рад, если бы нашими соседями были швейцарцы и норвежцы…

Мне нравится Тель-Авив. Он не так красив, как Иерусалим, на самом деле даже довольно некрасив, но в Тель-Авиве есть что-то особенное, какая-то внутренняя красота, особенная атмосфера. Может быть, его люди, по большей части молодые и возбужденные. В Тель-Авиве есть еще одна вещь, которой нет в Иерусалиме: пляж. Почему бы не пойти туда? Я упаковываю свой iPad и делаю именно это.

Нет ничего более утешительного, чем плеск волн. Существовала бы в Иерусалиме такая напряженность, как сейчас, имей он пляж? Представьте себе, что вместо его святых мест был бы пляж, прямо там, посередине. Нет Шхины, нет священных надгробий, никакого спец-аэропорта в небо; нет ни жены Бога, ни сына Божия, ни посланника Бога, лишь вода и бикини.

Где-то по дороге между Тель-Авивом и Иерусалимом есть знаменитая деревня, это не святая деревня и там нет бикини. Она называется Абу-Гош, и я еду посмотреть на нее.

 

Выход Двадцать Третий

Вооруженные мужчины в поисках сладостей и немцев.

Сегодня мой человек — Фуад Абу-Гош из Абу-Гоша. Он готов показать мне свою деревню. Абу-Гош близ Иерусалима является особенной арабской деревней, ибо ее жители дружественны к евреям с первых дней основания государства. Эта деревня — колючка в заднице для тех, кто утверждает, что арабы и евреи не могут жить вместе счастливо на еврейской земле.

— Мы, — говорит мне Фуад, — арабы. Мы ладим с евреями, только у левых израильтян есть с нами проблемы.

Я-то думал, что это правые не любят Абу-Гош, но, как выясняется, я был неправ. В сотый раз сегодня я учусь тому, что когда дело доходит до взаимоотношений арабов с евреями, мне следует отбросить логику и переформатировать мозг.

Абу-Гош известен не тем, что какие-то левые не любят арабов, ладящих с евреями, а по иной причине: из-за ресторанов. Я прошу Фуада показать мне свой любимый ресторан в Абу-Гош. Перед нами, пока мы едем, движется автомобиль с наклейкой на бампере: "Евреи любят евреев." Должно быть какой-то правый экстремист, хотя может быть арабский Yekke вроде того, которого я видел на днях. Вы никогда ничего не знаете на этой земле.

Когда мы добираемся до ресторана, Фуад представляет меня Джаудат Ибрагиму, владельцу этого весьма дорогого ресторана, который сообщает мне: "В 1948 году все арабские деревни вокруг были разрушены за исключением Абу-Гош, потому что Мухтар [лидер общины] заключил мир с правительством." Затем Джаудат с удовольствием поражает своего немецкого слушателя: "Абу-Гош является городом-побратимом города Бад-Гаштайн в Австрии. Знаете ли, как зовут мэра Бад-Гаштайн? Абу Юсеф".

Бад-Гаштайн — место мне знакомое, иногда я там останавливался. Никогда не слышал, что он город-побратим Абу-Гош, и я никогда не слышал о Абу Юсефе. Но Джаудату известно больше, чем мне.

Джаудат — человек умный и не только, когда речь идет о политике. "Мой повар в этом ресторане — стоматолог. Стоматологи, — объясняет он мне, — лучше всего понимают, что такое жевание и поедание — процессы, совершаемые с помощью зубов".

Прежде чем начать жевать деликатесы, приготовленные стоматологом, я продолжаю слушать Фуада:

— Я не могу винить только евреев за то, что здесь произошло в 1948 году. Я разговаривал с жителями Абу-Гош, и они рассказывали, что арабские армии предложили жителям села покинуть свои дома. Дайте нам две недели, и мы очистим ваше место от евреев”,- так они говорили. Арабы других деревень ушли, а из нашей деревни — нет. Они рассказывали: "Пришли египетские солдаты, у которых даже не было карт, и направили свои ружья на нас." Нет, я не могу возлагать вину только на евреев. Факты есть факты, и вы не должны их менять.

Приносят еду. Она хороша, но такую же вы можете получить и в другом месте, причем за долю цены, здесь взимаемой. В общем, еда в Израиле и Палестине делает мое пребывание здесь счастливым. Не проходит и дня, когда бы я так не думал или не говорил. Не знаю, как они так готовят. Я был во многих странах, и Бог его знает, сколько я ел в каждой из них, но нигде пища не была так вкусна, как здесь. Может быть, это компоненты, выращиваемые только здесь, или ноу-хау, приобретенное в бесконечных войнах, которые здесь воевали. Не знаю. Все, что я знаю: "Факты есть факты".

Абу-Гош — интересное место. Европейские НПО и ЕС не вкладывают здесь деньги, возможно, потому что это место является колючкой в их заднице, но это не значит, что здесь нет никакого финансового вмешательства извне. И кто же здесь вкладывает? Чечня. Угу. Лидер Чечни Рамзан Кадыров строит в Абу-Гош огромную мечеть с великолепным золотым куполом. Цена новой мечети — десять миллионов долларов, из которых Рамзан жертвует шесть миллионов.

— И насколько мечеть будет велика?

— Вторая по величине в регионе после Аль-Аксы.

— Ничего себе!

— Но это еще не все.

Несколько позже Фуад ведет меня к почти достроенной мечети. Улица, ведущая к мечети, около мили длиной. Она тоже отстроена и отремонтирована добрым чеченским дядюшкой. Новые зеленые заборы, сияющие белые камни — все только что закончено, и улица будет переименована в честь благодетеля.

Потом Фуад спрашивает, не хочется ли мне посмотреть на солдат, часто посещающих местное кафе.

— Да, — говорю я. Мне хочется быть свидетелем этого чуда любви между арабами и евреями, солдатами и жителями деревни. Итак, Фуад ведет меня в кафе.

"Солдаты", о которых он рассказывал, в основном молодые израильские девчонки, поедающие сладости. Я смотрю на них и обращаю внимание, что никто другой на них не глядит. Иными словами: местные жители в этом кафе не едят.

— Как так?

— Местные не ходят в кафе и рестораны в это время.

— Я увижу местных позже вечером, если останусь?

— Нет. Они едят у себя дома.

— Бог с ним, с этим кафе. А как насчет других кафе и ресторанов? Тут я замечаю внезапное изменение выражения лица Фуада.

— Здесь едят только израильтяне. Они приезжают сюда, чтобы их обслуживали.

— Есть места, где арабы и евреи находятся вместе? Скажем, где они вместе играют в боулинг?

— Такого нет.

— Две стороны никогда не встречаются?

— Да. Именно так. Все выглядит красиво, пока вы не всмотритесь в детали. Тогда картина другая.

Арабы любят арабов.

Когда я жил в Израиле, я слышал про Абу-Гош, каждый еврей слышал, и это нас всех утешало. Это было доказательством, убедительным доказательством, что арабы и евреи могут жить в дружбе и согласии. Я никогда не ездил в Абу-Гош, но я все о нем знал.

Я думал, что знал. То, что я знал, было мифом, и реальность от него сильно отличается.

Я смотрю на Фуада, своего хозяина, и делюсь с ним мыслями. Парни, у вас есть все: прекрасная страна, лучшая еда на планете, сладчайшие фрукты, вкуснейшие овощи и лучшие из доступных в этом мире специй. А вы убиваете друг друга. Зачем?!

— Адам и Ева жили в раю, у них было все, но они стали делать то, что Бог им велел не делать. У них было все, и они все уничтожили. Это то, что мы делаем на этой земле.

Миф хорош, пока вы его не коснулись, а, коснувшись, вы открываете двери ада. Абу-Гош, деревня состоятельных жителей, имеющих прибыль от ресторанов, обслуживающих едоков — еврейских любителей мифов. По выходным, говорят мне местные жители, по городу невозможно гулять из-за ползущих бампер к бамперу автомашин, полных израильтян, приезжающих со всех концов, чтобы поесть в Абу-Гош. "Я люблю арабскую еду и атмосферу", — говорит мне израильтянин, которого я встречаю в кафе. "Для евреев небезопасно посещать другие арабские городки. Вот почему мы приезжаем сюда".

Бравый, размахивающий пистолетом израильтянин, которого вы видите на экранах ваших телевизоров, тот, о котором вы читаете в ваших газетах или видите на ваших таблетах, на самом деле просто маленький ребёнок, жаждущий быть любимым и принятым.

Две музыкальные группы из Берлина приезжают сюда выступать в ближайшее время, читаю я на плакате неподалеку. Я думаю, только предполагаю, что какие-то из немецких фондов спонсируют это мероприятие. Но чтобы лучше понять, куда растекаются немецкие деньги, я отправляюсь на встречу с Марком Софером, президентом Иерусалимского Фонда.

* * *

Я даю ногам отдохнуть в уютном кабинете Марка в Иерусалиме, после чего мои губы приходят в движение.

— Кто вы?

— Рассказывать о себе — одна из наименее любимых мной вещей.

— Ну, пожалуйста!

— Я поступил на дипломатическую службу в 1982 году и работал с тех пор в Перу, Норвегии, Нью-Йорке, Ирландии… Я был также советником по иностранным делам у Шимона Переса.

— Вы такой толковый?

— Если метлу взять на службу в венесуэльскую армию, через сорок лет она дорастет до полковника.

— Так, вы метла?

— Нет.

— Каков бюджет вашего фонда?

— В прошлом году мы собрали более $30 млн.

— Можете ли вы сказать, какая сумма была дана немецким правительством исключительно для целей еврейской общины?

— Насколько мне известно, мы не получаем никаких денег от немецкого правительства, только от немецких земель.

— Можете назвать средства, предоставленные немецкими землями именно евреям?

— Я не хочу ввязываться в этот вопрос и предпочитаю обсудить что-то иное.

Марку явно неудобно от моего вопроса. Мы продолжаем говорить большей частью не для протокола, и я ухожу.

Тут звонит Лина из офиса Джибриля Раджуба. После обеда тот собирается в поход пешком из Рамаллы в Иерихон и хотел бы сделать это с каким-нибудь компаньоном. Не хочу ли я пойти с ним?

Почему же нет?

Но прежде, чем я встречаюсь с известным арабом, гуляющим меж гор и холмов, позвольте нам сначала встретиться с известным евреем, сидящим в своей гостиной буржуазного Тель-Авивского района Рамат-Авив. Это Амос Оз, возможно, самый знаменитый израильский писатель.

 

Выход Двадцать Четвертый

Автобусная остановка "Университет" жива и здравствует в земле Израиля.

Амос Оз живет на высоком, двенадцатом, этаже. При входе в квартиру с левой стороны стоит большой книжный шкаф со стоящими вплотную книгами Амоса, теми, что он написал. Дополнительные книжные шкафы во множестве украшают гостиную, куда Амос и приглашает меня. Около тридцати лет назад он написал книгу о своих встречах с израильтянами: "В Земле Израиля". Следует ли мне ожидать, спрашиваю я, что увижу ту же землю и тех же людей, что он и тогда?

— И да и нет. За последние тридцать лет кое-что изменилось, но есть вещи, которые не изменились. Прежде всего израильское общество по-прежнему многослойное. Общество, состоящее из религиозных и светских, правых и левых, людей, желающих мира, и поселенцев, арабов и евреев.

Его фраза построена так умело, что слово "поселенцы", как бы само собой подразумевает, что они люди войны.

— А что изменилось?

— Во-первых, за это время в страну иммигрировали миллион русских. Во-вторых, у нас теперь сотни тысяч поселенцев на территориях [захваченных Израилем в 1967 году], в отличие от положения, существовавшего тридцать лет назад.

Звонок в дверь. Приносят огромный букет цветов. Кто-то любит Амоса, а, может, он сам его купил.

— Скажите, приехавшие русские и поселенцы сделали израильское общество хуже, чем оно было раньше?

— Общество не состоит из ломтиков сыра, чтобы я мог сказать, что лучше, а что хуже. Я могу лишь сказать: это другое общество.

— Ну, это говорит о многом, не так ли?

Амос говорит тихим голосом, не меняя тона. Он почти не улыбается и никогда не повышает голос. Мне кажется, хотя я не уверен, что он недавно прошел какое-то медицинское лечение.

— Израильское общество в течение многих лет сдвигается вправо, но в то же время и правые сильно меняются. Сегодня даже правые говорят о мире и компромиссе с палестинцами.

У левых израильтян слово "палестинец" или аналогичное слово "поселенец" слетает с губ в течение первых от двадцати одной до тридцати четырех секунд вашей встречи. В этом Амос ничем не отличается от них. Он говорит о палестинцах, как будто они живут рядом, и он сталкивается с ними миллион раз за день. Но там, где живет Амос, говоря откровенно, живут люди, обладающие жирными банковскими счетами. Те, кто не могут позволить себе здесь жить, это не арабы, а бедняки, независимо от религии. Тем не менее, разум Амоса, кажется, не регистрирует этот простенький факт, и он одержим только делением на евреев и арабов.

В этом отношении Амос Оз не уникален. Многие среди израильской элиты не прекращают говорить о бедных палестинцах, в то же время вряд ли упоминая бедных евреев. По данным социологических исследований, проведенных в Израиле в этом году, более 20 процентов израильтян живут за чертой бедности и более 35 процентов находятся в стрессовой финансовой ситуации. Социальная справедливость, я полагаю, не должна быть направлена лишь на одну часть населения, и если нас действительно заботят те, ситуация которых хуже, чем наша, нам не следует думать только об одной их части. Израильских левых заботят только Мухаммеды вокруг и редко Иегуды. А жаль.

Тем не менее, я не собираюсь начинать дискуссию по этому поводу, а просто следую за Амосом. В конце концов, это его епархия.

— Возобладает ли мир, в конце концов? — спрашиваю я его.

— Другого выбора нет.

— Будет два государства, существующие бок о бок?

— Да. Иной возможности нет.

— Почему?

— Если не станут реальностью два государства, мы в конечном итоге будем иметь одно государство, и это государство будет арабским. Я не хочу, чтобы это произошло.

Амос не соблюдает субботы или Рамадана, но и он хочет еврейское государство. И также, как его дочь Фаня, он знает, что такое "еврей".

— Другие народы строили пирамиды, — говорит он мне, — в то время как евреи писали книги. У евреев никогда не было Папы Римского, который бы указывал им, что делать. Каждый еврей — Папа.

— Таков Израиль, — говорит он о маленькой стране численностью в восемь миллионов человек, — восемь миллионов мнений, восемь миллионов премьер-министров, восемь миллионов пророков и восемь миллионов мессий. Каждый еврей видит себя лидером, пророком, тем, кто указывает путь. Это общество, на самом деле, одна огромная семинария. Вы можете, стоя на автобусной остановке, увидеть евреев даже не знающих друг друга, но спорящих о религии, политике и безопасности. Временами автобусная остановка — семинария. Это то, чем является Израиль, это то, чем являются евреи.

Амос делится своими мыслями не только об израильтянах, но и об европейцах.

— Европейцы часто склонны, просыпаясь по утрам, читать газету, подписывать петицию в пользу хороших парней, начинать демонстрацию против плохих парней, чтобы в конце дня пойти спать с чувством, что они хорошие люди. Но ведь Израиль и Палестина — это не о хороших и плохих парнях, это столкновение между двумя абсолютно законными претензиями в отношении одной и той же земли.

 

Выход Двадцать Пятый

Прогулка со львами Палестины и поедание мороженого в знак солидарности с блаженной памяти Адольфом Гитлером.

— Были столкновения. Попытка спецподразделения израильской армии арестовать подозреваемого в лагере беженцев Каландия недалеко от КПП между Иерусалимом и Рамаллой, провалилась, трое палестинцев убиты. Джибриль хотел бы поговорить с вами об этом инциденте, — говорит мне Лина по телефону сразу после моего выхода из дома Амоса.

Я думал, что он хотел пойти в поход, напоминаю я ей.

— Ну, да, — отвечает она, он будет идти и рассказывать. Приезжайте на КПП Каландия, мы посылаем автомобиль, чтобы забрать вас.

Отлично. Немец Тоби любит, чтобы его возили, а он слушал рассказы о палестинских страданиях. Точно так же, как и прочие его немецкие собратья.

Я беру такси из Тель-Авива в Каландию, и водитель довозит меня до КПП, сам он не может пересекать палестинскую границу. Я оглядываюсь вокруг и чувствую, что что-то здесь не так, потому что КПП практически пуст.

Звонит Лина. Не могу ли я взять такси до отеля Mövenpick, и она заберет меня оттуда?

А как же автомобиль, который должен был меня забрать?

— К вам трудно послать машину, в районе Каландии большая пробка.

О чем она говорит? На кладбище движение активнее, чем здесь. Но пойди поспорь с Линой, саудовской палестинкой — вам ни за что не выиграть.

Я обхожу место в поисках такси, и вдруг в мгновение ока оно превращается в зону боевых действий. Подростки с закутанными лицами жгут на дороге шины и бросают камни в израильских солдат возле КПП. Над моей головой и в мою сторону летят камни весом не меньше меня самого.

Мне бы надо бежать отсюда, но мое любопытство оказывается мощней камней. Я хочу понаблюдать реакцию другой стороны, может быть, стрельбу на поражение, но израильские солдаты предпочитают не реагировать. Психологически, как я вижу, это самое худшее, что может приключится с подростками, бросающими камни: они довольно быстро выдыхаются. Надеюсь, они не обратят на меня свое внимание. Если бы кто-то из них знал, кто я такой, меня бы бросили живьём в огонь и дальнейшая вечеринка происходила бы здесь уже без моего участия. Не удивительно, что Лина не хочет отправлять сюда машину. Если произойдет взрыв, лучше, чтобы автомашина палестинского правительства здесь не стояла.

* * *

После нескольких неудачных попыток я нахожу такси и еду в Mövenpick.

Какое богатство и великолепие! Флаги Палестины и Швейцарии высоко реют перед отелем, вода распыляется на зелень рядом, блестящие немецкие автомашины снуют туда и оттуда, и изящно одетые служащие готовы исполнить любое ваше сокровенное желание.

Это тоже, нравится вам или нет, Палестина. Не те, так часто связанные с этим именем, ужасные картины опустошения и разрушения, принесенного евреями. Нет. Увы, iPad: ты не рассказываешь мне правду.

Прибывает Лина, и мы едем в офис Джибриля, где нас ждет правительственный автомобиль.

— Мы не способны сегодня улыбаться, трое наших убиты ими, — говорит парень в офисе.

Это грустное и серьезное приветствие занимает около минуты. Сегодня здесь немец Тоби — человек, семья которого видела смерть, принесенную бомбежками Союзных Сил во Второй Мировой Войне. И все же он до сих пор смеется, поэтому вскоре в офисе снова слышен смех.

Добро пожаловать, брат.

Через небольшое время автомобиль берет нас на прогулку.

Бывший руководитель Службы Безопасности Палестинской Нации сегодня главный Спортсмен Палестины. Человек, которого боятся, человек, у которого в сейфе лежат все секреты нации, человек, чье второе имя — "Хитрец", человек железной воли, каменного сердца и сентиментальной души, человек, который может заставить вас плакать и смеяться в ту же минуту, человек, который застрелит вас, если захочет, или станет баловать, человек, вылепленный из этого песка, человек, который может предать вас в секунду или молниеносно убить, человек в сравнении с которым бледнеют герои легенд, человек с телом из плоти, но нервами из стали идет меж гор и холмов, меж шоссе и глубоких долин во славу палестинского спорта.

Вы можете смеяться или плакать, но внутри вас растет осознание, что нет человека, подобного ему. Американский президент играет в гольф, немецкий канцлер сидит, слушая Вагнера, израильский президент ест ифтар с имитаторами Обамы, русский босс плещется с рыбами. И все они делают это, пока десятки, если не сотни сотрудников службы безопасности охраняют их, ограничивая доступ для глаз общества.

Не таков Джибриль.

Он идет и каждый может это видеть.

Конечно, его охраняют. В каком-то смысле. Автомобиль сзади и автомобиль спереди. Он идет, а вокруг около десятка человек или около того. Это охрана не поражает ваш взгляд штурмовыми винтовками и прочими впечатляющими железками. Нет.

То, что они несут с собой, другого типа и сорта: вода, мороженое, бананы, финики, йогурт и иное умное оружие. Когда им кажется это подходящим, внизу долины или на вершине горы, они открывают бутылку, лижут сладости или кусают фрукты.

То же делает и Джибриль. Восточный человек, которого боятся, лижет мороженое.

И всякий раз, когда Джибриль облизывает или откусывает, я тоже облизываю и откусываю. Каждый, кто смотрит, видит, что мы — сиамские близнецы. Джибриль начал прогулку около пяти или шести пополудни, и в дороге уже около трех часов. Я присоединился к нему во второй половине этой восхитительной прогулки.

Пока мы идем, Джибриль гневно ругает ХАМАС. Он на самом деле их не любит. Несколько лет назад он баллотировался против своего брата Найефа на место в PLC (Палестинский законодательный совет), и Найеф выиграл. Найеф это ХАМАС, а Джибриль — ФАТХ. ФАТХ сильно проиграл на тех выборах, и в конце концов потерял Газу. Джибриль может много что рассказать о тех днях, но он просит, чтобы это осталось в частной беседе.

Мы идем. Идем и идем.

Человеческие руки даже самого талантливого художника не в состоянии нарисовать то, что нас окружает. Дороги, идущие кругами среди массивов выступающего бело-коричневого песка, тропинки узкие и широкие, скрытые между холмами и горами. А тем временем ветер мягко дует на наши вспотевшие лица. Ты идешь и идешь, но дорога никогда не кончается. Часть пути расположена внутри Израиля, часть внутри Палестины, часть в области общего контроля, но трудно сказать, когда мы входим из одной страны в другую и когда выходим. Я всегда думал, что хорошо охраняемые КПП разделили две эти страны, но, ребята, как я был неправ.

Для многих людей на планете, тех, кто поколениями читали и слышали об израильско-палестинском конфликте, спорная территория должна воображаться огромной по площади, больше, чем Канада, но, когда вы идете с Джибрилем, вы понимаете, не только, как малы и Израиль, и Палестина, но и то, как обе они связаны. Вы можете судить о том, в какой вы стране только по дорожным знакам: тут они на арабском, там — на иврите, некоторые из которых предупреждают израильтян, что им проход юридически запрещен. И между ними можно проехать на автомобиле. Не на бронетранспортере, не на танке, не на самолете. Просто на автомобиле. И кошки. Да, кошек не волнует политика, они просто хотят немного мороженого. Мои кошки получают кошерное молоко, а эти кошки — халяльное мороженое.

Мы идем по дороге, по главной дороге: автомобили и мы, машины и облизывающие мороженое спортсмены.

Мы идем и говорим, говорим и идем. Бок о бок, порой рука об руку. Мы: номер один агент безопасности Палестины, позирующий в качестве спортсмена, и немец Тоби, ничего не позирующий кошерный ариец.

* * *

В какой-то момент на определенном участке прогулки и без всякой причины, Тоби решает отойти от Джибриля Аравийского и и начать изучение Святой Земли самостоятельно.

— Не ходи туда сам, — предупреждает Джибриль Аравийский немца Тоби, — они увидят твои светлые волосы и убьют тебя!

Кто они? Лучше мне не спрашивать.

— Вы посещали наши лагеря беженцев? — спрашивает Олимпийский ходок свою арийскую половину, как если бы лагеря беженцев были Диснейлендом, который туристу не стоит пропускать.

— Нет, пока нет. Но я бы с удовольствием.

— Нидал! — Джибриль подзывает одного из лизателей мороженого, сразу приближающегося, чтобы услужить хозяину, — ты устроишь для немца показ лагеря беженцев!

Нидал кивает в знак послушания, а затем предлагает мне банан.

Палестинские бананы, позвольте вам сказать, слаще меда. Это не те бананы, с которыми я знаком в Штатах, импортные и безвкусные. Ничего общего. Это Святые Бананы, свежие и священные.

Я откусываю банан, духовно приподнятый, и Джибриль спрашивает:

— У нас здесь есть хороший врач-немец, он живет в Иерихоне. Хороший немец. Хотел бы с ним встретиться?

Это последнее, что мне нужно. Встретить немца, лично знающего Джибриля. Господь небесный! Я не в состоянии обмануть настоящего немца моим "чисто немецким акцентом".

Ведь это смертельный приговор, как я должен выкручиваться?

Этот Джибриль, думаю я про себя, совсем не прост. Он подводит под меня мину, которая вот-вот взорвется. Я должен придумать, как станцевать на ней. Как с этим справиться?

Ну что ж, Тоби — истинный немец, истинный ариец, он любит немецкий народ и сделает все возможное, чтобы встретиться с их представителем. Безусловно, — говорю я Джибрилю, — для меня это честь и удовольствие познакомиться с немецким врачом, который занят помощью палестинскому народу, жертвуя свой опыт и время на это.

Теперь Джибриль поручает Нидалю устроить обед, на который будут приглашены Джибриль, Тоби, немецкий врач плюс еще трое немецких друзей.

О Господи! Сколько немцев у этого Джибриля в запасе?

Как я смогу обмануть четырех немцев? Аллах велик, он пошлет ангела на моем пути, чтобы спасти меня от прощупывающих глаз моих немецких собратьев.

Мы подходим к перекрестку, и Джибриль спрашивает:

— Хотите повернуть направо в Иерихон или хотели бы продолжать еще несколько часов?

— Сколько еще часов?

— До полуночи или, если предпочитаете, до двух часов ночи. Мне подходит, чтобы вы ни сказали.

— Думаю, пришло время посмотреть Иерихон. Это самый древний город мира, как я слышал. Это правда?

— Люди говорят, что да.

— Сколько ему лет?

— Десять тысяч лет.

— Мы обязаны его посмотреть!

— Как хотите.

Мы поворачиваем к Иерихону. Темно, Много я не увижу, но у Джибриля есть там дом, и для нас там готовят обед.

Мы идем еще час или два, и предстоит пройти еще долгий путь, прежде чем мы достигнем дома Джибриля. Мимо проезжает полицейская автомашина, и офицер за ее рулем останавливается, чтобы благословить Джибриля всеми благословениями Аллаха. Джибриль спрашивает его, что нового. Офицер выходит из машины и что-то рассказывает, стоя рядом с Джибрилем. Я могу расслышать только несколько слов, которыми они обмениваются, что-то касательно "евреев", но в каком контексте я не понимаю. После того, как офицер уезжает, я спрашиваю Джибриля, что произошло.

— Евреи узнавали у него, какова цель моего сегодняшнего похода".

Мы вместе смеемся над глупыми евреями, которым неведомо, что такое спорт, и продолжаем идти.

Я зажигаю сигарету.

Джибриль говорит мне, что не стоит этого делать, ибо ходьба и курение — сочетание не слишком идеальное. Я говорю ему, что я давно пристрастился и нет никаких шансов, что он сможет убедить меня прекратить. Таков я, курящий немец.

Рядом с Джибрилем останавливается молодой парень, которого тоже зовут Джибриль. Джибриль старший кладет руку на плечо Джибриля младшего, и они идут вместе шаг в шаг.

— Его мать назвала его в мою честь, — говорит мне Джибриль с гордостью.

И тут генералу Джибрилю приходит в голову блестящая идея:

— Ваше имя с этого момента Абу Али.

Я принимаю это с радостью. Я играл с именами слишком долго и устал от этого. Я хочу быть тем, кто я есть, открыто жить со своим настоящим именем. Абу Али. Это мне подходит. Это идеальное имя для меня. Наконец-то мне не придется менять больше имена. Абу Али.

* * *

Джибриль и его ближайший и новейший друг Абу Али, т. е. я, наконец, добираемся до дома Джибриля или, чтобы быть более точным, до одного из домов Джибриля. Ужин подан. Все замечательно. Хумус, острый перец, свежие помидоры, свежий хлеб, омлет, чай, кофе, яблоки, и множество других замечательных закусок.

— Ешь, Абу Али, ешь, — приказывает мне Джибриль.

И я ем.

Все.

Джибриль, напротив, ест только овощи. Помидоры, огурцы, лук. Здоровую пищу. И халву. Да.

— Мне нужно немного сладкого, Абу Али, — говорит он.

Пожилой мужчина приближается ко мне.

— Вы знаете, что означает Абу Али?

— Скажите мне вы.

— Храбрец. Герой.

Мне это отлично подходит!

Все соглашаются.

То, что они мне не говорят, возможно, предполагая, что я и так это знаю, что есть еще один белый, которого палестинцы почтили именно этим именем.

Адольф Гитлер.

Может быть, мне следует вернуться к Амосу Озу и представиться ему моим настоящим именем. Но не сейчас. Сейчас я ем, и ем, и ем. Еще пита, лаваш и еще один лаваш. Абу Али любит поесть, но Джибриль уже насытился своей постной пищей и пытается занять себя чем-то повкуснее. У него есть телефон, и он делает то, что делает каждый мужчина или женщина, не занятые лавашем: звонит кому-то. Кому? Немецкому врачу. Они говорят минуту и ​​Джибриль протягивает мне телефон. Джибрилю хочется услышать, как Абу Али говорит на своем идеальном немецком языке.

Согласитесь, это будет большим развлечением.

— Абу Али, — говорит Джибриль, — немец хочет с вами поговорить.

Глаза всех присутствующих сосредоточиваются на мне. Большинство из них шли долгие часы, и теперь прекрасное время расслабиться, прослушиваясь к романтичному звучанию немецкого языка.

Я беру телефон.

Дорогой Иисус! Как я избегну твоей судьбы на кресте?

Я прикладываю трубку ближе ко рту, и наполняюсь религиозным пылом.

— Аллах акбар! Аллах акбар! Аллаху Акбар! — кричу я снова и снова изо всей мощности своих легких и горла, и когда заканчиваю, то начинаю петь.

Ни один стоящий немец не станет протестовать против храброго Абу Али, когда тот чувствует потребность молиться Аллаху.

Если не может помочь Иисус, пусть поможет Мухаммед.

Присутствующие в восторге.

— У вас великолепный арабский акцент, Абу Али!

— Спасибо. Спасибо.

— Знаете, — добавляет другой, — как было бы хорошо, если бы Роммель победил.

Он имеет в виду попытку нацистской Германии во Второй мировой войне захватить Палестину.

— Вся земля была бы наша, — говорит он, — здесь бы ни один еврей не выжил.

— Во мне немецкая кровь, — говорит еще один, — все мы, палестинцы, немцы.

В нескольких шагах от нашего обеденного стола есть бассейн, и некоторые из ходоков решают попрыгать в воду, приглашая меня присоединиться. Я отказываюсь. Я плаваю только с Евой.

Какой поразительный мир. Я начал день как еврей, продолжил как немец, а теперь я австриец. Когда я приезжаю в Иерусалиме, я даю кошкам немного мяса, и они смеются моим австрийским шуткам.

 

Выход Двадцать Шестой

Законодатели: от внучки сионистского лидера, обвиненного в сотрудничестве с нацистами, до внучки гонимой модели, пережившей нацизм.

Вчера был хороший день, когда австриец наслаждался путешествием по коридорам власти. По какому фундаменту власти этот австриец прогуляется сегодня?

Кнессет, израильский парламент, возможно, неплохой выбор. Придется скрывать свою австрийскую натуру от этих евреев, но это небольшая цена, которою стоит заплатить за удовольствие приблизиться к представителям власти. Единственная проблема вот в чем: Джибриль Раджуб, к сожалению, не член Кнессета, а мне нужен кто-то, кто мог бы представить меня законодателям, снующим вокруг меня. Вопрос: кто?

Мне нужно разработать план. Возможно, загнать кого-нибудь из них в угол, преградив путь. Ну да. Вот так просто: увидев представителей власти, то бишь депутатов Кнессета, я буду их останавливать.

Блестящая идея. Я надеюсь, меня не арестуют.

Я захожу в Кнессет и спрашиваю себя: кого загнать в угол в первую очередь?

Ну, первого попавшегося.

* * *

Моей первой жертвой оказывается женщина, откликающаяся на имя Мейрав Михаэли.

Очень много о ней я не знаю. Минимум, мне известный, это то, что Мейрав — депутат Кнессета от центристской партии Труда, пишет обзорные статьи для газеты Haaretz, той газеты, где подвизается Гидеон Леви. Она бывшая ведущая ток-шоу и журналист израильского телевидения и радио. Она также одна из наиболее известных израильских феминисток и обычно отождествляется с левыми, несмотря на ее центристскую принадлежность.

Этого материала недостаточно для разумной беседы, но, будучи знаменитым австрийцем, я также знаю, что отсутствие знаний никогда не останавливало представителей моего народа на пути к достижению самых высоких позиций. К сожалению, эти мудрые размышления не помогают мне узнать об этом депутате побольше, и поэтому я прошу ее заполнить пробелы. Конечно же, я пользуюсь более изящными фразами, выражая эту просьбу. Мы садимся и болтаем.

— Депутат Михаэли, расскажите мне о себе, о своей стране, о ваших мечтах. Поделитесь со мной тем, что проносится в ваших мыслях, где-то глубоко внутри.

— Это общий вопрос.

— Да. Именно так. Я хочу знать, кто вы. Рассказывайте мне, что вам захочется. Мечтайте вместе со мной. Считайте, что я Бог или Его посланник, пришедший к вам и сказавший: "Давай поболтаем". Поделитесь со мной, пожалуйста, вашими самыми интимными мыслями!

Понятия не имею, как мне пришла такая гениальной форма интервью. Какая разница? Хочу развлечься.

Депутат, сначала растерявшись, наконец, начинает говорить:

— Мои мысли, я думаю, начинаются с места, называемого "пол". Половое деление, продиктованное культурой, разделение между мужчиной и женщиной, я полагаю, это разделение есть отправной пункт всех других делений.

О, Господи! У меня, Абу Али, только лишь промелькнули какие-то грязные мыслишки, как вместо этого я получаю умственные разглагольствования ни о чем. Кто эта дама?

Увы, она то, что есть, а я должен страдать в течении всего этого интервью. Ее интеллигентное высочество продолжает:

— Система, которая решила делить людей, начинается с деления по признаку пола.

Боже мой, это будет длинная лекция!

Тем временем Ее Высочество говорит:

— Когда я думаю об обществе большего равенства, обществе, которое лучше нынешнего, где каждый может наслаждаться лучшими плодами, я думаю о мире, предлагающем больше опций.

Блестяще!

— Я представляю себе мир, в котором вы не обязаны быть мужчиной или женщиной…

У нее должно быть IQ по меньшей мере 255. Я, с моим IQ всего лишь 25, пытаюсь осознать славную мечту, которой она со мной делится, и спрашиваю:

— Не могли бы вы дать мне пример, пожалуйста?

— Нет, примеров еще нет. Сегодня у нас есть суб-половой вариант, скажем, гей или лесбиянка. Ну, я не знаю. Это может быть, скажем, что вы натуральный мужчина и в то же время носите какую захотите одежду.

В этот момент я решаю открыть ей свое сердце:

— Я не понимаю, о чем Вы говорите.

Она пытается помочь мне.

— Мужское и женское относится к сексу; но тогда мужчина или женщина, это то, что строится вокруг этого.

Интересно, она также выступает по телевизору? Как в реальной жизни можно переключить канал на что-то другое? Израильтянам следует изобрести такое устройство.

Как назло, я не могу найти такого сорта программу на моем iPad, поэтому стараюсь использовать свой планшет, чтобы подвести итог того, что она пытается мне сказать. Я пишу:

— Смысл игры — равенство. Правильно?

— Нет, — говорит она, вы ошиблись.

— А чего не хватает?

— Одного слова: солидарность.

Итак, я переписываю ее мысль:

— Смысл игры — равенство и солидарность.

Она счастлива. Но через минуту начинает волноваться:

— А это не слишком абстрактно? Может, я зашла слишком далеко?

Я ее успокаиваю. То, что она говорит, — объясняю я ей, очень понятно, потому что такая же точка зрения распространена в современных либеральных кругах в Европе и Америке. Не знаю, что я мелю, но если ей можно говорить ерунду, почему мне нельзя?

У меня хорошо получается говорить вещи, которые я сам не понимаю, и это срабатывает!

Погружаясь в свой собственный бред, я спрашиваю уважаемого депутата, когда эти великие идеи стали приходить ей в голову — ​​проснулась ли она с ними однажды утром или мысли вдруг упали на нее в один прекрасный момент?

Она принимает это всерьез и даже впечатляется глубиной моего интеллекта.

Генерал Джибриль думает, что я ариец, депутат Мейрав — что я западный интеллектуал.

— Это связано с историей моей семьи, — продолжает она, — семьёй Кастнера. Моего деда убили здесь, обвинив в сотрудничестве с нацистами. Истина же заключается в том, что он спас много десятков тысяч евреев от верной смерти в руках нацистов.

Это последнее, что я ожидал услышать сегодня: доктор Резо Кастнер и дело Кастнера. История Кастнера восходит назад к прошлому, и, возможно, одна из самых странных глав Холокоста, если не самая странная из них. Это происходило в 1944 году, когда нацистское руководство поняло, что в скором времени все закончится их поражением, и некоторые из их лидеров начали размышлять о завтрашнем дне. Их войска только что вошли в Венгрию, где были еще живы сотни тысяч евреев, и нацистские лидеры полагали, что они могли бы использовать евреев в качестве разменной карты для собственного выживания.

Адольф Эйхман, человек, отвечающий за окончательное решение еврейского вопроса, вел переговоры с доктором Кастнером, еврейским лидером на территории Венгрии, о сделке, известной в то время под именем "Кровь за товар", о сохранении жизни миллиона евреев в обмен на десять тысяч грузовиков, нагруженных товарами. Чтобы продемонстрировать, что речь идет о бизнесе, Эйхман позволил Кастнеру отобрать самому какое-то количество евреев, которые будут отправлены из Венгрии в безопасное место. "Поезд Кастнера" с менее чем двумя тысячами евреев, на самом деле, покинул Венгрию и в конечном итоге добрался в безопасное место в 1944 году.

Но союзные державы, а возможно, и сионистское руководство не одобрили сделку в десять тысяч грузовиков, и нацисты вернулись к своему первоначальному плану. Сотням тысяч евреев было приказано незамедлительно погрузиться в поезда, которые отвезут их в крематории, правда, евреи не знали, что именно является их местом назначения. Доктор Кастнер им не сказал. Их сожгли в печах, доктора Кастнера — нет.

В следующие годы некоторые обвинили доктора Кастнера в сотрудничестве с нацистами, а государство Израиль предъявило обвинение в клевете одному из обвинителей Кастнера. Но государство проиграло в суде, и главный судья, разъясняя решение суда, заявил, что Кастнер "продал свою душу дьяволу". В вышестоящий суд была подана апелляция, но еще до того, как суд имел возможность разобрать ее, кое-что произошло.

В Тель-Авиве к доктору Кастнеру, шедшему домой, подошел человек, вооруженный пистолетом, и спросил, зовут ли того доктор Кастнер. После утвердительного ответа, доктор Кастнер был застрелен на месте.

Мейрав — внучка доктора Кастнера.

После такой информации, австриец теряет дух. Я становлюсь уважительнее.

Мы говорим еще некоторое время, и она делится со мной своей самой большой мечтой: стать премьер-министром. Думаю, с большей вероятностью доктор Кастнер воскреснет, нежели она побьёт Биньямина Нетаньяху на выборах, но не говорю этого.

Я встаю и иду из этого холла Кнессета в другой. И тут в одном из залов замечаю Аелет Шакед из крайне правой партии "Еврейский дом".

О депутате Аелет я знаю примерно столько же, сколько знал о депутате Мейрав до начала разговора с той. Единственный факт, мне известный об Аелет, это то, что всевозможные левые упоминают ее имя как убедительнейший пример абсолютной глупости, безмозглости и идиотизма правых.

Я подхожу к ней. Не согласится ли почтенный депутат потратить на меня свое время? Пройдемте в мой офис, — предлагает она, и я с радостью следую за ней.

— Скажите, что бы вы хотели сказать миру!

— Я хотела бы объяснить нашу позицию относительно израильско-палестинского конфликта и почему мы против двух государств, и почему я думаю, что мир демонстрирует лицемерие, когда дело доходит до Израиля. Арабский мир, как можно наблюдать на примере арабских стран, расположенных вокруг нас, таких как Египет и Сирия, рушится, но в это же время расположенные вдали государства пытаются заставить нас вести переговоры с арабским миром и хотят, чтобы мы отдали часть наших земель странам, режимы которых являются чем угодно, но только не стабильными.

Наша партия против этого. Каждый участок земли, который мы отдавали арабам в прошлом, такие как Ливан или Газа, находится сегодня под контролем фанатиков, будь то ХАМАС в Газе или Хизбалла в Ливане.

Отношение к нам Европы, навязывающей бойкот против нас, в моих глазах позорно и лицемерно. ЕС и ООН одержимы нами, я не знаю, почему. Я ожидала, что Германия будет с нами, но увы, это не так. Германия должна придерживаться моральной и исторической ответственности, когда дело доходит до нас, и уж, конечно же, не присоединяться к любому бойкоту, направленному против нас. Я надеялась, что Германия будет противостоять бойкоту.

Аелет не знает, кто я. Это интервью не было организовано через ее пресс-секретаря, и единственное, что она знает, это то, что я немец. Я забыл, что сегодня я собирался быть австрийцем. Аелет заглядывает мне в глаза и спрашивает:

— Вы еврей?

— Да.

— Действительно ли Европа настроена антисемитски?"

А потом, тихо, почти глотая слова, она сама отвечает на свой вопрос:

— Большинство из них.

— Чем занимается ваш муж?

— Он летчик.

— Гражданский или военный?

— F-16.

Для справки: его имя не Джонатан Шапира. Кроме того, Аелет окончила Тель-Авивский университет, инженерный и компьютерный факультеты. И еще одна справка: академические достижения Мейрав Михаэли: средняя школа. Конечно, так как Аелет является правой, а Мейрав — левой, то это Аелет — та, которую называют глупой, безмозглой и идиоткой. Почему люди не могут обсуждать политические разногласия без брани. Я оставляю офис Аелет и возобновляю блуждание в зверинце Кнессета. Кто будет моей следующей жертвой? Может быть попробовать подцепить депутатов Кнессета из харедим. Я буду бродить, бродить и схвачу первого же депутата в большой кипе.

* * *

Охота занимает некоторое время, но в конце концов я обнаруживаю депутата из харедим, стоящего у входа в свой кабинет. Табличка на его двери говорит, что он принадлежит партии сефардских харедим ШАС. Возможно, он даже друг рабби Давида Бацри из блока спасителей мастурбаторов. Я открываю дверь, говорю "здравствуйте" и сажусь. И только теперь понимаю, что я не знаю, как зовут этого депутата. Я шел слишком быстро. Как мне его называть? А, какая разница: я не буду обращаться к нему по имени, все равно он уже здесь.

И он уже говорит:

— Наше государство является примером почти в любом отношении, особенно с этической и моральной точки зрения.

— Этической и моральной, на самом деле?

— Да, конечно. Это не началось прямо сейчас. Это продолжение истории еврейского народа, начавшейся тридцать пять сотен лет назад. Тридцать пять сотен лет назад существовали мощные империи. И они исчезли. Но не еврейский народ, мы все еще здесь. Та же культура, такой же интеллектуальный потенциал.

— Ничто не изменилось за тридцать пять сотен лет? Вы действительно думаете, что это та же самая культура?

— Да. Даже лучше!

Мне бы действительно хотелось узнать, кто этот человек. Два члена Кнессета от его партии провели годы в тюрьме за кражу денег, бывший президент Израиля оказался обычным насильником и в настоящее время отбывает срок, бывший главный раввин обвиняется в краже миллионов, бывший премьер-министр сейчас находится в суде из-за разнообразных финансовых махинаций. А этот парень говорит об этике и морали?! Надо выяснить о нем побольше. И я спрашиваю:

— Откуда вы? Откуда ваша семья?

— Я родился здесь, но моя семья происходит из Триполи в Ливии. А вы откуда?

— Польша. Боже, как я сегодня путаю страны!

— Дом моего деда в Ливии был точно таким же, как и дом вашего деда в Польше. Характер, внутреннее свечение обоих было одинаковым. Та же этика, то же самое мышление, тот же "свет для наций". Да, да.

— Подождите. Что такое еврейская этика?

— Во-первых, кто дал человечеству этику? Иудаизм. Вначале все вокруг были каннибалами, без этики и морали, но затем евреи дали миру Библию. Народы мира скопировали ее. Наша Библия, еврейская Библия, была переведена на более чем семьдесят два языка.

— Вы же знаете, дорогой депутат, что большинство израильтян не следуют Библии. Пойдемте со мной, я возьму вас на пляжи Тель-Авива и покажу вам евреев.

— Позвольте мне объяснить вам. Кое-что произошло здесь, в этой земле, то, что ни ваш, ни мой дед не могли даже вообразить. Израиль, понимаете ли, был основан русскими радикалами, которые были атеистами. Но это все прошло. То, что вы видите на пляжах Тель-Авива, есть лишь последствия деятельности этих радикалов много лет назад. Но есть сдвиг в стране в сторону корней, к вашему деду, к корням моего деда. Вы можете это видеть.

— Как я могу это видеть?

— Через три года большинство детей, поступающих в начальные школы Израиля, будут харедим.

— Вы это серьезно?

— Да, да. Эти дети уже родились!

— Вы утверждаете, что, скажем, через пятьдесят лет большинство израильтян будут ортодоксы?

— Как ваш и мой деды.

— И через пятьдесят лет пляжи Тель-Авив будет пусты в субботу?

— Не совсем пусты. Останется небольшое число светских евреев, но они будут в меньшинстве. Благословен Господь, ибо светская культура скоро исчезнет.

Ровно в этот момент наступает 2:00 пополудни. А каждый час транслируются новости по израильскому радио. Депутат включает радио и слушает. Ему хочется знать, что нового в Сирии, соседствующей с Израилем. Он слушает, и слушает, и слушает.

Это очень израильская вещь, уникальная привычка, и он напоминает мне о ней: слушать новости каждый час, чтобы убедиться, да поможет нам Бог, что Израиль все еще существует. Эта привычка является одной из самых интересных, самых трогательных и самых страшных реальностей, с которой вы когда-либо сталкиваетесь в Израиле. Она не содержит никаких слов, почти никаких эмоций, лишь краткое движение пальца, нажимающего кнопку или касающегося экрана, чтобы включить передачу новостей. Только не задумывайтесь об этом, потому что, если вы задумаетесь, то начнете рыдать над этим народом.

— Войны нет, — говорит он, выслушав новости, счастливый тем, что можно продолжать цепляться за жизнь. Он выключает радио и снова говорит.

— Еврейский народ выжил, потому что евреи сохранили единство внутри. Вы знаете, почему народы мира нас ненавидят?

— А они ненавидят?

— Да, да, они ненавидят. Они антисемиты. Вы знаете, почему они антисемиты? Потому что они завидуют нам!

— Народы мира ненавидят вас?

— Безусловно.

— Американцы тоже?

— Американцы, не знаю. Но антисемитизм есть повсюду, давайте не будем говорить об отдельных странах. Антисемитизм существует и в огромном количестве. Посмотрите, в прошлом веке немцы хотели убить всех существовавших евреев. Почему? Что мы сделали немцам? Что за борьба или спор был у нас с ними? Почему они нас убивали? В чем причина? Зачем? Разве есть логика, способная объяснить их ненависть? Разве есть разумное объяснение их действиям?

Он задумывается на минуту над словами, которые только что произнес, и делится другой мыслью. Антисемитизм исходит от христианских стран, а не из исламских. До эпохи сионизма, говорит он мне, мусульмане и евреи сосуществовали отлично.

Я меняю тему разговора.

— Что вы думаете о рабби Бацри?

— Такой же праведный как и другие.

— Он принят обществом?

— Как и другие рабби. Они все мудры, все умны, все хорошо разбираются в Библии.

Мне хочется спросить его, дал ли бы он тоже рабби Бацри 4000 шекелей, но быстро прикусываю язык. Я даже не знаю его имени, и было бы совершенно несправедливо обвинять его в мастурбации.

У вас есть мечта?

— Мир.

— С кем?

— Между нами и арабами. Поверьте, нет никаких оснований, чтобы не достичь с ними мира. Проблема заключается вот в чем. Ашкенази, а только они ведут переговоры с палестинцами, никогда не достигнут никакого мира с ними. Если бы Израиль послал сефарда вести переговоры с палестинцами, мир уже давно был бы здесь. Ашкенази не хотят, чтобы мы, сефарды, разговаривали с арабами. Послушайте меня, сионистское движение с самого начала не понимало того, что для того, чтобы говорить с другими народами, вы прежде всего должны понимать их культуру. Если вы хотите заключить мир с палестинцами вы должны сначала понять их, их культуру, различные нюансы их культуры, но ашкеназские евреи до сих пор не осознали этот факт.

Оставляя его офис, я гляжу на имя на табличке: депутат Ицхак Коэн.

Кто он такой?

Вот официальная информация Кнессета о нем: глава Комитета по этике Кнессета, бывший министр по делам религии, бывший заместитель министра финансов, отец десяти детей.

* * *

Десять детей может показаться многовато для некоторых, но не для депутата Меира Поруша, в чьем кабинете я сижу после того, как покинул депутата Коэна. У Меира двенадцать детей.

Меир является центральной фигурой в партии "Тора и Иудаизм", ашкеназском эквиваленте партии ШАС. Он одет в традиционную одежду харедим, включающую в себя длинное черное пальто, дизайн которого был первоначально разработан для условий Сибири. Погода сегодня очень, очень жаркая, но Меиру нормально. У него есть кондиционер, установленный на температуру морозильника, что очень удобно для него и его привычных гостей, но не для таких людей, как я.

— Скажите мне, что захотите, а я поведаю миру о том, что бы вам хотелось им рассказать.

— Я не знаю, хотят ли ваши читатели что-то знать о нас, — отвечает он.

— Вперед, говорите, — подбадриваю его я, и он начинает.

— Мы представляем подлинный иудаизм, культуру, начавшуюся три тысячи лет назад на горе Синай.

Сефардский депутат Ицхак говорил о тридцати пяти сотнях лет, но это ведь ашкеназский депутат. Может быть, сефарды старше, я не знаю.

— Почему так важно, чтобы мы сохранили эту старую культуру? — спрашивает Меир и тут же отвечает: "Еврейский народ является старейшей нацией в мире".

Некоторые, возможно, оспорят это историческое обозрение, но они не впечатлят Меира. "Нет другой, столь же древней нации", — подчеркивает он.

А что же такое еврейская культура? Ну, согласно депутату Меиру, есть одна вещь, к ней точно не относящаяся: "Если вы покупаете товары "Made in Israel", то это еще не делает вас евреем".

Депутатам Кнессета, я вижу, нравится поговорить о философии, идеологии, этике и истории, но я пытаюсь вернуть депутата на землю на пару минут.

— Сегодня Кнессет созывается для обсуждения так называемого закона "о равном разделении бремени". Можете ли вы объяснить мне, что это такое?

— Никто не знает!

С этим человеком не скучно, но на мой вопрос он отвечать не желает.

Правда заключается в том, что закон "о равном разделении бремени" в данный момент для Израиля весьма взрывоопасен. Израильтяне харедим не служат в армии (не "разделяют бремя"), но получают помощь от государства в случае нужды, как и любой другой гражданин и даже чаще.

Полвека назад это не было большой проблемой, поскольку их было немного, но теперь их сообщество насчитывает сотни тысяч человек.

Я давлю на него, требуя лучшего ответа, нежели "никто не знает", и он отвечает, что "разделить бремя" — всего лишь инструмент, который светские евреи используют для атаки на харедим за неимением чего-то лучшего.

— Почему это, мужчины друзы служат в израильской армии, а друзские женщины нет? Где равенство?

Конечно же, служба друзских женщин в израильской армии — это последнее, что заботит депутата Меира, но хороший метод сбить человека с курса.

Со своей стороны, я прошу его быть более точным в своих ответах, и он подчиняется:

— Я не рассматриваю как святая святых необходимость иметь здесь еврейское правительство. Конечно, удобней, когда правительство еврейское, но если еврейское правительство устраивает нам трудности в соблюдении наших традиций, то я не жажду, чтобы именно евреи управляли государством.

Другими словами, депутат Меир говорит следующее: если иметь еврейское государство означает, что общине харедим придется служить в армии, то он и его партия предпочли бы иметь государство исламское. Это нечто, что я никогда не думал услышать, но факты есть факты.

* * *

После того, как я покидаю комнату депутата Меира, я сталкиваюсь с министром Ури Орбахом и спрашиваю, не хотел ли бы он дать интервью. Он отвечает:

— Зачем? Почему я должен тратить свое время на пиар Израиль? Спасибо, нет.

* * *

Депутат доктор Ализа Лави — член самой новой партии Израиля, “Еш Атид” (Существует будущее), созданной журналистом Лапидом, превратившимся в политика. Ализа — одна из наиболее известных феминисток своей страны, религиозная женщина, преподаватель университета и автор нескольких книг.

Я прошу ее рассказать мне, что такое "Израиль".

— Для меня государство Израиль означает дом. Дом — это место, где вы работаете, место, которое вы любите, ремонтируете, храните, это место, куда вы можете убежать и где спастись.

— Вы гордитесь тем, что вы израильтянка?

— Конечно. И более того, я благодарна Израилю. Я принадлежу поколению, у которого есть дом, и я очень этому рада. Моя бабушка родом из Бухареста. Она была моделью, когда ей было двадцать — двадцать один год. У нее была студия моды, у нее было все, но в один прекрасный день ее студию и все, что она имела, сожгли. Были люди, позаботившиеся о ней и доставившие ее сюда. Медленно, но она отстроила себя заново, себя и эту землю. Я вижу свою задачу в том, чтобы помочь каждому еврею в любой точке мира, желающему сюда приехать, помочь, в чем бы он ни нуждался. Эта страна является домом для евреев, и моя работа состоит в том, чтобы сохранить это место живым.

— Что такое израильтянин?

— Человек, желающий жить, продвинуться, выжить. Желанием жить пронизаны все части бытия израильтянина. Почему израильский хайтек столь продвинут? Это не только "еврейский мозг", это гораздо больше. Это желание жить полной жизнью. Быть израильтянином значит иметь дом. И, несмотря на все различия между евреями, несмотря на все крики друг на друга здесь в этом Кнессета, существует какой-то клей, соединяющий всех израильтян. Мы все разделяем тот же дом. Я не могу объяснить это. Эта общность, это единство дает мне силы сидеть с немецкими журналистами и давать это интервью. Это придает мне силы, и я могу простить прошлое.

Она говорит обо мне. Это я немец, и ей нужно особое усилие, чтобы говорить со мной. Хорошо.

— Можете ли вы дать мне образ этой "общности"?

— Если я упаду на улице, я хочу, чтобы это произошло здесь [в Израиле], ибо здесь кто-нибудь поможет мне. У меня нет другой земли, нет никакого другого дома.

Таковы нынешние предводители страны, в которой я когда-то родился. Эта страна также благословлена миллионом кошек, некоторые из которых живут в моем саду, куда я и возвращаюсь.

 

Выход Двадцать Седьмой

Что делают гуманные иностранные журналисты возле лежащего полумертвого сирийца.

Я не знаю, где сегодня кошки. Возможно отправились в Иорданию на конференцию KAS.

Дядя Сэм угрожает вмешаться в конфликт в Сирии, где один человек убивает другого без какой-либо причины, а ребёнок голодает, пока не умрет. К настоящему моменту, согласно опубликованным данным, в Сирии потеряно уже более 100 тысяч жизней, а число раненых значительно больше.

Ближний Восток остается Ближним Востоком, местом, где коалиции и лояльности возникают и обрываются дуновением ветра. Ряд раненых в сирийской войне пересекают израильскую границу и попадают на лечение в израильские больницы. Сирия — один из злейших врагов Израиля, но Израиль — это место, отделяющее раненых от смерти.

Я благополучно прибываю в Цфат, что на севере страны. Каким-то образом сто сорок раненых сирийцев попали в Израиль и в настоящее время многие из них оказались именно тут, где я нахожусь на данный момент, в больнице Зив.

На кровати — едва живой Халид: пальцев нет, в теле дыра, лицо окружено трубками и проводами, поддерживающими дыхание. Он здесь уже две недели, и только Аллах знает, каково его будущее.

Он не может говорить и только жестикулирует лицом и руками.

Тут же присутствует группа журналистов, в основном иностранных, но также местных палестинских. Тихо шумят камеры и записывающие устройства. Один из журналистов спрашивает:

— Как вы себя чувствуете в Израиле?

Он взглядывает, как бы говоря: "Хорошо".

— Откуда вы? — спрашиваю я его.

Он смотрит на меня, жестами показывая, что хочет написать свой ответ, это он может сделать.

Я прошу больничный персонал дать ему ручку и бумагу. Они приносят.

Он пишет. Это занимает столетие: "Дераа".

Там, где война началась два года назад. Там, в центре всего этого ада.

Он показывает на свой живот и пытается что-то рассказать мне.

— Живот, — говорит он.

— Да дарует Аллах вам здоровье, — говорю я ему. Он нежно меня касается и жестом показывает, что хочет написать что-то еще.

Когда он начинает писать, съемочная группа просит меня подвинуться. В чем дело? Они хотят снять его, неважно, что раненый прилагает такие усилия, чтобы говорить со мной.

Пусть идут к черту. Я не двигаюсь.

Халид показывает мне пальцы, пять. Едва слышно, он произносит:

— Пятеро детей.

Он отец пятерых детей, если они все еще живы.

— А что с вашей женой? — спрашиваю я.

Он тронут. Он не привык к журналистам, которым интересен он сам.

Он подвигает раненую руку ближе ко мне, берет мою руку, медленно подносит ее к своим губам и целует.

Мне хочется плакать.

Я тоже целую его.

Этот простой человеческий жест переполняет его. Он жестом показывает, чтобы я отослал других журналистов подальше, а затем берет мою руку снова ее целует.

Это душераздирающе.

Он берет своей правой рукой мою левую и удерживает ее. Я глажу его левую руку и голову. Он едва может дышать, ему это очень тяжело, и он держится за меня как только может. От этого ему становится легче, и он снова показывает жестом, чтобы другие журналисты ушли. Я думаю, что, возможно, он хочет, чтобы я тоже ушел, и двигаюсь, но он снова берет меня за руку.

Мне хочется плакать, но вместо этого я глажу его.

Персонал просит нас всех удалиться. Я делаю шаг назад, но Халид не хочет меня отпускать. Я снова подхожу, и он медленно приподнимает одеяло со своего тела, показывая мне свою рану, огромную дыру там, где должен быть живот.

Выживет ли этот человек, или я смотрю в жестокое лицо смерти?

Я хочу обнять его, дать ему каплю поддержки. Он смотрит на меня, человека, которого он никогда не встречал раньше, глазами, наполненными любовью.

Я никогда не забуду Халида, человеческое лицо в пейзаже наемных журналистов.

Снаружи, у входа в больницу, где сейчас я стою и курю сигарету, чтобы успокоиться от злости на иностранцев, я вижу машину скорой помощи с надписью: "В память о шести миллионах, погибших в Холокосте".

Эта машина скорой помощи, подаренная неким Виктором Коэном из Бока-Ратон, Флорида, США.

* * *

Наемные журналисты и я продолжаем двигаться на север, ближе к Сирии. Все выше и выше в сторону Голанских Высот, где огромные горы приветствуют нас. Может я в Тироле?

Эта страна, обладательница самой низкой точки на земле, Мертвого моря, поднимается здесь до высот покрытых снегом — перепад высот, который трудно представить на такой небольшой площади. География этой земли, судя по тому, что я видел, столь же различается от места к месту, как и ее люди. Крайности как на земле, так и в людях, на ней живущих.

Мы продолжаем ехать и попадаем в Мадждал-Шамс, друзскую деревню на Голанских высотах. Друзы — арабы, являющиеся особыми мусульманами, живут по обе стороны от сирийско-израильской границы. Сидящий в местном ресторане парень-друз дает мне свою визитную карточку на случай, если я захочу прийти еще раз. Там написано, что его адрес: "Оккупированные Голанские Высоты".

В другой части ресторана я получаю шанс увидеть и услышать, как европейские журналисты интервьюируют местных жителей с целью извлечь подходящие их мировоззрению ответы. Наблюдать это захватывающе и интригующе.

Британский журналист и житель деревни, друз, обсуждают вероятность войны с Сирией и возможность использования здесь химических бомб. Вот как это выглядит:

J: У вас есть противогазы?

D: Нет.

J: А израильские власти снабжают вас противогазами?

D: Нет.

J: Но в целом, израильские власти предоставляют гражданам Израиля газовые маски, не так ли?

D: Да, я думаю, что так.

J: Они дают маски своим гражданам, а вам — нет. Правильно?

D: Думаю, что да.

J: Выходит, евреи получают их, а вы нет. Интересно.

D: Я не знаю.

J: Они не предлагают вам никаких масок, не так ли?

D: Нет, я думаю, что они распределяют маски только в больших городах, таких как Тель Авив или Иерусалим.

J: Но они распространяют их среди местных жителей-евреев?

D: Может быть. Я не знаю.

J: Возможно, они распределяют маски своим, но не вам.

D: Может быть.

J: Значит, они предлагают маски евреям, но не друзам. Действительно интересно!

К этому моменту житель полностью запутан, он зажигает сигарету и начинает разговаривать с другим жителем, сидящим рядом.

Что касается журналиста, то он видит, что я наблюдаю за ним, и его лицо становится злобным. Он бросает на меня сердитый взгляд и уходит.

Да Благословит Бог Королеву.

* * *

Наша следующая остановка — гора Бенталь. Здесь вы стоите и видите Сирию прямо перед вашими глазами. Сирию, откуда пришел Халид, где находятся его жена и пятеро детей, если они все еще живы.

Какая Израиль маленькая страна! Нужно лишь три часа, с остановками на кофе, сигареты, и туалет, чтобы добраться сюда из центра Израиля. Причем, примите во внимание, что это не Америка, и значит, путь часто проходит по небольшим, второстепенным дорогам. Иными словами, вы можете пересечь Израиль вдоль на автомобиле примерно за пять часов, с юга на север. Пересечение Израиля в ширину займет у вас долю этого времени, от десяти минут до двух часов, в зависимости от того, где выбрать пересечение.

Малюсенькая-малюсенькая страна, но мир настолько ею заинтересован. В этом нет ничего общего с логикой. Может быть, это вещь "духовная"?

Возможно, я должен найти духовного лидера и посмотреть, имеется ли у него или у нее объяснение.

 

Выход Двадцать Восьмой

Как стать международным рабби за права человека? Что юная христианка сионистка любит больше, мужчину или виноград?

Рабби является духовным лидером, не так ли?

Рабби Арик Ашерман, модно одетый, элегантный, в дорогой обуви, является президентом и старшим рабби в организации "Рабби за Права Человека". Он тот, с кем я намерен встретиться.

Вы слышали о "Рабби за Права Человека"? "Они вне политики, — говорит мне рабби Арик, — и согласно собственным внутренним правилам не могут принимать какую-либо из сторон. Он сам аполитичен до предела, никогда не станет принимать чью-либо сторону в израильско-палестинском конфликте, и более того, никогда не предпримет каких-либо шагов, которые могли бы быть истолкованы как благосклонность к определенной стороне.

Мой тип рабби, и все, что мне осталось сделать, это уговорить его рассказать мне, о чем он думает в глубине своего сердца, и как воплощает свои мысли в дела. Он очень рад моему вопросу и с удовольствием подчиняется. Он верит в следующее:

Израиль угнетает палестинцев и в Израиле и вовне.

Израиль практикует расизм против палестинцев.

Израиль крадет палестинские земли.

Израиль незаконно сажает палестинцев в тюрьмы.

Израиль постоянно дискриминирует невинных палестинцев.

Все поселения являются незаконными.

Израиль регулярно нарушает нормы международного права.

Израиль является жестоким оккупантом.

Армия Израиля помогает и защищает преступную деятельность поселенцев против палестинских жителей.

Израиль действует и ведет себя так, как и любая другая жестокая диктатура в истории.

Израильские археологи регулярно уничтожают любые доказательства, которые могли бы поддержать притязания палестинцев на землю.

И так далее и тому подобное, я записал лишь часть того, что этот аполитичный рабби сказал мне. Что удивительно, и что я не могу объяснить себе, как он сам не расхохотался, говоря все это и повторяя, что он аполитичен.

В поражающей серьезностью манере он перешел после этого к рассказу о том, что он и его соратники делают: (а) они борются с израильским правительством через судебную систему, подавая иски один за другим против государства; (б) они посещают палестинские деревни, чтобы служить человеческим щитом против убийц — еврейских поселенцев и солдат.

Ни одно из вышеперечисленных действий, как уже говорилось, не имеет ничего общего с политикой, и ничто из того, что было сказано до сих пор, не должно быть неправильно истолковано как принятие чьей-то из сторон в конфликте между израильтянами и палестинцами.

Рабби Арик, профессионально изучавший библию, с апломбом уверяет меня, что Библия запрещает войны любого рода. Тот факт, что Библия полна войн, иногда даже предписанных Богом, ему неизвестен. Страница за страницей Библия говорит о войнах, но ни с одной из этих страниц рабби Арик незнаком.

Я, признаться, начинаю немного злиться. Я беру Библию, находящуюся у него в комнате, и говорю:

— Смотрите, почти каждая страница здесь наполнена войнами. Вы отрицаете это? Давайте прочтем вместе со мной!

Он отказывается.

Этот рабби настолько праведный и образованный, в дополнение к его аполитичности, что он даже прожил среди палестинцев два года. Когда он рассказывает это мне, его глаза светятся. Где-то я уже видел пару похожих глаз не так давно, и я пытаюсь вспомнить, чьи это были глаза. Ах, да, британского журналиста. Между ними есть еще одно сходство. Оба защищают права человека.

* * *

Рабби Арик, независимо от того, что я о нем думаю, рассматривает себя в качестве человека святого.

"Палестинцы, — говорит мне Его Святейшество, — живут в ужасных условиях, в которые их поместили евреи. Они живут в полной нищете в лагерях беженцев, и если бы не обилие рабби, наполненных святым милосердием, их судьба была бы билетом в один конец — вечный ад."

Я спрашиваю рабби, когда он (за исключением оливковых полей) в последний раз посещал Лагерь Беженцев, известный под названием Палестина? Ну, он не помнит, возможно, это было около трех лет назад или около того.

Оказывается, этот палестинский житель путешествует в Рамаллу и Наблус почти так же часто, как я летаю на луну и солнце. Он знаком с Палестиной, как я с космосом.

Почему, спрашиваю я его, все благодетели обладают столь чувствительными сердцами и душами, в то время как правые всегда такие серые?

Он обижается на мой вопрос, полагая, что я над ним смеюсь. Но я говорю ему, что ничего подобного, я восторгаюсь его ненавистью к самому себе. Лично я люблю палестинцев, говорю я ему, потому что палестинцы горды своей идентичностью, но у меня нет никакого уважения к само-ненавистникам, хоть евреям, хоть черным. Если бы у меня была любимая дочь, я бы предпочел, чтобы она вышла замуж за гордого активиста ХАМАСа, нежели за ненавидящего самого себя еврея, такого как он.

Жена Арика смотрит на меня, удивленная моей фразой, и произносит только четыре слова: "Вы не можете изменить их". Она имеет ввиду мужа и его соратников. Я прошу ее объяснить подробней, и она соглашается.

— Быть правозащитным активистом в наше время не означает быть философом, надо просто следовать за модой. Правозащитник не ищет факты или логику; надо лишь соответствовать определенным дресс-коду, одежде, языку, дикции, типу высказываний, и особым манерам. Мы много спорим, но я знаю, что никогда не изменю его. Никакие факты не убедят его. Он — Правозащитник, это его я, это то, кто он есть. Вот и все. Вы не можете просить человека не быть таким, каков он есть.

Когда дело доходит до сложных вопросов, женщины, чаще всего, понимают их гораздо быстрее мужчин.

Арик глубоко оскорблен замечанием своей жены. То, что он делает, это Тикун Олам (исправление мира), говорит он мне.

Что, к дьяволу, за Тикун Олам? О, это имеет отношение к Каббале (еврейскому мистическому учению), которую учил мистик Ари из Цфата, известный под именем Святой Ари. Хотите узнать об этом побольше? Следуйте за мной, на самом деле это довольно интересно.

Когда Бог сотворил мир, у него возникла с этим огромная проблема: он сам был слишком велик, чтобы поместиться в этом мире, ибо тот по своей природе был для него слишком мал. Понимаете?

Бог, в случае, если вы до сих пор еще не поняли, очень тучный. Огромный. Такой огромный, что даже одна восьмая его живота намного больше всей планеты. Это значит, следуйте за моей логикой, что для того, чтобы миру, Божьему творению, выжить, Богу следовало держаться от планеты подальше. Но в этом случае рядом с людьми мог находиться только сатана. Жуткая мысль, если вы, конечно, можете себе это представить.

Чтобы разрешить проблему, Бог пришел к гениальному решению: он уменьшил Себя и вложил святые искры свои в специальные контейнеры. Поняли? Блестяще, не так ли?

И тут возникла еще одна проблема, о которой по какой-то причине Бог не задумывался, а вот Ари-таки задумался. Какая? Наш старый друг Сатана. Сатана, будучи сатаной, постоянно сверлит отверстия в маленьких контейнерах со Святыми искрами, и Святые искры разлетаются.

Святой Арик и его команда из 120 рабби бесконечно и неустанно работают, ремонтируя и залатывая отверстия Священных контейнеров. Как именно они это делают? Борются за права палестинцев.

Я прошу мастера-наладчика Священных контейнеров поделиться со мной историей того времени, когда он был рабби. Попросту говоря: где, когда, и какими общинами он руководил, прежде чем заняться всем миром целиком. И так как его дипломы, по крайней мере, когда он представлялся мне, были раввинские, мне также хотелось бы узнать размер его бывшей общины или общин.

Раввин Арик изо всех сил старается увильнуть, чтобы не отвечать на этот вопрос. Но я не отпускаю, пока он не сдается. В раввинате, находившемся под его руководством в США, он привлекал на свои проповеди около десяти, а иногда и до пятидесяти человек.

Что вам делать, когда в качестве местного рабби вы достигаете дна? Стать международным рабби. Как стать международным рабби? Сказать, что вы, рабби, будете говорить все самое худшее об Израиле и евреях. Кто вас будет финансировать? Это самое простое: найдите других евреев-самоненавистников, и не забудьте о самовлюбленных европейцах. Новый Израильский фонд, финансируемый именно такими евреями, евреями с таким любящим сердцем по отношению к нуждающимся, что (в соответствии с последним доступным мне ежегодным докладом 2012 года) он дал $6721 центрам кризиса для жертв изнасилования в Израиле, и еще $328927 — объединению "Рабби за Права Человека". Европейская комиссия, которая платит за специальные поездки в музей Холокоста, чтобы рассказывать молодым европейцам об израильских зверствах, является еще одним донором этих рабби, в дополнение к другим европейским донорам, верующим в права человека, таким как Швеция, Великобритания и Германия.

И здесь я теряюсь. И это то, во что превратился Израиль? И это то, что означает быть евреем?

* * *

Мне рассказали, что в это самое время на холмах Иудеи и Самарии, в еврейских поселениях, есть иностранцы, занятые сбором урожая винограда. Не все иностранцы ненавидят евреев. Есть христиане, которые их любят, и я еду встретиться с этими христианами.

Пара Калеб и Кандра, "христианские сионисты" из США, говорят мне, что они здесь для того, чтобы исполнить Божьи пророчества. Какие пророчества?

Кандра читает мне из книги Иеремии следующее:

— Посадите виноградники на горах Самарии: и те, кто насаждал, будут питаться ими, словно обычной пищей. Ибо будет день, когда стражи на горе Ефраим провозгласят: вставайте, взойдем на Сион к Господу Богу нашему.

Калеб встревает:

— Мы считаем, что придут дни, когда эти горы вернутся к жизни".

Они приезжают в этот виноградник и на эти поля ежегодно на десять недель, рассказывает мне Калеб, и посвящают свое время тому, чтобы помочь этому поселению. Они оплачивают свои полеты, свое пребывание, они платят за собственное питание, и если они хотят бутылку или две вина, то они платят и за это. Короче говоря: они не получают бесплатно ничего и тратят много своего времени и денег ради удовольствия работать для другого народа.

Сегодня здесь и в близлежащих горах находится 150 молодых людей, в основном из США, но есть один человек из Швеции, один из Швейцарии и ноль из Германии.

— Можете рассказать какую-нибудь романтическую историю, случившуюся прямо здесь, на этой горе?

— Я здесь познакомился со своей женой. И на самом деле мы здесь поженились.

Его жена перебивает:

— Мы поженились в Псагот!"

Псагот — это соседнее поселение. В этот момент вмешивается еще один сионист-христианин. Он говорит Калебу, чтобы тот выяснил поподробнее, откуда я и кто я такой, друг ли я или враг. "Мы хотим убедиться, что все в порядке", — говорит человек, советуя Калебу быть осторожным.

Калеб начинает допрос:

— Вы еврей?

— Так говорят.

— Вы атеист?

— Я все еще пытаюсь понять, кто я.

Ему нравятся мои ответы, не спрашивайте, почему, и он продолжает с того места, где остановился, рассказывая мне свою историю любви:

— В одну из ночей я лег спать и мне приснился сон, что я нахожусь в винограднике и ем там. Я поднимаю голову и вижу чудную девушку, сидящую напротив меня. Я протягиваю к ней руки, и она вкладывает свои руки в мои. Вот как впервые началась для меня любовь.

— Вы спали прямо здесь?

— Да, в окрестности.

— А она была на этих горах только во сне или же на самом деле?

— Она была здесь по-настоящему.

— И вошла в ваш сон?

— Вроде того.

Он рассказывает мне, что впервые приехал сюда, когда ему было четырнадцать лет, и это его отец начал программу приезда сюда людей из-за рубежа.

Его жена приехала сюда в первый раз в возрасте двадцати лет.

— Я всегда чувствовала любовь к Израилю, пока росла. Я унаследовала ее от своих родителей, — говорит приснившаяся, она же настоящая, жена, добавляя, что она очень счастлива здесь, в местах, откуда произошла Библия, в Иудее и Самарии.

На случай, если я не понял правильно, она поясняет:

— Восемьдесят процентов того, что написано в нашей Библии, произошло здесь.

Когда вы впервые сюда приехали, что более всего привело вас в восторг, оказаться здесь или встреча с Калебом?

— Я думаю, что возрождение земли важнее Калеба, — говорит она мне, хихикнув, и серьезно в то же самое время.

Калеб встречался с другими евреями в Израиле, например, с теми, что живут в Тель Авиве, но его тянет к людям здесь, к поселенцам.

— Я чувствую большую связь с ними. У людей в этих горах, мне кажется, есть цель в жизни, и они посвящают свою жизнь достижению этой цели. Я верю, что у них есть связь с чем-то большим, чем то, что они сами осознают.

Для протокола: Христианка Кандра знает Библию лучше, чем еврейский рабби Арик. По крайней мере, она знает, как ее цитировать.

 

Выход Двадцать Девятый

Полюбит ли образованная, красивая арабка еврея?

Рядом с этими красивыми холмами, где трудится Кандра расположен город Наблус (Шхем), город, в который нельзя зайти ни одному еврею. Judenfrei. Естественно, меня привлекает это место и я отправляюсь туда. Если то, что я слышал от израильтян, правда, Наблус беден экономически и богат фундаменталистами. Я уже посетил ряд прекрасно спланированных и крайне привлекательных палестинских городов, пришло время посетить бедный.

Через несколько минут я уже там, и не могу поверить видам, которые меня приветствуют. Ожидаемый Наблус — это вовсе нет тот Наблус, который я обнаруживаю. Короче, чтобы избежать драмы, Наблус — великолепный город, город, в который я сразу же влюбился. С улицами, проложенными среди огромной, сияющей снизу доверху застройкой, раскинутой на двух параллельных горных хребтах, Наблус приветствует своих гостей теплыми, живописными видами несравненной красоты и бьющим ритмом жизни, которой я никогда не представлял здесь существующей.

ЕС и США строят здесь рай на земле. Этот город заключает в себе все, и здесь вы можете найти райскую пищу, чудесную одежду и ни одного квадратного метра скуки и тишины. Рядом с пышно спланированным новым жилым комплексом кто-то построил для себя конюшню с единственной лошадью в ней. Это странно, это поразительно, и захватывает ваше зрение и воображение, давая вам ощущение огромного величия.

Я хожу и хожу, и хожу по Наблусу, и мои глаза разбегаются от удовольствия.

Какой город!

Только после того как мои чувства полностью выдыхаются от ходьбы, я отправляюсь к главной станции и беру такси, чтобы уехать.

Я делю такси с девушкой с ангельской улыбкой и в модной одежде, представившейся именем Етернити. Да, это ее имя. Из какой части Райских Небес она предстала предо мной?

— Я живу в Рамалле, — делится она со мной, — учусь в Иерусалиме.

— Значит, в один прекрасный день я смогу назвать вас доктор Вечность?

Она смеется. Да, она надеется на это.

— Что вы изучаете?

— Литературу и политологию.

— В каком университете?

— Еврейский университет.

— О, вы учитесь вместе с евреями…

— Да.

— Может случиться так, что в один прекрасный день вы влюбитесь в еврея?

— Это невозможно!

— Вы красивая девушка, и, возможно, в один прекрасный день ваш путь пересечется с очень красивым молодым человеком. Очень симпатичным, очень обаятельным, и он влюбится в вас. И он будет очень хорош для вас, очень добр. Еврей. Разве это не может случится?

— Никогда!

— Почему нет?

— Я никогда не выйду замуж за еврея.

— Учась в Еврейском университете, вы узнали что-нибудь об евреях, чего не знали раньше?

— Да.

— Что вы узнали о них?

— Что они подменяют историю.

— Что они меняют?

— Они говорят, что они пришли в Палестину в 1948 году, потому что хотели помочь палестинцам. Это полная ложь.

— Это то, чему они вас учат?

— Да.

— Я не понимаю. Зачем им говорить такие ​​вещи?

— Спросите у них.

— Но это не имеет никакого смысла. Зачем им приезжать сюда, чтобы помогать вам?

— Они говорят, что они пришли сюда и что они помогли. Это то, чему они учат. Они придумывают историю.

— Таким образом, они не говорили, что они пришли сюда, чтобы помочь палестинцам, а просто так получилось, что они это сделали… Правильно?

— Да, это то, что они преподают.

— Но тогда зачем же они пришли сюда? Что вам говорят в университете?

— Они пришли сюда, потому что Бен-Гурион сказал им прийти сюда.

— В 1948 году?

— Да, после того, как британцы ушли.

— Почему же они не пришли раньше?

— Потому что Бен-Гурион не сказал им приходить раньше.

— Была ли какая-то другая причина, почему они пришли сюда в 1948 году?

— Нет.

— Никакой другой причины вообще?

— Нет, насколько мне известно.

— Почему вы не учитесь в палестинском университете? Почему вы ходите в Еврейский университет, который принадлежит евреям?

— Еврейский университет — самый лучший университет, гораздо лучше, чем Бир Зейт или Аль-Кудс.

Как и Надия, Етернити получает высшее образование бесплатно. И также как та, она учится с евреями и плюет на них. Эти две женщины, я думаю, гораздо умнее евреев, которые платят за их образование.

Пора идти к моим кошкам, существам, которые гораздо умнее этих дам.

 

Выход Тридцатый

Вняв совету моих бродячих кошек, я отправляюсь в поездку на север, чтобы посмотреть, как люди готовятся к полетам новейших made-in-the-USA смертельных ракет.

Сенат Соединенных Штатов одобрил использование силы в Сирии. Положение в Сирии ужасно, и так как рабби Арик ничего не делает в этом направлении, американский Сенат решил вмешаться. До сих пор история вмешательств американцев и европейцев на Ближнем Востоке говорит о практически стопроцентном их провале.

Логика Запада заключается в следующем: если два восточных человека стреляют друг в друга из ружей, то почему бы не присоединиться к вечеринке и не сбросить несколько супермощных бомб для дополнительного звукового эффекта? Я болтаю с моими кошками, и они предлагают, по крайней мере, насколько я могу их понять, поехать на север к сирийской границе и посмотреть, подготовлены ли люди к возможности того, что над их головами полетят ракеты.

* * *

Первая остановка — киббуц Кфар Харув, светское поселение у подножия Голанских высот. Все Голаны в свое время были частью Сирии и были захвачены Израилем во время войны 1967 года. Сразу после войны Израиль предложил отдать Голаны обратно Сирии в обмен на мир, но сирийцы отказались. Много лет спустя, в 1981 году, Израиль аннексировал их, но мир не признал суверенитет Израиля над ними. Предложенное Израилем гражданство друзам-жителям Голан было отвергнуто практически всеми.

Голаны не имеют ничего общего с палестинцами. Абсолютно. Здесь иной враг — гораздо более древний сосед, и шансы на мир можно оценивать как один большой ноль. Только не говорите это живущим здесь людям.

Сейчас канун еврейского Нового года, и светские израильтяне отмечают этот праздник своим особенным образом. Для религиозных конгрегаций эти святые дни — период размышления и покаяния, время, когда дети Избранного народа просят Господа о здоровье, успехе и молятся, чтобы Он простил им их прегрешения. По традиции, именно на этот день назначена сессия Небесного Суда, и Бог, сидя в суде, решает судьбу человека, животных и всех творений: кто будет жить, кто умрет, кому быть здоровым, а кому больным, кому богатым, а кому бедным, кто увидит успех и кто потерпит неудачу.

А Избранные киббуцники Кфар Харува поют такую молитву:

Пусть этот наступающий год станет

годом мира и безопасности,

мира и спокойствия,

мира и счастья,

годом мира, а не годом войны.

Пропев это, они начинают свой особенный ритуал.

В синагогах по всему Израилю в этот день дуют в шофар, чтобы пробудить грешников ото сна. Но не здесь. Здесь приносят клетку с множеством голубей. Дети и взрослые собираются возле клетки поглядеть на эти маленькие существа. "Летите, голуби!" — и голубей выпускают.

Подаются яблоки с медом, и люди желают друг другу "Счастливого Нового года". Объявляется, что церемония закончена. Вас приглашают к столам, заполненным едой. В ортодоксальных общинах песнопения еврейского Нового года говорят примерно следующее: "Отец Небесный, прости нас, ибо мы согрешили" А здесь поют: " В Новый год, в Новый год, в моем саду белый голубь". После этих ритуалов начинаются речи. Встает человек и говорит о финансах и производстве. "В этом году мы надоили на 10 процентов больше молока, — рассказывает он, — и отлично вырос туризм". "Мы надеемся, — желает он всем, — чтобы предстоящий год был столь же успешным." Киббуцники, в качестве дани традиции, молятся. Один из них берет еврейский молитвенник и читает молитву: "Сегодня пятница, когда было закончено создание небес и земли…" Есть только одна небольшая проблема: сегодня не пятница. Немногие, если вообще таковые имеются, обращают на это внимание.

Нам сообщают также кое-какие цифры, а именно: кибуц имеет 160 взрослых членов или 300, включая детей. Объем производства сельского хозяйства в шекелях в этом году: сорок миллионов. Киббуц также владеет компанией в Дортмунде, Германия.

Никто не упоминает Сирию, Америку или любую страну между ними находящуюся.

Киббуц Кфар Харув, часть идейного социалистического эксперимента последнего поколения, теперь представляет собой что угодно, кроме социализма. То, что осталось от славных дней киббуцного движения, если судить по проведенной здесь в эту "пятницу" службе, это бросающаяся в глаза неспособность правильно понимать древнееврейские тексты.

Я оставляю кибуц, грустно отметив, что один из самых симпатичных человеческих экспериментов, известных мне, великое движение больше не существует.

Я снова в дороге.

* * *

На севере Голанских Высот меня снова ждет Мадждал Шамс (башня Солнца), и я надеюсь, что британского журналиста на этот раз там не будет.

Петли по дороге к Мадждал-Шамс занимают много времени, и достигнув пункта назначения и выйдя из машины, я попадаю в зимний холод.

Я замерзаю на ходу. Но хотя погода здесь холодная, жители — народ теплый. Хамад Авидат, друз, пишущий для различных европейских информационных агентств, приглашает меня в свой кабинет и предлагает мне вкуснейшие горячие напитки. Он уверен, что президент Обама в ближайшее время сбросит блестящие новейшие ракеты на соседнюю Сирию и готовится к этому.

— Я думаю, что Обама собирается вступить в войну с Сирией, потому что хочет продемонстрировать миру, что он велик и обладает властью.

— И что произойдет после атаки Обамы? Кто выиграет, кто проиграет?

— Мусульмане за одну ночь могут произвести массу новых детей, — объясняет он, — и в конце концов они выиграют, независимо от того, что произойдет в промежуточный период. Народ здесь обладает верой и не потеряет ее. Арабы победят, потому что они связаны с землей и держаться за неё.

— Евреи не такие, — делится он со мной мудрой мыслью, — евреи связаны сo своими банковскими счетами, а не с землей.

Он любит говорить об арабах и евреях, но я хочу поговорить о друзах.

— Что есть друзская религия?

— Друзы представляют собой общность людей, верящих в реинкарнацию.

— Во что еще вы верите?

— Это наша религия, это наша вера.

— А в чем уникальность вашей веры?

— Мы верим в ум, а не в тело.

— А что же вы намерены делать с глупцами?

— Они плохие.

— А какая книга является священной у друзов?

— Хикме.

— Вы читали ее?

— Нет.

— Вам не любопытно?

— Нет. Я читал Коран, книгу христиан, книгу евреев. Это то, что мне интересно читать.

— Это правда, что вам не разрешается читать свою собственную священную книгу?

— Святая Книга Хикме является тайной книгой. Вы не найдете ее в Интернете. Не существует ее печатных версий, Святая Книга написана от руки.

— Хамад может не знать свою Хикме, но он знаком с новостями и с европейским вкусом и стилем. Сад вокруг его дома каждое утро окутывается облаками, и из его дома, — говорит он: "Вы можете увидеть Сирию слева и оккупантов справа." Хамад построил специальную комнату с 360-градусным панорамным окном, чтобы обслуживать журналистов во время следующей войны. Хамад показывает мне на YouTube фильм "Яблоки Голан", произведённый его компанией и оплаченный ирландскими, швейцарскими и австрийскими компаниями.

"У земли всегда есть пять вот таких косточек", — учит нас фильм, и мы видим Голанские яблоки, разрезанные пополам, с пятью косточками в каждой половинке. "Сирийский флаг содержит пять звездочек, — продолжает фильм, — в то время как у израильского флага — шесть звездочек".

Что это должно значить? Это не может не означать: Голанские высоты принадлежит Сирии. Так говорит земля. Точка.

Из 139 арабских деревень, находившихся в этом районе до 1967 года, сообщает фильм, осталось только пять. Хамад называет Израиль "дочерью Америки" и обвиняет его в установке мин по всем Голанам во время войны с сирийцами. Я спрашиваю его: "До 1967 года эта территория принадлежала сирийцам, возможно, это они установили мины?"

Вместо того чтобы дать хороший контраргумент, он предлагает взять меня в любой момент, когда я захочу, на экскурсию по заброшенным старым домам в горах, экскурсию а-ля Итамар в Лифту. Но Хамад — не Итамар, определенно нет. Хамад — теплый друз, а не холодный экс-еврей. Когда я прошу его накормить меня горячей едой в дополнение к горячему кофе, он организует для меня обед в друзской семье.

О, мне это нравится! Я никогда не бывал в доме у друзов раньше и не могу дождаться этого мероприятия.

Акаб, друз, учитель спорта и английского языка из соседней Букаты — хозяин этого дома, и он сообщает мне, что мусульмане и друзы — арабские братья, а евреи — оккупанты. Он предпочитает, говорит он, жить в бедности и в условиях диктатуры, но принадлежать Сирии, нежели жить богато и при демократии, принадлежа Израилю. По его мнению, евреи — оккупанты не только Голанских Высот, но и всей окружающей земли.

Евреи, страстно утверждает он, не имеют права иметь еврейскую национальную землю, потому что это расизм, но арабы имеют право иметь арабскую национальную землю, поскольку это не расизм. Я прошу его объяснить для меня это очевидное несоответствие, но он в жизни не сможет этого сделать. Вместо полученного ответа я прошу его ответить на другой мой вопрос, не мог бы он отдать мне свою красавицу-дочь в жены. И поскольку я такой добрый и благодетельный немец, я даже предлагаю заплатить ему за нее. Мы много смеемся по этому поводу, но для не-друза она не на продажу. Впрочем, если я предложу новый мерседес, мы могли бы поладить.

Его жена кормит меня друзской едой. Я не знаю, из чего она приготовлена, но она столь же вкусна, как прекрасна его дочь. Рай.

Голаны! От вершин своих высот до глубины своих вади это один огромный праздник природы. Ничего подобного я не видел ни в одном горном районе, в том числе и во всем Тироле. Ничего столь красивого, столь роскошного, столь грубого и голого, и столь богатого, как эти горы здесь.

* * *

Есть еще города и селения, которые могут пострадать от летящих ракет, если атака на самом деле произойдет, и я опять еду в Цфат, живописный город среди гор и долин, город, чью больницу я посетил всего несколько дней тому назад. Но я не иду гулять по городу. Цфат славится многими поколениями мистиков и торговцев. Это город, где когда-то жил знаменитый Святой Ари, и где он впервые придумал свой Тикун Олам, термин, ныне используемый не только рабби Ариком, но и президентом Обамой и знаменитостями типа Мадонны.

Цфат являет мне себя самым откровенным образом. И старый, и новый город с лабиринтами магазинчиков и закусочных, все закрыто по случаю празднования еврейского Нового года. Здесь, как и в некоторых иных городах Израиля, харедим правят железной рукой. В дни святых праздников бизнесы должны быть закрыты, и остается открытым только то, что свято: молитвенные дома, ритуальные бассейны (миквы), могилы и гробницы.

Гробницы являются крупным бизнесом, как выясняется. Люди со всей страны приезжают в этот самый мистичный из городов, чтобы провести Святые Дни в присутствии Святых Мертвецов. Здесь не только могила Ари, но и миква, где он купался сотни лет назад, регулярно общаясь с ангелами. Это очень святая миква, сказали мне, и если я в нее погружусь, со мной произойдут захватывающие вещи.

Я иду посмотреть, какое же чудо со мной произойдет. При входе висит объявление: Эта миква только для мужчин. Женщин, пытающихся здесь купаться, укусит змея.

Ого. Какое святое место. Миква гораздо меньше, чем я себе представлял. В нее может одновременно залезть только один человек, поэтому люди ждут в очереди. Вот совершенно голый человек погружает свое тело целиком, вверх — вниз, семь раз. "Это было бы идеальным местом для геев", — думаю я.

— Вы еврей? — спрашивает меня голый святой мужчина.

— Какая разница?

— Если вы не еврей, купание здесь ничего вам не принесет.

— Почему нет?

— Вы еврей?

— Самый еврейский из евреев!

— Тогда заходи!

— Почему вы меня спрашивали, еврей ли я? Не-евреи здесь нежелательны?

— Если ты поедешь в Рим, и Папа опрыскает тебе голову тем, чем Папы прыскают на головы христиан, это что-то тебе сделает? Нет. Но это делает что-то христианам. Верно? Здесь то же самое. Теперь пойди и погрузи свое тело в воду, и ты это почувствуешь. Ты станешь другим человеком. Это повлияет на твою душу мощнейшим образом.

— Как?

— Попробуй и увидишь.

— А ты не можешь объяснить мне, что произойдет?

— На словах нет. Это нечто духовное, а духовное невозможно объяснить. Снимай одежду, прыгай в ванну, и ты сам увидишь. Если тебе нужно полотенце, я тебе дам одно. Хочешь попробовать?

Может быть, этот человек гей. Пойди разберись. Указав на воду, я спрашиваю его:

— Можешь ты просто описать, что происходит, пока ты там?

— Все твои грехи исчезают, и ты становишься как будто новым.

— Просто прыгнув голым в эту воду?

— Ты должен погрузиться семь раз!

— Почему семь?

— Мистическая тайна. Так это работает. Попробуй. Попробуй. Ты будешь новым человеком!

Честно говоря, я бы предпочел прямо сейчас выпить диетической колы. К сожалению, ни один магазин не открыт на мили вокруг. Эти религиозные хотят, чтобы вода была вокруг меня, а не во мне. Они хотят святости, а не сладости. Они хотят естественное, а не химическое.

Я их критикую, но должен признаться, что у этих мест есть определенная аура. Древние миквы. Могилы. Гробницы. Это немного напоминает фильмы ужасов, а ужасы хорошо продаются.

* * *

В десяти минутах езды отсюда находится могила Рашби, другого мистика из соседнего города Мерона. Я еду туда. Снаружи я обнаруживаю такое объявление: "Владельцы iPhone не попадут в Рай".

Бинго.

Я предполагаю, что духовность, которая здесь практикуется, мне не подойдет. Я беру свой iPhone и уезжаю.

* * *

Я отправляюсь снова на север, на этот раз на самую высокую точку Израиля, прямо на сирийской границе. Достигнув горы Хермон, для того, чтобы синхронизироваться с природой Голан и ее яблоками, я водружаю себе на голову бейсболку, сделанную в форме сирийского флага. Встретившийся друз видит меня и приходит в восторг.

— Вы за Асада?

— Да.

— Асад с народом, — кричит он довольный, что следует интерпретировать как "Да здравствует Асад".

Есть две ежедневные экскурсии, с которыми туристы могут попасть на прогулку по вершине горы Хермон. Я пропустил последнюю, но мне все равно хочется пройти. Два израильских солдата останавливают меня на проходе.

— К сожалению, вы не можете пройти дальше.

— Почему нет?

— Вы можете пройти далее этой точки только с гидом, знающим, где гражданским лицам разрешается ходить. Это для вашей же безопасности, потому что здесь есть заминированные участки.

— Кто их заминировал?

— Какое это имеет значение.

— Вы или сирийцы?

Солдатам, похоже, я не очень нравлюсь, и я не могу их винить. В моем сирийском кепи я на самом деле выгляжу не лучшим образом в израильских глазах. Я стараюсь с ними поспорить, объясняя, что мне должно быть позволено пройти, ибо меня ждет мой гид.

— Где он?

— Там!

— Где?

— Я поднимаю глаза, уставившись в какую-то воображаемую точку и говорю: "Там!"

Не пытайтесь перехитрить израильских солдат. В кратчайшее время в мою сторону быстро направляется джип. В нем сидит командир этих солдат.

— Я хочу пройти туда, — говорю я ему.

— В свою страну, Сирию?

Я понимаю, что мое кепи не делает мне ничего хорошего, и поэтому "сириец" начинает говорить на иврите:

— Я не сириец и, между нами говоря, я даже не знаю, где Сирия находится!

Напряжение спадает со скоростью американской ракеты, и он весело смеется. Он бросился сюда на своем джипе, полагая, что сирийский солдат проник на его территорию, а на самом деле я оказываюсь всего лишь евреем. Мы хохочем все больше и больше, пока в конце концов, он не позволяет мне пересечь барьер самостоятельно и идти куда я захочу.

Не так уж трудно проникнуть в закрытую военную зону. Все, что нужно, это хорошая шутка.

И вот я иду. Везде, где мне захочется, и пританцовываю на минах. Я вижу огромные антенны на вершине и иду посмотреть на них с близкого расстояния. Я фотографирую каждую позицию и базу ЦАХАЛа на своем пути, и никто меня не останавливает. Я размышляю сколько бы лет тюрьмы я получил, делая такое вблизи сверхчувствительных американских баз. Время от времени я останавливаюсь, делая глубокий вдох, и смотрю во все глаза. Виды настолько эффектны, что в какие-то моменты я не могу пошевелиться, захваченный этой красотой.

Я думаю, что я обнаружил истинный смысл и сущность духовности: красоту. Я искал духовность и теперь встретил ее.

* * *

Пару часов спустя я возвращаюсь к солдатам, с которыми ранее столкнулся. Они все еще там. Их зовут Авив и Бар. Авив — сефард, его дед иммигрировал в эту землю из Сирии, а Бар — ашкенази. Обоим чуть больше двадцати, оба оснащены винтовками, довольно большими патронташами и множеством иных предметов военного назначения, прикреплённых в разных местах на их юных телах, отчего они выглядят как будто страдающими ожирением. Осознав, что я важная птица (в конце концов, мне было позволено бродить где вздумается), они делятся со мной всем, что им известно о подготовке израильской армии к возможной войне с Сирией, в случае если Америка будет бомбить Сирию и Сирия в ответ будет бомбить Израиль.

— Число солдат там и сям удвоено. Введены в действие новые приказы, запрещающие солдатам удаляться от своих баз в ночное время. На прошлой неделе танковое подразделение перемещено наверх (к вершине горы Хермон) и в связи с ситуацией так там и осталось.

Ну ладно. Теперь есть время на обсуждение действительно важных вещей: девочек.

— О каких девушках вам мечтается?

Авив:

— Об израильтянках.

— Какого происхождения: ашкенази или сефардка?

— Сефардка.

— А ее кожа должна быть такая же темная, как твоя, или темнее?

— Я не знаю…

— Какая сефардка тебе подойдет? Йеменка?

— Нет. Они слишком темные.

— Марокканка?

— Да.

— А как насчет Туниски?

— Тоже неплохо.

— Как ты себе ее представляешь: высокую или низенькую, худую или полную, с маленькой грудью или большой?

— Не выше меня. Худощавую, но не худющую. Что обязательно, это грудь.

— Большого размера?

— От среднего до большого.

— Что-нибудь еще?

— Цвет волос меня не волнует, но только не рыжий. И крепкий зад.

Бар менее детален. В конце концов, он ашкенази, больше в голове, чем в сердце, больше рационального мышления, нежели сексуального воображения, и только после того, как я толкаю его за границу психологии, он делится одной деталью: хорошо, если его возлюбленная будет темнокожей с черными волосами.

— Туниска?

— Ага. И он облегченно смеется.

Эти два солдата — глаза Израиля, дислоцированные на самой высокой точке границы. Народ Израиля, и все его евреи защищаются двумя молодыми ребятами, мечтающими о тунисской девушке. Каждую ночь, говорят они мне, им видны бои там, за границей: бомбежки, огонь, дым. И только образ тунисской женщины с большой грудью и твердым задом помогает им бороться со страхом.

Я покидаю гору Хермон и еду в Метулу.

* * *

Мне нравится звук имени этого города: Метула. Попробуйте сами произнести "Метула" десять раз и вы влюбитесь в него. Конечно, когда я приезжаю в Метулу, то понятия не имею, где именно я нахожусь, кроме имени Метула. Я вхожу в первый же увиденный ресторан "Луиза", чтобы поужинать. Лишь когда я слышу, что мой живот трепещет в знак благодарности, я отправляюсь на прогулку. Я иду по дороге на север и через минуту или около того обнаруживаю бронетранспортер с развевающимся друзским флагом.

Друзы?? Когда же я пересек границу Друзеленда? Я придвигаюсь ближе и слышу, что они говорят на иврите. Я спрашиваю их, кто же они.

— Мы друзы, — говорят они.

— Как те, что на Голанских Высотах?

— Мы израильские друзы, а те — сирийские.

— Разве вы не братья?

— Двоюродные.

— Как евреи и арабы?

Они смеются.

— Мы родственники, но не слишком близкие родственники.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю я.

— Ну, мы служим в ЦАХАЛе, защищаем границу.

— А где граница?

— Прямо здесь.

— Тут, где мы стоим?

— Нет нет. Видите вон там дорогу? Это ООН, а там дальше уже Ливан. Хизбалла там, в деревнях, которые вы видите. Если вы хотите подойти ближе, идите вниз по дороге, и вы окажитесь на границе.

— Эта граница спокойна?

— Сейчас да. Но это так всегда: тихо, тихо, тихо, а потом начинаются разрывы. И без остановки. А вы откуда?

— Германия.

— Добро пожаловать.

— Помогите мне все-таки понять, какая связь между вами и друзами с Голанских Высот?

— Мы между собой родственны, но некоторые из них нас любят, а некоторые ненавидят.

— Как это получается? Некоторые из вас служат в израильской армии, а из них никто не служит?

— Не некоторые из нас, а все мы. Мы все служим в ЦАХАЛе.

— Как вы уживаетесь с евреями?

— Да слава богу. Мы отлично уживаемся.

Эти солдаты ЦАХАЛа, друзы, разделяющие свою судьбу с евреями, с удовольствием разговаривают с незнакомцем. Они рассказывают мне любопытные вещи. Например:

— Друзы живут здесь повсюду, в том числе и в таких странах, как Саудовская Аравия, но не говорят своим соседям, кто они, потому что их тут же убьют.

Прежде чем я возвращаюсь в машину, я спрашиваю друзов, где точно расположена ближайшая точка границы Ливана. Они подводят свой бронетранспортер к моей машине и предлагают следовать за ними.

Странно следовать за бронетранспортером, с развевающимся флагом несуществующей страны, но почему бы и нет?

Они останавливаются в нескольких шагах от территории Ливана.

— Вы видите флаги? — спрашивает меня один, указывая на флаги прямо рядом с нами, — Этот — Ливанский флаг, а рядом с ним желтый флаг — это Хизбалы.

Он прав. Флаг Хизбаллы находится прямо на границе. Я в Друзеленде, на границе с Хизбаллалендом.

Это Ближний Восток. Ни один иностранец не в состоянии этого осознать.

На дороге между Друзелендом и Хизбаллалендом я вижу белые автомобили ООН, разъезжающие взад и вперед. Но глаза, по крайней мере, в этой части мира, могут легко ввести в заблуждение своего владельца. Автомобили могут быть ООН, но принадлежать они могут кому-то иному.

Я возвращаюсь к своим кошкам. Это настоящие кошки. Какое утешение.

* * *

Я в Иерусалиме и залезаю в такси. Таксист Ави рассказывает мне.

— Ко мне села пара прошлой ночью у отеля "Ар-Цион". Молодые, красивые, они ехали в аэропорт. Приятно разговаривали друг с другом, а затем спрашивают меня, чувствую ли я себя Избранным. Я спрашиваю их, кто они, потому что, обычно, я — инициатор разговоров в моей машине, а не пассажиры. Они объясняют, что они юристы, приехавшие в Израиль проверить, как евреи обращаются с палестинцами. Я спрашиваю их, почему они задали вопрос, чувствую ли я себя Избранным, и они отвечают: "Мы думаем, что поняли, почему евреи пытают палестинцев. Они думают, что могут делать все, что угодно, и уйти от ответственности, потому что они избранный народ и выше закона".

Знаешь, что было первое пришедшее мне на ум, когда я их услышал? Мне хотелось устроить аварию, но так, чтобы разбить только заднюю часть машины. Но я этого не сделал, я только говорил. Я повернул мое зеркало так, чтобы лучше видеть их и сказал:

— Да, я Избранный!

Они были счастливы это услышать.

Я сказал им:

— Я Избранный не потому, что какой-то Бог выбрал меня. Я выбрал Его. Понимаете? Я выбрал Его, потому что Он учил: "Обращайся с вдовой и сиротой по справедливости. Отдыхай на седьмой день. С Него начался социализм, вы меня слышите? Когда все работали семь дней, Бог сказал: "Нет!" Вот почему я выбрал его.

Уже более тридцати лет, как я покинул эту страну. С тех пор я садился в тысячи такси в какой бы стране я ни жил, но израильские таксисты отличаются от всех. Это заставляет меня вспомнить сказанные мне Амосом Озом слова. В Израиле даже "автобусная остановка временами становится семинаром."

На удачу на следующий день университет Аль-Кудс в Абу-Дис, где находится главный университетский кампус, собирается проводить "Международный конкурс по правам человека" с 8:00 утра до 5:00 вечера.

Мои кошки попивают кошерное молоко (сегодня я дал им козье молоко, произведенное в поселениях. Вы можете купить его в Иерусалиме, но не в Тель-Авиве, где его бойкотируют). Кошки говорят, что мне стоит отправиться на конкурс, при условии, что я оставлю для них достаточно много молока.

Я наблюдал, как люди готовятся к возможной войне. Настало время узнать, как люди готовятся к миру.

 

Выход Тридцать Первый

Дорожная карта мирного процесса: нарисовать свастику и выиграть Международный конкурс по правам человека.

Я сажусь на автобус в Абу-Дис. Какое чудное путешествие. Мы едем на фоне величественного зрелища переходящих один в другой холмов, которые будто защищают Священный город в грандиозной демонстрации своей мощи.

Проезжая городки на пути в Аль-Кудс, я вижу здесь и там свастики разных размеров и цветов, но для такого как я, любящего Сирию немца, они выглядят замечательно.

На случай, если забыл упомянуть, сегодня я опять в моей бейсболке в форме сирийского флага, и палестинские ребята, те, что время от времени получают пинок за бросание камней в израильских солдат, приветствуют меня, когда я прохожу мимо. "Сирия", — кричат они.

На входе в Аль-Кудс мне рассказывают, что вчера израильская армия попыталась войти в кампус, но охранники и студенты не пропускали их. Завязалась драка, и в конце концов, они зашли.

Не знаю. Меня здесь тогда не было, я только что приехал.

Все палестинские студентки, с которыми я сталкиваюсь, носят хиджаб. Женщины без него — это иностранные студентки. Я узнаю, что Аль-Кудс и американский Бард колледж являются университетами-побратимами. Хотелось бы поговорить с американцами, но я боюсь опоздать на международной конкурс в области прав человека.

Тут возникает небольшая проблема: я не могу найти участников.

— Где проводится Международный конкурс по правам человека? — спрашиваю я проходящего мимо толстяка.

— Идите туда, — указывает он на группу из четырех мужчин, — они — профессора по правам человека.

Я подхожу к ним, но им ничего не известно о конкурсе. Ну, раз уж я здесь, то хотел бы обсудить этот предмет с ними. Они были бы рады посидеть со мной, говорят они, но к большому сожалению, лекции, которые они должны читать, начинаются через несколько минут. Лекции по правам человека, понятное дело.

Я отправляюсь в университетский центр по связям с общественностью и встречаюсь с Рулой Джадалла, желая узнать, где проходят лекции по правам человека.

Она звонит в разные отделения, проверяет расписание, но не находит никаких лекций по правам человека, имеющих место быть где-либо в кампусе в это время суток.

К сожалению, профессора "повесили мне лапшу на уши". Конечно, я не очень расстраиваюсь. Это же Ближний Восток, а на Ближнем Востоке все сказки. Ничего в реальности.

На стене за спиной Рулы висит письмо USAID, официальное письмо, объявляющее грант в размере $2,464,819 на 2006–2007 год от правительства США.

— Пока это единственный случай, когда мы получали бы деньги из США по этой программе", — говорит мне Рула, — с Германией лучше. Nano Technology Lab в этом университете был спонсирован Германией, — говорит немцу Рула с улыбкой.

Не знает ли Рула о конкурсе по правам человека, проходящем сегодня в университете? Нет. Или, лучше сказать, да, она знает, что конкурса нигде поблизости нет.

Я говорю ей, что видел в интернет-сайте университета, что конкурс проходит прямо сейчас. Рула проверяет веб-сайт своего собственного университета и обнаруживает, что, да, есть конкурс. Так, есть или нет? Ответ и да и нет. Да — в виртуальном пространстве, нет — в реальном. Зачем университет объявляет что-то несуществующее? Что за глупый вопрос! Конкурс получает финансирование, но кроме этого сирийского немца, никакой другой европеец не будет надоедать и ехать в Абу-Дис, чтобы принять участие в таком мероприятии.

Жизнь — это фантазия. Точка. И Рула смеется. Лучший пиар, как я вижу, это смех.

Я думаю о разнице между арабами и евреями. Когда арабы стряпают какое-нибудь враньё, они отшучиваются, если попадаются. Евреи, подобные атеисту Гидеону или верующему Арику, напротив очень напрягаются.

Как евреи могут верить, даже в самых смелых фантазиях, что смогут выжить на этом смешном, но в действительности, жестоком ландшафте Ближнего Востока? Может быть, поэтому арабы жили здесь на протяжении многих лет, в то время как евреи показались лишь раз за две тысячи лет, чтобы немного передохнуть после Освенцима.

Я слышал, что юг Израиля сильно отличается. Может быть, надо поехать туда и разузнать, как там смотрят на войну и мир.

* * *

Я сажусь на автобус, идущий на юг, и вскоре прибываю в Ашкелон, где встречаюсь с Офиром.

Офир живет в городе Ашкелон, находящемся недалеко от Газы, но не может поехать в Газу.

— Раньше здесь был автобус, общественный автобус № 16, и мы ездили в Газу, когда хотели. У нас были хорошие отношения между жителями Газы и израильтянами. Мы работали друг с другом, ели друг с другом, ездили друг к другу. Тогда жизнь была другой. Теперь сектор Газа это иной мир. Мы не можем поехать к ним, они не могут приехать к нам. Но это Ближний Восток, все быстро крутится, нужно иметь терпение. Я надеюсь, что в один прекрасный день моя дочь будет жить такой же жизнью, какой жил я, что она сможет ездить в Газу, как ездил когда-то я. Сесть на автобус и оказаться там через несколько минут. К сожалению, она растет без этого опыта.

Я прошу Офира рассказать мне об Ашкелоне, начав с того, как он попал сюда.

— Мой дед поселился в Ашкелоне, когда это место называли Маджал, в районе 1948 г. Он приехал с Украины, и я не знаю, как он здесь начинал. Он рассказывал нам, что арабские мужчины оставили город, а он и другие иммигранты жили в тех же домах, что и оставшиеся арабские женщины и дети. Моя бабушка рассказывала мне по-иному. Она говорила, что они пришли в Мадждал и зашли в арабские дома, знаете, после боёв, и вселились. Некоторые арабы оставались в домах вместе с ними, рассказывала она, и они ухаживали за животными и вели сельское хозяйство вместе. Раньше тут была арабская деревня, но сам город упоминается в Библии более чем единожды.

Если это то, что здесь произошло, то есть, евреи просто пришли и выгнали арабов силой, это означает, что те евреи вели себя в стиле, совместимом с традициями тех мест, откуда они вышли, иными словами, всего остального человечества. Приходит племя, убивает тех, кто живет в этом месте, и вселяется. Это сурово, жестоко и ужасно, и некоторым евреям, типа моего деда, это действительно не подходило, они-то и закончили в Освенциме и подобных ему местах.

Не все евреи согласны с этой арифметикой, они утверждают, что помимо черного и белого есть еще цвета. Большинство из них предпочитают серый. Они "пропустили" или пережили Освенцим и Треблинку, но не стали действовать подобно своим братьям в Ашкелоне, они не выселяли арабов, а выбрали совместное сосуществование. Сегодня, десятилетия спустя, в Ашкелоне живут только евреи, и все же Ашкелон не находится среди критикуемых иностранными организациями за жестокость по отношению к арабам.

Офир не думает, что то, что произошло тогда, действительно имеет значение. Это Ближний Восток, и в этом регионе время от времени случаются неприятные события.

На самом деле, нечто столь же дурное случилось и с ним.

— Я был выселен из моего собственного дома в секторе Газа. Я построил его и жил, и там мы были одной большой семьей, а затем израильское правительство выселило всех нас и сравняло бульдозерами наши дома. Мы не могли с этим ничего поделать.

Родившись в Ашкелоне, став постарше, он переехал в Ницанит, что в северной части сектора Газа, где он построил дом для себя и своей семьи. Но дом просуществовал недолго. Бывший премьер-министр Ариэль Шарон выселил всех жителей Ницанита в августе 2005 и разрушил город. Предложенная государством компенсация покрыла часть стоимости домов, но пережитые психические и психологические страдания остались без компенсации.

Многие из бывших соседей Офира, рассказывает он, страдают от сильных депрессий и по сей день, и процент разводов среди них чрезвычайно высок.

Офир, знающий, что жизнь иногда подвергается беспорядочным ударам, вернулся обратно в Ашкелон и живет нормально. Он служит менеджером в местном отеле "Dan Gardens", и кроме того, у него собственный компьютерный бизнес. Две работы лучше, чем одна, потому что вы никогда не знаете, куда закинет вас жизнь.

* * *

Судьба забрасывает меня в Национальный парк Ашкелона к Джошу. Джош, археолог Гарвардского университета, проводящий свои летние каникулы на раскопках в Ашкелоне, представляет мне детали того, кто, где и как долго жил здесь, и какая группа изгоняла какую, жившую ранее. Джош, давая мне краткий урок, сообщает, что история этого места началась не в 1948 году. Здесь жили:

— Ханаане, эпоха ранней и поздней бронзы, 2850–1175 до н. э.

— Филистимляне, 1175-694 гг. до н. э.

— Финикийцы, 550–330 гг. до н. э.

— Греки, 330 к.-…, я не помню точный год.

— После греков пришли и поселились Римляне. Византийцы. Омейяды. Аббасиды. Крестоносцы. Османы. Британцы. И теперь Израиль.

— Вы не упомянули евреев. Разве они не правили здесь раньше?

— С точки зрения археологии, у нас нет никаких доказательств того, что евреи когда-либо контролировали район Ашкелона.

Так говорит Джош Уолтон, директор лаборатории и археолог Национального парка в Ашкелоне.

— Значит ли это, что нет никаких доказательств того, что евреи жили здесь раньше?

— Я говорю только об этом районе, об Ашкелоне.

Омри, работник Национального парка, предпочитает говорить не о древних временах, а о современных. Он рассказывает мне о ракетах из Газы, которые обычно падали здесь в больших количествах до операции "Литой свинец" в секторе Газа в 2009 году, но временами падают и сегодня.

— Здесь?

— Хотите, чтобы я показал вам ракету "Град"?

— Да!

— Вы стоите рядом с одной из них.

— Что! Я смотрю вокруг и действительно ее вижу.

Я поднимаю ее, чтобы почувствовать вес. Ого, тяжелая! Зачем палестинцам стрелять ракетами по парку? Ну-с, они, собственно, пытались убить несколько живых евреев в городе, но в конечном итоге подстрелили несколько мертвых ханаан в парке.

Это очень интересный парк, открытый музей в песках на побережье Средиземного моря. Ты ходишь и разглядываешь статуи трех — четырех тысячелетней давности, колонны и всякое другое лежит вокруг, как если бы это были просто камни, не представляющие никакой ценности. Здесь вы можете увидеть даже "самые древние арочные ворота в мире" ханаанского периода. Любопытно, что вы не заметите здесь ни одного туриста. Израильское Министерство Туризма следует внести в Книгу рекордов Гиннеса за худшую работу в области маркетинга.

Мимо проезжает Нир, работающий в Управлении Древностей Израиля, у него пистолет. Его работа заключается не в том, чтобы вас убивать, а чтобы убедиться, что строители жилья в этом районе не строят на древних руинах и что израильская армия не разрушает древности, прокладывая дорогу к базе. Я прошу Нира взять меня к израильской границе с сектором Газа. Мне хочется посмотреть, как далеко это от того места, где я сейчас стою.

Шесть минут и тридцать секунд занимает проезд от Ашкелона до КПП Эрез на границе Газы. Слыша об этом КПП только из отчетов многочисленных СМИ, я ожидаю, что меня встретят грубые израильские солдаты со зверскими физиономиями и автоматами. Однако этот образ так и не материализуется. Первое, что я вижу, когда добираюсь до границы, это арабская скорая помощь, проезжающая из Газы в Израиль. Оказывается, больной из Газы едет лечиться в еврейских больницах Израиля.

Я подхожу к самому проезду. Молодая девушка с улыбкой шире, чем весь сектор Газа, приветствует меня. Грубых мужчин, которых я ожидал увидеть, здесь нет.

— Сколько людей пересекло границу сегодня? — спрашиваю я ее.

— К данному моменту около трехсот. Хотите пройти туда?

Она хочет помочь в случае, если мне что-нибудь нужно. Думаю, что никогда средней стюардессе Lufthansa не хотелось так обслужить меня. И еще одна мысль мелькает в моей голове: иностранные журналисты, берущие курсы в Аль-Кудс.

— Подбрось меня в Сдерот, — прошу я Нира.

Сдерот — город, знаменитый тем, что по нему и его жителям разнообразные палестинские фракции палят ракетами, получая от этого удовольствие. После ухода Израиля из Газы тысячи и тысячи ракет были выпущены по Сдероту на протяжении многих лет. Это самый обстреливаемый город в стране, а возможно, и в мире.

Нир подбрасывает меня в Сдерот.

Я выхожу из машины и начинаю беседу с первым же человеком, которого встречаю, молодым Даниэлем.

— Вам нравится Сдерот?

— Я люблю его. Сдерот — самое безопасное место в мире.

— Вы с ума сошли?

— Слушайте, я здесь родился, вместе с бомбами. И для меня это до сих пор самое безопасное место.

— Безопасное?? А летящие бомбы вас не пугают?

— Слабаки напуганы. Но не я.

— Вы останетесь здесь на всю жизнь?

— Навсегда. Никто не уведет меня отсюда. Даже девушка.

Интересно, сможет ли красивая тунисская девушка с твердым задом и парой замечательных грудей, из тех, что снятся Авиву и Бару, убедить Даниэля оставить Сдерот.

В Израиле есть город, больше, чем все остальные, выступающий за мир, это Тель-Авив. Я был там раньше, но, возможно, я недостаточно оценил его "мирный потенциал", поэтому я снова еду туда. Я прощаюсь с югом и двигаюсь в центр Израиля, в город мира.

* * *

Тель-Авив, мировая столица стиля Баухаус, известный как Белый город (Тель-Авив является объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО) — это тот город, который Шарон обожает. Шарон, владелец ресторана суши, уже собирается сесть на свой велосипед, когда я подхожу к нему. Я прошу его объяснить, в чем квинтэссенция среднего тель-авивца, и к счастью для меня, он, проникнувшись ко мне симпатией, как если бы я был одной из его рыб, соглашается.

— Вы хотите знать, кто мы? Мы гуляем, мы любим гулять, а затем посидеть в кафе, выпить и съесть что-то, а потом погулять еще, после чего посидеть и выпить в другом кафе. О нас говорят, что мы живем как в мыльном пузыре, и это правда. У Израиля проблемы на севере и на юге, с Сирией, с ХАМАСом и Египтом, но нас это не касается. Мы просто сидим, надеясь, что все как-то образуется, и пьем пиво. Мы любим пиво, хотя и не пьем его в таких количествах как немцы, у нас нет немецкой способности к потреблению пива. У нас есть клубы и есть, это важно, море. Море дает нам вдохновение и дарит спокойствие волн, морских ветров и бесконечного простора. Каждый день, когда я еду на работу, я делаю небольшой круг, чтобы проехать вдоль пляжа. Море очень важно. Пойдите немного погуляйте, посидите, выпейте кофе или пиво и просто почувствуйте себя хорошо.

Я следую совету Шарона и немного гуляю, чтобы почувствовать тель-авивское мирное спокойствие. Во время прогулки пешком я вижу на стене ближайшего здания довольно забавное граффити: "Биби это имя собаки". Я еще немного иду, потом сажусь в кафе, чтобы немного попить. А потом еще иду. Вижу другое кафе и сажусь. Беру чашечку латте и после этого гуляю еще немного. Останавливаюсь выпить диетической колы, сижу, встаю, гуляю, покупаю печенье, сижу, гуляю. Иду и иду. Без всякой цели.

Я гуляю неспешно, лениво, поворачиваю направо, поворачиваю налево, иду прямо, и вдруг встречаю человека с громкоговорителем. Он вещает:

— Сегодня вечером мы возьмем нелегальных суданцев, поджарим их и сделаем кебаб.

Я зашел на какую-то вражескую территорию?

Возможно.

На улице, по которой я сейчас иду, больше нет либеральных тель-авивцев. Я, очевидно, зашел слишком далеко. Район, в который я только что зашел, — место обитания бедняков, настоящих бедняков. Именем обитателей этих районов либералы и социалисты затевают войны, но сами они здесь не живут и не гуляют.

Как я быстро выясняю, Верховный суд Израиля только что решил, что нелегальные суданские иммигранты, которые были арестованы и заключены в тюрьму властями, должны быть освобождены в течение девяноста дней. Это постановление пугает бедняков, потому что когда нелегалы будут освобождены, они придут сюда, где уже живут нелегалы, приехавшие раньше. Прямо рядом с бедными районами в окрестностях, где ранее существовал старый центральный автовокзал, тысячи и тысячи суданских и эритрейских беженцев заселяют старые дома и улицы на протяжении последних нескольких лет. Куда придут освобожденные нелегалы, спрашивают меня бедные? Сюда.

Я прохожу через этот район, чтобы посмотреть на нелегалов. Улица за улицей, дом за домом, выглядят как все что угодно, но только не Израиль. Есть ряд роскошных домов, воздвигнутых в непосредственной близости от ветхих, но если это место на что-либо похоже, так это на Гарлем старых времен, когда там не показывался ни один белый человек.

Я стараюсь разговориться с нелегалами. Задача не такая легкая для белого человека. Увидев меня, они считают, что я чиновник иммиграционный службы, пришедший арестовать их. "Никаких фотографий!" — первые слова, которые они произносят, завидев меня.

* * *

Я сижу на улице на скамейке рядом с парой таких нелегалов, но они со мной не разговаривают. Они заняты, очень заняты ничего неделанием. Они бродят, сидят или спят там, где найдется тенистый уголок. Я гляжу на них и говорю самому себе: "Да ведь и я могу делать то же, что и они. В конце концов, это моя известная всему миру специализация — ничего не делать. Если бы я был не живым существом, а местом на карте, я бы, несомненно, завоевал признание ЮНЕСКО.

Постепенно нелегалы, люди, пробравшиеся в Израиль обманным путем, начинают разговаривать со мной. Они догадываются, что я кандидат для признания ЮНЕСКО, а не правительственный инспектор. Эритреец, рассказавший мне, как пять лет назад он пробрался в эту страну пешком через Египет, смотрит на мой iPhone и спрашивает: "Это твой?"

Ни один житель Нью-Йорка никогда не задаст мне такой вопрос. Это другой мир, могу вам сказать. И в этом мире вы не покупаете iPhone в магазине фирмы Apple.

"Жизнь трудна, — делится он со мной, — но я справляюсь". В дополнение к общему набору трудностей нелегальной жизни есть и иная проблема: "Эритрейцы и суданцы не ладят между собой. Мы христиане, a они мусульмане".

Даже здесь, на дне жизни, народы остаются чужими друг другу и не хотят смешиваться.

Я брожу, брожу и брожу. На окраине района два африканских ребёнка идут, облизывая рожки с мороженым. Одному из них лет пять, другому около шести. Они разговаривают друг с другом на иврите. Подойдя к фотографу с большой камерой, они просят их сфотографировать. Пока они разговаривают, младший делает неверное движение, и его мороженое падает на тротуар. Он в отчаянии. Белый фотограф дает ему пять шекелей, чтобы он купил новое мороженое. Ребенок берет деньги, но его старший брат не одобряет: — Почему ты взял у него деньги? Ведь у тебя есть деньги, и тебе не нужно брать никаких подарков. Верни ему деньги!

Младший отказывается. Он получил пять шекелей и не хочет с ними расставаться.

— Я знаю, почему ты взял у него деньги. Ты хочешь, чтобы у тебя было больше денег, чем у меня. Но тебе они не нужны. Если хочешь мороженое, ты можешь купить его, когда вздумается.

Ребенок продолжает отказываться.

— Вот, — говорит старший брат, сам еще ребенок, вручая свое собственное мороженое младшему, — возьми мое мороженое и отдай человеку обратно его деньги!

Я смотрю, слушаю и думаю: "Я никогда не видел у детей этого возраста такого уровня этики. Не говоря уже о взрослых. Генерал Джибриль, депутат Коэн, это — этика! Вспомните это в следующий раз, когда вы воспользуетесь этим словом".

* * *

Я возобновляю мирную прогулку. Я медленно покидаю Африку под впечатлением более сильным, чем мог предположить заранее, и достигаю Аравии, переходя в соседний район, населенный еврейскими бедняками, большинство из которых прибыли сюда из арабских стран. Здесь я натыкаюсь на демонстрацию. Жители района не желают африканцев рядом с ними. Если Верховный суд утверждает, что закон требует оставить африканцев в пределах границ Израиля, пусть почтенные судьи найдут место для африканцев. Человек с громкоговорителем кричит:

— Друзья, не надо волноваться. Мы отправим их в район к ашкенази!

Я говорю со многими из демонстрантов, и слышу повторение одних и тех же фраз:

— Богатые белые либералы — безжалостные лицемеры. Если они действительно верят, что африканцев следует приветствовать, пусть либералы поселят африканцев в богатых районах Тель-Авива. Кто присылает к нам африканцев? Богатые ашкенази, являющиеся политиками и судьями. Почему сюда? У нас нет денег, чтобы поехать на отдых даже на день, а теперь мы не можем даже выйти за пределы нашего малюсенького района, потому что в Африке народ ворует, насилует и убивает.

Для образованной элиты африканские беженцы все равно что палестинцы. Они их не видят, они их не знают, но все равно борются за них. Так же как Джонатан и Йоав со своими европейскими спонсорами. Так же как режиссёр Баварского радиовещания, наслаждающийся жизнью в Englischer Garten, не расплачивается за последствия своей любви к арабам или африканцам.

Эти демонстранты — не политические активисты, и эта демонстрация по своей природе не является политической. Это вышедшие на улицу люди, желающие выразить свою боль и гнев в общественном месте. Одни кричат, другие проклинают. Они блокируют движение транспорта и кричат на судей, которых даже близко нет в поле зрения. Конечно, как это повсюду бывает при любых социальных потрясениях, и здесь появляются политики, эксплуатирующие народный гнев, чтобы превратить их в избирательные голоса.

Один из них — бывший крайне правый депутат Бен-Ари. Через передвижной громкоговоритель он с удовольствием "поет" только что придуманную поэму:

— Мы хотим еврейское государство! Мы хотим еврейское государство! Мы хотим еврейское государство! Мы хотим еврейское государство! Суданцы, отправляйтесь в Судан! Суданцы, отправляйтесь в Судан! Суданцы, отправляйтесь в Судан! Суданцы, отправляйтесь в Судан!

Человек в толпе кричит ему:

— Расист! Расист! Расист! Я также против правительства, я понимаю людей здесь, но то, что вы делаете, это расизм. Расист! Расист!

Я трачу несколько минут, чтобы взять интервью у Майкла.

— Я утверждаю, что суд только что решил, что эта страна является не еврейским государством, а многонациональной страной. Нелегалы — это воры, проникающие сквозь границу. Они воры и их место в тюрьме! Суд, вместо того, чтобы отправить их в тюрьму, организует для них здесь отель. Я хочу видеть, как председатель Верховного суда забирает к себе домой десять воров. Я не прошу, чтобы он забрал домой тысячи тех, кого он отправил сюда жить. Десять!

— Что вы скажете людям, орущим на вас "Расист"?

— Это был только один человек, остальные люди здесь меня обнимали и целовали. Мы не расисты, мы евреи. В Европе, как мне сказали, беженцы говорят своим хозяевам: "Вы не расисты, но, черт побери, вы идиоты! Настоящие идиоты!" Если европейцы хотят быть идиотами, пусть будут. Эти идиоты, европейские идиоты, заплатят хорошую цену, ибо вскоре Европа прекратит свое существование. Но эта страна не Европа!

У меня теряется перспектива. Чем больше мне не нравится лицемерие левых, тем больше мне не нравится честность консерваторов. Что касается центристов, этих экспертов, объединяющих худшие черты своих политических соперников с обеих сторон, то сегодня они тихи, как рыбы.

* * *

Я приехал в Тель-Авив, чтобы почувствовать мир, но то, что я здесь чувствую, это либеральное лицемерие и консервативная ненависть.

Конечно, в Тель-Авиве есть место, где богатые и бедные все же встречаются: на сцене. Может быть, мне стоит взглянуть? Почему бы и нет!

Тель-Авивский Камерный театр, расположенный вдали от народа, сегодня дает "Касаблан": мюзикл о заре государства и о напряженности в отношениях между ашкенази и сефардами в то время.

Сюжет мюзикла развивается в трущобах, и первый персонаж, которого мы видим, это сефард-дворник. Он говорит: "Бог любит бедных и помогает богатым." Это звучит почти как "Скрипач на крыше", только в израильском варианте.

Любовь и взаимопомощь. В этом мюзикле бедняки, как ашкенази так и сефарды, живут вместе в одной и той же трущобе, иногда проклиная друг друга, но тем не менее, бедняки ашкенази все еще считают, что они представляют собой высший класс. Девушка-ашкеназка, показавшаяся сейчас на сцене, не опускается до того, чтобы сказать доброе утро парню-сефарду, проходя мимо него. Его зовут Каза, и это его задевает, он расстраивается.

— Я достаточно хорош, чтобы служить в армии, — выкрикивает он, — почему же я не хорош для приветствия? У меня есть достоинство.

Дворник, наибеднейший человек, которого богатые драматурги любят изображать в качестве мудреца, провозглашает, что из любви Казы к ашкеназской девушке ничего не выйдет. Эти молодые люди принадлежат разным культурам, говорит он, и восток никогда не встретится с западом. "Голубоглазые говорят: "Люби меня, или я умру". Черноглазые: "Люби меня, или я убью тебя", — так он выражается.

Когда один персонаж говорит: "Мы молодая страна только десяти лет отроду. Дайте ей тридцать, сорок лет, она изменится, и никакой дискриминации тогда уже не будет", — либеральная публика, люди, считающие, что Израиль — испорченное оккупацией государство, страшно веселятся и хохочут.

Тот факт, что люди в этой публике, сталкивающиеся с "иными" только на сцене, считают себя любителями мира и миротворцами, сама по себе комедия больше, чем любой актер способен изобразить на сцене.

 

Выход Тридцать Второй

Дорожная карта к миру 2: стань европейским дипломатом и бей израильских солдат.

Иерихон, как уже говорилось, это "древнейший город в мире." Интересно посмотреть, как древние люди жили вместе. Возможно, я изучу пару глав о жизни в мире и спокойствии.

Согласно библейскому рассказу, евреи пришли в эту землю, пройдя через Иерихон (по-арабски, Arikha). Проломить Иерихонские стены было нелегко, но прекрасная проститутка по имени Рагав помогла им в этом предприятии. Другими словами, если бы не шлюха, евреев здесь бы не было, они бы остались в Египте, и президентом Египта сегодня был бы Биньямин Нетаньяху. Можете себе представить!

* * *

Иерихон.

Первое, что я замечаю, войдя в Иерихон (я заходил сюда с Джибрилем, но тогда была ночь), что этот "город десятитысячелетней давности" по-прежнему выглядит древним. По крайней мере, с точки зрения высотных зданий, которые здесь почти отсутствуют. Второе, я заметил, что он совсем небольшой. В-третьих, Боже, в этом городе так жарко, что вода закипает, и нигде нет ни дуновения ветерка. В-четвертых, помимо меня есть еще два туриста. На два больше, чем в национальном парке Ашкелона.

Я дохожу до туристического офиса, обнаруженного мной пока я брел, потея, по улице, и спрашиваю их, что они предлагают посмотреть. Нет очереди людей, ожидающих обслуживания, так что мне уделяют максимум внимания, какое только можно ожидать от туристического офиса где бы то ни было.

Во-первых, я получаю карту. Хорошую карту. На самом деле. Я рассматриваю ее. На ее обороте написано: "Публикация карты финансируется японским агентством международного сотрудничества по сохранению наследия Иерихона. Комитет по туризму". Да. Япония печатает эту карту, чтобы помочь палестинскому делу.

Это невероятная любовь к палестинцам со стороны многих стран, наблюдаемая мной в этом регионе, довольно интересна. Несколько лет назад я побывал в лагере палестинских беженцев под названием Аль-Вахдат в Иордании, где люди живут хуже, чем средний таракан. Никакое иностранное правительство не помогает им, никаких НПО нет и поблизости, и иорданское правительство делает все возможное, чтобы сделать жизнь этих людей хоть немного менее невыносимой. Не нужно быть гением, чтобы понимать, почему мир "любит" только некоторых палестинцев. Не хочу думать об этом.

"Есть смоковница", — говорит мне женщина в иерихонском бюро туризма, которое я "должен увидеть". Дерево? Смоковница? Я мечтаю о привлекательной проститутке, а они говорят мне, чтобы я пошел посмотрел на дерево. Ну, это особая смоковница, времен Иисуса. Да, я забыл, что я немец-христианин и должен быть в восторге от всего связанного с Иисусом. Мне нужно настроиться соответственно и побыстрее. "Да, Иисус Христос!" — я демонстрирую некое волнение.

И вот эта история.

— Когда Иисус вошел в ворота города около двух тысяч лет назад, низенький сборщик налогов не мог его рассмотреть в толпе и взобрался на дерево, чтобы взглянуть на Сына Божьего. Да, на это самое дерево. Хочу я на него посмотреть?

— Да! Нет ничего, что я бы хотел увидеть больше, чем это дерево, — говорю я женщине.

Будем надеяться, думаю я, но не произношу этого вслух, что поднявшись на это дерево, я украдкой увижу образ Рагав, бродившей здесь на тысячу лет раньше Иисуса.

Я иду к дереву. Я иду, я иду, я иду и вдруг обнаруживаю себя на улице Дмитрия Медведева. Подождите. Я правильно прочитал? Ведь это имя премьер-министра России. Что он здесь делал? Может быть, он заблудился, пользуясь японской картой? Я внимательней оглядываюсь вокруг, просто чтобы убедиться, что я не страдаю галлюцинациями, и вижу рядом с тем местом, где я стою, "Русский Парк — подарок государства Россия".

Я продолжаю идти то ли в направлении высокого дерева, то ли улицы Владимира Путина. И в это время меня останавливает старик.

— Вы видели древнее дерево? — спрашивает он меня.

— Где?

Он показывает на небольшое деревцо, и я понятия не имею, что он от меня хочет. Тогда я проверяю свою японскую карту. Ну конечно, это то самое дерево с оградой вокруг него. Я сразу же прихожу к выводу, что взбираться на это дерево не имеет никакого смысла.

Куда мне идти дальше?

Ну, японцы указали еще одно место в этом городе, назвав его горой Искушения, где сатана искушал Иисуса Христа. Правда, для этого требуется прокатиться по канатной дороге по цене пятьдесят пять шекелей. Дороговато, но мне нужно быть чем-нибудь искушаемым, иначе я буду продолжать думать об иорданском лагере беженцев Аль-Вахдат.

Кабинка канатной дороги по причинам, известным только Сыну Аллаха, останавливается на полпути и висит между небом и землей. Пока кабинка болтается после внезапной остановки, подо мной расстилается древний город Иерихон. К сожалению, нет никаких признаков Рагав. Должно быть, она куда-то ушла, быть может, мочиться с делегацией Рамаллы на мирной конференции KAS. Я пробую рассмотреть какие-то ее следы: желтый носочек или блеснувший краешек алого нижнего белья, но канатная дорога оживает и снова начинает двигаться. Как неудачно.

По крайней мере, в конце концов я достигаю горы Искушения. И там вырубленный в горе и выглядящий как будто ее часть (зрелище, великолепное само по себе) находится монастырь. Внутри этого монастыря Камень Искушения. Именно в том месте, где Иисус был искушаем сатаной.

Вам стоит приехать и посмотреть на него. Этот камень имеет форму верхней части необрезанного пениса, и добрые монахи молятся на нем. Великолепная картина. Ольга, которую поцеловал монах в Храме Гроба Господня и которая приказала ему, чтобы он поцеловал и меня, лопнула бы от смеха, увидев это.

Это более или менее все, что можно рассказать об Иерихоне. Небольшой город с японцами и русскими.

* * *

Я подцепил Раеда, человека, просто рожденного водить автомашину, чтобы он подвез меня в Вифлеем. Раед любит поговорить, чем он и занимается.

— Здесь жарко, но через двадцать минут, когда мы приблизимся к Вифлеему, станет прохладно. Здесь жарко, а там прохладно. В этой стране много различных климатических поясов. В этой стране есть все.

— Ни в одной другой стране на земле нет такого изменения климата?

— Нет, здесь особенно.

— Почему так?

— Потому что это святая земля.

— Ты счастлив жить на этой земле?

— Здесь оккупация.

— Где? Здесь есть евреи поблизости? Покажи мне!

— Я хотел бы жить в городе, где родился.

— Разве ты не из Иерихона?

— Нет. Я здесь беженец.

— Откуда ты?

Он указывает вдаль на горы, в направлении Израиля: "Там."

— Там? Когда ты был там в последний раз?

— В 1948 г.

— Ты сказал, что "там" твой родной город. Тебе примерно тридцать лет. Когда был 1948?

— Мой дед там жил!

— Я понимаю. И ты чувствуешь себя под оккупацией из-за этого?

— Я хочу поехать к морю, ловить рыбу, как немцы делают в своей стране, но я не могу этого сделать из-за израильтян.

— Рыбу? Ты голодаешь без рыбы? Позволь мне сказать тебе кое-что. У вас, палестинцев, еда здесь лучше, чем у нас можно найти во всей Германии! Покажи мне в Германии такое оливковое масло, палестинское оливковое масло!

— Это правда. Если ты простудился, знаешь, что надо делать? Натереть тело и шею теплым оливковым маслом, и через два дня ты будешь здоров. Так в Коране, это Пророк Мухаммед сказал.

— Но у тебя нет рыбы…

— Нет!

— У вас здесь есть хумус, которого не будет никогда ни у одного немца! У вас есть и другая еда. У вас есть…

— У нас здесь есть финики. Если съедать по семь фиников каждое утро, но никакой дурной глаз не сможет вам навредить. В Интернете, в "Genius", проверили и обнаружили, что семь фиг создают рентгеновское излучение вокруг вас, которое вас защищает.

— Так в чем проблема? Рыба, и это все? Почему ты жалуешься?

— Я скажу вам, какая проблема: мы, мусульмане, называем наших детей в честь христианских и еврейских пророков. У нас есть Муса, Иса, и я назову свою дочь, следующую, что родится, Мирьям. А христиане и евреи не называют своих детей именами мусульманских пророков, такими как Мухаммед, да помолится о нем Аллах и дарует ему мир. Почему? Покажите мне христианина или еврея, назвавшего своего сына Мухаммед!

— Тут я должен согласиться с тобой. Я не знаю ни одного еврея или христианина по имени Мухаммед. Это действительно проблема!

Раед продолжает вести машину, а я читаю свой iPad.

Гидеон Леви, давший слово, что я смогу присоединиться к одной из его частых поездок в Палестину, отвечает на сообщение, которое я послал ему несколько дней назад: "Дорогой Тувия, я был вчера в долине Иордана и Дженине, но ко мне нельзя было присоединиться. Не знаю, когда представится следующая возможность, но я дам вам знать. Не всегда такое возможно. Гидеон". Забавно.

Израильские СМИ сообщают, что израильтянин, поехавший с работавшим вместе с ним палестинцем в палестинский город, был хладнокровно убит, а его тело сброшено в яму. Совсем не забавно.

Это ужасное напоминание о том, что может случиться с человеком израильского происхождения, пересекающим границу Палестины. Как долго еще я буду играть в эту игру Тоби-немец, прежде чем кто-нибудь меня поймает? В Вифлееме я выхожу из машины и иду. К счастью, на этот раз поездка не закончилась ямой.

"Магазин будет открыт во время Живого фестиваля в Бет Лахеме, 13–16 июня 2013", — говорит объявление на двери закрытого магазина. ("Бейт Лехем" на иврите означает Дом Хлеба, что противоречит рассказу о древнем палестинском государстве. Так как Бейт Лехем, он же Вифлеем, играет ведущую роль в Новом Завете, само его название может доказывать, что во времена Христа здесь жили евреи, а не палестинцы. И чтобы разрешить эту проблему, была проведена маленькая коррекция путем изменения гласной. "Бейт Лахем" с "а" вместо "е" придает новый смысл названию города на арабском: "Дом мяса")

Этот магазин на красивой улочке с бесконечным рядом закрытых магазинов открывается только четыре дня в году.

Я иду и думаю: "Как люди зарабатывают здесь на жизнь? Делая что?" О, вот этот красивый дом должен стоить целое состояние. На самом деле, нет. Это подарок из Италии. Итальянцы любят экс-еврея Итамара и палестинцев. Каждый второй, если не каждый дом на этой улице, построен на деньги праведных европейцев. Я тоже праведный, я вкладываю свои финансы в бродячих кошек. Я скучаю по ним и возвращаюсь в Иерусалим, чтобы на них посмотреть.

* * *

И был вечер, и было утро, как говорит Библия. И я иду, чтобы присоединиться к мероприятию, организованному Международным христианским посольством в Иерусалиме (ICEJ). Это не шутка, оно действительно существует. Возможно, кто его знает, они принесут мир на эту землю.

ICEJ является организацией, которая рекламирует себя в качестве христианских сионистов, и этим вечером они празднуют библейский Праздник Кущей на Мертвом море. Не просите у меня дополнительную информацию, я не знаю. Эта организация — "Крупнейшая в мире христианская сионистская организация, — сообщается в ее брошюре, — была основана в 1980 году, чтобы представлять христиан всего мира, разделяющих любовь и заботу об Израиле и еврейском народе".

Я люблю слово "любовь", и поэтому я здесь, чтобы эту любовь увидеть и почувствовать.

Здесь множество людей. Пять тысяч, если верить руководителю пресс-службы посольства, или три тысячи шестьсот, как сообщает мне оператор автобусной компании, привезшей людей сюда.

Из громкоговорителей громко, как только возможно провозглашают: "Иисус ты свет, Иисус ты первопричина. Нет никого подобного тебе, Иисус!".

Хорошо. По крайней мере, эти люди любят хотя бы одного еврея.

Сборище очень американское по стилю, с певцом-негром и танцовщицей-блондинкой среди прочего, что само по себе создает ощущение счастья-шмастья. Толпы приехавших из Гонконга, Швейцарии и многих других стран с удовольствием подключаются к действию. В дополнение к черному певцу и танцовщице-блондинке есть и еще на что посмотреть. Бурые горы за спиной, голубоватое Мертвое море перед нами, плюс огромные экраны справа и слева и довольно просторная сцена, на которой размещается большой хор.

Идущий со сцены звук настолько мощен, что я уверен, каждый иорданец с другой стороны моря может его слышать. Хвала тебе, Иисус!

Мой единственный вопрос пока что, почему они занимаются этим здесь. Это звуковое и световое шоу идеально соответствовало бы любой евангельской церкви в Теннесси.

"Дух Господень здесь, сила Господа здесь", — провозглашает следующая песня.

Немецкий пастор по имени Юрген Бюлер, являющийся исполнительным директором ICEJ, говорит на жестком немецком английском. Он благословляет прибывших.

Рядом с ним стоит другой человек, восклицающий: "Добро пожаловать, Дух Святой!"

Толпа одобрительно ревет.

Это событие, кстати, транслируется по Божьему каналу. Да, есть телевизионная станция с таким названием. Сильный ветер сечет песком наши лица, пока черная певица поет "Аллилуйя". У нее такой голос и энергия, что, Силы Небесные, я начинаю скучать о Нью-Йорке. О парни, она умеет петь! И она знает, как пробрать людей до нутра. Они вскакивают, поднимают руки, качаются вместе с ветром и дующим песком и подпевают, закрыв глаза. Я никогда не знал, что жители Гонконга могут быть такими громогласными.

Южноафриканская пасторша, натурализованная немка по имени Сюзетта Хаттинг, в течение многих лет работавшая на немецкого евангелиста Рейнхарда Боннке, поднимается на сцену и проповедует нам на английском с сильным акцентом. Она, кажется, в восторге от факта, что это событие транслируется по Божьему каналу. "Я по дороге к Небу,"- кричит она, хотя я не знаю, что она имеет ввиду. Это она в буквальном смысле, или она говорит о факте трансляции по телевидению. Потом она приказывает окружающим: "Я хочу, чтобы вы встали и подняли руки."

Все исполняют. Она продолжает: "Есть женщина, которая видит нас сейчас по Божьему каналу. Ей осталось жить только три месяца. Иди к своему доктору! Да. Прямо перед нашими глазами эта женщина будет исцелена."

Как и ее наставник Боннке, виденный мною в свое время в Германии, который говорил своим последователям, что он воскрешал мертвых в Африке, так и эта дама полагает, или делает вид, что верит, будто она Бог.

Одним предложением из тысяч произнесенных, она расплачивается с Израилем, напоминая нам о том, что Иисус был евреем. Остальные 99,9 процентов ее слов, это разговоры о чудесах. Наконец она произносит на каких-то языках: "Куака, чакака, тугалка". Все это не имеет ничего общего с сионизмом любого рода. Это обычное миссионерство, неявно дающее нам понять, что мы все будем больны, пока не станем кричать вместе с ней: "Куака, чакака, тугалка".

Это христианское посольство занимается дешевой эксплуатацией слова "евреи", чтобы получить побольше новообращенных, которых затем посольство просит щедро жертвовать в свою казну. Они не христианские сионисты, они христианские "Куака". Пока европейские любители Палестины строят и реконструируют особняки палестинцам, эти христианские любители Израиля — просто "Куака", собирающие деньги на Иисуса и на воскрешение мертвых.

* * *

После того, как все это закончилось, мое внимание обратилось на ленту событий, сообщаемых iPad. Я обнаружил довольно симпатичное известие, рекламируемое BBC: "Дипломаты ряда европейских стран и ООН гневно отреагировали на вмешательство израильских солдат, помешавшим им доставить помощь бедуинам на Западном берегу". А это еще лучше: "Французский дипломат сказала, что ее силой вытащили из автомобиля на землю. Французский дипломат, Марион Фесне-Кастен говорит: "Вот так здесь соблюдается международное право".

Приводя подробности BBC продолжает: "Помощь была доставлена в Хирбет аль-Махуль после того, как по приказу Верховного суда дома были разрушены." На сопровождающей фотографии можно видеть голову дамы, окруженную солдатами в бутсах и с автоматами, направленными на нее, их пальцы на курке. Изображение не очень ясное, снято под очень странным углом, но все визуальные эффекты хорошо напоминают вам Нацистскую Германию.

Эта история из BBC сделана просто по заказу для немецкого исследователя Тоби. Я расследую дальше и выясняю, что Международный комитет Красного Креста (МККК) был одним из первых, принявших участие в этой истории, истории Хирбет аль-Махуль, и что ранее на той же неделе он пытался помочь бедуинам аналогичным образом.

Я звоню им.

Надия Дибси, представитель МККК, говорит мне, что она сама была там в это время и видела избиение Марион Фесне-Кастен своими собственными глазами. Тут я задаю ей по-настоящему глупый вопрос: "Почему дипломаты берут на себя роль активистов в стране пребывания? Разве дипломаты должны такое делать? Я живу в Нью-Йорке, где находится штаб-квартира ООН, так что, естественно, что в Нью-Йорке есть много дипломатов. Следует ли мне ожидать, что они поедут в Гарлем, чтобы остановить выселение представителей черной общины по постановлению Нью Йоркского суда?"

Надия не ожидала, что я задам ей такой глупый вопрос. Предположительно, я должен был реагировать иначе, скажем, сказать то, что европейские журналисты обычно говорят в таких случаях: "Большое спасибо, г-жа Дибси, за время, которое вы потратили, чтобы поделиться со мной этой важной информацией".

Но я, идиот, вылез с своим глупым вопросом.

Надия, почувствовав потенциальную проблему, быстро собирается. Она меняет версию сказанного раньше и теперь говорит: "Меня не было там в пятницу." Оказывается, она была там в начале недели, и не знает точно, что произошло, когда там появились дипломаты. Я спрашиваю ее, общепринято ли для МККК принимать меры против постановлений Верховного суда в других странах. Она предпочитает не отвечать напрямую и вместо этого говорит мне, что Израиль является оккупационной силой и что существуют международные законы, которые Израиль должен соблюдать.

Может быть, Верховный суд Израиля не знает о международном праве, или просто решил игнорировать закон?

Надия не желает отвечать на этот вопрос, но сообщает мне, что в соответствии с международным правом Израиль не имеет права выселять коренных жителей с холмов, на которых те живут со своими овцами.

Я хотел бы поехать и выяснить сам, что же на самом деле произошло в прошлую пятницу, но не имею ни малейшего понятия, как найти Хирбет аль-Махуль на карте. К сожалению, Япония до сих пор не напечатала карту Хирбет аль-Махуль.

Между нами говоря, есть еще одна вещь, которую я не понимаю. Почему я обсуждаю международное право с МККК? Правда, я достаточно мало знаю о них, но разве они не являются чем-то вроде международной службы скорой медицинской помощи? Не знаю, но думаю, что они знают лучше, кто они такие и чем занимаются. И поэтому я спрашиваю МККК, не позволят ли они мне присоединиться к ним в следующий раз, когда они куда-то отправятся. И я был бы очень рад, если бы мог наблюдать, что они делают с момента обращения к ним и до самого момента завершения задания.

Они отвечают положительным тоном, и на этот раз мы все довольны.

Ну, МККК одно дело, а дипломаты другое. Как иностранный дипломат, находящийся здесь на короткий срок службы, вообще знает, где такие места, как Хирбет аль-Махуль расположены? Я здесь родился, я здесь вырос, но никогда не слышал о Хирбет аль-Махуль. Откуда же они знают?

Из простого любопытства я прошу прокомментировать эту историю у представителя израильской армии, и он говорит мне, что это "старый обычай" европейских дипломатов — объединяться с левыми активистами всех видов на регулярной основе и планировать дальнейшие шаги вместе.

Если это верно, то дает интересное освещение мира европейской дипломатии на Ближнем Востоке.

* * *

Я решаю, что попытаюсь открыть для себя скрытый мир дипломатов.

Я, наивный человек, звоню во французское посольство в Израиле с просьбой встретиться с Марион, а также прошу дать мне официальные комментарии французского правительства по поводу этой истории.

Вы когда-нибудь пробовали выжать ответ из французских дипломатов?

Это не так просто.

В ответ на мою просьбу, мне было сказано французским представителем, что мне перезвонят в течение одного часа и представят официальный ответ правительства.

“В течение одного часа”. Как вы можете догадаться на французском дипломатическом языке один час означает больше, чем просто один час. Это означает, если вам нравится прямой немецкий перевод, "не сейчас и никогда-либо вообще".

И поэтому, пока мой телефон молчит, я задумываю новую схему. Дипломаты являются крепким орешком, поскольку они специально натренированы различным способам уклонения от истины, но если правда то, что дипломаты и активисты работают рука об руку, то почему бы не проникнуть в одну из правозащитных организаций и не найти ответы на свои вопросы самостоятельно?

Какие из правозащитных организаций выбрать — это другой вопрос. В Израиле так много антиизраильских групп, что выбрать лучшую не так-то просто. И я начинаю по алфавиту. Бецелем, израильская левая НПО начинается с "B" и весьма известна. Я звоню им и делюсь своей неотложной личной потребностью. Я хочу принять участие в каком-нибудь из их предприятий. Женщина по имени Сарит скоро выходит со мной на связь и говорит, что я присоединяюсь к человеку по имени Атеф Абу Аруб, расследующий для Бецелема следующую тему: незаконный снос домов ЦАХАЛом.

Отлично. Я звоню Атефу, и мы договариваемся, что через два дня мы встретимся друг с другом в Дженине, где он сейчас находится.

Дженин! Вау!

Если можно вам в чем-то признаться, я становлюсь высокого мнения о себе самом. Я собираюсь проникнуть в мир НПО, где никто не будет знать, кто я, Тоби-немец, на самом деле, и я собираюсь обнаружить то, что никому неизвестно. Я, следите за моей мыслью, человек на секретной службе. Когда я выполню эту миссию здесь, я буду учить ФБР, ЦРУ, ШАБАК и Моссад, как выполнять настоящее секретное задание!

Я подкрепляю себя глотком шотландского виски, — эти чертовы шотландцы знают, как делать хороший напиток, — и чувствую себя на седьмом небе.

Виски хорошо сочетается, извините здесь за отсутствие политкорректности, с ночными женщинами. Я не нашел мертвую Рагав, так что позвольте мне пойти искать живую шлюху.

 

Выход Тридцать Третий

Время для отдыха: побалуйте себя ночными бабочками или понаблюдайте за верными домохозяйками в зоопарке.

"Кдоша" — древнееврейское слово, означающее "святая", в то время как "Кдеша" — слово, подразумевающее "проститутку". Эти два слова очень близки и имеют один и тот же корень. Раввинам это не нравится, но Богу, чьим родным языком является иврит, похоже, да.

Святые шлюхи, если вы когда-нибудь чувствовали необходимость провести какое-то время в их компании, называют своим домом самые грязные и уродливые улицы Тель-Авива прямо рядом с африканскими нелегалами.

Первые две, кого я встречаю, это полные белые блондинки из страны Путина, разговаривающие друг с другом по-русски. Я останавливаюсь возле их "торговой точки", и одна из них спрашивает, не хочу ли я помочиться. Я спрашиваю, сколько? Она отвечает:

— Бесплатно. Пописать можешь бесплатно.

Я продолжаю движение в поисках местных святых дам. Сожалею, но блондинок у меня имеется предостаточно в других местах.

Проходя мимо пары дорогих новых автомашин типа "ван", я вижу женщину, производящую впечатление местной, и я приветствую ее, желая ей великолепной ночи впереди. Она игнорирует меня, как если бы я был одним из иерихонских мертвецов. Со священными дамами иметь дело не так-то просто.

Я продолжаю идти. И идти. И идти.

Я замечаю секс-шоп с любопытными рабочими часами. Он закрыт в субботу. Видимо, его менеджером является какой-нибудь рабби.

Да. Почва, по которой я иду, свята.

Я делаю разворот и обращаю внимание, что та местная священная шлюха, не пожелавшая прежде со мной говорить, теперь занята болтовней с другим ночным ангелом. Я вижу, что они на меня смотрят, и иду к ним. Новая женщина спрашивает:

— Что ты здесь ходишь?

— В поисках хорошей жизни.

— Хорошей жизни здесь? В этом месте?

— А что, здесь жизнь плохая?

— У того, кто сюда приходит, скорее всего, жизнь не очень хорошая.

— А как твоя жизнь?

— Благословен Господь. Слава Богу!

— Благословен Господь?

— Да.

Эта шлюха выражается лучше, чем рабби!

— Ты израильтянка?

— Да. А ты? Выглядишь как турист.

— Нет, я израильтянин. Как работа?

— Ну, у тех, кто умеет о себе позаботиться, дела идут хорошо.

— Долго ты здесь уже работаешь?

— Мы здесь уже давно, очень давно.

— Страшно проводить ночь на улице?

— А как насчет того, чтобы перейти улицу, любую улицу. Разве не страшно? Мы заботимся о себе сами. У нас есть ножи, слезоточивый газ. Мы хорошо о себе заботимся.

— А где ты "выполняешь работу"?

Она указывает на соседнее здание.

— Там внутри, в комнатах. Там есть комнаты наверху, внизу, везде.

— И сколько вы берете?

— Зависит. Начиная со ста шекелей, если мы остаемся у клиента в машине. После этого ставка идет вверх.

Сейчас первая женщина вмешивается:

— Это похоже на счетчик в такси. Сумма поднимается и может достигнуть тысячи шекелей.

Вторая женщина:

— Это зависит от клиента. Мы смотрим на него, на выражение его лица и запрашиваем ту цену, которую, мы думаем, сможем из него выбить.

— Вы смотрите на человека и на месте мгновенно решаете, какую цену запросить?

— Другого способа нет!

Им следует работать в ювелирном бизнесе. Там определяют цены именно так.

— Большинство ваших клиентов израильтяне? — спрашиваю я.

— Нет. Я предпочитаю израильтян, но большинство клиентов — туристы из-за рубежа.

Первая женщина:

— Мы для мужчин вроде еды. Мы им нужны, они должны иметь нас.

— У вас есть клиенты харедим?

Вторая женщина:

— Полно!

Первая женщина:

— Хасидские евреи лучше всех!

— Почему?

Вторая дама:

— Они кончают быстрее всех. И не делают проблем. Что вы им ни скажите, для них свято! Они принимают то, что мы им говорим, как будто наши слова прописаны в Библии!

Ну да, религиозные евреи понимают, что такое святость, когда видят ее!

— Кто составляет большую часть ваших клиентов?

— Большая часть — евреи. Евреи, а не только израильтяне — большинство наших клиентов. Хасидские евреи, евреи-уголовники.

Первая женщина:

— Они все приходят к нам! Мы их пища!

— А палестинцы тоже приходят?

Вторая женщина:

— Конечно.

— Вам все равно, мужчина еврей или араб?

Первая женщина:

— Смотри, я бедуинка, как я могу дискриминировать палестинцев?

Боже Небесный! Эта святая ночная бабочка может быть из Хирбет аль-Махуль!

Вторая женщина:

— Главное, чтобы человек был хороший.

Первая женщина:

— К примеру, когда я вижу русских, то предпочитаю не идти с ними. Они слишком накачены алкоголем и не достигают оргазма. С эфиопами тоже проблемы. Они любят тебя всю облапить. Кто мне больше всего нравятся, это ашкеназские евреи. Они спокойные, милые. Мне они нравятся.

— Сколько здесь шлюх-евреек?

Вторая женщина:

— Много.

Первая женщина:

— Пол не имеет ничего общего с религией. Пол не имеет веры.

— Вы бедуинка. Знает ли ваша семья, что вы этим занимаетесь?

— Им не следует знать.

Вторая женщина:

— Ты своей семье все рассказываешь?

— Вы живете в одиночестве или у вас есть свои семьи?

Вторая женщина:

— Я живу с мужчиной.

— Он ничего не имеет против того, чем ты занята?

— Он хареди.

— Он знает, чем ты занята?

— Так мы встретились!

Ого!

— Он живет двойной жизнью. Вовне он надевает свою черную одежду харедим со штраймл, а дома он нормальный. На самом деле, нормальный.

Первая женщина:

— Это очень красивая страна. Вы найдете в этой стране все, что пожелаете. Я была учительницей для детей со специальными нуждами…

— Как ты добралась от этого сюда?

— Как? На автобусе! — хихикает она.

— Как вы обе начали заниматься проституцией?

Вторая женщина:

— Наркотики. Я начала принимать наркотики, и вынуждена была немного подрабатывать проституцией. Семья выгнала меня из дома, и так я начала работать здесь. Слава Богу, сегодня я полностью слезла с наркотиков. Сейчас я хорошая девочка.

Первая женщина:

— Моя семья пыталась заставить меня выйти замуж за старика в качестве третьей жены. И я убежала!

— Что самое худшее в этой работе?

Вторая женщина:

— Преступность. Разбой, насилие.

Первая женщина:

— На днях меня выбросили из автомобиля после часа, что я отработала внутри…

Вторая женщина:

— Я была с мужчиной в машине, и вдруг два других мужчины вылезли из кузова. Они избили меня так сильно, что я чуть не умерла. Меня доставили в больницу.

Первая женщина:

— Каждый день, когда я выхожу из дома, я не говорю: "Боже, помоги мне заработать побольше денег." Я говорю: "Господи, пожалуйста, помоги мне вернуться домой благополучно".

Вторая женщина:

— Каждый день прежде чем выйти из дома я произношу: "Слушай, Израиль, Господь Бог наш! Господь един!" (По традиции, это произносят люди, которым грозит смерть).

В случае, если вы еще не поняли, мои дорогие, таковы шлюхи в Израиле. Шлюхи, которые молятся!

Вторая женщина:

— В последние годы наша жизнь стала гораздо опаснее.

— Почему?

Первая женщина:

— Из-за суданцев.

Вторая женщина:

— Суданцы и другие чернокожие.

Первая женщина, обращаясь ко второй:

— Будь осторожна, чтоб они тебя не услышали!

Вторая женщина:

— Суки, они все!

— А что суданцы вам делают, что вы так к ним относитесь?

Вторая женщина:

— Они не культурные.

Первая женщина:

— Я их не осуждаю…

Вторая женщина:

— Они используют силу…

Первая женщина:

— Если вы возьмете королеву Викторию и сунете ее сюда в такие условия, без работы, она будет вести себя так же, как они! Это не имеет ничего общего с расой и цветом кожи, а только с их тяжелыми условиями.

— Скажите, женщины, о чем вы мечтаете?

Первая женщина:

— Моя мечта, чтобы все суданцы отсюда вылетели.

Вторая женщина:

— Иметь свой собственный дом.

Первая женщина:

— Нет дороги к счастью, если ты не доволен тем, что у тебя есть.

— Вы должны работать на философском факультете Тель-Авивского университета. Вы будете лучшим профессором и заработаете кучу денег…

Первая женщина:

— У меня достаточно денег.

Вторая женщина:

— Если вы хотите учиться, поверьте, улица лучшее место учебы. На улице вы узнаете жизнь и то, что действительно имеет значение. Забудьте о проституции, оставьте это в стороне на время. Если вы хотите узнать жизнь, лучшее место приобрести такое знание — улица.

Первая женщина теперь демонстрирует мне, что она узнала на улице, чего ни один профессор не предскажет. Она говорит:

— Если вы придете сюда на эту улицу через полтора года, вам потребуется паспорт.

— Почему?

— Это будет другая страна. Скоро суданцы потребуют независимость…

Вторая женщина:

— Они. Со всем мусором, что они принесут с собой.

Первая женщина:

— Это их право, не так ли? Они живут здесь и в скором времени они потребуют права человека и их признания. Два, три года и вся верхняя часть этой улицы станет независимым государством.

— Я полагаю, они тоже любят женщин, не так ли?

— Да.

— А у них есть деньги, чтобы заплатить?

Вторая женщина:

— У суданца больше денег, чем у среднего израильтянина.

— Как это?

Первая женщина:

— Пойдите вниз по улице и сами увидите. Первое, что вы заметите, они контролируют рынок наркотиков.

Вторая женщина:

— Пожалуйста, напишите об этом!

— Как вас зовут?

Вторая женщина:

— Керен.

Первая женщина:

— Надин.

На другой стороне улицы показывается проходящий мимо хасидский еврей, проверяющий ситуацию. Надин указывает на него.

Надин:

— Вы видите? Мы только что о них говорили! Этот парень, можно вам сказать? Он достигает оргазма за одну секунду!

Эти ночные бабочки полны жизни, смешные, созидательные, и с ними приятно поговорить. Не знаю, что из того, что они рассказали мне о себе, правда, но я наслаждался каждый секундой нашего разговора.

Я делаю несколько фотографий с ними. Я стою перед камерой, а они повернулись к камере спиной. Я обнимаю Керен, возможно, чересчур крепко, и она, усмехаясь, говорит:

— Думаю, я возьму с тебя плату!

Было бы неплохо после этого пойти отсюда прямо в Меа Шеарим, чтобы почувствовать лично разницу между кдеша и кдоша.

Но по дороге отсюда со мной связываются из офиса МККК в Иерусалиме. Мы беседуем и соглашаемся, что я присоединюсь к ним от самого начала до самого конца в во время следующей вылазки в Палестину. Подробности следуют.

* * *

Эта неделя праздника Суккот, и религиозные любят ее праздновать. Во времена Святого Храма, что известно любому ребенку, сыны Израиля приходили в Иерусалим, чтобы отметить этот праздник. И сегодня улицы Меа Шеарим забиты гуляющими. Их так много, что транспорт практически стоит. Они одеты в свои лучшие одежды, и если вы идете среди них, то вам может показаться, что вы в Европе несколько веков назад.

Ну, не совсем так. Это скорее похоже на старую Европу, смешанную с сегодняшним Афганистаном. Вдоль тротуара есть заборчики, отгораживающие место, предназначенное для женщин, и женщинам не положено идти по другой полосе. С улицы и с тротуара на противоположной стороне, где ходят или стоят мужчины, женщины смотрятся, как если бы они были животными в зоопарке, защищенными проволокой.

Бог знает почему, но я решаю пересечь границу в женскую половину.

Позвольте вам сказать, что мужчина, окруженный бесчисленным количеством женщин, чувствует себя замечательно. Да, я знаю, это не принято говорить, но по определению Керен и Надин, я окружен "едой". На стене одного из домов я вижу следующее уведомление для женщин: "Женщины, чьи руки и ноги не покрыты в этом мире, в будущей жизни будут брошены в кипящий котел и сожжены в огне. Они будут рыдать в муках и страданиях. Это намного хуже, чем когда человек сгорает при жизни".

В "Толдот Аарон", месте, которое я дважды посетил до этого, тысячи людей танцуют и поют: "Моя душа жаждет Тебя, Господи, и моя плоть жаждет Тебя".

Интересно, цитируют ли они ту же самую строфу, посещая ночных женщин.

 

Выход Тридцать Четвертый

Пожалуйста, помогите: Европейские дипломаты спешат на помощь бедуинам, желающим, чтобы голые немки бегали с их козами.

Я беру такси в Дженин, чтобы встретиться с Атефом из Бецелема, как и было договорено ранее.

Таксист тащит меня почти через весь Западный берег. Он полагает, что путь в Дженин ему известен, но дороги не всегда ему подчиняются. Это, впрочем, не имеет значения, поскольку таким образом я вижу в пути гораздо больше, чем было бы в противном случае. И Западный берег, позвольте мне сказать это в тысячный раз, великолепен.

Исключительно с помощью Аллаха мы все-таки достигаем Дженина.

Атеф, работающий журналистом палестинской газеты Аль-Хаят Аль-Джедида в дополнение к его деятельности активиста, приветствует меня в своем кабинете моим любимым арабским кофе, после чего мы отправляемся к его машине. Мы идем мимо кинотеатра "Дженин", о котором я многократно слышал до этого. Поскольку я агент высокого класса, то останавливаюсь посмотреть на него. На его фасаде в камне высечено, что его поддерживает "Институт Гете", "Министерство иностранных дел Германии", "Палестинское национальное правительство" и "Роджер Уотерс." (В 2013 г. Роджер из группы Pink Floyd прикрепил звезду Давида на свинью во время своего летнего концерта).

Мы проходим дальше к автомобилю Атефа, и здесь я его спрашиваю, куда он собирается меня везти. "Хирбет аль-Махуль". Да, туда, где француженка Марион сделала себе имя спасительницы народа.

Я думал, мы собираемся увидеть снос новых домов, но, похоже, Бецелему не удается обнаружить какого-либо реального сноса домов, и поэтому меня посылают в палатку новостных агентств. Это не то, о чем мы договаривались, а даже лучше. Теперь у меня есть возможность посмотреть, что на уме у BBC и прочих СМИ, столь озабоченных этим Махулем. Мы едем несколько часов. Иорданская Долина имеет не только великолепные холмы, но и бесконечные дороги, и тем временем Атеф рассказывает мне.

— Горы, говорит он, раньше были зелеными.

— Кто же сделал их коричневыми?

Ну, естественно, израильтяне.

— На холмах, под поверхностью, раньше была вода, — поясняет он, — но израильтяне ее украли.

Возможно, это правда. Возможно, правда, что Мекка раньше выглядела, как Гамбург, но какие-то евреи украли все деревья. Но я не говорю Атефу ничего подобного. Я же немец и веду себя вежливо.

До той минуты, пока я не расстался с Атефом, я не говорю по-арабски. Другие европейцы-благодетели ходят здесь с переводчиками, и так же должен вести себя Тоби-немец. Точка.

* * *

По дороге Атеф говорит мне, что прежде чем мы поедем в Хирбет аль-Махуль, нам следует встретиться с палестинским чиновником, отвечающим за израильские преступления на Западном берегу. Я просто счастлив. В конце концов именно с таким парнем я всегда мечтал познакомиться.

Мы проезжаем через район по имени Тубас. Не знаю, бывали ли вы там когда-либо, я нет. Но теперь побывал. Здесь стоят дома столь замечательного дизайна, что подобные им вы не увидите в самых богатых уголках Коннектикута. Я достаю iPhone, пытаясь сделать несколько фотографий, но Атеф говорит, чтобы я не фотографировал, и начинает гнать машину быстрее.

Да, да. Я его понимаю. Он здесь, чтобы показывать мне, какая у палестинцев несчастная жизнь из-за израильтян, и ему не надо, чтобы красивые дома затуманивали мое видение. Я сочувствую ему. Но дома слишком красивы, чтобы их не фотографировать. Видимо, я не самый вежливый немец. Вероятно, мои прадеды были австрийцами.

Мы подъезжаем к красивому зданию, официально называемому "Провинция Тубас и Северные Долины. Государство Палестина". Вылезаем из автомобиля и входим в здание. Мне полагается встретиться с Моатазом Бшара, чей официальный титул читается как "Директор Безопасности. Иорданская Долина", и его работа в настоящий момент, как я понял, заключается в том, чтобы объяснить мне, что израильтяне вгоняют палестинцев в нищету. Это непростое задание, учитывая, как выглядит его великолепный офис, но он, вероятно, личность сильная и знает, как с этим заданием справиться.

Атеф представляет ему меня и говорит: "Моатаз Бшара является должностным лицом, ответственным за регистрацию всех насилий, учиняемых израильтянами в Иорданской долине". Я не уверен, в чем заключаются обязанности Моатаза на самом деле, но думаю, что этот человек даст мне возможность выяснить, что же реально произошло в Хирбет аль-Махуль. Этот парень все это должен знать.

— Можете ли вы рассказать мне, что там произошло?

Моатаз крутит так и эдак, но в конце концов, признает, что Марион, французский дипломат, ударила израильского солдата после того, как встала с земли после падения, и что она это сделала потому, что солдаты ударили ее и других дипломатов первыми. Моатаз показывает на свой компьютер и говорит, что он может показать мне все это прямо сейчас, поскольку у него это все есть на видео. Моатаз полагает, что теперь-то я должен быть счастлив, потому что он ответил на мой вопрос, и даже сказал, что все это имеется на видео. Британский журналист, встреченный мной в Мадждал-Шамс, который самостоятельно решил, что друзы не получают противогазы, будь он здесь, был бы рад сообщению, что "все это есть на видео", не требуя никаких доказательств. Но поскольку я не британский журналист, то прошу Моатаза:

— Не могли бы вы, пожалуйста, проиграть это видео для меня? Я хочу его видеть.

Ах, какая жалость.

— У меня нет времени, — отвечает Моатаз, поскольку ему нужно уйти прямо сейчас.

Моатаз серьезно сбит с толку. Он знаком с другими европейцами, принимающими все, что он им говорит. Во имя Аллаха, что-то неправильно с этим немцем-Тоби.

* * *

Атеф говорит, что теперь мы можем ехать в Хирбет аль-Махуль. Когда мы подъезжаем к месту, я замечаю фургон организации MSF ("Врачи без границ"). Два человека из этой организации сидят рядом с парой бедуинов и собирают свидетельские показания, записывая их.

Каким образом MSF попала сюда и почему? Я не вижу вокруг раненых, только вполне здоровые арабы, и мне интересно, для чего здесь эти врачи. Они представляются мне. Федерико, Италия, помогающий арабским жертвам насилия со стороны поселенцев в этом районе, и Ева, Чехия, психолог.

Оба уважаемых доктора обращают внимание на озадаченное выражение моего лица при виде их и сразу же дают мне понять, что я не должен упоминать об их присутствии. "Мы должны держать низкий профиль,"- объясняет мне мужчина-врач. Я отвечаю, что они должны гордиться своей деятельностью здесь, и они меняют свою позицию. Когда же я спрашиваю, нельзя ли мне сфотографировать их прекрасные лица, они соглашаются.

Краткое и ясное содержание того, что эти двое здесь делают, заключается в следующем. Они стряпают болезнь, в которой можно было бы обвинить израильтян.

Да здравствует Европа.

Когда врачи MSF заканчивают свои дела с выселенными людьми, я, опытный агент, сажусь с этими арабами, чтобы послушать их историю и оценить уровень их травмы.

Главный из них, Махмуд Бшара, рассказывает мне историю своей жизни. "Через три года после оккупации", что означает 1967 г., он переехал в Израиль, чтобы там работать. В пустыню он вернулся в 1987 году. У него девять детей, семеро из которых имеют высшее образование.

Родился ли он здесь?

Нет. Но он рос здесь или где-то рядом. Люди, живущие в пустыне, объясняет он мне, кочуют с места на место в зависимости от погодных условий и того, где лучше доступ к воде и иным ресурсам. Сопоставляя вместе все им рассказанное, похоже, он не появлялся в этом месте, Хирбет аль-Махуль до 1987 г. Утверждение BBC и других европейских СМИ, что эти бедуины "пасли здесь своих овец многие поколения", как оказывается, всего лишь нафантазированная романтика.

Тот, кто представляет Махмуда и других бедуинов, должно быть люди умные, которые в состоянии манипулировать фактами. Я спрашиваю Махмуда, кто является адвокатом, представляющим его в Верховном суде и сколько тот стоит. Естественно, Махмуд никогда не нанимал никакого адвоката и никогда ничего не платил адвокату. Кто платил? Другой Махмуд, палестинский лидер Махмуд Аббас.

Палестина нанимает адвоката, чтобы бороться с Израилем в израильском суде. Интересно.

Где планирует бедуин Махмуд спать сегодня вечером, теперь, после того как его выселили отсюда? Он собирается спать здесь, говорит он мне.

Израильская армия снесла что-то. Только о слово "снесла" слишком сильное для того, что здесь, кажется, произошло. Перед тем как Израиль нечто разрушил, как я понимаю, это нечто состояло из лачуги из рифленого железа, палатки и нескольких деревянных балок, и я могу засвидетельствовать, что достаточно двух часов, чтобы восстановить эту палатку еще раз. Никаких доказательств какого-либо реального жилья здесь нет.

Я прошу Махмуда описать мне израильтян, раз он жил среди них на протяжении многих лет.

— Они расисты, — говорит он.

Почему же он оставался там в течение двадцати лет? Бог его знает.

Эта история напоминает мне ночных женщин Тель-Авива, которые уверены, что суданцы скоро потребуют свою собственную свободную страну внутри Тель-Авива.

Люди поблизости от нас, в том числе брат Махмуда, присоединяются к разговору, и я узнаю новые детали из истории о французском дипломате Марион. Она и другие дипломаты организовали грузовик, нагруженный новыми палатками и другими вещами, и сами приехали на автомобилях, чтобы помочь восстановить палаточный городок. После того, как солдаты велели всем покинуть этот район, водитель грузовика оставил свою машину, а Марион влезла на водительское сидение, чтобы помешать солдатам увести грузовик прочь. Солдаты, после того, как не сумели убедить ее не вмешиваться, наконец, вытащил ее с места водителя. Во время этого процесса Марион и упала на землю.

Как всегда, BBC рассказывает сказки. Марион не "вытащили из ее автомобиля", а из грузовика с палатками.

— Вы видели, что солдаты ударили Марион? — спрашиваю я очевидца.

— Нет. Они только вытащили ее из машины.

— А что делали другие дипломаты, пока это происходило?

— Они снимали.

Интересная работа у европейских дипломатов. Сначала они привозят палатки, а затем занимаются киносъемкой. Они заранее знают, что армия не позволит восстанавливать бедуинский табор, так что все это делается для съемки видеоклипа с целью пристыдить Израиль. Я полагал, что работа дипломатов заключается в том, чтобы представлять свою страну в государстве, их принимающем. Но это не относится к европейским дипломатам, аккредитованным в Израиле. Другой интересный вопрос: "Кто отредактировал видео так, чтобы исключить части, касающиеся деятельности Марион?" Только ЕС и прочие честные посредники журналистики и истины знают это.

Я трачу время, чтобы побегать по своему iPad и найти сайт иранского информагентства, содержащий видео этого эпизода. В нем я вижу Марион на водительском сидении и сразу после этого Марион на земле, а потом Марион, бьющей солдата. Как Марион оказалась на земле не показано, что позволяет предположить, что она там, возможно, по собственной воле ради эффектного кадра. В клипе, содержащемся на этом ​​сайте, даже солдаты вокруг нее кажутся удивленными тем, что она оказалась на земле. Интересно, что в BBC лица солдат вырезаны из кадра.

Хорошая журналистская работа.

* * *

Поговорив с людьми вокруг, я узнаю еще кое-что: этот табор путешествует по израильским судам с 2008 года, и все эти годы никто его не сносил. Никто не пришел просто вдруг и не выселил людей, жестоко выдернув их из сна посреди ночи. Хирбет аль-Махуль, кстати, лежит у подножия холма, где расположена армейская база, и вполне вероятно, это-то и является причиной, почему сносят его, а не другие таборы на близлежащих холмах.

Махмуд рассказывает мне еще одну историю. Израильские военные самолеты повадились летать над его козами и стрелять их одну за другой. Я стараюсь вообразить себе мужа депутата Аелет Шакед, загоняющим коз на своем самолете F-16, бросая гигантские ракеты на бегущих животных.

Я спрашиваю людей, чем они зарабатывают на жизнь в этом месте, и они отвечают, что делают козьи сыры. Могут ли они дать попробовать для примера? Да они могут, что они и делают. Я пробою их сыр. Что вам сказать? Стоило сюда приехать только ради этого соленого сыра! Мне также дают большой кусок питы, которая хорошо идет с этим сыром, лучшей питы, когда-либо испеченной человеческими руками. В этом вопросе можете мне доверять.

Конечно на услугу надо отвечать услугой. И когда я спрашиваю своих хозяев, как они занимаются любовью в этом месте, если, конечно, они женаты, они просят меня об одолжении. Не могу ли я прислать им пару немок?

— Дай мне двух немецких женщин! — просит меня один из них, — женщинам не надо заниматься никакой готовкой пищи или чем-нибудь иным, просто лежать голыми и позволять себя трахать.

Мы стоим рядом с тремя большими резервуарами для воды, и я обещаю им трех голых немок к двенадцати пополудни назавтра, по одной голой блондинке верхом на каждом баке для воды. Мы от души хохочем по поводу секса с голыми немками верхом на баках для воды, но потом Атеф понимает, что образ страдающих бедуинов, который он пытается мне внушить, получается каким-то неправильным, и он просит меня не упоминать в репортаже часть, касающуюся голых немок. Что касается бедуинов, то их это мало заботит.

Я прошу Атефа отвезти меня в другой лагерь, который еще не уничтожен израильтянами.

Когда мы собираемся покинуть это место, я слышу, что история Хирбет аль-Махуль получает дальнейшее развитие. Адвокат, оплачиваемый государством Палестина, собирается вновь обратиться в Верховный суд Израиля, пытаясь возобновить дело. Сами бедуины, на самом деле, не имеют понятия, что здесь происходит, поскольку их делом занимаются НПО и Государство Палестина. И еще одна вещь, которую я обнаруживаю перед уходом. Они здесь никогда не жили. У них здесь есть только козы, но у них самих есть и другие места обитания. Где? Они указывают на горы впереди. Это позволяет объяснить, почему все, что я вижу здесь — это лачуга из гофрированного железа, балки и сложенная палатка.

* * *

Атеф везёт меня в другое стойбище, на этот раз, крестьянина, "живущего как бедуин", другими словами, нормального палестинца. Атеф и хозяин этого места берут меня на прогулку, чтобы показать свои владения, и пока мы ходим, я замечаю жену хозяина, сидящую на земле за починкой какой-то одежды.

Простой обход мне не достаточен. Мне надо больше. Как я могу добиться, чтобы хозяин и Атеф раскрылись и поведали мне то, чем они обычно не делятся с такими посетителями как я? Ну, женщина может мне здесь помочь. Я задам ей сокровенные вопросы и этим завоюю ее и заодно ее мужа с Атефом, чтобы перестали относиться ко мне как к все лишь еще одному иностранному журналисту.

Я прошу женщину рассказать мне о своем муже.

— Он очень хороший, очень добрый, — говорит она.

— Приведите мне пример его доброты, чем он хорош.

— Он очень хороший.

— Ну, какие, например, хорошие поступки он совершает для вас.

Она не может придумать чего-либо хорошего за исключением какого-то бормотания о хадже в Мекку.

— Он поцеловал вас сегодня? Он купил вам, скажем, мороженое?

Атеф тащит меня оттуда. Это не то, что он хотел бы, чтобы я видел и спрашивал. Мы садимся с хозяином в доме, и у меня есть к нему важный вопрос:

— Вы поцеловали свою жену сегодня?

— Я не помню, что я делал.

— Когда вы в последний раз поцеловали ее?

Атеф говорит, что я не должен такое спрашивать, поскольку рядом дети. Я игнорирую Атефа и спрашиваю нашего хозяина снова:

— Когда вы в последний раз поцеловали свою жену?

Он не знает, что говорить. Он не помнит последний поцелуй вообще. Атеф приходит к нему на помощь, говоря:

— Не отвечай на этот вопрос.

Через какое-то время, когда вокруг нас собирается еще несколько людей из округи, хозяин заявляет, что я еврей. Да, именно так.

Я говорю ему:

— Будь осторожен. Нельзя говорить такие вещи немцу!

А потом задаю ему грандиозный вопрос:

— Почему вы думаете, что я еврей?

Атеф объясняет очевидное:

— Вы хотите узнать каждую деталь. Вы пытаетесь создать проблемы между мужем и женой.

Я протестую.

— Я пытался улучшить их супружеские отношения, — говорю я.

Атеф:

— Вы настраивали жену против него.

Заходит дочь хозяина. Она рассказывает, что хотела бы изучать юриспруденцию за границей. Я отвечаю, что не против того, чтобы ее мечта сбылась, но для этого, в первую очередь, мы должны вступить в брак.

К сожалению, предложенный брак с этим немусульманином не был принят. Может быть, я должен вернуться позже с небольшим Мерседесом в качестве своего скромного приданого.

Но прежде чем я проторю свой путь к новому блестящему Мерседесу, мой хозяин сбрасывает бомбу. Он обвиняет меня, своего зятя в том, что я, немец-Тоби, "плачу деньги евреям!".

Когда я платил деньги какому-нибудь еврею? Ну, не я лично, а немцы. И присутствующие рассматривают это как крайне неправильное поведение. Я люблю узнавать новое и вот, что я сегодня узнал. Мы, немцы, позволяем евреям утверждать, будто мы, немцы, убивали их в Европе и даже платим им компенсацию за то, что никогда не происходило.

Значит, эти люди верят, что евреев никто не убивал во время Второй мировой войны? Представитель Бецелема, Атеф, дает ясный ответ: "Это ложь. Я в это не верю". Короче говоря, Холокост выдуман евреями.

Когда мы возвращаемся в Дженин, Атеф сообщает мне, что время от времени он работает с Гидеоном Леви из Haaretz. Примерно раз пять он выступал в роли гида и переводчика Гидеона.

Что ж, приятно знать, кем является гид и переводчик Гидеона Леви, замечательный Атеф, ведущий следователь Бецелема. И хорошо узнать, что Холокост на самом деле не имел место быть. Да. Существуют только евреи-расисты повсюду, и Бецелем призван их разоблачать. То, что я сегодня выяснил, связано не столько с арабами, сколько с евреями и европейцами. Haaretz и Бецелем состоят из евреев, посвятивших свою жизнь тому, чтобы помогать тем, кто их ненавидит. Что касается европейцев, то их дипломаты ведут себя прямо противоположно всему тому, что дипломатии полагается делать, а их журналисты сочиняют статьи прямо противоположные тому, чем журналистике, на самом деле, полагается быть. И в качестве добавочного оскорбления европейцы щедро финансируют тех евреев, которые евреев не любят.

* * *

Атеф высаживает меня в центре Дженина, и я захожу посмотреть фильм в кинотеатре "Дженин". Сегодня, — говорят мне в кассе, демонстрируется 3D-фильм очень популярный среди зрителей города. Я оплачиваю билет и получаю 3D-очки. Здесь в кинотеатре Дженина выдают самые хорошие 3D-очки, виденные мной когда-либо. Нью-Йоркские кинотеатры должны поучиться у кинотеатра "Дженин". Правда состоит в том, что этот кинотеатр щедро финансируется добросердечными людьми, в то время как нью-йоркские кинотеатры нет.

Я вхожу. Внутри три человека. Один из них я. И этот фильм, не будем забывать, "очень популярен среди дженинских зрителей". Ранее Атеф сказал мне, что киносеансы посещают в среднем десять человек. Он привел неправильные цифры.

Когда я вижу, как немцы выбрасывают свои деньги на этот кинотеатр, я начинаю верить в палестинское представление о мире, излагаемое Атефом, и если бы я был палестинцем, живущим в Дженине, я бы, вероятно, думал аналогично. Я бы глядел на этот кинотеатр "Дженин", в который немцы вбухали миллионы и в который иногда заглядывает пара человек, и спрашивал бы себя, зачем они это делают. Единственное логическое объяснение может быть лишь следующее: немцы не знают, что делать со своими деньгами, за исключением как выбрасывать их на пустое здание, называемое ими "Cinema". Зачем они это делают? Понятия не имею. Это же немцы; они любят вкладывать деньги в несуществующие вещи; они придумывают историю и затем выписывают чеки.

Только по этой причине они тратят миллионы и миллиарды на историю "Холокоста". Немцы по какой-то причине ищут любой повод, чтобы потратить свои деньги на каких-нибудь людей: кинотеатр здесь, Холокост там. Холокост существовал, как существует этот кинотеатр. Пара человек в каждом, а немцы платят.

Вот так просто.

На следующий день Бецелем публикует следующее заявление: "Жители Халет Махуль, представляемые адвокатом Тауфиком Джабарином, обратились в израильский Верховный суд, требуя временного судебного запрета, предотвращающего их изгнание из района. В тот же день Верховный суд вынес запрашиваемое предписание, запрещающее гражданской администрации и армии изгнание жителей из деревни и снос восстановленных домов."

Я обратил внимание, что Бецелем изменил "Хирбет Махуль" на "Халет Махуль". И это действительно умно. Слово "Хирбет" означает руины или "дыра", подразумевающее место, где живет очень небольшое количество людей или один человек со своей козой. Это неудачно для судебного дела. Поэтому они изобретают "Халет Махуль", что означает Холм Махуль. Гениально. Это действительно замечательно, до чего могут дойти евреи, и до чего способны дойти европейские дипломаты в попытке охаять евреев.

 

Выход Тридцать Пятый

Миролюбие и изнасилование.

Я возвращаюсь в Иерусалим к своим кошкам. Кормлю их молоком и выхожу на прогулку.

И тут встречаю симпатичную пару. Оба хорошо известные высокообразованные, высокоинтеллектуальные, характерные самоненавистники, душевно любящие арабов, они трогают меня до глубины души. Они израильские евреи, и я не буду называть их имен, говорить об их профессиях или где именно они проживают. Они рассказывают мне три интересные истории.

1. Они живут в красивом доме, который был отремонтирован знакомым арабским подрядчиком, которому они слепо доверяли. Когда подрядчик окончил свою работу и получил щедрую оплату, он презентовал им прекрасный подарок — большое оливковое дерево, которое он посадил в их саду. Они были очень тронуты его жестом и благодарили от души. Он выслушал их благодарности и, глядя им прямо в глаза, сказал: "Не надо меня благодарить. Я это сделал не для вас, а для себя и своей семьи". Они не поняли, почему он так сказал, и он пояснил: "Скоро вы уедете из этого дома" — Как же так, почему?" — "Потому что очень скоро эту землю очистят от евреев." Они были потрясены. Как он мог сказать им такое?

2. Много лет назад эту женщину изнасиловала группа молодых арабов.

3. Много лет спустя их внучка подверглась сексуальному насилию со стороны старого приятеля-араба.

Эти три истории являются как бы резюме их личного опыта контактов с палестинцами, но они не позволят, чтобы их мировоззрение зависело от какого-либо из инцидентов.

Муж поясняет мне:

— Я верю в гуманизм и считаю, что палестинцы — добрый народ, желающий жить в мире с нами. Я считаю, что мы поступили с ними плохо, а они не сделали нам ничего плохого. Для меня не имеет значения, верно ли то, во что я верю. Я знаю, что это не так, но меня не волнуют факты! Я хочу верить, даже если все, во что я верю, ложь. Пожалуйста, не призывайте меня видеть реальность. Я бился за них всю свою жизнь. Пожалуйста!

По крайней мере, он честен.

Его жена поглядывает на меня, но молчит. Я прошу ее рассказать не о ее политических взглядах, а лишь о том, что она чувствует, но она лишь глядит на меня. Я подталкиваю осторожно, чтобы она поделилась со мной, но она лишь напряженно смотрит на меня и молчит. Я снова прошу ее поделиться своими чувствами. Она отворачивает лицо куда-то в сторону и вверх, как будто ища магической помощи откуда-то сверху. И, наконец, ее прорывает. Она и ее муж дураки, — говорит она мне. Она пришла к этому пониманию какое-то время назад, но ее муж не в состоянии сделать то же самое. Если он позволит себе увидеть реальность, его мировоззрение, суть его жизни, рухнет, и вместе с этим все, за что он боролся всю свою жизнь.

Прежде, чем мы расстаемся, муж говорит мне, что мне следует почитать статьи Гидеона Леви, чтобы я смог осознать, какую несправедливость евреи учинили арабам. Я отвечаю, что факты, приводимые Гидеоном крайне сомнительны и я могу ему это доказать. Он вежливо просит меня замолчать. Чтение статей Гедеона дает ему возможность чувствовать себя хорошо, и он не хочет нарушать это странное счастье. Точка.

Покинув эту пару, я размышляю о двух типах людей, левых евреях и верующих мусульманах. Вам надо повстречать их лично, чтобы оценить их уникальные особенности. Левый еврей, забудем на время о политике, это наиболее самовлюбленный тип людей, который я когда-либо встречал. Нет ни минуты ​​ни днем ​​ни ночью, когда бы он не был полностью занят самим собой или другими евреями. Нет ничего в его помыслах и активности кроме одержимости придраться к самому себе и своему племени. Он просто не может остановиться. Не удивительно, что палестинцы, такие как профессор Асма из университета Аль-Кудс не доверяют ему, несмотря на то, что он их интеллектуальный помощник, и тратит свою жизнь на то, чтобы их защищать.

С другой стороны существует религиозный мусульманин, готовый бороться до смерти, оберегая свою выдумку о стене аль-Бурак, человек крайне обидчивый по поводу Мухаммеда и всегда чувствующий необходимость защищать своего пророка, как будто Мухаммад сделан из тонкого стекла. Если вы расскажите анекдот о Мухаммаде, вы коснетесь наичувствительнейшей части тела этого верующего, и вам лучше бежать так быстро, как только можете, прежде чем он причинит вам физический урон. Глаз за глаз, ваш зуб за зуб Пророка. Странно.

Наступает суббота, Иерусалим закрывает весь свой бизнес, и я уезжаю на автобусе.

* * *

Тель-Авив, бульвар Ротшильда. Сейчас вечер пятницы, и светская молодежь Тель-Авива выплескивается на бульвар, демонстрируя прохожим свою молодую плоть. Бульвар Ротшильда — официальное название этой улицы, но ее истинное имя "Бульвар изобилия ног, задниц, грудей и мышц". Здесь у вас есть магазины мороженого из йогурта без сахара, которое в три раза дороже обычного мороженого из йогурта с сахаром. Здесь вы обнаружите бары, в каждом из которых имеется больше людей, чем есть в во всем Китае. Здесь молодежь, потягивающая импортную воду, дискутирует на живом иврите, который ни один переводчик не в состоянии правильно повторить.

— Смотрите, брат мой, — говорит мне молодой парень, — Вы должны понять, что здесь 90 процентов, вы меня слышите, брат мой, 90 процентов палестинцев хотят мира. Это факт, брат мой.

— Откуда вы это знаете?

— Поверьте мне, брат мой, я знаю!

— Но откуда вы знаете?

— Я вижу, брат мой! Собственными глазами, брат мой! Потерпите, брат мой, одну минуту. Вы знаете, палестинскую литературу, брат мой?

— Немножко того-сего.

— А я знаю, брат мой, и это моя любимая литература, брат мой! Это литература, которая проповедует мир. Вот почему я люблю ее, брат мой.

— Вы читаете по-арабски?

— Я? Нет, брат мой.

— Вы говорите по-арабски?

— Нет, брат мой. Откуда вы, брат мой?

— Германия.

— Красивая страна. Самая лучшая.

— Вы там были?

— Еще нет.

Немалое количество израильтян говорят на жаргоне "брат мой". Я стараюсь избегать их настолько, насколько могу. Я сажусь, чтобы что-нибудь выпить и прочитать последнюю статью Гидеона Леви о его визите в Хирбет аль-Махуль. Он описывает это место, как если бы это был лагерь смерти. Одинокий голодающий котенок, последний выживший из всех кошек. Истощенные, раненые, умирающие от жажды, голодные собаки, живущие на крошки лаваша, которые они добывают раз в два-три дня. Затем Гидеон переходит к описанию людей, самой грустной картине страданий, с какой вы, вероятно, столкнетесь в целой мировой литературе, и все, что я могу подумать об этом: "В какой именно момент истории журналисты получили лицензию печатать статьи на тысячу слов, не содержащие ни одного слова правды?"

 

Выход Тридцать Шестой

Йегуда, польский еврей, переживший Освенцим: "Нам очень повезло, что Гитлер не вербовал немецких евреев в СС"

Наступило время, когда мне, наблюдателю людских слабостей, предстоит встретиться лицом к лицу с собственными слабостями. Я нахожусь в Израиле уже несколько месяцев, и все еще не заехал в город моего детства. Пора это сделать. Бней-Брак, самый ортодоксальный из городов Израиля, расположен в минутах езды от Тель-Авива, но между ними лежат целые миры.

"В Бней-Брак нет въезда в субботу и еврейские праздники", — говорит официальный дорожный знак на въезде в мой бывший родной город.

Ури, таксист из Лода, работающий в Бней-Браке в течении двух десятилетий, делится со мной своим мнением о городе:

— За все двадцать лет у меня не было никаких проблем. Пьяных здесь нет. Есть ситуации странные. Когда пара приходит вместе и садится сзади. Она просит телефон, но он не подает его напрямую ей, а только кладет между их сидениями, а она забирает его оттуда. В определенные периоды им нельзя касаться друг друга.

Он имеет в виду период, когда у женщины менструация.

— Я думаю, им не стоит вести себя так в присутствии незнакомых людей, и это единственное мое критическое замечание.

— А как в Лоде?

— В Лоде смешанное арабо-еврейское население.

— Как вы ладите там?

— Все эти двадцать лет я провожу весь день в Бней-Браке. Вот мой ответ.

Я выхожу в двух кварталах от моего дома детства. Я ожидаю увидеть апельсиновую рощу, ту, мимо которой я ходил в детстве каждый день. Но никаких деревьев здесь больше нет, нет апельсиновой рощи и нет апельсинов. Единственное, что здесь растет теперь, это большие здания и множество людей. Все они харедим.

А на том углу улицы раньше был газетный киоск. Теперь его нет. Газеты запрещены, а вместо газетного киоска здесь магазин по продаже париков для замужних религиозных женщин.

Я подхожу к дому, где вырос.

На другой стороне улицы у входа в дом моего тогдашнего соседа Хаима Каневского я вижу едва продвигающуюся очередь из людей. Я помню Хаима человеком небольшого ума и не обладающим какими-то особенными качествами. Зачем люди стоят в очереди, чтобы увидеть его?

— Чтобы получить его благословение, — поясняет мне женщина, заметившая, что я наблюдаю.

Она бы и сама хотела получить его благословение, но Хаим благословляет лишь мужчин.

По-видимому, с годами Хаим приобрел почитателей, полагающих, что если он за них помолится, то они излечатся от своих болезней, а если он взглянет на них, то их осенит мудрость.

В прежние времена это считалось бы идолопоклонством, но не сегодня. С годами, кажется, Бог изменил свой Замысел.

Печально быть свидетелем того, как иудаизм моего детства, иудаизм, поклоняющийся учености, превратился ныне в культ жалкого человечка. Я смотрю, не веря своим глазам и жалея, что я пришел сюда, затем поворачиваюсь и быстро ухожу. Люди здесь изменились, я изменился, и Бог, кажется, изменился тоже.

Рядом с моим домом когда-то жил немецкий еврей, и у него на переднем дворе были куры. Кур там больше нет, и его самого тоже.

Я беру такси в соседний город Рамат-Ган, чтобы посмотреть, как припоминают свое детство другие люди.

* * *

Я захожу в дом престарелых, населенный в основном выходцами из Германии, дом стариков-екке.

И встречаюсь с Гертрудой. Гертруда принадлежит семье, владевшей в довоенной Германии знаменитой сетью универмагов "Шокен". Ее комфортабельная жизнь закончилась с приходом нацистов к власти, когда семья начала переезжать с одного места на другое, убегая от посланцев Гитлера. Она родилась в Регенсбурге, а затем, когда ей было три года, семья переехала в Нюрнберг. В 1933 году они переехали в Гамбург, затем в какой-то другой город все еще в Германии, и наконец, в Амстердам. В 1937 году ее семья переехала в то, что теперь называется Израилем. Ее родственник Амос Шокен является владельцем Haaretz.

— У вас есть бесплатная подписка?

— Нет.

— Во время Второй Мировой войны ее призвали в британскую армию. Британцы пообещали, что она останется внутри Израиля и посадили ее и других на поезд.

— Мы ехали, ехали и ехали, пока, проснувшись утром, не обнаружили себя в пустыне. Мы были в Египте. Я посмотрела вокруг и увидела пустыню, палатки, и еще кладбище. Помимо прочего, мы похоронили там подругу. Она была родом из Любека, одна во всем мире, никого из ее семьи не было с ней. Она заразилась каким-то вирусом гортани, ее прооперировали, но что-то пошло не так, и она умерла.

— Что вы делали в Египте?

— Тяжелая работа. Я должна была разбирать грузовики на части, промывать их в масле, и затем собирать их назад. Я стала сержантом.

— Скажите, вы знали в те годы, что происходит в Европе?

— Знаете что? Мы получили письмо из Освенцима, не рукописное, а напечатанное. "У нас все хорошо, но мы не сможем вам снова написать."

— Гертруда, когда вы впервые узнали про газовые камеры?

— Трудно сказать. Мне трудно сказать.

— Вы гордитесь своим немецким происхождением, своей немецкой культурой?

— Я с трудом читаю на иврите. Я читаю только на немецком и на английском.

— Значит, вы гордитесь этим?

— Горжусь? Слушайте, это культура!

У Гертруды есть дети, внуки и правнуки. Они врачи, юристы, музыканты и иные уважаемые профессионалы.

— Я никогда не была снова в Гамбурге. На самом деле, я никогда не посещала ни один из германских городов, в которых я жила. Некоторые, — говорит она мне, — из тех, что выжили, едут и посещают дома, принадлежавшие их семьям до войны, но я никогда такого не сделаю.

— Почему нет?

— Что? Чтобы стыдить людей за то, что сделали их родители?

Экий екке поц.

Поговорить со мной заходит другая женщина, Рива. Рива покинула Германию в 1938 году со своим отцом-врачом. Когда они приехали сюда, британцы не позволили ее отцу работать врачом, и он открыл кафе. Он назвал его "Кафе доктора". Как и Гертруда, она служила в британской армии в Египте. Знала ли она в полной мере то, что происходило с евреями в Германии? "Нет", — отвечает она.

— Что вы думаете о современной Германии?

— Меркель держит их жесткой рукой, но еще есть нацисты, продолжающие работать до сих пор. Верно?

Не все в этом доме престарелых немецкого происхождения. Йегуда, например, родился в Кракове. В 1942 году, участвуя в подпольном польском движения, он бросил бутылки с зажигательной смесью в немецких солдат, сидящих в кафе, затем участвовал в вооруженном ограблении, был пойман и в 1943 году попал в Освенцим.

Книга Примо Леви "Выжить в Освенциме" очень точна, — говорит он. Никто не рассказал историю так верно, как сделал это он.

Знал ли Йегуда, что происходит?

— В 1943 году мы знали, что они истребляют евреев, хотя не знали, как именно, — говорит он.

— Когда вы вышли из Освенцима?

— Я сбежал в начале марша смерти 20 января 1945 г.

После поражения Германии и прежде чем покинуть Европу навсегда, он отомстил.

— Мы провели операцию в лагере для военнопленных, где находились офицеры СС, — говорит он мне, по-прежнему наслаждаясь тем моментом. "Бесславные ублюдки" Квентина Тарантино — выдумка, но Йегуда реален.

Иегуда не стесняется слов, говоря о екке в этом доме престарелых.

— Нам повезло, что Гитлер не вербовал немецких евреев в СС, — говорит этот польский еврей, подчеркивая смысл каждого произносимого слова и слога.

Наконец-то, кто-то заставил меня рассмеяться.

Позже я встречаюсь с Амосом Шокеном и спрашиваю его, почему он не предложил Гертруде бесплатную подписку на его газету Haaretz. Я не могу поверить в его ответ. Он даже не знает, что эта женщина жива.

Я не Амос, и мне хочется знать людей и что они собой представляют. Например, я знаком с Товой, американской леди, не умеющей готовить, и я слышал о ее сыне, человеке, посвящающем себя работе в НПО под названием "Адала". Настало время, когда опытный агент узнает, чем занята Адала в эти дни.

 

Выход Тридцать Седьмой

Один среди бедуинов: Что случится с вами если вы войдете в дом бедуина и приласкаете самую привлекательную из женщин под хиджабом, которую увидите?

На автобусных сидениях рядом со мной Мишель и Александра, француженка и итальянка. Они отправились в Негев в рамках миссии по установлению свидетельств, касающихся Израиля. Они хотят знать, как Израиль ведете себя по отношению к своим бедуинам, и они полны решимости выяснить истину.

Они представляют соответствующие НПО в своих странах, и кроме того связаны с другой НПО, EAPPI ("Мировая Программа Сопровождения в Палестине"), с которой я сталкивался в Израиле прежде.

Предыдущие два дня Мишель провела в Тель-Авиве, работая с Zokhrot ("Женщины Помнят"), израильской НПО, цель которой привезти в Израиль миллионы арабов со всего мира, считающих Палестину своей родиной, и не дать забыть "грабежи, массовые убийства и изнасилования палестинских жителей", учиненных над палестинцами евреями. Чем Мишель занималась с женщинами из Zokhrot? Ну, это была большая работа — переименовывать улицы Тель-Авива в соответствии с их "оригинальными палестинскими названиями".

Я догадываюсь, что Мишель не нравится тот факт, что евреи живут в Тель-Авиве, городе, основанном евреями.

— Почему вы так интересуетесь Израилем?

— Я не хочу, чтобы люди говорили от моего имени, — объясняет она, поясняя что она еврейка и ей надоело, что другие евреи и еврейские организации распространяют ложь по всей планете.

— Израильское правительство платит деньги крайне правым еврейским организациям во Франции, чтобы манипулировать правдой. Они утверждают, что во Франции есть антисемитизм, но это абсолютная ложь. Во Франции существует антиисламизм, а не антисемитизм.

— Почему израильское правительство платит деньги французским организациям, чтобы те говорили, будто Франция является антисемитской?

Мишель смотрит на меня в полном недоумении. Никогда еще она не видела такого идиота, как я. Как я могу не понимать основы основ? Но, я не понимаю. Не может ли она быть столь любезна и терпелива со мной и объяснит? Ну хорошо. Израиль хочет гарантировать, что никто не будет его критиковать, и для этого он обвиняет народ еще до любых обвинений в свой адрес и называет его расистским прежде, чем у других есть шанс предъявить Израилю счет за расизм.

Блестяще, хотя и немного сложно!

К счастью, эти две женщины пытаются добраться в офис "Адала" в городе Беэр-Шева, столице израильского Негева, туда же, куда направляюсь и я. К тому же, офис Адала — хорошее место для проведения объективного исследования ситуации с бедуинами в Израиле.

Приехав в Беэр-Шеву я вижу множество проходящих мимо женщин, одетых в никабы и бурки, и спрашиваю себя, не уехал ли я случайно назад во времени, и не оказался ли снова в стамбульском аэропорту. Но потом я вижу Мишель, переименовщицу Тель-Авивских улиц, и понимаю, что я в еврейском государстве. Я вхожу в офис "Адала", и то же делают две европейские женщины-исследовательницы.

После того, как мы оказываемся там, директор офиса доктор Табет Абу Расе говорит нам:

— Мы представляем права палестинского народа. У меня есть кое-какие документы для вас, касающиеся дискриминации палестинцев и нарушения их прав.

Он показывает на карту в офисе, которая на арабском называется: "Карта Палестины до Накбы 1948 г." (Накба означает катастрофу, то есть основание Израиля.)

Когда доктор Табет говорит о палестинцах, он не имеет ввиду Западный берег реки Иордан. Те, о ком он говорит, это арабы, живущие в самом Израиле и являющиеся его гражданами. "Адала", пропалестинская НПО, которую столь любит сын Товы, занята именно этими бедуинами.

Я стараюсь сформулировать то, что увидел и услышал во время выступления доктора Табета. "Адала", обнаруженная мною некоторое время тому назад, хотела бы видеть, как евреи потеряют свои дома, в то же время прилагая все усилия, чтобы арабы удержали свои нетронутыми.

Доктор Табет старательно продолжает. "Негев, — говорит он, — составляет 60 процентов общей площади Израиля." Доктор Табет любит говорить о процентах: "95 процентов в Негеве, и 93,5 процента земли во всем Израиле определяются как государственные земли. Нет ни одной страны в мире, которой бы принадлежало так много земли, за исключением Северной Кореи".

Мишель вскакивает, чтобы защитить Северную Корею. Северная Корея не расистское государство, исключающее людей из-за расистской идеологии, а вот Израиль "дискриминирует по расовому признаку, отлучая арабов от владения землей".

Отлично.

"Израиль движется в направлении иудизации Израиля", — говорит д-р Табет, утверждая, что Израиль "конфискует все права бедуинов."

К д-р Табет присоединяется Халиль, работающий в этом офисе, и они вдвоем обвиняют Израиль во всем дурном, что только существует под солнцем. Исследовательница Мишель не задает вопросы, а лишь постоянно кивает в знак одобрения, бормоча "точно" или "конечно" каждый раз, когда кто-нибудь говорит что-нибудь гадкое об Израиле.

"То, что Израиль совершает, это ползучий апартеид", — поднимает свой голос д-р Табет. И Мишель говорит: "Конечно."

Исследование.

Я спрашиваю доктора Табета, сколько вообще бедуинов. "Двести семьдесят тысяч", — отвечает он, — из них 210000 живут здесь и 60000 в Галилее". Во второй половине дня он возьмет нас встретиться с некоторыми из них. Но вначале Халиль покажет нам деревню, чтобы мы могли увидеть жизнь бедуина непосредственно.

Вступительная речь закончена, и Халиль берет нас к себе домой. Он ведет Мерседес.

И мы разговариваем, пока едем.

Халиль рассказывает, что бедуины не являются кочевниками, как утверждает "миф, распространяемый израильским правительством и СМИ". "Бедуины, — говорит он, — были кочевниками четыреста или пятьсот лет назад".

* * *

Мы добираемся до его деревни. На въезде стоит зеленый с белым дорожный знак с названием населенного пункта, такой же по форме и виду, как другие официальные дорожные знаки в иных местах Израиля. Знак гласит: "Альсра" и "Год основания: Османская Эра".

Под этим знаком есть еще один знак с изображением бульдозера, означающий, что это район сноса. Почему? Потому что евреи планируют его снести. Они "сносят тысячу бедуинских домов каждый год", — говорит мне Халиль. Я быстро подсчитываю. Израиль существует около шестидесяти пяти лет, и это значит, что в соответствии с его утверждением, израильские власти уже снесли шестьдесят пять тысяч бедуинских домов. Я спрашиваю Халиля, правда ли это, и он говорит: "Да, это правда". Я спрашиваю его, сколько же вообще бедуинов на свете, так как шестьдесят пять тысяч домов с Аллах его знает каким количеством детей в семье означает, что бедуинов, выселенных из своих домов, больше, чем их вообще существует. Халиль, не теряя времени, оперативно корректирует свои цифры: число в одну тысячу домов относится к данному году, в начале было по-другому. Каждый год израильтяне сносят все больше, и больше и больше.

Цифры, естественно, меняются движением языка.

Это плохо воспринимается нашей исследовательницей Мишель, ее расстраивает мое поведение. Она обвиняет меня в том, что я на "другой стороне" и просто изображаю наивность, задавая свои вопросы.

У входа в дом Халиля прикреплен листок бумаги: "Добро пожаловать в Альсиру" (так в оригинале). Его дом, сделанный из цемента, выглядит как обычная уродливая лачуга, которую вы видите в различных телевизионных репортажах, рассказывающих о бедуинском образе жизни. К двери дома приклеена бумага, полученная от израильских властей, "предупреждение" о намерении снести его дом. В верхней части этого предупреждения стоит цифра 67, и Халиль говорит, что в глазах израильтян бедуины только цифры, как и в "других местах", типа Освенцима, например, где люди также являлись не больше, чем цифрами.

Человек ездит на Мерседесе и считает, что он в Освенциме. Я смотрю на дату предупреждения-уведомления. 2006 г. Дом все еще стоит. Евреи явно забывают посетить Освенцим.

— Каково реальное название этой деревни, "Альсира", как написано у входа в ваш дом, или "Альсра"? — спрашиваю я Халиля.

— "Альсира", — говорит он, — Название на бело-зеленом, выглядящем официально знаке на входе в его деревню, на самом деле неверно.

Ну, это же османы!

Сама по себе недостающая "и" — зацепка ничтожная, но она поднимает в моей голове красный флаг, потому что может означать, что эта деревня "Османской эры" является изобретением, сработанным местными жителями. Я могу ошибаться, но решаю расследовать эту бедуинскую историю поглубже.

* * *

Мы сидим во дворе перед бараком Халиля, и я спрашиваю, нельзя ли мне заглянуть внутрь. Мне хочется посмотреть, как живет водитель мерседеса заключённый Аушвица. Правда, я не выражаю свое желание именно этими словами. Он извиняется, но нет, мне нельзя зайти, потому что внутри спит его жена. Это странный час для сна, но что я могу сказать? Он думает, что отвязался от меня, но тут опытный агент спрашивает, не может ли он посмотреть на внутренности каких-то других бедуинских домов, ибо это сильно обогатит его представление о жизни бедуинов, но Халиль отвечает, что в данный момент и это невозможно, так как все бедуины сейчас на работе. Итак, нет ни одного безработного бедуина и жена Халиля спит. Звучит убедительно, но опытный агент на это не покупается. Я чувствую, что надо придумать какую-то хитрость и все-таки проникнуть в пару бараков до окончания дня.

Тем временем, мы продолжаем болтать. Халиль только что закончил изучать право в израильском университете. На одном из лучших юридических факультетов страны, как он объясняет.

После полудня, сообщает он, сюда должны приехать от пятнадцати до двадцати молодежных представителей, чтобы на месте стать свидетелями ужасной жизни Халиля и его друзей. Они только что приехали на эту землю из Германии, поясняет он мне. Как немец-Тоби, я, безусловно, горжусь своими немецкими коллегами, проделавшими весь путь сюда в 2013 году ради того, чтобы посмотреть на напечатанную компьютером бумажку от 2006 г., предупреждающую о предстоящем выселении бедуинов из бараков.

Теперь после того, как мы уже посмотрели на дом Халиля снаружи, мы возвращаемся в офис "Адала". Во время поездки Халиль рассказывает об ужасных экономических условиях, в которых живут бедуины. В какой-то момент его прерывает телефонный звонок. Он вытаскивает iPhone, чтобы ответить.

Мерседес и iPhone в сочетании с юридической степенью израильского университета являются вернейшими признаками бедности. Что за театр абсурда, думаю я про себя, а ведь мы только в первом акте пьесы. Интересно посмотреть, как будет развиваться ее сюжет дальше.

Мы болтаем, я и Халиль.

Я прошу его объяснить, в чем его реальные жизненные проблемы. Если он считает себя израильтянином, говорю я, он действительно может жаловаться на государство и выдвигать требования обеспечения равных прав и равных невзгод. Но если он считает себя палестинцем, как же он требует, чтобы государство считало его своим гражданином, когда он сам себя не рассматривает гражданином этого государства?

— Я палестинец, потому что у меня палестинские корни, — говорит Халиль, — я горжусь тем, что палестинец.

— Вам есть, чем гордиться. Палестина — прекрасное государство.

Халил возражает против термина "Палестина", так как, по его словам, нет государства под таким именем.

Я прекрасно понимаю Халиля. Если Палестина существует, то борьба закончилась, деньги, текущие в НПО, высохнут, и его главный жизненный двигатель замрет. Но я не говорю ему этого, иначе он прыгнет на меня и наш разговор закончится на месте. Поэтому я задаю ему иной вопрос.

— Почему всюду на входных дверях палестинских правительственных зданий есть таблички "Государство Палестина"? Что же, палестинцы лгут и обманывают?

Халилю это не нравится. Ясно, что он не посещал Палестину много лет.

Халиль не единственный возражающий против моего употребления термина "Государство Палестина". Любительницы мира на заднем сидении автомобиля тоже против использования термина. "Палестины нет, — утверждают они, потому что Палестина оккупирована. И, как, наверное, мне следовало предвидеть, Мишель не собирается позволить мне отвязаться, она тявкает и ноет, как старая еврейка из Бронкса. Медленно, но верно, она начинает действовать на нервы опытному агенту. И знаете что? Я ей об этом сообщаю.

* * *

Вам нельзя, повторяю, нельзя критиковать любителей мира. Они обладают монополией на сострадание и истину. И они жестко отстаивают основное право человека на выражение своего мнение без того, чтобы кто-то смел вставить слово, когда они говорят.

Я не люблю, когда мне приказывают, и сыплю соль на самые, как мне кажется, чувствительные раны Мишель, ее методы расследования, которые я называю, смехотворными.

Мишель, образованная, воспитанная француженка из Европы, кричит мне:

— Если вы отождествляете себя с ШАБАКом, это ваша проблема! Я не палестинка и не опущу перед вами голову! (ШАБАК это служба внутренней безопасности Израиля, известная также как Шин Бет)

— Кто вам сказал, что я отождествляю себя с ШАБАКом?

— Вы ведете себя как ШАБАК. Вы допрашиваете, как они. Вы такой отвратительный, что я не могу больше удерживаться. Я и мои друзья европейцы не будем терпеть ваше колониальное правление!

— Вы назвали меня отвратительным?

— Уродом! Вы уродливый человек. Вы ужасный человек.

— Я вас понимаю. Ни одна француженка не может терпеть колониализм. Французы, как свидетельствует история, никогда не были замешаны в колониализме. Ни одна европейская страна никогда не была справедливей, чем Франция, за всю историю.

Мишель не может остановиться.

— Вы колонизатор, привыкший господствовать, — продолжает она.

Помимо этого, она называет меня "раздражающим". Активисты из европейских НПО, кроме того, крупные лингвисты.

— Вы назвали меня" imbearable", — кричит она на меня.

Я спрашиваю ее, что означает "imbearable", ибо я даже не знаю такого слова, не говоря уже об его использовании.

— Я хочу, чтобы вы держались от меня, как можно дальше, — огрызается она в ответ. Вы такой урод! Вы Шабак!

— Я думаю, что вы пересекли все границы достойного человеческого поведения.

— Тогда посадите меня в тюрьму, вы, вместе со своими друзьями!

Халиль не знает, как реагировать на эту комедию в своей машине. Он ведет автомобиль, но скоро теряет контроль и врезается в бампер впереди идущей машины.

Это то, что нам здесь не доставало: автомобильной аварии. Обе машины останавливаются, и водители исследуют повреждения. К счастью, удар не слишком серьезный, и обе стороны решают продолжить путь. Мы едем дальше.

В офисе "Адала" я вижу на стене что-то вроде круглой схемы и спрашиваю Халиля, что это такое. Он объясняет, что это графическая схема численности бедуинов и их происхождения.

Общее число 800000. "Эти показатели за 2006 год", — объясняет он, а сегодня их около миллиона. Мы начали с 270,000 и теперь уже добрались до миллиона. Этот бедуинский вопрос начинает казаться мне скопированной версией палестинской проблемы.

Я замечаю, что название страны, из которой эти бедуины приехали "Палестина". Но так как это написано на арабском языке, то предполагается, что ни один посторонний человек этого не поймет. Короче говоря, они утверждают, что они израильтяне и требуют равного обращения, как с израильтянами, но на самом деле называют эту землю Палестиной, и сами они палестинцы.

Настало время, чтобы отправиться в поездку с доктором Табетом, директором офиса "Адала".

* * *

Европейские "расследовательницы" и я находимся в машине доктора Табета и беседуем. Я спрашиваю доктора Табета:

— Сколько вообще бедуинов? Ранее вы сказали мне, что около 270000, а в вашем кабинете я увидел 800000. Какое число правильно?

— Двести семьдесят тысяч. 800000 это количество дунамов (80000 га).

— Но Халиль сказал, что цифра 800000 это количество бедуинов в 2006 году, а сегодня их около миллиона.

Д-р Табет начинает ходить кругами. У него есть нечто более важное, о чем он хочет рассказать мне. О том, как работает "истинная демократия" в Израиле, подразумевая, что таковой нет, по крайней мере, когда речь заходит о бедуинах.

В качестве доказательства своего утверждения он указывает на непризнанное Израилем поселение впереди нас, не имеющее никаких дорожных указателей в свою сторону. Почему правительство обязано устанавливать дорожные знаки к поселению, которое оно не признаёт, может быть темой интересной диссертации для прекрасной соискательницы PhD по имени Етернити.

Наконец д-р Табет завозит нас в бедуинскую деревню. Мы сидим за простым столом с пластиковыми стульями в чьем-то дворе, нам раздали воду в пластиковых стаканчиках, и д-р Табет говорит.

Европейские расследовательницы записывают каждое его слово о том, какие плохие израильтяне, как они дискриминируют бедуинов, и какая у тех несчастная жизнь.

Европейским дамам нравятся эти речи. Они громогласно замечают, что всему миру известно о тяжелом положении палестинцев и мир делает все, чтобы помешать израильтянам, то есть евреям, их убивать. Пришло время повторить достигнутое с палестинцами и защитить бедуинов от израильских когтей.

Д-ру Табету чрезвычайно нравятся просвещённые комментарии, но он замечает, что у бедуинов нет шансов на успех. В конце концов, то, что здесь происходит, это "ползучий апартеид", повторяет он выражение, которым уже пользовался раньше.

Я спрашиваю доктора Табета, где он живет.

Ну, он живет в Беэр-Шеве с евреями.

— И это вы называете апартеидом?

Он кричит на меня. "Вы, еврей!" — вопит он. Я? Еврей? Это абсолютно неприемлемо. Но я позволяю этому продолжаться какое-то время, так как хочу узнать, занят ли мой новый друг только в "Адала" или он посвящает свое время чему-нибудь еще.

— Чем вы зарабатываете на жизнь, д-р Табет? — спрашиваю я.

Что ж, эта бедная душа, пожалуйста, не горюйте, является профессором в Университете Бен-Гуриона.

— Как вы можете жаловаться, что "у бедуинов нет шансов на успех", если у вас дела идут так хорошо?

Европейские дамы держат язык за зубами, но их глаза светятся ненавистью. Доктор Табет понимает, что его хорошая жизнь для его целей нехороша, и поэтому переходит к лучшей форме защиты, известной человеку, к атаке. Что я за журналист, хочется ему узнать, ибо он никогда не встречался с журналистами, подобными мне. Почему я задаю подобные вопросы?

Я терпеливо спрашиваю профессора объяснить мне, какая у него проблема с журналистами, задающими вопросы. Он умен, мой друг-профессор и знает, что лучший способ выйти из этого положения, это найти какой-то мой недостаток. Каков мой недостаток? Ну, говорит профессор, вы не демонстрируете никаких признаков желания действительно узнать правду о бедуинах. Я прошу его объясниться, что он и делает. Вы никогда, заявляет он, не задаете вопросы типа "как живут бедуины"? Это верх наглости, отвечаю я ему. Я просил его сотрудника, Халиля, чтобы тот повел меня посетить бедуинов в их жилищах, но Халиль не стал мне содействовать. Вместо посещения домов бедуинов мне читают здесь речи.

— Вы действительно думаете, доктор Табет, — тут я поднимаю свой голос, — что я проехал весь этот путь сюда, чтобы слушать вас и Халиля? Почему бы мне просто не позвонить вам для этого? Какого черта вы думаете, я проехал весь путь сюда? Для того, чтобы увидеть жизнь бедуинов, но вы мне не позволяете! Вместо этого я должен здесь сидеть, как будто я ваш дурак-студент, и слушать ваши разглагольствования. Вы действительно хотите знать правду? Меня не волнует, что вы тут говорите, нисколько. Я не активист по правам человека, приехавший сюда "узнать" то, во что он уже заранее верит, как в существующий факт. Я не хочу слушать ваши речи и не хочу речей Халиля. Я хочу встретиться с бедуинами, посетить их в своих домах, сидеть с ними за столом, пить и есть с ними, и я готов заплатить за еду. Я хочу увидеть все своими глазами. Вам ясно?

Опытный агент высказался.

Быстро, насколько его профессорство позволяет, д-р Табет понимает, что время пропаганды закончилось. Мяч на его поле, и если он не будет действовать быстро, то превратится в посмешище. Он быстро просит молодого активиста по имени Амир, тихого парня, учившегося в Германии и теперь вернувшегося домой, взять меня и все показать. Д-р Табет и европейские расследовательницы, тявкающая еврейка из Бронкса и ее итальянская приятельница, уходят. Я остаюсь с Амиром.

Я чувствую себя, как в раю. Наконец-то.

* * *

Я нахожусь в поселке бедуинов, именуемом Абу Квейдер, состоящем из ряда беспорядочно разбросанных бараков, но Амир помогает мне пробраться через этот лабиринт.

Мы подходим к бараку прямо перед нами. Добро пожаловать в барак Ханан, симпатичной бедуинки, стоящей перед уродливейшим строением, которое вы только можете себе представить, называемом домом, барак всем баракам барак.

Меня приглашают внутрь. Больше не будет сидения на улице на пластиковых стульях, вроде того, что я испытывал сегодня с утра или несколько дней назад с Атефом из Бецелема. Нет. Я приглашен. Надеюсь, меня не стошнит от того, что я увижу внутри.

Когда я вхожу, то забываю все свои сдержанные немецкие манеры, и испускаю громкое "Вау!"

Ничего себе. Какой красивый дом, какой великолепный дом. Как чудесно оформлен. Как тепло. Как богато отделано. Я хочу, чтобы он был моим. Теперь же.

Да. Теперь я знаю, почему люди "Адалы" и прочих общественных организаций не хотят меня пускать внутрь этих домов, этих бараков.

Ханан не активистка, она просто человек. Она религиозна, в хиджабе и всем прочем, и имеет вид женщины, которую, любой сотрудник НПО сказал бы вам, следует уважать, и не дай бог, не касаться.

Но я же не простой человек. Я опытный агент.

Я обнимаю Ханан, любовно ласкаю ее и говорю, что она замечательная, что ее дом красив и что я хотел бы, чтобы нас сфотографировали вместе.

Ни один журналист, и уж конечно, ни один белый любитель мира никогда не делал этого с ней и ей. Она первый раз чувствует прикосновение белого мужчины, демонстрирующего основной жест человеческой любви — прикосновение.

Смеясь, она спрашивает, известно ли мне, что произойдет, если придет ее муж и увидит нас вот так вместе. Мы оба хохочем по этому поводу. И ощущаем взаимосвязь.

Ни один лектор и активист любого типа и вида не могут заставить вас почувствовать одну десятую того, что я сейчас чувствую, прикасаясь к ней, будучи возле, видя в ней человеческое существо, а не помня, что я проводник и защитник определенной политической идеи.

Именно в этот момент я понимаю одну базисную вещь. Активисты слева или справа по самой своей природе не видят в людях человеческих существ.

Я чувствую себя дома. Ханан интересуется, не желаю ли я попить воды, и я спрашиваю, в своем ли она уме. Какая вода? Неужели я выгляжу в ее глазах, как какой-нибудь белый тип, вроде тех холодных идиотов, виденных ее раньше? Она понимает меня.

— Чай или кофе?" — задает она вопрос.

— Пить — кофе, — говорю я, — и какую-нибудь еду тоже, пожалуйста. У вас есть какая-то еда?

К счастью для Мишель, ее здесь нет. Будь она здесь, с ней бы случился инсульт.

Мне нравится Ханан. В ней есть то тепло, которое вы, даже сильно постаравшись, не найдете в современной Европе, то тепло, которое в Нью-Йорке вы обнаружите только в солярии.

Ханан меня кормит. Что за лабане, что за оливковое масло, какой хлеб, какой кофе. Это семизвездочный отель "Барак". Когда мой живот готов вот-вот лопнуть от всей этой пищи, я прошу Амира, чтобы он отвел меня в другой барак.

* * *

Добро пожаловать в барак Наджи, весьма уродливый снаружи, очаровательно красивый внутри.

Просто невероятно.

Пока Наджа уходит, чтобы принести чай и пирог, ибо мой живот чудесным образом опустел и нашептывает, что в нем найдется местечко для сладостей, Амир немного рассказывает о себе. Он один из тридцати братьев и сестер, делится он со мной. У его отца, видите ли, три жены, и каждая подарила предостаточно детей.

Чай и торт благополучно прибывают, и я спрашиваю Наджу, сколько жен у ее мужа.

Только две. Наджа — первая жена, а через десять лет после их женитьбы муж взял вторую жену.

— Как вы себя чувствовали, когда это произошло?

— Очень плохо.

— Что вы ему сказали?

— Ничего.

— Почему же нет?

— Не знаю. В таком случае нечего сказать. Честно.

— Вы не плакали, не ругались?

— Конечно, я плакала. Конечно, ругалась. Мне было грустно, я была расстроена. Все что угодно.

— И он все это видел и ему было все равно?

— Ему не было все равно. Но в нашей культуре, если мужчина что-то захотел, то он это делает, даже если поплатится за это. Это то, что он хотел сделать, вот и все.

— Как вы уживаетесь со второй женой?

— Она в своем доме, а я в своем.

— Вы не живете в одном доме?

— Нет. Конечно, нет!

А где ваш муж живет?

— Один день там, один день здесь. День — мед, день — лук.

— Вас все еще это задевает? Вы все еще чувствуете боль?

— Каждый день.

— Вы общаетесь с со второй женой?

— Нет.

— Сколько ей лет?

— Она на три года старше меня.

— Вашему мужу нравятся старые?

Наджа смеется:

— Я вышла замуж очень-очень молодой…

— Скажите, вам не хочется просто убежать от всего этого?

— Не дай Бог! У меня есть дети.

— Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Возможно, вам стоило в тот момент попробовать поговорить с вашим отцом, попросить его вмешаться, чтобы ваш муж не женился второй раз?

— Мой отец сделал эту глупость!

— Что вы имеете в виду? Ваш отец пытался помешать жениться ему на другой женщине?

— Нет, нет.

Она поясняет, что имела ввиду:

— Мой отец тоже женился на двух женщинах. Как он мог сказать моему мужу не делать то же самое?

— Ваш муж поговорил с вами об этом, прежде чем женился? О том, что он хочет жениться на другой?

— Да. Безусловно. Он не сделал это вот так сразу: бум, вот еще одна женщина.

— Как он вам это объяснил!?

— Да просто так. Без какой-либо особой причины. Он просто хотел жениться. Это было все.

Ее собственный брат, продолжает она рассказывать, готовил угощение на второй свадьбе ее мужа. Она смеется, когда говорит это, как будто это, вообще, может быть смешно.

— Есть ли у вас кто-нибудь здесь, с кем вы можете поговорить об этом, о том, что вы чувствуете?

— Ханан. Она моя золовка.

— Если бы Аллах явился к вам посреди ночи и сказал:

— Попроси меня что-нибудь одно, и я выполню это для тебя, что бы вы выбрали?

— Чтобы у моего мужа все было хорошо и он был здоров.

А вы бы не попросили Его швырнуть эту вторую жену в ад?

— Нет. Я даже не думаю о чем-то похожем. У нее теперь ребенок, что же я могу поделать?

Она говорит, что "это моя судьба", и что ее муж "страдает сейчас" из-за последствий своего поступка.

— Он страдает? От чего?!

— У него есть две жены. Это не легко. Я не сдаюсь, она не сдается. Он живет с проблемой.

Я полагаю, что под "не сдаюсь" она подразумевает секс и спрашиваю:

— Так что же, он спит в разных кроватях каждую ночь, одну ночь с вами, а другую ночь с ней?

— Да. Он уже привык к этому.

Она снова смеется.

— Три года вот так. Это не просто.

Ей грустно. Она понижает голос. Ее смех на самом деле слезы.

Я, наверное, единственный посторонний, с которым она говорила когда-нибудь об этом так открыто.

Муж Наджи построил еще один дом по соседству, дом, который торчит перед ее глазами каждый раз, когда она просыпается, и в который она никогда не заходит.

Амир и я переглядываемся. Ему, правозащитнику, никогда не приходило в голову, что женщинам здесь не хватает основных человеческих прав. Тем более это не приходило в голову никому в "Адале", так же как и никому в остальных НПО, и никому из европейских дипломатов, здесь функционирующих.

Маленькое сообщение Ее Превосходительству Марион Фестнер-Кастен: "Муж Наджи не против жениться в третий раз. И я с удовольствием и добровольно приму участие в организации свадьбы."

* * *

Моя следующая остановка — Лакия, город бедуинов на одиннадцать тысяч жителей, построенный Израилем. Ни один еврей не имеет права там жить, говорит Ари из произраильского НПО "Регавим". Есть пятьдесят три про-бедуинских НПО, рассказывает он, и есть "Регавим". Один против пятидесяти трех.

Чтобы переместиться из "Адала" в "Регавим" нужен лишь один телефонный звонок, но расстояние между ними равно бесконечности. Я связываюсь с Ари и Амихаем, сотрудниками "Регавим", чтобы совершить экскурсию по Бедуинленду, тому, который им знаком. Амихай, как и Офир из Ашкелона, прежде жил в Газе и тоже был выселен из своего дома, разрушенного израильской армией.

Перед входом в Лакию стоит водонапорная башня, и мы останавливаемся там. Рядом я вижу развалины, выглядящие как остатки прежней башни, с граффити на них, в том числе и свастику. Амихай объясняет мне, что старый резервуар был изготовлен из более тонкого материала, которую бедуинская молодежь повадилась повреждать, протыкая в нем дыры раз за разом.

— Зачем они повреждают свой собственный источник воды?

— Они знают, что израильское правительство снова починит его, так как Израиль не может позволить себе оставить их без воды. В настоящее время правительство построило новый резервуар, изготовленный из бетона и намного толще, чем старый, и поставило вокруг забор и камеры наблюдения.

Он рассказывает дальше: В Бедуинленде ежегодно строится 2000 новых нелегальных строений, а Израиль сносит лишь около 10 процентов из них, потому что различные НПО тащат правительство в суд и судебные тяжбы могут занять до пятнадцати лет прежде, чем решение будет вынесено.

— Каков обычно результат этих судебных дел?

— Процесс, как правило, закачивается в конечном итоге сносом домов.

— Почему общественные организации делают это, если в конечном итоге они проигрывают?

— Хороший пиар против Израиля.

Честно говоря, я начинаю запутываться с происходящей здесь игрой в числа. Халиль сказал мне, что Израиль сносит тысячу домов бедуинов в год, а этот парень рассказывает мне, что бедуины строят две тысячи незаконных домов в год. Обе цифры кажутся мне сильно преувеличенными.

Представителей НПО интереснее слушать, когда они не упоминают цифры. Амихай, например, говорит мне следующее:

— Пятнадцать лет назад, если бы вы назвали бедуина "арабом", он бы ударил вас по лицу. Сегодня, благодаря НПО типа "Адала", работающих от их имени, они начали считать себя арабами и палестинцами.

Если память мне не изменяет, то в те времена, когда я жил в Израиле, дело так и обстояло.

* * *

"Регавим", одинокая козочка на огромной ферме различных НПО, вряд ли имеет шансы на успех своей миссии. Есть слишком много НПО, работающих в противоположном направлении. Чтобы как-то компенсировать это несоответствие масштабов, им приходится тратить больше денег, чтобы продемонстрировать журналистам то, что иные НПО типа "Адала" никогда не покажут. Не хотите ли, спрашивают они мастер-агента, полетать на маленьком самолете? Это одномоторный самолет, который периодически испытывает болтанку во время полета, но с него я могу увидеть то, что видят только птицы. Если вам это подходит, "Регавим" снимет самолет и оплатит счет. Идея поразительно проста: если я согласен полетать над пустыней и сам посмотреть, что бедуины творят внизу, то им не нужно никаких добавочных слов, чтобы убедить меня в своей правоте.

Я обожаю самолеты. Заполучить крошечный одномоторный самолет, который летит на высоте птиц, моя самая сокровенная мечта. Я никогда не летал на таком чуде и даже не знал, что кто-то может арендовать его для меня, так что сразу соглашаюсь.

Будем надеяться, говорят они, что я не слишком наелся, ибо мой желудок от тряски может среагировать неожиданным образом. Но, конечно, я их не слушаю. Я заправляю себя едой и питьем — я уже не раз упоминал фантастически вкусную пищу в этих краях — и теперь готов к полету.

И я лечу. На Piper Cherokee C.

Это же просто конфетка! Вы вряд ли получите такое удовольствие, такое ощущение величия полета на такой милашке где бы то ни было. Вы можете лететь первым классом самой дорогой авиакомпании, какая только есть, и не получите одну десятую того удовольствия, которое я получаю, летя на этой крошке. И с сожалением должен отметить, что это запросто бьет турецкие авиалинии.

Я взлетаю на этом Пайпере и в мгновение ока превращаюсь из толстяка в чудную птицу. Это небеса!

Небо над нами, бедуины под нами, на этом холме и на том, на этой горе и на той, в той долине и в этой. Куда я ни посмотрю, я вижу бедуинов. Я не углубляюсь в подсчеты, но получаю общую картину. Если Израиль или любой иной застройщик хочет что-то строить в Негеве, его опции будут ограничены. Если вам захочется построить на этой горе, что прямо подо мной, на огромной горе, то у вас возникнет проблема: два бедуина, утверждающих, что вся гора принадлежит им. А если вы попытаетесь построить в этой долине, над которой я сейчас пролетаю, довольно большой долине, у вас та же проблема. Каждому бедуину хочется пару жен и пару гор. Попробуйте вести себя так в Стокгольме или Вашингтоне, Париже или Берлине, и амбуланс доставит вас в ближайшую психиатрическую больницу. И к сожалению, моему глубокому сожалению, ни одна НПО вас оттуда не вызволит.

То, что я вижу внизу, это бедуины повсюду. Возможно, бедуины перестали кочевать, но горы начали. Всякий раз, когда гора видит бедуина, она зазывает его к себе. Не верите? Погрузите свои кости на Пайпер.

Именно на этом прекрасном Пайпере, я даю клятву. Как только прибуду на землю, я иду в салон для загара немного подтемниться, надеваю куфию над свою голову, нахожу пяток смуглых женщин и оседаю на ближайших пяти доступных, еще не занятых горах. Негев огромен, и там вполне достаточно гор для меня и моих малышек. "Адала" будет заботиться о моем представительстве, а европейские дипломаты — строить мне шатры. Светлое будущее ждет меня, как только я окажусь на твердой земле.

Вернувшись на родимую землю, я ищу номер телефона Товы. Это срочное дело, и я должен немедленно поговорить с ее сыном: мне нужно спецфинансирование сеансов в салоне для загара. К сожалению, Ари и Амихай ждут меня в машине рядом с моим чудным Пайпером, чтобы похитить. Мы едем от одного населенного пункта к другому, и в конце концов, добираемся до аль-Аракиб, которой меня особо интересует. Это поселение, которое рабби Арик, один из многих моих будущих спонсоров, поддерживает не щадя усилий.

* * *

Аль-Аракиб — деревня, насчитывающая двенадцать семей. По утверждению Азиза, которого мы встречаем, блуждая по деревне, ее сносили пятьдесят восемь раз. В первый раз она была разрушена в 1948 г., а последний — в 2013 г. Это согласно Азизу. Ари и Амихай слушают, а я ничего не говорю. Поэтому Азиз продолжает рассказывать нам краткую историю этого места. Все местные жители в количестве 573 человек были заняты на различных работах, и это не понравилось израильтянам. Поэтому они разрушили селение.

— Почему Израиль не хотел, чтобы они работали?

— Израильтяне хотят, чтобы все арабы были их рабами.

Это не очень хорошая новость для меня, будущего бедуина с пятью женами.

Показывается другой бедуин, Салим, и радостно сообщает мне, что к ним каждый день приезжают иностранцы и предлагают свою помощь.

Азиз живет в бараке, который, по его словам, является мечетью, а другие живут в палатках или времянках из гофрированных листов возле кладбища. На секунду я спрашиваю себя, не нахожусь ли я опять на Маличной горе, но нет, не нахожусь. Это место предназначено для европейских НПО, а не для молитв у могилы еврея Менахема Бегина. Салим просит меня присоединиться к нему в нескольких шагах отсюда, в "медиа-центре", организованном внутри передвижного дома, который любезно подарен добрыми душами из мира НПО. Здесь я вижу компьютеры, проектор, принтеры, плакаты и различные печатные материалы.

Вероятно, это единственный в своем роде пресс-центр на кладбище.

Нам проигрывают видео. В нем мы видим мужчину в собственном замечательном доме. Он переходит из комнаты в комнату, в какой-то момент мелькает образ женщины с подносом в руках, вероятно, с кофе, чаем и сладостями. Очень уютный дом. Но минуту спустя мы видим огонь и множество демонстрантов, пытающихся остановить грядущий снос. Затем следуют кадры с израильской полицией, автомобилями, вертолетами и бульдозерами. Дома рушатся. Иностранные и местные демонстранты борются с полицией. И все кончается. Деревня разрушена.

Ни один человек, у которого бьются сердце, не может остаться равнодушным, посмотрев этот клип.

Именно в этот момент Азиз и Салим заполучают меня, и я перехожу на их сторону. Я полностью идентифицирую себя с ними.

Азиз поднимает голос. Он зол. Он снова и снова говорит, что Израиль — расистское образование, намеренное уничтожить его, лишь потому, что он араб. Мне не очень нравится это поголовное обвинение, но после увиденного клипа я понимаю его боль. Азиз видит, что я на его стороне и предлагает показать мне свой дом-мечеть. Нельзя утверждать, что это мечеть, но, возможно, она была там. А возможно, и до сих пор есть. Его жена тут, и он показывает мне спальню. Мне нравится Азиз и его характерная культура. Вы можете представить себе жителя Нью-Йорка, показывающего вам свою спальню во время первой вашей встречи? Нет. Мне это нравится!

— Вы здесь занимаетесь любовью? — спрашиваю я.

Он хохочет.

— Один раз, — говорит он, — получилось очень здорово.

— Как здорово? Вы что, занимались любовью десять раз за ночь, вновь и вновь?

— Мы занимались этим снаружи, — говорит он. В песках, на холмах под открытым небом. Это было великолепно!

Снаружи стоят две лошади. Ездит ли он на них? Да, ездит. Он садится в седло, и видно, что он счастлив, мой милый Азиз.

— Я умру здесь, — говорит он. Они [Израиль] убивали меня пятьдесят восемь раз, но я до сих пор живой. Я знаю, что в один прекрасный день умру, но я умру с улыбкой на губах.

Он едет на лошади, а я иду пешком, и мы встречаемся у колодца неподалеку. Здесь он поет для меня песню:

— Нас не сдвинуть. Нет, нет, нет.

Нет, нет. Нас нельзя увозить отсюда.

Вы можете уничтожить мой дом, но мы выстоим.

Вы можете вырвать мои деревья. Нас нельзя отсюда сдвинуть.

Нет, нет, нас не сдвинуть.

Вы можете разрушить нашу школу, нас нельзя отсюда сдвинуть.

Вы можете вырвать меня с корнем, но я непоколебим.

Это земля бедуинов, это земля бедуинов.

Я пою с ним:

— Нет, нет, нас не сдвинуть. Нет, нет, нас нельзя отсюда сдвинуть.

И вдруг меня поражает, как молнией: Эта песня — не бедуинская лирика, и музыка тоже. Она на английском, а не на арабском языке. История этого места, говорит себе мастер-агент, написана не бедуинами, а иностранцами. Никоим образом этот человек не мог написать такую песню на английском самостоятельно, его английский слишком плох.

— Кто научил тебя этой песне?

— Европейцы!

Салим сообщает:

— Сюда приезжает много иностранцев, чтобы помочь. Больше всего и лучше всех — немцы.

Моя ощущение общности с Азизом и Салимом получает прокол. Да, клип, виденный мною, хорош, но я уже знаю из своего опыта в Хирбет аль-Махуль, как хирургически виртуозно НПО редактирует фильмы. И то, что я вижу на экране, есть отражение образов, созданных в сознании тех, кто делал кино, а не реального положения на месте. "Кто построил замечательный дом до прихода бульдозеров? — спрашиваю я себя, — Пятьдесят восемь раз дом был разрушен и пятьдесят девять раз отстроен. Кто за этим стоит? Кто-нибудь на самом деле живет в этом доме, или это просто декорация? Я директор театра и знаю, сколько стоит и сколько требуется времени, чтобы построить декорацию. Хороший дизайнер декораций за хорошие деньги может сделать это в один день. "Вы можете вырвать с корнем мои деревья"? О каких деревьях он поет? Единственные деревья, которые здесь были за последние пять тысяч лет, это деревья, посаженные израильтянами после изобретения ими особой системы орошения.

Я смотрю на Ари и на Амихая, прося их разъяснений. Не хочется ли мне взглянуть на сделанные ими фотографии, говорят они. Люди, здесь бродящие, иногда их дальше больше, чем я встретил сегодня, на самом деле не живут здесь. Они живут в "признанных" городах, таких как Лакия, а приходят сюда, в аль-Аракиб на фотосессию для наивных иностранцев или хитрюг-журналистов. У "Регавим" есть фотографии этих бедуинов, паркующих свои мерседесы поодаль, прежде чем сюда прийти.

Мастер-агент, каковым я являюсь, не любит рассматривать фотографии, сделанные кем-то. И я решаю обо всем судить самостоятельно и на основании того, что вижу я сам. Что я вижу? Ну, прежде всего, здесь, в аль-Аракиб, нет никакой инфраструктуры, и красивый дом, увиденный мною в фильме не вписывается в этот пейзаж. Воду для кофе пришлось бы брать из колодца, как в дни библейского Авраама, хотя в фильме он сервируется, как на хорошей техасской вилле. Если в аль-Аракиб действительно был реальный дом, то кто-то с толстым кошельком должен был его прежде построить. Кто бы это мог быть? Возможно, один из "наибольших и лучших", прибывший сюда на Lufthansa или AirBerlin.

Давайте вставим этим евреям. Почему нет?

* * *

С течением времени я чувствую себя обязанным посетить бедуинскую школу и поговорить с ее лучшими учениками. Я хочу понять, где начинается "Бедуинство". Блестящие ученики, встреченные мною, являются гражданами Израиля, но они говорят мне, что они палестинцы и думают об Израиле только все самое плохое. Школа финансируется Израилем и германским Фондом Конрада Аденауэра, спонсором поездки в Иорданию, помимо прочего. И поэтому я пытаюсь расспросить KAS, не объяснят ли они мне свою позицию. Глава KAS случайно в эти дни находится в Израиле, и я прошу с ним встретиться. Но его офис отвечает: "В связи с тем, что у г-на Роттеринга очень плотный график, он не имеет достаточно времени, чтобы дать интервью во время своего визита в Израиль". Ну, если немецкие мужчины не хотят встречаться со мной, пусть так оно и будет. Возможно, немецкие дамы захотят. Я попробую.

Керстин Мюллер, заместитель Партии зеленых, собирается взять на себя ведущую роль в тель-авивском филиале Фонда имени Генриха Бёлля, связанном с ее партией. Вот ответ ее офиса: "К сожалению, в ближайшие недели ее график работы очень плотен и она не сможет дать интервью."

Я подаю просьбу встретиться с премьер-министром Биньямином Нетаньягу. Его пресс-секретарь, Марк Регев, говорит мне, что он рассмотрит этот вопрос.

* * *

Я объезжаю всю пустыню Негев в поисках по слухам существующего израильского ядерного реактора в Димоне и налетаю на каких-то черных евреев, живущих в местечке под названием Деревня Мира. Я общаюсь с тамошней молодежью, очень похожей на детей Барака Обамы, но они ничего не знают об атомах. Еду дальше. На некоторых дорогах я обнаруживаю знаки, извещающие водителей, что это военные зоны и фотографировать или даже просто останавливать машину запрещается. В какой-то момент на дороге, на которой, очевидно, мне не следовало бы быть, я вижу здание с надписью, подтверждающей его отношение к атомной энергетике. На въезде ворота, но нет ни одного человеческого существа, ни черного, ни белого.

Ядерный объект — не единственный секрет Негева. Здесь у вас есть то, что на английском языке называется кратерами, а на иврите — махтешим. Как бы они не назывались, это огромные дыры посреди пустыни. Здесь несколько кратеров и множество объяснений, как они возникли. Они завораживают, они пугают, они просвещают, они удивляют, они внушают страх, они чаруют, они великолепны, и если вы увидели их однажды, то никогда не сможете забыть.

Дороги в Негеве тянутся и тянутся, и тянутся, по-видимому, в бесконечность. И куда вы ни посмотрите, любой пейзаж, это праздник для души и глаз. Взгляните: цвет песка меняется каждые несколько футов. На самом деле.

А вот, смотрите, кратер Мицпе-Рамон. Как красиво! Вы стоите на краю обрыва, смотрите вниз и вокруг и понимаете, какой жестокой и какой вдохновенной может быть природа. Надо выйти из автомобиля, увидеть и почувствовать эту огромную впадину в земле. Ее края и грубые формы склонов свидетельствуют о чем-то экстраординарном, что произошло здесь тысячи лет назад. В одном месте я вижу разрез, рассекающий гору на такую глубину, что только дьявол может туда добраться. Я ставлю одну ногу на один край, а другую ногу на другой и заглядываю вниз в поисках мистера Дьявола. Какой момент.

Я поднимаю голову от бездны и вижу козлов неспешной походкой идущих мимо меня. Они не убегают, видя меня, человека, ибо пустыня — их место, их дом, их царство, и ни один человек не может причинить им вреда.

В этом чуде природы под названием Негев с его бесконечными поворотами, дорогами, тропинками и песками почти не видно иностранцев. Я за рулем уже несколько часов, ведя машину без всякой цели, и почти все время мой автомобиль единственный, куда достает глаз. Милю за милей я не вижу ни машины сзади, ни спереди или сбоку от меня, только иногда армейские базы да бедуинские кочевья. "Израиль будет испытан Негевом", — сказал много лет назад Давид Бен-Гурион, и сегодня эти слова написаны над входом в одну из армейских баз.

Но я, мастер-агент, должен быть испытан разными местами, так что я оставляю вдохновляющий Негев и направляюсь в Иерусалим.

Когда вы смотрите на уличных кошек, пьющих кошерное молоко, это тоже вдохновляет. На закрытом заседании с моими кошками, которых теперь уже около шести, мы приходим к заключению, что мне следует посвятить необходимое количество времени, чтобы связать концы с концами. Кто должен стать моей первой жертвой? Естественно, французы.

 

Выход Тридцать Восьмой

"Врачи без границ" и мертвый рабби без транспорта.

MSF (MÉDECINS SANS FRONTIÈRES) — организация, база которой в Швейцарии, но она имеет свое отделение в Иерусалиме, и я навещаю их. Мне хочется узнать, что они делают в таких местах, как Хирбет аль-Махуль, и каковы их цели.

Их офис находится в Бейт-Ханине, чисто арабском районе Восточного Иерусалима, и мне не терпится услышать романтичное звучание французского языка. Там я встречаю любопытных людей. Итальянцев.

Я сажусь с Кристиной, главой миссии испанского отделения, и Томмазо, главой миссии французского отделения. Оба граждане Италии. У них два офиса, и оба находятся в этом же районе. MSF нуждается в двух офисах, потому что у них много работы, говорят они.

Я прошу Кристину рассказать, чем они заняты. Для начала она показывает карту. На стене офиса MSF есть карта с массой помеченных участков и областей, раскрашенных в ​​разные цвета: здесь евреи, там арабы. "Это ненормальная ситуация, — говорит она, — посмотрите на карту и вам станет дурно". Основная проблема, как я вижу, весьма проста: на карте слишком много евреев. Если серьезно вглядеться в карту, вы тоже заболеете. Я думаю, Кристина это псевдоним. Ее истинное имя, полагаю, Перевоплощенная Мать Тереза. Иначе не объяснить, почему эта симпатичная женщина оставила здоровую Италию и переехала в больной Израиль. Кристина Тереза ​​беспокоится о "ситуации", как она объясняет.

— Вы итальянка, почему вас волнует это место? Что за эмоциональная гравитация заставила вас приехать сюда, почему вам так хочется здесь быть?

Она хочет решить здешнюю проблему, отвечает она.

— Какую проблему?

— Отсутствие прав.

— На чьей вы стороне?

— Здесь есть люди, которые страдают.

— И какого рода их страдания?

— Есть люди, которые несвободны, решая, где бы им хотелось жить.

— И кто же это?

— Палестинцы, безусловно.

Эта святая дама, знающая, как обойти мастер-агента, весьма талантливо строит из себя чистого агнца. Мне хочется ее сфотографировать и отправить фото министру Руле в Вифлеем вместе с горячей рекомендацией назначить ее второй леди Палестины.

— А евреи свободны жить там, где они хотят?

— Да. Если они хотят жить на Западном берегу, они могут это сделать.

— А скажем, в Рамалле евреи живут?

— Ммм. Есть несколько. Есть журналисты из Haaretz, живущие в Рамалле.

Она имеет в виду Амиру Хасс, женский эквивалент Гидеона Леви.

— А другие евреи живут в Рамалле?

— Насколько мне известно, это все. Только Амира.

У святых часто есть проблемы с различением множественного и единственного числа, как я неоднократно замечал, наблюдая святых в Риме. Но здесь интересно, что наша Леди Палестины ставит вопрос о праве свободного выбора людей жить, где они захотят, в тот момент, когда ее собственный офис находится в районе, не принимающем ни одного еврея, факт, который она с готовностью признает, когда задается такой вопрос.

MSF не является политической организацией, это организация медицинская. По крайней мере, так они утверждают. Их имя — "Врачи", и я хотел бы знать, что они на самом деле здесь делают. Я задаю этот вопрос моей святой. И следом задаю другой вопрос, номер B: "Лечит ли MSF, медицинская организация, также и больных евреев?"

Для Томазо это вопрос оказывается уже чересчур. И он и я знаем, что MSF не позаботится ни об одном еврее, но он не может признать это по понятным причинам. Мне видно, как он расстраивается, строя мне всевозможные гримасы. Я прошу его быть честным и просто сказать, на чьей он стороне. Он говорит о "слабой" стороне, палестинцах. Я спрашиваю его, что произойдет, если эта страна объединится в одну и евреи станут меньшинством. Думает ли он, что для евреев это обернется хорошей стороной, или в результате евреи пострадают?

— Возможно, — признается он, что евреи окажутся слабой стороной и тогда палестинцы будут мстить.

— Почему же тогда вы посвящаете свое время помощи слабому народу, чтобы добиться ослабления другого народа? Какой в этом резон?

У него нет ответа.

Бейт-Ханина, чисто арабский квартал Иерусалима, где находится это отделение MSF, часто приводится мне палестинцами в качестве примера арабского квартала, который израильские власти игнорируют из-за своей расистской идеологии. Когда я жил в Иерусалиме много лет назад, я никогда не бывал в этом районе, но теперь, когда я здесь, я не спеша гуляю по его улицам. Что вам сказать? Если это пример игнорирования и пренебрежения, его жителям следует сделать все возможное, чтобы сохранять это положение вечно.

Я бы хотел задержаться в Бейт-Ханине еще, но мне нужно идти. У меня назначена встреча с главным редактором газеты Haaretz в его офисе в Тель-Авиве, и часы тикают.

* * *

Выйдя из Бейт-Ханины, я понимаю, что часы иногда-таки останавливаются. Громкоговоритель возле железнодорожного вокзала возвещает: "Сегодня общественный транспорт не ходит в связи с похоронами рабби Овадия Йосефа".

В этот день под утро скончался духовный лидер сефардов, и власти оценивают количество придущих на его похороны во многие тысячи человек. Как тысячи явятся в Иерусалим, если нет общественного транспорта, это логика, которую я не в состоянии охватить.

В одной из своих книг Овадия Йосеф, называемый своими восхищенными последователями Маран (что-то вроде "Наш учитель"), предположил, что в войне Йом-Кипур погибли тысячи израильских солдат из-за того, что пялились на "девушек в коротких юбках, демонстрирующих свои бедра". Овадия, получивший при рождении имя Абдалла, обвинил также израильских судей Верховного суда в "сексе с менструирующими женщинами". Именно на похороны этого святого человека ожидается, по прогнозам израильских СМИ, прибытие 200 000 человек.

Мастер-агент, как и следует ожидать, становится одним из первых пришедших. Я добираюсь до эпицентра похоронной процессии, места, где лежит его безжизненное тело. Еще через несколько минут я чувствую себя сардиной. Люди текут в моем направлении сотнями тысяч. Кто сказал, что придут только 200 000 человек? Это выглядит как миллион или того больше. Это те самые СМИ, напоминаю я себе, которые сообщили, что в наши дни мало кто из израильтян приезжает в Турцию.

В течение короткого времени израильские СМИ меняют свои прежние оценки, сообщая теперь, что в похоронах участвуют 850 000 человек. Наибольшее количество участников похорон в истории еврейского государства. Это более десяти процентов еврейского населения Израиля, и я чувствую это физическое давление окружающих людей. Люди толкаются все больше и больше, некоторые стоят на заборах, прилегающих к зданиям, другие — на крышах автомобилей или на любом ином объекте, выдерживающем вес человека. Это захватывающе видеть и в то же время расстраивает. Почему такое множество людей последовали за этим человеком?

Рядом с тем местом, где я стою, находится реклама партии Шас, партии, которую Овадия основал и контролировал все это время. Она говорит: "Следуйте указаниям Марана, и вы будете благословлены хорошим годом". Жаль, что Маран не смог благословить сам себя. Другой плакат гласит: "Мы любим тебя, Маран".

Я размышляю. Если вы возьмете последователей Марана, добавите многие тысячи следующих за "Мессией", последним Любавичским рабби, и приплюсуете Нанах, распевающих целый день "На Нах…", то в конечном итоге, вы придете к половине еврейского населения Израиля. Добавьте к этой смеси еще всех тех, кто верит в небесное животное аль-Бурак, и у вас окажется, более или менее, общее количество людей, проживающих на этой земле. Вы можете посмотреть на это иначе. Если вычесть из всего населения Израиля тех, кто верят в мертвецов или летающих лошадей и верблюдов, то оставшиеся люди — это активисты НПО и главный редактор газеты Haaretz.

Овадия Йосеф прожил долгую жизнь. Он умер в возрасте девяносто трех лет. Но люди хотели бы, чтобы он жил вечно. Я смотрю на юную женщину в женской секции улицы, плачущую столь неудержимо, словно скончался ее любимый…

Я покидаю сцену и иду к своим кошкам. Думаю, сегодня у них достаточно молока, и лучше я дам им этим вечером чего-нибудь иного. Возможно, тунца. Тунца с оливковым маслом.

 

Выход Тридцать Девятый

Почему европейцы тратят щедрые суммы, чтобы посмотреть, как мочится еврейский солдат?

Рабби иного типа, рабби Арик из организации "Рабби за права человека", жив и ждет меня на рассвете этого дня. Раввин Арик получает огромные деньги от различных организаций и обязан демонстрировать активность. Именно этим он занят сегодня. Одетый в футболку с надписью "Мы все — аль-Аракиб", он стоит возле вана, который он организовал, чтобы доставить меня к оливковым посадкам деревни Бурин на Западном берегу близ Наблуса. Там я присоединюсь к палестинцам, планирующим сегодня собирать свои оливки.

Самого рабби не будет со мной, поскольку он был в Бурине накануне, но он заплатил за ван и водителя, чтобы я мог поучаствовать в священной миссии его организации под названием "Помогать и Защищать", цель которой защитить арабских собирателей оливок.

Дэн, израильский активист, работающий на Арика, приезжает сам. Морис из Кении, еще один активист Арика, тоже присоединяется к нам.

Морис изучает вопросы мира между народами и методы разрешения конфликтов. И он с удовольствием примет участие в этой поездке, где рабби за права человека будут защищать арабов от израильских солдат и поселенцев, желающих им навредить.

* * *

Морис, человек, жизненная миссия которого заключается в достижении глобального мира, изучил всю планету и обнаружил единственный режим, угрожающий миру между народами, — Израиль.

Всего несколько дней назад, согласно сообщениям новостных агентств, мусульманские экстремисты зашли в торговый центр и резали там покупателей, отрубая им конечности одну за другой. Эта атака потрясла мир своей отвратительной жестокостью. Это произошло на родине Мориса в Кении. И вы, вероятно, предполагаете, что Морис, желающий применить свое знание методов разрешения конфликтов в каком-нибудь проблемном месте, отправится для этого в Кению. Но нет, он здесь. Я прошу его объяснить мне это, но в ответ он нервно улыбается, глядя на меня, как на дьявола во плоти.

Абу Рами из Иерусалима — водитель вана. Раньше он возил бывшего депутата Ури Авнери, ветерана израильских сторонников мира, а теперь он работает на рабби Арика. Пока ведет машину, он показывает нам всякие достопримечательности. Например, дом на вершине холма: "Это дом Моше Зара, главного поселенца!" Не спрашивайте меня, что это значит. Я не знаю.

В соответствующее время мы достигаем деревни и вскоре отправляемся к оливковым плантациям, чтобы защитить собирающих оливки арабов от жестоких евреев.

Палестинский крестьянин приветствует нас. Два поселенца стреляли по нему пару лет тому назад, и отметки все еще видны на его теле, говорит он, не хотим ли мы посмотреть.

— Как вас зовут? — спрашиваю я его.

— Брюс Ли.

Действительно ли он сказал Брюс Ли или пытался сказать что-то вроде "Brosely"? Я не уверен и отвечаю:

— Приятно познакомиться. Меня зовут Кунг Фу.

Небо голубое, солнце светит, ветер приятно обдувает наши лица и поселенцы находятся совсем близко к нам, сообщают мне.

Жар охватывает нас. Скоро может начаться борьба с поселенцами, и я возбужден в максимально возможной степени.

Но сначала нам нужно подняться на холм к оливковым деревьям. Десять раз я почти падаю, так как подъем довольно крут, и некоторые камни сдвигаются, когда я на них наступаю, но что я ни сделаю, чтобы помочь людям, которых евреи могут убить? Я сделаю все.

Мы добираемся до деревьев Брюса Ли и начинаем собирать оливки. Я-то думал, мы будем охранять их от злобных поползновений, а не работать, как крестьяне, но оказался неправ. Я явно не обратил внимания на слово "помогать" в мото "Помогать и Защищать".

Дэн и Морис, мотивированные служащие, изо всех сил работают с Брюсом Ли на оливковом дереве, собирая чертовые плоды, падающие в мешок, лежащий на земле.

— Поселенцы убивают нас, — объясняет Брюс Ли, пока чернокожий и еврей потеют, работая на него.

— Сколько ваших было убито выстрелами поселенцев до сегодняшнего дня?

Дэн, подслушав мой разговор с Брюсом Ли, немедленно вмешивается:

— Вы можете увидеть это в Интернете.

Я не отвечаю Дэну и продолжаю разговаривать с Брюсом Ли, снова спрашивая:

— Сколько было убито выстрелами поселенцев до сегодняшнего дня?

— Два.

— Когда?

— В 1999 или 2000 году.

Это довольно много лет назад, и Брюс Ли, глядя на мое лицо, понимает, что ему не удалось заставить меня взволноваться по поводу евреев. Но Брюс Ли умен и знает, что белые нуждаются в хорошей истории, чтобы испугаться евреев. Истории создают эмоции, и Брюс Ли хочет чем-то тронуть Кунг-Фу.

— На днях, — говорит он теперь, — поселенец увидел араба, молившегося на холме, и потребовал, чтобы молящийся перестал молиться. Араб не повиновался еврею и продолжал молиться. Поселенец немедленно спрыгнул с лошади и застрелил араба прямо посреди молитвы.

Я никогда не знал, что поселенцы скачут на лошадях, но я ведь не знаю всего.

— Вы видели это своими глазами, Брюс Ли?

— Мне сосед рассказал.

Брюс Ли спрашивает меня, откуда я.

— Немецкий журналист, говорю я ему.

— Спасибо, что информируете европейцев о палестинских проблемах. Мы довольны, что европейцы бойкотируют "продукцию поселений".

— Пожалуйста, Брюс Ли.

Брюс Ли умен. Скажи немцу, такому как я, комплимент, и я упаду ему в ноги.

Дэн и Морис, как я замечаю, не перестают трудиться. Если присмотреться, то становится ясно, что они не профессиональные сборщики оливок, но их желание и мотивация компенсируют отсутствие навыков.

Течет час за часом, а поселенцы-убийцы все не появляются, и для рабби Арика это действительно нехорошие новости. Наверное, он молился изо всех сил, чтобы Бог помог ему в этом деле и я из первых рук увидел жестокость евреев, но Бог в последнее время ленится и не пожелал послать мародерствующих еврейских поселенцев нас убивать. Достаточно скоро рабби решает вмешаться в отсутствие реакции со стороны Бога к его молитвам. Он звонит мне и предлагает помощь. Не хотел бы я, спрашивает он, поездить на машине, другой машине, по окрестностям, чтобы увидеть доказательства ужасных преступлений, совершенных евреями в прошлом?

Казалось бы, абсурдно, что рабби так старается доказать, что евреи — убийцы, но я люблю театр абсурда — я ведь упоминал об этом? — и отвечаю, что был бы рад посетить разные места, где евреи убивали ни в чем неповинных людей.

Арик говорит, что скоро прибудет парень по имени Захария, чтобы забрать меня.

Но еще до приезда Захарии Брюс Ли приглашает нас всех с ним перекусить хумусом с питой.

Пока мы едим, сидя под чудесным оливковым деревом, Брюс Ли снова рассказывает мне, что в него стреляли два поселенца, и добавляет пару деталей: они братья, и он их знает.

— Как их зовут?

Он не знает их имен, только как они выглядят.

— А кто-нибудь знает?

— Да. По этому делу было проведено расследование израильской полицией и подана жалоба в суд.

Насколько мне известно, невозможно подать жалобу в суд против людей, которых знаешь только в лицо, нужны имена. "Кто знает их имена?", — спрашиваю я. Он отвечает, что имена известны Йегудит из "Йеш Дин" (израильской НПО, защищающей права палестинцев). Я делаю для себя пометку найти эту женщину и выяснить подробности.

* * *

Тем временем прибывает Захария. Он палестинец из деревни Джит и имеет визитную карточку, возвещающую, что он "координатор по правам человека".

Я залезаю в его внушительных размеров ван, оборудованный внутри всяческими техническими новинками, и мы едем.

— Что вы хотите посмотреть?

— Все.

Он везет меня в деревню Бурин. До этого мы были на оливковых плантациях этой деревни, а теперь едем в саму деревню. Через несколько минут мы там. Я оглядываю это место и думаю, что, наверное, здесь ежедневно справляет свой бал Ангел Несчастья. Куда я ни брошу взгляд, я вижу абсолютную невыносимую для глаз нищету.

Да. Именно так большинство телезрителей мира представляют Палестину, и я вижу это своими глазами. Международные СМИ, я подтверждаю, предоставляют честную информацию.

Мне нужно подышать чистым воздухом, я захожу купить сигареты в небольшой магазинчик, больше похожий на бетонную дыру, и задумчиво наблюдаю выдыхаемый изо рта дым.

За облачком дыма через дорогу, я замечаю группу детей, и скоро начинаю с ними играть. Им это нравится. И они мне нравятся. Симпатичные, Бог знает отчего счастливые, они открыты мне, незнакомцу. Если кому-нибудь понадобится доказательство того, что дети могут быть счастливы на улице Ангела Бедности, он или она может приехать сюда. Я пытаюсь сравнить это место с Great Neck в Нью-Йорке, где я жил приличное время тому назад. Great Neck — один из богатейших пригородов Америки, где дети получают самый лучший уход, известный миру, лучшее образование, лучшие игрушки, лучшую еду, лучшее жилье, все самое лучшее. Думаете, они счастливее? Вы можете увидеть их гуляющими толпой по улицам такими сияющими и смеющимися? Ничего подобного. Дети Great Neck болеют гриппом, а дети Бурина даже не знают, что такая болезнь существует.

Я восторгаюсь видом детей из Бурина и продолжаю с ними играть.

Вскоре ко мне присоединяются все больше и больше детей. Я сочиняю песню "а о е a o o", и мы все вместе громко поем, очень громко. Лучший уличный театр, которому Бурин когда-либо был свидетелем.

Для Захарии из "Рабби за права человека" я с детьми кажусь сумасшедшими. Он смотрит на меня и на детей и говорит, что это шоу напомнило ему арабскую пословицу: "Если ваши друзья сошли с ума, а вы нет, то ваш ум вам не поможет". Это означает, что теперь я могу вытворять все, что захочу, и ему придется подчиняться. Мне это подходит.

Человек с другой стороны улицы пытается выяснить, что это за шоу, и приближается к нам. Он представляется: "Мунир". Мунир, хотите верьте хотите нет, тоже правозащитник. Точнее он работает на "Йеш Дин", израильскую НПО, щедро финансируемую немецким IFA (Institut für Auslandsbeziehungen) среди прочих.

Эта разыгрывающаяся на глазах сцена: два араба, которым евреи платят за ловлю плохих евреев, встречающиеся на одном углу улицы, — поражает меня, как сцена из романа Франца Кафки. Что же происходит на моих глазах? Израильские левые НПО, постоянно ищущие нарушения, совершенные их народом, соперничают друг с другом за вербовку местных агентов.

Как бы то ни было, я спрашиваю Мунира, знает ли он Йегудит.

Да, конечно, он знает. Почему же я не спросил его раньше? Она только что была здесь!

Ну, я не был знаком с Муниром раньше. Может он ей позвонить?

Он дает мне ее номер телефона.

Йегудит говорит мне, что ей все известно о Брюсе Ли и братьях-поселенцах, но крошечная проблема в вот в чем:

— Я не помню имен поселенцев. Они у меня на компьютере, — говорит она, — и она может выяснить это в течении десять минут.

Замечательно. У меня есть десять минут, десять часов, столько, сколько ей нужно.

Через несколько минут она звонит. У нее нет имён.

Подождите секунду, а разве нет судебного дела или чего-либо в этом роде?

— Это вам нужно проверить у Мухаммеда.

— Кто такой Мухаммед?

— Адвокат.

— Вы можете дать мне его номер телефона?

— Он в Умм-эль-Фахме, — говорит она, имея в виду арабский город.

Я говорю спасибо и вешаю трубку. Нет смысла отслеживать это дальше.

* * *

Жизнь продолжается, и Захария приводит меня в дом, в котором израильская армия сожгла одну из комнат. Мунир присоединяется к нам. Захария паркует свой большой черный ван возле почерневшей комнаты дома. Должен признаться, это красивый образ. Я вхожу в небольшую комнату, и похоже, там действительно что-то горело.

Мунир рассказывает историю:

— В прошлую субботу в 4:30 вечера, в деревню прибыла армия. Двое солдат сошли с джипа, подошли вплотную к первому дому и бросили туда бомбу. При этом они сказали: "Никому в деревне не разрешается выходить из домов". Затем они пошли ко второму дому и бросили на первый этаж еще три бомбы. Дети и взрослые начали бросать камни, и тогда прибыло много солдат, десять джипов. Они бросили в дом три бомбы с газом. Две маленькие девочки и ребенок, бывшие в доме, стали задыхаться. Прибежали люди и вытащили детей. Я вызвал пожарную команду, и они погасили огонь сквозь окно.

— Почему армия это сделала?

— Это происходит каждый день, армия приходит сюда и бросает бомбы, а дети бросают камни.

— Каждый день?

— Каждый второй день.

— Они здесь были вчера?

— Нет.

— Значит они придут сегодня. В котором часу они обычно приходят?

— Около 4:00 вечера.

Сейчас 2 часа дня. Я решаю подождать здесь. Осталось всего два часа.

Итак, у меня есть два часа, которые надо на что-то убить, и я думаю, как лучше всего ими распорядиться. Мне приходит идея: поскольку израильская армия приезжает сюда каждый второй день, бросая в дома бомбы, я должен видеть массу сожженных домов.

— Можно осмотреть другие сожженные дома? — спрашиваю я.

— Нет.

Это выглядит не слишком хорошо. Немец желает доказательств еврейской жестокости, и все, что ему предлагают, это истории без всяких доказательств. Немцы, что поделать, от природы любят искать доказательства.

Ну, это же Восток, и Аллах — не дурак. Аллах дал людям мозги, и поэтому хозяйка дома сообщает, что она сфотографировала происходившее на свой мобильный телефон. Так что все можно доказать!

— Могу я посмотреть на фотографии, если телефон с вами?

Да, у нее есть телефон, и я могу увидеть фотографии.

— Пожалуйста.

Женщина выходит за телефоном. Затем она возвращается с телефоном. Отлично.

— Могу я посмотреть фотографии?

— Ну, не совсем. Пиксели исчезли. Телефон, к сожалению, сломался.

Я понимаю, что скорее сюда явится Пророк Махди, нежели израильская армия, и возвращаюсь с Захарией назад в ван, чтобы ехать дальше.

* * *

Звонит рабби Арик. Телефон подключен к динамику. Рабби Арик и Захария говорят на иврите, языке, который Тоби-немец не понимает. Я немецкий гой. Рабби Арик говорит Захарии, что если сегодня я пожелаю остаться подольше на какое-то время, Захария должен повезти меня и показать все места, которые я захочу. "Рабби за права человека" оплатит расходы, говорит рабби Арик.

Прекрасно.

Захария говорит мне, что звонил рабби Арик, и что он, Захария, повозит меня еще в течение часа, а затем подбросит меня обратно к Абу Рами, который уже отвезет меня обратно в Иерусалим.

Я протестую. Рабби Арик попросил меня, немца, приехать сюда, и я хочу знать, что именно сказал мне мой еврейский друг. У Захарии нет выбора, так как рабби — мой друг, Захария должен быть со мной честен. Он ходит вокруг да около, говоря мне, что рабби Арик предложил несколько различных вариантов, но он, Захария, думает, что еще одного часа будет достаточно.

Я отвечаю, что хочу, чтобы меня возили столько времени, сколько это займет.

Это то, чего я хочу, и думаю, что рабби был бы очень доволен, если бы так оно и было. Я хочу увидеть как можно больше, говорю я. Я хочу увидеть места, я хочу увидеть людей и я хочу увидеть дома. Я напоминаю ему, что я сумасшедший и хочу, чтобы меня возили всюду, чтобы я смог сам посмотреть все ужасы, сотворенные здесь евреями. Поедем на эту гору, на этот холм, на эту и на ту дорогу, предлагаю я.

Захария понимает, что он действительно имеет дело с сумасшедшим человеком: немцем — другом еврея, — и гонит машину.

Мы проезжаем мимо красивых домов, и я хочу их сфотографировать. Идея, что я буду рассматривать красивые дома богатых бедняг, Захарии не нравится, так же как в свое время Атефу, но я настаиваю. Он должен остановить машину на минуту, чтобы я мог фотографировать.

— Что это за деревня? — спрашиваю я его.

— Бурин.

Да. Тот же Бурин, что и раньше. Только Захария, прежде чем я указал ему, куда ехать, отвез меня в худшую часть Бурина. И только туда. Он и рабби хотели, чтобы я увидел бедность, и я почти поверил их истории.

Я делаю несколько фотографий на своем iPhone, и мы продолжаем езду.

Пока мы едем, я все время вижу два различных флага на электрических опорах и других высоких зданиях, и спрашиваю Захарию, чьи это флаги.

— Зеленый флаг это ХАМАС, желтый флаг — ФАТХ (ООП).

Похоже здесь между ними большое противостояние.

Мы продолжаем ехать сквозь деревни. Я замечаю один все время повторяющийся плакат в различных деревнях и на дорогах: USAID. Похоже, Америка тратит на Палестину гораздо больше денег, чем я себе представлял.

* * *

Мы продолжаем езду. Внезапно, на одной из дорог, по которой мы едем, мы видим впереди израильский армейский джип. Арабские юноши будут бросать в него камни, говорит Захария, а солдаты "ответят огнем".

Следуй за солдатами, говорю я, посмотрим, что произойдет. Я хочу видеть огонь! Естественно, этот немец хочет видеть, как евреи стреляют в арабскую молодежь. Мы продолжаем следовать за джипом, пока тот внезапно не останавливается.

— Почему евреи остановились? — интересуюсь я.

— Они устанавливают контрольно-пропускной пункт! Просто так. Израильская армия сводит людей с ума. Когда им скучно, солдаты развлекаются тем, что измываются над арабским народом, внезапно устанавливая контрольно-пропускные пункты, арестовывая людей, и бог знает, чем еще.

Мы сравниваемся с джипом. Нет, это не неожиданный контрольно-пропускной пункт, как предположил Захария. Ни одну машину не остановили, и мы проезжаем свободно. Я смотрю на стоящий джип, мимо которого сейчас движусь, и вижу, что один из солдат изготовился помочиться. Джип для КПП на самом деле это джип для мочеиспускания. "Пописать бесплатно", — как сказала мне русская проститутка. Мы продолжаем путь.

Я знаю, что довожу Захарию до бешенства. Я заставляю его проезжать мимо прекрасных домов в чудесных палестинских окрестностях. Если бы рабби Арик знал, на что я трачу его деньги, у него случился сердечный приступ. И пока мы едем мимо великолепных домов и богатых арабских пейзажей, звонит телефон Захарии. На линии североамериканец, и он очень, очень, очень хочет помочь палестинскому народу и спасти его из рук израильских преступников. Куда ему отправиться, спрашивает он Захарию, чтобы стать свидетелем ужасных израильских преступлений? Захария тоже очень хочет помочь этому бедному североамериканскому абоненту. В качестве информации, североамериканский абонент является членом христианской правозащитной организации EAPPI (Программы Международного сопровождения в Палестине и Израиле), с которой я уже сталкивался. Он добрый христианин и в период между молитвами хочет помочь нуждающимся. EAPPI, как я вижу, очень активна в Святой Земле. Анна Мария, швейцарская красотка, встреченная мною в Аль-Кудсе, и Мишель, мерзкая француженка, с которой я встретился в автобусе, тоже сотрудничают с EAPPI.

Захария говорит ему, что это здорово, что тот позвонил сейчас. Мы не работаем по субботам (рабби соблюдают субботу), говорит он, а в пятницу только половину дня (по той же причине), и поэтому добрый христианин будет действительно полезен. Было бы здорово, говорит Захария замечательному христианину, если тот будет снимать то, что увидит.

Любопытно, как работает эта система! Люди приземляются на этой земле с камерами, чтобы разыскивать плохих евреев. Если бы этот парень посвятил столько энергии, сколько он тратит здесь, на Юго-Центральный район Лос-Анджелеса, он смог снять множество ужасных кадров для демонстрации человечеству, но я догадываюсь, что он побоится ходить по улицам Юго-Центрального района.

Захария едет дальше. Мы добираемся в Калькилию, и у меня больше нет идей, куда бы еще попросить Захарию меня взять. Поэтому я говорю своему шоферу, что теперь я желаю фалафель. Захария неохотно останавливается возле фалафельной. Жуя фалафель, мастер-агент размышляет, куда бы еще дальше поехать, и тут замечает дорожный знак: Раваби.

Раваби. Я помню это название. На днях мне дали брошюру, я даже не помню кто, о Раваби, "первом спланированном палестинцами городе", городе, построенном с нуля палестинцами нашей эпохи, а не каких-то четырнадцать тысяч лет назад. Фотографии в брошюре были великолепными, и я помню, что над этим новым городом подняли самый большой палестинский флаг.

Я хочу его увидеть!

Я говорю Захарии, что я решил, куда отправиться дальше: Раваби.

— Раваби? Почему Раваби? Это в семидесяти километрах отсюда и потом семьдесят километров возвращаться назад. Ни в коем случае!

Я настаиваю. Я должен увидеть Палестину.

Захария изо всех сил пытается отговорить меня, но терпит неудачу.

— Вы не можете логически переспорить сумасшедшего немца, — говорю я ему.

Точка.

* * *

Раваби. Вы когда-нибудь бывали в Раваби ("холмы" на арабском языке)? Раваби строится, пока мы с вами говорим. На этот город уже потрачено более миллиарда долларов. И будет истрачено еще, иншалла.

Раваби. Вы когда-нибудь видели Раваби? Когда вы въезжаете в Раваби, вы знаете, что вы въезжаете в Рай. Он стоит на вершине горы с обзором, который заставляет вас чувствовать себя, как будто вы поднялись на вершину мира. И хотя Раваби все еще находится в процессе строительства, его первые жители должны заселить свои квартиры уже в следующем году.

На входе в Раваби вы увидите самый большой флаг, который когда-либо видели ваши глаза, настоящий гигант, и он потрясает. Да, это только флаг, но какой флаг! Флаг, окруженный травкой, другими флагами, статуями и музыкой, раздающейся со всех углов.

Я разговариваю с одним из присутствующих и спрашиваю его, почему такой большой флаг? Он подмигивает мне и говорит: "Вставить его израильтянам". Мы хохочем.

Я прохожу в нескольких шагах от флага и вхожу в офис продажи домов Раваби. Какой офис! Этот офис — самого высокого уровня выставочный зал, в котором представлен растущий город в миниатюре, включая здания, городские центры, спланированные улицы и все, что вам бы хотелось иметь в городе.

И много, много другого.

Архитектурный дизайн Раваби просто замечателен: это и искусство, и лучшие технологии, и удобство, и богатство, и красота. Когда вы на это смотрите, трудно не сравнивать этот город с любым существующим, даже в самых богатых странах. Раваби сияет: он удивителен, энергичен, увлекателен, великолепен.

Рами, хорошо одетый молодой человек, дает мне пояснения. На миниатюрной модели Раваби перед нами, он описывает, пользуясь лазерным пойнтером, некоторые из строений и их назначение: конференц-центр с крытым театром, выставочный зал, музей науки, кинотеатр, магазины розничной торговли, кафе, бутики, супермаркет, футбольный стадион, пятизвездочный отель, амфитеатр, мечеть, церковь, муниципалитет.

Я останавливаю его, ибо, на мой вкус, он рассказывает слишком быстро. Я не вижу церкви и прошу повторить последние несколько предложений, поскольку потерял след, и он с удовольствием откликается. Его красная лазерная точка указывает на определенный квадрат, когда он произносит: "Вот мечеть, вот церковь, вот муниципалитет". Он указывает на мечеть, когда говорит "мечеть", и снова указывает на мечеть, когда говорит "церковь".

— Я не вижу церкви. Где церковь?

— О, — говорит он мне, — да, церкви на этой модели нет, но скоро ее подправят.

Есть церковь или нет никакой церкви, но я уже истратил достаточно ресурсов рабби Арика, и говорю Захарии, что готов возвращаться.

Когда мы едем обратно, звонит рабби Арик. Захария находится в это время на другой линии, и у него нет времени на еврея. Он цыкает на него, как, возможно, кричат на бешеную собаку: "Повесь трубку!"

Рабби Арик, всегда повинующийся еврей, исполняет приказ.

Битый еврей, неуважаемый еврей, жалкий еврей.

И в этот момент я чувствую жалость к Арику. Он так усердно трудится, чтобы угодить палестинцам в ущерб своему собственному народу и стране, и в ответ его оскорбляют. Я ничего не произношу, так как мне не следует понимать, что говорится на иврите.

Прежде чем мой мозг застыл, возможно, было бы хорошо поговорить с кем-нибудь еще, не арабом и не евреем. Хорошо бы с европейцем. Как насчет Его Высочества Ларса Фоборга-Андерсена, посла ЕС в Израиле?

 

Выход Сороковой

Посол ЕС хотел бы объяснить вам все.

— Это очень важный, впечатляющий период в отношениях между Израилем и ЕС, — первое, что говорит мне Его Высочество, Глава Представительства ЕС в Израиле.

Вслушиваясь в эти мудрые слова, я чувствую, что только что встретился с самым умным человеком в данном регионе.

— О чем вы хотите вести беседу?

— Почему ЕС так заинтересовано в региональном конфликте, происходящем на другом берегу моря между двумя народами, относящимися к совершенно иным, нежели ЕС, культурам, в конфликте, не связанном с повседневной жизнью среднего европейца? Почему ЕС вовлечено в этот конфликт, и почему вас отправили сюда заниматься им?

— Должен сказать, что Израиль является весьма важным партнером ЕС. Израиль играет очень важную роль в этом регионе, роль, на которую мы, естественно, хотели бы иметь влияние. Вопрос израильско-арабской войны, израильско-палестинского конфликта является одним из центральных для Европы. В этом нет ничего удивительного. Он много освещается в СМИ. И каждый, кто провел в этой стране хотя бы пару недель, осознает центральное положение этого вопроса.

Я понятия не имею, о чем говорит этот глубокоуважаемый человек. Я здесь уже несколько месяцев, и "центральное положение", которое я замечаю, заключается прежде всего в том, что слишком много европейцев занимают в ней центральное положение с своими видеокамерами. Но я решаю не возражать ему, а вместо этого задаю Его Высочеству содержащий лишь одно слово вопрос, который евреи задают в течение многих поколений: — Почему?

— Потому, я полагаю, что многие европейцы понимают, что арабо-израильский конфликт — это ключевая линия разлома в регионе, которая пересекается и перекликается со всеми другими происходящими здесь конфликтами, и поэтому решение этого конфликта абсолютно необходимо для достижения общей стабильности региона, поскольку до тех пор, пока есть израильско-палестинский конфликт, у вас есть центральный пункт для сплочения арабских государств, а также Ирана против Израиля. Как только вы нарушите эту логику, вы увидеть новые виды альянсов, развивающихся в этом регионе.

— Возьмем Сирию, соседа Израиля. За последние несколько месяцев в Сирии погибло больше людей, чем в арабо-израильском конфликте за последние шестьдесят пять или даже за сто лет. Конфликты здесь покрывают, как мы видим, не просто малюсенькую точку на карте, называемую Израилем, а всю территорию. Конфликт в Ливии не имеют ничего общего с Израилем. Конфликт в Египте не имеют ничего общего с Израилем. И призыв к сплочению в Сирии или Ливии не связаны с Израилем. В мире существуют и иные конфликты. Почему вы считаете арабо-израильский конфликт столь важным?

— Мы пытаемся работать и над другими конфликтами. Как вы знаете, мы работаем напрямую с Сирией, мы работаем напрямую с Ливаном. Причина, по которой мы особенно сосредоточены на решении израильско-палестинского конфликта, заключается в том, что этот конфликт поддается решению, для него есть достаточно четкие переговорные рамки, и стороны здесь не воюют друг с другом.

— Инвестировали ли вы такое же количество денег, ресурсов, времени и дипломатических усилий в решение других многовековых конфликтов, типа конфликта между суннитами и шиитами, являющегося одним из основных конфликтов, — или вы со мной не согласны, — в регионе Ближнего Востока?

— Суннитско-шиитский конфликт существует уже столетия. Конфликт между палестинцами и израильтянами начался, по словам премьер-министра Министр Нетаньягу, около 1921 года с изгнанием евреев из Яффо.

* * *

Изгнание евреев из Яффо. О чем он говорит? Неужели он верит во все, что говорит Нетаньягу?

— И я полагаю, наши амбиции реалистичней в смысле попытки решить конфликт, бушевавший лишь ограниченное время, нежели суннитско-шиитский конфликт.

— Вы сказали мне, что верите в политические реалии, представленные версией Биньямина Нетаньягу о том, что конфликт начался с изгнания евреев из Яффо? Я никогда не слышал об этом, но доверяю вашему…

— Он сказал это в речи в университете Бар-Илан в последнее воскресенье. Я хочу сказать, что этот конфликт, продолжается — э - возможно, последние восемьдесят — девяносто лет. А другие конфликты бушуют века. Я имею в виду, это фундаментальный…

— Считаете ли вы, что решение израильско-палестинского конфликта также поможет разрешить суннитско-шиитский конфликт и все другие конфликты в регионе?

— Это устранит один из конфликтов региона. Это не решит другие проблемы в одночасье.

— Но это поможет?

— Это сделает конфликт суннитов и шиитов менее запутанным.

— И в конечном счете поможет его решить …

— Да. Он удалит один камушек из ботинка в попытке разрешить другие.

— И таким способом поможет решить другие вопросы?

— Да.

Если я правильно его понял, он называет две причины, по которым Европа глубоко вовлечена в этот конфликт: (1) Желание убрать "центральной точку, вокруг которой объединяются арабские государства и Иран против Израиля". (2) Желание в конечном итоге разрешить конфликт суннитских и шиитских народов.

— Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Некоторые люди утверждают, что интерес, который на самом деле держит ЕС здесь в этом конфликте, а не во всех прочих, это вековая история взаимоотношений между христианством и иудаизмом, которая выплескивается даже в атеистических философиях европейцев. Враждебность, продолжающаяся уже две тысячи лет, является, по крайней мере, частичной причиной той одержимости ЕС и европейских СМИ этим конфликтом. Как вы думаете, это имеет какое-то отношение к вопросу?

— На самом деле, нет. Я думаю, что если что-то имеет какое-либо отношение к истории, то скорее то, что этот конфликт напоминает европейцам об их колониальном прошлом из-за определенных черт, близких по сценарию и ситуации, которые можно этому конфликту уподобить.

— Другими словами, Израиль, колонизирующий палестинские земли, напоминает им об их собственной истории, а не о старых христианско-еврейских отношениях. Это вы имеете в виду?

— Да. Здесь есть израильская администрация... по крайней мере, спорных... территорий, как это было в период колонизации европейскими державами стран за пределами европейского континента.

— Итак, вы говорите, что с европейской точки зрения колонизатор — …

— Я говорю, что ситуация имеет больше общего с этим, нежели с каким-либо антисемитизмом.

Если я правильно понимаю, есть еще одна причина, по которой Европа здесь вовлечена: (3) Европа пытается искупить своё колониальное прошлое, пытаясь диктовать поведение стране, не находящейся на европейском континенте.

То, что один и тот же рот произносит все эти три причины, не прячась под хиджабом, является свидетельством гения европейской дипломатии.

Я возвращаюсь домой и рассказываю кошкам о трех причинах, по которым ЕС спонсирует бывшего еврея Итамара. Они бродячие кошки и повидали самое худшее, но слушая то, что я только что поведал, они мяукают так громко, что я сразу же заключаю, что им никогда не стать дипломатами.

Может, после того, как я дам им кошерного молока, мне стоит пойти повстречаться с величайшим для ЕС злом — поселенцами.

 

Выход Сорок Первый

Если вы видите оливковые посадки соседа, вы их оставите или предадите огню?

Поселенцы очень похожи на бедуинов: они любят горы, холмы и свежий ветер, но есть определённое отличие: их мужчины не могут иметь больше одной жены.

Жизнь несовершенна.

Некоторые полагают, что большинство людей, живущих на территориях, захваченных Израилем в войне 1967 года, являются "поселенцами", переехавшими сюда потому, что здесь дешевле позволить себе иметь дом, нежели в кошерном Израиле. Но существует ​​поселенческое ядро, двинувшееся за линию 1967 г. не из финансовые соображений, а потому, что они считают, что евреи должны селиться на всей земле библейского Израиля, и в особенности на Западном берегу и в Иерусалиме, там, где написана большая часть Библии ​​и где протекало большинство ее наиболее важных рассказов.

Из семи миллиардов людей, живущих сейчас на Земле, около пятидесяти тысяч душ согласны с этими поселенцами. Практически все остальные уверены, что поселенцы являются главным препятствием на пути к миру. Лично я никогда не понимал почему. Предположим, что землю поделили между арабами и евреями, и скажем, арабы получили весь Западный берег. Почему, собственно, евреи не могут жить там? Есть миллионы арабов, живущих в кошерном Израиле, почему какое-то число евреев в кипах не может жить среди арабов? Какой свод законов постановил, что земля должна быть свободна от евреев?

В любом случае, я еду познакомится с истинным поселенцем, верующим, "real McCoy".

Внутри этой категории людей есть подгруппы. Есть верующие, живущие в признанных поселениях, а есть другие, еврейские Азисы и Салимы, живущие не в поселениях, а на "непризнанных форпостах".

* * *

Меня привозят на желанный форпост уже вечером, так как он весьма удален от группы большинства форпостов, одинокий, на одну семью, далеко в пустыне, хозяин которого сказал, что хочет быть уверен, в том, что я еврей, прежде чем он разрешит мне посещение своего королевства. "Он не хочет неевреев в своих владениях", — сказал мне знакомый. Печально, но сегодня я не смогу быть Тоби или Абу Али, и вместо этого я предстану рабби Тувией.

Попасть к этому человеку и его семье непросто, даже если вы кошернейший из евреев. Он живет далеко от всех и вся. Ни адреса, ни почтового ящика. Он ни у кого не зарегистрирован, и ни один журналист не может приехать туда, потому что гои и журналисты объявлены вне закона.

Мы едем по дороге, больше подходящей для танка. Но у нас нет танка, только ван, и мы продвигаемся осторожно. На пути нам встречаются разные животные, о которых, вероятно, не слышали даже зоологи. Одно из таких животных, возможно, принадлежащее американскому NSA, бежит впереди нас, будто указывая нам путь к месту назначения. Это и помогает нам, и в то же время замечательное приключение. Я люблю, когда меня ведут животные.

Когда мы добираемся туда, я вижу пару здоровенных собак, затем пару лошадей, затем сотни овец, и наконец, саму чету и их детей. Их жильё — палатки и деревянные строения, электроэнергию они получают от генератора, а воду берут из источника, который может разглядеть только летающий ангел.

Я вхожу во владения праотца Авраама и праматери Сары. Арабы и евреи могут воевать до смерти за контроль над святыми гробницами Хеврона, но в реальности Авраам и его семья живы, здоровы и живут здесь. Да, есть компьютеры и сотовые телефоны, свидетельства грядущего мира, но их трудно заметить на фоне винтовок и пистолетов, без которых эта святая семья находилась бы теперь уже в святых могилах.

Это еврейские пастухи, еврейские фермеры, еврейские воины. Хозяин дома отрастил длинные волосы, его дети — тоже, а жена выглядит, как соблазнительная мормонская леди девятнадцатого века из Юты многие столетия спустя.

Хозяин, которого я буду звать Моисеем, отнёсся ко мне, как будто я уровнем ниже любого его животного, игнорируя мое присутствие. Его жена, напротив, тепло приветствует меня горяченным черным кофе. Со временем Моисей осознаёт, какой я обаятельный человек, теплеет, и мы болтаем.

В отличие от большинства других поселений и форпостов, вокруг огромных владений Моисея нет ни ограды, ни охранников. Некоторые из его соседей на горах и холмах вокруг — евреи, другие — арабы. Арабы и он — злейшие враги, и если история о чем-то свидетельствует, арабы вскоре должны прийти, чтобы украсть его овец, разможжить выстрелами его заросшее лицо, похоронить его маленьких детей и унаследовать в качестве трофеев его прекрасную мормонку. Вы можете смело допустить, что в этих горах летающие пули — такая же частью природы, как летающие ангелы и верблюды.

— Вы не боитесь здесь жить?

— Бог меня защитит.

— Это опасное место.

— Да, здесь опасно жить, а где нет?

Его ответ напоминает мне похожий ответ. "А перейти улицу, любую улицу, разве не страшно?" — сказала мне проститутка в Тель-Авиве. Да, шлюхи и патриархи мыслят схожим образом.

— Почему вы здесь?

— Почему? Это мое!

— С каких пор?

— Бог дал эту землю евреям. Каждый сантиметр этой земли свят, и это — воля Бога, которой евреи живут здесь, и пока евреи соблюдают Божью волю, они будут защищены.

Нет минуты ни днём, ни ночью, когда бы добровольцы, желающие защитить эту святую семью, не охраняли это место. Безусловно, именно Бог поставляет добровольцев, вкладывая в их сердца жажду прийти сюда и не спать всю ночь, наблюдая стадо и спящую чету.

Пейзаж, сверкающие звезды над бесплодными горами и сотни животных в высшей степени впечатляют. Воздух чист, и ветер играет, подобно лучшим инструментам. Если бы Вагнер или Моцарт пришли сюда слушать музыку, столь величественно исполняемую ветром, они бы закрыли свои лица, посрамленные своей абсолютной неспособностью написать музыку, даже отдаленно равную чистому звуку этого ветра и тихому шепоту коз. Неудивительно, что здесь нет телевизора ни в палатке ни в деревянном строении, ибо образы реального мира в сотни раз более захватывающи.

Ванная комната довольно далека, и путь к ней неровный, но ведь этот форпост — не Беверли-Хиллз. Мебель сделана, в основном, из дерева, хотя на кухне есть современный холодильник. Кухня является также гостиной, кабинетом, офисом и молитвенной комнатой. Остальная часть дома — голый песок и небо над ним. Это бедуинское обиталище, только без роскошного интерьера.

* * *

Они приходят время от времени, продемонстрировать присутствие, а потом уходят, говорят мне. Я гляжу на них сейчас. Мормонка Сара приветствует их черным кофе и печеньем, и еврейские солдаты пьют, сидя с ней. К тому же, это время, когда солдаты могут поиграть со своими телефонами, что каждый из них и делает.

Когда уходят солдаты и уходит святое семейство, я остаюсь один на милость судьбы.

И думаю: "Эти евреи здесь не потому, что Освенцим заставил их оказаться здесь. Нет. Они здесь, потому что в их душах выражается эта земля. Они и горы едины. Христиане верят в Троицу, и эти люди тоже, только их Троица иная: Бог, Земля, Евреи. Эта земля для них — грудь Господа, из которой они сосут свое молоко. На иврите это выражается так: Торат Исраэль, Ам Исраэль, Эрец Исраэль. Библия Израиля, народ Израиля и земля Израиля — одно.

Когда наступает утро, я вижу, как маленький ребенок доит коз. Мальчик с длинными пейсами и в большой кипе — жесткий фермер. Он терпелив, пока доит очередную козу, но прежде чем доить следующую, начинает прыгать вверх и вниз, как в спортивном шоу.

Я вспоминаю своих маленьких кошек. Им бы очень понравилось здесь. Они бы по достоинству оценили свежее козье молоко. Супер кошерное.

На пути из владений Моисея приходят новости: несколько арабов проникли в поселение и напали на семейную пару. Они зарубили мужа топорами, его жена выжила. Это четвертое убийство еврея арабами за последние три недели. Бецелем, рабби за права человека, Йеш-Дин и различные европейские НПО не выступили с заявлениями, осуждающими эти человеческие жертвы.

* * *

Я путешествую по библейским Иудее и Самарии, среди гор и холмов Бога, пока не добираюсь до Ицхара, поселения, жители которого сражаются и с арабами, и с израильской армией. "Еврейский солдат помогает евреям", — говорят плакаты, наклеенные на столбах внутри поселения.

Что бы это ни означало, очевидно, что здесь евреи и армия не лучшие друзья. Чтобы понять, что представляет собой Ицхар, я захожу в его ешиву, местную религиозную академию. Удивительно, но присутствует только один учащийся. Я пытаюсь с ним заговорить, но он ведет себя, как глухонемой. Я заглядываю в книги на полках. Это не такая ешива, какую когда-то посещал я. Это совершенно иное явление. На полках здесь вы обнаружите книги, написанные современными радикальными рабби, которые тратят свое время на обсуждение сложных, умных вопросов, таких как допустимость убийства детей твоих врагов (арабов) во время войны.

Этот Ицхар, возможно, самое экстремистское поселение в мире, жители которого — самые горячие головы правого политического направления. Я встречаюсь с одним из них, Бенджамином, человеком с длинной бородой, длинными пейсами и большой кипой.

Он говорит мне:

— Я не собираюсь пытаться быть "симпатичным" в этом вопросе. Я не заинтересован быть политкорректным или казаться таковым. Буду с вами откровенен. Вы видите оливковую рощу у ​​подножия холма внизу? Мы подожгли ее. Да, мы делаем такие вещи. Не все, но некоторые из нас это делают. Почему? Потому что таковы законы войны. Мы ведем войну с арабами за контроль над этой землей.

Эта земля — ​​зона военных действий. Если мы не продемонстрируем им, что мы хозяева, мы станем их рабами. В других местах арабы сажают оливковые деревья вплотную к еврейским поселениям, чтобы предотвратить их расширение. У нас они знают, что это не сработает. Мы хозяева этой земли.

Закрыв глаза и заменив "еврея" на "араба", я бы легко спутал поселенца Бенджамина с Мухаммедом. Но он — Бенджамин, а не Мухаммед.

Я встречался с фермерами и раньше, с нееврейскими фермерами Америки и Европы, все они говорят более или менее одинаково и будут защищать свои земли в такой же степени. Но очень странно и редко услышать, как такое говорит еврей, говорит, как нормальный гой. Эти евреи, такие как Моисей с его козами и мормонской красавицей, они не нормальные евреи.

Лично я практически не встречал евреев, движимых убеждениями, евреев-"говорю то, что думаю", евреев-фермеров, евреев — "если ты ударишь меня по щеке, я ударю тебя по обеим". Евреи, к которым я привык, это невротичные евреи, слабые евреи, ненавидящие себя евреи, наполненные ненавистью самовлюбленные евреи, признающие любую вину евреи, кланяющиеся любому нееврею евреи, вечно виноватые евреи, уродливо выглядящие евреи, сутулые и с большими носами, холодные евреи, умные евреи, скандальные евреи, и "вот две мои щеки, можете меня отхлестать"-евреи.

Для меня главным доказательством того, что Иисус был евреем, является следующее: "Если кто-то ударит тебя по щеке, подставь другую"? Кто еще, кроме еврея, мог такое сформулировать.

Я возвращаюсь в Иерусалим к своему маленькому стаду бездомных кошек.

Сегодня конец дня пятницы. В понедельник открывается первая сессия Кнессета. Не пойти ли мне пообщаться с властными фигурами Израиля? Что скажете, мои кошки?

 

Выход Сорок Второй

Инагурационная сессия Кнессета.

Выступают Беньямин Нетаньягу и Шимон Перес. Ох, это скучно. О, как это скучно! Я хотел бы пообщаться с разными депутатами по очереди, но не вижу многих в главном зале. Они выскользнули полакомиться? Я отправляюсь в депутатский буфет и вижу нескольких из них. Заказав диетическую колу, я подсаживаюсь за столик к известному представителю центра Фуаду Бен Элиэзеру.

Если вы спросите правого "Что такое Израиль?", то где-то посередине его ответа, вероятно, услышите слово "Бог" или "Треблинка". Если вы спросите левого, то примерно в том же месте услышите слово "оккупация". Что произойдет, если задать такой вопрос центристу? Я проверяю это на Бен Элиэзере, и он отвечает:

— Родина. Для каждого еврея. Это то место, где мы можем делать все, что захотим. Иметь восемь миллионов евреев, живущих вместе, это страшно, это совсем не так просто, но думаю, мы неплохо справляемся.

Мне нравится этот образ восьми миллионов еврейских zekel beiners в одном мешке.

Фуад продолжает:

— Вся наша история, все наши традиции, начались здесь. Не забывайте. Я слишком стар, чтобы не помнить, что случилось с нами шестьдесят, семьдесят лет назад. Мы должны выучить этот урок и понять, что можем полагаться только на самих себя. При всем уважении к прочим народам, европейцам и иным, единственная нация, отвечающая за нас, это мы сами. И такими мы должны быть.

Фуад, также известный под именем Бенджамин, рассказывает, что он был первым израильским официальным лицом, "который отправился к Арафату в Тунис в 1993 году. Рабин отправил меня туда проверить лишь одну вещь: готовы ли палестинцы снять костюм террориста и надеть костюм государственного мужа? Я пробыл с Арафатом безостановочно сорок восемь часов, день и ночь наблюдая его. Вернувшись, я дал Рабину четкий ответ."

— Что же вы ему сказали?

— Я думаю, что они готовы поменять костюм.

Этого я никогда не знал. То, почему Ицхак Рабин изменил свое мнение о палестинцах, был не его личный опыт наблюдения противной стороны, а результат наблюдения и рекомендации Фуада. На всякий случай, я спрашиваю Бен Элиэзера, знает ли он моего нового духовного отца Джибриля Раджуба.

— Я познакомился с ним в 1978 г., когда он был в тюрьме. Он был занят переводом книги Менахема Бегина "Восстание" на арабский. Позже я встречался с ним много раз. Он был моим связным в поездке в Тунис в 1993 г. Он мужественный и сильный человек, он хороший человек. Я уважаю его.

Поскольку я не слышу ничего от Джибриля уже какое-то время, то отправляю по электронной почте сообщение в офис Джибриля, рассказывая, что Фуад о нем думает. Ему это понравится.

Я еще немного болтаю с Фуадом и затем замечаю, что в комнате находится председатель Кнессета по конституции, праву и правосудию Давид Ротем, и ему явно скучно. Я подхожу к нему. Сегодня, похоже, моя судьба — общаться со скучающими депутатами.

— Спрашивайте меня, что захотите, а я отвечу, что пожелаю, — говорит он мне.

— Что такое Израиль?

— Израиль является единственной страной, данной еврейскому народу. Империя хайтека, науки и культуры, и это единственная страна из всех окружающих, преуспевшая в развитии демократии.

— Что это означает "страна, данная еврейскому народу"? Это мало что значит.

— Очень плохо, если "мало что значит". В 1922 году Лига Наций, позже замененная ООН, приняла решение о создании Британского мандата Палестины с целью создания еврейского государства. Согласно пункту 80 мандата ООН, все решения, принятые Лигой Наций, имеют юридическую силу и будут оставаться юридически обязательными для ООН. Европейцы не знают истории и не знают международного права. Они говорят, что Израиль оккупирует земли, и они не ведают, что в соответствии с международным правом это не оккупация.

— Итак, вы не верите в отдачу территорий палестинцам?

— Конечно нет! До войны 1967 г., когда Иордания и Египет удерживали земли, на которые теперь претендуют палестинцы, палестинцам эти земли были не нужны. Почему? Они не хотят иметь собственное государство!

— Чего же палестинцы хотят?

— Если вы спрашиваете меня, то я вам отвечу: они хотят войны.

— Вечной войны?

— Вечной. Им хорошо, пока они разжигают ненависть к нам, пока они совершают теракты против нас. Для палестинцев истинный кошмар случится, если в один прекрасный день суицидальный премьер-министр Израиля скажет им: "Я предоставляю вам собственное государство!"

— Европейцы, — говорит он, — поддерживают палестинцев, потому что они антисемиты, но и это не будет продолжаться вечно. Однажды европейцы пресытятся антисемитизмом и изменятся.

— Когда?

— Я не эксперт по антисемитизму, но однажды они поймут, что эта ненависть не может продолжаться.

Партия Давида Ротема, правая "Исраэль Бейтейну", находится в коалиции с партией Нетаньягу, но если Нетаньягу откажется от территорий, "мы покинем коалицию".

— Вы сказали это Нетаньягу?

— Да.

Депутат Йехиэль Хилик Бар, заместитель председателя Кнессета и генеральный секретарь партии труда, является центристом. Он следующий депутат, которого я сегодня спасу от скуки. Мы уже какое-то время болтаем, когда он говорит мне, что Израиль — единственное место для евреев, народа, который изгнали из тех места, где они жили.

— Что особенного в Израиле?

— Мы продаем сегодня продукцию высоких технологий и медицины по всей Европе и Китаю. Это ненормально для такой маленькой страны, как Израиль.

— А что относительно политической ситуации, израильско-палестинского конфликта?

Его это не беспокоит.

— К следующему десятилетию, — говорит он, — между арабами и евреями наступит мир.

Приятно узнать.

* * *

Я покидаю Иерусалим и уезжаю в Тель-Авив. Мне нужен перерыв. Солнце и пляж, кофе и пиво — это хорошая дружеская помощь. К сожалению, я не рожден быть тель-авивским жителем. Я быстро начинаю скучать, ничего не делая. Поскольку рядом нет моих кошек, чтобы пообщаться, я отправляюсь к Алуфу Бенну, главному редактору газеты Haaretz ("Земля"), с которым я должен был встретиться незадолго до кончины рабби Овадия Йосефа.

Haaretz, как и большинство известных мне западных газет, больше пропаганда, нежели новости. В Haaretz вы прочтете обо всех дурных вещах, совершенных евреями или о которых они просто думают, и очень мало о плохих вещах, совершаемых арабами, не говоря уже о том, что арабы хотели бы сделать. Кроме этого, Haaretz расскажет вам обо всем том гибельном мраке, который снизойдет на евреев, если они не отдадут арабам все, что те требуют.

Я прошу Алуфа дать мне определение "Израиля", и он отвечает:

— Израиль это дом.

У Алуфа есть дом, а дом вы можете поделить: половина — вашему врагу, половина — вам. Хотел бы я знать, где мой дом. Жизнь моя началась здесь, но я покинул это место очень давно и с тех пор живу в разных местах.

У нас с Алуфом есть одна общая тема — СМИ. Именно поэтому мы встречаемся.

Я задаю Алуфу вопрос, который волнует меня в течение уже долгого времени:

— Почему в Израиле так много иностранных корреспондентов?

— Спросите их, — отвечает он.

Мне нравятся его короткие ответы!

Haaretz — это единственная израильская газета, служащая "Библией" для орд иностранных журналистов, цитирующих ее, как сефардские евреи цитируют "Марана". Я спрашиваю Алуфа, каков тираж газеты.

Ответ: 70000 экземпляров. А сколько ее читают в интернете? Сначала он называет 110000, но потом говорит, что ему надо проверить. Какова бы ни было эта цифра, я понимаю, что в этой земле почти никто не читает "Землю". Это напоминает мне о Гидеоне Леви, все еще скрывающемся от меня.

Печальная судьба Haaretz, похоже, не беспокоит Алуфа.

— Я не мечтатель, — говорит он.

* * *

После расспросов разных людей, что такое Израиль, пора встретиться с людьми, ставящими свою жизнь на линию огня и защищающих Израиль. Я надеюсь мое личное стадо хорошеньких бездомных кошек неплохо себя чувствуют в Иерусалиме. А я еду в Хайфу.

 

Выход Сорок Третий

Посреди моря на боевом корабле израильского военно-морского флота.

ARMY: IDF. ARM: ISRAEL NAVY. UNIT: SAYERET PERES (RECONNAISSANCE PERES).

Количество судов в подразделении: 4.

Я отправляюсь на боевой корабль, обозначенный как 816-TFD ("Летучий голландец").

Да. Наконец, израильская армия проснулась, осознав существование мастер-агента, и желает оказать мне честь. Они спросили меня, в каком из подразделений, я хотел бы увидеть свой zekel beiner, и военно-морской флот показался мне наиболее привлекательным. Я не умею плавать, и если что-нибудь случится, я отправлюсь в рай сидеть с Мараном на небесах и вместе смеяться над теми, кто оплакивает нашу кончину. Армия согласилась, и вот я здесь у ворот хайфской базы. Я подхожу к воротам, и тут возникает проблема. Командир подразделения, к которому я должен присоединиться, весьма расстроен. "Мы не об этом договаривались", — говорит он сопровождающей меня 20-летней солдатке. Я не знаю, о чем идет речь, но понимаю, что он не хочет меня брать. Солдатка не знает, что сказать, теряется, и это означает, что я должен принять командование. Для израильского флота, как вы можете догадаться, и немец-Тоби, и Абу Али означают пшик. Мне нужна иная шляпа. Какую мне надеть? Как насчет жесткого, злобного еврея? Я смотрю на командира и говорю ему на чистейшем иврите, чтобы он шел подальше: я не уйду!

Командир смотрит на меня, жесткого, злобного еврея, и понимает, что выбора у него нет, кроме как поддаться. Мне.

Меня пропускают, и я поднимаюсь на корабль. Боевой корабль. Да, боевой, но поначалу вы не замечаете, что он боевой, потому что он мал, как дитя.

Я сажусь на малютку. Мне требуется меньше минуты, чтобы понять, до чего это маленькое существо. Под палубой — небольшое жилище: гостиная, кухня, туалет, спальни, снаряды и пули для украшения пространства, и наконец, рубка контроля. Люди и взрывчатка живут здесь бок о бок в полной гармонии, что делает это место действительно симпатичным обиталищем для таких крутых людей как я.

У этого корабля есть имя: Двора (пчела). У машин есть имена и у кораблей тоже. Есть мерседес, а есть пчела. Почему пчела? Думаю, сами понимаете.

* * *

Двигатель заработал, мы готовимся к отплытию. Но прежде, чем это дитя трогается с места, я осознаю, что эта пчела действительно совсем не мерседес. Нет. Мерседес — для людей, пчела — для кого угодно, но только не для людей. По неясной причине, Двора ненавидит слово "амортизация" и трясет ваше тело изо всех сил. И как будто этого недостаточно, она еще и любит скорость. Знаете ли вы, что происходит с вашим телом, когда оно сотрясается направо, налево, вверх, вниз, и это происходит очень быстро?

Сегодня хмуро, волны высоки, а эта пчела болтает еще гораздо больше. Намного больше. Если вы не держитесь за тяжелый пулемет, приваренный к телу этого младенца или за какую-нибудь другую столь же впечатляющую неподвижную часть корабля, вы окажетесь в Торонто менее чем за секунду.

Солдат объясняет мне секрет этого корабля.

— Его называют пчелой не просто так. Он достаточно маленький, — двадцать один метр в длину, — и не выглядит "угрожающе". Но он быстр и может жалить.

Это такой ребенок, с которым вам бы не хотелось связываться.

Сегодня мы начинаем с "сухой" пробежки без стрельб, а позже перейдем к боевому огню. Продолжительность: шесть — семь часов. Господи Боже!

Солдаты на борту спрашивают меня, кто я, и я отвечаю, что я европейский журналист.

— Что они говорят о нас? — спрашивает меня солдат, имея ввиду европейцев.

— Что вы безжалостные убийцы, что вы животные, что вы мерзавцы.

— Это то, что они на самом деле думают?

— Извините, но да. Почему вы служите в этой армии?

— Это моя страна, я здесь родился. Здесь я живу.

Второй солдат, услышав это, замечает:

— Если бы служба в армии не была обязательной, я бы сейчас учился в университете.

Первый солдат:

— Не слушайте его, он наполовину румын, наполовину курд.

— Что это значит?

— Он ворует, но не знает, что.

— Вы бы служили в израильской армии, если бы это была волонтерская армия?

— Я бы служил в любом случае. Никого из нас на этом корабле не заставляли служить на нем. Вы приходите в эту сайерет только в том случае, если вы решили служить здесь, и если вы подходите для такой службы.

— Вы любите этот корабль, а?

— Я живу здесь, мы здесь днем ​​и ночью. Мы спим на этом корабле, тренируемся, мы чиним его, поддерживаем всё оборудование. Это дом, наш дом.

— У вас личное отношение к этому кораблю?

— О, да!

Сегодня они упражняются в одной буксировке за другой, каждая под иным углом, каждая соответствует определенной ситуации. Эти упражнения физически тяжелы, так как одни только кабели весят тонну или две. Заканчивая каждую буксировку, они собираются в круг и громко выкрикивают: "816-TFD, Эй!" Как мы знаем, 816-TFD — номер этой конкретной пчелы, известной также как "Летучий Голландец". Следовательно, "816-TFD. Эй!" просто означает "Эй!"

Время от времени звучит сигнал тревоги. Цемах, их командир, включает сирену, и солдаты должны бегать вверх-вниз, перенося или волоча тяжелые предметы. В какой-то момент, например, подходит маленький корабль, и "раненого солдата" переносят на пчелу. Классно.

* * *

Время от времени объявляется перерыв на сигареты и воду.

— Мой друг, — рассказывает мне один из курящих, — проходит службу недалеко от палестинских городов. Он говорит мне, что он пьют кофе вместе палестинцами, что они едят вместе, и что у палестинцев красивые дома. Вы были в палестинских городах?

— Да.

— Это правда то, что мой друг рассказывает?

— Да, твой друг прав. По крайней мере, это то, что я видел.

— Мы никогда не читаем об этом в СМИ. Что вы собираетесь написать?

— Напишу то, что увижу.

— Можете мне переслать то, что вы напишите, когда оно будет опубликовано?

Эти безжалостные мерзавцы — маленькие дети, которые боятся европейских журналистов. Я улучаю момент взглянуть на этих детей: да, они просто дети. Но мир отказывается видеть их такими, какие они есть, детьми, предпочитая вместо этого воображать их воплощением зла.

Сегодня у нас есть дополнительный офицер. Он является самым высокопоставленным на борту, исполняя резервную службу. Его работа заключается в проверке, хорошо ли работает командир этой пчелы. Его сестра, — рассказывает он мне, одновременно командуя кораблем, эмигрировала из Израиля и живет в Мюнхене. Их семейные корни в Берлине, и она вернулась к своим корням.

Сегодня слишком большое волнение, чтобы осуществлять "мокрую" пробежку, сообщает нам командующий саерет, и мы продолжим "сухую".

После шести часов моего пребывания на пчеле, когда мы приближаемся к берегу, я смотрю на сушу передо мной. Вот Хайфа. Вот Кирьят-Бялик. Вон Акко. А там Ливан.

Несколько месяцев назад я обедал в отеле American Colony в Иерусалиме, и портье сказал мне: "Наша Палестина маленькая. Очень маленькая". Он говорил об "исторической Палестине", от реки (Иордана) до моря (Средиземного). И теперь, стоя на пчеле посреди вод, я гляжу на нее и могу поручиться, что это так. Палестина, вся она целиком, действительно маленькая, очень маленькая.

 

Выход Сорок Четвертый

Евреи — варвары.

Чтобы получить лучшее представление о размерах этой земли, я отправляюсь в Эйлат, самый южный город Израиля.

Добро пожаловать в Le Meridien Eilat, один из принадлежащих сети отелей Дэвида Фатталя. Дэвид Фатталь, начавший карьеру в отельном бизнесе в качестве портье, сегодня имеет тридцать один отель в Израиле, сорок пять в Германии и еще несколько в других местах.

Мне нравится Le Meridien. Это не самый красивый из отелей, в которых я бывал, но в нем есть что-то, заставляющее вас думать, что вы не в отеле, а у друга дома. В моем номере есть большой балкон с видом на Иорданию на другой стороне залива (Акабского/Эйлатского), и это явно добавляет очарование комнате. На иорданской стороне находится бросающийся в глаза объект: гигантский арабский флаг. Интересно, почему иорданцы чувствуют необходимость в таком огромном флаге? Видимо, по той же причине, по которой палестинцы размахивают своим гигантским флагом в Раваби, чтобы вставить евреям. Не знаю.

* * *

Чтобы почувствовать, где я нахожусь, я выхожу из комнаты и спускаюсь в кафе отеля. Я заказываю кофе латте, и официантка, молодая израильтянка, родители которой иммигрировали из России, когда она была еще ребенком, не торопясь, болтает со мной. Ей я кажусь классическим европейцем, и она сообщает, что хотела бы жить там, где я. "Я не сионистка, — гордо объясняет она, — и предпочла бы здесь не жить". Почему она считает нужным мне это рассказать, находится за пределами моего понимания.

Я оглядываю окружающих меня туристов. Помню, когда я был подростком, Эйлат был забит европейскими туристами, говорящими на иностранных языках. Теперь почти все туристы, которых я вижу, израильтяне. Здесь международным языком является иврит.

Я выхожу прогуляться по улицам Эйлата. Как и в отеле, все туристы тоже израильтяне.

Когда я был подростком, европейцы, виденные мной в Израиле, лежали на пляже голыми, всасывая солнце своей бледной кожей. В эти дни европейцы в Израиле, правда, не в Эйлате, полностью одеты и бегают в навязчивых поисках нехороших евреев.

Изменилась Европа? Изменились евреи?

Я встречаю евреев, местных жителей, и они разъясняют мне, что такое Эйлат: город зажатый между Иорданией, с одной стороны, и Египтом — с другой. От каждой из границ всего несколько минут езды, пять минут езды до Египта в этом направлении и пять минут — до Иордании в противоположную сторону. В ясный день, говорят мне, я могу увидеть даже Саудовскую Аравию.

Саудовскую Аравию я не вижу, зато вижу Золтана. Золтан — уличный комедиант, зарабатывающий на жизнь, ставя двадцать шекелей против сотни на то, что вы не сможете проехать на его велосипеде. Золтан катается на велосипеде перед вашим носом и предлагает вам сделать то же самое. Суть сделки в том, что вы даете Золтану двадцать шекелей, он отдает вам велосипед, и вы должны проехать на нем четыре метра так же, как он. Как он едет? Просто: садится, кладет обе руки на руль, а обе ноги на педали. Ясно, как день, не так ли? Ну, если вы сможете сделать это, он даст вам сто шекелей. Если нет, попрощайтесь со своей двадцаткой.

Конечно, есть один маленький трюк: Золтан собрал велосипед с противоположной рулевой тягой. Если вы повернете руль вправо, велосипед пойдет влево, а если вы повернете его влево, велосипед пойдет направо. Прохожие, особенно мачо, гуляющие со своими подружками, уверены, что смогут выиграть у Золтана, быстро сделав пару баксов. Они садятся на велосипед с широкой улыбкой на лице, которая испаряется в тот момент, когда они начинают катиться, мгновенно теряя равновесие. Ни один человек не избегает ошибки повернуть руль в неверном направлении, хотя всем заранее объяснили, как этот велосипед устроен. Этот удивительный эксперимент несомненно доказывает превосходство привычки над логикой. Для меня нужен был Золтан, чтобы понять, почему европейцы больше не приезжают в Израиль ради пляжей. Гораздо интереснее поймать еврея, чем каплю загара. Это называется привычкой. Вы можете придержать свою ненависть временно из-за неудобства освенцимского эпизода, как это делали европейцы несколько десятилетий назад, но полностью стереть привычку ненависти — задача гораздо более сложная. Золтан говорит, что ему потребовались месяцы, чтобы привыкнуть к этому велосипеду, но если он добавляет к своей новой привычке лишь крошечное упражнение, например, держать сигарету в пальцах во время езды, он тут же потеряет контроль над велосипедом. Ого. Я возвращаюсь в отель, сажусь у бассейна, потягиваю кофе и покурю.

* * *

Иегуда со своей шестнадцатилетней дочерью Лией и тринадцатилетним сыном Ави присоединяются ко мне за столом. Лия говорит мне, что она скоро уедет в Германию, и Ави сообщает, что он хотел бы сделать то же самое.

Лия, которая недавно получила немецкий паспорт, в настоящее время изучает немецкий язык в эйлатской средней школе, где она учится. Она говорит:

— Израильтяне не уважают других людей. Они грубые. Например, по отношению к официантам. Израильтяне никогда не скажут "спасибо". Когда к ним подходит официант, они всегда говорят: "Это не то, что я заказывал!" Они вечно не удовлетворены. А вот немцы иные. Немцы всегда говорят "пожалуйста" и "спасибо", они всегда терпеливы и хорошо себя ведут.

Иегуда:

— Израильтяне — варвары. После летнего сезона отели в Эйлате чинят сломанные двери, окна и все прочее, потому что израильские туристы все ломают. В старые времена, когда туристами были европейцы, таких проблем не возникало, но теперь туристы — израильтяне, и в них отсутствует уважение.

У меня возникает непреодолимое желание немедленно отделаться от этих самоненавидящих существ. Я выхожу, сажусь в такси и через несколько минут оказываюсь в иорданской Акабе.

"Добро пожаловать в Иорданию", гласит надпись над моей головой. "Добро пожаловать в Акабу", — говорит другой плакат.

Я стою в Акабе лицом к Израилю и смотрю на него с другой стороны залива. Я чувствую, как быстро бьется мое сердце.

Там на другой стороне находится Израиль. Я провел в Израиле уже несколько месяцев, поговорил с сотнями, если не с тысячами его людей, и все они теперь так далеко.

Глядя на Израиль издали, теперь такую крошечную точку, я развлекаю себя мыслью, что смог бы поместить весь Израиль на свою ладонь.

"Что бы я сделал, — спрашиваю я себя, — если бы Израиль действительно приземлился на ладонь моей правой руки. Прижал бы я его к сердцу или с презрением отбросил в воду?

Такая маленькая, моя Палестина, такой маленький, мой Израиль!

Я смотрю на крошечную страну в своей руке и хочу с ней заговорить, но мои губы не двигаются. Говорят только мои глаза, мои мокрые глаза. Я ухожу прочь от залива.

И ровно через два часа я снова оказываюсь в Израиле. Еще остались несвязанные концы, не сложенные кусочки незаконченного пазла, еще есть вопросы, на которые я не нашел ответы.

Мое время в Израиле еще не закончилось. Еще нет.

 

Выход Сорок Пятый

Профессор находит настоящих евреев: арабов.

Профессор тель-авивского университета Шломо Занд, чья последняя книга, "Как и когда я перестал быть евреем" вышла в начале этого года, встречается со мной в тель-авивском кафе, истинном мозговом центре подобных ему людей.

Шломо любит делать громкие заявления.

— Скорее всего, настоящие потомки исходных евреев — это живущие сегодня палестинцы. Живущий ныне в Хевроне палестинец с большей вероятностью является прямым потомком древних евреев, нежели Тувия.

В отношении Израиля Шломо высказывается жестко:

— Израиль не остановится прежде, чем устроит на Ближнем Востоке большой Освенцим.

— Что делает Израиль таким глупым и жестоким?

— За это несете ответственность вы, немцы.

Я совершенно забыл, что я немец, тем более, что он меня знает под именем Тувия. Хорошо, что он напомнил. Как бы то ни было, мы, немцы, ввели понятие "евреи" в качестве расы, а затем какие-то странные типы начали называть себя "евреями", и эти "евреи" теперь убивают истинных евреев, то есть, палестинцев.

Мне нравятся высказывания Шломо длиной в одну строчку. Например: "Евреи и арабы живут в Иерусалиме, израильтяне живут в Тель-Авиве."

В нескольких шагах от нас находится зал "Завта", где бывший депутат Ури Авнери собирается праздновать свое девяностолетие. Тема вечера, предложенная Ури, "Будет ли существовать Израиль через девяносто лет?"

Мы со Шломо идем на вечеринку.

Я подхожу к Ури и желаю ему еще девяносто лет жизни, чтобы закончить свою работу.

— Надеюсь, это займет меньше времени, — отвечает он.

Я сажусь в одном из первых рядов театрального зала "Завта". Слева от меня сидит д-р Анжелика Тимм, директор фонда им. Розы Люксембург, а передо мной — Гидеон Леви. Я спрашиваю Гидеона, что с его обещанием взять меня с собой в одну из его поездок в палестинский мир.

— Это было не возможно, — отвечает он.

— В чем проблема? — спрашиваю я, — просто позвоните мне, прежде чем выезжаете, и я присоединюсь.

— Я так и сделаю, — говорит он.

На сцене пусто, за исключением слайда с Ури и другими людьми, лежащими на земле в арабской деревне Бильин, очевидно защищаясь от слезоточивого газа израильской армии.

Присутствующим нравится этот образ: образ еврейской безжалостности и жестокости.

Нахожусь ли я на фабрике еврейской самоненависти или это палестинское культурное мероприятие, с участием пары своенравных евреев и трехсот самовлюбленных арабов?

Я озираю аудиторию и вижу только одну арабку. Среди докладчиков сегодня вечером арабов нет. Другими словами, за единственным исключением, все здесь евреи.

Вечер протекает медленно, как это свойственно для интеллектуальных мероприятий, и в какой-то момент Шломо злится и выкрикивает, что это позор, что ни один араб не был приглашен выступить. Человек на три ряда позади меня пытается его успокоить: "Мы приглашали их, но они не захотели приехать". Психологически Шломо даже не в состоянии позволить себе подумать, что арабы просто отказались показаться на дне рождения еврея, и он полностью игнорирует говорящего.

Профессор Асма из университета Аль-Кудс, которую я встретил на первой неделе своего пребывания в Израиле, была права: именно немцы пылают любовью к палестинцам, а вовсе не израильтяне. Израильские левые интеллектуалы не принимают палестинцев, несмотря на их возвышенные декларации "Я люблю палестинцев". За исключением одной арабской женщины, никто здесь не любит палестинцев.

Да и как они могут? Если вы ненавидите самого себя, разве вы способны любить кого-то другого? В вашем сердце нет любви, ребята, и вам пора жить с этим.

Сидя здесь и глядя на этих самоненавистников, я вдруг слышу внутри себя голос, спрашивающий: "А нет ли кого-то, промывающего этим евреям мозги, чтобы они начали себя ненавидеть?"

Хороший вопрос.

Я оставляю евреев в "Завта" и отправляюсь на поиски возможных манипуляторов.

 

Выход Сорок Шестой

Догадайтесь, какая страна вкладывает больше всего средств в антиизраильские кампании?

Я остаюсь в Тель Авиве и отправляюсь на встречу с Давидом Липкиндом в Израильский кинофонд — организацию, занятую главным образом художественными фильмами. Давид сможет показать мне данные, касающиеся потока денег, поступающих на производство самоненавистнических израильских фильмов, которых почему-то так много. Люди искусства, вынужден вам сказать, это кучка эгоистичных детей, готовых продать свои души тем, кто предложит максимальную цену. Если кинорежиссер знает, что вы богач, ненавидящий леса, который щедро профинансирует проект, при условии, что тот будет содержать мощный антилесной призыв, он или она будут счастливы воплотить ваше желание в фильм.

Надеюсь, сегодня я обнаружу спонсоров, прячущихся за этими фильмами. Израильский кинофонд — самый крупный израильский спонсор фильмов, распоряжающийся многими миллионами шекелей, часто снимает фильмы с помощью щедрых иностранных инвесторов.

Мы беседуем с Давидом. За последние десять лет, сообщает он, было по меньшей мере 25 совместных израильско-немецких проектов.

— И сколько из этих двадцати пяти связано с политикой?

— Думаю, процентов 60.

— А какие-то из этих фильмов были правого политического уклона?

— Нет.

Иными словами, Германия упорно работает над тем, чтобы повлиять на умы израильтян, не говоря уже об умах иностранных зрителей. Германия. Опять.

В моей головоломке есть еще одно недостающее звено, касающееся документальных фильмов. Мне надо найти организацию и людей, ответственных за них.

Но пока я ищу, я хочу выяснить, кто стоит за антиизраильскими действиями, не связанными с кинематографом? Другими словами, найти того, кто финансирует различные НПО, действующие в стране?

* * *

Я покидаю Тель-Авив, направляясь в Герцлию Питуах, столицу израильского хайтека. Нет, я не планирую посещать Google и Microsoft, их у меня и в Штатах достаточно. У меня другие планы. Я собираюсь выпить кофе в приморском кафе с офицером израильской армии, случайно находящимся сегодня в Герцлии. Эта встреча была организована по моей просьбе офисом пресс-секретаря армии, и с нами присутствуют два солдата оттуда. Подполковник С., чья специализация — "связи между палестинскими территориями и международным сообществом", делится со мной информацией:

— Международное сообщество инвестирует 600 миллионов евро в зону C (область под полным израильским контролем, где проживает только 5 процентов палестинцев).

— Вы говорите о деньгах, вложенных начиная с 1967 года по сегодняшний день?

— Нет. Это прямо сейчас.

— А сколько начиная с 1967 года?

— Миллиарды.

— А какие страны инвестировали больше всего?

— Два самых влиятельных источника: США и Германия. И, конечно, ООН через различные агентства.

— А почему эти две страны так много инвестируют?

— Это весьма чувствительный вопрос.

У С. есть теория на этот счет, но он просит, чтобы рассказанное не записывалось.

Когда мы вновь начинаем запись, я спрашиваю его:

— Сколько НПО завязаны на израильско-палестинский конфликт?

— Три сотни. Эта оценка, касающаяся только Западного берега, не включая Газу.

— А сколько в Газе?

— Сто.

Говоря о влиянии отдельных НПО, он добавляет:

— Красный Крест является самым влиятельным из НПО, когда дело касается гуманитарных вопросов.

— Почему они самые влиятельные?

— Потому что они не торопятся сообщать прессе.

Работает это так: они "не торопятся сообщать прессе", потому что используют прессу как угрозу. Они вступают в контакт с Израилем, выставляя определенные требования, и если израильтяне не делают этого, МККК обращается к печати, обвиняя Израиль. Это напоминает мне о моем договоре с МККК, что я хотел бы присоединиться к ним в одной из их операций.

Я пишу себе напоминание и возобновляю разговор с человеком напротив меня.

— Говоря о государственных инвестициях, это в первую очередь США, а затем Германия. А кто является крупнейшими участниками в мире НПО?

— В мире неправительственных организаций это также в первую очередь США, а затем Германия.

Многие из американских НПО финансируются гражданами, имеется ввиду, богачами, вкладывающими тонны денег в свои любимые маленькие проекты. Например Джордж Сорос, крайне левый еврейский миллиардер, или ультраправый магнат Ирвинг Московиц. Но в Германии история выглядит по-другому. Немецкие НПО в основном финансируются политическими партиями — не просите меня объяснить это странное явление — или организациями, связанными с церковью, которые финансируются правительством, а это значит, что немецкие НПО финансируются налогоплательщиком, миллионами налогоплательщиков.

Почему средние немцы предпочитают тратить свои деньги на бесконечную погоню за евреем, вместо приятных выходных во Флориде или Бад Гастэйне? Спросите их. Я знаю, что если он или она не хочет тратить свои деньги таким образом, то они устраивают демонстрацию на улице. В конечном итоге, немцы славятся своей любовью к демонстрациям. А если они не выходят на демонстрацию из-за того что, допустим, на улице слишком холодно, или там в это время проходит слишком много других демонстраций, то они выплескивают свое негодование в огромных кампаниях и петициях online.

Подполковник С. делится со мной весьма интересным фактом:

— На душу населения палестинец получает больше финансовой поддержки, чем любой гражданин любой страны в любой точке мира.

— В чем же основная причина такой гигантской помощи? Это антисемитизм? Или…

— Я не хочу обсуждать эту тему.

— А сколько израильских НПО действуют на палестинских территориях?

— Около дюжины.

— Кто их финансирует?

— В основном заграница.

* * *

Связь немцев с этими местами началась не сегодня. Кое-кто из них был заинтересован в этой части мира задолго до того, как возник палестинский вопрос. Например, германские темплеры (Tempelgesellschaft) прибыли сюда в девятнадцатом веке. Мой нынешний дом в Иерусалиме, который так нравится моим кошкам, это дом темплера. Недалеко отсюда, в центре Тель-Авива, немецкие темплеры тоже основали колонию, называемую Сарона. Теперь их там нет, британцы депортировали их и других темплеров из этой земли, а Сарона превратилась в Ха-Кирия, где расположен мозговой центр израильской армии и сил безопасности.

История закручивается интереснее, чем любой роман.

Моя следующая остановка — старая Сарона, вероятно, самая дорогая недвижимость в мире. Ходят слухи, что под этой военной базой во чреве земли построен огромный город: этаж над этажом и дороги над дорогами.

— Это правда? — спрашиваю я солдатку на входе базы.

— Мало кто знает, что у нас под ногами, — отвечает она.

Когда вы заходите в этот город в городе в центре Тель-Авива, вы поражаетесь. Огромные пространства, захватывающие конструкции, различные типы зданий, дороги, выглядящие совершенно обычно, хотя на них нельзя наступать без специального разрешения.

Этот визит устроил для меня по моей просьбе тот же офис пресс-секретаря армии. Мне разрешено пройти только в одно здание, пожалуйста, без фотографий, в определенную комнату, где меня ждет полковник Д. из генеральной военной прокуратуры. Д. является юрисконсультом израильских вооруженных сил на Западном берегу, и я здесь, чтобы узнать о законности всего, что касается "оккупации".

Мне представляют краткое введение: в 1967 г. Израиль ввел "боевую оккупацию", говоря юридическим языком. Что это значит? Ну, это не так просто, но если коротко и ясно, то Израиль утверждает, что Женевская конвенция неприменима к тем территориям, которые он захватил в 1967 г., однако он действует в рамках параметров конвенции, как если бы он принимал их применимость.

Почему? Он говорит, что это политический вопрос, выходящий за рамки его ответственности в этой должности.

Полковник Д. предоставляет дополнительную информацию: статус Западного берега, как утверждает Израиль, находится под вопросом, Израиль не признает и не отрицает, что он оккупирован. На этой территории Израиль применяет правовую систему, уходящую в прошлое и существовавшую там до 1967 г. Это означает, что правовые нормы Османской империи, британского мандата и Иордании являются неотъемлемой частью нынешней правовой системы на Западном берегу, но в то же время применяются нормы международного права, как если бы этот район был оккупирован. На Голанских высотах Израиль аннексировал территорию, а в Иерусалиме Израиль ввел израильский закон, который, согласно праву, не является "аннексией".

Чтобы понять все это, вы должны иметь ученую степень юриста из Гарвардской юридической школы.

Мне это очевидно, и я спрашиваю мужчину:

— Оккупация сама по себе не является незаконной?

— По международному праву она законна. В противном случае не было бы законов, касающихся оккупированных земель.

Этот человек говорит так, как будто он учился в Гарварде.

— А что с поселениями? Не является ли они незаконными согласно статье 49 четвертой Женевской конвенции? ("Индивидуальный или массовый насильственный трансфер… запрещается… Оккупирующая держава не должна депортировать или перемещать часть своего собственного гражданского населения на занимаемую им территорию".)

— Во-первых, Израиль утверждает, что он не перемещал своих жителей в спорную зону, поскольку люди переехали туда по собственной инициативе, а не в виде принудительного переселения. Во вторых, Израиль утверждает, что он никогда не считал эту зону оккупированной. В третьих, Израиль утверждает, что до тех пор, пока он ведет переговоры о статусе этих земель с противной стороной, ни один суд не должен быть вовлечен. Кроме того, Израиль утверждает, что спорный район, то есть Западный берег, никогда не принадлежал Иордании, Сирии или Египту. Существует решение ООН о разделе земель, находящихся под британским мандатом между арабами и евреями, но это решение не определило, кто такие "арабы".

Все выше сказанное, говорит он мне, постоянно оспаривается в израильских судах, где большинство дел против армии поступает от израильских НПО, финансируемых из-за рубежа. Но в целом, утверждает Д., "Израиль действует в рамках международного права".

— Что такое международное право?

— Это вопрос на миллион долларов.

Мы обсуждаем этот вопрос в мельчайших деталях, рассматривая тончайшие, расщепляющие волос аргументы, как если бы мы были двумя учеными-талмудистами, и заканчиваем магической формулой: "Никто не знает".

Меня оставляют думать обо всем этом самостоятельно.

Кто же решает, что такое международное право? Если вы будете искать все глубже и глубже и направитесь туда, куда ведут глаза и ум, то достигнете Совета Безопасности ООН в Нью-Йорке, где греют свои задницы четверо белых и один китаец. Извините за то, что так визуален. Представители победителей Второй мировой войны, люди, бросавшие бомбы с пикирующих самолетов в темные спальни спящих гражданских лиц, это те самые люди, которые говорят теперь остальным, что является допустимым в зонах конфликтов и что не разрешено законом, и требуют, чтобы мы соблюдали их указы.

Да, я знаю. Враг, с которым они столкнулись, был не самым приятным из людей. Но будут ли они действовать по-другому сегодня, столкнувшись с иным человеком, нежели Адольф Гитлер?

Неужели будут?

Цифры за октябрь 2013 года по Ираку, стране, в жизнь которой законопослушные страны Запада вмешивались довольно длительное время: 979 человек погибли за тридцать дней. Эта цифра не включает смерти от дорожно-транспортных происшествий, болезней и обычных преступлений.

Я готов покинуть базу и в последний момент, когда я выхожу с ее территории, мне приходит в голову одно слово: Сарона. Я хотел бы встретиться с людьми, основавшими Сарону, спросить их, что заставило их приехать сюда. Но к сожалению, не могу, потому что британцы выселили их задолго до моего рождения. Возможно, я могу компенсировать это, посетив монастырь Табха на берегу Галилейского моря. Там немцы перехитрили британцев.

 

Выход Сорок Седьмой

Там, где Иисус Христос накормил голодающих, немецкий монах кормит посетителей своими размышлениями об евреях.

Я в монастыре Табха и брат Йозеф, обладатель пары диковатых глаз, симпатичный брат, родившийся в 1971 году в Дюссельдорфе, Германия, приветствует меня рукопожатием и улыбкой.

Монастырь Табха принадлежит Немецкому Обществу Земли Хейлиген, основанному еще 1890 г. Немецкие монахи были здесь издавна, но британцы посадили их в тюрьму, когда разразилась Вторая Мировая война. Пока они сидели в тюрьме, находившееся в Кёльне Общество попросило монахов негерманского происхождения приехать, чтобы следить за имуществом. Отец Джером из Хорватии, бывавший здесь в 1933 году, взял на себя обязанность приехать и следить за этим местом.

Это был умный ход. Как закончилась война, это немецкое Общество все еще обладало собственностью, в отличие от темплеров Сароны. Отец Джером, глубокий старик, все еще жив, и когда я спрашиваю его, не лучше ли было, если бы он остался в Италии, где он до этого пребывал, он не отвечает. Я присаживаюсь к младшему монаху, брату Йозефу, настоящее имя которого Тони, для небольшой сердечной беседы.

— Брат Йозеф, расскажи мне что-нибудь. Как немцу вроде вас живется здесь, с евреями?

Брату Йозефу требуется время, чтобы ответить на такой вопрос. В юности он никогда не думал об Израиле.

— Должен признаться, — говорит он, — что мне потребовались годы, чтобы Иерусалим, Израиль и реальность этой земли вошли в мое сердце и мой разум.

— Что случилось?

Он дает мне пространный ответ, представляющий собой скорее бесконечный поток сознания, и затем возвращается и рассказывает об осаде израильской армии, происходившей в Вифлееме "осенью 2000 г., которая заставила меня задуматься".

Я прошу его рассказать мне, что происходило и что он думал в то время.

— Группа палестинской милиции ворвалась в Церковь Рождества Христова и взяла заложниками мирных жителей, находившихся внутри, и в ответ армия осадили это место.

— Вот почему, как вы сказали, "реальность этой земли" достигла вашего сердца. Что вы подразумеваете под "реальность"?

— Реальность жизни под оккупацией.

— Позвольте мне понять вас, брат. Когда мусульмане захватили ваших христианских братьев и сестер в плен, подвергнув опасности их жизни в одной из главных святынь вашей веры, вы сменили свою первейшую лояльность — верность своим христианским братьям — на преданность этим мусульманам. Не просто вашу преданность, вы приняли гораздо более серьёзное решение в их пользу и приехали сюда. Это имеет смысл для вас? Меня это ошеломляет. Не принимайте это лично, но иногда я думаю, что всякий раз, когда немцы говорят об евреях, смысл и логика таинственным образом исчезают. Я ошибаюсь?

Брат Йозеф смотрит на меня, затем смотрит на невидимую точку куда-то мимо, и после нескольких минут мертвой тишины произносит:

— Да, это ошеломляет.

Я решаю, что лучше бросить еврейско-немецкую тему и поговорить с Тони, сидящем под обличием брата Йозефа. Вспомнив монаха, встреченного в храме Гроба Господня, и его горячие поцелуи, я задаю этому монаху интимный вопрос.

— Скажи мне, брат, ты монах и у тебя нет сексуального партнера. Что ты делаешь, когда сексуальное желание охватывает тебя? Как ты с ним справляешься?

— Иногда я плачу.

— Позволь мне спросить тебя, и, конечно, ты не обязан отвечать, ты мастурбируешь?

Брат Йозеф отвечает тихим голосом:

— Это то, что монахи делают.

Эта способность немца честно отвечать даже на самые интимные вопросы, которую я наблюдал много раз прежде, заставляет меня любить немцев. Я могу быть очень критически к ним настроен, но я также часто ими восхищаюсь.

Брат Йозеф ведет меня в церковь, место, которое ежедневно, кроме воскресенья, посещает от четырех до пяти тысяч человек. Но слава богу, когда мы туда идем, как раз воскресенье. Я замечаю кусок скалы, кажущийся совершенно неуместным в этой церкви. Что это? Ну, вы никогда не поверите! Именно на этом камне сидел или стоял Иисус Христос, разделяя пять хлебов и две рыбы на пять тысяч голодающих, и все оказались совершенно сыты.

Есть Иисус Христос и есть христиане. На иврите вы говорите не христиане, а ноцрим (арабы-мусульмане говорят Насранийин), что означает Назаряне, а Иисуса Христа называют Иисусом Назарянином. Иисус жил недалеко отсюда, в Назарете, и, покидая это место, где он совершил чудо, я еду посетить его город.

 

Выход Сорок Восьмой

Я беру номер в отеле "Fauzi Azar Inn", просто жемчужине в центре Старого Назарета. Гости здесь свободные от предрассудков, и вы можете бесплатно выпивать и закусывать, сколько пожелаете. На регистрации работают две молодые христианки, финка и американка, и обе любят арабов больше, чем не слишком симпатичных евреев. Как выразилась одна из них: "Бог выбрал евреев не за то, что они милые". Какой приятный прием. Думаю, здесь мне лучше быть христианином. Не будет ни Абу Али, ни Тувии. Только Тоби, немец-христианин.

Я отправляюсь на мессу с местными жителями. Через мгновение я оказываюсь в огромной церкви с большими бетонными колоннами. Судя по росписи на стенах, арабы здесь считают Иерусалим Иерусалимом, а не Аль-Кудсом. Любопытно. Служба проходит на арабском, и в ней слышится только одно ивритское слово: Аллилуйя. (Аллилуйя означает "Хвала Господу" на иврите.)

После молитвы я встречаюсь со священником, чтобы понять, что он думает. "Это оккупированная территория. Евреи занимали ее дважды: в 1948 г. и в 1967 г."

Замечательно.

Я болтаюсь среди местного населения, чтобы понять, что думают они, и обнаруживаю кое-что интересное: в этом городе нет евреев, и ни один житель не продаст свой дом еврею.

Этот израильский Назарет остался таким, как до 1967 г.

Я возвращаюсь в отель и засыпаю, единственный еврей в городе.

Когда наступает утро, Любна, чьё единственное желание заключается в том, чтобы как можно скорее выйти замуж, иншалла, забирает нас, группу постояльцев "Fauzi Azar", в тур по Старому городу. Пока мы идем, я вижу большие плакаты в поддержку свергнутого египетского президента Мухаммеда Мурси, принадлежащего "Братьям-мусульманам". Во время его краткого правления он непоколебимо поддерживал ХАМАС, а теперь сидит в тюрьме. Местные жители, израильские граждане, хотят снова видеть его у власти. ХАМАС не признает Израиль, хочет уничтожения Израиля, и эти люди поддерживают ХАМАС.

Замечательно.

Мы останавливаемся возле старого дома, где теперь никто не живет, и рассматриваем его архитектуру. Любна объясняет нам, что "здесь никто не живет, потому что хозяев изгнали оккупанты". Любна указывает на потолок с горелыми деревянными балками, и объясняет, что "люди сделали это столетия назад".

— Когда построен этот дом?

— Этот дом первого века новой эры, он принадлежал прежним палестинским жителям, жившим в этом городе под управлением Османской империи.

Полагаю, это те самые османы, что основали Альсру в Негеве, деревню Халиля, столь охраняемую "Адалой".

— Турки были здесь в первом веке?

— Да. Они были первыми завоевателями Палестины. Потом англичане заняли Палестину, а теперь Израиль.

Это очень поучительный рассказ. Согласно ему, здесь никогда не было ни римлян, ни крестоносцев. На самом деле, турки впервые появились здесь в 1517 году, так что их присутствие сдвинуто в прошлое на полтора тысячелетия.

Я замечаю Любне, что ни один османец даже не мечтал оказаться здесь в первом тысячелетии, не говоря уже о столетии, так как Османская империя возникла на двенадцать столетий позже.

Члены нашей группы, образованные западные люди, приехавшие на Святую Землю, чтобы продемонстрировать свои симпатии к "бедным палестинцам", как прежде сказал мне один из них, просят, чтобы этот странный немец прекратил разговоры. Они не спрашивают Любну ни о чем, и принимают все, что слышат. Они покупают все оптом, и мне не следует нарушать их мирное утреннее "расследование".

Что же это за народ, жители Запада, среди которых я прожил последние три десятилетия? Я назначаю встречу с руководителем немецкого KAS в Иерусалиме Майклом Мертесом. Может быть, он сможет мне что-то объяснить. Его офис находится в нескольких минутах ходьбы от моего дома в Иерусалиме. Туда я и отправлюсь.

Когда мои кошки видят меня на улице, они сразу бегут туда, где я обычно оставляю для них молоко, глядя на меня благодарными глазами. Надия, известная певица, не благодарит тех, кто ее поддерживает, а мои кошки — да.

 

Выход Сорок Девятый

Кто я? Агрессивный правый или левый нарушитель спокойствия?

"Мы поддерживаем укрепление демократии и власть закона в Израиле", — говорит KAS в своих декларациях. Лично мне кажется странным, что немецкий фонд приезжает сюда учить евреев демократии, хотя я не думаю, что эти слова — плод творчества Майкла Мертеса, главы отделения KAS в Иерусалиме.

Я встречался с Майклом раньше, и он заставил меня рассмеяться, рассказав анекдот, который мне запомнился:

В тель-авивском кафе сидит человек и что-то пишет. Прохожий останавливается и спрашивает его, о чем тот пишет.

— Я писатель и пишу книгу об Израиле.

— Это огромная работа! И долго вы планируете оставаться в стране?

— Я прилетел вчера, и завтра улетаю.

— И вы собираетесь написать книгу о стране, пробыв в ней всего три дня?

— Да.

— Можно спросить, как же называется ваша книга?

— "Израиль: вчера, сегодня и завтра".

Перед тем, как прийти на встречу к Майклу, я решил быть с ним столь же честен, каким был брат Йозеф со мной, и сказать ему прямо, что я думаю. Это будет беседа между двумя немцами.

Я делюсь с Майклом тем, чему был свидетель и что видел, принимая участие в различных программах KAS. Я пришел к выводу, говорю я ему, что евреи, с которыми KAS работает, это люди, считающие, что Израиль находится на ошибочной стороне истории, а что палестинцы, с которыми KAS работает, полностью согласны с ними. Какой смысл KAS тратить деньги на то, чтобы собрать арабов и евреев такого сорта?

Что же касается арабов, спонсируемых KAS, у меня есть дополнительный вопрос: я разговаривал с некоторыми из них и пришел к выводу, что они не только антиизраильски настроены, но и попросту классические антисемиты. Почему немецкий фонд, тем более учитывая деликатную историю взаимоотношений между немцами и евреями, считает необходимым поддерживать таких людей?

Майклу не нравятся мои вопросы, и он говорит мне, что чувствует себя оскорбленным, что он разочарован мной, и что я говорю, как представитель крайне правых.

Случайно в это же время, конфиденциальный источник сообщает мне, что моя просьба об интервью с Биньямином Нетаньягу и Авигдором Либерманом была отклонена, так как оба офиса пришли к выводу, что я "левый нарушитель спокойствия".

Вернувшись в дом моего темплера к кошкам, я гляжу в темное небо и спрашиваю себя, почему эта страна, и особенно этот город, притягивает столько людей на протяжении стольких лет? Лично я испытываю противоположные чувства к Израилю. Я вырос здесь, но я уехал. Естественно, эта страна моей юности, особенно этот город Иерусалим, в котором я провел немало лет, многое говорит мне. Странно, он говорит со мной больше на языке Библии, хотя я не религиозный человек, чем звуками, которые я слышу ныне на его улицах.

Здесь в Иерусалиме я чувствую, как библейские персонажи города ходят, дышат, говорят, танцуют и занимаются любовью. Высоко над стенами этого Города и глубоко в его песке, я их слышу и вижу. Да, да, это правда. Я вижу его ушедших царей и их дворы, ученых и воинов, его торговцев и его пророков, всех его людей, которые когда-то здесь жили и которые до сего дня упрямо отказываются умирать.

Нир Баркат, напористый мэр Иерусалима, говорит мне, что я должен пойти на прогулку в иерусалимский Город Давида, взяв с собой Библию, и самому увидеть место за местом, страница за страницей, как Библия и город подтверждают друг друга. Мне нравится идея почувствовать связь со старым Иерусалимом, и я иду. Хотелось бы, чтобы и доктор Ханан Ашрауи пошла со мной, но внутренний голос подсказывает мне, что она не пойдет.

 

Выход Пятидесятый

Свидание с историей: цари, профессора и туалет.

Не думаю, что Нир Баркат, человек нерелигиозный, ходит по Городу Давида с Библией, но независимо от того, что делает он, я предпочитаю ходить не с Библией, a с человеком по имени Асаф. Мне не нравятся карты, которые, в отличие от карты Иерихона, напечатаны не японским правительством. Точка.

Асаф Авраам работает в "Управлении природы и парков Израиля, Городе Давида", он археолог, в настоящее время пишущий докторскую диссертацию в этой области. Он тихо рассказывает мне:

— Прежнее имя Иерусалима — Урушалем, то есть город Шалема, ханаанского бога периода средней бронзы, около 2000 лет до н. э. Иерусалим изобретен царем Давидом и построен около 1000 года до нашей эры. Ранее, судя по библейским текстам, каждому человеку позволено было строить храм Богу, где он захочет, но царь Давид постановил, что есть только одно место для поклонения Богу. Это было политическое решение.

В 722 году до н. э. ассирийцы, предки современных иранцев, завоевали Израиль и уничтожили Царство Израильское. Мы полагаем, что между 722 и 701 годами численность Иерусалима значительно выросла из-за израильских беженцев, устремившихся на юг, из уничтоженного Израиля в Иудею. Так считает профессор Исраэль Финкельштейн из тель-авивского университета.

— Теперь о Городе Давида, — продолжает он, — c 1000 по 586 годы до н. э. в этом городе жили древние израильтяне, и мы предполагаем, что большая часть Библии была написана именно здесь. Большинство археологических находок в городе Давида относятся к восьмому-шестому векам до нашей эры. Но в некоторых местах мы нашли свидетельства с десятого по восьмое столетие до н. э., которые относятся к периоду царства Давида. Эти более ранние находки были обнаружены в районе Офель, расположенном к северу от города Давида. Д-р Эйлат Мазар из Еврейского университета в Иерусалиме, внучка профессора Бенджамина Мазара, обнаружила укрепления, относящиеся к десятому веку до н. э., которые она назвала Стеной Соломона. Она также нашла основание огромного здания в центре города Давида, которое относится к десятому веку до н. э., и, по ее теории, это и есть дворец царя Давида.

Город Давида, недалеко от Западной Стены/Аль-Аксы, является кладом для евреев и головной болью для арабов. Прогулка в этом районе, действительно, связывается то с тем, то с другим местом библейского текста, и люди вроде Ханан Ашрауи этому не рады. Но хотя арабы не могут ничего поделать с городом Давида, который контролируется Израилем, они могут многое в районе Аль-Аксы/Западной Стены, ибо Израиль предоставил всю власть там Вакфу, Исламскому Религиозному Совету.

Старые находки, такие как камень на Храмовой горе с надписью "к месту шофара", обнаруженный Бенджамином Мазаром десятилетия ранее, представляют проблему для арабов, поскольку они подтверждают, что аль-Акса была построена на развалинах еврейского храма. И как говорит Асаф, всякий раз, когда могут, они уничтожают доказательства древней еврейской жизни на Храмовой горе.

Он упоминает ряд маневров, предпринятых палестинцами в районе Западной Стены в конце девяностых, когда Вакф построил дополнительную мечеть внутри комплекса аль-Акса. Работы в чувствительной для археологов Храмовой горе были проведены без какого-либо израильского надзора. Тонны верхнего слоя почвы из этого района загрузили на четыреста грузовиков и выбросили в различных местах.

Нашлись израильтяне, проследившие за грузовиками и выяснившие куда высыпали землю. Позднее Израиль собрал выброшенную землю и перевез ее в одно место. С тех пор и по сей день археологи со своими помощниками просеивают эту почву.

Доктор Эйлат Мазар сделала немало находок, здесь не упомянутых, которые ее коллеги-археологи из тель-авивского университета частично оспаривают. Причины их разногласий, как это часто бывает в науке, по своей природе политические и религиозные: она археолог, вдохновляемый Библией, и этим отличается от археологов тель-авивского университета.

Во время раскопок у подножия Западной стены, проведенных в этом году, она обнаружила тридцать шесть старинных монет и среди них золотой медальон с вытесненной на нем менорой (храмовым подсвечником), который археологи относят к седьмому веку. Это большое открытие, которое, насколько мне известно, ребята из Тель-Авива пока не оспорили.

Асаф предлагает мне тур к Аль-Аксе, где он хотел бы поделиться со мной дополнительными археологическими фактами, и я соглашаюсь. Он просит явиться до 7:30 утра, когда вход для "неверных" открыт. Ассаф не хочет читать Фатиху, подобно мне несколько месяцев назад.

* * *

В 7:10 утра на следующий день Асаф уже стоит рядом с входом на площадь Аль-Аксы и с нетерпением ждет. Он начинает с уже слышанного мною несколько месяцев назад рассказа о том, что длина Западной Стены пятьсот метров, и она была построена царем Иродом как часть Храмового комплекса около 20 г. до н. э. "Этот храм известен как Второй храм, — говорит Асаф, — так как Первый храм был построен царем Соломоном. Мы не знаем, что представляла собой эта огромная территория до того, как Ирод начал строительство, поскольку здесь невозможно проводить археологические работы. Что касается Первого храма, то он был построен, согласно библейскому рассказу, около 1000 до н. э."

К 7:30, около полутора тысяч туристов, из которых только пять — евреи, выстраиваются в очередь. "Сегодня это очень чувствительное место", — говорит нам израильский полицейский, прежде чем мы заходим.

Как только мы оказываемся там, я вижу со всех сторон охранников Вакфа. Что за история? Когда они видят евреев, объясняет мне Асаф, охранник следует за ними, проверяя не молятся ли они здесь.

Где-то невдалеке я слышу, как группа людей кричит "Аллах Акбар!". Я-то думал, что в это время дня здесь только неверные, но, как видно, я был неправ.

Возле Аль-Аксы и Купола-над-Скалой, я вижу арабок, которые просто сидят. Когда мы проходим мимо Купола, Асаф загорается. "Диаметр купола в точности равен диаметру купола храма Гроба Господня", — говорит он, и тут же со своего места встает палестинка и подходит подслушивать. В других местах и при иных обстоятельствах это ничего не значило бы, но в этом месте нет ничего нормального. Она может оказаться служащей Вакфа, и если она услышит что-то противоречащее исламской вере, может разразиться международный кризис. Такие вещи уже бывали. Чтобы успокоить, я приветствую ее по-арабски. Она сразу смягчается.

— Вы откуда? — спрашивает она.

— Германия, — отвечаю я.

— Добро пожаловать в Аль-Аксу, — говорит она с улыбкой симпатии и отходит.

Бог ислама любит немцев.

Теперь в безопасности Асаф продолжает рассказ: "Прекрасно спроектированный Купол имеет византийскую архитектуру и восьмиугольную форму, и похоже, что раньше это строение было церковью. Важным фактом является и то, что длина каждой стороны этого восьмиугольника 20 метров, ровно столько же, как и в других церквях данного района. В период Британского мандата англичане обнаружили под Аль-Аксой византийскую мозаику, свидетельство того, что в какой-то момент здесь существовала церковь”. "Еврейский храм, — говорит он мне, — был в точности там, где сейчас стоит Купол-над-Скалой, но никаких научных раскопок под Куполом никогда не производилось”.

Он останавливает рассказ из-за очередного раунда "Аллах Акбар!", раскатывающегося вокруг. На этот раз крики становятся все громче и, видимо, вовлекают все больше людей. Причина? Мимо проходят три старых еврейки и босой мужчина, по всей видимости их сопровождающий. На три шага позади, следя за каждым их шагом, идут израильский полицейский и охранник Вакфа. Почему? Если кто-либо из этих четырех откроет еврейскую книгу и начнет молиться, начнется бунт. Это нужно предотвратить любой ценой.

Из Купола выходит уборщица, чтобы прибрать у входа. Для меня это редкая возможность пройти мимо и глянуть внутрь. Но как только я приближаюсь, женщина быстро убегает внутрь, закрывает и запирает дверь, так чтобы я ничего не увидел. Мимо проходит группа туристов с гидом, который рассказывает, что внутри Купола есть три пряди волос из бороды пророка Мухаммеда.

В паре шагов от купола есть строение, которое Асаф называет "бассейном крещения", в комплекте с тем, что напоминает крест. "Почему это здесь, — спрашивает он, — если это не церковь?"

Правда, крестоносцы, захватившие Иерусалим в 1099 году н. э., использовали эту мечеть в качестве церкви, и возможно, они построили бассейн. Не знаю.

Атмосфера вокруг меня накалена, словно все ждут взрыва. Вы чувствуете напряжение в воздухе. Вы слышите частые выкрики "Алла Акбар" означающие, что мимо проходит очередной возможный еврей.

То, что это происходит в Иерусалиме в эпоху прав человека, пугающе.

Асаф уходит, а я иду в общественный туалет. Несколько охранников Вакф сразу настораживаются.

— Кто он? — спрашивает один.

— Немец, — отвечает другой.

Мне разрешают пописать в туалете Аль-Акса. Наконец-то!

* * *

Облегчившись, я иду в институт Храма, расположенный в Еврейском квартале. Эта организация занимается "всеми аспектами Священного Храма в Иерусалиме". Институт Храма организует туры в своем здании, где заинтересованные могут посмотреть модель храма и многие иные предметы, к нему относящиеся. Это моя возможность наконец увидеть херувимов, по поводу которых я ныл, только приехав в Израиль. И поэтому я присоединяюсь к экскурсии на экспозицию Святая Святых и, да, я наконец вижу двух херувимов из чистого золота! Херувимы, как я здесь обнаруживаю, это два существа, с человеческими лицами, один мужчина, а другой женщина, стоящие лицом друг к другу. Остальные части их тел выглядят какой-то комбинацией небольших животных и птиц, и у каждого есть огромные крылья.

Сегодня я заработал два очка из двух: использовал туалет аль-Аксы и увидел херувимов. Это заняло у меня почти полгода!

Херувимы, надеюсь, я не обижу ни арабов, ни евреев, весьма напоминают Аль-Бурака: половина одного существа, половина другого. Асаф утверждает, что до Аль-Аксы там была церковь. Я утверждаю, что до Аль-Бурака существовали херувимы.

Я покидаю институт и снова иду на встречу с Асафом, на этот раз в Город Давида. Асаф показывает мне копию "Шилоахской надписи", оригинал которой был найден в Городе Давида. Надпись на камне была выбита древнееврейским алфавитом, датированным 701 г. до н. э.

— Хотя современный иврит и библейский иврит звучат фактически одинаково, буквы очень различны. Ивритский алфавит, используемый сегодня, — говорит мне Асаф, — на самом деле ассирийский, соответствующий использовавшемуся в Ассирии, находившейся тогда на месте нынешнего Ирана.

"Шилоахская надпись" описывает место встречи двух групп, пробивавших туннель навстречу друг другу. Одна группа шла от источника Гихон, а другая со стороны Шилоах в Иерусалиме. Царь Езекия, ожидавший ассирийской осады Иерусалима, построил этот туннель, чтобы обеспечить подачу воды в Город Иерусалим. Библия рассказывает об этом событии во второй книге Царств: "Что касается других событий царствования Езекии, все его достижения и то, как он сделал бассейн и туннель, с помощью которых он привел воду в город, разве не записаны они в книге летописей царей Иудейских?"

Это важнейшее открытие, обосновывающее еврейскую историю и еврейские претензии на эту землю, поскольку оно подтверждает существование здесь древнееврейского царства. Это чрезвычайно важный текст в еврейских летописях и весьма редкий, ибо мало что записывалось в те дни.

Ну, наконец евреи довольны? Не совсем: они не владеют оригиналом этого камня.

Кто же владеет? Турция. Не будем забывать, что когда-то в этих местах правила Османская империя.

— Оригинал этой надписи, — говорит Асаф, — находится в Стамбульском Археологическом музее. Много лет назад Израиль попытался заполучить его от турок, но ему это не удалось.

Турция, страна многих миллионов мусульман, владеет одним из важнейших доказательств еврейской истории Израиля.

Асаф — темнокожий. Действительно, очень смуглый. Он похож на клише левых, но говорит, как клише правых. И все-таки время от времени он меня удивляет.

— Иногда, видя арабов, — рассказывает он, — я завидую. Я вижу, как они говорят друг другу "привет" при встрече, как они обнимают друг друга и целуют. Иногда можно увидеть, что они держатся за руки. Это одна большая семья. Это Восток. Это восточная культура. Запад другой. Запад холодный. Каждый сам по себе. Существуют очень сильные социальные различия между этими двумя культурами и они не смешиваются. Если бы Израиль был страной восточной культуры, я думаю, мы могли бы жить друг с другом как одно целое. Мои родители родились в Индии, но сам я человек Запада. И вместе с тем я понимаю различие.

Пока мы говорим, арабские дети играют в футбол вокруг нас на площадке археологических раскопок. Асаф смотрит на них и говорит, что придется позвонить в полицию, чтобы прогнать детей. Я вижу охрану на входе и спрашиваю Асафа, почему охранник позволил детям зайти.

— Потому что он боится арабских детей, — отвечает Асаф.

История, как ни странно, напоминает Хеврон, где израильская армия боится бросающих камни мальчишек.

Дальше вниз по дороге находится Силуан, арабский квартал Иерусалима. Его название — Силуан происходит от еврейского имени Шилоах. Это любопытное место. За исключением пары домов, круглосуточно охраняемых вооруженными силами израильтян, ни один еврей не ступает сюда.

Но я вхожу. Меня приветствует большой палестинский флаг, висящий в центре Силуана и как бы провозглашающий, что это не израильская территория. Пока я иду, ко мне без всякого предупреждения приближается группа арабских ребят, и один из них снимает с меня бейсболку. Я думаю, он хочет узнать, нет ли кипы под моим головным убором.

Он смотрит и ничего не находит, но тем не менее не возвращает мне мою бейсболку, а уходит с ней. Он оглядывается, проверяя, не побегу ли я за ним, но я не бегу. Побежать будет воспринято как страх. В таком месте это плохо. Вместо этого я покрываю его и его товарищей ругательствами по-арабски.

Этого ребята не ожидают. Араб. Такой же как они. Член банды постарше извиняется и возвращает мою шляпу.

Силуан в самом сердце Иерусалима желает быть Judenfrei, таким же как Назарет. И на их стороне множество НПО. И пока я продолжаю идти по Силуану, я вдруг понимаю, почему здесь так много НПО. Где еще можно исполнить свое самое затаённое желание быть в местах, свободных от евреев, и по-прежнему считаться либеральным?

Что? Для вас этот вывод звучит слишком надуманным, слишком нереальным, слишком субъективным? Мне бы хотелось быть неправым. Но если вы отправитесь со мной в путешествие по Силуану и по этой земле, если вы прогуляетесь со мной в каком-нибудь из тех мест, где правят бал НПО и где даже дьявол не осмеливается ходить, вы придете к такому же выводу. Увы.

 

Выход Пятьдесят Первый

Встреча с хорошими европейцами. Так ли они хороши?

Нес Амим (Чудо Народов) — христианская деревня возле Акко, города на берегу моря недалеко от Хайфы, основана несколько десятилетий назад со строго определенной целью, чтобы христиане могли учиться у евреев, вместо того, чтобы их критиковать. Мне надо найти хороших европейцев, говорю я себе, и отправляюсь туда.

Сейчас вечер пятницы, начало еврейской субботы, и эти христиане, в основном голландцы и немцы, демонстрируют, чему же они научились у евреев. Прежде всего, они на иврите благословляют Субботу. Ну, примерно. Их иврит звучит как-то по-другому, как пока несуществующий язык, но нам стоит похвалить эту попытку.

Благословение закончено, прибывает еда. Еда съедается, начинается беседа.

Мне рассказывают, что Нес Амим помогает проводить встречи-диалоги.

— И в какого сорта диалогах вы участвуете?

— Например, арабо-еврейские диалоги. Израильско-палестинский конфликт — это и мое дело, — объясняет мне женщина.

— С какой стати?

— ООН создала Израиль.

— Ну?

— Мы создали Израиль и мы ответственны за то, что он делает.

Группа соглашается с этим утверждением.

Я догадываюсь, что "учиться у евреев", записанное в целях этой деревни, это просто фраза.

Я разговариваю с молодым немецким добровольцем. Он провел в Израиле уже три месяца и многому выучился.

— И что же вы теперь знаете? — спрашиваю я его.

— Что Израиль устанавливает мины рядом с друзскими начальными школами.

Как трогательно.

* * *

В соседствующем Старом городе Акко, что также внутри границ Израиля, не живет ни один еврей. Таблички, указывающие на известные исторические дома евреев, заменены жителями на цитаты из Корана. Эти жители и представители Нес Амим — дружелюбные соседи.

На улицах чудесного Акко я встречаюсь с дамой немецко-швейцарского происхождения.

— Мы должны помнить, что произошло во Второй мировой войне и должны быть ответственны. Для этого я здесь. Чтобы помочь людям, — говорит она мне.

По собственной глупости я втягиваюсь с ней в разговор.

— Каким людям вы помогаете?

— В основном я работаю с израильскими евреями.

— И чем вы с ними занимаетесь?

— Мы защищаем арабских детей в Хевроне, в которых бросают камни еврейские поселенцы.

Эта дама, вероятно, с EAPPI. Если нет, она должна познакомиться с Мишель, они бы составили идеальную пару.

 

Выход Пятьдесят Второй

Правовая система: израильский парламент за работой. Побеждают самые крикливые.

Поскольку американский госсекретарь Джон Керри усиливает свою челночную дипломатию, беспрестанно прилетая в Израиль, чтобы оказать давление на министров, я предпочитаю лучше ходить в Кнессет. Ведь без одобрения парламента никакие важные политические изменения не вступают в силу, так почему бы не повстречаться с депутатами?

Сегодня на заседании комитета обсуждается бедуинский вопрос, и я хочу присутствовать. Я встречался с бедуинами, теперь пришло время посмотреть, как парламентарии решают их судьбу.

Несколько лет назад так называемая комиссия Правера, созданная израильским правительством, опубликовала свои рекомендации, касающиеся многочисленных непризнанных бедуинских поселений в Негеве. План Правера рекомендовал переместить часть бедуинов в признанные поселения. Правительство назначило бывшего министра Бенни Бегина, сына покойного премьер-министра Менахема Бегина, изучить этот план, что привело к некоторым его изменениям. Этот план, известный теперь как план Правера-Бегина, опубликован, и в настоящее время Кнессет должен решить, одобрять его или не одобрять.

Если говорить о людях, то этот план касается судьбы около тридцати тысяч бедуинов, которые должны быть перемещены. В денежном выражении правительство предлагает потратить на этот процесс более двух миллиардов шекелей. С точки зрения уровня жизни это разрешило бы те ужасные условия, в которых живут бедуины, ибо в результате, согласно плану, все они будут теперь пользоваться надлежащей инфраструктурой в своих общинах. С другой стороны, некоторые поселения будут перемещены, и, что еще более важно, если будет одобрен, этот план положит конец практике строительства незаконных поселений в Негеве, а это значит, что даже если кто-то ощущает острую привязанность к определенной горе, он не сможет просто поставить там барак или палатку и претендовать на эту гору, как на свою собственную.

Откуда я все это знаю? Нет, я не специалист по бедуинам и не являюсь юрисконсультом какой-либо из сторон в этом споре. Вышесказанное — литературная компиляция того, что я узнал от обеих сторон, главным образом "Адалы" и "Регавим". По правде говоря, обе стороны утверждают, что план и его последствия чрезвычайно сложны и запутаны, но если вывести за скобки этого уравнения всевозможных юристов и активистов и спокойно взглянуть на ситуацию, то вы обнаружите, что проблема довольно проста.

Что очень непросто, это политика, которая могущественно работает за и против в этом вопросе. Дело в том, что проблема бедуинов вполне способна трансформироваться во "Второе пришествие" в рамках религии, именуемой "Права Палестинцев". Все правительства Израиля это понимали и все они действовали крайне беспорядочно, когда дело касалось этого вопроса. Если история хоть какой-то путеводитель, окончательного голосования в Кнессете по этому вопросу следует ожидать не ранее момента, когда Иисус и Мухаммед прибудут к воротам Иерусалима, причем на одном и том же верблюде. Но не говорите об этом в Кнессете, ибо они будут оскорблены.

Комитет начинает свою сессию. Депутат Мири Регев председательствует, а Бенни Бегин сидит слева от нее. Депутаты находятся за столами во внутреннем круге, а не-депутаты с НПО-физиономиями — во внешнем круге. Какой из этих кругов мощнее? Учитывая, что это Израиль, понятно, что НПО.

"История арабов после Накбы 1948 г…", — таковы вступительные слова, произносимые арабом — израильским депутатом. Накба, как я уже упоминал, означает "катастрофу", которой арабы именуют создание государства Израиль. Этот депутат обвиняет израильское правительство в уничтожении арабских деревень и одновременном продолжении строительства еврейских поселений. По его мнению, методика, которой евреи пользуются, заключается в том, что вначале они силой оружия завоевали землю, а теперь продолжают побеждать уже силой закона. Как только он заканчивает, слово берет представитель НПО. Он требует, чтобы с израильскими гражданами обращались одинаково, в том числе и с арабами, и утверждает, что рассматриваемый план это не соблюдает. Третий оратор говорит примерно то же. Четвертый оратор, израильская еврейка, член какой-то НПО, продолжает в том же духе.

Слева от меня сидит дама из Amnesty International, занятая своим смартфоном, которой, похоже, все это ужасно скучно.

Я сам размышляю, не выйти ли выкурить сигарету, но уже начав шевелиться, я вдруг вижу входящего рабби Арика, рабби за права человека. Мне не хочется пропустить благословение рабби и я остаюсь сидеть.

Пятый оратор получает трибуну и говорит все то же самое, что и предыдущие ораторы: Израиль — расист, — говорит он.

Шестой оратор: То же.

Седьмой оратор: То же.

Восьмой оратор, бедуин, сообщающий, что он из аль-Аракиба, получает возможность выступить. Неплохо было бы, если бы он начал песню "Нет, нет, нас не стронуть", но, к сожалению, он просто кричит.

Приходит очередь девятого оратора, еврейского депутата в кипе, Звулуна Калфа из крайне правой партии "Еврейский Дом". Он говорит, что удивлен увидеть вокруг себя такое количество НПО и задается вопросом, почему ни одной НПО не было видно, когда его выселяли из дома в Газе в период размежевания — ухода Израиля из сектора Газа.

Его прерывает шквал криков.

Когда крики утихают, он говорит, что рассматриваемый закон мало что значит, ибо Израиль всегда боялся соблюдать законы в отношении бедуинов, приводя в качестве примера многоженство бедуинских мужчин. Полигамия противоречит израильскому закону, говорит он, и тут его прерывает очередной шквал криков. Между нами говоря, очень смешно наблюдать, с какой страстью феминистки защищают полигамию.

Говорит десятый оратор, повторяя, более или менее, сказанное уже восемь раз.

Говорит одиннадцатый оратор, религиозная еврейка, депутат от правой партии.

Её едва слышно. Ее прерывают крики, еще крики, криков все больше.

Я наблюдаю определенный шаблон: когда говорит левый, то он или она свободно говорят. Когда говорит правый, его или ее слова, скорее всего, просто неслышны из-за крика.

Кричащие депутаты, возможно, напоминают вам бурных британских депутатов, но тут есть два ярких различия: (а) в Великобритании обе стороны кричат; (б) у британцев есть чувство юмора.

Я выхожу покурить. Теперь мне хочется кофе и я иду в депутатскую столовую, где вижу одиноко сидящего депутата Ахмада Тиби, явно нуждающегося в компании.

 

Выход Пятьдесят Третий

Правовая система 2. Можно ли депутату реагировать на ваш вопрос попыткой сломать ваш iPhone?

Ахмад Тиби, бывший гинеколог, — один из известнейших депутатов. Он арабский парламентарий, которым восхищаются либералы и глубоко ненавидят консерваторы, и его имя появляется довольно часто. Я люблю гинекологов и присаживаюсь рядом поговорить. Так сказать, беседа врача с немцем.

Я прошу Тиби объяснить мне только что увиденное и услышанное. Почему левые криками затыкают рот правым. Почему он и его друзья действуют столь агрессивно.

— Мы находимся на стороне жертв, чья земля была украдена, а они — на стороне бандитов, укравших землю у палестинцев и арабов. Во-вторых, один из них назвал арабского депутата животным. Это совсем непарламентский термин, и его должны были вывести с заседания комитета, но он даже не получил замечания.

— Вы могли бы отреагировать на это типа: "Hallo!" Но почему вместо этого, шквал….

— Это парламент.

— Когда вы говорите об украденной земле, вы имеете ввиду земли 1948 года?

Вместо ответа на мой вопрос об украденной земле, Тиби решает поговорить о ругани на заседаниях комитета.

— Когда я говорил с депутатом Калфа, я говорил о Газе. Эта земля была украдена и оккупирована в 1967 г.

— А в целом, когда вы говорите: "Мы на стороне жертв, у которых украли землю", — вы имеете ввиду 1967 г. или 1948 г.?

— Здесь я говорил о 1967 г., но как жертва, живущая внутри Израиля, да, арабское меньшинство, являющееся коренным народом, страдает от конфискации земель, начиная с 1948 г., с основания Израиля, и эти земли конфискованы у арабов и переданы евреям. Это расизм.

— Вы считаете, что евреи отобрали у арабов землю и в пределах 1967 г.? 1948 год вы тоже называете грабежом?

— Это была конфискация земель у их первоначальных владельцев, арабских собственников. По меньшей мере пятьсот деревень были разрушены и стерты.

— Вы считаете, что земли Израиля в пределах 1967 г. являются законными, или вы рассматриваете их как конфискованные земли?

— Являясь членом Кнессета Израиля, я признаю государство Израиль, но я полностью против оккупации 1967 г. и расистских методов по отношению к неевреям в Израиле. Израиль — расисткая страна!

Я пытаюсь получить от Тиби четкий ответ, которого он избегает, и поэтому я спрашиваю конкретнее.

— Мой вопрос следующий: думаете ли вы, что Израиль должен отдать арабам Яффо, Акко и все другие города, относящиеся к 1948 г.

Тиби выходит из себя.

Он бьет по моему iPhone, который я использую, чтобы записывать это интервью, как будто собирается швырнуть его в воздух, и со злостью отвечает:

— Вы задаете один и тот же вопрос с самого начала. Я вам отвечаю, а вы настаиваете, это не журналистика! Вы в четвертый раз задаете тот же самый вопрос. Вас что, заклинило? Вы подталкиваете меня сказать нечто, что я не хочу говорить!

Человек растерян. Он не привык быть оспариваемым СМИ, и не подготовлен к тому, что я, немец, буду настаивать на получении ответа от такого араба, как он.

Ну, кто-то должен был ему продемонстрировать, что не все немцы одинаковы.

К счастью для меня, тот парень, Стив Джобс, сделал свои телефоны достаточно прочными, чтобы выдержать атаку разгневанных арабов.

* * *

В нескольких шагах от себя я вижу Моше Фейглина, знаменосца крайне правых, человека, ненавидимого большинством СМИ.

Эти двое депутатов, Ахмад Тиби и Моше Фейглин, находятся на крайних полюсах политической карты, и беседа с обоими в один и тот же день может привести к необходимости экстренного посещения психиатра. Но для меня, встретить обоих одного за другим — просто сбывшаяся мечта.

Я задаю Моше тот же вопрос, который я задал Ахмаду. Депутат Моше, заместитель председателя Кнессета и лидер фракции внутри Ликуда, начинает с насмешек над евреями, над тем типажом евреев, что не позволяют ему говорить.

— У евреев есть проблема.

— Какая?

— Им говорят: если вы сядете в этот поезд, мы сожжем вас в Освенциме, и все же они садятся в поезд. Евреи бегут от истины.

Я крепко ухватился за свой iPhone, на случай, если депутат Моше собирается закончить работу, начатую депутатом Ахмадом, но Моше не собирается ничего ломать. Он приглашает меня посетить его офис, и я принимаю предложение.

Добро пожаловать в царство Моше Фейглина.

За его троном стоит флаг государства Израиль. Справа картина с изображением Старого города Иерусалима, где вместо Аль-Аксы и Купола-над-Скалой стоит еврейский храм. Палестинцы не верят, что евреи когда-то были здесь, Моше не верит, что палестинцы здесь сейчас.

Я пытаюсь представить входящего сюда Ахмада Тиби, который это видит.

То, что он сделал с моим iPhone, это цветочки в сравнении с тем, что бы он сотворил в этой комнате. Как было бы замечательно, если бы я смог соблазнить его прийти в это место, но мне в голову не приходит никакой блестящей идеи. Есть вещи, которые лучше воображать, нежели видеть.

Я смотрю на Моше. Он выглядит как обычный белый интеллектуал, только с кипой на голове. Когда он говорит, то пристально смотрит на меня, но его речь мягка, хотя и непреклонна. Человек, известный каждому израильскому потребителю новостей как отвратительный, гадкий, отталкивающий, в реальности все что угодно, кроме этого.

На чем он стоит, и почему у него столько врагов?

Время выяснить.

Для начала я прошу его объяснить то, чему я был свидетелем утром этого дня на заседании комитета Кнессета: куча левых НПО, и их постоянные крики каждый раз, когда человек правых взглядов открывает рот. Разве это нормально?

— Это нормально для израильского парламента. Левые, всегда громко взывающие к демократии, культуре дискуссий и честным дебатам, постоянно действуют как раз наоборот. Вы могли наблюдать это сегодня совершенно ясно: всякий раз, когда говорили арабы и левые, на другой стороне преобладала тишина. Это выглядело уважительно. Мне нелегко было слушать то, что они говорили, но я уважал их право высказать то, что они думали. Но когда начинали говорить мы, когда была наша очередь, вы сами видели, что происходило. Кстати, по сравнению с другими днями сегодня все обстояло не худшим образом.

— Подождите. Как вы это объясняете? Мир либералов, мир интеллектуалов, предположительно, лелеет дебаты…

— Ну, бросьте. "Либерализм" — это лишь камуфляж. Это просто слово, не имеющее реального смысла. Левые не представляют собой ни либерализм, ни коммунизм. Напротив, левые, как я давно открыл для себя, являются теми, кто оправдывают насилие. Они открыты для обсуждения до тех пор, пока вы с ними согласны. Если вы хотите увидеть людей, сидящих и аргументированно спорящих, высказывая противоположные взгляды, где каждый имеет равные шансы и свободу высказаться, вам следует пойти в ешиву харидим.

— Вы это серьезно? Вы действительно полагаете, что с харедим можно обсуждать любые вопросы? Разве вы не знаете, что они…

— Я говорю о тех харедим, у которых есть голова на плечах. Попробуйте. Вы можете обсудить с ними что угодно, даже вопрос, существует Бог или нет. С другой стороны, попробуйте поговорить с левыми о том, что Храмовую гору нужно вернуть назад евреям. Попытайтесь с ними вступить в спор о том, что соглашения Осло очевидным образом провалились. Разве вы успеете закончить свое первое предложение? Нет.

— Почему сегодня почти все НПО левые? Где же в этой стране правые НПО?

— Причина проста: деньги. Для того, чтобы НПО существовала нужны деньги, а те, кто поддерживает и содержит израильские НПО, это иностранцы, в основном европейцы, и они поддерживают только левых. Правые НПО, например "Регавим", которую вы видели, финансируется исключительно израильтянами, а не европейцами. С левыми НПО не так, они получают поддержку не только от иностранцев, но и от иностранных правительств, включая Германию. Это прямое вмешательство иностранных правительств во внутренние дела Израиля. В США такое вмешательство запрещено, но допустимо здесь.

— Почему мир так заинтересован в этом крохотном участке земли?

— Здесь вы входите в область метафизики, и я не уверен, что вам бы этого хотелось.

— Я хочу.

— Посмотрите, в Израиле больше иностранных корреспондентов на душу населения, чем в любой другой стране. Во всем мире существует огромный интерес к тому, что здесь происходит, который совершенно непропорционален размеру этой земли.

— Почему же так?

— Человечество морально и этически разрушается, и как следствие, оно желает, чтобы ему указали направление, и ждет этого от Израиля, от евреев.

Я понятия не имею, о чем он говорит, но у него есть точка зрения, которую я хочу услышать.

Именно в этот момент в комнату входит его помощник с двумя порциями йогурта. Моше еще ничего не ел, и он голоден.

* * *

Моше Фейглин смотрит на меня, пока ест.

— Вы хотите получить от меня разумные ответы. Но какие могут быть разумные ответы от человека с пустым желудком.

Он ест медленно, и, пока он с удовольствием вылизывает йогурт, он рассуждает об Ахмаде Тиби, любви всей его жизни. Но это я оставлю за пределами страниц книги.

Когда он заканчивает йогурт, я прошу его объяснить мне, почему иностранцы интересуются этой землей.

— Вы не сможете понять, что происходит на этой земле, пока вы не взгляните на расстилающуюся перед вами картину через линзу веры.

— Говорите.

— Слушайте, вы думаете, что сидите здесь напротив человека. Нет, вы сидите здесь напротив динозавра. Представьте себя, что утром после завтрака вы идете на улицу выбросить мусор. Вы спускаетесь по ступенькам и вдруг видите симпатичного динозавра. Он одет, с красивым галстуком. Странно, не правда ли? Вы предполагали, что этот динозавр уже давно не существует — но угадайте-ка! — вот он стоит живой прямо перед глазами и разговаривает с вами, динозавр, живший с ассирийцами, филистимлянами и многими иными, о которых вы знаете только из книг по древней истории. Ни одного из этих племен здесь больше нет, но я, еврей, здесь. Разве это не странно?

Не знаю, был ли депутат Моше когда-либо в музее и наблюдал ли людей, рассматривающих динозавров. Если бы он был, то заметил бы, что они смотрят на эти существа с любовью, а не с ненавистью. Уж не думает ли он, что Запад любит Израиль?

— Ну, если говорить о Западе, то возьмите, например, Америку. Многие американцы, те, кто построил Америку, чувствовали тесную связь с Израилем.

— Сорок-пятьдесят лет назад Америка была довольно антисемитской и на дверях многих клубов были надписи: "Нет входа для чернокожих и евреев".

— Миром владеют смешанные чувства по отношению к евреям. Возьмите Англию. Исторически там существовало то, что я называю библейским романтизмом. Бальфурская Декларация, например, никогда не могла быть создана в Германии.

Депутат Моше имеет ввиду письмо министра иностранных дел Великобритании Артура Джеймса Бальфура лорду Ротшильду в ноябре 1917 года, которое в частности гласит: "С большим удовольствием передаю вам от имени правительства Его Величества следующее выражение симпатии устремлениям еврейских сионистов, представленное и одобренное кабинетом министров: правительство Его Величества с благосклонностью относится к созданию в Палестине национального дома для еврейского народа". Именно эта декларация в конечном счете привела к созданию Израиля в 1948 году.

Затем депутат Моше рассказывает, что Запад, руководствуясь своим христианским наследием, помог создать Израиль, чтобы добиться "баланса между телом и духом" народов, в надежде, что "Святая Книга будет написана вновь" и что само существование Израиля послужит искуплением и спасением остального мира. Запад, согласно Моше, считал, что Израиль послужит мостом между христианством, верившим в сексуальное воздержание, и исламским прославлением сексуальности типа небес с невестами-девственницами. Но Израиль разочаровал их.

— Если бы мы ответили положительно на надежды, возложенные на нас, мир бы нас поддержал.

Он напомнил мне маклера недвижимости Арье Кинга. Арье утверждал, что на эту землю придет мир, если будет построен Третий храм. Депутат Моше имеет схожие идеи, но предпочитает быть с левыми всех народов.

— Если Израиль — просто еще одно западное государство, — говорит он мне, — то заселение этой земли евреями за счет арабов — "колонизация". Если Израиль будет уклоняться от своих обязательств к этой земле, обязательств по отношению к будущему, а не к прошлому, то Израиль потеряет право на существование.

В то время как почти любой правый говорит о праве евреев на эту землю, основанном на еврейской истории, депутат Моше решительно говорит не о прошлом, а о будущем. Для него то, что дает евреям право быть в этой земле коренится в будущем, а не в ее истории.

Депутат Моше добавляет:

— В определенном смысле я даже понимаю антисемитов. Не то, чтобы я готов предоставить им хоть самую малость, тем более немцам. По правде сказать, мне нелегко давать это интервью немецким читателям. Я никогда не летаю в Германию. Я никогда не употребляю никаких немецких продуктов. Не поймите меня неправильно. Я также никогда не езжу в Польшу. И я не закрываю глаза на существующий в мире антисемитизм. Но я говорю вам: человечество в целом не является совершенно антисемитским. Между евреями и неевреями существуют отношения любви-ненависти, и наша обязанность, чтобы любовь победила. Это зависит от нас. Если мы будем держаться за землю, не отдавая никаких территорий — и не забывайте, что большая часть библейских историй происходила на Западном берегу — мы завоюем любовь мира к нам. Что такое Израиль без Храмовой горы, Без Иерусалима, без Хеврона?

На просьбу рассказать о своих чувствах по отношению к Польше и Германии, он отвечает:

— Поляк всасывает антисемитизм с молоком матери, и его антисемитизм самого вульгарного типа, но с немцами другая, гораздо более опасная история. Антисемитизм немца есть квитессенция его культуры. Немец находится на очень высоком духовном уровне, и в этом немец очень похож на еврея, только с противоположным знаком. В целом, если в мире есть антисемитизм, то это по еврейской вине. Что произошло, когда Израиль в войне 1967 г. убил десятки тысяч египетских солдат и завоевал Голанские высоты и Западный берег? Поразительная любовь к Израилю по всей Европе! Вдумайтесь в то, что я только что вам сказал. Это потрясающе! Когда евреи возвращаются на свою землю и ведут себя как ее хозяева, антисемитизм отступает. Но когда евреи хотят отдать само сердце своей земли арабам, антисемитизм возрастает. Соглашения в Осло принесли с собой исламских смертников. Если бы не рукопожатие Рабина и Арафата, башни-близнецы все еще стояли бы сегодня. Вы слышите, что я вам говорю?

* * *

Я слушаю, после чего отправляюсь в Тель-Авив, чтобы встретиться с дочерью Ицхака Рабина, бывшим депутатом Кнессета Далией Рабин, и послушать, что она скажет. Я задаю ей общий вопрос: определить для меня "Израиль", и она с радостью исполняет просьбу.

— Как всякая другая страна, где людей убивают за парковочное место. Только в нашей небольшой стране население очень сжато географически и социально, так что каждый знает каждого. Думаю, это то, что на самом деле делает нас отличными и уникальными. Израиль это не Америка, где, если школьник в Атланте стреляет в своих одноклассников, то мы его не знаем. Здесь, в Израиле, каждый сует нос в то, что вы ели на завтрак. Здесь есть еще одна вещь, делающая нас уникальными: мы не "мефаргеним". Это уникальное для нас слово, которое вы даже не можете перевести. [Оно уходит корнями в идишский "фаргинен" (поддержать, не завидуя), который, в свою очередь, уходит в немецкий]. Если кто-то из нас в чем-то преуспеет, мы сразу скажем о нем что-нибудь плохое. Мы так мыслим, мы полагаем, что если вы преуспеваете, значит вы сделали что-то гадкое.

— Почему вы такие?

— Не знаю. Это в нашей ДНК.

— Ну, в самом деле. Объясните мне, почему израильтяне такие.

— Я должна подумать об этом. Я действительно не знаю. Но дело в том, что мы любим только неудачников. Если вы потерпите неудачу, мы считать вас замечательным человеком.

— Почему?

— Такие уж мы. Еще одно свойство израильтян: что бы я ни сделала, это каждого касается. Вы идете по улице, а люди говорят вам что-нибудь типа: "Ваша прическа выглядит не слишком хорошо. Ваши глаза выглядят так-то, ваш зад выглядит эдак". Здесь люди лезут вам в вены, будто это их естественное местообиталище. У израильтян есть это чувство общности: мы — одна нация, одна семья, и поэтому мое дело, с кем ты встречаешься. Здесь нет никакой дистанции.

* * *

Находясь в Тель-Авиве, я воспользовался возможностью, чтобы прояснить один из пунктов моего списка: кто же финансирует израильские документальные фильмы. Новый Фонд кино и телевидения (NFCT), который подкармливает документалистов, сегодня организует в городе встречу, и я иду на их мероприятие. Народ NFCT — это те люди, которые финансировали вместе с сообщниками из ЕС фильм "5 сломанных камер", посвященный жестоким действиям армии в Билине. Это фильм, выигравший номинацию Оскара.

Вот что мне сообщает официальная персона: "По моей оценке, 80 процентов израильских политических документальных фильмов снимаются совместно с европейцами, и когда я говорю "европейцы", я имею ввиду, главным образом, немцев, финансирующих в среднем 40 процентов стоимости фильма".

Снова немцы. Они просто не могут остановиться, вербуя евреев, ругающих самих себе. Если бы немецкие теле- и кинопродюсеры сами стали снимать такие фильмы, поднялся бы большой шум с обвинениями, вполне справедливыми, в антисемитизме. И чтобы обойти это препятствие, немецкие продюсеры энергично финансируют евреев, делающих за них эту грязную работу. Как грустно.

 

Выход Пятьдесят Четвертый

Спектакль: журналисты присоединяются к правозащитникам в инсценировке с зажигательными бомбами и повторяющимися призывами убивать евреев.

Из ниоткуда я вдруг получаю email Лины, верной сотрудницы Джибриля Раджуба. Она пишет, что Джибриль хотел бы, чтобы в следующую пятницу я отпраздновал вместе с ним День Независимости Палестины. Несколько странно, что палестинцы приглашают иностранцев на празднование своего Дня Независимости, в то время как они постоянно жалуются каждому иностранцу, что у них нет государства, хотя между собой говорят, что государство есть, но если Джибриль меня приглашает, я еду.

Мои знакомые советуют мне не ехать. Они полагают, что к настоящему моменту Джибриль уже выяснил, кто я такой, и его приглашение отпраздновать вместе с ним — просто ловушка. В этом есть логика, и поэтому я решаю не следовать их советам. Наступает пятница, и я еду. График празднеств, которые должны состояться вот-вот, мне неизвестен и Лине тоже. Я знаю только, что Лина встретит меня на КПП Каландия, а оттуда мы отправимся в отель Mövenpick в Рамалле. Когда я подхожу к КПП Каландия, я вижу двух белых ребят, выглядящих как классические европейские защитники прав человека. Извините, что я это говорю, ибо это расизм, но у защитников прав человека есть эдакое сияние в глазах, заставляющее их выглядеть патентованными идиотами. Ну, правда.

Как бы то ни было. Не имеет значения. Я подхожу к ним. Я люблю белую молодежь. Это Ханна и Энди из Норвегии и Англии, и они стоят на этом КПП, чтобы предотвратить плохое обращение с арабами со стороны евреев.

Они говорят мне, что являются членами связанной с церковью организации EAPPI и стоят здесь четыре дня в неделю по много часов в день. У них есть маленькие машинки для учета, называемые кликеры, и они нажимают на кнопочку каждый раз, когда проходит человек. Почему им надо знать, какое количество арабов въезжает ежедневно в Израиль, знает только Дева Мария, но никак не я.

— И сколько же, в самом деле, людей пересекает КПП?

— Сегодня среднее число въезжающих в Израиль составляет двести человек в час, — говорят они.

Они стоят выпрямившись, как господа, и ведут себя, словно поместные лорды. Они следят, чтобы евреи вели себя как люди, иначе они примут меры. Кто помазал этих ребятишек быть хранителями справедливости, выше моего понимания, но никто не смеет подвергать сомнению действия европейцев, независимо от возраста, ибо они — Господа.

На мой взгляд, не смейтесь, правозащитники — самые большие расисты. Действительно, я не шучу. Нормальный расист борется за свою собственную территорию, желая, чтобы его земля была очищена от тех, кого он ненавидит. Он не прав, его мысли и поступки скверны, но по крайней мере он руководствуется эгоистическим мотивом: он хочет, чтобы его земля принадлежала только ему. Ведь член Ку-Клукс-Клана не посвящает свою жизнь очистке Турции от турок.

А вот европейские неправительственные организации они другие. Еврей, с которым они сражаются, не живет на их территории, он живет за тысячи километров от них, и все же эти европейцы едут за тысячи километров, чтобы поймать еврея, где бы они его ни нашли. Я пытаюсь понять поглубже этих симпатичных детей.

— Что заставило вас приехать на Святую Землю? Это был какой религиозный зов, откровение?

Ответ — и да и нет. Энди — прихожанин, и это часть его религиозной службы, — говорит он со святой улыбкой. Израиль плохо относится к бедуинам, и он здесь, чтобы помочь им.

Я не вижу здесь бедуина, да зачем его искать? Мы все бедуины. Этот ребенок даже не знает, что он перепутал проблему бедуинов с палестинской проблемой. Для него важно, что тут есть еврей, и он хочет его поймать.

Рыбаки любят рыбу, европейцы любят евреев, и те и другие хотят, чтобы объект их любви был хорошо поджарен.

Ханна говорит, что она агностик, но присоединилась к церковным активистам в области прав человека и таким образом оказалась связана с EAPPI. Она рассказывает мне, что у нее был еврейский парень, но они расстались, и теперь она помогает арабам.

Интересно узнать, что происходит с европейскими девушками, расставшимися со своими палестинскими бойфрендами. Может они уходят к хасидским евреям?

В какой-то степени она напомнила мне немецкую девицу, с которой я познакомился в университете Аль-Кудс. Та помогала палестинцам, потому что "влюбилась в еврейский народ".

Как бы то ни было, четыре дня жизни в неделю наших милых белых это не семь дней. Делают ли они что-то еще со своим драгоценным временем, когда не нажимают на свои кликеры?

Да, делают. Когда они не стоят здесь на страже, они едут в арабские деревни и раздают визитные карточки со словами: "Если у вас есть проблемы с израильтянами, пожалуйста, звоните нам”.

Ого.

Я бы провел весь день с этими ребятишками, но прибывает Лина, "бедуинка", и я вынужден с ними попрощаться.

"Бедуинка" и "немец" отправляются в Mövenpick.

Мы добираемся туда вовремя на завтрак. Я не голоден, но все-таки беру себе пирожное и кофе. Кофе отличный. Я не могу дождаться начала праздника!

* * *

Мой добрый друг Джибриль Раджуб здесь. Мы обнимаемся. Мне он очень нравится. Я снова повторяю ему то, что говорил ему прежде:

— Вам следовало бы быть палестинским президентом!

— Если бы я хотел, — говорит он, — я бы им был. Но я не хочу. Я выбрал президентом Абу Мазена. Мне достаточно роли кингмейкера.

Этот Джибриль — любопытный парень, и в меня медленно проникает мысль, что он, возможно, почти такой же хороший агент, как и я. Оглядевшись вокруг, я замечаю, что гости в этом Mövenpick, по крайней мере сегодня, не похожи на обычных постояльцев отеля. Я ищу людей с чемоданами и картами, обычными признаками туристов, но не вижу ни одного. Этот Mövenpick, регистрирую я в своей голове, может быть штаб-квартира Джибриля. Все здесь ходящие, весьма забавно, так или иначе связаны с "Абу Рами" (это второе имя Джибриля Раджуба).

Я иду взять себе диетическую колу. Человек за стойкой спрашивает номер моей комнаты, и я отвечаю: "Джибриль Раджуб". Человек стремглав бежит за моей кока-колой, как-будто "Джибриль Раджуб" — номер комнаты-люкс.

Мне бы хотелось разнюхать что-нибудь еще об этом отеле-штаб-квартире, но Лина говорит, что мы уже покидаем отель и отправляемся в Иерихон. Иерихон? Что ж, почему бы и нет? Может быть я наконец увижу Рагав. Блудница лучше, чем сто кока-кол.

Минутой позже Лина сообщает, что мы едем в Ниилин, а не Иерихон. Бог его знает, где это, но я надеюсь, что у них там тоже есть Mövenpick или блудница.

Мы оставляем Mövenpick, и Лина говорит, что автобусы уже ждут нас.

Автобусы? Зачем мне автобус, я могу поместиться и в машине.

Ну, времени для вопросов у нас нет. На стоянке отеля я вижу несколько автобусов, каждый упакован людьми. Я заговариваю с некоторыми и обнаруживаю, что, оказывается, Джибриль, пригласил ряд иностранцев от имени своего олимпийского спортивного комитета, чтобы красиво провести время в шикарных палестинских отелях. Я смотрю, у него немалый бюджет.

Кто все эти люди, с которыми я собираюсь отмечать палестинский День Независимости? Вот, например, получивший немецкое образование африканец из Танзании, говорящий на хорошем немецком. Он футболист? Не совсем. Он работает в министерстве иностранных дел Танзании. А вот парень из Южной Африки. Каким видом спорта он занимается? Ага, его отец — дипломат. Рядом с ними дама из Мексики, ее вид спорта — член левой партии на своей родине.

И многие-многие другие всегда мной подозреваемые европейцы. Ни один из них здесь не спортсмен, ну и что из этого?

Мы с Линой садимся в один из автобусов, и начинается выдвижение, автобус за автобусом.

— Абу Али, — говорит Лина примерно через десять минут езды, — мы не едем в Ниилин, мы едем в Билиин.

Билиин. Это ведь тот самый Билиин из фильма Йоава с Джонатаном Шапира и слезоточивым газом? Место, показанное в фильме "5 сломанных камер"? Фотография этого места с Ури Авнери проецировалась на большой экран в день его рождения?

Да, это оно.

После просмотра фильма Йоава я хотел увидеть "Билиинские протесты", еженедельные демонстрации против разделительного забора в Билиине. Тогда я искал информацию о них и как туда можно добраться, а затем нашел статью в New York Times от июня 2011 года, сообщавшую, что армия сдвинула забор от его первоначального местоположения и еженедельные демонстрации прекратились.

— Что будет в Билиине? — спрашиваю я Лину.

— Акция протеста.

— Акция протеста? Разве мы не едем на празднование Дня Независимости?

Мне требуется несколько секунд, чтобы, наконец, понять. Это и есть празднование. Быть может, в "Нью-Йорк Таймс" решили, что демонстрации в Билиине закончены более двух лет назад, но присутствующие демонстранты, очевидно, не читают "Нью-Йорк Таймс".

Настроение в моем автобусе действительно праздничное. Палестинский участник, присоединившийся к нам, спрашивает, откуда я.

— Я Абу Али из Германии, — отвечаю я, и как обычно, он сразу в меня влюбляется.

— Гитлер должен был научить нас, что надо делать с евреями и какими основательными следует быть, — страстно говорит он.

Я привык к упоминаниям Гитлера каждый раз, когда сообщаю палестинцу, что я немец, но это новый вариант, соединяющий Гитлера и Германию.

Пейзажи, открывающиеся перед нами, пока мы едем, захватывают дух: перемежающиеся холмы и дороги, чудесные белокаменные дома впечатляющей архитектуры, окруженные зеленовато-коричневыми оливковыми деревьями. Какое богатство земли, какая красота гор, какая роскошь песков. Мне бы хотелось, чтобы эта поездка никогда не кончалась, но когда каждому из нас выдается палестинский флаг, я понимаю, что конец близок. Зачем флаги? Мы должны идти с флагами Палестины по бесплодным холмам Билиина, чтобы всем было видно.

Я никогда не ходил с флагом ни одной страны, но надо когда-то начинать.

* * *

Автобусы останавливаются, и мы вылезаем. В Билиин прибывают еще автомобили и автобусы, из которых тоже спешиваются пассажиры. Среди них много белых: "ветераны войны" из США, французские, ирландские и, конечно же, норвежские и немецкие ангелы из НПО. Да благословит Бог Запад. Некоторые белые одеты в дорогую одежду от Hermes с палестинской добавкой, допустим, куфией, которую они носят с особой любовью.

Доживу ли я когда-нибудь до того, чтобы европейские правозащитники с гордостью носили хасидскую одежду? Было бы здорово увидеть норвежского активиста в штреймель и с цицис или немецкого активиста в специальной форме "золотых избранников" из Меа Шерим. Думаю, я раньше прокачусь на аль-Бураке, прежде чем взгляну на европейских активистов в штреймель.

Медленно но верно шоу принимает определенную форму, и разнообразные актеры занимают позиции. Прежде всего, представители новостных каналов, журналисты европейских и арабских СМИ. Доставляются большие камеры, микрофончики и прочее оборудование, и все это занимает свое положение на "сцене". Одним из СМИ, легко мною распознаваемым, является британское Sky News. Раньше я полагал, что новости следуют за событиями, но теперь вижу, что все наоборот. Как я понимаю, журналисты на самом деле являются главными игроками, и только после того, как они заняли свою позицию, наступает очередь остальных. Забавно, термин "Сделано для телевидения" приобретает новый смысл.

Прямо рядом я вижу мальчишек, продающих какие-то интересные предметы: повязки на нос.

Что это?

Ну да. Для защиты носа, поясняет один из детей, пытающийся убедить меня избавиться от нескольких шекелей. Он объясняет, что это защитит меня от слезоточивых гранат, которые евреи скоро начнут бросать в нашу сторону.

"Протест", как я здесь узнаю, это бизнес. Вокруг меня я вижу различные товары, продаваемые жителями Билиина: повязки на нос, куфии, еще флаги, лук от слезоточивого газа и другие прелести.

Каждый человек здесь, как постепенно становится понятно, играет уникальную роль в этом шоу. Другими словами: здесь все актеры. И сцена этап за этапом конструируется: журналисты занимают позиции, дети продают товары, а хор — молящиеся старейшины — направляется к своему месту. Эта последняя группа занимает свою позицию на молитвенных ковриках, разложенных под деревом на холме еще до нашего прибытия. Площадка для спектакля — это голая земля, огромная сцена.

Очень интересно.

Позиции таковы: журналисты расположены впереди с большими табличками "Пресса" на теле, рядом с ними находится "шабаб", арабская молодежь, а далее туристы и хор. Молитвенный хор, состоящий из одних арабов, находится под деревом, а туристы — справа от них.

Пролог пьесы начинается прямо в эти минуты. Туристы фотографируют себя и друг друга с флагами и в куфиях, пока арабы слушают пятничную проповедь имама. Имам держит микрофон, соединенный с огромными громкоговорителями, установленными на соседнем фургоне, и кричит: "Это наша земля, святая земля, принадлежащая только мусульманам-арабам. Никого другого здесь быть не должно. Это арабская земля. Это мусульманская земля. Это земля Пророка!"

Хорошо иметь такой мощный звук, истинное шоу должно быть оснащено хорошим звуковым оборудованием.

Справа белые левые держат большие плакаты, осуждающие еврейский расизм. В это самое время имам выкрикивает сочные перлы расизма на арабском языке. Две группы, молящиеся арабы и иностранцы в куфиях, представляют любопытное сочетание.

Пролог продолжается. Хор молящихся арабов остается на месте, а иностранцы начинают продвигаться вперед. Большинство иностранцев молоды, хотя есть и старики, с трудом передвигающиеся по неровным тропкам холмов. Один из них в инвалидной коляске маневрирует между камнями в трогающей сердце демонстрации неповиновения ужасным евреям, расположившимся на одном из близлежащих холмов.

Да, там евреи. Солдаты. Около десяти человек.

Журналисты делают последнюю проверку звукового и светового оборудования, и скоро будут готовы к поднятию занавеса.

* * *

Наступает 1-е действие.

С палестинским флагом в руках я приближаюсь к солдатам, чтобы иметь лучший обзор.

Занавес поднимается.

Молодежь, шабаб, начинает шоу пращей, выстреливая в солдат подходящие камни.

Но ничего не происходит.

Начинается бросание более тяжелых камней, на этот раз самым древним и простым способом: шабаб подбирает камни с земли и швыряет их.

Евреи все еще не отвечают.

Действие 2-е.

Шабаб бросает в солдат зажигательные бомбы. Солдат отвечает канистрой слезоточивого газа в воздух. Думаю, это предупредительный выстрел.

Действие 2-е закончено. Действие 3-е вот-вот начнется.

Телевизионные камеры снимают вовсю. Шабаб продолжает, и солдаты отвечают залпом канистр со слезоточивым газом.

Глупо с моей стороны не подумать об этом, ведь я получаю первую порцию. Я быстро отступаю, но оказываюсь посреди упавших канистр. Мне становится трудно дышать и из глаз текут слезу. Я никогда не задумывался об этом, осел, почему этот газ называется слезоточивым.

Прямо передо мной находится палестинский амбуланс, подаренный Палестине швейцарским народом, самым нейтральным народом на планете. Я с трудом вваливаюсь туда, меня тошнит. Я облевываю изнутри весь швейцарский амбуланс. Слава Богу, это не Аль-Кудс, иначе бы Вакф пристрелил меня за богохульство.

Я вспоминаю амбуланс, виденный мною в Цфате, пожертвованный американскими евреями. Тот, что участвует в спасении раненых сирийцев. И сравниваю его с этим подарком швейцарцев, предназначенным помогать швыряющим в израильтян камни и бутылки с зажигательной смесью.

Так или иначе мне дают кусочек ткани, предварительно смоченный спиртом, и говорят держать его как можно ближе к носу. Что за чудо этот алкоголь! Через несколько секунд эффект газа исчезает. Команда этого амбуланса от души помогает наивным европейским идиотам вроде меня, и я искренне благодарен фельдшерам за оказанную помощь. Скоро я вылезаю из амбуланса.

Я прохожу мимо актеров, которые заняты молитвой и держатся подальше от фронта, и понимаю, как они умны. Зачем подвергать себя опасности? Пусть пострадают иностранцы, для дела это самое лучшее! И действительно, это срабатывает магическим образом. Получивший немецкое образование танзанийский дипломат говорит:

— Когда вы критикуете евреев, они заявляют, что вы антисемит, но теперь я вижу, что все, что говорят об евреях, это правда!

Не знаю, какой акт пьесы играется сейчас на сцене, я потерял счет, сидя в амбулансе, но обмен камнями, зажигательными бомбами и газовыми канистрами достиг большого количества летящих в обе стороны объектов, и полагаю, мы находимся в кульминационной точке шоу. Вероятно, акт второй.

Я иду посидеть с арабами, покидаю туристов и шабаб и перебрасываюсь парой слов с Джибрилем. "Гитлер мог бы учиться у них", — говорит он об евреях. Я слышал эту фразу от него раньше, но здесь она приобретает дополнительный вес.

Бодрая музыка раздается из движущихся громкоговорителей еще громче, и это огневое шоу теперь превращается в мюзикл.

Лине звонит ее дочь. "Почему ты не сказала мне, что едешь в Билиин? — спрашивает она маму, — я бы очень хотела там побывать!" Это забавно слышать. С одной стороны, палестинцы жалуются на то, что армия обстреливает их слезоточивым газом, а с другой, им так грустно, если они газ упустили.

На несколько секунд музыка приостанавливается. Вероятно, мы в конце второго акта. "Аллах с вами. Убейте их!" — звучит из громкоговорителей с такой громкостью, которая могла бы пробудить к жизни Рагав, если бы эта демонстрация состоялась в Иерихоне. Громкоговорители, направленные в сторону шабаба, с максимально возможной громкостью вновь и вновь повторяют: "Аллах с вами. Убейте их! Аллах с вами. Убейте их! Аллах с вами. Убейте их! Аллах с вами. Убейте их!"

"С вами" означает арабов, "их"- евреев.

Аллах акбар.

Я закуриваю сигарету. Потом другую. И другую. Один из молящихся арабов, спокойно сидящих под деревом, убеждает меня бежать к иностранцам, чтобы бросать камни в евреев. Я отвечаю ему фразой, давным давно выученной от израильских харедим: "Молитва сильнее ракет". Я не дурак. Я Абу Али.

Акт III, действие 4-е.

Sky News покидает сцену.

Акт III, действие 5-е.

Другие журналисты и видео-операторы медленно удаляются.

"Пять сломанных камер", номинированный на “Оскар” фильм о протестах в Билиине, "показывает жизнь одной палестинской деревни", пишет New York Times в хвалебной рецензии. Если вы сидите в Нью-Йорке и смотрите документальный фильм, вы можете поверить в реальность происходящего. Когда вы здесь в Билиине да еще и понимаете арабский, вам понятно больше. "Протесты Билиина" — это шоу, шоу из серии "Аллах с вами. Убейте их!" Лично я не верю ни в "Смерть арабам" ни в "Смерть евреям", даже если последний вариант номинируется на "Оскар".

Приходит время вернуться домой, оставив позади молящихся евреев, евреев Шломо Занда.

Какой чудесный День Независимости.

Наш автобус возвращает нас в Mövenpick, и я прощаюсь с Джибрилем. Я знаю, что это наш последний раз вместе. В какой-нибудь из дней он непременно узнает, что я не ариец, в которого он поверил, и в этот день наша короткая дружба закончится навсегда. И все-таки, он мне нравится, и мне трудно сознавать, что я больше никогда не обниму его. Я буду скучать по нему, человеку, склеенному из харизмы и гордости. Он приказывает, чтобы автомобиль отвез меня обратно в Иерусалим, и мы расстаемся. По дороге в Иерусалим я останавливаюсь в палестинском продуктовом магазине, чтобы купить хорошее оливковое масло. Я рассматриваю только что купленную бутылку и замечаю строчку: "Этот продукт не был сделан оккупантами".

* * *

Вернувшись в Иерусалим, я сажусь на трамвай, проходящий через самое сердце Иерусалима от еврейских кварталов на западе до арабских кварталов на востоке. На каждой остановке объявления делаются на трех языках: иврите, арабском и английском. Эти три языка, что за чудо, существуют в полной гармонии внутри этого вагона. Это глубоко трогает меня.

Еще одно чудо, на которое я внезапно обращаю внимание через много месяцев после начала моего путешествия, это иврит. Миллионы говорят о воскресении Иисуса, и почти никто не обращает внимания на другое воскресение, на воскресение еврейского языка. Столько людей здесь говорят на иврите, евреи и неевреи, на языке, практически умершем две тысячи лет назад.

Трамвай набит арабами, евреями и туристами, буквально сидящими друг на друге. Мне нравится эта теснота. Когда мы толкаемся, мягко или потверже, мы замечаем и чувствуем, что все мы из одного материала: плоти, крови и нервов. Этот легкий трамвай должен быть мечтой и символом для любого человека действительно озабоченного правами человека, ибо это маленькое чудо на рельсах объединяет людей самым пророческим и человечески возможным способом. Но нет, защитники прав человека стоят намертво против этого трамвая. Совет ООН по правам человека в резолюции, одобренной 46 голосами к 1 (1 — это США), гласит: "Принимая во внимание, что Израиль является участником четвертой Женевской конвенции... [ООН] выражает серьезную озабоченность в связи с решением Израиля провести и эксплуатировать трамвай между Западным Иерусалимом и израильским поселением Писгат Зеев, что является явным нарушением международного права и соответствующих резолюций Организации Объединенных Наций".

Как же Четвертая Женевская конвенция вступила в конфликт с трамваем? Международный комитет Красного Креста, утверждающий, что он "действует в качестве опекуна международного гуманитарного права", является автором всех Женевских конвенций. Это организация, с которой мне следует познакомиться поближе. Это "самая влиятельная из НПО", — сказал мне в свое время подполковник С., мне нравится слово "влиятельная".

Я выхожу из трамвая и иду к своим бездомным кошкам.

 

Выход Пятьдесят Пятый

Заключение: Красный Крест против еврейского государства. Как белые фургоны с красными крестами странствуют по этой земле в крестовом походе по изгнанию всех ее евреев.

Наступает утро, я показываюсь в иерусалимском офисе МККК в Шейх Джарра. У МККК есть также офис в Тель-Авиве, но он "лишь политическая демонстрация того, что мы не признаем суверенитет Израиля в Иерусалиме", — говорит мне чиновник.

Шейх Джарра. Я знаком с этим местом с тех времен, когда жил в Иерусалиме, и продолжал слышать о нем много позже того, как уехал. Шейх Джарра находится справа от границы 1967 года, разделявшей в то время Иерусалим. В течение многих лет уже после того, как Израиль захватил восточный Иерусалим в войне 1967 года, Шейх Джарра оставался чисто арабским кварталом. Но довольно-таки давно организация "Израильское Сефардское Сообщество" заявила о своей собственности на семнадцать объектов недвижимости там и представила подтверждающие документы, относящиеся к периоду Османской империи. Их претензии оспаривались в различных израильских судах, процесс занимал годы, но в 2009 году после решения Верховного суда, признавшего их права, евреи переехали в три дома.

Присутствие евреев в этом районе сопровождалось международным осуждением и еженедельными демонстрациями арабов и левых евреев. Международное сообщество и демонстранты требовали, чтобы евреям не разрешалось жить нигде в Шейх Джарра. Почему международное сообщество должно заниматься тремя маленькими домиками, это вопрос, который, возможно, мог бы разрешить Франц Кафка, но никак не я. Сотрудник организации приходит со мной поздороваться, и мы вместе идем к машине, которая отвезет нас в Дженин, где МККК активен с 1975 года. Пока мы едем, сотрудник рассказывает мне.

— Когда они разрушают дома, мы приезжаем вместе с PRC [Палестинским Красным Полумесяцем] ​​и предлагаем гигиенические наборы и палатки людям, только что потерявшим свои дома. Все здания в Шейх Джарра (кроме упомянутых выше трех домов) имеют предписание о выселении, и Израиль собирается заселить туда поселенцев.

Я не знаком с этим человеком, но по тону его голоса могу предсказать, что он действительно не любит евреев. Слава Богу, что я немец.

— Они [Израиль] могут разрушить ваш дом, если вы не сможете доказать право собственности, но доказать право собственности очень трудно, потому что оригинальные документы могли быть зарегистрированы в оттоманскую или английскую эпоху, или даже в израильскую, но документы непонятно где, в каком-нибудь сейфе. Если вы не можете подтвердить право собственности в течение последних тридцати лет, они могут вас выставить. Это еще не все: если вы добавляете балкон в своем доме, они выселяют вас и разрушают ваш дом.

— Это действительно плохо. Сколько же домов снесено в Шейх Джарра к этому моменту?

Он пытается сложить в уме их всех и в конце концов называет точную сумму: ноль. Похоже, кто-то из нас выпил лишнюю рюмку бренди. Надеюсь, что не он, ибо он за рулем.

* * *

Мы проезжаем чудесные виды, наполняющие мое сердце восторгом, a мой новый товарищ продолжает насыщать меня добавочной информацией:

— Чтобы стать полноправным членом МККК, Израилю следует удалить все свои базы амбулансов из спорных районов.

— А что произойдет, если человек, находящийся в спорном районе, заболел?

— В экстренных случаях Израиль должен будет согласовать с нами въезд в эти районы.

Другими словами, если у еврейского поселенца на каком-нибудь холме Западного берега случился сердечный приступ, ему придется ждать, пока МККК одобрит израильский амбуланс, который приедет, скажем, из Тель-Авива. Швейцарский нейтралитет.

Мой новый друг продолжает:

— Израиль также не имеет права использовать свою эмблему, Звезду Давида, за пределами своей страны, потому что этот символ является религиозным, это еврейский знак.

— А разве эмблема полумесяца, используемая Палестинским Красным Полумесяцем, не исламский символ?

— Да, конечно.

— Но ведь они использует эту эмблему?

— Да.

— И "полумесяц" можно использовать где угодно?

— Да.

— Мне хотелось бы понять, разве МККК не против использования религиозных символов?

— Нет, это другое.

— Почему?

Он не не в состоянии объяснить мне, хотя я думаю, что это очень просто: ислам начинается с I, а иудаизм — с J.

Много лет назад я присутствовал на встрече с еврейскими лидерами Нью-Йорка и тогдашним сенатором Хиллари Родэм Клинтон, где последняя выразила свое удовлетворение принятием израильской организации Magen David Adom в качестве полноправного члена МККК. Тогда мне это показалось всего лишь очередной попыткой нью-йоркского политика покрасоваться перед евреями своего штата, но сейчас, находясь в машине МККК, меня заинтересовал вопрос членства в МККК. Я помечаю себе внимательней изучить этот вопрос. И поскольку наша поездка все еще продолжается, мы беседуем о четвертой Женевской конвенции и иных деликатных вопросах. Четвертая Женевская конвенция, изданная в 1949 г., как и остальные Женевские конвенции, является детищем МККК и стала частью международного права. В этой части земного шара она диктует, что Израиль может и что не может делать на территориях, захваченных в 1967 г. МККК, по словам моего собеседника, является "хранителем международного гуманитарного права". Решения МККК, хотя и не имеющие обязательной юридической силы, все еще остаются неотъемлемой частью так называемого "международного права".

Любопытно услышать от моего нового друга, что МККК все еще считает сектор Газа, из которого Израиль вышел в 2005 году, оккупированной территорией. Это, конечно, означает, что Израиль несет ответственность за нее и ее граждан. Если вы живете в Газе и хотите пять лет учиться музыке, как например, Надия, Израиль должен будет оплатить это.

— Израиль вышел из Газы. Почему она все еще оккупирована?

— Потому что Израиль перекрывает свою границу с Газой.

— Сирия закрыла границу с Израилем. Значит, Сирия, юридически говоря, оккупирует Израиль?

— Это иной случай.

— Почему?

— Израиль блокирует доступ в Газу через международные воды.

— В чем разница между водой и сушей?

Похоже, у парня начинается от меня головная боль, ибо он не имеет понятия, как мне отвечать.

— Объявила ли МККК, возьмем лишь два примера, Тибет и Кипр "оккупированными территориями"?

— Я вернусь к вам с ответом по этому поводу. Свяжитесь со мной завтра.

— Я позвоню.

С каждым новым холмом, к которому мы приближаемся во время поездки, мне открывается новый факт о МККК. Например: если вы хотите быть в управляющем совете МККК, вам следует быть швейцарцем, иначе забудьте об этом. Кроме того: заседания совета директоров МККК, на которых решаются основные вопросы, являются закрытыми, и протоколы этих заседаний не публикуются.

— Может быть, я ошибаюсь. Пометьте это как вопрос, — говорит он мне.

— Сделаю. Есть ли контролирующий орган, проверяющий и анализирующий решения совета?

Не совсем. В области демократии и международного закона, где система сдержек и противовесов должна быть неотъемлемой частью игры, как выясняется, есть исключения. На высших уровнях директивных органов, в сердце демократического общества господствуют диктаторы.

Мы едем все дальше, окруженные все более великолепными пейзажами, на которых не видно ни одного еврея, пока не достигаем лагеря беженцев Дженин, находящегося внутри города Дженин. Мне рассказывают, что помощь лагерю оказывает в первую очередь UNRWA (Ближневосточное агентство Организации Объединенных Наций для помощи палестинским беженцам), a МККК добавляет свои усилия к деятельности UNRWA.

* * *

— Израиль со всеми своими солдатами давно покинул Дженин. Почему лагерь беженцев удерживается в прежнем состоянии теперь, когда единственный, кто контролирует этот район, это палестинское правительство?

Старик, житель лагеря, отвечает:

— Потому что мы хотим вернуться туда, откуда мы пришли!

— Где это?

— Хайфа.

— Вы родились в Хайфе?

— Нет, я родился здесь. Но мой дом — Хайфа, который захватили сионистские террористы.

Хайфа находится в пределах Израиля 1948 г. Без Хайфы мы можем попрощаться с Израилем. Это то, чего хочет этот человек? Безусловно.

Нам надо было привезти с собой депутата Ахмада Тиби. Было бы интересно посмотреть, не попытается ли он разбить сотовый телефон этого человека.

Но вместо депутата Тиби появляется ребенок.

— Откуда ты? — спрашивает его старик.

— Из Дженина.

— Нет! Откуда ты?

— Из Хайфы!

Это шоу, которое щедро финансируется ООН. Сотрудники ООН и МККК, палестинцы ли или европейцы, кивают в знак согласия при каждом упоминании Хайфы, что противоречит всему, что эти организации декларируют публично, но я предпочитаю не поднимать этот вопрос. Вместо этого я спрашиваю старика:

— Вы верите, что вернетесь туда, в Хайфу?

— Также, как я верю в Аллаха!

Появляются новые люди, включая местных сотрудников МККК, и мы беседуем. Еще одна группа молодых и старых жителей Дженина сообщает мне, что они все "беженцы из Хайфы". Хорошо это знать.

Сидя возле здания UNRWA в лагере, местная сотрудница МККК объясняет мне, что именно делает МККК в Дженине:

— Мы поддерживаем деятельность UNRWA в локальных центрах лагеря беженцев. В настоящее время мы красим центр внутри и снаружи, и мы также собираемся купить подросткам футбольные формы, мячи и прочее вещи, необходимые для игры в футбол. В общем, мы объясняем людям, кто мы такие, и в чем заключается наша деятельность по защите гражданского населения от нарушений израильтянами законов международного права. Чтобы вам было понятнее, мы говорим, например, что если кто-то из них был избит на КПП, он должен прийти к нам и сообщить об инциденте. Мы также говорим приходить и сообщать о любых иных нарушениях израильтянами.

Подполковник С., сказавший мне, что МККК не торопится задействовать прессу, прав лишь до некоторой степени. МККК обращается к "беженцам Хайфы" и подстрекает их против "израильских сил". МККК не сообщает им, что, согласно "международному праву", Хайфа принадлежит "израильским силам".

Нет. Они учат, как оберегать себя от этих "сил", например ходить с видеокамерой по еврейской части Хеврона, где мальчишки бросают камни в еврейских девочек. И если "силы" пытаются остановить мальчишек, их фотографируют и обращаются к добрым душам МККК. Кроме того: да, МККК не задействует прессу. Они организуют шоу для прессы так, как сейчас для меня.

Как обычно, евреи проявляют себя довольно наивными существами. Есть пресса или нет прессы, я задаю себе все тот же вопрос: "Защищает ли МККК палестинцев или подстрекает их?” И какова именно деятельность UNRWA, поддерживаемая МККК? Насколько я могу здесь видеть, обе организации, UNRWA и МККК, — сиамские близнецы. UNRWA контролирует школы для этих "беженцев из Хайфы". Чему же они учат в этих школах? Вы можете догадаться, познакомившись с местным центром UNRWA.

* * *

Я захожу в главный холл центра UNRWA, только что покрашенный МККК. У входа табличка с названием холла: "Зал Мучеников". Прохожу несколько шагов и вижу другой зал, тоже "мучеников". "Мучениками" в палестинской культуре называют тех, кто умер в результате столкновений с израильскими солдатами, а также, кто умер, убивая еврейское гражданское население, допустим, во время миссии самоубийцы. Я захожу в библиотеку — да, здесь есть такая — и вижу целую полку, заставленную множеством экземпляров книги, недавно купленной мной в Аммане, книги откровенно антисемитской.

UNRWA — агентство утверждающее, что "предоставляет помощь и защиту примерно пяти миллионам палестинских беженцев", является одним из интереснейших объектов правозащитного зоопарка. Оно распространяет определение "беженец" на внуков и правнуков арабов, когда либо здесь живших. Чтобы лучше понять, как это происходит, я беру интервью у одного из высокопоставленных представителей UNRWA, и он сообщает мне, что ООН распространяет на потомков статус беженца в случае не только палестинцев, но и других международных беженцев, правда, за деталями он отправляет меня в Google для самостоятельного изучения. Когда я спрашиваю, являются ли немцы и венгры, бежавшие из определенных районов во время Второй мировой войны, или те, кому было приказано покинуть свои дома в конце войны, также беженцами, и их правнуки в том числе, он смотрит на меня, как будто я только что спятил. На вопрос, сколько вообще палестинских беженцев существует на белом свете, а не только зарегистрированных в UNRWA, он дает оценку в одиннадцать миллионов человек.

И затем я задаю ему самый важный вопрос, который можно задать такому человеку: "Сколько арабских беженцев было в 1948 году?" Другими словами: "Сколько "истинных" беженцев было в ту пору, из наследников которых UNRWA извлек цифру в пять или одиннадцать миллионов нынешних беженцев? Оказывается, на этот вопрос UNRWA не желает так легко отвечать. Меня сразу же просят, чтобы наш разговор не записывался, что означает, что я не могу назвать того, с кем я беседую, и не могу напрямую его цитировать.

Итак, вот вам ответ без прямого цитирования: UNRWA не существовало в 1948 г., и поэтому у UNRWA нет таких данных. Да. Вот так просто. Очень интересно, и так сказать, проливает свет. Тот факт, что можно уверенно говорить о пяти (или одиннадцати) миллионах правнуков, не имея ни малейшего представления о том, как это доказать, в дополнение к тому, что доказать это математически невозможно, когда исходное число неизвестно, — демонстрирует, что в UNRWA работают математические гении поумнее какого-то Альберта Эйнштейна. Безусловно, если UNRWA продолжит предоставлять статус беженца каждому внуку каждого предположительно существовавшего палестинца, а все признаки говорят за то, что работники UNRWA собираются делать именно это, то вскоре палестинских беженцев станет больше, чем американцев и европейцев вместе взятых.

Но хватит об UNRWA, по крайней мере, на данный момент. Представитель МККК подходит ко мне и сообщает, что они собираются провести групповой семинар и ожидают, что я к ним присоединюсь. Я отвечаю, что с удовольствием это сделаю.

Прежде чем семинар начинается, я встречаюсь еще с кучей местного народа. И у каждого, как вскоре выясняется, есть родственник в Германии. Да. В в восточном Дженине есть даже квартал под названием "Германия", сообщает мне гордый "беженец из Хайфы". Одна восторженная женщина говорит мне, что "в центре Дженина есть памятник разбившемуся немецкому самолету времен мировой войны. Вы должны пойти посмотреть!"

Вновь и вновь, как и в других местах Палестины, эти "беженцы из Хайфы" рассказывают мне, как они любят Германию, единственную страну, знающую, как следует обращаться с евреями. А беженцы-мужчины, на случай, если я все еще не знаю, делятся со мной тем, как им нравятся немецкие женщины.

Группа подростков играет в футбол, одетые в спортивную форму, купленную им МККК, и, когда через несколько минут игра заканчивается, работники МККК предлагают мне поговорить с этими подростками.

— Почему игра была такой короткой?

— Ну, это было просто представление, чтобы я мог посмотреть и получить удовольствие.

— У тебя есть девушка? — спрашиваю я одного.

— Нет, — отвечает он.

— Хотел бы, чтобы была?

— Да.

— Хочешь, чтобы она была из Дженина?

— Нет. Я хотел бы иметь подругу в Германии.

Пока я сижу с подростками, работники МККК заходят посмотреть и послушать, о чем я говорю с детьми. Но я продолжаю. Я спрашиваю остальных подростков:

— Хотели бы, чтобы и у вас были немецкие подруги? Кто хочет, поднимите руки! Они все поднимают.

— Немецкие женщины пережили две мировые войны, но по-прежнему заботились о своих детях, — говорит мне старик, сидящий неподалеку. И мне, Абу Али, нечего на это ответить, кроме: "Да, мы, немцы, лучше всех."

* * *

Пока это происходит, работники МККК, наблюдающие нас, о чем-то переговариваются друг с другом в сторонке, а затем один из них подходит ко мне и говорит: "Семинар переносится на следующий месяц. Извините." Видимо, один из них, кто посообразительнее, предложил другим не выставлять ​​себя дураками. Хайфа. Германия. Нацисты. Хочет ли МККК, чтобы это было опубликовано в прессе? Не лучше ли для них свернуть это шоу прямо сейчас?

UNRWA отвечает здесь за образование. МККК отвечает за то, чтобы эти дети, образованные с помощью UNRWA, знали свои права. А именно, что вскоре они и их семьи будут жить в Хайфе, Яффе, Иерусалиме и Тель-Авиве.

Четвертая Женевская конвенция.

Международное законодательство.

Я трачу немало времени, сидя наедине с моим iPad, чтобы узнать побольше об МККК. Это не так просто. То, как функционирует МККК, в большей степени соответствует тому, чего бы вы ожидали от мрачных режимов, нежели от организации, претендующей на роль защитника прав человека и демократии. Просматривая материалы, предоставленные на их веб-сайте, я понимаю, что эта организация при поддержке оплачиваемых ими опытных юристов и искушенных лингвистов пользуется языком, цель которого сокрытие, нежели раскрытие информации. Тем не менее, как ни странно, к МККК относятся с высочайшим уважением, и его решения принимаются без какой-либо проверки.

Примеры:

В 1990 году Генеральная Ассамблея ООН присудила МККК "статус наблюдателя" в ООН.

В Резолюции 446 Совета Безопасности в частности говорится: "Еще раз подтверждается, что Четвертая Женевская конвенция... применима к арабским территориям, оккупированным Израилем с 1967 года, включая Иерусалим".

Такое толкование конвенции может происходить только из одного источника: МККК, людей, создававших конвенцию много лет назад и продолжающих интерпретировать ее различные статьи так, как им заблагорассудится.

Могущественный крест.

Эти ребята являются главными игроками, а не какими-то водителями симпатичных ванов, и они демонстрируют свои мышцы. Если я не ошибаюсь, МККК, определяющий себя (статья 2 о правовом статусе) как "субъект права", первым определил Западный берег, сектор Газа и восточный Иерусалим как "оккупированные территории".

Я пишу себе напоминание на завтра попросить разъяснения по этому вопросу.

Когда меня везут назад в Иерусалим в том же самом ване с Красным Крестом, что привез меня сюда, я чувствую мощь мышц МККК на дороге: каждый еврей боится нас. Каждый араб нас почитает. Бог мертв, МККК жив.

Не стоит гордиться этим, но и я начинаю привыкать к этой силе. Когда вы едете в машине Красного Креста по Израилю, вы чувствуете свою силу. Никто не остановит машину Красного Креста. Это не скорая помощь, мои дорогие. Это швейцарская машина, превращающая вас в короля Ирода. Когда вы в машине Красного Креста, вы смотрите на израильских солдат с презрением, как смотрели бы на раба. Вы здесь правитель, а не они.

Ну, что вам сказать? Если вы эгоистичный маньяк или безжалостный тип, желающий воплотить свою мечту о стране, в которой нет ни одного живого еврея, приезжайте сюда в Израиль и присоединитесь к Красному Кресту. Если же по какой-то причине вам не подходят эти маленькие красные кресты, но по-прежнему есть стремление к власти, вы можете осуществить все тайные желания вашего садистского сердца, став активистом защиты прав человека в EAPPI. К чему бы вы ни присоединились, Красному Кресту или EAPPI, вы будете рассматриваться всеми народами и нациями как самые добрые, самые прекрасные и самые гуманные из всех живущих.

* * *

После поездки в МККК, я сажусь побеседовать с заместителем министра иностранных дел Израиля Зеевом Элькиным. Во время разговора он замечает, что Маген Давид Адом (скорая помощь), являющаяся частной организацией, стала полноправным членом МККК после соглашения, достигнутого с PRC (Палестинским Обществом Красного Полумесяца) несколько лет назад, о приостановке функционирования на Западном берегу и в Восточном Иерусалиме. Зеев говорит мне, что многие арабы восточного Иерусалима этим очень расстроены, ибо амбулансы PRC везут пациентов только в арабские, а не еврейские больницы, а ведь известно, что уровень еврейских намного выше.

Кстати, Зеев замечает, что американский госсекретарь Джон Керри, продолжающий каждые несколько дней появляться в Израиле, находится под влиянием европейской точки зрения. Именно поэтому он стремится разрешить арабо-израильский конфликт любым образом, от попытки поймать на крючок до мошенничества. Любопытно.

* * *

Из моей иерусалимской обители с кошками я отправляю в МККК вопросы в письменной форме, как обещал ранее. Первоначально они стараются избегать детальных ответов, но после интенсивного личного общения с главой делегации МККК в "Израиле и на оккупированных территориях" Хуаном Педро Шаерером и начальником юридического отдела МККК Антоном Каменом, мне обещают, что МККК ответит на все мои вопросы конкретно и прямо. Естественно, их обещание выполняется лишь частично. Ниже я привожу выдержки из моей переписки с МККК:

— Может ли быть избран в совете МККК не швейцарец?

— Нет.

— Согласно вашим критериям Кипр и Тибет (в качестве характерных примеров) — оккупированные территории? Это верно?

— Общим принципом МККК является то, что он информирует о своей юридической позиции на двусторонней, конфиденциальной основе стороны конфликта... Впоследствии МККК может опубликовать свою классификацию.

— Верно ли, что МККК публично объявил районы 1967 года, захваченные Израилем,"оккупированными", в то время как он не сделал то же самое в случае с Кипром и Тибетом?

— Мне нечего добавить.

Являлся ли МККК первым, кто определил захваченные в 1967 г. Израилем территории как "оккупированные"?

— Нет. Первой, рассматривавшей эти территории как оккупированные, была, вероятно, израильская армия.

Представители израильской армии оспаривают это утверждение. Однако, оставим это пока в стороне.

— Был ли МККК вторым в объявлении названных районов "оккупированными"?

— В связи с вашими продолжающимися запросами, к сожалению, в настоящий момент я вынужден уделить первоочередное внимание другим вопросам.

— За исключением чрезвычайных трат (связанных с наводнениями, землетрясениями и т. д.), не могли бы вы предоставить список десяти стран, в которых расходы МККК максимальны за последние десять лет с точки зрения потраченных денег?

В ответ мне советуют выяснить это самостоятельно.

В одном из email МККК мне также сообщают, что МККК делится своим анализом "с государствами-участниками Женевской конвенции, и они все следуют нашему прочтению закона, за исключением Израиля".

Вам не нужно быть адвокатом, чтобы понять, что это значит. Китай и МККК одинаково видят ситуацию вокруг Тибета. Россия и МККК сходятся во взглядах на войну в Чечне. МККК и все нации рассматривают одинаково любую ситуацию, независимо от того, в чем там дело, "за исключением Израиля".

Проклятые евреи.

Я не знаю, почему так много власти у кучки швейцарцев — группы индивидов, никогда не избиравшихся путем какой-либо демократической процедуры, встречи которых засекречены. Это до такой степени абсурдно, что даже не смешно. Абсурден факт, что соглашения, подписываемые страной с МККК, рассматриваются иным образом, нежели соглашения, подписываемые страной с Google или Apple, абсурдно, что такие соглашения — субъекты различных резолюций и действий ООН.

Впрочем, независимо от того, что я полагаю, МККК сосредоточил в руках непревзойденную власть. Как МККК использует эту власть? МККК вкладывает огромные деньги и усилия в то, чтобы придираться к израильтянам и евреям. Его агенты курсируют по этой земле вдоль и поперек в бесконечных поисках историй, расписывающих Израиль как поджигателя войны и военного преступника, "амбулансы" МККК бороздят горы и холмы, защищая "хайфских беженцев", жаждущих молодых немок, а их ученые греют свои зады на службе, мечтая о землях judenfrei и расписывая замаскированные под доклады хитрые истории, блестяще скрывающие их ненависть.

Сама по себе история МККК не очень важна. В конце концов, почему мы должны терять время на нескольких швейцарских шоколадных банкиров? Но нет ничего символичнее для духа нашего времени, чем образы МККК и Израиля в нашей культуре. Именно в наш век интернета люди верят, что вся информация доступна для них, и вследствие этого видят Красный Крест как сообщество людей-ангелов, а Израиль — как сборище дьяволоподобных животных.

У человеческой расы имеется замечательная история лжи самим себе, с интернетом и без.

Конечно, МККК не одинок. UNRWA и различные европейские НПО, действующие здесь, являются его естественными союзниками. Вековая история ненависти Европы к еврею продолжается и по сей день с незначительной корректировкой: в древности европейцам не нужно было садиться в самолет, чтобы сражаться с евреями, жившими тогда на правах гостей в надежде на милосердие в их странах. Сегодня же европейцам приходится преодолевать добавочные мили для удовлетворения своей жажды навредить евреям. Можно было бы надеяться, что в нашу "просвещенную" эпоху у европейцев не будет такой ненависти, и что Германия с ее историей лидера еврейского уничтожения не будет стоять во главе и вести эти европейские стада еврейских ненавистников, но необъяснимая ненависть к евреям отказывается умирать.

Добавьте израильских евреев-самоненавистников к этому котлу бессмысленной ненависти и вы поймете, почему Мишель, католический архитектор, женатый на еврейке-израильтянке, хотел бы немедленно приобрести обратный билет на самолет. Мой единственный вопрос к нему, на случай, если он планирует забрать с собой свою еврейскую жену: где он собирается ее спрятать?

Израильтяне редко признаются в своих страхах, особенно в страхе за само свое существование. Чтобы узнать, что они действительно чувствуют глубоко в своих сердцах, на подсознательном уровне, вы должны поймать их нагими. Ран Рагав, гуру пиара для богатых, обеспечивает мне именно такую ​​возможность за пару дней до моего отъезда из Израиля. Он устраивает для меня место на аншлаговом концерте израильской суперзвезды Эяля Голана в главном концертном зале Израиля — Дворце культуры в центре Тель-Авива. Эяль недавно стал объектом различных полицейских расследований, но состоятельные израильтяне, которые могут позволить себе астрономически высокие цены на билеты его концертов, нуждаются в нем, несмотря ни на что. Это ясно проявляется во время исполнения последней в этот вечер песни, когда тысячи людей встают как один человек, присоединяясь к нему, чтобы пропеть вместе с ним такие слова: "Самое главное — не бояться... Царь Вселенной охранит нас от всех остальных... Народ Израиля никогда не сдастся. Мы останемся на карте. Навсегда!"

"Что же происходит с этими людьми?" — спрашиваю я себя. В этом году исполняется шестьдесят шесть лет с момента создания государства Израиль, почему же они считают необходимым совместно продекларировать, что они "останутся на карте"? Именно в этот момент, когда состоятельная верхушка общества практически клянется не быть стертыми с карты, израильские подсознательные страхи раскрываются во всей своей наготе. На концертах Нью-Йорка и Берлина, Москвы и Токио не клянутся не быть стертыми с карты. Евреи Тель-Авива клянутся.

 

Эпилог

Альпийские штаны в чемодане, они мне не сильно помогли. Я готов к отъезду. Я начал свое путешествие с величественной архитектуры Иерусалима и заканчиваю его в самом забитом месте, Дженине. Я начал с царей, Давида и Ирода, и кончаю "беженцами из Хайфы". В начале путешествия, я был потрясен. Я заканчиваю в унынии. Когда я начинал свой путь, моим компаньоном был смех. Когда я заканчиваю, меня сопровождают слезы. Когда я начинал эту поездку, моим соседом была надежда. Когда я кончаю, отчаяние смотрит мне в глаза.

Будучи свидетелем огромных вложений и бесконечных попыток европейцев, не говоря уже о немцах, направленных на подрыв еврейского существования на земле Израиля, я нахожусь в состоянии крайней тревоги. Быть осыпанным арабской любовью, только потому, что они считали меня арийцем, немцем, было очень неприятно. Наблюдая евреев и видя их бессилие, даже теперь, когда они имеют свое собственное государство, было просто страданием.

Если логика хоть какой-то ориентир, Израиль не выживет. Осажденная ненавистью изнутри и извне, никакая земля не сможет долго выжить.

Волшебным образом евреи создали одну из самых умных, активных и красивых стран нашего времени, но что они делают, чтобы сохранить ее? Они ненавидят самих себя, они сами себя изобличают, они полны страхов, и многие спешат заполучить еще один паспорт. Они хотят отправиться назад в Польшу, в Австрию, в Германию — земли, где на их предков охотились, чтобы убить.

А что делаю я? То же самое: я возвращаюсь в Германию.

Неужели я такой же еврей, как и они? Разве я не немец-Тоби? Разве я не Абу-Али? Простите, но меня зовут Тувия. Что значит "Божья Доброта". Какая шутка. Шутка, которую, боюсь, по-настоящему постигнуть может только Избранный народ.

Адью, мои милые кошки. Лишь вы, из всех созданий этой земли, имеете ясный и осмысленный ориентир: молоко и тунец. Я благодарен за то, что мы встретились, лишь вы дарили мне чувство товарищества в стране, где я чувствовал себя таким одиноким. Я покидаю эту землю и покидаю вас. Вам лучше быть здесь. Вы еврейские кошки, оставайтесь самими собою. Наслаждайтесь этой страной, мои бродячие, столько, сколько она еще просуществует. Я буду по вам ужасно скучать. Шалом.

Тувия Тененбом Израиль, 2014