Что немецкий министр делает среди бродячих собак? Почему израильские солдаты боятся арабских детей, бросающих камни в молодую еврейку? Почему Каталония тратит миллионы на старушку?
Да, Hebron. Естественно, как это принято в этой части Вселенной, "Хеброн", как мы называем его на английском языке, это Хеврон на иврите и аль-Халиль на арабском.
Хеврон, город, о котором пишет и говорит миллиард журналистов и писателей, знаменитый Хеврон, где несколько еврейских поселенцев живут среди полумиллиона арабов, терроризируя всех обитателей города. Именно тут, в Хевроне, находится постройка, вторая по святости для евреев и четвертая — для мусульман. И так же, как ее знаменитую сестру в Иерусалиме, эту постройку впервые объявили святой евреи, затем пришли христиане и сотворили мессу, а мусульмане надстроили священную мечеть сверху. Как и следует ожидать, не все согласны с этим кратким резюме; что для одних день, ночь для других.
Я оказываюсь на хевронской земле в разгар дня и с момента прибытия испытываю мощь галлюцинаций. Может быть, это неумолимое солнце, поджаривающее мой мозг, может, множество солдат, находящихся здесь в постоянном движении, а, может, это тишина улиц и оглушительные звуки различных молитв, а возможно, это лишь я сам нуждаюсь в жидкости, известной под именем кока-кола.
Хеврон — библейский город. Здесь похоронены создатели иудаизма: Авраам, Исаак, Иаков и их жены: Сара, Лия, Ребекка.
Евреи называют могилу Меарат А-Махпелла (пещера праотцев), а мусульмане называют ее Аль-Харам аль-Ибрахими (Святилище Авраама). Евреи утверждают, что эти мертвые их, а мусульмане говорят, что мертвые их. Европейские и американские левые, не верящие, что Авраам и другие вообще существовали, принимают сторону мусульман.
Хеврон также место двух массовых убийств. В 1929 году арабы в ярости напали на евреев и убили шестьдесят семь человек. Просто так. A в 1994 году еврейский врач по имени Барух Гольдштейн вошел в святилище и застрелил двадцать девять мусульман. Просто так.
Подходящее место, без сомнения. Не совсем Норвегия, но норвежцы им сильно интересуются.
Именно машину норвежца Кристина Фоссена, возглавляющего любопытную миссию Международных наблюдателей, именуемую TIPH ("Временное международное присутствие в Хевроне"), можно заметить, патрулирующей еврейскую часть Хеврона, явно в поисках плохо ведущих себя евреев.
Евреи могут жить только в одной части Хеврона; так было решено политиками давным давно. Насколько велика эта часть? Очень мала, 3 процента города. Я знаю это, потому что на улицах есть плакаты, предоставляющие информацию для посещающих город. Три процента — важная цифра по очень простой причине: по приказу израильской армии евреям не позволено выходить из выделенного им района. Чтобы понять "что" и "почему" в этом городе, необходима докторская степень в области политики и психологии — годы напряженной учебы.
Для тех из вас, кто не желает проводить десять лет в университете просто, чтобы понять сложные законы, регулирующие это пространство, для вас я приведу собранную мной на месте информацию: несколько лет тому назад, когда каждый мог гулять, где он хотел, и вокруг не было никаких заборов, у арабских жителей возникла привычка стрелять в живущих здесь евреев, называемых поселенцами. Израильская армия, вероятно, в результате неспособности успокоить ситуацию закрыла в этом районе принадлежащие арабам магазины, в результате чего большинство их владельцев переместили свои магазины в другие 97 процентов города, а армия возвела заборы вокруг евреев.
Чтобы разделить город на арабские и еврейские районы, требуется написать множество докторских диссертаций по мистике, философии, технике и, возможно, по индуизму тоже: просто чтобы все уразуметь в полной мере. Это лабиринт. Бетонные стены, заборы из колючей проволоки, барьеры всевозможного рода разделили две стороны. Иногда, если я верно вижу, один дом разделен на две половины: она часть здесь, другая — там.
Возле этих сложнейших границ, одних, контролируемых Израилем, а других — палестинцами, можно видеть огромные кучи мусора и развалин. Что-то из этого было брошено арабами, что-то — евреями. Израильская армия выселила из различных мест как арабов, так и евреев, и тех, кто уходил, не волновал и до сих пор не волнует внешний облик этих мест.
Я — в Хевроне, чтобы провести Шаббат с евреями.
Первая душа, которую я встречаю, это человек по имени Эльдад. Он говорит мне: "Мы — микрокосм израильского общества. Пять сотен евреев среди 170000 арабов. Так же, как сам Израиль: несколько миллионов евреев в окружении миллиардов мусульман."
Я иду на экскурсию в местный музей, древний дом со старыми фотографиями, где изображена еврейская жизнь в Хевроне до прихода сионизма. По чистому совпадению здесь же бродит жительница Иерусалима по имени Хана, восмидесятидевятилетняя старушка, жившая в Хевроне задолго до того, как был рожден Израиль. Она смотрит на музейные фотографии того периода и указывает на маленькую девочку на одной из них. Это она в 1927 году. Она вспоминает историю погрома 1929 года, когда ей было пять лет. Арабы кричали: "Хаскель, Хаскель!" — имя ее отца. Но Хаскеля не было дома в тот момент, он был в Иерусалиме; а они пытались взломать дверь в дом, который был заперт. Затем пришли британские солдаты и забрали семью из дома. Они выслали нас в Иерусалим. Она, может, не знала этого в тот момент, но ей повезло. Если бы ее семья была в те годы в Европе, она бы в мгновение ока стала подобна пеплу моей сигареты.
Я подхожу к блокпосту, одному из многих в этом месте.
Пограничная полиция, комплектующаяся из полицейских и военнослужащих и контролирующая этот пункт, спрашивает меня, израильтянин ли я; в этом случае они не позволят мне пройти. Я говорю, что я таковым не являюсь. Тогда они спрашивают, не еврей ли я. На что я осведомляюсь, не собираются ли они потребовать от меня снять штаны, просто чтобы им продемонстрировать. Они повторяют свой вопрос: "Вы еврей?" "Нет, — говорю я, — Я верный христианин, последователь мессии." "Вы понимаете иврит? — задают они вопрос. Я отвечаю: "И арабский язык тоже".
Теперь они требуют показать мой паспорт. И я отвечаю, у меня его нет. И они решают, что я еврей. Я страшно злюсь на них. "Я немец, — кричу я им, — Разве вы не видите, Бога ради?!" О, теперь они приходят к выводу, что я из Бецелема, про-палестинской израильской организации. "Это глупо, — говорю я, — Как немец, вроде меня, может быть евреем и израильским левым?”.
Довольно убедительная немецкая логика, и поэтому сотрудник пограничной полиции связывается со своим командиром, который должен помочь ему с этой дилеммой: "Здесь тип, — говорит он, — который не похож на еврея, имеет при себе пресс-карточку, но у него нет паспорта, и он, кажется, понимает иврит. Этот парень — еврей или нет?" Я слушаю этот странный разговор и говорю молодому человеку, что он для меня чересчур shater. Он бросает мне: "Вы понимаете иврит, вы только что назвали меня shoter (полицейский)!" Араб, проходящий мимо говорит ему: "Нет, он не говорил shoter, он сказал shater" (“хитроумный" по-арабски).
Какое утешение: араб меня защищает, а еврей обвиняет. Чью сторону мне выбрать? Не знаю. Эта абсурдная дискуссия продолжается по радиосвязи между двумя сотрудниками безопасности; и все это в попытке выяснить, что я за существо: еврей или немец.
Может быть, Фаня Оз должна приехать сюда им помочь.
Дискуссия продолжается в течение ещё какого-то времени. Палестинцы, живущие в этом еврейском гетто, которые приходят и уходят, когда им заблагорассудится, смотрят в изумлении и не могут удержаться от смеха. Но в конце концов решение принято: я не еврей и могу пройти в Палестину. "Но если арабы вас убьют, — говорит мне солдат русского происхождения, когда я пересекаю блокпост, — не возвращайтесь и не жалуйтесь, что мы позволили вам пройти". Он один из миллиона с лишним русских, иммигрировавших в Израиль после падения Железного занавеса, и кое-что о границах он знает.
Идрис, араб, минуту до того шутивший и улыбавшийся с израильскими солдатами, как будто он их лучший друг, пересекает блокпост вместе со мной, и как только мы оказываемся на палестинской стороне, сразу же начинает петь совершенно иную песню. Он открывает рот, вынимает свои нижние зубные протезы и говорит: "Вот, что евреи со мной сделали. Они избивали меня в моем доме; они хотели, чтобы я оставил свой дом. Но я не хотел уходить, я никогда не оставлю свой дом".
Я закуриваю, и Идрис советует мне не ходить по улице с сигаретой в Рамадан. "Хеврон — не Рамалла. Если вы закурите здесь, полиция вас арестует и посадит в тюрьму."
На арабской стороне Хеврон полон жизни. Всюду магазины, пленительные пейзажи и здания, и люди всех возрастов фланируют по улицам.
Я пытаюсь сравнить его с еврейской частью, той, из которой я только что пришел. Невозможно сопоставить. Еврейская часть не только крошечная, но в ней к тому же не достает жизни. Горы мусора, множество разрушений, и эти оставленные дома.
* * *
На той ли самой я планете? Я перехожу назад в еврейскую часть, просто чтобы убедиться, что мне не приснилось, что эта часть существует. Нет, не приснилось.
Евреи здесь не только живут среди развалин, но самое худшее заключается в том, что они живут в гетто. Они не могут выйти из этого безобразного места. Они похоронены в нем. Нет никакого выхода, если только они не сядут в свои машины или на автобус и не уедут отсюда. Все, что с ними соседствует, что их окружает, им запрещено. Я останавливаю людей, проходящих мимо, тех немногих, кто останавливается, и прошу объяснить мне, как они называют домом этот город-призрак. "Раньше это было очень хорошее место, — отвечают они, — Мы могли выходить и идти, куда хотим. Нам было привычно делать покупки в арабских магазинах, а они приходили сюда. Это был один город, и мы его любили. Но потом все это кончилось, в один день все было кончено".
— Что случилось?
— Разразился мир.
— Что?
— Соглашения Осло, мирный процесс разрушили нашу совместную жизнь и разрушили город.
Никогда прежде я не слышал это выражение: "Разразился мир". Разразилась война, но мир??
В Хевроне именно так.
* * *
Я приглашен в еврейскую семью, религиозную, как все здесь, для субботней трапезы, первой из трех трапез в течение последующих двадцати четырех часов, которыми религиозные семьи празднуют вместе каждую субботу.
И мы болтаем. Родители, дети и друзья детей. Я хочу, чтобы они мне объяснили, что значит быть евреем. Я спрашиваю об этом, потому что всего несколько минут назад я мгновенно превращался из еврея в нееврея и обратно.
Они отвечают, что еврей является существом уникальным, предпочитаемым и избранным, что он рождается с "еврейской душой".
Но не соответствует ли это, в какой-то степени, идее Адольфа Гитлера касательно немцев? Независимо от того, что понятие "еврей" означает, не ожидайте, что они с вами согласятся, когда вы сравниваете их с Гитлером. Люди, сидящие за этим субботним столом, полагают, что я сошел с ума, или, того краше, левый психопат.
Правда, должен признаться, есть одна огромная разница между ними и Адольфом. Если бы я сказал Адольфу Гитлеру, что он такой же, как правые евреи — поселенцы Хеврона, не думаю, что он продолжал бы меня кормить. Адольф скормил бы меня животным, а здесь меня кормят животными, например, отличной курицей. Я ем курицу, продолжая давить на хозяев и подталкивая их к краю, а они уговаривают меня есть побольше.
Это разница. Да.
Но я воинственен и продолжаю добиваться ответа.
— У еврея, — наконец-то реагируют они на мой предыдущий вопрос, — не иная кровь, как говорил Гитлер о своих арийцах, а другая душа.
— О чем, черт возьми, вы говорите?
— У каждого человека есть душа. Разве ты не знаешь?
— Еврейская или нееврейская?
— Да. Конечно.
— И нееврейская душа, она животная, скажем, как у собак, а еврейская душа от Бога. Так?
— Нет, мы этого не говорили. Мы сказали, что евреи, по Божьему замыслу, имеют другую душу.
— Простите, что это значит?
— Если вы не знаете, что такое душа, нечего и говорить об этом.
— Ну, может быть, вы могли бы объяснить мне.
— Душа. Вы не знаете, что это такое?
— Честно говоря, не знаю.
Это создает очередную дискуссию, эзотерическую по языку, абсурдную по мысли и совершенно непонятную мне. Я слышу слова, летающие над столом, но я понятия не имею, что они означают. Короче, я полностью растерян.
И я говорю: "Не могли бы вы прекратить парить над реальностью и общаться со мной так, как общаются нормальные люди?”.
— Попробуйте шоколадный торт, — предлагают они. Что я и делаю. Вкусно.
— Это самая лучшая Шаббатная трапеза, которая у нас когда-либо была, — объявляет собранию сын моих хозяев и от души благодарит меня за атаки на них. "Мы не забудем этот вечер, это заставит нас подумать", — говорит он, с благодарностью пожимая мне руку.
* * *
Таково лицо Хеврона, которое я увидел, побывав с этими людьми. Кушая с ними вместо того, чтобы говорить о них с гидами. Когда здесь вы ходите по улицам, то можете увидеть гидов и услышать, что они говорят. По большей части, это левые активисты, чья цель — продемонстрировать миру, что евреи, живущие здесь, безжалостные оккупанты. На языке людей с левой душой здешние евреи обязаны быть такими.
Пожив здесь с евреями, хотя и всего один день, я понял, что жизнь их обречена еще в большей степени, чем я думал до этого. Строить новые дома в пределах 3 процентной зоны не разрешается, а существующие нельзя расширять. Что касается арабов, а есть арабы, живущие в этой 3 процентной зоне, им можно строиться и расширяться столько, сколько душа пожелает.
Я иду мимо этих арабских домов и замечаю что-то весьма странное: арабские дома, которые были отремонтированы или построены на суммы в многие миллионы евро, не построены самими арабами. Нет. Арабы, имеются в виду палестинцы, не вложили ни копейки. Все это им подарено. Я это знаю, потому что это можно прочитать. На стенах особняков, да, особняков, есть таблички, рассказывающие, кто их создал и привнес в этот мир.
Кто же эти добрые дядюшки и тетушки, строящие здесь особняки?
Европейцы. Например, великолепный дом, мимо которого я прохожу прямо сейчас, был построен каталонцами. Я стучу в дверь, задаваясь вопросом, кто же живет внутри него.
— Я здесь живу, — говорит пожилая арабка, приглашая меня в свою красивую обитель, — а моя дочь, она живет в Германии.
— Где в Германии?
— Я не знаю. Она живет в Германии, это все, что я знаю, — Ей это приятно, — говорит она, — потому что ее дочь с друзьями. Ага.
Я слышу громкий шум внизу на дороге, недалеко от старого кладбища, и иду туда посмотреть.
СЦЕНА: еврейская девочка идет по улице. Двое арабских детей бросают в нее камни.
Прибывают солдаты и полицейские.
И арестовывают группу арабских детей на кладбище.
Солдата с вышки на противоположной стороне улицы просят указать среди них метателей камней.
Солдат указывает на двоих: одного в зеленой футболке, другого — в красной.
Показывается араб, утверждающий, что он — отец этих детей, и что они не сделали ничего плохого.
Показывается женщина утверждающая, что она — мать этих детей, и что они не сделали ничего плохого.
Солдата с вышки вызывают, чтобы пришел и показал метателей камней лично.
Приходит солдат.
К настоящему моменту уже около пятнадцати солдат и офицеров пограничной полиции находятся на месте происшествия.
Солдат лично идентифицирует детей.
Отец врезает детям довольно крепкую оплеуху.
Один из солдат просит его прекратить. Другой солдат говорит первому, что лучше пусть отец отшлепает своих детей, нежели какой-либо из солдат.
Откуда-то с кладбища показываются мужчина и женщина с видеокамерой.
Солдат информирует других солдат о присутствии видеокамеры.
Солдаты с детьми отодвигаются подальше к краю.
Солдаты и родители разговаривают и спорят на двух языках, арабском и иврите, и совершенно очевидно, что никто не понимает, что говорит другой.
Владелец видеокамеры подходит поближе. Солдаты с детьми отходят от кладбища в еврейский район, куда снимающий видео не может войти.
Вызываются добавочные полицейские.
На кладбище появляется еще один человек, араб из-за ограды еврейского гетто. Он взбирается на край каменной ограды, а затем прыгает сюда, разрешено это или нет. Он тоже утверждает, что является отцом детей.
Показывается полицейский начальник и жестом приказывает мне уйти, говоря при этом: "Шалом, Хавер" (слова, произнесенные президентом Биллом Клинтоном в панегирике премьер-министру Рабину, которые теперь стали узнаваемой левой фразой). Он считает меня леваком, желающим смуты, и хочет, чтобы я удалился.
Я остаюсь.
Солдатам и полицейским приказывают освободить детей и уйти. Кладбище и его окрестности очищаются от арабов и евреев. И сейчас только мертвые и собаки, множество бродячих собак, шатаются вокруг.
* * *
Когда я думаю о мужчине и женщине, которые возникли на кладбище с видеокамерой, гуляя между могилами и фотографируя, я начинаю верить, что Иисус действительно воскрес из мертвых, и что Мухаммед действительно взлетел на небо. На этой земле все возможно.
Сожалею, но должен сказать, что до сих пор евреи ничем не доказали свою духовную силу. Армейские джипы и множество вооруженных до зубов солдат, постоянно встречающихся и разъезжающих в этой части Хеврона — впечатляющая демонстрация силы. Но я вижу, что это просто шоу, впечатляющее шоу собственной незначимости. Чтобы победить их всех, достаточно лишь одной видеокамеры. Два человека с видеокамерой — арабы, по крайней мере, судя по хиджабу женщины. Я не припомню палестинцев с видеокамерами в мою эпоху. Когда же они начали этим заниматься? Я начинаю подозревать, что кто-то стоит за ними. Кто же эти люди?
Мне надо будет выяснить.
Теперь, когда люди ушли, появляется еще больше собак. Они совершенно одичавшие, и, о господи, гавкают! В жизни не видел такого множества собак в одном месте, и я не знаю, чего они ждут. Каких-нибудь раненых девочек или свежие могилы?
Я вспоминаю бродячих кошек в садике на моем заднем дворе. Они намного симпатичней, и мне следует относится к ним лучше.
Пока пишу эти строки, я вижу, кто здесь реальная сила — машины TIPH, патрулирующие район. Они выглядят истинными королями. Они ездят здесь, как будто это место принадлежит им. Я открываю свой iPad, чтобы больше узнать о них. "Федеральный министр Германии [Дирк Нибель, Федеральный министр экономического сотрудничества и развития] посещает Хеврон", — с гордостью сообщает TIPH. Я часто вижу немцев в Святой Земле, мало что о них зная, но теперь, по крайней мере, я узнал что-то об одном из них.
Я сажусь в автобус и говорю до свидания этому святому городу. "Велик Аллах, — кричит муэдзин в тот момент, как я покидаю город, — и Мухаммед — Пророк Его".
Неверующие европейцы вкладывают миллионы, чтобы удерживать послание пророка Мухаммеда живым в этом городе. Я плачу водителю автобуса десять шекелей, чтобы покинуть город.
* * *
Мне жалко евреев Хеврона, своим собственным решением и решением своей страны превративших себя в заключенных. Но я знаю, что выслушал пока только одну сторону, и было бы справедливо, если бы я встретился с их оппонентами, возможно, даже с их главным оппонентом. Кто бы это мог быть? Имя, которое приходит мне в голову: Гидеон Леви. Гидеон является обозревателем Haaretz, посвящающим в течение долгих лет все своё время и свое перо защите палестинцев и нападению на правых, на израильское правительство, на израильскую армию и на его самых ненавистных врагов — поселенцев.
Велик Аллах, и Гидеон — это тот, кто мне нужен.