Еврей находит "еврейское расистское ДНК"

Мне должен бы быть привычен Тель-Авив, город, повзрослевший гораздо быстрее меня. Если в прежние времена в нем было довольно много синагог, включая Большую синагогу с ее пятью сотнями сидений — желанное место для всех верующих, то сегодня Большая синагога заполнена пятнадцатью душами, а другие молитвенные дома заменились магазинами с товарами модной одежды, искусства и роскоши. Тель-Авив никогда не был по-настоящему религиозным городом, a сегодня и подавно. Некоторые улицы Тель-Авива содержат больше магазинов одежды, обуви и прочей моды, чем людей. Не совсем так, но почти. Не говоря уже о кафе, ресторанах и иных пунктах продажи всех разновидностей продуктов питания и напитков.

Гидеон сидит в офисе своей газеты в Тель-Авиве, куда я только что прибыл, чтобы с ним встретиться.

Его отец, рассказывает он, родом из Судет, и он ребенком говорил по-немецки.

Но Гидеона не заботят Судеты, его заботит Оккупация. Он не всегда был таким, но начав работать в газете, "чем больше понимал, что оккупация является жестокой и преступной, тем более радикальным становился".

— Вы полагаете, что народ Израиля жесток по своей природе?

— Нет, совсем нет. Другие народы такие же. Но есть одна вещь, которая отличает израильтян от других наций, нечто, являющееся ДНК израильской ментальности. Это вера в то, что мы избранный народ — убеждение, являющееся расистской точкой зрения, и это что-то очень глубокое в ДНК израильтян, евреев. Вера в то, что мы лучше, чем другие, что мы заслуживаем всего. Вроде убеждения премьер министра Голды Меир, что евреи могут делать все что угодно. И это в дополнение к мысли, что мы понесли самые большие жертвы в истории. Именно эти мысли заставляют нас верить, что у нас есть право, которого нет у других, и поэтому мы можем делать что угодно. Отсюда проистекает демонизация палестинцев.

— Можем ли мы сказать, что израильтяне и нацисты одинаковы?

— Нет.

— Почему нет?

— Можно было бы сравнить с нацистами тридцатых годов. Но это максимум, что вы можете сделать. Здесь нет планов по уничтожению других наций, никто не планирует править миром, нет концентрационных лагерей. Я предпочитаю сравнивать Израиль с Южной Африкой времен апартеида.

— Может ли это когда-нибудь измениться?

— Только если Израиль за это поплатится. Только под давлением экономическим или, не дай бог, кровопролития.

— Как вы думаете, евреи всегда были такими, с этой расистской ДНК?

— Конечно.

В такой ситуации, спрашиваю я его, почему он не пакует чемоданы и не прыгает в самолет, чтобы просто немедленно покинуть эту страну?

— Я израильский патриот, — отвечает он. Израиль очень важен для него, это его место и, к тому же, риторически спрашивает он: "Что я буду делать в других местах, писать о туризме?"

— Европа, как правило, занимает сторону палестинцев, в то время как Соединенные Штаты на стороне израильтян. Как вы думаете, что является причиной этого?

— Европа — гораздо более сложная, интеллектуальная и обладающая идеями. Америка неглубока, все черно-белое, к тому же у них промыты мозги.

Согласно интеллектуальному "правилу генерализации", Гидеона следовало бы лишить права выступать публично. Конечно, это никогда не произойдет, ибо Гидеон Леви — практически главный источник информации для всех интеллектуалов, имеющих хоть малейший интерес к Израилю.

— Почему, как вы думаете, европейцы столь интересуются этой землей?

— Это очень сложный вопрос. С одной стороны, вы не можете игнорировать прошлое. В некоторых европейских странах, я уверен, и я говорю о чувствах, лежащих в их подсознании, есть мысль типа: "если наши жертвы делают ужасные поступки, возможно, то, что мы им причинили, не так уж плохо. Это заставляет европейцев почувствовать себя лучше, это компенсирует их чувство вины. Но верно также и то, что Европа является более чувствительной, нежели Америка к нарушению прав человека в целом.

Мы продолжаем разговаривать, и Гидеон сообщает мне, что он не говорит по-арабски. Я спрашиваю, как же он может писать об ужасах, совершаемых Израилем по отношению к палестинцам, о чем он постоянно пишет, если он не понимает языка своих собеседников.

Гидеон отвечает, что среди его сотрудников есть говорящие по-арабски, чтобы беседовать с интервьюируемыми, которые не говорят по-английски или на иврите. Я замечаю, что люди здесь говорят на двух разных языках, один, когда беседуют между собой, и другой, когда беседуют с иностранцами, и если вы не знаете их родной язык, они продадут вам небылицы. Даже Аль-Джазира делает это, предлагая две очень различные позиции: одну — для "братьев", на арабском языке, и другую — для западных стран, на английском. Но Гидеон, вообще не понимающий арабский язык, утверждает, что это неправда. И когда, наконец, я спрашиваю, сообщает ли он также и о палестинских нарушениях прав человека, он отвечает, что то, что делают палестинцы, не его дело.

Я понятия не имею, как он может сообщать о злоупотреблениях одной стороны, даже не интересуясь злоупотреблениями другой. Насилие, в конце концов, во многих случаях идет по кругу: один стреляет, а другой стреляет в ответ, — но если не упомянуть первую пулю и только сообщить о второй, то второй стрелок превращается в обычного убийцу росчерком вашего пера, а не потому, что он таковым является на самом деле.

Что он думает о поселенцах в Хевроне?

— Они — наихудшие. Без всякого сомнения.

Но у него проблемы не только с поселенцами.

— Я думаю, — говорит он мне, — что средний палестинец жаждет мира больше, чем средний израильтянин. У меня нет сомнений по этому поводу.

И тем не менее, несмотря на свою любовь к палестинцам, он с ними незнаком. Он признается:

— Все мои друзья — израильтяне. У меня нет ни одного палестинского друга.

Печально. За столько лет, что Гидеон защищает палестинцев, ни он не подружился ни с одним палестинцем, и никто из них не стал дружен с ним. Очевидно, что, несмотря на предположение, которое можно было бы сделать из его статей, на самом деле его не заботят палестинцы, только евреи. Он — израильский патриот, как он говорит. Он хочет, чтобы его Израиль, его евреи были сверхлюдьми, отвечающими поцелуями на пули. Короче, он хочет, чтобы все евреи были Иисусами и умерли на кресте.

Может быть только одна причина, почему ему хочется, чтобы они были Иисусами: в сердце, в его темных углах, этот Гидеон есть величайший в своем роде еврейский расист, какой когда-либо существовал. Евреи должны вести себя как сверхлюди, потому что они таковыми являются. И до тех пор, пока они не будут вести себя как высшая раса Иисуса, он будет их ненавидеть. Он — наиболее странный тип ненавидящего себя еврея, какой вы можете найти.

Мы болтаем, болтаем, о том о сем, и когда интервью подходит к концу, я задаю ему последний вопрос: вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам на время вашей следующей экскурсии в Палестину?

— Хорошо, — говорит он, и предлагает поддерживать связь, чтобы согласовать детали.

Я с нетерпением жду следующей недели. Гидеон ходит встречаться со Страдающими Арабами раз в неделю вот уже в течение нескольких лет, и я получу возможность посмотреть, как урожденный немецкоговорящий еврей-суперрасист общается с арабами на иврите. Если это не величайший театр, то не знаю, что это такое.

* * *

Пока я еще в Тель-Авиве, израильском городе, представляющем политическое левое крыло, я иду на встречу с Уди Алони.

Уди представляется как режиссер и писатель с призом Берлинского кинофестиваля в кармане, присужденным ему министром Германии по делам экономического сотрудничества и развития Дирком Нибелем. Снова Дирк, человек занятый Развитием. Уди очень гордится своим призом Берлинале, и не сообщает мне тот факт, что полученный им приз — это вовсе не общепринятый приз Берлинале, а я не поднимаю этот вопрос в беседе с ним.

Уди является сыном бывшего члена кнессета Шуламит Алони, матриарха левых в Израиле, и его фильм "Искусство/Насилие" в скором времени появится на многих экранах в Германии, сообщает он мне с гордостью. Находящаяся теперь в деменции Шуламит, за которой ныне ухаживает сын, была сильным лидером, и я до сих пор ее отчетливо помню. "Она была лучшей", — говорит Уди о ней, и я соглашаюсь.

Пока мы сидим за кофе в одном из бесчисленных кафе Тель-Авива, Уди ностальгически вспоминает иное место: "Я прожил один год в Дженине и два года — в Рамалле." Его глаза загораются, как если бы он только что упомянул о двух женщинах своей мечты.

Уди является ярким примером новых левых Израиля: левых экстремистов. Таких левых я еще не знал, левых, куда только можно дотянуться левой рукой. Гидеон не один такой. Он, Гидеон, и "политический психолог", встреченный мною ранее, являются членами нового клуба. "Люди в Тель-Авиве не верят в Бога, но все же они полагают, что Бог обещал им эту землю", — так Уди описывает нерадикальных левых. Его левизна иная. Он находится на переднем крае кампании по бойкоту Израиля и израильской продукции, — с восторженным удовольствием делится он со мной.

Если его кампания бойкота будет успешна, то он как израильтянин сильно пострадает. Если Израиль не сможет продавать свою продукцию за рубежом, и ни одна страна не станет продавать продукты Израилю, страна падет, и люди умрут от голода. Это то, что он хочет?

В определенном смысле, да.

— В конце здесь должно образоваться одно государство, где каждый человек имеет один голос, — как он выразился.

— В таком случае, вероятно, палестинцы составят большую часть в этом государстве, и еврейское государство перестанет существовать, правильно?

— Я мечтаю об этом!

В дополнение к мечте, у него есть и кошмары.

— Для меня мысль, что в один прекрасный день я проснусь, а вокруг меня нет ни одного палестинца, это кошмар.

— Вы говорите по-арабски?

— Нет.

Это меня ошеломляет. Как люди, говорящие, что они любят палестинцев и посвятившие свою жизнь сохранению палестинской самобытности и культуры, даже не развлекают себя мыслью изучить эту культуру? Они знают Канта, они знают Ницше, они знают Сартра, они знают Аристотеля, но они не знают ни Корана, ни хадиса, ни самого арабского!

Я изучал Коран, я изучал хадис и я изучал арабский язык. Уди — любитель арабов. А я тогда кто?

Уди — еврей-самоненавистник иного сорта, нежели Гидеон Леви. Уди не израильский "патриот"; он не желает "Израиль Иисусов". Он не желает самого Израиля. Уди является нормальным самоненавистником. Он любит палестинцев не за то, кем они являются, так как он незнаком с ними, а за то, кем они не являются: они — неевреи. Они враги евреев, и это делает их прекрасным народом.

* * *

Через несколько часов я сижу в грузинском ресторане за столом с израильской ученой. Она насквозь левая и любит палестинцев настолько, что — она продолжает повторять мне, — это уже десять раз за последние полчаса на случай если я не расслышал, — что уже долгие годы она спит с палестинцем. Они не появляются в обществе вместе, но они занимаются сексом. Левый интеллектуал, сидящий с нами, очень этому рад и замечает в какой-то момент: "Я счастлив слышать это. Я знаю, с тобой все в порядке." Ее знание палестинской культуры равно нулю, но она делит с ней свою постель. Это вызывает уважение, не так ли?

Честно говоря, эти евреи заставляют меня скучать о палестинцах. Может быть, мне стоит посетить их только для того, чтобы прочистить голову.

Вифлеем, место рождения Иисуса, будет неплохо. Я не был там десятилетия. Поехали!