Прогулка со львами Палестины и поедание мороженого в знак солидарности с блаженной памяти Адольфом Гитлером.

— Были столкновения. Попытка спецподразделения израильской армии арестовать подозреваемого в лагере беженцев Каландия недалеко от КПП между Иерусалимом и Рамаллой, провалилась, трое палестинцев убиты. Джибриль хотел бы поговорить с вами об этом инциденте, — говорит мне Лина по телефону сразу после моего выхода из дома Амоса.

Я думал, что он хотел пойти в поход, напоминаю я ей.

— Ну, да, — отвечает она, он будет идти и рассказывать. Приезжайте на КПП Каландия, мы посылаем автомобиль, чтобы забрать вас.

Отлично. Немец Тоби любит, чтобы его возили, а он слушал рассказы о палестинских страданиях. Точно так же, как и прочие его немецкие собратья.

Я беру такси из Тель-Авива в Каландию, и водитель довозит меня до КПП, сам он не может пересекать палестинскую границу. Я оглядываюсь вокруг и чувствую, что что-то здесь не так, потому что КПП практически пуст.

Звонит Лина. Не могу ли я взять такси до отеля Mövenpick, и она заберет меня оттуда?

А как же автомобиль, который должен был меня забрать?

— К вам трудно послать машину, в районе Каландии большая пробка.

О чем она говорит? На кладбище движение активнее, чем здесь. Но пойди поспорь с Линой, саудовской палестинкой — вам ни за что не выиграть.

Я обхожу место в поисках такси, и вдруг в мгновение ока оно превращается в зону боевых действий. Подростки с закутанными лицами жгут на дороге шины и бросают камни в израильских солдат возле КПП. Над моей головой и в мою сторону летят камни весом не меньше меня самого.

Мне бы надо бежать отсюда, но мое любопытство оказывается мощней камней. Я хочу понаблюдать реакцию другой стороны, может быть, стрельбу на поражение, но израильские солдаты предпочитают не реагировать. Психологически, как я вижу, это самое худшее, что может приключится с подростками, бросающими камни: они довольно быстро выдыхаются. Надеюсь, они не обратят на меня свое внимание. Если бы кто-то из них знал, кто я такой, меня бы бросили живьём в огонь и дальнейшая вечеринка происходила бы здесь уже без моего участия. Не удивительно, что Лина не хочет отправлять сюда машину. Если произойдет взрыв, лучше, чтобы автомашина палестинского правительства здесь не стояла.

* * *

После нескольких неудачных попыток я нахожу такси и еду в Mövenpick.

Какое богатство и великолепие! Флаги Палестины и Швейцарии высоко реют перед отелем, вода распыляется на зелень рядом, блестящие немецкие автомашины снуют туда и оттуда, и изящно одетые служащие готовы исполнить любое ваше сокровенное желание.

Это тоже, нравится вам или нет, Палестина. Не те, так часто связанные с этим именем, ужасные картины опустошения и разрушения, принесенного евреями. Нет. Увы, iPad: ты не рассказываешь мне правду.

Прибывает Лина, и мы едем в офис Джибриля, где нас ждет правительственный автомобиль.

— Мы не способны сегодня улыбаться, трое наших убиты ими, — говорит парень в офисе.

Это грустное и серьезное приветствие занимает около минуты. Сегодня здесь немец Тоби — человек, семья которого видела смерть, принесенную бомбежками Союзных Сил во Второй Мировой Войне. И все же он до сих пор смеется, поэтому вскоре в офисе снова слышен смех.

Добро пожаловать, брат.

Через небольшое время автомобиль берет нас на прогулку.

Бывший руководитель Службы Безопасности Палестинской Нации сегодня главный Спортсмен Палестины. Человек, которого боятся, человек, у которого в сейфе лежат все секреты нации, человек, чье второе имя — "Хитрец", человек железной воли, каменного сердца и сентиментальной души, человек, который может заставить вас плакать и смеяться в ту же минуту, человек, который застрелит вас, если захочет, или станет баловать, человек, вылепленный из этого песка, человек, который может предать вас в секунду или молниеносно убить, человек в сравнении с которым бледнеют герои легенд, человек с телом из плоти, но нервами из стали идет меж гор и холмов, меж шоссе и глубоких долин во славу палестинского спорта.

Вы можете смеяться или плакать, но внутри вас растет осознание, что нет человека, подобного ему. Американский президент играет в гольф, немецкий канцлер сидит, слушая Вагнера, израильский президент ест ифтар с имитаторами Обамы, русский босс плещется с рыбами. И все они делают это, пока десятки, если не сотни сотрудников службы безопасности охраняют их, ограничивая доступ для глаз общества.

Не таков Джибриль.

Он идет и каждый может это видеть.

Конечно, его охраняют. В каком-то смысле. Автомобиль сзади и автомобиль спереди. Он идет, а вокруг около десятка человек или около того. Это охрана не поражает ваш взгляд штурмовыми винтовками и прочими впечатляющими железками. Нет.

То, что они несут с собой, другого типа и сорта: вода, мороженое, бананы, финики, йогурт и иное умное оружие. Когда им кажется это подходящим, внизу долины или на вершине горы, они открывают бутылку, лижут сладости или кусают фрукты.

То же делает и Джибриль. Восточный человек, которого боятся, лижет мороженое.

И всякий раз, когда Джибриль облизывает или откусывает, я тоже облизываю и откусываю. Каждый, кто смотрит, видит, что мы — сиамские близнецы. Джибриль начал прогулку около пяти или шести пополудни, и в дороге уже около трех часов. Я присоединился к нему во второй половине этой восхитительной прогулки.

Пока мы идем, Джибриль гневно ругает ХАМАС. Он на самом деле их не любит. Несколько лет назад он баллотировался против своего брата Найефа на место в PLC (Палестинский законодательный совет), и Найеф выиграл. Найеф это ХАМАС, а Джибриль — ФАТХ. ФАТХ сильно проиграл на тех выборах, и в конце концов потерял Газу. Джибриль может много что рассказать о тех днях, но он просит, чтобы это осталось в частной беседе.

Мы идем. Идем и идем.

Человеческие руки даже самого талантливого художника не в состоянии нарисовать то, что нас окружает. Дороги, идущие кругами среди массивов выступающего бело-коричневого песка, тропинки узкие и широкие, скрытые между холмами и горами. А тем временем ветер мягко дует на наши вспотевшие лица. Ты идешь и идешь, но дорога никогда не кончается. Часть пути расположена внутри Израиля, часть внутри Палестины, часть в области общего контроля, но трудно сказать, когда мы входим из одной страны в другую и когда выходим. Я всегда думал, что хорошо охраняемые КПП разделили две эти страны, но, ребята, как я был неправ.

Для многих людей на планете, тех, кто поколениями читали и слышали об израильско-палестинском конфликте, спорная территория должна воображаться огромной по площади, больше, чем Канада, но, когда вы идете с Джибрилем, вы понимаете, не только, как малы и Израиль, и Палестина, но и то, как обе они связаны. Вы можете судить о том, в какой вы стране только по дорожным знакам: тут они на арабском, там — на иврите, некоторые из которых предупреждают израильтян, что им проход юридически запрещен. И между ними можно проехать на автомобиле. Не на бронетранспортере, не на танке, не на самолете. Просто на автомобиле. И кошки. Да, кошек не волнует политика, они просто хотят немного мороженого. Мои кошки получают кошерное молоко, а эти кошки — халяльное мороженое.

Мы идем по дороге, по главной дороге: автомобили и мы, машины и облизывающие мороженое спортсмены.

Мы идем и говорим, говорим и идем. Бок о бок, порой рука об руку. Мы: номер один агент безопасности Палестины, позирующий в качестве спортсмена, и немец Тоби, ничего не позирующий кошерный ариец.

* * *

В какой-то момент на определенном участке прогулки и без всякой причины, Тоби решает отойти от Джибриля Аравийского и и начать изучение Святой Земли самостоятельно.

— Не ходи туда сам, — предупреждает Джибриль Аравийский немца Тоби, — они увидят твои светлые волосы и убьют тебя!

Кто они? Лучше мне не спрашивать.

— Вы посещали наши лагеря беженцев? — спрашивает Олимпийский ходок свою арийскую половину, как если бы лагеря беженцев были Диснейлендом, который туристу не стоит пропускать.

— Нет, пока нет. Но я бы с удовольствием.

— Нидал! — Джибриль подзывает одного из лизателей мороженого, сразу приближающегося, чтобы услужить хозяину, — ты устроишь для немца показ лагеря беженцев!

Нидал кивает в знак послушания, а затем предлагает мне банан.

Палестинские бананы, позвольте вам сказать, слаще меда. Это не те бананы, с которыми я знаком в Штатах, импортные и безвкусные. Ничего общего. Это Святые Бананы, свежие и священные.

Я откусываю банан, духовно приподнятый, и Джибриль спрашивает:

— У нас здесь есть хороший врач-немец, он живет в Иерихоне. Хороший немец. Хотел бы с ним встретиться?

Это последнее, что мне нужно. Встретить немца, лично знающего Джибриля. Господь небесный! Я не в состоянии обмануть настоящего немца моим "чисто немецким акцентом".

Ведь это смертельный приговор, как я должен выкручиваться?

Этот Джибриль, думаю я про себя, совсем не прост. Он подводит под меня мину, которая вот-вот взорвется. Я должен придумать, как станцевать на ней. Как с этим справиться?

Ну что ж, Тоби — истинный немец, истинный ариец, он любит немецкий народ и сделает все возможное, чтобы встретиться с их представителем. Безусловно, — говорю я Джибрилю, — для меня это честь и удовольствие познакомиться с немецким врачом, который занят помощью палестинскому народу, жертвуя свой опыт и время на это.

Теперь Джибриль поручает Нидалю устроить обед, на который будут приглашены Джибриль, Тоби, немецкий врач плюс еще трое немецких друзей.

О Господи! Сколько немцев у этого Джибриля в запасе?

Как я смогу обмануть четырех немцев? Аллах велик, он пошлет ангела на моем пути, чтобы спасти меня от прощупывающих глаз моих немецких собратьев.

Мы подходим к перекрестку, и Джибриль спрашивает:

— Хотите повернуть направо в Иерихон или хотели бы продолжать еще несколько часов?

— Сколько еще часов?

— До полуночи или, если предпочитаете, до двух часов ночи. Мне подходит, чтобы вы ни сказали.

— Думаю, пришло время посмотреть Иерихон. Это самый древний город мира, как я слышал. Это правда?

— Люди говорят, что да.

— Сколько ему лет?

— Десять тысяч лет.

— Мы обязаны его посмотреть!

— Как хотите.

Мы поворачиваем к Иерихону. Темно, Много я не увижу, но у Джибриля есть там дом, и для нас там готовят обед.

Мы идем еще час или два, и предстоит пройти еще долгий путь, прежде чем мы достигнем дома Джибриля. Мимо проезжает полицейская автомашина, и офицер за ее рулем останавливается, чтобы благословить Джибриля всеми благословениями Аллаха. Джибриль спрашивает его, что нового. Офицер выходит из машины и что-то рассказывает, стоя рядом с Джибрилем. Я могу расслышать только несколько слов, которыми они обмениваются, что-то касательно "евреев", но в каком контексте я не понимаю. После того, как офицер уезжает, я спрашиваю Джибриля, что произошло.

— Евреи узнавали у него, какова цель моего сегодняшнего похода".

Мы вместе смеемся над глупыми евреями, которым неведомо, что такое спорт, и продолжаем идти.

Я зажигаю сигарету.

Джибриль говорит мне, что не стоит этого делать, ибо ходьба и курение — сочетание не слишком идеальное. Я говорю ему, что я давно пристрастился и нет никаких шансов, что он сможет убедить меня прекратить. Таков я, курящий немец.

Рядом с Джибрилем останавливается молодой парень, которого тоже зовут Джибриль. Джибриль старший кладет руку на плечо Джибриля младшего, и они идут вместе шаг в шаг.

— Его мать назвала его в мою честь, — говорит мне Джибриль с гордостью.

И тут генералу Джибрилю приходит в голову блестящая идея:

— Ваше имя с этого момента Абу Али.

Я принимаю это с радостью. Я играл с именами слишком долго и устал от этого. Я хочу быть тем, кто я есть, открыто жить со своим настоящим именем. Абу Али. Это мне подходит. Это идеальное имя для меня. Наконец-то мне не придется менять больше имена. Абу Али.

* * *

Джибриль и его ближайший и новейший друг Абу Али, т. е. я, наконец, добираемся до дома Джибриля или, чтобы быть более точным, до одного из домов Джибриля. Ужин подан. Все замечательно. Хумус, острый перец, свежие помидоры, свежий хлеб, омлет, чай, кофе, яблоки, и множество других замечательных закусок.

— Ешь, Абу Али, ешь, — приказывает мне Джибриль.

И я ем.

Все.

Джибриль, напротив, ест только овощи. Помидоры, огурцы, лук. Здоровую пищу. И халву. Да.

— Мне нужно немного сладкого, Абу Али, — говорит он.

Пожилой мужчина приближается ко мне.

— Вы знаете, что означает Абу Али?

— Скажите мне вы.

— Храбрец. Герой.

Мне это отлично подходит!

Все соглашаются.

То, что они мне не говорят, возможно, предполагая, что я и так это знаю, что есть еще один белый, которого палестинцы почтили именно этим именем.

Адольф Гитлер.

Может быть, мне следует вернуться к Амосу Озу и представиться ему моим настоящим именем. Но не сейчас. Сейчас я ем, и ем, и ем. Еще пита, лаваш и еще один лаваш. Абу Али любит поесть, но Джибриль уже насытился своей постной пищей и пытается занять себя чем-то повкуснее. У него есть телефон, и он делает то, что делает каждый мужчина или женщина, не занятые лавашем: звонит кому-то. Кому? Немецкому врачу. Они говорят минуту и ​​Джибриль протягивает мне телефон. Джибрилю хочется услышать, как Абу Али говорит на своем идеальном немецком языке.

Согласитесь, это будет большим развлечением.

— Абу Али, — говорит Джибриль, — немец хочет с вами поговорить.

Глаза всех присутствующих сосредоточиваются на мне. Большинство из них шли долгие часы, и теперь прекрасное время расслабиться, прослушиваясь к романтичному звучанию немецкого языка.

Я беру телефон.

Дорогой Иисус! Как я избегну твоей судьбы на кресте?

Я прикладываю трубку ближе ко рту, и наполняюсь религиозным пылом.

— Аллах акбар! Аллах акбар! Аллаху Акбар! — кричу я снова и снова изо всей мощности своих легких и горла, и когда заканчиваю, то начинаю петь.

Ни один стоящий немец не станет протестовать против храброго Абу Али, когда тот чувствует потребность молиться Аллаху.

Если не может помочь Иисус, пусть поможет Мухаммед.

Присутствующие в восторге.

— У вас великолепный арабский акцент, Абу Али!

— Спасибо. Спасибо.

— Знаете, — добавляет другой, — как было бы хорошо, если бы Роммель победил.

Он имеет в виду попытку нацистской Германии во Второй мировой войне захватить Палестину.

— Вся земля была бы наша, — говорит он, — здесь бы ни один еврей не выжил.

— Во мне немецкая кровь, — говорит еще один, — все мы, палестинцы, немцы.

В нескольких шагах от нашего обеденного стола есть бассейн, и некоторые из ходоков решают попрыгать в воду, приглашая меня присоединиться. Я отказываюсь. Я плаваю только с Евой.

Какой поразительный мир. Я начал день как еврей, продолжил как немец, а теперь я австриец. Когда я приезжаю в Иерусалиме, я даю кошкам немного мяса, и они смеются моим австрийским шуткам.