Факты: Еврейское государство никогда не существовало. Евреи обязаны оплачивать арабу пятилетнее музыкальное образование. Палестина была основана четырнадцать тысяч лет назад.

Ханан — это "человечный образ" ООП и является "человечным образом" палестинцев уже много лет. Ее визитная карточка говорит: “д-р философии Ханан Ашрауи. Член Исполнительного комитета ООП. Департамент информации и культуры”. Когда я приезжаю в ее офис в здании штаб-квартиры ООП в Рамалле, ее ещё нет, но ее секретарша, Мэгги, красивая палестинка-блондинка, уже тут. Мэгги рассказывает мне, что ее муж — немец, работает "честно и аккуратно" в немецкой GIZ (Deutsche Gesellschaft für Internationale Zusammenarbeit), и что Германия вкладывает огромные деньги в строительство палестинского государства.

Она сидит за своим столом на фоне карты: "Палестина. 1948" (еще без Израиля); она полна улыбок, энергична и предлагает мне арабский кофе.

Тут вам не кладбище, поэтому кофе Jacobs нет и в помине; здесь настоящий арабский кофе небесного качества и вкуса.

Хорошо, что Мэгги христианка. В противном случае, в месяц Рамадан меня приветствовали бы только улыбкой и картой. Телевизор в штаб-квартире ООП включен. Сейчас идет вариант "Улицы Сезам".

— О, это для ребенка. Мать привела своего ребенка, — говорит Мэгги о другой сотруднице.

Пока играет "Сезам", в офис Ханан звонит Аль-Джазира, главная арабская сеть теленовостей.

— Нельзя ли прийти на несколько минут, — спрашивают они, — чтобы взять интервью у Ханан?

— Это займет всего пять минут, — обещает мне Мэгги.

В ожидании Ханан я смотрю на Kharta в офисе Мэгги. Kharta на арабском языке означает "карта", а на иврите есть жаргонное словцо — kharta, означающее "подделанное", "воображаемое". Думаю, ивритский сленг берет свое начало с этой самой карты, где отсутствует даже Тель-Авив. Я говорю: "думаю", потому что не многие израильтяне говорят по-арабски, и некого, собственно, расспрашивать. Несколько месяцев назад, например, Биньямин Нетаньяху выступал с речью, в которой он говорил об уникальности Израиля. При этом он упомянул слово "dugri", что означает что-то вроде "прямой", и сказал, что ни одна другая культура не имеет такого слова, оно существует только в иврите. Израильтяне, сообщил он миру, являются самым прямолинейным народом, и именно поэтому у них есть дополнительное слово для "прямого". Знал бы он или его слушатели, что dugri происходит от арабского durgri, что означает, вы удивитесь, "прямой".

Я нуждаюсь в сигарете. Я пытался закурить до того, как прибыл в штаб-квартиру ООП, но люди на улицах Рамаллы мне не позволили. Раз за разом прохожие на улице требовали, чтобы я немедленно погасил сигарету. "Сейчас Рамадан!", — кричали они на меня. Я делюсь своей проблемой с Мэгги, и она показывает, куда пробраться покурить. Я иду туда и выкуриваю одну за другой три сигареты, пока не появляется наконец Ханан, и я иду на встречу с ней.

Офис Ханан красиво и аккуратно оформлен. В центре стола — тарелка с нарезанными фруктами и овощами всех цветов радуги. На стене висят несколько фотографий, все со вкусом, но ни на одной я не вижу вездесущую мечеть Аль-Аксы, символ Палестины. Ханан — христианка, и, возможно, поэтому ей не хочется иметь изображение мечети в своем кабинете.

Мы пожимаем друг другу руки, я сажусь, и когда я уже готов открыть рот, входят люди из Аль-Джазиры.

Эта Аль-Джазирская бригада — самые большие профи из тех, кого я видел за долгое время. У них занимает менее минуты настроить дорогую аппаратуру, и в мгновение ока они готовы к действию. Они знают воззрения Ханан, но им хочется "звуковой фрагмент." Все интервьюируют Ханан, почему бы и не Аль-Джазира? Корреспондент смеется, весело хмыкает и улыбается. Ханан тоже. Они, похоже, знают и любят друг друга.

Улыбки прекращаются перед самым началом, и выражения лиц становятся серьезными. Они напоминают мне актеров в гримерке перед спектаклем. Наступает серьезный момент, и с грустным лицом в дополнение к значительному внешнему виду Ханан рассказывает, как Израиль плох, и интервью быстро заканчивается.

Со скоростью света команда Al-Jazeera сворачивается и выходит.

* * *

Теперь остаемся Ханан и я.

— Как бы вы хотели представить палестинский народ и себя остальному миру?

— Как народ мы, вероятно, похожи на любой другой народ в мире. У нас те же стремления; мы хотим жить в мире, достоинстве и уважении прав человека. Проблема в том, что исторически нам, как народу, было отказано в этом. Мы живём в ситуации незаметной другим, но на самом деле трагической, когда мы лишены прав владения, рассеяны и изгнаны или под сапогом военной оккупации.

Мы тоже хотим жить; мы любим жизнь. Мы хотели бы творить. Мы любим литературу, любим читать стихи, рисовать, танцевать и устраивать праздники в Палестине. Но есть постоянная напряжённость и давление, мы должны сопротивляться оккупации, иметь дело с рассеянием и изгнанием и в то же время поддерживать свою человечность и приверженность большой цели, чувствовать, что мы являемся частью всего человеческого сообщества.

Мы, палестинцы, постоянно ощущаем изоляцию. Мы были исключены из человеческого сообщества, на нас были наклеены ярлыки и стереотипы, поскольку о нас говорили наши враги, а не мы сами.

Думаю, мы народ, напоминающий древнего мореплавателя. Понимаете, у нас есть что рассказать, и мы хотели бы рассказать. Это повествование, отсутствующее в человеческой летописи, которое мы пытаемся сделать распознаваемым. Это подлинная наша история, и мы не хотим, чтобы остальной мир видел нас глазами и через рассказы, скажем, политического контроля израильской оккупации.

Ханан меня удивила. Наблюдая ее по телевизору и читая о ней, я всегда представлял ее жесткой женщиной, личностью холодной и держащей на расстоянии. Но сидя напротив, чувствуя тепло ее голоса, я не мог не быть тронут и не проникнуться к ней уважением. Она умна и хорошо говорит. В отличие от Арье Кинг, она говорит длинными предложениями, у нее богатый словарный запас и, полагаю, она не маклер. Если бы она, пытаясь продать мне дом, отвечала на каждый имеющийся у меня вопрос такими длинными предложениями, сдается мне, я бы, может, пригласил ее на кофе с пирожными, но уж точно остался бы в своем старом доме еще на пару лет.

Может быть, я должен задавать более точные вопросы, и тогда она будет отвечать мне короче.

Но прежде чем у меня появился шанс попробовать, Ханан делится со мной ещё одной идеей.

— На мой взгляд, это поразительно, что палестинцы, живущие на своей исторической земле на протяжении сотен и тысяч лет, должны отказаться от большей части своих земель, на которых будет основано другое государство.

Сотни и тысячи лет — для меня довольно большая новость, и я рад, что она поделилась этим со мной.

— Израиль стал жертвой. Не сам Израиль, а европейские евреи — жертвами одной из худших глав в истории человечества. Мы говорим о Холокосте; это худшее, до чего человеческий разум дошел с точки зрения жестокости. Так что в некотором смысле мы стали жертвами тех, кто стал жертвами европейского антисемитизма.

Она говорит, говорит и говорит, как будто дает лекцию сотням студентов.

— Мы народ земли. Мы являемся жертвой мифа "земля без народа для народа без земли", и всю жизнь мы пытаемся доказать, что мы существуем, что мы — народ этой земли.

Тут я встреваю.

— Вы говорили о культуре сотен и тысяч лет, т. е. задолго до образования Израиля. Не могли бы вы дать мне почувствовать, какой была прежняя Палестина?

— Палестина всегда была плюралистична и никогда не отторгала кого-либо. Я, как христианка, вижу себя звеном самой продолжительной христианской традиции в мире. Мне не нужно что-либо о себе доказывать кому бы то ни было.

Ханан — образованный, эрудированный человек, и мне надо взглянуть на нее под этим углом. Я возвращаюсь в университетские годы и стараюсь оценить аргументы Ханан в соответствии с академическими стандартами. Она пытается доказать мне права палестинцев на эту землю, утверждая, что они являются народом "самой длинной христианской традиции в мире." Это был бы неплохой аргумент, будь он реальностью, иными словами, если бы христиане составляли большинство палестинского народа. Но это не так. Я где-то читал, что когда израильские силы вышли из Рамаллы, христиане составляли 20 процентов ее жителей. И я спрашиваю:

— Сколько здесь христиан, 20 процентов?

— Христианское население уменьшилось с 20 до 1,5 или 2 процентов по различным причинам.

Оппа! Значит ли это, что после ухода Израиля мусульмане вышвырнули христиан — подлинных палестинцев? Аргумент, построенный ею против Израиля рушится одним махом. Да, она еще говорила о "целом ряде причин", но не уточнила. И я начинаю давить.

— Почему?

— Я не хочу обсуж…

Она останавливается на середине слова. Профессор явно теряется. "Разве это тема беседы?" — бормочет она с очевидным раздражением на то, что я поднял этот вопрос.

Это выглядит несимпатично, и она это знает. К ней быстро возвращается хладнокровие:

— Во-первых, оккупация. Во-вторых, низкий уровень рождаемости. В-третьих, связи с семьями за границей.

— Но большинство из них уехали, не так ли?

— Полагаю, что так. Из Рамаллы, по крайней мере.

— С двадцати до полутора процентов. За сколько лет?

Ханан делает паузу. На ее лице отражается беспокойство. Она предпочла бы говорить о других вопросах, а не об этом. Но, будучи профессионалом, она возвращает себе хладнокровие, немного маневрирует так и сяк, изо всех сил стараясь вернуть мое доверие.

— Мы потомки многих племен и культур. Вероятно, среди моих предков есть евреи.

И тут она выдает мне такое предложение:

— Палестина открыта и гостеприимна ко всем.

— Так гостеприимна, — замечаю я, — что, когда сегодня я закурил на улице, на меня стали кричать.

— В самом деле?

* * *

Эрудированная Ханан знает о том, что происходило здесь тысячи лет назад, но не о том, что происходит сегодня; по крайней мере, это то, что она пытается дать мне понять. Поэтому я решаю обсудить с ней историю. Может ли она указать мне точную дату создания Палестины, а не только "сотни или тысячи" лет назад?

— Говорят, мы были здесь уже тогда, когда (в библейские времена) пришли евреи и начали уничтожение палестинцев.

Затем, она быстро смягчает это утверждение, прежде чем кто-либо обвинит ее хоть в каком-то согласии с исторической претензией евреев на эту землю. "Здесь были еврейские племена", — говорит она мне, но, знаете, не было государства."

— А еврейский храм здесь был?

— Понятия не имею. Я не археолог.

— Вы когда-нибудь об этом задумывались?

— Я стараюсь не судить. Если археолог скажет мне, что был, хорошо. Если археолог скажет, что не был, тоже хорошо. Хотя эта земля не луковица, но у нее много слоев. Когда вы чистите лук и добираетесь до середины, там ничего не остается.

На самом деле, я люблю лук и думаю, что понял ее. В окончательном виде: много тысяч лет назад, хотя она не дала точную дату, существовало плюралистическое государство по имени Палестина, и еврейские племена пришли и убили его культурных обитателей. Библейский Израиль никогда не существовал, независимо от того, что говорит ее христианская Библия, и никто никогда не доказал, что еврейский храм когда-либо здесь существовал. Это весьма плохо для Арье Кинга, рассуждающего в терминах Третьего Храма, как если бы действительно существовали первый и второй. Затем она говорит мне:

— "Вот что я скажу: если ваш Бог говорит, что вы избранный народ, то наш Бог не говорил нам этого."

Ханан — один из главных архитекторов всевозможных мирных переговоров между израильтянами и палестинцами, и я поднимаю этот вопрос.

— Увидим ли мы здесь мир на протяжении нашей жизни?

— Я не знаю. Я пообещала это дочери, когда мы начали мирный процесс, и моя младшая дочь сказала: "Я на время уступила маму для дела мира, мирного процесса и переговоров, чтобы она смогла заключить мир и проводить больше времени со мной", и мы не только не достигли мира, но и она потеряла детство и юность, а теперь, когда она взрослая женщина и мать, они [Израиль] отобрали ее удостоверение личности, и я не могу видеть своих внуков.

Она прерывается, сдерживая слезы.

— Всю свою жизнь я боролась за мир. Я пообещала, что не уступлю. Так что, не могу вам сказать. Думаю, в конце концов, мир наступит.

Теперь Ханан плачет, закрыв лицо обеими руками.

— Где ваша дочь живет сейчас?

— В Штатах.

— В каком штате, Нью-Йорк?

— Нет.

Странно, но Ханан наотрез отказывается сказать, в каком штате живет ее дочь. Ну, если я не могу получить информацию о дочери Ханан, я постараюсь узнать что-нибудь о Сыне Божьем.

— Вы верите в Иисуса?

— Верю ли я, что он был? Да, я верю, что он был.

— Как божество, в качестве бога?

— Нет.

— Вы верите в Бога?

— Я не часто об этом задумываюсь, если честно.

— Вы атеистка?

— Аaaaa. Я… Я не определяю себя.

— Вы атеистка?

— Я действительно не знаю. Действительно не знаю. Почему вы хотите как-то классифицировать меня.

Я не хочу ее классифицировать. Это она подтверждала права палестинцев на эту землю, рассказывая о "самой длинной христианской традиции в мире", и тем не менее она не верит в единственную вещь, с которой согласны все христиане: в Иисуса-бога. Кроме того, она обвиняет Израиль во всех бедах ее общества, не указав даже одним перстом на мусульман, изгоняющих христиан с этой земли. У Ханан есть интеллектуальный потенциал, позволяющий избегать фактов, так же, как у профессора Омара из университета Аль-Кудс, только ее язык поэтичней, чем у него.

Когда я прощаюсь с ней, она дает указание своим сотрудникам, связать меня с другими палестинцами, представляющими интерес. Я полагаю, ее офис познакомит меня с людьми, которыми она сможет гордиться, а не с экстремистами, и я ей очень благодарен. Перед моим отъездом чиновники в офисе Ханан спрашивают, не хотел бы я посетить мавзолей Раиса[президента] Ясира Арафата, первого палестинского президента, похороненного в комплексе Муката недалеко отсюда, и я отвечаю, что это — честь для меня.

Полагаю, до сих пор в этой части мира я веду себя очень правильно, переходя от одного мертвеца к другому: от Масличной горы к Могиле Арафата.

Появляется человек и забирает меня от Сезама к Раису Арафату, чтоб я мог продемонстрировать свое почтение.

Интересно, что солдаты, стоящие здесь на карауле, сказали бы, подумали и сделали, знай они, кто я. Что касается меня, то я сообщаю им, что я немец. "Добро пожаловать в Палестину", — говорят они немцу и фотографируются со мной.

* * *

Фотографии сделаны; я гуляю по улицам Рамаллы, пышного, красивого, богатого города, и тут на мои глаза попадается интересное здание: Исторический музей Дар Захран. Я вхожу. Захран, являющийся основателем и владельцем этого частного музея, вызывается самолично провести меня по выставке, описывающей жизнь палестинцев за последние двести лет. Он наливает мне чашечку кофе и рассказывает историю.

— Кое-кто хотел освободить от христиан Ближний Восток, чтобы продемонстрировать миру, что арабы — закрытое общество, и чтобы западный мир перестал поддерживать Палестину.

— Кто же это?

— Оккупанты.

— Кто они?

— Израиль.

— Как Израиль может это сделать?

— Они использовали пропаганду, распространяя истории, будто правительство убивает местных жителей. Люди слышали это, пугались и уезжали.

Умно. Но почему же христиане уехали, а мусульмане остались? Ведь мусульмане остались, не так ли?

Захрана очень расстраивает мой вопрос. На днях, говорит он мне, радиожурналист брал у него интервью, и этот журналист такого вопроса не задавал.

— А откуда был журналист?

— Из Германии. ARD.

Я ничего не знаю об этом репортере; возможно, он один из тех немецких журналистов, которые аплодировали на пресс-конференции фильма "Садовник". Вопросы, которые я задаю Захрану, это вопросы, которые любой журналист, знакомый с базовым стандартом журналистики, обязан задать. Но они эти вопросы не задают.

Уже поздно, а я должен вернуться в Иерусалим. Рамалла очень близко от Иерусалима, но прежде мне придется пересечь контрольно-пропускной пункт в Израиль, и, по многочисленным сообщениям СМИ, это может занять несколько часов. Когда я добираюсь до контрольно-пропускного пункта, то засекаю время на моем iPhone, чтобы точно знать, сколько часов это займет. Это занимает ровно две минуты и четырнадцать секунд. Я прихожу домой и иду спать, игнорируя кошек.

Благодаря офису Ханан, в ближайшую пятницу я смогу встретиться с "представителем пресс-службы правительства" и ещё с парой людей. Я с удовольствием соглашаюсь.

Поездка из Иерусалима в Рамаллу в пятницу Рамадана — сама по себе приключение. Когда я приезжаю на арабскую центральную автобусную станцию в районе, который арабы называют Баб аль-Амуд (Ворота с Колоннами), евреи — Шаар Шхем (Шхемские Ворота), а большинство остальных — Damascus Gate (Дамасские Ворота), то никаких автобусов не обнаруживаю.

— Где автобусы? — спрашиваю я проходящих мимо.

— Иди прямо.

Центральный автовокзал по случаю Рамадана переехал. Я иду по дороге, иду и иду. Мимо проходит отец с ребенком. Ребенок несет огромную пластиковую винтовку. Думаю, папин подарок. Я продолжаю идти. Еще один ребенок едет на спине своего отца и держит полиэтиленовый пакет. Из пакета торчит дробовик, тоже из пластика. По крайней мере я на это надеюсь.

Я продолжаю идти и вижу большой киоск, где мужчина продает замечательные праздничные подарки: тонны пластиковых пистолетов, винтовок, ружей.

Мгновение спустя, лавируя в бесконечном потоке людей, я сажусь на автобус в Рамаллу. С помощью Аллаха я достигаю Рамаллы и спокойно прибываю в офис доктора Ехаба Бесаиса, "пресс-секретаря правительства" в министерстве информации государства Палестина. После общего голосования Ассамблеи ООН в 2012 году, признавшего палестинское государство, "Палестинская автономия" официально переименована в "государство Палестина,"- объясняет мне доктор Ехаб. Доктор Ехаб обладает тонной иной информации, которой он хочет поделиться.

— Палестинцы — такая же нация, как и любая другая в мире, — сообщает он. Они имеют тысячелетнюю историю.

— Когда Палестина была основана?

— В Ханаанский период.

— Когда этот народ превратился из ханаанеян в палестинцев?

— Мы должны проверить это у историков — специалистов в области древней истории.

— У вас здесь есть историк?

— Не по пятницам.

Ехаб, возможно, не осведомлен о чем-то, касающемся истории, но что такое "информация", он знает хорошо. И в день поста у этого официального представителя правительства на уме еда.

— Израильтяне переняли фалафель и хумус. Ну скажите, существует хумус в Польше? Израильтяне взяли нашу еду и называют ее израильской едой!

Не знаю почему, но фалафель напоминает мне о культуре. И я спрашиваю доктора Ехаба, который был профессором до прихода в это министерство, как бы он мог определить палестинскую культуру.

— Палестинскую культуру характеризуют толерантность и взаимная связь.

— И в этой толерантной среде, — спрашиваю я его, — христианин, вроде меня не может курить во время Рамадана?

— Здесь речь идет об уважении.

— И такое же уважение было характерно для Рамаллы лет десять — двадцать назад?

— Да.

— А д-р Ханан Ашрауи, — говорю я, знающая Рамаллу лучше нас обоих, была очень удивлена, узнав, что я не смог закурить на улице.

Это потрясает его, ибо означает, что либо он лжец, либо Ханан. Он понятия не имеет, как выкрутиться из этой небольшой проблемы и теряется. Он становится раздраженным и агрессивным. Он расстроен, ужасно расстроен. Он впадает в длинный монолог о совершенно не связанных между собой вещах, не позволяя себя прервать, и в конце сообщает мне, что я ничего не понимаю и что Запад это не более, чем банда обнаглевшего народа.

* * *

Слава Богу, что офис Ханан организовал мне встречу еще с одним человеком, иначе день был бы полностью потерян. Спустя несколько минут в кафе рядом с министерством я встречаюсь с известной палестинской певицей, которую я назову здесь Надия. Она сидит за столиком со своим хорошим другом по имени Халед, поэтом из Газы, который в настоящее время находится в Рамалле.

Во время Рамадана в Рамалле есть несколько ресторанов, открытых для неверующих, в основном туристов, конечно, при условии, что они подают еду подальше от глаз публики, и главный вход ресторана выглядит так, как будто ресторан закрыт. Мы сидим в одном из таких кафе, и Халед рассказывает мне:

— История Палестины начинается четырнадцать тысяч лет назад, в местечке под названием Тулелат аль-Расул, что между Иерусалимом и Иерихоном. Если вы говорите, что Моисей пришел сюда в 1200 году до нашей эры, то это одиннадцать тысяч лет до Моисея. Кто был здесь все эти одиннадцать тысяч лет? Палестинцы! Иеhошуа бен Нун захватил Иерихон в 1200 году до нашей эры, и кто тогда там жил? Палестинцы. Безусловно! В самой Торе говорится о войнах между израильтянами и палестинцами; он говорит это слово по буквам: палестинцы. До 1948 года BBC в каждой программе новостей называла эту землю Палестиной и людей, ее населявших, палестинцами.

— Я счастлив, наконец кто-то в состоянии точно определить период палестинской истории. Но вот запись из Encyclopædia Britannica по этому поводу: "В 132 император Адриан решил построить на месте Иерусалима римскую колонию Элия Капитолина… Провинция Иудея была переименована в Syria Palaestina (позже называемая просто Palaestina), и, по словам Есебиуса из Кейсарии (История Церкви, книга IV, глава 6), ни одному еврею не было позволено отныне ступить в Иерусалим или его окрестности."

Халед принес тексты песен для CD Надии. Она проигрывает их на своем смартфоне, и я прошу спеть их. Тексты песен на арабском, и она переводит их на английский:

— Формально, по паспорту, я израильская палестинка, но я называю себя "Палестинка с оккупированных в 1948 г. земель”.

— В глазах израильского правительства вы израильская арабка, не так ли?

— Да.

Надия, по ее словам, изучала "социальную помощь" в Еврейском университете Иерусалима в течение двух с половиной лет. Она не закончила учебу, сделав перерыв, а затем стала "изучать музыку в течение пяти лет в Иерусалимской академии музыки и танца, где я получила степень в области музыки, специализируясь на вокале."

Она рассказывает мне, что ее учительница музыки, немецкая еврейка, была ей "матерью", но после окончания академии она больше с ней не контактирует.

— Почему?

— Она оккупантка.

Способность Надии отшвырнуть женщину, называемую в течение пяти лет "матерью", в тот момент, когда она в той больше не нуждается, поражает.

Я задаю ей умнейший вопрос из тех, что когда-нибудь ей задавали или зададут:

— Вы когда-нибудь влюблялись в мужчину-израильтянина?

— Нет. Я не могу.

— Почему нет?

— Я палестинка. Это все равно, что еврейка влюбится в немецкого офицера-нациста.

— Вы хотели бы, чтобы палестинцы и израильтяне разрешили свой конфликт, поделив землю на два государства, Палестину и Израиль?

— Нет. Сионизм это расизм. Ведь ясно, что моя страна, моя земля украдены, и теперь они ищут оправдания для этого, изо всех сил стараясь стереть меня отсюда. Израильтяне украли стиль одежды, которую носила моя мать, и назвали его израильским. Они украли нашу еду и называют ее израильской.

Черт побери, почему сегодня все привязались к этой фалафели! Надия, которая живет в Иерусалиме, является гражданкой Израиля и имеет израильский паспорт, сообщает мне, что "жизнь в условиях оккупации" ужасающа и что евреи "чуть не убили мою дочь."

— Что случилось?

Ну, случилось следующее. На днях Надия возвращалась с Западного Берега, а оккупанты поставили заграждение перед въездом в Израиль. Она была в первой линии автомобилей, вспоминает она, в очень жаркий августовский день. При ней была дочь, и ребенок хотел есть, она ещё на грудном вскармливании. Надия умоляла солдат позволить ей просто проехать, но они отказали: "Нет, это контрольно-пропускной пункт." Поскольку младенец плакал, то у нее не было иного выбора, кроме как покормить ребенка в машине.

Почему это является убийством, или почти убийством, находится за пределами моего понимания.

— Минутку. Вы получали бесплатное высшее образование бог знает сколько лет, не так ли? Вы, как гражданка Израиля, получаете медицинскую помощь бесплатно или за символическую плату, вы известная певица…

— Оккупанты должны платить цену за оккупацию: они обязаны оплачивать оккупируемым медицинские расходы, продукты питания и высшее образование, — обрезает она меня.

Я не знаю, какой закон или книга указов говорит, что государство, какое бы ни было, должно оплачивать пять лет музыкальных классов в дополнение к двум с лишним годам факультета социальной помощи своим гражданам, не являющимся евреями (евреи не получают бесплатное университетское образование в Израиле), но если это называется оккупацией, я хотел бы быть оккупированным всю оставшуюся жизнь.

Надия, являющаяся христианкой, вышедшей замуж за мусульманина, обвиняет израильтян и в другом. Ее дети, говорит она, воспитываются как мусульманине, ибо таков израильский закон. Оккупанты диктуют христианке, вышедшей замуж за мусульманина, воспитывать своих детей мусульманами.

Зная, что я немецкий турист, она скармливает мне все, что, она полагает, немецкое брюхо переварит в этот постный день. Но дело в том, что я родился здесь, а не в Германии. То, что она называет израильским законом, на самом деле — закон ислама, но я не возражаю ей. Она говорила с западными журналистами и раньше, и если я оспорю ее, она может усомнится в моих арийских корнях.

Ее ненависть к израильтянам беспредельна, как и у доктора Ехаба. Зачем офис Ханан Ашрауи послал меня к этой паре, для меня загадка. Видимо, эти двое считаются "умеренными" в палестинском обществе. Если это умеренные, спрашиваю я себя, что же такое экстремисты?

* * *

Скоро наступает вечер, и разрешается кушать. Я прошу Надию указать мне хороший ресторан с палестинской кухней, и она привозит меня в своем Опеле в центр Рамаллы. Она показывает на здание через дорогу от нас и говорит, что на пятом этаже есть ресторан, который можно попробовать. Что я и делаю.

— Вы можете здесь есть все и сколько угодно. Цена? Восемьдесят девять шекелей, — говорит мне официант.

— Это дорого, — отвечаю я ему, — слишком дорого для такого, как я.

Он сразу понимает, что на самом деле я палестинец, и снижает цену до сорока пяти. Сажусь и начинаю с вкусного холодного куриного супа. Здесь я впервые понимаю, что можно есть куриный суп холодным, после чего двигаюсь дальше к остальным блюдам. Как всякий истинный мусульманин, я постился весь день, и теперь мне нужна вся еда, что есть на земле.

И здесь я получаю ее всю.

Помещение забито мужчинами, женщинами и детьми. Люди, в том числе пожилые женщины в хиджабах, курят кальян и сигареты, а певец исполняет прекрасную арабскую музыку. Когда он поднимается до высоких нот, а это происходит довольно часто, обедающие курильщики вскрикивают в знак одобрения. Они хлопают, они подпевают, они кричат. Ох, как они кричат! Это чертовски красиво. И если это и есть палестинская культура, они могут собой гордиться.

* * *

После употребления немалого количества искусно приготовленной пищи я еду обратно в Иерусалим. В микроавтобусе на Иерусалим людей больше, чем сидячих мест, но никто ничего не говорит. Цена, тем не менее, та же самая. Две палестинки в великолепнейших хиджабах находятся здесь же. Я смотрю на них и удивляюсь, как такая одежда может украсить и сделать людей привлекательными. Да, я имею в виду именно это: эти женщины — просто красавицы.

Это наводит меня на мысль, что мне нравятся палестинцы. Даже не так. Я люблю палестинцев. Это правда, черт возьми. Я могу не соглашаться с тем, что они говорят, но как народ я их просто люблю. Я смотрю на них в этом микроавтобусе и ощущаю, насколько они близки друг другу, даже если они впервые здесь встретились. Здесь братство и теплота, дружелюбие и чувство общности. И, Господи, палестинский хиджаб великолепен. На самом деле. Турецкие женщины должны поучиться у палестинцев, как шить хиджабы.

Сейчас пятница, что означает суббота (в еврейском календаре день начинается вечером). Общественный транспорт не работает, и магазины закрыты.

Доехать с де-факто столицы Палестины до де-факто столицы Израиля занимает несколько минут, но это два мира, отстоящих друг от друга очень далеко. Вы чувствуете это сразу, переезжая из одного в другой. Другая атмосфера. Другой дух. Другая культура. В одном месте Бог не хочет, чтобы вы потребляли еду, в другом — чтобы вы ее покупали. И если вы полагаете, что это различие — не вопрос жизни и смерти, то вам лучше взять билет на первый же самолет отсюда.

Есть один белый по имени Джон Керри с супругой Терезой Хайнц из всемирно известной компании "H. J. Heinz", производящей кетчуп, он нынешний госсекретарь Америки. Керри только что объявил, что через неделю израильтяне и палестинцы возобновят мирные переговоры в Вашингтоне. После переговоров в Вашингтоне он собирается приехать сюда и переезжать туда-сюда, от одного соседа к другому, останавливаясь и здесь и там в шикарных отелях, где всегда есть возможность купить еду и есть ее в какой бы то ни было день и в какое угодно время, и он не намерен открывать для себя, что Ближний Восток сделан из Арье и Надия, а не из кетчупа и майонеза.

Керри, конечно, не единственный искатель мира. Евреи, живущие в Штатах, делают то же самое. Некоторые из них вроде Ирвинга Московица, в то время как другие принадлежат противной стороне. Пришло время с ними встретиться.