Дом на Английской набережной - Лазарет в Смоленске
Мой дом в Петербурге, по Английской набережной, с июля 1914 года, т.е. с начала войны, был занят солдатами. До войны главную часть дома занимало Суворинское театральное училище, но как вышло, что училище в один прекрасный день оттуда улетело, а на штучных итальянских паркетах, сделанных из розового дерева, перламутра и слоновой кости, очутилось 600 солдат, это знает только тот, кто это дело и состряпал. Я знала, что лазаретами были заняты не только частные дома, но даже и дворцы, а солдатами… этого я не слыхала.
Контракт с училищем был многолетний, на десять лет, и в момент этой перемены декорации оставалось еще 7 лет аренды.
Шли месяцы, писались просьбы, заявления, началась усиленная беготня управляющего в Главный штаб и другие учреждения… напрасные надежды - платы за занятое помещение я не получала.
Материальное положение мое становилось критическим. Жизнь с каждым днем становилась дороже, и я решила во что бы то ни стало продать этот дом.
Кого я только не приурочила к этой продаже. Тут были комиссионеры-евреи, крещеный люд разного облика и положения, знакомые дельцы и даже друзья, которым хотелось выручить меня из беды, но дело от этого ни на йоту не двигалось вперед. Я же тем временем сидела почти без средств. Тогда мы с Киту отправились в Петербург.
В Смоленске нас посадили в поезд с беженцами из Польши, состоявший из сорока товарных вагонов, в открытые двери которых видны были целые обстановки: стулья, кровати, дети, собаки и всякий домашний скарб. Был еще один вагон-микст, в котором мы и расположились.
Было еще тепло, деревья желтели, мимо нас плавно проходили грустные, такие близкие сердцу наши русские картины…
Мы тащились без конца, останавливались чуть ли не у каждого телеграфного столба, часами стоя в тупиках, пропуская воинские, товарные и пассажирские поезда. Во время таких стоянок наши спутники беженцы выскакивали из своих квартир-вагонов и возвращались из леса лишь после многократных сигнальных свистков паровоза, нагруженные множеством грибов.
Это путешествие носило какой-то особенно интимный характер, все пассажиры разговорились между собой, и нам было даже весело. Наша компания состояла из Киту, меня, моей дочери Мани, Ольги, двух ее гувернанток, В.А.Лидина, С.С.Четыркина и трех девушек.
Наш вагоновожатый был, вероятно, в своем деле новичком. Он не знал ни одной станции, ни времени остановок или прибытия.
Ну и наделал же нам беды этот самый новичок! Почему-то ночью ему вздумалось открыть окно в коридоре нашего вагона, и, по всем вероятиям, в это окно влетел горящий уголек от паровоза.
Меня разбудила Киту усиленным стуком в дверь. Помню, что мне уже очень не хотелось вставать и как-то спалось особенно сладко. Но настойчивый стук наконец меня отрезвил, и я увидала… впрочем, я ничего не могла видеть в моем наполненном густым и едким дымом отделении…
Ужасное чувство задыхаться в дыму! Глаза плачут рекой, в горле горит, и грудная клетка как будто отказывается подняться, чтобы втянуть воздух, что-то давящее и одновременно дурманящее!
С трудом и ощупью я нашла мою собачку, дорожный мешок, набрала еще каких-то вещей и едва протолкнулась в дверь моего отделения. Когда я с трудом открыла ее, предо мной на полу коридора горел костер, через который мне пришлось перешагнуть.
В вагоне царило смятение, все уж были на ногах. Надо было во что бы то ни стало остановить поезд, позвать на помощь. Дышать уже делалось невозможно, и окон не удавалось открыть. Мы друг друга не видели, толкались и разом все говорили.
Вдруг я вспомнила, что в конце вагона находилось так называемое служебное отделение. Бросившись туда, я нащупала чьи-то ноги, которые я с яростью принялась тянуть. Одновременно с этим Четыркин разыскал ручку тормоза и всею тяжестью навалился на нее.
Поезд понемногу остановился, и в тишине ночи раздались чьи-то недовольные голоса: "Что там еще случилось?" В эту минуту нам удалось наконец открыть дверь вагона. Соскочив на путь, шатаясь, я подбежала к паровозу, крича: "Скорее, скорее, горим!"
Во время тушения пожара мы слышали, как один кондуктор сказал: "Если бы еще десятью минутами позже, все бы там остались, никто бы не уцелел".
Через некоторое время, еще взволнованные, оживленно обмениваясь пережитыми страхами, мы снова двинулись в путь…
В каком ужасном виде нашла я свой дом! Все, что представляло в нем ценное - дорогие художественные украшения, резьба, паркеты, - мои даровые постояльцы немилосердно испортили и при устройстве нар в деревянные панели стен безжалостно вбили тысячи гвоздей. Мраморные подоконники были разбиты, бронзовые позолоченные дверные ручки вырваны, языки и головы скульптурных кариатид отломаны, паркеты облиты жиром и ведою и так грязны, что их можно было бы принять за простой пол дурно содержащегося стойла. Положительно, если бы через это помещение прошел ненавистный немец, то оно осталось бы в лучшем состоянии!
Два раза мы с Киту ездили в Петербург с целью наладить продажу этого дома. Я часами сидела у телефона, вела переговоры, но все это ни к чему не привело. Мало-помалу мои комиссионеры отпали, переписка прекратилась, и на продажу дома я почти перестала надеяться.
Весною 1915 года я даже пожертвовала, после долгих хлопот, 1400 рублей с тем, чтобы выселить солдат и снять нары. Деньги взяли, солдаты действительно выехали, но не ради моих хлопот, а просто настало время переезжать в лагеря, и я только на минуту была в иллюзии, что отделалась от непрошеных гостей.
Не тут- то было! Сейчас же после солдат в это помещение ввалился целый штаб генерала Ф. и занял ни больше ни меньше, как четыре квартиры!
Когда спустя 10 месяцев генерал Ф. выехал, домом тут же завладело какое-то справочное бюро с генералом К. во главе. Я узнала, что справки, выдававшиеся там, были настолько точны, что написанное надо было понимать в обратном смысле. Например, если на бумажке сказано, что воин находится в плену или ранен - читай убит. Подобное случилось с моим знакомым Н.Шевцовым. В течение двух месяцев справлялся он о судьбе сына и наконец получил ответ - убит, а он оказался живехонек!
Впрочем, слава этого прекрасно организованного и полезного учреждения вполне и прочно установилась. Стоит оно, вероятно, казне немало денег со своим персоналом в количестве нескольких десятков здоровеннейших, гладких и сытых деятелей, и придумано оно, вероятно, было тоже для "обороны от воинской повинности"…
В это время мой второй петербургский дом, на Моховой улице, из-за непомерной дороговизны топлива почти ничего не приносил. Я сидела почти без средств.
В сущности, какая это была несправедливость со стороны правительства разорять ни в чем не повинных людей, как я!…
Но меня еще ожидало одно тяжелое разочарование.
С первого дня объявления войны в июле 1914 года я решила устроить в Смоленске лазарет для тяжелораненых на тридцать кроватей. Мне удалось узнать о начале войны еще за два дня до официального ее объявления. Я тотчас же телеграфировала одному хорошему знакомому, петербургскому врачу, чтобы он купил для меня все необходимое оборудование лазарета.
Спустя неделю лазарет уже был устроен, и 12 августа прибыла туда первая партия раненых. Хирургом я пригласила по рекомендации проф. Цейдлера одну из лучших его учениц, Н.В.Сергиевскую, а помощником ее АГ.Гржибовского.
Для того чтобы мой лазарет мог обслуживать и другие, я достала рентгеновский кабинет и для большего удобства поместила его тут же в своей квартире. В Смоленске другого кабинета в то время не было, и мы сняли с раненых других лазаретов более 3000 снимков.
Лазарет помещался в смоленском отделении Московского археологического института, как раз над моей квартирой, и таким образом, я могла день и ночь там работать и следить за тем, чтобы раненым было как можно лучше. Его посетил государь и остался им очень доволен, выразив мне свою благодарность.
Свой автомобиль я предоставила исключительно для раненых. В Смоленске перевозочных средств для раненых не было устроено, и этот автомобиль за 13 месяцев перевез 631 человека в разные лазареты. В любой час ночи, стоило только нам позвонить по телефону, и автомобиль без отказа выезжал на железную дорогу. Так как у нас не было в то время хорошего шофера, то В.А.Лидин с большой охотой и тоже без отказа исполнял эту роль. Чтобы не рисковать порчей автомобиля, я его перестала сама употреблять.
И этот- то, необходимый для всех смоленских лазаретов автомобиль реквизировали! Это случилось именно в момент, когда я поехала в Петроград хлопотать об уплате мне за полтора года военного постоя в доме на Английской набережной, в тот самый раз, когда мы все чуть-чуть заживо не сгорели в вагоне. Депешу о том, что автомобиль реквизирован, я получила в день приезда в Петербург. Итак, едва только я уехала, как со мной сделали самую кричащую несправедливость…
В скором времени наш лазарет, как и вое частные лазареты в Смоленске, был закрыт ввиду' приближения немцев, а дом был отдан авиационному отделу. То, что меня духовно поддерживало в течение этих тринадцати месяцев войны, безжалостно и сразу было вырвано из моих рук. Я вдруг и сразу окунулась во все ужасы общего развала…