Я поджидал поезда в Ковентри [2] И на мосту стоял с толпой народа, На три высоких, древних башни глядя; И старое преданье городское Мне вспомнилось… Не мы одни — позднейший Посев времен, новейшей эры люди, Что мчимся вдаль, пути не замечая, И прошлое хулим и громко спорим О лжи и правде, о добре и зле, — Не мы одни любить народ умели И скорбь его душою понимать. Не так, как мы (тому теперь десятый Минует век), не так, как мы, народу Не словом, делом помогла Годива, Супруга графа грозного, что правил Всевластно в Ковентри. Когда свой город Он податью тяжелой обложил, И матери сошлись толпами к замку, Неся детей, и плакались: "Коль подать Заплатим — все мы с голоду помрем!" — Она пошла к супругу. Он один Шагал по зале средь собачьей стаи; На пядь вперед торчала борода, И на локоть торчали сзади космы. Про общий плач Годива рассказала И мужа умоляла: "Если подать Они заплатят — с голоду умрут!" Он странно на нее глаза уставил И молвил: "Полноте! Вы не дадите Мизинца уколоть за эту сволочь!" — "Я умереть готова!" — возразила Ему Годива. Он захохотал; Петром и Павлом клялся [3] , что не верит; Потом по бриллиантовой сережке Ей щелкнул и сказал: "Слова! слова!" — "Скажите, чем, — промолвила она, — Мне доказать? Потребуйте любого!" И сердцем жестким, как рука Исава [4] , Граф испытанье выдумал… "Ступайте На лошади по городу нагая — И отменю!" Насмешливо кивнул Он головой и ровными шагами Пошел, с собой собачью стаю клича. Когда одна осталася Годива, В ней мысли, словно бешеные вихри, Кружились и боролися друг с другом, Пока не победило состраданье. Она отправила герольда в город, Чтоб с трубным звуком всем он возвестил, Что граф назначил тяжкое условье, Но что она спасти народ решилась. "Они меня все любят, — говорила, — Так пусть до полдня ни одна нога Не ступит, ни один не взглянет глаз На улицу, когда я ехать буду; Пусть посидят покамест дома все, Затворят двери и закроют окна". Потом пошла она в свою светлицу И пряжку пояса с двумя орлами, Подарок злого лорда своего, Там расстегнула. Но у ней стеснилось Дыханье, и замедлилась она, Как медлит в белой тучке летний месяц. Опомнившись, тряхнула головой, И до колен рассыпались волнами Ее густые волосы. Поспешно Она одежду сбросила и стала Украдкою по лестнице спускаться. Как луч дневной между колонн скользит, Так и Годива кралась от колонны К колонне, и в воротах очутилась. Тут конь ее стоял уж наготове, Весь в пурпуре и в золотых гербах. И на коне поехала Годива, Одета целомудрием. Казалось, Вокруг нее весь воздух притаился, И ветерок едва дышал от страха, И щурились исподтишка, лукаво На желобах с широкой пастью рожи. Дворняжка где-то тявкнула, и щеки Годивы вспыхнули. Шаги коня Ее кидали и в озноб и в трепет. Казалось ей, что все в щелях коварных Глухие стены, что затем теснятся Над головой у ней шпили домов, Чтоб на нее взглянуть из любопытства. Но ехала и ехала Годива, Пока пред ней в готические арки Градской стены не показалось поле, Сияя белым цветом бузины. Тогда она поехала назад, Одета целомудрием. В то время Один несчастный, никогда не знавший Биенья благодарности в груди И бранному присловью давший имя, Дыру в закрытом ставне пробуравил И, весь дрожа, лицом к нему припал; Но не успел желанья утолить, Как у него глаза оделись мраком — И вытекли. Так сила дел благих Сражает злые чувства. Ничего Не ведая, проехала Годива — И с сотни башен разом сотней медных Звенящих языков бесстыдный полдень Весь город огласил. Она поспешно Вошла в свою светлицу и надела Там мантию и графскую корону, И к мужу вышла, и с народа подать Сняла, и в памяти людской навеки Оставила свое святое имя.