Заседания Совета Безопасности проходили два раза в день – утром и вечером. Это было вечернее заседание следующего дня после атаки на Цхинвал и захвата острова. Докладывал министр обороны, генерал Сергеев:
– Сегодня, к двенадцати ноль-ноль, грузинские войска выбиты из Южной Осетии и отброшены за административную границу с Грузией.
– Потери? – уточнил Бутин.
– У нас убито пятьдесят восемь военнослужащих. У осетин – более трехсот. Это в основном потери от ракетного обстрела. Мирные жители… Ну, и ополченцы тоже…
– У Грузии?
– Около пятисот убитых! Но когда они побежали, мы их на территории Грузии добивать не стали.
– Почему дали уйти? – взвился Богомолов, характерным жестом дергая себя за пухлую небритую щеку. – Надо было добить, чтобы неповадно было!
– Добивать на чужой территории приказа не было, – невозмутимо отозвался министр. – Если "верховный" прикажет, завтра будем в Тбилиси…Захвачено много боевой техники, танки, бронемашины – в основном российского производства.
– Откуда?
– Танки – с Украины… Несколько бронированных "Хаммеров" – те, что стоят на вооружении в американской армии. Похоже, прямые поставки из США. Мы эти машины сейчас изучаем и уже установили: броня на них – дерьмо! Наш бронебойный патрон прошивает ее насквозь…
– Ваша оценка, почему они решились на это безумие? – спросил Бутин, обращаясь к директору ФСБ.
– Если обобщить агентурные сведения, – отозвался Нащекин, – картина следующая. "Павлин"… Это его агентурное прозвище… можно для удобства так называть?
Не дождавшись ответа, генерал продолжил:
– "Павлин" давно вынашивал планы военного захвата Цхинвала и новой победоносной войны с абхазами. Поставки вооружений напрямую связаны с полученными из Лондона деньгами, которыми и производился расчет за вооружение, в том числе американское…
– Есть доказательства?
– Стопроцентные! Вот запись, которую нам незадолго до своей гибели переправил Литвиненко. Накануне он встречался с Березовским…
– Успеем до эфира? – забеспокоился Бутин.
– Тут всего один отрывок двухминутный. Включаю!
"-…Я, Борис Рувимович, в последнее время спать перестал. Страх одолевает! – послышался тенорок, чуть искаженный звуковоспроизводящей техникой. – Я так далеко не замахивался. Хотел потихоньку родиной приторговывать. А тут… вы же почти третью мировую войну затеяли!
– Слушай, – зазвучала характерная скороговорка Березовского, – а когда на мои деньги сюда драпал, не боялся? Когда за компромат на Леонида Даниловича сто тысяч наличными получал, руки не тряслись?
– Это другое, Борис Рувимович. Так, интрижка! А это… не для меня…
– Хватит ныть! Твое место в этом деле десятое! Ори на весь мир, что, мол, преследуют агенты ФСБ, убить хотят за честность твою и неподкупность. Заявления всякие делай, призывай мировую общественность объединиться для борьбы с антидемократическим режимом Фадина-Бутина! А войну мы без тебя, Сашок, организуем…
– Зачем вам это?
– Не понимаешь ты, Александр Вольтерович…
– Я – Вальтерович. Отца Вальтером звали…
– Знаю, но Вольтерович звучит лучше!… Так вот, не понимаешь ты, Вольтерович, что самое сладкое в жизни, слаще самой жизни – это месть врагу! Вот я и мщу! И все сделаю ради мести. Сейчас вот деньги собираю! Оружие для Грузии в Штатах покупаем, через Украину российское поставляем. Деньги, как известно…"
Запись оборвалась. Бутин прищурился и спросил:
– Что по острову?
– Тут так, Владимир Владимирович: с острова удалось бежать некоему Марку Ручке. Выбрался он из графской усадьбы немыслимым образом – через затопленный подземный ход, который сам же и нашел. Вот смотрите… это с его слов нарисовано.
Нащекин развернул перед Бутиным большой лист бумаги, на котором был изображен план той части острова, где располагалась усадьба.
– Вот здесь он вынырнул! Здесь флигель… Если все так, как он говорит, можно атаковать террористов через подвал усадьбы.
– Боевые пловцы?
– Так точно! Жду звонка от Гирина. Готовятся к погружению… Но…
– Вас что-то беспокоит?
– Личность этого везунчика слишком загадочна… Когда-то скитался по детским домам, беспризорничал… Сейчас у него ИЧП, подряжается в крупных московских магазинах мебель для их клиентов собирать. Проверили, действительно, эту фирму знают… По его словам, на остров приехал рыбачить…
– И что тут странного?
– То, что на острове он не знает никого, кроме старика-сторожа при интернате, да и с ним, похоже, познакомился уже после того, как приехал. Проверяем, не связан ли этот Ручка с террористами. Вдруг его счастливое спасение – это провокация, задуманная боевиками? И тогда наши парни…
Открылась дверь, и в зал заседания торопливо вошел Кротов. Он, по обыкновению, густо покраснел и сказал:
– Минута до эфира, Владимир Владимирович!
– Включайте!
На большом мониторе, висящем на стене в торце длинного стола, высветилась заставка программы "Лицом к народу". Потом появилось лицо Дробенко, взятое крупным планом, и Кротов отметил про себя, что "Андрей-соловей" волнуется. Он сидел в одиночестве в тесном помещении и явно ждал чего-то.
– Здравствуйте все! – обратился он, наконец, в телекамеру. – Как и обещал, я на острове Сердце, друзья мои! Ко мне с минуты на минуту должен присоединиться главарь террористов, бывший полковник Глухов. Пока он собирается с духом перед дуэлью со мной, расскажу, как нас встретили.
Дробенко привычно хорохорился, но глаза его выдавали неуверенность и смятение. Что-то явно шло не по его сценарию.
– Короче, остров весь ощетинился боевыми позициями, которые нам заснять, конечно же, не дали. Боевиков визуально очень много. Жителей острова мы не видели ни одного. Нам, правда, сказали, что часть женщин с маленькими детьми и стариков отпустили по домам, но проверить это мы не можем…
В этот момент Дробенко резко изменился в лице. Он видел то, что не попадало в объектив телекамеры: за спиной оператора появился Глухов. Рядом с ним шла высокая красивая девушка…
Глухов шагнул в кадр, пододвинул к себе два стула, на один уселся сам, на другой усадил девушку.
– Видно? – спросил он оператора, который нервно переступал с ноги на ногу с камерой на плече. – Что молчишь? Видно нас, спрашиваю?
Тот, наконец, понял вопрос и кивнул объективом.
– А чего "баланс белого" не берешь? – Глухов усмехнулся. – Взял уже? Ну, давай поговорим, – обратился он к Дробенко.
– Я бы хотел… – дернулся тот.
– Погоди! – перебил его Глухов. – Дай я девушку представлю. Зовут Вера, фамилия… как твоя фамилия?…Шебекина. На острове живет. Вера как раз их тех жителей деревни, кого мы отпустили по домам. Так, Вера?
Девушка молча кивнула.
– Она любезно согласилась поучаствовать в твоей программе. Сколько длится эфир?
– Тридцать… нет, уже двадцать пять минут… – голос Дробенко предательски дрогнул.
– Ну, вот и хорошо… А чтобы веселее было, мы вот что сделаем… – Глухов достал из-за пояса гранату, выдернул страховочное кольцо и резко засунул ее в стакан, который взял со стола. Рычаг гранаты угрожающе дернулся, но не сработал, так как уперся в стенку стакана и затих. Глухов поставил стакан с гранатой Вере на коленку. Потом попробовал, устойчиво ли он стоит, и сдвинул чуть в сторону, от чего девушка вскрикнула. Казалось, стакан сейчас упадет, разлетится вдребезги, и тогда рычаг освободится, а взрыватель сработает…
– Вы уж, Вера, побудьте с нами, пока мы побеседуем! Оттените красотой своей скучную мужскую компанию. Только имейте в виду, если ножки ваши прекрасные шевельнутся, то всем нам троим… четверым, – уточнил Глухов, кивнув на оператора, – живыми из этой комнаты не выйти. А если захотите досрочно прекратить этот балаган, тогда сбросьте стакан на пол – и все! Можете нас об этом даже не предупреждать!
– Не возражаешь? – Глухов мрачно хохотнул и взглянул на "соловья".
Дробенко, который при любых обстоятельствах умел сохранить лицо и проявить находчивость, на этот раз был явно подавлен, не понимал, что делать дальше и как вести программу. Казалось, все его замыслы Глухов рассыпал одним ходом с Веркой и теперь торжествующе пожинает плоды своей победы в дебюте.
Камера прыгала в руках оператора, когда он решил крупным планом показать лицо Веры. Девушка до крови закусила губу, понимая, видимо, что истерика или даже рыдания могут привести к непоправимому. Дальше объектив скользнул по лицу молчащего Дробенко и вновь остановился на Глухове. Тот невозмутимо взглянул на большие наручные часы и заметил:
– Три минуты молчим… Может, я пойду? А вы тут в прямом эфире погорюете пока…
За полторы тысячи километров от места событий, в зале заседаний в Ново-Огорево стояла зловещая тишина. Первым не выдержал директор ФСБ. Увидев полные ужаса глаза девушки, он грозно развернулся в сторону Кротова:
– Это не ошибка, Мирослав Георгиевич! Совсем не ошибка! Это тянет на провокацию. Вы пошли на поводу…
– Погодите! – остановил его Бутин. – Разбор полетов потом, а сейчас надо немедленно дать команду на прекращение прямого эфира.
– А нет прямого эфира! – тихо ответил Кротов. – Сейчас эти кадры видим только мы и сами бандиты на острове…
– Что-о-о?!
– Реальный эфир пойдет на страну с десятиминутной задержкой или не пойдет вообще. Все зависит от Дробенко. Если он сейчас соберется и сделает все по плану, тогда даем эфир на всю страну. И в Лондоне его увидят тоже!
– А если бандиты поймут, что эфира нет? Его же там прикончат на месте!
– Он журналист до мозга костей и знает, на что идет! Для него такой эфир – мечта всей жизни. Одним словом, если он очухается от сюрприза с девушкой, то результат может быть в нашу пользу… Смотрите! – Кротов кивнул в сторону экрана.
А там произошло следующее: Дробенко неожиданно нырнул куда-то вперед… Камера на долю секунды его потеряла, а потом вновь поймала в тот момент, когда журналист, вытянувшись в прыжке, приземлился возле ног девушки и с изяществом фокусника перехватил в воздухе падающий стакан с гранатой.
Вера вскрикнула, а Дробенко спокойно поднялся с пола и, как ни в чем не бывало, отряхнул брюки свободной рукой.
– Ловко! – спокойно отреагировал Глухов. – И что дальше?
– Вот такие у нас борцы с режимом, – Дробенко не ответил на вопрос, а говорил в камеру, демонстрируя плененную гранату, – воюют с беспомощными барышнями! Не стыдно, полковник?
– На войне не бывает барышень. На войне все равны! Чем ее жизнь ценнее… к примеру, его жизни? – Глухов кивнул на оператора. – Тем, что она в юбке, а на нем брюки?
– Давай отпустим девушку, Глухов.
– Да пусть идет! Без гранаты она мне ни к чему!
– За гранату теперь я отвечаю! Пока разговариваем, я ее подержу… Или нет! Лучше поставлю себе на голову…
– В армии служил? – заинтересовался Глухов, абсолютно спокойно наблюдая, как Дробенко прилаживает стакан себе на темя.
– Идите, Вера! – сказал тот девушке. – Полковник согласен!
– Выпустить! – приказал кому-то невидимому Глухов, но при этом достал из-за пояса пистолет и демонстративно положил его перед собой на угол стола. – Это чтобы ты дурака не валял!…
Объектив успел на секунду захватить крупным планом руки девушки, ее сжатые до судороги пальцы, потом спину мужчины в камуфляже, который уводил ее за дверь.
Камера вернулась к исходному ракурсу: зрителям предстали сидящие друг против друга Глухов и Дробенко, причем последний пребывал в небрежной расслабленной позе и объяснял телезрителям:
– У меня там на голове, в стакане, граната Ф-1. В просторечье "лимонка" или "черепаха". Самая смертоносная из аналогичных систем. Если голова дрогнет – клочья мяса по стенкам! Проверено… Когда она на земле взрывается, в радиусе трех метров траву выкашивает начисто! Я, чтоб ты знал, – Дробенко отвел глаза от объектива и обратился к Глухову, – в 93-м на срочную был призван. Как раз, когда ты бандитов под знамена Дудаева собирал. А в 95-ом, в январе, я в Грозном против тебя воевал. И знаю, что ты не одного и не двух моих друзей погубил. Кровники мы с тобой!
– Кровники – так кровники! – не удивился Глухов. – Повезло тебе тогда в Грозном, значит! Ничего, все еще впереди… Ну спрашивай, раз пришел! Спроси, к примеру, как я, Макcим Глухов, в Чечне оказался, чьи приказы выполнял и кто вас, салаг, тогда в 95-ом под наши пули бросил!
– А зачем мне об этом спрашивать?! Не стану! – Дробенко сделал вид, что теряет равновесие и наклоняется, но при этом мастерски двинул шеей и стакан на голове не шелохнулся.
Глухов напрягся, и камера успела зафиксировать изменение в его лице, которое можно было принять за беспокойство, а может быть, и за страх.
– …Шучу! – улыбнулся Дробенко своей привычной нагловатой улыбкой и вернулся в первоначальную позу. – Не буду я тебя, полковник, об этом спрашивать. Вдруг окажется, что жизнь твою тогдашние кремлевские мерзавцы погубили?! Или выяснится душераздирающая деталь, что выбора у тебя совсем не было. Ну никакого! И ты поведаешь нам, что всего-то выполнял приказ. А как не выполнить? Сказали, что стрелять надо – вот ты и стрелял! Так?! А потом те, кто приказы отдавал, разбежались кто куда. И опять спросить не с кого?! Так?!…И окажется вдруг, что тебя не казнить надо, а наоборот пожалеть. А может, даже наградить… Правильно я мысли твои читаю?
Глухов неожиданно для самого себя сник и не нашелся, что ответить. Все, что он мог сказать себе в оправдание, произносил этот фигляр, и в его слюнявых устах самые сокровенные, выстраданные бессонными ночами слова превращались в нечто абсолютно непригодное для того, чтобы хоть как-то объяснить искореженную жизнь бывшего летчика.
А наглец с гранатой на башке бестрепетно продолжал начатую экзекуцию.
– Слышь, Глухов, может, пожалеть тебя прикажешь перед всей страной, тобою преданной? – повторил он. – А не жирно будет за дружков моих, тобою убиенных?! Нет уж, полковник, у кровников так не принято! Не прощу я тебя! И при удобном случае – поквитаюсь, как обещал!…И знаешь, что хочу тебе сказать: выбор у человека всегда есть. Ты много раз выбирал, остаться ли человеком или в подлецы податься. И всегда выбирал в пользу подлеца!
– Чего ж прилетел, если все про меня знаешь? – процедил Глухов. – Я ж подлец, а значит, и пристрелить могу!
– Стреляй! – равнодушно согласился Дробенко. – А пришел я сюда сказать тебе, мразь, что ты не только меня не испугал. Тебя вообще, кроме детишек малых, никто не боится! Даже, вон, бабы не боятся! – Дробенко глумливо хихикнул. – В этом ошибка твоя и хозяев твоих вонючих! Ты же уверен в обратном – да? Ты думаешь, что всех нас страхом поносным одолел! Что остров захватил, и теперь все обгадятся, кинутся пощады просить! А вот хрен тебе!!! Что бы ты ни сделал, что бы ни задумал, нет у тебя ничего впереди – одна пустота! Как был ты скотиной, так и останешься!
Глухов, которому и надо-то было только пальцем тронуть спусковую скобу пистолета, чтобы заткнуть рот этому безумцу, с безысходностью понимал, что не может этого сделать. Сам же согласился на разговор – как теперь убивать?!
– Может, я пойду, а ты дальше сам с собою поговоришь… – зло проговорил он, наконец. – Или кого-нибудь из моих ребят к тебе пришлю. У них терпения поменьше…
– Да я-то все сказал. Теперь тебе слово: вот камера, вот часы… десять минут…говори, что хочешь. Свобода слова даже такой суке, как ты, дается! Давай!
Глухов потускнел еще больше.
– Ты же вопросы задавать собирался, – неуверенно произнес он, и эта вдруг возникшая неуверенность стала заметна всем.
– Да какие вопросы! – отмахнулся Дробенко. – В душе твоей поганой копаться не хочу. Там для меня все ясно! Давай, обнажайся морально! Манифест свой политический произнеси! Хочешь, к близким своим обратись или у людей прощения попроси, если сможешь! Говорю, вся страна тебя слушает! Давай, полковник, давай! Как говорится, любой каприз!
Глухов тяжело молчал. Он понял, что затеял этот прощелыга-журналист, который пришел в его логово и у которого против Глухова, казалось, не было ни одного козыря. Он ждал от этого урода вопросов, чтобы трепать его иронией, недосказанностью и многозначительностью. Или жестко отзываться: "без комментариев!" Или срезать наповал резким, как кинжальный удар, ответом: "Еще одна глупость, и я буду каждые пять минут расстреливать заложника, пока ты сам себе не сделаешь харакири…"
А что теперь? Сказать, как он их всех ненавидит – этих мерзавцев-политиков, бывших министров и президентов?… Признаться, сколько слез он выплакал, проклиная свою покатившуюся под откос жизнь?! Только придурок Дробенко все его слезы уже высушил, предупредив, что они в расчет не принимаются!
Глухов решительно поднялся.
– Раз вопросов нет, заканчивай балаган и пошли на берег. Отправлю назад, как обещал…
– Что так? – сделал удивленное лицо Дробенко. – Время есть, а тебе и сказать нечего? Впрочем, понятно! Что тут скажешь, когда без слов все ясно!
– Что тебе ясно!? – взвился Глухов.
– Да все! Тварь ты дрожащая, вот что мне ясно! Ну, что ты хочешь за жизни детишек этих невинных, за женщин беспомощных, за стариков и старух? А? Хочешь меня? Возьми!…Мало? Я за час соберу человек сто, готовых тут остаться вместо баб с ребятишками! Да что там сто! Настоящих мужиков в России завались! Забирай! А этих отпусти, будь человеком!
Глухову вдруг захотелось сделать широкий жест – мол, Каленину детей отдал и тебе еще добавлю. Но этим уже ничего не изменишь…
– Что хочу за их жизни, спрашиваешь? – хмуро произнес он. – Есть у меня ответ. Завтра получите!
– А почему не сейчас?
Глухов молча двинулся к двери.
– Постой-ка, полковник, – окликнул его Дробенко, успев перед этим что-то коротко шепнуть оператору. – Раз мы, как ты сказал, на войне, давай повоюем, сыграем на раз-два-три?! Гляди, как я могу!…- Дробенко мигнул оператору, потом резко дернул головой и театрально крикнул: – Ап!!!
Камера успела зафиксировать полет вращающегося в воздухе стакана, который от удара об пол брызнул во все стороны осколками. Последнее, что увидели телезрители на крупном плане – это отлетающий от тела "лимонки" рычаг предохранителя…
Дальше камера, видимо, упала на пол, изображение кувыркнулось, и пошел отсчет времени:
Пятьсот – раз!…
Тело Дробенко вытянулось в прыжке в струну, и он рыбкой вылетел в открытое окно. Он, не останавливаясь, трижды кувырнулся через голову и залег за каменным бордюром, где осколки его точно не могли достать…
Пятьсот – два!!
Глухов догнал в дверях оператора и вместе с ним вывалился наружу.
Пятьсот – три!!!
Ж-ж-ж-ах!!!
…Бутин непроизвольно отпрянул назад, хотя до экрана было метров шесть. Но техника успела передать в эфир яркую вспышку и короткий грохот, а потом экран погас.
Десятью минутами позже почти во всех домах огромной страны, которая, не отрываясь, смотрела этот беспрецедентный эфир, ахнул с экранов взрыв, заставив вздрогнуть миллионы людей.
… Бутин взглянул на Кротова, который на этот раз был абсолютно спокоен, и спросил:
– Вы хотите сказать, что все это пойдет на пользу делу?
– Да! – Кротов решительно кивнул. – Смотрите: Глухов завтра выдвинет какие-то требования. А до этого вряд ли станет кого-то убивать. Дробенко вывел его из себя… в хорошем смысле. День мы выиграли!
В эту секунду в его кармане заиграла мелодия мобильного телефона. Он, извинившись, быстро прижал его к уху и радостно сообщил:
– Дробенко!!!…Он жив!!! – И по инерции так же радостно добавил: -…Бьют их!…
Тут закашлялся экс-президент Фадин, не вымолвивший до этого ни слова. Все посмотрели в его сторону.
– Рано радуемся! – сипло произнес он. – Мы так и не знаем, чего они хотят и чего ждут. А это значит…
В этот момент в комнату влетел начальник личной охраны Бутина и положил перед ним короткую записку. Бутин быстро пробежал ее, посмотрел на часы и поднял глаза на присутствующих. Взгляд его ничего хорошего не предвещал.
– Теперь ясно, чего ждет Глухов, почему мямлит что-то невнятное… В Астрахани после футбольного матча начались уличные беспорядки. Разгромлено здание городского УВД, захвачено большое количество оружия. Есть сведения о вооруженных столкновениях с милицией!…Нащекин!
Директор ФСБ вскочил, застыл на пару секунд, а потом отчеканил, будто давно вынашивал предлагаемый вариант действий:
– Предлагаю наделить генерала Гирина, находящегося сейчас в области, чрезвычайными полномочиями и объединить две операции: по освобождению заложников и подавлению мятежа! Министерствам обороны и внутренних дел экстренно перебросить в Астрахань необходимые средства борьбы с уличными беспорядками и переподчинить их Гирину. Немедленно взять под контроль объекты, где могут быть организованы крупные техногенные аварии: городской водозабор, электростанции, мосты, аэропорт…
– И вот что, – добавил Бутин, обращаясь к Богомолову. – Срочно собрать Совет Федерации и оформить все решения… ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Тот подавленно кивнул.
Бутин хотел сказать что-то еще, но промолчал, и все неожиданно явственно увидели, что лидер страны глубоко встревожен и подбирает какие-то самые важные слова, без которых не может встать и покинуть совещание. Но, видимо, слов таких не нашлось. Кулак его угрожающе резко двинулся к столу, однако застыл в миллиметре от поверхности.
– Всем работать.