Глухов понимал, что его война проиграна. И эта, конкретная, на острове Сердце, да и вся та, что он вел по жизни. Загнать назад такое количество людей, разбежавшихся по всей деревне, было почти невозможно: для этого пришлось бы задействовать практически всех бойцов, а значит, оголить огневые точки и охрану берега, что создало бы отличные условия для штурма острова. Стрелять во всех, кто шевелится, было еще глупее.

В распоряжении бандитов оставались только дети и работники интерната, в основном женщины, запертые в графской усадьбе. Считать заложниками мужиков, засевших на маяке, было бы явным лицемерием. Эти будут драться до последнего патрона, а если что – взорвут себя и тех идиотов, которые пойдут на штурм. Идиотов, однако, не было…

Плохо то, что провалилась и операция в целом. Глухов уже знал, что молниеносная война на Кавказе завершилась разгромом грузинских войск. Попытка захватить Астрахань пресечена. Из Москвы шла противоречивая информация: беспорядки, организованные оппозицией, продолжаются, но власть, похоже, сохраняет контроль над ситуацией и в ближайшие часы подавит последние очаги сопротивления на улицах.

Значит, надо срочно уходить. Бойцы были на грани бунта из-за бессмысленных потерь и очевидной тупиковости происходящего. Самые горячие требовали начать публично расстреливать заложников, чтобы побудить Москву к реальным переговорам. Но даже более умеренные могли вот-вот выйти из-под контроля, не понимая, как дальше будут развиваться события и как они покинут этот проклятый остров.

О судьбе соратников Глухов думал скорее по привычке. Ему, как командиру, пристало заботиться о подчиненных, и он сделает все, чтобы они ушли с острова живыми – по крайней мере, те, кому повезет. Но если выйдет по-другому, что ж… Они сами выбрали свою долю, причем за деньги! Кроме Расула и Хасана, да еще десятка боевиков, составлявших его "личную гвардию", остальные были ему незнакомы, либо знакомы шапочно – так что боевыми товарищами, которых прикрывают в бою грудью, не считались.

А штурм приближался и мог начаться в любую минуту Своим звериным чутьем, спасавшим его в сотнях боевых операций, Глухов явственно ощущал это. Cцену побега людей из клуба наблюдали с "большой земли", как в кинотеатре. И хотя Глухов представил это как жест милосердия, по сути это ничего не меняло. Хорошо еще, там не знают, что взрывчатку, заложенную вокруг маяка, боевики уже не контролируют… А может, и догадываются, черт бы их побрал!…

Усталость накатывала с такой силой, что впервые в жизни Глухов не чувствовал даже остатков азарта настоящего воина, который в любой, даже самой критической ситуации ищет путь к победе.

Вопрос для бывшего полковника состоял теперь вовсе не в том, можно ли найти способ спасти собственную жизнь и незаметно покинуть остров. Такой путь он знал. В укромном месте лежали три комплекта подводного снаряжения: для него, Расула и нелепо погибшего Хасана.

Вопрос был в другом: а стоит ли снова убегать от смерти?

Глухов боялся себе признаться, что жизнь окончательно ему надоела и давно потеряла всякий смысл. Не хотелось начисто перечеркивать прожитые годы. Но все шло именно к тому.

Наедине с собой Глухов пытался быть объективным и теперь, подводя итоги, оправдывал себя только за одно – за дружбу с Дудаевым. Он и теперь видел в нем честного и искреннего человека. По сути, Джохар отказался служить озверевшей от запаха денег и власти московской камарилье, чьей легкой добычей стала целая страна. Конечно, он во многом заблуждался, но Глухову тогда действительно казалось, что именно с Чечни начнется очищение России от скверны необольшевизма и безудержного воровства.

Долгое время это помогало ему быть в ладах с совестью – даже тогда, когда начал стрелять по своим. А в кого еще стреляют во время гражданской войны, говорил он себе? Естественно, в своих, если они находятся по другую сторону баррикад!

Скоро идеологическая мишура облетела окончательно. Сменившие Дудаева люди воевали не за идеалы, а за деньги, только для Глухова пути назад уже не было. Война превратилась в образ жизни. В него стреляли почти каждый день, он стрелял в ответ, уже не задумываясь, почему это делает. Теперь даже побег за границу не казался выходом из тупика, в который он сам себя загнал. Там его ждала неминуемая тоска и скучная смерть – либо от водки, либо от болезней, неизбежных в силу многочисленных ран и пережитых лишений.

"Хорошее место для смерти в бою! – вдруг подумал Глухов, высматривая в окно видимую часть острова и щурясь от ослепительных солнечных бликов, которыми переливалась широкая волжская гладь. Может, послать к черту озлобленных соратников, отпустить заложников, а самому… Нет, не бежать! Обложиться оружием, занять господствующую высоту и отстреливаться, пока хватит сил и жизни…

Нет, надо все же дождаться ответа с "большой земли" по поводу самолета, на котором улетит в Афганистан, в зону, контролируемую талибами, вся его команда. И, разумеется, часть заложников, которые должны гарантировать уступчивость Москвы. И этого с собой возьмем…

Каленину он уже объявил, что тот должен отправиться на "землю".

– Вернешься через три часа! – инструктировал Глухов. – Ровно три часа, минута в минуту, понял?! На обещанном теплоходе! – Глухов посмотрел на часы. – Он, по нашим сведениям, вот-вот на той стороне будет…Привезешь с собой десять миллионов долларов, как мы договаривались с твоим генералом.

Каленин понял, что имеется в виду Гирин…

– На судне должны быть только рулевой и ты… Двое! Ну, и деньги, разумеется.

– Судно, деньги… А я-то вам зачем? – не удержался Каленин.

– Знакомого человека, к тому же известного, в случае чего и убивать приятнее! – Глухов ухмыльнулся. – Застрелишь невесть кого, и что? Одним больше, одним меньше. А ты, Каленин, совсем другое дело! Вся страна увлечена твоей судьбой. Детей спас! В логово террористов пойти не побоялся! Герой! – Глухов издевательски похлопал Каленина по плечу. – И потом, ты честный! Ну-ка, дай слово, что вернешься!

Каленин мрачно молчал.

– Пойми, Каленин, – продолжил Глухов. – Я могу и без тебя. Но с тобой интереснее. Я всю жизнь экспериментирую. Смотри, какая психологическая задачка тебе задана: ты сейчас уедешь на "землю" и можешь там остаться. Так? – Глухов с удовлетворением хлопнул себя по коленкам. – Но я возьму с тебя слово, что ты вернешься. И вот первая для тебя дилемма: сдержать слово или нарушить? Я понимаю, что дано оно даже и не человеку вовсе, а так, мрази одной, с которой можно не считаться!…Палец загибаем!

Каленин сжал зубы и поборол желание ответить.

– А вот вторая! – Глухов загнул еще один палец. – Я сейчас с тобой очередную порцию детей отпущу. Заметь, уже второй раз! Но человек двести детишек все равно тут останется. И вот ты перед выбором: вернешься, может быть, еще кого-то отпущу. А нет – всех, как сельдей в бочку, погружу на судно и в Астрахань повезу, как живой щит.

– Зачем тебе их муки? – глядя исподлобья, спросил Каленин.

– Как зачем? – удивился тот. – Чтобы вы, сволочи, сговорчивее были! Вижу, ты так ничего и не понял, Беркас Сергеевич!- Глухов даже вроде расстроился. – Пойми, нас невозможно победить. Знаешь, почему? – Глухов выжидающе посмотрел на Каленина и пояснил: – Мы не боимся смерти, а кто не боится смерти, тому безразлична не только своя жизнь, но и чужая, которую он забирает с легкостью и без всяких угрызений совести! И не ждите, что мы будем воевать с вами по правилам! Понял?! Нам все позволено! Абсолютно все!!! Если для победы надо убивать женщин и детей, значит, будем убивать без колебаний!

Каленин хмуро молчал.

– А теперь смотри! – Глухов показал ладонь и добавил к двум прижатым пальцам еще один. – Я загнул третий палец! Знаешь, что это означает?! Я оставляю тебе выбор: когда вернешься, будем считать, что ты свободен!…

Глухов глумливо ухмыльнулся:

– А в чем выбор-то? – не понял Каленин

– А в том, что ты можешь остаться на острове, когда мы уйдем отсюда!

Каленин недоверчиво взглянул на Глухова.

– Клянусь, слово сдержу! – продолжил тот. – Скажешь, что остаешься – твоя воля! Дожидайся своих. А мы детишек на корабль погрузим – и в Астрахань. Только как же ты их бросишь, а? Представь: с ними только мы, те, кого они боятся до смерти. И ни одной родной души рядом… Вот тебе и выбор: вместо того, чтобы остаться тут, сядешь ты с нами на корабль, пойдешь до Астрахани, а там в самолет и в одну веселую страну с нами слетаешь! Думай, Каленин, выбирай свою свободу! Жду тебя через три часа с деньгами! И даже слово с тебя не беру… Будем считать, что ты мне его уже дал!…Я и так знаю, что ты выберешь!

Глухов победоносно усмехнулся.

– Берите с Расулом мою машину и быстро на пристань. Отсчет времени пошел!…

Cцена погрузки в катер плачущих ребятишек окончательно вывела Каленина из равновесия.

– У тебя закурить нет? – попросил он Расула, хотя за всю жизнь выкурил всего несколько сигарет, будучи школьником.

Расул молча отошел на несколько шагов к хорошо защищенному укреплению, откуда торчал крупнокалиберный пулемет, и вернулся с двумя сигаретами. Так же молча протянул их Каленину и щелкнул зажигалкой.

Беркас жадно затянулся и, хотя теплый дым перехватил горло так, будто кто железными пальцами ухватился за кадык, он не закашлялся и хватанул еще пару глубоких затяжек. В голове отчетливо зашумело и весь окружающий мир угрожающе качнулся, норовя уплыть куда-то за пределы расфокусированного зрения.

– Эй! – услышал он глуховатый окрик. – Что с вами?

Каленин обнаружил, что сидит на песке и видит перед собой большие, угольно-черные глаза Расула, а окружающий мир медленно собирается в более-менее отчетливую картину. В голове шумело…

– Давно не курил! – хрипло ответил он и только тут зашелся в безудержном кашле, раздирающем раздраженное горло.

Расул еще раз внимательно посмотрел на него, усмехнулся и сказал, кивнув головой в сторону "земли":

– Я все думаю, что вы успели сообщить по телефону? В отправленных сообщениях пусто. А последнее принятое есть…Прочли?

– Нет! – мрачно ответил Каленин.

– Тут одно слово: "Ждите!". Чего, интересно? Я просто теряюсь в догадках… – Расул усмехнулся. – Уж не штурма ли? – Потом наклонился к Каленину и тихо произнес: – Не возвращайтесь! Тут скоро такое начнется… Больше вы никого не спасете, а себя погубите. – Он приблизил лицо вплотную к лицу Каленина и произнес уже совсем шепотом: – Он сказал, что играет не по правилам, значит, и для вас правил нет! Увозите детей и не возвращайтесь!…

Каленин, казалось, не слушал Расула и смотрел куда-то мимо него. Он все плотнее стискивал зубы, наблюдая, как два равнодушных боевика подталкивают в спины плачущих детей, перебегающих по шаткому мостику с берега на катер. Вскоре места на катере уже не осталось, а на берегу еще стояло несколько испуганных чумазых пацанов и две плачущие в голос маленькие девчушки лет десяти.

Каленин подошел к ним, подхватил обеих и медленно, выверяя каждый шаг, чтобы не потерять равновесие, двинулся по мосткам. Передав девочек на руки более взрослым детям, он снова сошел на берег, прихватил двух пацанов, бросил им "Держитесь!" и двинулся обратно, на борт.

Так он перенес всех, прикидывая, что двигаться придется по воде с предельной осторожностью: детей в катере было намного больше, чем он мог вместить при обычных условиях.

Каленин собрался уже завести двигатель, но вдруг передумал и спустился на берег.

– Слушай! – обратился он к Расулу. – Выполни одну просьбу: мальчик там в усадьбе есть, Вовой зовут. В матроске ходит… Это мой племянник, – соврал Каленин. – Дай мне его забрать. Прошу!…

Расул молча потыкал пальцем в мобильный телефон, и вскоре рядом с ним притормозил раздолбанный старенький "Москвич", в который он так же молча уселся, и тот сразу же растворился в клубах всепроникающей едкой пыли.

Дети в катере затихли, словно понимали, что их судьба зависит от этого странного дядьки в грязной рубашке и потерявших первоначальный цвет брюках, которые были закатаны по колено. Он сидел к ним спиной на шатком мостике, опустив ноги в воду, а рядом с ним стояли серые от пыли кроссовки, которые при каждом легком ударе волны в борт катера угрожающе покачивались. Наконец, один башмак с отчетливым шлепком плюхнулся в воду. Дети неуверенно засмеялись.

Каленин чертыхнулся и спрыгнул с трапа в воду, но поскользнулся и, взмахнув руками, упал на спину, полностью погрузившись в грязную прибрежную воду, а сверху на него шлепнулся и второй башмак.

Тут уж радостным смехом взорвались все: смеялись, размазывая следы от недавних слез, дети, смеялись стоявшие на берегу бандиты, и даже подъехавший только что Расул тоже улыбнулся и подтолкнул к выбирающемуся на берег Каленину маленького мальчика в грязной бескозырке и с забинтованной посеревшим бинтом рукой.

– Забирай!

– Это не он! – поперхнулся Каленин. – Не Вова!

– Как тебя зовут? – раздраженно спросил Расул.

– Вова! – испуганно ответил мальчуган.

– Ну вот, видишь, – сверкнул глазищами Расул. – Вова!…Бескозырка!…Что с рукой?

– Не знаю… – мальчишка беззвучно заплакал. – Болит сильно!

– Забирай! – отрезал Расул. – Мне его тетка с усами отдала, директор! Не хочешь брать, пусть остается.

Каленин молча взял незнакомого пацана на руки и аккуратно ступил босыми ногами на трап.

– Стой! – Расул подошел к нему сзади и что-то сунул в карман брюк. – Телефон… – тихо пояснил он. – Не возвращайся…

Каленин медленно двинулся по трапу.

– Эй, обувь забыл! – крикнули ему с берега, но он шел, не оборачиваясь. Потом с трудом протиснулся к штурвалу через плотно прижатые друг к другу детские тела, а увидев, что кормовой канат полетел в катер, прокричал, стараясь перекрыть звук взревевшего двигателя:

– Извини, Расул, но я вернусь!!! Придется потревожить твою совесть!!! Когда надумаешь в нас стрелять, подумай, надо ли?