Сергей Шебекин любил свою жену Тоню так сильно, что каждый день просыпался с одной и той же мыслью: ему хотелось сделать что-то такое, чтобы она, оценив его поступок, подошла, взяла за руку и, глядя прямо в глаза, сказала, наконец:

– Знала, что любишь! Но чтобы так сильно?… Поэтому за все годы твоего мучительного терпения скажу: и я люблю тебя, Сергей!

Только не было в мире такого поступка, который мог бы заставить Тоню произнести эти слова. Разве что пытать ее страшной пыткой?! Да, похоже, и под пыткой не скажет…

А вышло все после ее возвращения из Астрахани, с курсов повышения квалификации клубных работников. Что уж там у нее было – толком никто не знает и поныне. Только встретив ее на причале, Сергей на глазах у всех ударил жену наотмашь по лицу. А потом, того хуже, выхватил из-за голенища заранее припасенную нагайку, задрал ей юбку, да и полоснул сыромятиной по розовым ягодицам – так приложился, что гладкая упругая кожа сразу лопнула и брызнула алым соком.

Те, кто видел эту безобразную сцену, а таких нашлось с десяток, рассказывают, что после страшного удара Антонина спокойно одернула подол и, не говоря ни слова, пошла к дому. Росточку она была невеликого, но шла твердо и гордо, будто какую правоту за собой знала.

Серега опомнился, догнал ее и бухнулся перед ней в пыль на колени. Она же и тут повела себя странно: потрепала мужа по густым смоляным вихрам, да и двинулась мимо, будто ничего и не было.

А Сергея настиг молодой сержант милиции Тимоха Коровин. Так, мол, и так, говорит, пройдемте за рукоприкладство! Нарушаете! Хулиганите в публичном месте! Драка против представительницы женского пола!

Ну, Серега всего-то отмахнулся от него: мол, отойди, козел! Не твое собачье дело в семейные ссоры встревать! Но отмахнулся неудачно. На "среднюю тяжесть при исполнении", поскольку попал Коровину в челюсть, которая возьми да и хрустни в двух местах! И сел Серега, как водится.

Дали два, отсидел один…

Может, история и забылась бы с течением лет, учитывая, что побитая мужем жена в деревне дело обычное, а получить срок за драку мог почти каждый островной житель мужского пола, достигший шестнадцати лет.

Но эта семейная стычка запомнилась еще и другим, совсем уже скандальным поворотом сюжета: ровно через девять месяцев, день в день, Антонина родила дочку. Эту арифметику деревенские доброхоты вычислили сразу, ну, и пошли всякие разговоры, сдобренные тем, что Вера к пятнадцати годам вымахала выше матери на целую голову и к тому же была яркой блондинкой, тогда как и Сергей, и Антонина – оба были темноволосыми.

Доброхотов нисколько не смущало, что лицом Верка была копия отец – только другой масти. К тому же Сергей Шебекин был парень плечистый, а уж ростом точно больше маховой сажени.

Замолить дикий поступок Сергею не удалось. Антонина установила свой строгий порядок жизни с мужем. Он был полностью обихожен. Ходил, как полагается, всегда в чистом. После работы его встречал накрытый к ужину стол, дома были уют и порядок. Но с Сергеем она почти не разговаривала и до себя допускала только в крайнем случае, когда видела в глазах мужа окончательную муку. Да и то с показным безразличием.

С каждым годом такой жизни Сергей все больше сникал и терял жизненную устойчивость. Пробовал кричать на жену, пару раз легонько поучил ее кулаками – но все без толку. Антонина гордо молчала и гнула свое.

Порывался Сергей даже уйти из семьи. Уехал как-то, ничего не сказав, "на землю" и отсутствовал больше недели. Говорили, что пил по-черному, гулял напропалую. А когда вернулся, Антонина спокойно приняла его назад и, ни о чем не спросив, продолжила свою многолетнюю пытку.

Особую пикантность истории придавало то, что Антонина заведовала местным клубом, а по совместительству была и массовиком-затейником, и руководителем всяческих кружков, и даже киномехаником. То есть слыла женщиной во всех отношениях общительной и веселой. К тому же к сорока годам она сохранила ладную фигуру и яркую внешность, что еще больше усиливало Серегину тоску и семейную безысходность.

После Веркиного конкурса опять пошли разговоры, что Серега, мол, уж точно не причастен к появлению на свет этакой красавицы. Сплетники, понятно, забывали, что до этого Верку красавицей никто в деревне и не считал, хотя немалые способности по части пения и актерского дара признавали. Что, между прочим, изрядно ослабляло версию о внебрачном происхождении, так как Сергей прекрасно пел и слух имел отменный.

Когда взбешенный Беркас Каленин решительно толкнул калитку его палисадника, Шебекин выбрасывал во дворе адреналин в борьбе с кряжистым комлем, пытаясь развалить его ударами тяжеленного колуна.

Сергей был в майке, мокрой во всю широкую спину, и загар имел традиционный для этих мест: все, что не прикрывала майка, было золотисто-шоколадного цвета, но когда Сергей вскидывал в замахе руки, было видно, что подмышками и под майкой кожа у него молочно-белая.

– Что скажешь? – мрачно спросил он, увидев Каленина.

– Поговорить надо! – ответил тот.

– Надо! – согласился Сергей и отложил колун. – Пошли в дом. Там прохладно.

Сели за стол. Сергей толкнул навстречу Каленину стакан с квасом, а сам приложился напрямую к банке.

– Что у тебя с Веркой? – утерев губы ладонью, спросил он.

– Ничего! – твердо ответил Каленин.

– Я так и думал! – Шебекин протянул руку и примирительно произнес: – Давай знакомиться!

– А заявление? – спросил Каленин, пожимая крепкую ладонь.

– Чего – заявление?

– Говорят, кто-то обратился в милицию, будто я… – Каленин неожиданно для себя самого смутился, – дочь вашу к сожительству принуждал!…Мне вон Коровин и перспективу нарисовал: пять лет, говорит, за развратные действия…

– Не знаю ничего про заявление! – сверкнул глазами Шебекин. – А Коровин мне – тот еще друг! Год через него отсидел! И давай на "ты"!

– Давай! Верка, она все придумала, историю эту. Что я ее на конкурс готовил, что в Лондон вместе летим. Выставила меня в дурацком свете.

– Но ты ж, говорят, особо и не отпирался?

– Да я не понял поначалу ничего! Смотрю, хочет она, чтобы я ей подыграл. Вот и доигрались!

– Артистка, эт-точно! – вздохнул Шебекин. – По жизни артистка! Она и не такое удумает. В мать пошла! Та фантазии всякие придумывала, через которые и разлад меж нами! И эта соплюшка туда же!… Не бери в голову!

– Да я что, только вон какая волна по деревне пошла. Вера-то мне все рассказала, только потом. И смех, и грех! Может, по-отцовски ее вразумить?

– Я уже вразумлял одну! – Шебекин снова помрачнел. – А что, Коровин так и сказал: мол, я заявление подал?

– Не про тебя конкретно! Говорит – граждане жалуются.

– Врет, стервец! Все врет! Сам же и придумал, про заявление! Нервы мотает да власть свою демонстрирует!

– Он еще много чего сказал! Все, говорит, про меня знает. Как будто не спит, не ест, за мной следит, всю жизнь мою выведывает и в коробочку по кусочку складывает.

Каленин вдруг поймал себя на мысли, что начинает строить фразы так, как говорят его собеседники. Вот, к примеру, произнес "выведывают" и тут же подумал, что раньше никогда это слово не применял, а тут выскочило откуда-то. К тому же он с удивлением услышал за собой, что распевает концы слов и жестко произносит шипящие.

– А человек он такой поганый! – сказал Шебекин. – Его зависть гложет. Зависть – она его по жизни и тащит. Сороковник уже, а все старлей! В звании не вышел, так через другое отличиться хочет. Он через зависть и чемпионом района по карате стал!

– По карате? – с удивление переспросил Каленин, вспоминая как тряс чемпиона за грудки.

– Ну!… После того, как я его помял… Они, что ростом не вышли, почти все злые. Возьми хоть Наполеона, хоть Сталина… Да хоть кого возьми… Исключения бывают, но Тимка – этот, гад, самый завистливый! Он и меня из зависти посадил. По молодости за Тонькой бегал, а она ему отлуп дала. А мне через это жизнь поломал. А на Верку ты, Беркас, зла не держи! Шебутная она, конечно. Мечется, ищет себя. Стихи вон пишет!

Шебекин, не вставая, вытянул с этажерки толстую общую тетрадь. Каленин взял ее, открыл наугад и прочел:

Сергей озабоченно смотрел на гостя, пытаясь понять его мысли. Беркас был явно озадачен…

– И давно это она? – спросил Каленин.

– Что?

– Стихи.

– Да как писать научилась, так и пишет…Что, совсем негодящие?

– Да нет, почему, – Каленин замялся, подбирая слова. – Она ж, как ты говоришь, себя ищет. Формы всякие поэтические пробует. Мрачновато, конечно, декаданс…

– Да… – неопределенно согласился Шебекин. – Дурь, точно! Это что ж за мозги такие у девки?!…Ты вот что! – обратился он к Беркасу после паузы. – Ты с Коровиным не связывайся. Не трожь, как говорится, оно и не воняет. А дурехе этой скажу, чтоб сама нынче заявление в милицию отнесла, мол, никаких претензий к тебе у нее нету! А что наговорила – по глупости, мол.

– Так если на меня официальной жалобы нет, может, и ей ничего не писать?

– Пусть напишет! – упрямо повторил Шебекин. – Ты Коровина не знаешь. Раз уж решил тебе напакостить, просто так не отступит. Не его это фасон!… Приедешь в Москву, а там уже бумага с печатью – про то, как ты молоденьких девок домогаешься!

Каленин ответить не успел. Дверь с треском распахнулась, и в дом ворвался парень в тельняшке-безрукавке – загорелый, с отменно развитой мускулатурой. Парень молча двинулся на Каленина, но тут между ним и Беркасом вырос Сергей Шебекин.

– Брось, Степка! – крикнул он.

– Ты чего, дядь Сереж, квас с ним хлебаешь?! Он твою дочь на всю деревню ославил, а ты… Может, в зятья позовешь? Только я ему щас рога поотшибаю. Чтоб неповадно было!

Каленин догадался, что парень, видимо, и есть тот самый жених. На Сердце было полдеревни Морозовых, которые, правда, по большей части числились не родней, а однофамильцами. Так уж сложилось исторически – одинокая графиня щедро раздавала свою фамилию всем сиротам.

Степка яростно сопел и жаждал продолжения конфликта. Он явно намеревался показательно отлупить москвича, который, на его взгляд, этого вполне заслужил своим наглым поведением.

– Не валяй дурака, Степан! – повторил Шебекин. – Лучше Верку позови! Мы сейчас дознание проведем по всей форме.

Но Степану драки хотелось гораздо больше, чем истины. Он через плечо Сергея протянул мускулистую руку и зацепил Каленина за ворот пиджака. Повторной экзекуции пиджак не выдержал и тут же с треском разошелся по шву на спине.

– Вот и хорошо! Вот и поговорили! – раздалось от двери. Невесть откуда взявшийся Коровин победоносно ухмылялся.

– Протокол составлять будем! – веско заявил он. – Этот заезжий товарищ большой специалист по части скандалов и рукоприкладства. Вот рубашку мне порвал, при исполнении.

Участковый грозно двинулся на Морозова, хотя его лысая макушка едва доставала бравому десантнику до подбородка.

– А ты, Степан, давно в КПЗ ночевал?! Молчишь? А я тебе скажу: всего три дня назад был привод. – Коровин погрозил пальцем. – Тебе не привыкать, я вижу! Оформим еще один! Потом административный арест получишь! Ну, а дальше, как полагается, пойдешь на исправление в зону… – Он повернулся к Беркасу. – А вот этот гражданин, похоже, думает, что ему все можно! Можно участковому при исполнении амуницию поганить! Можно его действием оскорблять! Можно и драку учинить в общественном месте.

– Место не общественное! – возмутился Шебекин. – И драки не было.

– Ага, – спокойно кивнул Коровин. – А пиджачок модный у товарища поврежден во всю спину – это, надо полагать, от жары! Для проветривания, так сказать!

Он по-хозяйски уселся за стол, вытащил из планшетки лист бумаги и принялся что-то писать.

– Так! – наконец, протянул участковый. – Фамилия, имя, отчество…

Никто не ответил.

– Ну, я жду! – Коровин нетерпеливо постучал авторучкой по столу и вдруг обнаружил, что участники конфликта смотрят вовсе не на него, а в сторону двери.

Стройная миловидная женщина – хозяйка дома, Антонина Шебекина – скинула у входа туфли на небольшом каблуке и босиком прошла в комнату. Она в секунду поняла, что к чему, и решительно двинулась на Степку. Тот как будто слегка уменьшился в размерах и попятился к двери. На хрупкую Антонину он смотрел с нескрываемым почтением.

– Покуражились – и хватит! – строго сказала хозяйка, обращаясь ко всем присутствующим разом.

– Здравствуй, теть Тонь! Я, это, пойду, – неожиданно робко пробурчал Степан. Однако, проходя мимо Беркаса, вроде бы ненароком зацепил его плечом и зловеще буркнул:

– Должок за мной! – и быстро исчез в сенях.

– А вы, товарищ старший лейтенант, все пишете? – вежливо обратилась Антонина к Коровину. Тот, опустив голову, внимательно разглядывал что-то на своих пыльных сапогах. Шебекина подошла к столу и прочитала вслух:

– "Протокол"… Это что ж за протокол такой? Преступление какое раскрыли страшное, Тимофей Петрович? Мыша у меня в кладовке поймали?

– Драка затевалась…

– Да кому ж тут драться? – Антонина кивнула на Беркаса. – Гость наш – мужчина приличный. Пиджак только где-то порвал… Но это поправимо. Вы, Тимофей Петрович, давайте-ка, берите свои протоколы и ступайте отсюда! На пристани браконьерской икрой торгуют, а вы тут травму пиджака фиксируете! Мы ее сейчас залечим! По шву разлетелся костюмчик. Зашьем так, что и следа не будет…Снимайте пиджачок, не стесняйтесь, – обратилась она к Каленину.

Коровин молча поднялся и вышел из дома, аккуратно прикрыв дверь. Сергей Шебекин благодарно посмотрел на жену и шепнул Каленину:

– Снимай пиджак, раз сказано! С Антониной лучше не спорить!…