Преобразование ВЧК в ГПУ, новые структура и функции чекистского аппарата

За годы своего существования органы ВЧК с помощью целенаправленной политики РКП(б) и самого чекистского руководства были превращены в строго централизованный военизированный аппарат, укомплектованный преимущественно коммунистами и сочувствующими партии и строго проводивший в жизнь партийные директивы. Разветвлённая агентурно-осведомительная сеть позволяла чекистам контролировать все слои общества, они располагали также внушительной разведсетью за рубежом. ВЧК, будучи детищем периода «военного коммунизма», прекратила своё существование с началом новой эпохи в жизни советского государства.

Прекращение масштабных боевых действий в 1920 г. в основных центрах Советской России (на юге России, Украине, в Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке гражданская война де-факто продолжалась) создали у советской верхушки иллюзию полной победы и возможности продолжать и углублять политику «военного коммунизма». Однако события первых месяцев 1921 г., связанные с широкими восстаниями в целых регионах (Западной Сибири, Тамбовской губернии) и в армии (Кронштадтский мятеж) вынудили радикально пересмотреть идеологические принципы и отступить от них ради договорённости с крестьянством. Введение новой экономической политики не означало готовности столь же радикально поступиться в политической области. Однако определённые уступки были произведены. Самой явной из них стало — несмотря на яростное сопротивление чекистского руководства — упразднение ВЧК, которое последовало практически только через год после провозглашения нэпа.

Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией была ликвидирована 2 февраля 1922 г. Вместо неё организовывалось Государственное Политическое Управление — структура с неопределённым названием, сохранявшая за собой основные задачи ВЧК и построенная по прежним военным и организационным принципам. Сохранялась и специализация чекистов по отраслям работы, включая органы внешней разведки, военной контрразведки и транспортные отделы. Остались незыблемыми основы агентурно-оперативной деятельности: право на агентурную разработку, использование, в том числе провокационное, конспиративных агентов, поддержание чрезвычайно обширной агентурной сети. Сотрудники ГПУ подлежали исключительно ведомственному суду. В связи с этим можно согласиться с А.Л. Литвиным, что перелицевание ВЧК в ГПУ не носило принципиального характера, поскольку признавалось, что ГПУ будет являться таким же боевым органом защиты диктатуры партии.

Главным итогом реформирования органов безопасности стало резкое сокращение кадров, продолжавшееся примерно три года, резкое сокращение числа расстрелов и ограничения на применение внесудебных приговоров. Важное значение имело и установление прокурорского надзора над ВЧК-ОГПУ.

Сразу после упразднения ВЧК власти показали, что никакого дальнейшего послабления в политической области ждать не следует. Главные события 1922 г. — процесс над руководством партии эсеров, преследования оппозиционной группы Г.И. Мясникова, высылка интеллигенции за границу, конфискация церковных ценностей с одновременной политикой раскола русской православной церкви и преследования сектантских групп — продемонстрировали решимость советских властей в проведении диктаторской политики. Вполне логичным в этой связи выглядит немедленное начало возвращения органам ГПУ прав на внесудебные расправы, а также — с целью компенсировать уменьшение аппаратов наружного наблюдения — учреждение конспиративных Бюро содействий ВЧК в учреждениях для наблюдения за нелояльными лицами. Деятельность ГПУ-ОГПУ сохраняла чрезвычайный характер, особенно в местах, где продолжалось вооружённое сопротивление режиму, что позволяет оспаривать тезис о конституционности этой организации.

С первой половины 1920-х гг. органы ОГПУ активно расширяли свои полномочия и усиливали репрессивную деятельность на отдельных направлениях, повинуясь указаниям партийной власти. Верхи, столкнувшиеся в период нэпа с постоянным возникновением оппозиционных течений внутри партии, активностью верующих (особенно сектантов, ведших эффективную пропаганду своих учений), попытками крестьянства защищать свои интересы, усилением экономических позиций нэпманов, развитым уголовно-политическим бандитизмом и засылкой террористов-белоэмигрантов из-за рубежа, были заинтересованы в увеличении полномочий своей тайной полиции. Оказавшись на острие политики постепенного свёртывания нэпа, сотрудники ОГПУ, особенно во второй половине 1920-х гг., всё более очевидным образом возвращались к традициям ЧК.

Нэп и преобразование ВЧК в ГПУ с большим урезанием прав, введением прокурорского надзора вызвали большое недовольство в чекистской среде. Потеря возможности быстрой тайной расправы над любым недовольным или подозрительным вместе с легализацией капиталистических элементов, а также массовая кадровая чистка вызывали ощущение утраты революционной перспективы. Значительная часть чекистов испытывала сильные колебания и даже выходила из партии. За 1922 г. из-за несогласия с нэпом из партячейки полпредства ГПУ по Сибири выбыло 12 коммунистов, т. к. работа в ЧК «выработала и развила жестокую ненависть к буржуазии». В Якутии практически весь состав Олёкминского политбюро во главе с начальником К.И. Пономарёвым в январе 1922 г. объявил о выходе из партии и провозгласил себя анархистами. Характерно, что Пономарёва в связи с этим сочли просто «не очень развитым» и оставили в ГПУ.

Усилилось пьянство, многие чекистские коллективы откровенно разлагались. Ответработник линейного отделения ОКТО ГПУ ст. Барнаул В.И. Шиповалов в декабре 1922 г. получил от АлтгубКК РКП(б) выговор за пьянство, дебоши и разложение аппарата отделения. Уполномоченный Алтайского губотдела ГПУ М. Рыбаков, сообщая в письме партколлективу о повальном пьянстве коллег, расколовшихся на две враждебные группировки, в январе 1923 г. отмечал: «Ведь нельзя закрывать глаза на то, что наш отдел ГПУ уже почти совсем развалился, работа сошла к нулю, сотрудники разложились». О порядках среди чекистского руководства говорят слова каптенармуса Алтайского губотдела ГПУ, в конце 1922 г. замеченного в самовольном распоряжении мукой и коммерческих операциях с китайскими торговцами: «Сколько взвешаю, столько и ладно, даю начальству и себя не обижаю».

За преобразованием ВЧК в ГПУ в феврале 1922 г. последовала самая грандиозная кадровая чистка в истории советских органов безопасности. Если в конце 1921 г. в ВЧК служило 90 тыс. гласных сотрудников, то к 1 ноября 1923 г. — 33 тыс. Ещё более сократили должности конспиративного аппарата: на начало 1921 г. было 60 тыс. агентов, на начало 1922 г. — 30 тыс., на 1 ноября 1923 г. — 13 тыс. В Сибири аппараты губернских отделов ОГПУ сразу оказались примерно вдвое-втрое меньше, чем губчека. На 1 октября 1922 г. Алтайский губотдел при штате 83 чел. имел 57 работников, а Томский — 125 (при штате 151 чел.). Сокращения продолжались и далее. К 1925 г. численность органов безопасности упала до минимума и была примерно вчетверо меньше, чем в начале 1922 г., а штаты губотделов составляли от 35 до 90 чел.. Особенно большой сброс кадров произошёл в транспортных органах, где закрылись отделения на станциях и только на самых крупных железнодорожных узлах сохранились небольшие оперативные пункты.

Уже к июлю 1922 г. оперпункт ГПУ на ст. Барабинск потерял более 50 сотрудников и располагал штатом в 12 чел., включая троих сексотов и троих канцеляристов, однако по-прежнему интенсивно занимался политическим сыском. Как сообщал начальник оперпункта Н. Власов, «работа производится исключительно по слежке за администрацией и органами НКПС», а деятельность сексотов «построена исключительно на политическом сыске, в этой области имеется контакт с Каинским политбюро, обнаружены группировки эсеров правых и левых, и меньшевиков». На телеграфе было создано негласное Бюро содействия ГПУ. Здесь же Власов отметил, что агенты охраны оперпункта были связаны с уголовниками и активно участвовали в массовых хищениях грузов.

Исполнение приказа ВЧК от 17 января 1922 г. о ликвидации уездных политбюро и их последующее преобразование в аппараты уездных уполномоченных заняло несколько месяцев. В уездах примерно к апрелю-июню 1922 г. были сформированы очень скромные по численности аппараты, которые нацеливались на сбор информации. Аресты и обыски их работники могли производить только с санкции губотделов (однако, судя по массовым арестам в Бийском уезде в 1923 г., с подобными санкциями проблем не возникало). Аппарат уездного уполномоченного, обслуживавший порядка 15 районов, состоял в среднем из 6 чекистов и копировал в миниатюре структуру губотдела. В его составе был сам уполномоченный, его помощник по информации, занимавшийся также разработками по военным и экономическим делам, два рядовых уполномоченных ИНФО (один вёл работу по контрразведке, второй — по политпартиям, интеллигенции, церкви), сотрудник для поручений, учитывавший агентурную сеть и ведший техническую работу. Секретарь-шифровальщик занимался общей канцелярией, бухгалтерией и ведал цензурой. К вспомогательному персоналу относились машинистка и конюх.

По линии ИНФО аппарат уездного уполномоченного еженедельно готовил так называемые госсводки, а раз в месяц составлял ведомость учёта и движения агентурно-осведомительной сети. Уполномоченный по контрразведке писал ежемесячные доклады по «шпионажу, контрреволюции, бандитизму, оружию», а также раз в месяц составлял ведомость учёта арестованных и справку о количестве советских служащих, состоящих на учёте. Уполномоченный секретного отделения по политпартиям был обязан ежемесячно готовить доклады о деятельности партий, интеллигенции, духовенства и сектантства. А поскольку быстрый рост числа сектантских групп чрезвычайно беспокоил чекистское начальство, от уполномоченного по политпартиям требовалась и ежемесячная статистика роста сектантства. Также он должен был ежеквартально составлять «политобзоры с марксистским анализом и выводами». Если штатом предусматривался уполномоченный по экономическому отделению, то он должен был раз в месяц представить доклад по состоянию экономики и кооперации. Соответственно, на основе этих сводок из уездов составлялись обзоры по губерниям и сибирскому региону в целом.

Стабильно высокая текучесть кадров требовала даже в условиях сокращения штатов постоянного набора сотрудников. Основные источники рядового пополнения оставались прежними — военнослужащие, желательно из состава внутренних войск, проверенные в боях с повстанческими отрядами. В августе 1922 г. в ЛТО ГПУ ст. Новониколаевск прозвучали установки по работе в новой политической обстановке: «Задачи отделов и войск ГПУ — не только ловля отдельных бандитов, а расслоение новой буржуазии и, таким образом, моральное уничтожение нового слоя купечества и духовенства… Войска ГПУ как будущие сотрудники отделов должны быть гласными агентами отделов, а поэтому их необходимо использовать как чекистов».

Однако партийные и комсомольские работники оставались важным кадровым резервом. Причем при мобилизации в ОГПУ подобных лиц нередко действовал принцип: «Отбросов нет, есть кадры». Замаранные в чём-то партийцы явно считались подходящими кандидатами — трудиться будут за страх, а в случае нужды всегда можно придраться к былым проступкам и уволить. Так, финагент по Гутовской волости Новониколаевской губернии коммунист А.С. Васильев присвоил около 150 руб., но вместо суда этот бывший литейщик и комиссар батареи оказался в 1923 г. зачислен в штат Новониколаевского губотдела ГПУ.

Ещё более характерен случай с начинающим партработником Б.В. Лукиным, который за «красный бандитизм» в начале 1923 г. ненадолго оказался в тюрьме. Лукин, деятельно участвовавший в истязании полусотни крестьян в Каргатском уезде, сразу после освобождения был взят на оперработу в Новониколаевский губотдел ГПУ. Принятие Лукина из тюрьмы в «органы» выглядит как демонстративный поступок и свидетельствует о том, что лица, замеченные в крайне жестоком поведении, были желанными гостями в карательных структурах. Ведь точно также и глава Павлодарского ревкома Т.Д. Дерибас, осуждённый за расстрел заложников, вскоре получил должность в Секретном отделе ВЧК-ОГПУ, а затем возглавил этот отдел.

В аппарате полпредства ВЧК-ГПУ сохранялось много криминальных элементов: так, в 1922 г. начальником ЭКО работал В.Н. Чайванов, изгнанный в 1917 г. за растрату из адвокатского сословия, а в 1923 г. во главе Особого отдела подвизался замеченный в серьёзных преступлениях В.Д. Кевейша со своим замом-взяточником М.М. Гоцем. Известный участием в крупных провокациях, Кевейша, переведённый в Сибирь из Закавказья, обвинялся ЗакКК РКП(б) в «личных счётах с сотрудниками на почве использования женщин, в вымогательстве от сотрудников, толкая последних на преступления», за что он был исключён из партии «со снятием с ответственной работы вообще». Получив этот материал, Сиббюро ЦК 17 февраля 1923 г. постановило предложить Павлуновскому отправить особиста в Москву. Сменивший Кевейшу Ф.Н. Богословский вскоре пошёл на повышение, затем был откомандирован в Москву, где в 1927 г. оказался исключён из партии и осуждён за некие преступления.

Главами губотделов ГПУ были назначены либо прежние руководители губчека (М.Д. Берман, Х.П. Щербак, В.Ф. Тиунов), либо их заместители — Б.А. Бак, Ф.А. Сова-Степняк, М.А. Филатов. Часть руководящих работников прибыла из других регионов. В губотделах не было коллегий и работа строилась на принципах единоначалия. Работой чекистов продолжал руководить И.П. Павлуновский, чьё политическое влияние в регионе постоянно возрастало.

Сибирский партцентр постоянно заслушивал доклады Павлуновского — о карательной политике, задачах ГПУ, борьбе с бандитизмом. Сиббюро 6 мая 1922 г. постановило ходатайствовать перед ЦК о назначении его членом Сиббюро с решающим голосом как «по роду своей деятельности принимающего близкое участие в работе Сиббюро». Оргбюро ЦК РКП(б) 9 июня удовлетворило эту просьбу. Несколько раз (в сентябре, октябре и декабре 1922 г.) Павлуновскому поручалось выполнять обязанности секретаря Сиббюро ЦК и отчитываться перед Москвой о ходе хлебозаготовок. Если руководители ЧК-ГПУ более низкого уровня не входили в «рабочие тройки» (секретариаты парткомов), что давало возможность проводить политику руководства «органами» со стороны партии, то Павлуновский оказался на особом положении.

Подобно Дзержинскому, руководившему по совместительству НКПС и с 1922 г. отошедшему от основной оперативной работы, Павлуновский с 1922 г. курировал железнодорожный транспорт Сибири. В качестве уполномоченного НКПС он активно занимался запущенным транспортом, хлебозаготовками, а собственно чекистской работой загрузил своего 26-летнего заместителя Б.А. Бака. Основная часть документации, исходившая из полпредства в партийные инстанции, подписывалась именно этим чиновником, а в ноябре 1923 г. Сиббюро ЦК признало необходимым присутствие Бака на всех своих заседаниях. Весной 1923 г. секретарь Сиббюро ЦК РКП(б) С.В. Косиор, сообщал в ЦК РКП(б): «Тов. Павлуновский хороший, способный администратор… сейчас продолжает руководить работой ВЧК, хотя непосредственного участия в работе почти не принимает».

Правда, контроль за кадрами оставался его прерогативой; Так, в марте 1923 г. полпред обратился в Сиббюро ЦК с просьбой помочь наладить работу Омского губотдела ГПУ, поменяв руководителей: «настоятельно необходимо снять товарища Тиунова, вместо Тиунова назначить тов. Щербака… Прошу согласовать этот вопрос [с] губкомом». Закрепились его позиции и в центре: в сентябре 1923 г. Павлуновский был введён в состав Коллегии ОГПУ РСФСР.

Характерно, что сам Сталин не был в те годы большим авторитетом для Павлуновского. Лишь после третьего напоминания он выслал в июле 1924 г. затребованную генсеком характеристику на своего зама: «Бак… хороший администратор… в качестве заместителя справляется с работой и под общим руководством действительно осуществляет практическое руководство работой губотделов». После этой характеристики Б.А. Бак ещё три с половиной года работал в должности заместителя полпреда, пока не был выдвинут на самостоятельную работу.

Пока сложно однозначно сказать, действительно ли вторую часть своего сибирского срока Павлуновский манкировал чекистской службой. Возможно, отход от дел в 1923 г. был недолговременным. По свидетельству жены Бака Ф.Н. Бак-Жарковой, Павлуновский ревниво относился к своему молодому заместителю-карьеристу, постоянно повторяя: «Баку нужно подрасти, ещё нужно подрасти». Принятие Павлуновским в ноябре 1924 г. дел в Особом отделе СибВО явно говорит о расширении обязанностей полпреда.

Павлуновский постоянно пытался навязывать властям собственную, крайне ортодоксальную, точку зрения. Исполняя в периоды отсутствия секретаря Сиббюро ЦК его обязанности, полпред в октябре 1921 г. телеграфировал Дзержинскому и Уншлихту о своей тревоге по поводу разрешения кооперации, которая фактически означала возможность легально создать Крестьянский союз: «Декреты о сельскохозяйственной кооперации говорят о свободном кооперировании. Это формальная постановка. Необходимо знать… насколько допустимо внесение тех или иных ограничений в зависимости от местных средств. Вопрос о сельскохозяйственной кооперации имеет для ВЧК по Сибири огромное значение». Сочтённая важной, 16 ноября 1921 г. эта телеграмма была отправлена секретариатом ВЧК В.И. Ленину, который наложил на ней спокойную резолюцию «В архив».

Павлуновский был враждебен нэпу и при любых обострениях уповал на административный нажим. В январе 1925 г. 11 комиссий, возглавляемых руководителями основных сибирских ведомств, изучали социально-экономические отношения на селе. Все они отметили, что «настоящих кулаков» — применяющих наёмный труд, занимающихся торговлей и ростовщичеством — в деревне нет. И только у полпреда ОГПУ оказалось иное мнение. Павлуновский предупреждал: «К середняку скатился подрезанный (в период военного коммунизма) продразвёрсткой, конфискациями и реквизициями кулак. Этот подрезанный кулак настроен к соввласти непримиримо враждебно» и растёт, как подчеркнул Павлуновский, «главным образом… из машинного товарищества», а также через советский аппарат и даже компартию.

Обследовав четыре алтайских села, полпред в каждом из них обнаружил 16–17 кулацких хозяйств. Основной вывод главного чекиста края гласил: налицо много кулаков скрытых, «в проекте» — и с ними в будущем могут возникнуть проблемы. В докладе Сибкрайкому Павлуновский, характеризуя итоги обследования деревни в 1925 г., выделил целых 10 направлений государственной политики в деревне, вызывающих недовольство крестьян. Наряду с тяжестью налогов, антирелигиозной работой, ножницами цен и т. п. полпредом выделялась жёсткая борьба с самогоноварением: «Крестьянин хочет пить, пьёт и будет пить (…) Борьба с самогоном, как она сейчас развёртывается, начинает походить на то, что мы сцепились с деревней».

На прошедшем весной 1925 г. пленуме Сибкрайкома РКП(б) Павлуновский изложил описанные выше мнения и выводы относительно ситуации в деревне, причём участники партийного форума с ним согласились. А в условиях возникшего хлебного дефицита Павлуновский как уполномоченный НКПС 27 сентября 1925 г. принял жёсткие административные меры: приказал не принимать от частных хлебозаготовителей муку к вывозу за пределы Сибири, а также на хранение.

И.П. Павлуновский провёл органы ВЧК-ОГПУ огромного края через главные реорганизации, связанные сначала с формированием в ростом карательного аппарата, а затем с его чистками и массовыми сокращениями. Первоначально громоздкий и рыхлый аппарат органов ВЧК был в значительной степени очищен от партизанского и краснобандитского элемента, случайных лиц, получил довольно компетентное руководство в лице опытных работников спецслужбы, но в силу порочных кадровых подходов оставался неграмотным в правовом отношении и сильно криминализированным. В январе 1926 г. Павлуновского сменил прибывший из Украины Л.М. Заковский, заставший новую структуру ОГПУ Сибири.

Осенью 1925 г., после образования Сибирского края и перехода от губернской системы управления к окружной, аппарат полпредства ОГПУ по Сибири насчитывал 155 чел., из которых 48 были беспартийными. Основными отделами полпредства были: Секретный (борьба с политическими врагами режима), Информационный (осуществлял контроль настроений в обществе, а также ведал цензурой; позднее преобразован в Учётно-осведомительный), Контрразведывательный (пресечение шпионажа), Особый (контрразведка в армии), Экономический (борьба с вредительством, саботажем и крупными хищениями в промышленности, сельском хозяйстве, торговле и заготовках), Транспортный (борьба с государственными преступлениями на железных дорогах и водных путях). В структуре КРО существовало небольшое подразделение, занимавшееся внешней разведкой. Разведывательные операции с засылкой закордонной агентуры осуществляли также работники Особого отдела СибВО и пограничных отрядов — Ойротского и Минусинского.

После ликвидации губернских и уездных аппаратов основной структурной единицей стали окружные отделы, которые сильно отличались по численности и делились на три группы. В число самых крупных входили Иркутский (96 чекистов; такая высокая численность объяснялась тем, что фактическое разделение Иркутской губернии на округа произошло только в 1926 г.), Томский (65 чел.) и Омский (57 чел.). В группу средних — Красноярский (36 чел.) и Барнаульский (35 чел.). Третью, самую многочисленную, группу представляли небольшие окружные отделы: Кузнецкий (20 чел.), Бийский (18 чел.) Барабинский (16 чел.), Ачинский (15 чел.), Канский (14 чел.), Каменский и Рубцовский (по 13 чел.), Минусинский, Ойротский, Славгородский и Терский (по 11 чел.), Хакасский (7 чел.). Примерно 20–30 % личного состава являлись беспартийными, но среди оперативных работников не членов партии было очень мало.

Данных по Якутскому (с 1929 г. он напрямую подчинялся ОГПУ СССР), и Бурят-Монгольскому облотделам, а также образованным в 1926 г. Киренскому и Тулунскому окружным отделам нет, но аппараты там были скромными. Следует отметить виртуальное существование Новосибирского окротдела ОГПУ — несмотря на наличие начальника, он существовал формально, не выделяясь из аппарата полпредства. Главной частью окротдела являлось информационное отделение (ИНФО), начальник которого был заместителем начальника окротдела. По линии контрразведывательного, секретного и особого отделов были небольшие отделения, а в маленьких окружных отделах — уполномоченные.

Так называемые участковые уполномоченные, подчинявшиеся аппаратам окружных отделов, обслуживали, делая упор на насаждение агентуры, наиболее крупные и развитые районы, поскольку до 1928 г. таких уполномоченных было всего около 50 чел. Таким образом, аппарат в конце 1925 г. насчитывал порядка 160 работников в Новосибирске и 450 — в окружных отделах. Учитывая участковых уполномоченных в районах, транспортных чекистов, особистов, а также оперативников в погранчастях, получим примерно 800 гласных сотрудников, основная часть которых являлась оперативными работниками.

Пополнение рядов было очень актуальной проблемой, ибо текучесть кадров из-за низкого качества работников, плохого их здоровья и нежелания многих служить в ОГПУ приводили к очень высокой сменяемости работников: до 25 % ежегодно. Мобилизованные в ОГПУ коммунисты, как отмечал Заковский в июне 1928 г., ознакомившись с условиями работы, «всеми силами рвутся уйти». Большую часть пополнения составляли демобилизованные военнослужащие погранчастей и войск ОГПУ.

Начало коллективизации потребовало стремительного роста численности работников карательного ведомства. Не имея должного количества сотрудников, окружные отделы ОГПУ на время получали в своё распоряжение надёжных партийцев. Так, согласно директиве Сибкрайкома ВКП(б) в 1929 г. четыре коммуниста были решением Славгородского окружкома временно мобилизованы в распоряжение окротдела ОГПУ.

По выборке из служивших на 1929 г. 360 оперработников можно видеть, что работали в ЧК с 1918 г. — 12 чел., с 1919 г. — 19 чел, с 1920 г. — 78 чел., с 1921 г. — 54 чел. Всего за это время поступили в ЧК 163 чекиста, из них почти половина — в 1920 г. То есть, несмотря на чистку 1921 г. и сброс кадров в 1922–1924 гг., именно ветераны ЧК составляли костяк оперсостава и на 1929 г., особенно в руководящем звене. В период массовых сокращений 1922–1924 гг. поступили 80 чел., в 1925–1929 гг. — 120 чел. Уроженцами Сибири были только 34 %, остальные — приезжие. 50 % являлись выходцами из крестьян, 30 % — из рабочих. Из мещан, торговцев, кустарей и ремесленников вышли 9 %, из служащих — 8 %. Остальные 3 % являлись выходцами из семей дворян, офицеров, священников, купцов и богатых крестьян. 75 % чекистов имели начальное образование, по 11,5 % — среднее и неполное среднее, 2 % — высшее и незаконченное высшее.

Родившихся в 1878–1889 гг. было 8 %, в 1890–1899 гг. — 41 %, в 1900–1904 гг. — 41 %, в 1905–1909 гг. — 10 %. Практически все оперработники были коммунистами: вступивших в партию в 1905–1917 гг. было 5 %, в 1918–1920 гг. — 50 %, в 1921–1925 гг. — 24 %, в 1925–1929 гг. — 21 %.

В 1930-х гг. сделали карьеру — от капитанов госбезопасности до комиссаров ГБ — около 20 чел., половина из них стала жертвами репрессий. Пять человек — Я.Я. Веверс, Н.С. Великанов, М.Ф. Ковшук-Бекман, С.И. Плесцов, А.В. Шамарин — проработали много лет и в 1945 г. получили генерал-майорские звания.

Следует отметить, что резкое и драматичное для органов безопасности сокращение аппарата не означало, что возврата к прежней численности чекистов уже не будет. В соответствие с ленинским тезисом 1922 г. о том, что «мы ещё вернёмся к террору», партийное и чекистское руководство сохранило базу для развёртывания «органов» в нужный момент, поставив на особый учёт всех бывших чекистов. И если в середине и второй половине 20-х гг. они не были слишком заметны среди чекистского пополнения, то в начале 1930-х гг. ветераны сыграли предназначавшуюся для них роль важного кадрового резерва.

 

Охота за «шпионами»

Одним из приоритетных направлений работы ГПУ-ОГПУ в условиях нэпа стала борьба с иностранными шпионами. О реальных агентах зарубежных разведок, разоблачённых чекистами, сведений нет. Но фабрикация шпионских дел была поставлена на широкую ногу. Качество дел по шпионажу можно оценить с помощью ряда дел, присланных на рассмотрение в Новониколаевск из Госполитохраны ДВР.

Например, в 1922 г. через Новониколаевскую губчека и губревтрибунал прошли явно фальсифицированные дела на морского офицера из ДВР А.К. Иноевса (как участника петроградской «шпионской организации» адмирала С.В. Зарубаева) и политработника Народно-Революционной армии ДВР А.Г. Зайцева-Мейтина (шпионаж в пользу Японии и взятие на себя поручения убить Ленина и Троцкого). Иноевс, несмотря на особое мнение одного из членов трибунала, был расстрелян, Зайцев-Мейтин — осуждён к расстрелу и умер от тифа до исполнения приговора. Приехавшего с Дальнего Востока бывшего офицера A.M. Никольского в 1923 г. решением Новониколаевского губсуда расстреляли за шпионаж (ныне реабилитирован). Сексот ГПО И.И. Айзенберг, арестованный в 1922 г. в Харбине, по ложным обвинениям в шпионаже был осуждён новониколаевским губсудом в марте 1923 г. на 5 лет заключения.

Чекисты старались дать «шпионскую» статью любому, кто, например, без санкции властей контактировал с иностранцами. Передача за рубеж какой-либо информации автоматически влекла обвинение в экономическом шпионаже. За 1924 г. в полпредство ОГПУ поступило 62 сосланных по подозрению в шпионаже, в том числе видный специалист-металлург профессор В.Я. Мостович.

В 1923–1924 гг. Омский губотдел ОГПУ провёл дело горного инженера Н.В. Якобсона, в начале 1920-х гг. заведовавшего разрушенными Атбасарскими медными промыслами, до национализации принадлежавшими Великобритании. По просьбе англичан он составил доклад об их состоянии, но отправить за границу не рискнул. Однако из перехваченной переписки Якобсона с бывшими владельцами промыслов чекисты узнали о подготовке доклада. Этого документа, обнаруженного при обыске на квартире, оказалось достаточно для возбуждения дела по статье об экономическом шпионаже. Жена Якобсона была арестована за пособничество. Омский губсуд приговорил Якобсона к расстрелу, но после международных протестов Президиум ВЦИК заменил инженеру высшую меру 10-летним заключением.

Число разоблачённых «шпионов» непрерывно возрастало. К середине 1927 г. в Сибири находилось уже 213 сосланных за шпионаж. Если во втором полугодии 1926 г. местные чекисты не завели ни одного «шпионского» дела, то с 1927 г. полпредство исправно фабриковало дела о шпионаже, крайне мало задумываясь о правдоподобности наспех сочиняемых материалов.

В этом смысле показательно дело бывшего шахтёра М.Ф. Романова. В сентябре 1927 г. он был обвинён чекистами Кузнецкого округа в шпионаже только за то, что был обнаружен на территории шахт Ленинского рудника, где осматривал оборудование и работы. Объяснения Романова, что осмотр производился им в качестве техника-стажёра для последующего отчёта в учебное заведение, были приняты во внимание только прокурорской проверкой. Прокуратура заодно указала оперативнику Е.А. Белицкому, что он ограничился ничем не подтверждённым обвинением в шпионаже и, подойдя формально, предложил применить к Романову ссылку, тогда как необходимо было — при таком важном обвинении — произвести обыск, учинить агентурное наблюдение и проч.

В Новосибирске постоянно работало довольно значительное количество зарубежных дипломатов, тщательно опекаемых контрразведкой ОГПУ. Многолетний (в 1923–1936 гг.) глава германского консульства в Новосибирске Г. Гросскопф имел широкие знакомства среди местной номенклатуры и любил устраивать разные праздничные приёмы. Заковский нередко пировал и охотился в компании консула, не боясь обвинений в неподобающем знакомстве. Однако именно из ОГПУ постоянно шла информация о том, что консульство является опасным шпионским гнездом. Наличие германского консульства автоматически соблазняло чекистов на попытки обвинить его работников в шпионаже. Так, Гросскопф в январе 1926 г. получил письмо от бывшего немецкого военнопленного Бернгарда Катель-Зензе, работавшего секретарем омского гостекстильтреста и осуждённого месяцем ранее за растрату. Катель-Зензе писал консулу, что следствие вели чекисты, которые очень настойчиво пытались приписать ему шпионаж по заданию немецкого консульства. Гросскопф обратился с жалобой к председателю Сибкрайисполкома Р.И. Эйхе. Омские чекисты в ответ прислали документы о нервном заболевании Катель-Зензе, чем и объяснили его заявления относительно провокации ОГПУ.

С апреля 1926 г. в Новосибирске работало японское консульство. С марта 1929 г. его секретарём являлся Накамура Кумасо (Кума-сабуро). Как отмечали местные чекисты, Накамура в начале 30-х гг. занимался активной разведывательной деятельностью, но при этом ОГПУ не приводило каких-либо конкретных сведений о его попытках выйти за пределы обычной для дипломата работы по анализу советской прессы и поездок по региону.

Нередко чекисты старались обвинить нелояльного человека именно в шпионаже, убивая таким образом двух зайцев: и враг власти осуждён по серьёзной статье, и об очередном шпионском деле можно отчитаться. Например, получив от своей агентуры в германском консульстве сигналы о связях с консулом Гросскопфом одного из крупных городских «спецов» — заведующего лесоэкспортным отделом Сибгосторга ссыльного А.П. Починкова, новосибирские контрразведчики в июне 1927 г. арестовали его и попытались сфабриковать «шпионское дело».

Чекистам было известно, что Починков часто посещал Гросскопфа и, в частности, дал ему сведения «об экспорте пушнины, её заготовках и видах на урожай белки». Через полтора месяца после ареста Починков твёрдо отрицал все обвинения, «так как сказанная мною фраза Германскому Консулу о вероятной постройке лесопильного завода и об отправке по р. Енисею леса с Карской экспедицией в 1927 г. не составляет особой тайны». Чекисты, опасаясь, что гласное рассмотрение этого дела «может повлечь расконспирацию агентуры», отправили дело в Особое совещание при Коллегии ОГПУ, которое осудило Починкова на 5 лет концлагеря. Реабилитировали его только в ноябре 2001 г..

О хорошо поставленной работе по освещению германского консульства изнутри свидетельствует дело одного из агентов Заковского. В ноябре 1929 г. в Новосибирск прибыл бывший повар немецкого консульства в Киеве китаец Чжу-Цзи-Сян, работавший и сексотом местного окротдела ГПУ. В Новосибирске он продолжил своё сотрудничество с ОГПУ, но, несмотря на строгий запрет, разболтал о былой работе в консульстве и послал своего знакомого к Гросскопфу справиться, не нужен ли там повар, ранее работавший в киевском консульстве. Чекистам было известно, что киевское консульство сообщило новосибирскому: дескать, работавший у них китаец-повар был связан с «органами». Таким образом, Гросскопф догадался, что агент ОГПУ прибыл в Новосибирск и может попытаться устроиться к нему на службу. Узнав через своего агента Хан Лина (русская жена Чжу-Цзи-Сяна в свою очередь, обвиняла этого Хан Лина в клевете и провокаторстве), что китаец среди своих земляков якобы рассказывает как о своей работе на ОГПУ, так и получаемых за это гонорарах, чекисты в марте 1930 г. Чжу-Цзи-Сяна арестовали за расконспирацию и во внесудебном порядке осудили к высылке за пределы СССР. Правда, вместо Китая повар в итоге оказался в советском концлагере.

Оценивая дела по обвинению в шпионаже, можно сказать, что фабрикация данной категории дел велась столь же грубо, как и в период существования ВЧК, опираясь на провокации специально подобранной агентуры, которая сама подчас становилась жертвой постоянной охоты сотрудников ОГПУ за «иностранными шпионами».

 

Борьба с экономическими преступлениями и «вредителями»

Нэп и развитие частного предпринимательства предоставляли чекистам обширное поле деятельности, связанное с предотвращением экономических преступлений. Все крупные собственники находились под наблюдением ОГПУ, которое практиковало постоянные репрессии против нэпманов. В 1926 г. Заковский озабоченно отмечал, что государственный нажим на предпринимательский элемент оказался не очень эффективным: «К периоду организации отпора частнику он уже настолько окреп, что все мероприятия, направленные против него, не могли быть проведены полностью, т. к. частный капитал сразу же приспосабливался к обстановке, меняя формы своей работы. Нажим на частный капитал помог выкристаллизоваться типу советского купца, который при любых обстоятельствах быстро приспособлялся к новым условиям».

В течение 1920-х гг. советские границы из-за слабости пограничных частей не были как следует прикрыты, что позволяло многочисленным контрабандистам нарушать экономические интересы государства. Весь Дальний Восток, включая номенклатуру и чекистов, снабжался контрабандными товарами. В середине 1920-х гг. работавшие на алданских приисках в Якутии китайцы активно занимались тайным вывозом добытого золота за границу. При официальной годовой закупке государственными организациями примерно 450 пудов алданского золота (около 25 % общесоюзной добычи) 6 тыс. имевшихся китайских старателей нелегально вывозили из страны порядка 300 пудов жёлтого металла в год. Неумение эффективно бороться с экономическими преступлениями чекисты компенсировали активным поиском «экономической контрреволюции» во всех отраслях народного хозяйства. Одной из основных мишеней ОГПУ всё время были квалифицированные специалисты.

В сентябре 1922 г. Томским губотделом ГПУ был взят под стражу управляющий Анжерскими копями инженер Крачевский за «контрреволюционные действия в 1918 г.». Сиббюро ЦК РКП(б) 18 сентября указало Павлуновскому объяснить чекистам недопустимость ареста спецов «без предварительного согласования с вышестоящими органами». Управляющий Кузбасса В.М. Бажанов, узнав об аресте видных специалистов Ангевича и Попова, в том же сентябре 1922 г. писал в ЦК и Дзержинскому с требованием о расследовании как этого факта, так и массовых арестов техников в Кемерове в минувшем году. Бажанов резко писал чекистам и сибирским партийно-советским властям, что потребует «уголовного преследования виновных [в] аресте, если последний не вызван крайней необходимостью».

В марте 1928 г. в журнале «На ленинском пути» появилась откровенно спецеедская статья Заковского «О госорганах, подборе людей и сопротивлении аппаратов государственной политике». Чекист подчёркивал: «Наш аппарат очень густо насыщен чуждым нам элементом… наши руководители-коммунисты находятся под влиянием антисоветской спецовской публики», требуя от властей контроля за спецами. В сентябре 1928 г. Л.М. Заковский и начальник ИНФО Г.А. Лупекин, оценивая состав земельных органов края, отметили определённую засорённость их антисоветским элементом и необходимость проверки всего аппарата.

Относительно же прямого вредительства Заковский первоначально высказывался довольно умеренно. Но шахтинский процесс резко подстегнул «антиспецовские настроения». в июле 1928 г. сотрудники ДТО ОГПУ Томской железной дороги составили обвинительное заключение на ряд инженеров: П.Г. Азола (начальника строительства железнодорожной линии Кузнецк-Тельбесс-Темиртау), Н.Ф. Мамаева (начальника работ), А.Д. Куликова (старшего инженера), Г.В. Курчавого (начальника счётного отдела новостройки), П.Р. Фольде (прораба), обвинив их во вредительском проведении — «преступно-бесплановым и бесхозяйственным образом» — строительных работ, что якобы нанесло ущерб в 800 тыс. руб. Однако самые развёрнутые обвинения против инженеров оказались политическими: дискредитация и «изоляция» спецов-коммунистов как безграмотных, кампания клеветы против «коммунистического ядра новостройки и советски настроенных специалистов».

Осенью 1928 г. чекисты арестовали сразу пятерых инженеров-строителей и одного техника Кузбасстреста в Анжеро-Судженске. В Кузнецком округе они отбирали у специалистов подписки о невыезде без возбуждения уголовного дела, тем самым грубо нарушая закон. В Новосибирске и Бийске после различных аварий (вроде протечки отопления в административном здании) чекисты сразу заключали под стражу специалистов и выпускали их через несколько дней без предъявления обвинения.

Суды, рассматривая дела на «спецов», то и дело констатировали грубейшие нарушения законности. В 1928 г. большая часть дел, возбуждённых чекистами против специалистов Кузбасса и административно-технического персонала Томской железной дороги, в судебном порядке была прекращена. Критиковались и дела о вредительстве на селе: в январе 1928 г. помощник краевого прокурора по Омскому округу рассмотрел дело М.С. Кочергина в «выработке явно недоброкачественной культурной закваски с контрреволюционной целью испортить экспортное масло и тем самым подорвать нормальную деятельность государственных экспортных организаций», постановив его прекратить как основанное «на предположениях и простых умозаключениях». Не повезло и тем, кто искал диверсантов. Так, полную неудачу потерпела попытка сотрудников Рубцовского окружного отдела ОГПУ представить задержанных возле здания окротдела двух граждан как диверсантов-поджигателей.

Впрочем, иной раз однозначно ориентированные на поиск вредительства сотрудники ОГПУ проявляли объективное отношение к тем фактам, которые могли бы направить их интерес на поиск вредителей и диверсантов. Так, работники ДТО ОГПУ Томской и Омской железных дорог в ходе кампании борьбы с диверсиями, зафиксировав в течение 1927 г. обнаружение в составах с углём 17 кусков динамита и динамитных патронов, сделали, тем не менее, по всем 17 открытым делам вполне спокойные выводы о том, что динамит не взрывался полностью из-за его низкого качества, отвергнув напрашивавшуюся версию о чьей-то диверсионной работе.

Борьба с вредительством была возложена на экономический отдел полпредства ОГПУ, которым с августа 1929 г. руководил М.А. Волков-Вайнер. Ранее возглавлявший ЭКО юрист и подпольщик П.Н. Кукарим не смог, по позднейшему мнению Заковского, организовать должной работы по разоблачению врагов из-за слабости и неукомплектованности аппарата, отсутствия «специализированных кадров» и собственной неорганизованности и недостаточной оперативности. Прокуратура то и дело пресекала попытки чекистов найти вредительство на пустом месте. Да и сам аппарат полпредства ОГПУ часто «заворачивал» халтурно подготовленные дела, поступавшие из окружных отделов. Однако начало массовой коллективизации резко подстегнуло активность «органов», в том числе и по выявлению «вредительской работы» в народном хозяйстве.

 

Борьба с уголовным бандитизмом

В Сибирском крае в середине и второй половине 20-х гг. постоянно фиксировались крайние случаи недовольства населения существующими порядками, которые власти обычно характеризовали как «антисоветские проявления» со стороны классового врага. Причинами были пресечение властями самосудов со стороны толпы над ворами и конокрадами, споры при землеустройстве, выливавшиеся в целые межселенные побоища, конфликты с совхозами, закрытия церквей.

Чекистские сводки также отмечали: «Сибирская деревня за последнее время даёт сильный рост хулиганства среди молодёжи. За ноябрь-декабрь 1925 г. и январь 1926 г. случаев хулиганства было зарегистрировано 193, за февраль-апрель 1926 г. — 335. Хулиганство здесь начинает принимать вполне организованный характер, хулиганы объединяются в шайки под различными названиями (Тужстройка — в Каменском округе, "Комитет босяков" — в Канском округе, "Железный батальон смерти" в Барнаульском округе, "Отряды" — в Барабинском округе и т. п.). (…) Особенно необходимо отметить хулиганство членов КСМ и ВКП(б), наблюдающееся, главным образом, в Сибири (около 1/3 всех зарегистрированных по Сибири случаев хулиганства). (…) Соваппарат деревни… зачастую сам принимает активное участие в хулиганских выходках».

Население, терроризируемое бандитами и хулиганами, испытывало сильную неприязнь к местным властям, а особенно к милиции, поскольку хулиганство представителей номенклатуры, а также милиционеров и чекистов особенно бросалось в глаза. Случаи базарных самосудов и следовавших за ними беспорядков часто фиксировались и в других регионах СССР. В целом по стране за 1926–1927 гг. произошло 63 случая массовых выступлений крестьянского населения, причём наибольшее их количество было зафиксировано в Сибири (22 случая) и на Украине (9 случаев).

Острая криминогенная обстановка наглядно демонстрировала бессилие властей навести хотя бы относительный порядок. Со времён гражданской войны в стране образовалась значительная прослойка люмпенского элемента, не нашедшего себя в жизни и ведущего паразитическое существование. Улицы городов заполняли бродяги, попрошайки, проститутки. Было очень много беспризорных подростков, сбивавшихся в жестокие уличные банды. Борьба с «социально-вредным элементом» велась постоянно, но давала весьма относительный эффект, поскольку мероприятия власти в огромной мере способствовали маргинализации населения и сильнейшему росту преступности.

В 1927 г. власти 130-тысячного Новосибирска попытались произвести основательную очистку города, арестовав 878 бродяг — то есть порядка 3 % взрослого мужского населения сибирской столицы. Но отчёт местного окружного адмотдела гласил, что итогом очистки стал настоящий бунт остальных заключённых домзака, которые возмутились соседством этих смердящих «живых трупов». В итоге кампания по очистке города провалилась: большинство задержанных бродяг и попрошаек пришлось выпустить обратно на улицу.

Постоянную опасность для властей представляли небольшие, но многочисленные вооружённые отряды, скрывавшиеся в тайге и тундре на протяжении всех 20-х гг. и практиковавшие как уголовный, так и политический бандитизм. В середине 1920-х гг. такие отряды действовали на всей территории края, особенно в Томской, Енисейской, Иркутской губерниях и в Забайкалье. И если в Западной и Центральной Сибири их действия носили в основном уголовный характер, то в Восточной Сибири — ярко выраженную политическую направленность. Чекисты формировали специальные оперативные группы, которые выявляли бандитов и их пособников, организовывали засады, использовали для поимки бандитов заключённых агентов-уголовников. С точки зрения чекистов, милиция совершенно не справлялась с противодействием организованному бандитизму.

Своеобразными репетициями перехода к глобальным чрезвычайным мерам конца 20-х гг. выступали массовые операции против уголовного бандитизма, по духу и методам являвшиеся чисто чекистскими акциями периода гражданской войны. В отдельных местностях — в Сибири, на Дальнем Востоке, Северном Кавказе — где в середине 1920-х гг. был очень развит уголовный бандитизм, с ним шла настоящая война на уничтожение. Начальник Забайкальского губотдела полпредства ОГПУ по ДВК B.C. Корженко в сентябре 1925 г. был отозван в Москву и отдан под суд за внесудебные расстрелы участников уголовных банд. Показательно, что строго наказывать его не стали — некоторое время спустя Корженко был возвращён на руководящую работу в ОГПУ.

Зимой 1925–1926 гг. в ходе специальной кампании органами ОГПУ и милиции Сибкрая было ликвидировано 23 банды численностью 529 чел. Только 24 % дел, рассмотренных чекистами во внесудебном порядке, разрешённом особым постановлением ВЦИК, с ноября 1925 по январь 1926 г. (тогда из 1605 осуждённых высшую меру получили около половины — 752, в т. ч. многие пособники бандитов) касались собственно членов бандгрупп, а три четверти попавших на двойку в составе Павлуновского и Бака являлись грабителями, ворами и т. д. В 1927 г. во внесудебном порядке по краю было осуждено к расстрелу 652 чел., а к заключению в концлагерь значительно меньше — 419. Таким образом, власти с помощью жестоких внесудебных расправ пытались очистить край не столько от бандитов, сколько от уголовников вообще.

Эффективность этой войны оказалась невелика. Если к весне 1927 г., по официальным данным, осталось всего четыре банды, то к августу 1927 г. насчитывалось 24 банды из 158 чел. Ситуация обострялась с каждым годом. Если в 1928 г. возникло 67 новых бандотрядов, то в 1929 г. — 456, а за 9 месяцев 1930 г. только в Западной Сибири — 880. Административная ссылка в Сибирь уголовного элемента исправно поставляла кадры для множества новых организованных преступных групп. К ссыльным уголовникам ежегодно присоединялись сотни заключённых-рецидивистов, без труда сбегавших из слабо охранявшихся и ветхих домзаков.

Борьба с преступностью принимала своеобразные формы. Когда в ноябре 1927 г. известные хакасские бандиты Майнагашев, Кызласов и другие решили сдаться, местные милиционеры вместе с командированным из Новосибирска оперативником Я.А. Сычёвым и его помощником, желавшие во что бы то ни стало записать ликвидацию бандотряда на свой счет, велели своей агентуре из числа уголовников убить Майнагашева с Кызласовым, что и было исполнено бывшими бандитами Кулемеевыми. Братья Кулемеевы сразу же были арестованы, а потом, при переводе из Аскизсского района в соседний, застрелены помощником Сычёва и местными милиционерами, после чего ограблены и брошены в озеро. В отношении же Майнагашева и Кызласова был составлен подложный акт об их гибели в результате перестрелки с милицией.

Обнаружение трупов Кулемеевых летом 1928 г. привело к громкой огласке и расследованию происшествия. Одновременно расследовалось и исчезновение милиционера Пахомова, который, вероятно, оказался по невыясненной причине убит своими коллегами. Результаты этих расследований нам неизвестны, но Сычёв, успевший поступить из милиции в ПП ОГПУ, оказался «прикрыт», сделал успешную чекистскую карьеру и в 1969 г. упокоился на Новодевичьем кладбище.

Многие населённые пункты годами жили в страхе перед террором мятежных уголовно-антисоветских отрядов, то и дело нападавших на неугодных им лиц, совершавших грабежи и поджоги. Так, в Томском округе в 1929 г. бандиты из мести беднякам-активистам сожгли д. Михайловку — сгорели 52 двора, председатель сельсовета (коммунист) был убит. К началу 1930 г. в Нарымском крае насчитывалось около 5.000 уголовных ссыльных и действовали 23 банды численностью до 300 чел., терроризировавшие окрестное население. Таким образом, мнение профессора Академии ФСБ А.М. Плеханова об «окончательной ликвидации повстанчества и бандитизма» к середине 20-х гг. не соответствует действительности.

 

«Заговоры» и политические репрессии 1922–1926 гг.

Политические репрессии в период после ликвидации ВЧК хотя и носили значительно более скромный характер, но характерны тем, что и тогда постоянно фабриковались дела, подчас весьма крупные, о контрреволюционных заговорах. Интенсивная фабрикация «заговоров» наблюдалась в 1922 г., когда традиции ЧК ещё проявлялись во всей силе. Согласно воспоминаниям председателя Тюменского губотдела ГПУ П.И. Студитова, возвращавшийся в марте 1922 г. из Сибири в Москву Ф.Э. Дзержинский «рекомендовал своевременно вскрывать и ликвидировать нелегальные кулацко-белогвардейские группы и организации».

При этом председатель ГПУ, конечно, знал цену чекистской информации о «заговорах» и «организациях», по мере возможности следя, чтобы его подчинённые не слишком увлекались. Иные из чекистов осмеливались заходить столь далеко, что игнорировали конкретные распоряжения и самого Дзержинского. В июле 1922 г. политкомиссар курорта Боровое Н.М. Коренец сообщал секретарю Сиббюро ЦК И.И. Ходоровскому, что минувшей осенью Кокчетавское политбюро арестовало почти весь персонал курорта (23 чел. во главе с директором) по обвинению в заговоре. Но выяснилось, что многочисленные банды и оружейные базы на территории курорта «существовали только в воображении двух агентов политбюро и политкома курорта Иванова». Арестованных отпустили, но в январе 1922 г. последовали новые обыски и аресты: «Находившийся в то время в Омске нарком т. Дзержинский гарантировал курорту невмешательство кокчетавских властей… на деле эти гарантии результатов не дали». Дзержинский 5 февраля 1922 г. приказал Павлуновскому и губчека дать кокчетавским деятелям твёрдые указания о «невмешательстве во внутреннюю жизнь курорта».

Сексоты Славгородского политбюро в марте 1922 г. сообщали о наличии в с. Северное Ключевской волости заговорщицкой группы из 16 чел., в т. ч. многих коммунистов и выбывших из партии, которые якобы проводили «много собраний совместно с баптистами». Из сообщений сексотов-коммунистов Николашкина, Румеги и Резниченко чекисты сделали вывод, что в южной части уезда зреет заговор и «с началом распутицы восстание [против продналога] неизбежно». При этом отмечалось, что комячейки угрожают «лишением жизни нашим сексотам», занимавшимся активной провокационной работой. в мае 1922 г. Славполитбюро арестовало 6 «заговорщиков», но уже в августе Омский губотдел ГПУ постановил прекратить дело — как целиком основанное на непроверенных агентурных сведениях.

В условиях подавления антикоммунистического сопротивления и неизбежного сокращения роли ГПУ в политической жизни ведомство Павлуновского предприняло решительный шаг для напоминания о своих заслугах. Чекисты Сибири, использовав некоторые старые наработки, в 1922–1923 гг. сфабриковали крупное дело, проведя в Новониколаевске большой процесс так называемой Базаро-Незнамовской организации.

Обнаружив попытку создания нелегальной организации со стороны сотрудника РКИ И.Д. Жвалова (А.Ф. Базарова), чекисты связали её со специально созданной квази-организацией во главе с бывшим колчаковским офицером, авантюристом с криминальными наклонностями (похитившим 600 млн руб. в период работы кассиром) и пьяницей А.А. Карасевичем (Л. Незнамовым). Казак и бывший коммунист Жвалов-Базаров был независимо мыслящей личностью пытавшейся мирными средствами противостоять государственному террору в отношении крестьян и бывших офицеров. Проживавшие по чужим документам Базаров и Незнамов были во всём абсолютно противоположны, но чекисты с помощью агентуры, навербованной в том числе из уголовников, объединили их в качестве лидеров повстанческой организации.

Жертвами процесса стали преимущественно жители Каинска, Барабинска и Тюмени. Базаров якобы организовал антисоветские ячейки в Тюмени и Барабинске, надеясь со временем создать Сибирскую автономную крестьянскую республику, а в начале 1922 г. встретился с представителями группы Незнамова, действовавшего в Каинске и готовившего вооружённое выступление. Всего, по версии следствия, в организации насчитывалось до 2.000 активных членов — кулаков, колчаковцев, торговцев и духовенства. Летом 1922 г. чекисты «разоблачили» заговор. Откликнувшись на инициативу Павлуновского, Сиббюро ЦК РКП(б) создало специальную комиссию «для разработки вопросов политического характера означенного процесса и для освещения их в прессе», назначив датой начала суда 21 апреля 1923 г..

Базаров не смог создать группы (в том числе потому, что многие собеседники принимали его за провокатора), зато «атаман» Незнамов был успешно спровоцирован усилиями целого ряда спецагентов. Историк ФСБ А.А. Петрушин сообщает недостоверные сведения о том, что чекистам якобы просто повезло и они случайно в мае 1922 г. вышли на организацию благодаря донесению бывшего белого офицера Избышева. На самом деле, в материалах процесса вместо мифического Избышева фигурирует явный агент Избож (его не было среди подсудимых). Дело же разрабатывалось чекистами, видимо, ещё с лета 1921 г., если не раньше, когда к Незнамову в Барабинске был подставлен провокатор А. Окулич, бывший офицер колчаковской дивизии морских стрелков, выдававший себя за уцелевшего после разгрома придуманного «Сибирско-Украинского союза фронтовиков» начальника контрразведки пресловутого «дяди Вани» (И.С. Степанова).

Окулич вовлёк Незнамова в «организацию», агент Феокритов дал ему кольт и две гранаты. Одним из лидеров организации был сексот М.А. Матюшкин, матрос «Варяга», хвалившийся своим былым участием в казнях священников и офицеров в Архангельске. Впоследствии сотрудник ОДТЧК ст. Барабинск И.Л. Мерзляков, действовавший под фамилией Гусев, передавал Незнамову продукты для его «организации» и участвовал в подготовке покушения на заведующего заготконторой В.К. Балабуху, ложно обвинённого в попытке убить «атамана».

Чекисты «растили» Незнамова в качестве заговорщика не менее года. 22-летний Карасевич-Незнамов, будучи авантюристической и психически неуравновешенной личностью, отлично подходил для их целей. В 14 лет он бежал от семейных неурядиц на фронт, где участвовал в убийстве офицера. На чекистском жаргоне операция по провоцированию Незнамова именовалась использованием «втёмную», то есть без ведома объекта. Вместе с двумя сообщниками-агентами (ранее судившимся за уголовное преступление К.П. Соколовым и юнцом С.С. Ивановым-Боярским) Незнамов в окрестностях Каинска весной 1922 г. сначала застрелил своего заместителя по «организации» М.И. Островского, заподозренного в том, что он является агентом ЧК (у убитого нашли штампы ряда учреждений, в т. ч. печати отдела управления при Сибревкоме, Особого отдела и ПП ВЧК по Сибири), а затем подстерёг и тяжело ранил В.К. Балабуху. Вся история с предательством Островского, вероятно, была организована чекистами с целью отрезать Незнамову пути для отступления, ибо сведения о том, что Островский написал в Томгубчека письмо с предложением выдать организацию Незнамова за 5 млрд руб., поступили от самих чекистов и их агента С.С. Иванова-Боярского.

Все шестеро активистов «организации» Незнамова были агентами ЧК-ГПУ. Они убеждали контуженного на фронтах (где он получил три ордена) и с тех пор подверженного припадкам Незнамова в том, что его хотят предать и убить. Поняв, что никаких вооружённых отрядов у его сообщников нет, Незнамов заявил: «Нами торговали в розницу, хотели торговать оптом, но им не удастся» и приказал всем спасаться бегством. Самого Незнамова чекисты поймали в Андижане, избили и препроводили в Ташкент, где полпред ВЧК по Туркестану Я.X. Потере предъявил ему обвинение в связях с басмачами. Затем Незнамов был этапирован в Москву, а потом в Омск и Новониколаевск, где «в течение трёх суток я пробыл на льду, утратив способность ко всему».

По словам Незнамова, отчётливо осознавшего во время следствия и суда, что его соратники на деле представляли собой агентуру ГПУ «организация являлась спровоцированной», состояла из 7 чел. и «под моей фирмой работали другие». Всего по этому делу чекисты арестовали до 500 чел., но после долгого следствия судьям решились предъявить только 95. Например, кучер при Незнамове 16-летний Тима Гудырин был удалён из списка обвиняемых после того как показал о содержании в «тёмной» и избиениях: следователь «бил меня нагайкой раз шесть и ругался чёрными фразами».

На суде обвинение фактически развалилось — основная часть подсудимых отказалась от показаний, приведя десятки фактов издевательств и принуждение. Признания у большинства вымотались голодом, холодом, шантажом, арестами родных, избиениями; били и сексотов. Незнамов заявил о держании в так называемой «тёмной» — «доведённый до крайности, подписывал свои показания не читая». Аналогично добились оговора и от Базарова. В протоколах допросов обвиняемых чередой идут факты вроде: «держали несколько дней в тёмной голым и голодным», «бил меня следователь Рабинович», «Крумин в ГПУ колол мне глаза пальцами»… Как показал М.А. Суржиков, уполномоченный секретного отделения Омгуботдела ГПУ 3.И. Рабинович ударил его пресс-папье «и рассёк лицо, после этого принесли телефонный аппарат, привязали провод к пальцу… стали крутить». Помимо начальника секретного отделения Новониколаевского губотдела ВЧК К.Я. Крумина, среди других активных следователей были руководящие работники полпредства М.Т. Ошмарин. В.Д. Кевейша, а также Н.В. Волоков и П.М. Кузьмин; курировал следствие сам Павлуновский.

На процессе оказались расшифрованы агенты ЧК-ГПУ Феокритов, который вербовал в «организацию» разных лиц и в Омске, и Новониколаевске, а также Н.А. Гуров, Избож, А, Окулич, агроном Н.И. Сакша, Л.А. Семёнова (Баратова), Чижевский. Многие сексоты были осуждены. Одним из основных свидетелей обвинения стал 19-летний Г.Г. Бутанов («Жорж»), активную роль сыграли 19-летний С.С. Иванов-Боярский, М.С. Гаркуш, С.И. Дудим, В.А. Колпаков, В.В. Малиновский, А.М. Михалевский, Г.Я. Оводов, сексоты Каинского политбюро Новониколаевской губчека М.А. Матюшкин с А.Н. Оземковским и другие.

Никаких реальных действий со стороны «организации» зафиксировано не было, в связи с чем утверждение современных исследователей А.А. Папчинского и М.А. Тумшиса о неких «остатках вооружённых банд, скрывавшихся в тайге после ликвидации так называемой «базаровско-незнамовской авантюры», выглядит отражением чекистской версии. 20 чел. суду пришлось освободить, а 12 — амнистировать. 30 чел. получили от года до 10 за укрывательство и недонесение. Судьи дали высшую меру 33 «заговорщикам», из которых власти утвердили расстрел 22 чел., в том числе многих сексотов; их казнили 28 июля 1923 г..

Несмотря на сомнительность результата с заговором Базарова и Незнамова, чекисты не жалели усилий для вскрытия всё новых «организаций». В сентябре 1923 г. начальник отделения КРО полпредства Г.И. Валейко сообщал прокуратуре, что в мае в Томске арестовали А.Н. Молчанова — бывшего колчаковского чиновника — «при личном обыске которого был обнаружен явочный знак контрреволюционной организации, разрабатываемой ПП ГПУ по Сибири с января… Показаниями Молчанова были установлены и — арестованы имевшие с ним связь Елин, Петров, Кутолин и Шмурыгин, при обыске квартир которых также были обнаружены тождественные явочные знаки…». Валейко писал, что следователям тем не менее «ничего конкретного установить не удалось, все обвиняемые упорно отрицают свою виновность. Поступившими дополнительными материалами удалось выяснить, что указанная выше контрреволюционная организация имеет широкие разветвления не только в Сибири, но и связь с Дальним Востоком и другими, вне Сибири, губерниями СССР. В связи с этим разработка приняла затяжной характер и к настоящему времени находится в своей первичной стадии…». Валейко требовал заключить всех пятерых «заговорщиков» на три года в концлагерь.

Томские чекисты тоже имели особую «тёмную» комнату для упорных; по сведениям Молчанова, прошедший через неё арестант Ф.М. Самойлов «впал в нервное состояние» и после освобождения покончил с собой. Что касается пресловутых «явочных» знаков, то Молчанов писал, что в его бумаги был подброшен кусочек туши, с помощью которого и получились некие точки в коммерческом письме английской фирмы из Харбина, но ни он, ни замначальника губотдела ГПУ М.М. Чунтонов «не могли прочесть одну цифру на плане в Томске, а по приезде в Новониколаевск на плане кто-то пометил цифру карандашом». Томским и новониколаевским чекистам не удалось доказать вину А.Н. Молчанова, А.И. Кутолина, М.П. Петрова, Е.Д. Елина и Б.Е. Шмурыгина. В ноябре 1923 г., выполняя распоряжение Лубянки, Валейко подписал распоряжение об освобождении всех «заговорщиков».

Постоянной мишенью чекистов были эсеры, которых арестовывали как в период больших политических кампаний (вроде столичного процесса над эсеровскими лидерами летом 1922 г., когда во всех крупных городах Сибири были арестованы многие десятки эсеров, что привело к полному прекращению их подпольной организованной работы), так и в постоянных попытках связать с заговорщицкой деятельностью. От эсеров требовали убедительных подтверждений лояльности: так, видного эсера Н.М. Любимова, вступившего в РКП(б) заставили сотрудничать с ГПУ. В составе Всесибирского бюро бывших эсеров, организованного чекистами в январе 1923 г. для окончательного разложения ПСР, был агент Омского ГПУ С.И. Богомолов. Отказавшихся «разоружаться» подвергали репрессиям.

Ещё в начале 1921 г. в Канск была сослана большая группа эсеров-максималистов. Согласно чекистским сводкам, они распространяли листовки, приняли активное участие в районном съезде учителей и выборах членов волостного правления. Опасаясь эсеровского влияния на местных жителей, власти арестовали 27 максималистов и некоторых из них затем выслали за пределы Енисейской губернии. Но, как потом выяснилось, в среду ссыльных чекисты внедрили провокатора, который давал в ЧК ложные донесения с преувеличением масштабов эсеровской деятельности.

В сентябре 1923 г. томские чекисты попытались сфабриковать дело на ссыльного Я.П. Волк-Штоцкого, обвинив его в создании повстанческой эсеровской организации и шпионаже в пользу Польши. Получив материалы, оперативник Секретного отдела полпредства ГПУ Я.М. Краузе заключил, что они «не могут служить для передачи его суду, а устанавливают: что Волк-Штоцкий, находясь на свободе, всегда будет проводить свои контрреволюционные антисоветские намерения…». Чекист предложил ссыльного как «крайне опасного элемента» заключить в Соловецкий концлагерь.

В 1922 г. чекисты Новониколаевска арестовали нескольких сионистов, но вскоре были вынуждены отпустить их из-за незначительности обвинительных материалов, ибо после 1919 г. организованная деятельность сионистов в городе почти прекратилась.

Не удалось сфабриковать открытый политический процесс Новониколаевскому губотделу ОГПУ и после ареста местных социал-демократов. Весной 1923 г. в производство губсуда из ГПУ было передано дело по обвинению меньшевиков в распространении контрреволюционной литературы. Но суд оказался в неловком положении, ибо в деле напрочь отсутствовали серьёзные улики, а один из подозреваемых сообщил следствию, что найденную у него литературу он получил от коммуниста, о чём собирался во всеуслышание заявить на процессе. С точки зрения судебных властей, дело во время открытых слушаний могло принять «нежелательный оборот». Опасаясь возможного судебного конфуза и раскрытия провокационных методов чекистской работы, президиум губкома РКП(б) своей властью постановил дело в суд не передавать, а ограничиться административной высылкой арестованных меньшевиков.

Попытки фабриковать дела на представителей антисоветских партий предпринимались и позднее: так, в октябре 1925 г. в Красноярске арестовали шестерых эсеров, хотя упоминавшуюся в агентурных сводках крамольную литературу чекистам при обысках обнаружить не удалось. Всем арестованным эсерам дали новые сроки ссылки. Тогда же красноярскими чекистами были произведены аресты и обыски среди «сочувствующей ссыльным эсерам» молодёжи; часть арестованных была сослана. В декабре 1925 г. за создание «антисоветской организации» арестовали 9 сионистов, отбывавших ссылку в Нарыме. Часть из них во внесудебном порядке была заключена в тюрьму, остальным продлили ссылку.

О характерной для высокопоставленных чекистов мании везде видеть заговоры говорит выступление Б.А. Бака, председательствовавшего на 4-й губернской конференции уездных уполномоченных Новониколаевского губотдела ОГПУ 5–6 мая 1924 г. Бак отметил, что в центре внимания врагов советской власти — деревня и армия. Главную опасность для деревни представляли оживление кулачества и его смычка с середняками против бедняцкой части, а также рост активности середняков, стремящихся создавать свои политические структуры: крестьянские союзы и «самостоятельную крестьянскую кооперацию». В армии были замечены многочисленные группировки офицеров, которые старались потеснить выдвинутых гражданской войной краскомов. Бак отметил, что старые военспецы за годы войны успели тесно связаться с красноармейской массой и в силу этого потенциально способны стать проводниками таинственного «бонапартистского "демократизма" — фашизма в армии». Между тем подобную информацию сибирских чекистов Дзержинский считал образцовой. Так, 7 мая 1924 г. председатель ОГПУ направил в ЦК РКП(б) доклад о положении на селе и в армии, базирующийся именно на информации Павлуновского, и предложил на его основе подготовить директивы ЦК местным парторганизациям.

Очень рано сибирские чекисты начали использовать в качестве обвинения симпатии к взглядам Л.Д. Троцкого. Тот ещё входил в Политбюро, но уже в марте 1925 г. чекисты Новониколаевска изъяли на квартире заведующего книжным магазином М.К. Евграфова около 200 советских книг, включая «Уроки Октября» Троцкого, обвинив книготорговца в хранении антисоветской литературы и представив активным меньшевиком, который «до тошноты ненавидит коммунистов», а «к Троцкому относится сочувственно и ведёт в его пользу агитацию». В августе 1925 г. прокуратура прекратила дело на Евграфова, постановив сообщить в полпредство о незаконных действиях губотдела ОГПУ.

Головной болью для ОГПУ стал самый известный сибирский заключённый Г.И. Мясников, выступивший против партийной диктатуры ещё в начале 20-х гг. Переведённый в томскую тюрьму, он активно боролся за своё освобождение, периодически устраивая голодовки. В ответ чекисты угрожали ему переводом в психбольницу, а в 1926 г. объявили, что раскрыли организованную Мясниковым в тюрьме «антипартийную организацию». В марте 1926 г. Томская окрКК ВКП(б) вынесла строгий выговор работнику домзака Г.И. Козлову, который в течение недели скрывал «сделанное ему предложение вступить в антипартийную организацию», а также не препятствовал посещению Г.И. Мясникова Суховым и Новиковым. Другой работник домзака — И.И. Серёдкин — получил выговор за то, что «получив от гр. Терещенко письменное приглашение вступить в организацию и зная, что её возглавляет Мясников, никому об этом не сообщил, пока организация не была раскрыта». Третий — Л.Е. Гордиенко — отделался постановкой на вид за то, что, узнав о существовании «антипартийной группировки» в домзаке, сообщил о ней только начальнику домзака, проигнорировав партийные органы. Есть сведения о парторге ячейки Самусьского затона А.Е. Новикове который посещал Мясникова в тюрьме и получил в 1926 г. выговор за то, что сделал это без санкции партийных органов. Трое беспартийных студентов Томского университета, поддерживавших связь с Мясниковым через его жену, были сосланы. Перевод Мясникова из Томска в Вятскую тюрьму был вызван, вероятно, его небезуспешными усилиями по вербовке сторонников.

Нелояльность красных командиров вызывала особые опасения. В мае 1925 г. прокуратура Иркутской губернии поддержала чекистские обвинения в адрес комбата 104-го полка 35-й дивизии К.С. Мырзы, заявлявшего об экономическом тупике, в который завела страну политика РКП(б), олигархической системе управления, отсутствии свободы слова и т. д., предложив отправить его в концлагерь. Несмотря на указание о дворянском происхождении Мырзы, службу штабс-капитаном царской армии и былую связь с видными эсерами, Особое совещание при Коллегии ОГПУ постановило освободить бывшего красного командира с запретом проживания в 6 крупнейших городах СССР.

Слежка за интеллигенцией также была плотной — в соответствии с указанием Дзержинского о том, что на каждого интеллигента должно быть дело. В 1926 г. в Барнауле были арестованы члены «контрреволюционной группировки» в составе бывших народного социалиста М.С. Курского, эсера А.А. Левашева и других, распространявших в среде интеллигенции приписываемый С.А. Есенину памфлет «Ответ Демьяну Бедному», ироническое послание А.Т. Аверченко Ленину и другие документы. Чекисты отмечали появление антисоветских групп даже вереде сибирских школьников: в 1926 г. в Барнаульском округе была создана нелегальная организация молодёжи, выпускавшая самодельную газета «Искра».

ОГПУ постоянно и повсеместно фабриковало дела на представителей православной церкви. Летом 1922 г. в Иркутске были осуждены к расстрелу местный архиепископ-тихоновец Анатолий (Каменский) и церковный староста Стефановский, обвинённые в руководстве церковной организацией, снабжавшей «бандитов» — повстанцев оружием и боеприпасами. Анатолия арестовали сначала за противодействие кампании по изъятию церковных ценностей, а затем превратили в заговорщика.

Фактический разгром православной церкви в период кампании по изъятию ценностей, раскол её на «тихоновцев» и «обновленцев», физическое уничтожение многих священнослужителей и вербовка значительной части уцелевших в сексоты привели к тому, что бывшая государственная церковь на некоторое время перестала рассматриваться сибирскими чекистами в числе основных врагов режима. Так, после ареста в конце 1922 г. за сбор пожертвований заключённым Новониколаевского епископа Софрония (Арефьева) практически все приходы губернии были захвачены лояльными к большевикам обновленцами, а Новониколаевск стал центром Сибирской обновленческой митрополии. И полпредство ГПУ свой взор обратило на сектантов — старообрядцев, иоаннитов, евангельских христиан, меннонитов, адвентистов, молокан и пр.

Сибирь исторически была одним из основных мест деятельности неопротестантских церквей в России. Борьба с ростом сектантства велась административным порядком. Так, 10 ноября 1920 г. Алтайский губисполком по докладу председателя губчека Х.П. Щербака постановил, чтобы все евангельские общины г. Барнаула «ввиду их контрреволюционного настроения» были закрыты, а отнятые молитвенные дома были переданы под размещение грузчиков.

Как следует из отчета Славгородского политбюро Омгубчека за июль-ноябрь 1921 г., им «было установлено наблюдение через агентуру информации за религиозными сектами (меннонитами и евангелистами), которые последнее время усиленно ведут противосоветскую агитацию…». Агентуру активно использовали для внесения раскола и натравливания верующих друг на друга. Осенью 1923 г., при содействии «влиятельного осведомителя», чекистами было осуществлено «разложение» большой общины баптистов (около 700 членов) в Минусинском уезде. В сводке за июль и первую половину августа 1922 г. полпредство ГПУ «констатировало сильное развитие евангелизма на территории Сибири». Пальму первенства держала Новониколаевская губерния, где только за июль 1922 г. губотдел ГПУ взял на учёт 84 новые «евангелические» общины, которые обладали всеми отличительными признаками «контрреволюционных и заговорщицких организаций».

Принимавшиеся «меры к разложению сектантства по Сибири» вылились в конце 1922 — начале 1923 гг. в пионерную по времени осуществления и масштабу операцию ГПУ, в результате которой оказались ликвидированными руководящие органы всех крупных свободоверческих конфессий, а общины перешли на нелегальное положение. Однако чекисты отмечали, что «разгром баптизма не увенчался успехом»: часть общин пришлось восстановить в правах, а другие перешли на нелегальное положение и в глазах верующих предстали мучениками за веру. 23 июля 1923 г. Павлуновский направил специальное послание председателю Сибревкома М.М. Лашевичу, посвященное исключительно проблеме сектантства. По оценкам Павлуновского, сектантские объединения в Сибири летом 1923 г., несмотря на все репрессии, представляли «силу численно большую и крепче внутри спаянную, чем наши комячейки и волсоветы». Связи с дальневосточными собратьями неминуемо делали свободоверческие общины «контрреволюционным возбудителем для Сибири», т. к. «сектанты Приморья и Амура… самым теснейшим образом связаны с сектантством Америки». Выявленные случаи регистрации в Омской, Алтайской и Томской губерниях сектантских кооперативов на «началах взаимопомощи» были признаны Павлуновским неким зародышем будущей кулацкой контрреволюционной организации, к которой «как к форме организации кулацких слоев в деревне неизбежно потянется и эсер, и белогвардеец, и меланхолически настроенный интеллигент». Резюмируя, Павлуновский чётко привязал сектантскую проблему к проблеме «кулачества»: «В общем, сибирский кулачок, как видим, вновь зашевелился и начинает создавать свои организации в форме сектантских объединений и понемножку лезет в сельсоветы».

Павлуновский указал на необходимость «[агентурной] разработки и ослабления роста сектантского движения» как на очередную задачу «советской власти и партии в Сибири». Чекистам поручалось собрать все сведения о сектантстве в губернии, отобрать факты, дискредитирующие верующих, и сформировать план согласованной работы укомов партии и уполномоченных ГПУ по борьбе с «религиозным дурманом.

В середине 20-х гг. церковнослужителей осуждали обычно за «антисоветскую агитацию». Летом 1926 г. красноярские чекисты за «контрреволюционные» проповеди арестовали группу священников во главе с епископом Амфилохием; несколько месяцев спустя иркутские чекисты арестовали иерархов местной епархии, обвинённых в «провокационных проповедях» и сборе денет для арестованных собратьев.

Особенно заметные антисоветские проявления чекисты отмечали среди иоаннитов, ставших одной из ветвей катакомбной церкви и крайне враждебно настроенных против безбожной власти. Сторонники культа Иоанна Кронштадтского, почитаемого воплощением святого духа, иоанниты страстно верили в различные чудеса, в спасение царской семьи, скорый конец света и пр. В 1923 г. все их общины в Сибири были разгромлены властями, но быстро восстановились. В 1926 г. с подачи барнаульских иоаннитов, распространявших слухи о появлении в крае детей Николая II, бывший комсомолец А.И. Шитов согласился сыграть роль наследника Алексея. Нашлась и претендентка на роль великой княжны Марии. Расправа с самозванцами и их окружением была жестокой: из 40 привлечённых чекисты расстреляли 8 чел.

Что касается общей статистики репрессий первой половины 1920-х гг., то пока опубликованы отрывочные и малодостоверные сведения о размахе карательной работы сибирских чекистов. В 1922 г. есть данные только по Западно-Сибирскому военному округу — арестовано 8.560 чел., из них к расстрелу было осуждено 17 чел., к заключению в концлагеря — 166. По Восточно-Сибирскому военокругу чекистами осуждено всего 25 чел. к заключению в концлагерь, а расстрелянных нет. Однако известны данные о казнях, произведённых особым отделом Якутского губотдела ГПУ в марте 1922 г. Так же хорошо известно, что при подавлении восстаний в Горном Алтае, Иркутской губернии и Якутии в 1922 г. были без суда расстреляны многие сотни людей.

В 1923 г. по Западно-Сибирскому военному округу зафиксировано 3.921, Восточно-Сибирскому — 2.725 арестованных. Всего в течение 1923 г. в производстве ПП ГПУ по Сибири и губотделов находилось более 2.000 дел, из которых на долю краевого аппарата пришлось 140 дел, а проходило по ним 650 чел. Если Книга памяти жертв политических репрессий Алтайского края отмечает за 1923–1927 гг. лишь около 50 репрессированных, то, согласно сведениям из чекистских архивов, один уездный уполномоченный Алтгуботдела ВЧК по Бийскому уезду за 1923 г. арестовал 419 чел., в том числе 172 — за контрреволюцию, 7 — за шпионаж, 85 — за бандитизм. В 1924 г. по ОГПУ Сибири официально было отмечено поступление 2.779 арестованных, из них осуждено к расстрелу 14 чел., к заключению в лагерь — 6. В 1925 г. арестовано 5.511 чел., из которых 496 были расстреляны. Такой рост арестов и особенно казней был связан с широкой кампанией по борьбе с бандитизмом, развернувшейся осенью 1925 г.

Опубликованные данные о репрессиях середины 1920-х гг. очень сильно уступают статистике, оглашённой Л.М. Заковским 26 июня 1928 г. на заседании бюро Сибкрайкома ВКП(б). Полпред заявил, что за 1926 г. по «антисоветским и контрреволюционным» делам в крае прошли 406 чел., а за 1927 г. — 1.067 чел. Поскольку чекисты интенсивно вели дела по бандитизму, крупным хищениям, контрабанде, перебежчикам, валютным операциям, фальшивомонетничеству, то общая численность прошедших по делам ПП ОГПУ в 1926 г. составила 5.536, а в 1927 г. — 8.100 чел. Из этих цифр видно, что в 1927 г. общее число репрессированных органами ОГПУ выросло в полтора раза, а подвергшихся политическим преследованиям стало больше в 2,5 раза.

В первой половине и середине 1920-х органы ОГПУ осуществляли постоянные репрессивные акции против всех противников режима: от социалистов и внутрипартийных оппозиционеров до интеллигенции и церковных кругов. Арестованным нередко вменялась в вину организованная заговорщицкая деятельность, но большая часть обвинений касалась проведения антисоветской агитации. После высокого уровня репрессий 1922–1923 гг., обусловленных продолжением вооружённого сопротивления в национальных окраинах, в 1924–1926 гг. наблюдался максимально низкий за период 20-х гг. уровень политических репрессий. Данная тенденция середины 1920-х гг. была характерна и для СССР в целом, поскольку политическая ситуация в стране являлась относительно стабильной и органы безопасности в тот период основной удар наносили по уголовной преступности.

 

Сопротивление режиму в 1927–1929 гг.

В период свёртывания нэпа в обществе усилились критические настроения в отношении властей. Ответом на них по-прежнему были репрессии. Во второй половине 20-х гг. чекистский аппарат показал свою готовность к массовым расправам не только над уголовниками, но и над политическими врагами. В начале 1928 г. это было продемонстрировано в Якутии во время жестокого подавления выступления «автономистов» (расстреляно ок. 130 чел., не считая многочисленных бессудных казней на месте), с лета 1929 г. — во всех сибирских округах, где интенсивно начались фабриковаться дела на «повстанческие кулацкие группы».

Основным видом сопротивления властям была «антисоветская агитация». Несмотря на крайнюю жёсткость политического режима, в стране то и дело возникали подпольные кружки (часто молодёжные) и целые организации со своими уставами, шифрами и т. п. Обычно они не шли дальше выпуска антисоветских листовок, но, с точки зрения ОГПУ, и такая деятельность была крайне опасной для власти. Как и в начале 20-х, чекисты старались по возможности искусственно расширять круг членов подобных организаций, для чего активно внедряли туда своих агентов.

В 1927 г. омские студенты В.А. Чевалков и Г.Н. Петров создали «Российскую партию народного права» (РПНП), ставшую, вероятно, самой крупной из всех нелегальных структур региона тех лет. Они пришли к выводу, что советская власть — это диктатура коммунистов, а социализм — утопия, ведущая к хаосу и подавлению прав и свобод, поэтому всякий «хоть сколько-нибудь сознательный человек должен не медля ни минуты идти в народ и доказывать ему всю утопичность и гибельность политики диктатуры компартии». По данным ОГПУ, среди товарищей по учёбе Чевалков и Петров создали ядро подпольной организации со своей программой и руководящим органом, получившим название «Сибирский ЦК РПНП».

У организации были шифр и четыре гектографа в домашней типографии, с помощью которых активисты отпечатали и распространили свыше 3.000 резких антикоммунистических листовок. Так, в ночь на 7 ноября 1929 г. в Омске было тайно разбросано не менее 300 прокламаций; 9 ноября аналогичные листовки (48 штук) были обнаружены на вагонном тормозе поезда, прибывшего из г. Татарски на ст. Купино. РПНП информировала о только что произведённых расстрелах крестьян по политическим обвинениям, призывая население вооружаться и восставать против коммунистов с целью возврата к рыночным отношениям и политическим свободам. Авторы были обнаружены достаточно быстро, так что уже 23 апреля 1930 г. Коллегия ОГПУ рассмотрела дело на 81 чел. Сибирские чекисты постарались представить РПНП в качестве разветвлённой организации, но к качеству их работы в Москве подошли критически — в отношении 29 чел. дело прекратили, а шестерым засчитали срок предварительного заключения. Руководители — В.А. Чевалков, Г.Н. Петров, Д.М. Кедо, В.В. Ивашко, А.П. Панарат и М.С. Семёнов — пошли под расстрел, 10 — получили ссылку, все остальные — от двух до 10 лет концлагеря.

В феврале 1928 г. чекисты Бийского окружного отдела ОГПУ по агентурным данным раскрыли «нелегальную контрреволюционную организацию молодёжи» в с. Енисейское. В ней состояли четыре человека, возглавлял группу 18-летний весовщик мельницы П. Грязное, активный комсомолец. Юноши трижды собирались, «противопоставляя свои идеи идеям советской власти», выпустили два номера рукописного журнала «Следопыт», где, в основном, разоблачали грехи местного начальства, а также попытались распространять написанный Грязновым «Марш троцкистов». Больше сделать они ничего не успели, что предопределило мягкость наказания.

Антиправительственные прокламации (преимущественно рукописные) распространялись во всех регионах Сибири. В конце 1920-х гг. в бийской школе им. А.С. Грибоедова в течение двух лет появлялись листовки «контрреволюционного содержания», причём ОГПУ никак не удавалось выяснить их автора. Ученики школы им. Ленина организовали партию «Освобождение народа», руководителем которой являлся учащийся Арбузов, сын бывшего владельца трактира. Участники подпольной группы организовали филиал своей партии в школе им. Луначарского, однако один из вновь примкнувших участников — комсомолец Котов — сообщил о тайной организации в ОГПУ. После этого последовали аресты, и к суду были привлечены 5 чел.

Создание тайных организаций молодежи не всегда было связано напрямую с политическим противостоянием. Оно могло быть как отмечает В.И. Исаев, протестом против казарменности советского быта. Так, в школе № 6 г. Барнаула в 1928 г. учениками была организована группа под названием «Долой общественную работу», участники которой вели хулиганскую агитацию среди сверстников, били стёкла, портили школьное имущество. После выявления группы под суд были отданы 17 чел.

Очень плотную слежку чекисты вели за представителями интеллигенции, особенно ссыльной. В 1927 г. благодаря доносам сексота С.П. Волконского были арестованы как члены антисоветского «монархического кружка» и осуждены к новой ссылке видные новосибирцы: бывший вице-губернатор Якутии и статский советник Д.О. Тизенгаузен, врач Н.А. Щукина и ещё несколько человек, собиравшихся на вечеринки и слушавших, в частности, чтение иронических рассказов Тизенгаузена о быте сибирской деревни. В январе 1928 г. за «антисоветскую агитацию» были арестованы и затем сосланы члены новосибирской коллегии защитников И.А. Ваксберг, Л.Л. Домбровский, Г.И. Жерновков, И.М. Шапиро.

Нарымская политссылка была настолько пронизана чекистской агентурой (в том числе за счёт платных спецосведомителей, игравших роль сосланных), что в середине 20-х гг. бывший член ЦК ПСР Д.Д. Донской и ряд других старых ссыльных испытывали полное недоверие к вновь прибывшим. Тем не менее ссыльные, особенно сторонники Троцкого, играли активную роль в противостоянии властям. Они находили сочувствующих даже в рядах правящей партии, что очень беспокоило власти. Осенью 1928 г. чекисты разоблачили «троцкистскую организацию ссыльных» в Красноярске, печатавших листовки, а в мае 1929 г. ОГПУ Ачинска выявило «оппозицию» во главе с женщиной-инструктором потребсоюза, которая поддерживала связь с ссыльными и распространяла «троцкистскую литературу». Начальник Ачинского окротдела ОГПУ К.П. Болотный в 1928 г. собрал целую коллекцию перехваченной его подчинёнными корреспонденции ссыльных троцкистов.

В конце 1920-х гг. троцкисты вели интенсивную переписку с единомышленниками, переигрывая органы ОГПУ, перехватывавшие только часть писем. Так, секретарь Киренского окружкома ВКП(б) Воробьёв в феврале 1928 г. обескураженно отмечал, что местные ссыльные, обладавшие знакомыми в Москве и Ленинграде, получают от них политическую информацию о положении в стране и партии раньше и подчас подробнее, чем власти округа, которым секретные пакеты из центральных властных структур доставлялись даже реже, чем раз в месяц.

В методах давления на оппозиционеров чекисты не стеснялись: так, сосланному в Барнаул популярному публицисту Л.С. Сосновскому, бывшему редактору газеты «Беднота», весной 1929 г. было приписано руководство подпольным троцкистским центром и сразу тремя троцкистскими группировками. Тот решительно отрицал вину, но был осуждён и отправлен в тюрьму. Легко разгромленные с помощью аппаратных расправ троцкисты и правые не были по-настоящему опасны для краевой верхушки. Но страх перед проявлениями инакомыслия в среде «своих» был очень велик и определял плотную работу «органов» против любых оппозиционеров.

В конце 1920-х гг. группировка сторонников «рабочей оппозиции, действовала в Омске, опираясь в основном на поддержку рабочих железнодорожного узла и паровозоремонтного завода. Организация боролась за рабочую демократию, распространяя на собраниях и в частных беседах идею «новой рабочей революции», свободной от «советской буржуазии», защищала независимость профсоюзов. В августе 1929 г. активистов организации арестовали, а год спустя омские чекисты ликвидировали ещё одну группу «рабочей оппозиции».

Сибирская деревня в течение всех 20-х гг. уповала на возрождение крестьянских союзов, которые бы защищали интересы сельского населения от государственного произвола. Крайне негативные мнения о власти были очень распространены. В 1927 г. в донесении агента ОГПУ из с. Громы Братского района Иркутского округа приводились следующие высказывания крестьян: «Если будет война, прежде всего перебьём коммунистов и комсомольцев на местах, а потом и дальше»; «скорей бы Англия начала, а мы поможем» и т. п. А относительно политической ситуации в Ачаирском районе Омского округа в том же 1927 г. «компетентные органы» сообщали: «Общественное мнение настроено антисоветски, не говоря уж о зажиточной части деревни, но за ней имеется добрая половина середняков и бедняков. Есть разговоры, что не нужно советской власти, нужно царя. Другие рассуждают, что нужна демократическая республика, президент. И есть суждения, что нужна советская власть без коммунистов».

В крестьянской среде Новосибирского округа в конце 1920-х гг. существовала реальная организация «Примерное общество» (в чекистских документах часто именовалась как «Семья примерного общества»), не предполагавшая каких-либо агрессивных намерений. Реагируя на усиление вмешательства государства в крестьянскую жизнь, в декабре 1928 г. житель с. Иткуль Д.А. Соколов с односельчанином А.А. Орловым решили создать организацию, которая могла бы донести до правительства свои предложения по крестьянскому вопросу: об уменьшении налогов, разрешении свободной торговли, введении бесплатного обучения детей, открытии в каждом селе клубов, установлении денежных сборов с граждан в пользу бедняцких хозяйств. С помощью сексотов работники ОГПУ представили данную организацию как имевшую повстанческий характер, приписав к ней множество непричастных лиц, и в 1930 г. жестоко разгромили.

 

Переход к политике широких репрессий в деревне

Во второй половине 1920-х гг. стал очевиден кризис новой экономической политики. Огосударствление всех сторон жизни крайне мешало развитию экономики. Ограничения на аренду земли, наём рабочей силы и размеры земельных владений, твёрдые цены на зерно, административное сдерживание товарооборота негативно влияли на состояние промышленности и сельского хозяйства. И в городе, и в деревне партийно-административный аппарат вёл жёсткую борьбу с частным капиталом, подрывая развитие свободного предпринимательства.

Не только нэпманы, но и все зажиточные крестьяне считались как идеологическим, так и экономическим противником. Кризис хлебозаготовок в 1927 г. привёл руководство страны к мысли о силовом нажиме на деревню с целью вынудить её продавать хлеб по низким фиксированным ценам. Опыт силового воздействия на процесс хлебозаготовок был оценён Сталиным и его группой как успешный.

Хлебозаготовительные кампании 1927–1929 гг. проходили как «чрезвычайные» раскалывая общество на всех уровнях: и по линии противостояния с властью, и по углублению социального раскола между более зажиточными и менее успешными крестьянскими хозяевами.

В.А. Ильиных предложил корректный термин для обозначения радикальных изменений в деревне — «социалистическое раскрестьянивание», ибо государственная политика с конца 1920-х гг. предполагала ликвидацию единоличного хозяйства как базовой единицы социальной самоорганизации крестьянства. Первая попытка раскрестьянивания, стремительно предпринятая в ходе гражданской войны и сопровождавшаяся как стихийным насильственным уравнением руками люмпенской части деревни, так и введением коммун, оказалась неудачной, закончившись экспроприацией зажиточных и разорением многих середняцко-бедняцких хозяйств. В целом крестьянская самоорганизация оказалась очень устойчивой структурой, поэтому для её полного разрушения понадобился новый и продолжительный по времени виток целенаправленного государственного террора и принуждения.

Заковский сразу проникся сталинским указанием судить отказывающихся сдавать хлеб по низким государственным расценкам мужиков как спекулянтов. В свою очередь, Сталин запомнил сопровождавшего его в период сибирской командировки начала 1928 г. Заковского как чекиста, способного быстро организовать карательное наступление на «злостных саботажников хлебосдачи», мобилизовав на это не только оперативников ЭКО, но и большую часть аппарата ряда окружных отделов ОГПУ. И было неважно, что ещё недавно Заковский ходил днём с огнём в поисках кулаков, находя их в мизерных количествах. Так, в конце 1926 — начале 1927 г. полпред ОГПУ обследовал 8 сёл Барабинского округа, где отнёс к зажиточным (выше середняцкого уровня) 5 % хозяйств и не нашёл ни одного настоящего кулака-эксплуататора.

По итогам кампании Заковский на пленуме крайкома ВКП(б) в марте 1928 г. самокритично заявил: «Я думаю, что такое большое количество арестов в Сибири производить не нужно было, а эффект при увязке наших мероприятий получился бы гораздо больше чем он получился при многочисленных арестах». Органы ОГПУ к 29 февраля 1928 г. арестовали 123 чел. только по ст. 58 УК. Дела на 64 из них проверила прокуратура и согласилась с обоснованностью обвинения лишь в отношении 20 чел.

На бюро Сибкрайкома ВКП(б) 26 июня 1928 г. Заковский отметил, что в период нэпа была достигнута политическая стабильность, но после хлебозаготовок средний класс деревни стал проявлять недовольство. Касаясь сельского пролетариата, Заковский со знанием предмета заявил, что бедняк в Сибири не имеет глубоких корней — «это деклассированный элемент». Указывая на враждебные элементы, полпред захватывал очень широко: «учителя, интеллигенция, эсеры, попы находятся на стороне кулака». Заковский указал на резкое усиление летом 1928 г. репрессий в деревне в связи с антисоветской агитацией (до 50 арестованных на округ) и негативно оценил панические настроения местных властей, требовавших ещё более массовых арестов «кулачества», срывавшего хлебозаготовки своей агитацией.

В марте 1929 г. на пленуме Сибкрайкома Заковский снова указал на необоснованно широкое, по его мнению, применение 58-й статьи УК к крестьянам во время новой хлебозаготовительной кампании. События, которые могли сильно повлиять на политическую стабильность края, тревожили Заковского. Между тем местные власти призывали чекистов быть активнее. Канский окружком ВКП(б) 16 октября 1929 г., проанализировав результаты третьей пятидневки октября по хлебозаготовкам, обязал начальника окротдела ОГПУ Я.Я. Веверса «провести через ГПУ наибыстрейшую разработку ряда характерных дел, требуя внесудебного решения на право высылки за пределы округа и применения других, более суровых мер наказания».

По обвинению в злостном саботаже хлебозаготовок и спекуляции в кампанию 1927–1928 гг. было привлечено к ответственности с частичной или полной конфискацией имущества 1.600 «кулаков», а в кампанию 1928–1929 гг. — более 8.000. Всего за 1929 г. «в связи с проводимыми кампаниями» по Сибири отправилось за решётку 23 тыс. крестьян и низовых сельских работников. Ответ властям был достаточно выразительным: в 1928 г. в Сибкрае было зарегистрировано 406, а в 1929 г. — 756 убийств по политическим мотивам, причём из этого количества на прямые террористические акты приходилось 14 и 27 % соответственно. Количество банд выросло за год с 67 до 456, поэтому с 1 ноября 1929 г. территория Сибири была вновь объявлена «неблагополучной по бандитизму».

Беглые «кулаки» в канун коллективизации иногда создавали небольшие отряды, пытавшиеся вербовать сторонников среди репрессированных крестьян и вести пропаганду против власти. Житель с. Старый Кучук Родинского района И.И. Гломозда, осуждённый по ст. 169 УК (мошенничество) на два года заключения, при конвоировании в славгородский домзак сбежал, а 5 июля 1929 г. соединился вместе со своим скрывающимся сыном Василием и В. Демиденко. Согласно версии следствия, И.И. Гломозда, «разъезжая вместе с сыном и Демиденко по сёлам Благовещенского и Родинского районов и ближайшим селениям Каменского округа, занялись усиленной агитацией и вербовкой крестьян, преимущественно распроданных, в повстанческую организацию… разработали план организационного восстания, составили проекты воззваний и т. д.». Чекисты 11 сентября 1929 г. при задержании части отряда застрелили И.И. Гломозду, а 24 чел. в последующие дни задержали.

Заковский на совещании в крайисполкоме 14 октября 1929 г. сообщил, что сотрудники ОГПУ постоянно ведут следствие по «перегибам» местных начальников, которые вынуждают селян выступать против властей — за 1929 г. полпред насчитал в крае 200 массовых выступлений крестьян, из которых 133 были вызваны хлебозаготовками. Если в 1928 г. органы юстиции зарегистрировали 364 контрреволюционных преступления, то с января по август 1929 г. — 1.257, а с сентября по декабрь 1929 г. — 3.391. Из них 35 % приходилось на антисоветскую агитацию. Заковский в 1929 г. опасался восстаний даже в самых благополучных районах края — из-за повсеместных огромных извращений в хлебозаготовках и массовых нарушений законности.

Полпред мог бывать трезвым в суждениях и понимать последствия слома нэпа, но после объявления борьбы с саботажем хлебозаготовок и «шахтинского дела» был готов к острым карательным акциям. Когда в октябре 1929 г. ОГПУ начало массовые аресты в связи с «противодействием кулачества» хлебозаготовкам, Заковский колебался лишь несколько дней. Информационный отдел ОГПУ 24 октября 1929 г. отметил, что наиболее широко применяют репрессии против «кулаков» чекисты Украины и Северного Кавказа, «а в последнее время втянулась и Сибирь», дав 3.027 арестованных — при том, что на 7 октября их было в крае всего чуть более 200. Судьбы особо опасных арестованных решала особая тройка, созданная с санкции Коллегии ОГПУ при полпредстве ОГПУ 28 декабря 1928 г. для заочного рассмотрения дел о политическом и военном шпионаже, контрреволюционных организациях, вредительстве и диверсиях, уголовном и политическом бандитизме. В её состав входил прокурор, имевший право опротестовывать решения тройки. Прокурор Сибкрая Кунов уже 29 декабря 1928 г. издал циркуляр об усилении наблюдения за чекистами, обязав прокуроров присутствовать при допросах обвиняемых. Однако в марте 1929 г. Заковский в своем письме Сибкрайкому заявил, что не будет исполнять циркуляр, обвинив прокуратуру в том, что она берёт под сомнение деятельность ОГПУ и дискредитирует чекистов, обвиняя их в фальсификациях дел и пытаясь — вместо надзора — руководить следствием. Полпред вышел победителем — Кунов был отозван из края, прокурорский надзор оказался условным и не смог помешать массовым репрессиям.

Уже осенью 1929 г. сибирские чекисты приступили к фабрикации крупных «повстанческих организаций». В октябре-ноябре 1929 г. Рубцовский окротдел ОГПУ «вскрыл» контрреволюционную организацию из 66 чел. Расправа с «повстанцами» последовала скоро: 14 декабря 1929 г. они были осуждены, причём 12 чел. получили высшую меру наказания. Всего за вторую половину 1929 г. чекисты репрессировали 6.319 «кулаков».

О террористическом характере проводимой кампании борьбы с «организующимся кулачеством» говорит то, что чекисты нередко расстреливали только за разговоры против мероприятий власти. Так, в сентябре 1929 г. Бийским окротделом ОГПУ были арестованы девять зажиточных крестьян с. Караколь Солонешенского района во главе со священником-старообрядцем К.И. Крупениным. Эту «кулацкую группу» обвинили в агитации, направленной против выборов в сельсовет и заготовительной камлании, а также в распространении слухов о скором конце света. Особая тройка при полпредстве ОГПУ 24 октября 1929 г. приговорила всех крестьян к высшей мере наказания.

Это был ответ чекистов на директиву Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 октября 1929 г., в которой ОГПУ и органам юстиции предписывалось «принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих террористические нападения на совпартработников и другие контрреволюционные выступления», осуществляя эти меры «через ОГПУ», то есть во внесудебном порядке. Широкая формулировка относительно «контрреволюционных выступлений» давала возможность внесудебной расправы с любыми противниками режима.

Репрессии 1927–1929 гг. особенно сильно затронули сельское население, служа основным инструментом для выполнения хлебозаготовок. На это последовал рост случаев убийств, избиений и угроз в адрес представителей местных властей, что вызвало многочисленные судебные и внесудебные преследования по обвинению в «кулацком терроре». Со второй половины 1929 г. нелояльных лиц стали намного чаще обвинять в заговорщицкой деятельности и выносить крайне суровые приговоры, особенно группам крестьян — «кулаков».

 

Взаимодействие и конфликты с партийно-советским аппаратом

Органы ГПУ-ОГПУ были такой же частью советской номенклатуры, как и ЧК. Их руководители обычно входили в бюро партийных комитетов, обретая реальную власть, и регулярно отчитывались перед бюро. Руководящие работники губерний активно использовали информацию спецслужб и давали чекистам разнообразные поручения, в марте и июне 1923 г. бюро Томского губкома постановляло принимать меры к повышению авторитета ГПУ как в партии, так и среди беспартийных, призывая бороться «со взглядом на органы ГПУ как специфически карательные и органы сыска» и предложив местным партработникам «строго оберегать их от всяческих… нападок». Работу чекистов губком постановил считать «первостепенной важности партийной работой, почётной и обязательной также для каждого». Агитотделу было поручено провести кампанию «популяризации органов ГПУ и милиции», а секретарям укомов и райкомов указано, чтобы они не требовали от уполномоченных «докладов сверх рамок», причём эти рамки устанавливали сами уполномоченные. Губком поручил «выработавшихся товарищей заменить свежими» и дал конкретные оперативные поручения: усилить осведомительный аппарат, обратив сугубое внимание на «антисоветский элемент», особенно в нарымской ссылке. Используя аппарат карательных органов в корыстных интересах, секретари партийных комитетов могли водворять угодные им порядки на территории целых уездов. Занявший пост секретаря Кузнецкого укома РКП(б) в июле 1922 г. Ф.И. Травников сколотил вокруг себя кружок, куда вошли начальник милиции К.М. Рогов и зампредседателя у исполкома, бывший чекист М.И. Осипов. Эта тройка вечно нетрезвых дебоширов установила диктатуру над всем уездом и с помощью чекистов долгое время нейтрализовывала и преследовала всех недовольных, включая партийцев, пытавшихся информировать губернские власти о творившемся произволе.

Очень важным элементом сотрудничества партии и ГПУ было создание чекистами системы политической информации верхов. С помощью агентуры чекисты составляли регулярные справки и обзоры о всех важных событиях в районе, уезде, губернии и Сибири в целом, выделяя остроактуальные темы. Парткомы нередко пользовались чекистскими записками для составления своих информации, предназначенных для более высоких инстанций. В некоторых таких обзорах политико-экономического состояния регионов доля чекистской информации превышала 50 %. В свою очередь, Лубянка пеняла чекистам из регионов за то, что те в своих информациях широко пользовались официальными справками из разных учреждений, не давая труда дополнять или осмысливать полученные материалы.

Очень подробно центральную власть информировали о положении в деревне, причём до конца 1927 г. сводки фиксировали истинные причины крестьянского недовольства: непосильные налоги, «ножницы цен», произвол местных властей. Затем весь негатив стал связываться с происками классового врага.

С осени 1927 г., когда Сталин начал наступление на основы нэпа, в сводках стало меньше информации по хозяйственным вопросам и гораздо больше места стал занимать анализ политической обстановки причём пристрастный: не ситуация в целом, а лишь «антисоветские проявления» и классовая борьба как таковая.

Органы ОГПУ следили за всеми специалистами, а также за исключёнными из партии. Неблагонадёжные личности в советских учреждениях по представлениям ОГПУ подлежали увольнению. Перлюстрация была очень широкой, но не сплошной, особое внимание уделялось контролю переписки неблагонадежных лиц, письмам, отправляемым и получаемым из армии и из-за границы.

Чекистские досье до конца 1920-х гг. охватывали сравнительно небольшую часть населения края: к 1928 г. на учёте сибирских работников госбезопасности стояло 36.764 «антисоветских элемента». Самой массовой прослойкой были «кулаки», репрессированные в 1919–1922 гг. — 12.000, а также белые казаки (7.500) и бывшие офицеры (5.230). К повстанцам были отнесены 3.644, к членам политических и уголовных банд — 3.542, к бывшим контрреволюционерам — 700 чел. Служителей культа учитывалось до 2.000 чел. Членов антисоветских партий насчитывалось 2.058 (860 эсеров, 624 меньшевика, 132 дашнака, 131 анархист, 30 сионистов, 28 народных социалистов). Ещё 253 чел. были отнесены к троцкистам и прочим партийным отщепенцам. Значительную часть «подучётного элемента» чекисты прорабатывали с помощью своей агентуры.

Конфликты крупных чекистов с руководством губерний становились реже, причём именно работники ГПУ оказывались пострадавшей стороной. А начальник Енисейского губотдела ГПУ А.А. Денисов в 1923 г. стал жертвой как интриг своих подчинённых, недовольных прекращением практики кредитования сотрудников за счёт частных фирм, так и противостояния сибирского партцентра с властями губернии. Красноярцев обвинили в сепаратизме (они выступали против самого существования такой надстройки, как Сиббюро ЦК РКП(б). В назидание, без согласования с ними, члены Сиббюро убрали начальника местного ГПУ.

Для чекистского начальства 20-х гг. было обыденным явлением участие в различных интригах и склоках. Некоторые из них носили довольно криминальный характер. Желая в угоду местным властям спровоцировать противостоявших им военных, уездный уполномоченный ГПУ в Бийске Г.П. Сысоев в конце 1922 г. заявил начальнику политотдела 4-й бригады РККА Л.А. Бакуеву и его заместителю военкому Евсееву, что в Бийске «очень много всякой нэповской и прежней эсеровской сволочи», поскольку теперешние законы позволяют «безнаказанно существовать тем элементам, которые в 18–20 г. были всегдашними квартирантами подвалов ЧК». Подметив у Бакуева с Евсеевым недовольство местными властями, чекист предложил им взять «на себя организацию этого красного бандитизма». Узнав, что директивы сверху на этот счёт не было, военные решительно отказали Сысоеву.

Чекисты иногда принимали участие и в прямых аппаратных атаках на партийных чиновников. Уездный уполномоченный Иркутского губотдела ОГПУ по Киренскому уезду В.И. Алмазов 26 февраля 1926 г. за участие в склоке с целью смещения секретаря укома ВКП(б) получил строгий партвыговор со снятием с должности. В свою очередь, как и в начале 1920-х гг., партийная верхушка старалась не допускать излишней самостоятельности со стороны чекистских структур; постановление бюро Сибкрайкома ВКП(б) от 21 декабря 1928 г. отметило «недопустимость со стороны ПП ОГПУ отстранение от обязанностей нач. ОГПУ Иркутского округа тов. Атенкова без согласования с бюро Крайкома и Иркутского окружкома».

Тем не менее, вопросы, касавшиеся внутренней жизни полпредства ОГПУ и состояния его парторганизации, ни разу не рассматривались на заседаниях бюро Сибкрайкома ВКП(б). А в апреле 1929 г. по заявлению Заковского опросом членов бюро крайкома, то есть без обсуждения, было принято решение «об откреплении от партячеек органов ОГПУ товарищей, не имеющих отношения к органам ОГПУ».

Закрытость положения внутри чекистских аппаратов сочеталась с внимательным агентурным наблюдением ОГПУ за партийно-советскими структурами. Хотя разоблачение агентурных мероприятий против партийных комитетов грозило чекистам крупными неприятностями, они не избегали соблазна следить за коммунистами. Начальник особого отдела ОГПУ 9-й кавбригады СибВО В.И. Мочалов в 1925 г. был снят с должности и ненадолго исключён из партии за ложные материалы на коммунистов и организацию «слежки за членами РКП сетью беспартийных [секретных] сотрудников». В октябре 1925 г. ТомгубКК ВКП(б) постановила убрать с работы уполномоченного ОГПУ по Мариинскому уезду А.Ф. Шкляева, «неконтактно ведшего работу с укомом», вскрывшего секретные пакеты, адресованные секретарю укома партии и начальнику ДТО ОГПУ, и «вызывающе державшего себя» перед партийными начальниками. Но, скорее всего, чекистам удавалось прятать следы и получать агентурную информацию о деятельности и кадрах партийно-советских органов.

Практика постоянной чекистской слежки болезненно воспринималась многими ответработниками. Недовольство его отразилось в письме от 21 июля 1927 г. заместителя секретаря Рубцовского окружкома ВКП(б) Токмакова в Сибкрайком С.И. Сырцову. Получив жалобу на перлюстрацию «частной переписки ответработников», Токмаков обратился за разъяснениями к начальнику окружного ОГПУ Н.М. Белякову, который уверял, что это всё неправда. Но затем замначальника окротдела И.В. Овчинников передал члену окрКК ВКП(б) сведения, почерпнутые из личной переписки и касавшиеся только что приехавшего в округ уполномоченного крайвнуторга Дорошенко. Токмаков писал Сырцову, что считает такое поведение чекистов «совершенно недопустимым без согласования с Партийным Комитетом. Правда, может быть, такой порядок существует, но я о нём не знаю. (…) Нельзя, очевидно, не отметить сомнений на счёт своеобразных внутриаппаратных взаимоотношений в ГПУ, идущих по линии обособленности аппарата и зависимости его, прежде всего, от "начальства" (если, предположим, вызвать кого-либо из сотрудников — членов партии — и спросить о чём-нибудь, то наверняка без разрешения "начальства" не скажет)». Токмаков также указывал на грубость Белякова на курорте — где начальник окротдела угрожал персоналу словами: «Что, хочешь побывать в ГПУ?» — и просил перебросить чекиста из Рубцовска. Вскоре Белякова перевели в Барабинский окротдел ОГПУ.

Жалобы в инстанции на «некоммунистическое поведение» работников госбезопасности были распространённым явлением. В апреле 1928 г. прокурор Балаганского района в Иркутском округе Куб сетовал, что «уполномоченные ГПУ на местах о себе слишком много мнят, унижая достоинство других работников, ведут за ними слежку и прочее». Незаконные действия в отношении коммунистов не оставались без ответа со стороны партийных комитетов. Старший помеченный отделения ДТО ОГПУ ст. Красноярск М.Ф. Царев в 1926 г. получил партвыговор за проведение обыска у ответработника-партийца без согласования с райкомом ВКП(б). Партийные власти не упускали возможности указать чекистам на недостатки в работе. Уполномоченный ОГПУ на ст. Татарск С.И. Шан в декабре 1927 г. получил от РК ВКП(б) взыскание за несвоевременную информацию о забастовке 250–300 сезонных рабочих. Чекист, оправдываясь, заявил, что большая часть забастовщиков — жители изобильного притонами пос. Сахалин, отличающиеся «особыми качествами»: буйством, грабежами, воровством…

Прокурорский надзор за деятельностью чекистов был обычно довольно символическим. В апреле 1926 г. Сибирское совещание работников прокуратуры отметило, что надзор за ОГПУ носит формальный характер, а наблюдение за адмссылкой вообще отсутствует. В 1927 г. бийский окрпрокурор отмечал сочетание у ряда оперработников «полного правового невежества со стремлением показать своё "я" и приёмы ЧК». В 1928 г. омский окрпрокурор сообщал в контрольную комиссию о своей беседе с начальником окротдела, в которой тот жёстко заявил, что органы ОГПУ доказали свою ценность для дела революции, в отличие от органов прокуратуры. Если прокуратура находила какие-то чекистские действия провокационными, Заковский предпочитал заступиться за подчинённого. Так, начальник ЭКО Канского окротдела ОГПУ Я.Я. Веверс в 1928 г. провоцировал подозреваемых на получение взятки, в связи с чем прокуратура рекомендовала наложить на него адмвзыскание — за необоснованное возбуждение дела на нескольких человек. Заковский отказал прокуратуре в этой просьбе.

Таким образом, несмотря на то, что подчинённое отношение чекистских органов по отношению к партийным структурам было выстроено ещё в начале 20-х годов, работники ОГПУ по-прежнему старались действовать как можно более независимо от них. Размах операций против политических врагов с конца 1920-х гг. способствовал резкому увеличению масштабов работы ОГПУ и повышению их влияния. В агентурной разработке, для начала которой было достаточно любого сигнала, находились очень многие партийно-советские и хозяйственные чиновники. Вместе с тем руководители окружкомов и райкомов ВКП(б) нередко вмешивались в оперативную работу ОГПУ, а также старались использовать чекистов для помощи в проведении различных хозяйственно-политических кампаний, что становилось одной из дополнительных причин взаимных трений.

 

Агентурный аппарат ОГПУ

Уже в начале 1920-х гг. чекистам удалось осуществить массовое агентурное проникновение во враждебную им среду — как внутри России, так и среди белой эмиграции. Многие стали агентами в большевистских тюрьмах, купив жизнь и свободу в обмен на тайное сотрудничество, другие заплатили своей внутренней свободой за возможность вернуться в Россию из эмиграции. Так стали агентами ВЧК-ГПУ и генералы царской армии И.К. Серебренников с A.M. Зайончковским, и эсеровский боевик Г.И. Семёнов, и агент Б.В. Савинкова Э. Опперпут-Стауниц, и видные деятели эмиграции: генерал П.П. Иванов-Ринов, бывшие министр колчаковского правительства С.Н. Третьяков, военный атташе П.П. Дьяконов.

Будучи неплохими психологами, чекисты отбирали людей, разочаровавшихся в прежних идеалах, преклонявшихся перед силой нового государства, особо обращая внимание на лиц с авантюрной жилкой, чтобы эксплуатировать их любопытство к тайной работе и жажду приобщения к кругу «избранных». Не брезговали при вербовке и открытым подкупом. Чекисты широко привлекали ущербных и криминальных личностей, доверяли прежде всего негативной компрометирующей информации. Как гневно отмечал наркоминдел Г.В. Чичерин, «руководители ГПУ слепо верят всякому идиоту мерзавцу, которого они делают своим агентом».

Характерно, что нередко работа на спецслужбы была семейным делом — например, секретными агентами ОГПУ-НКВД работали муж Марины Цветаевой С.Я. Эфрон и их дочь Ариадна Эфрон. Литературовед О.М. Брик некоторое время был гласным сотрудником секретного отдела ГПУ, его жена — держательница литературного салона Л.Ю. Брик — сотрудничала с Иностранным отделом ГПУ. Отец и дочь Зайончковские сыграли видную роль в истории крупных чекистских провокаций — генерал A.M. Зайончковский помогал легендарной операции «Трест», дочь О.А. Зайончковская-Попова, привлечённая отцом к работе на ГПУ в 1922 г. и вхожая в ряд генеральских семейств, много лет сочиняла клеветнические материалы о «заговорщике» Тухачевском, пристрастно «освещая» также С.С. Каменева, Б.М. Шапошникова и других военачальников. Часто семейными парами являлись содержатели конспиративных квартир.

Некоторые документы, регламентировавшие работу с агентурой, ныне известны. В конце 1920-х гг. одним из таких документов была «анкета предварительной обработки» объекта, предназначенного для вербовки. Помимо обычных вопросов (социальное происхождение, служба в белых армиях) в анкете были и специфические: личные качества, политические убеждения, политическая эволюция, среда, в которой вращается и степень авторитетности в данной среде, благоприятны ли формы связи с объектом. Указывалось и то лицо, которое должно было освещаться кандидатом на вербовку. Анкета заполнялась сотрудниками ОГПУ на основании данных, полученных негласным путём.

Грубое принуждение было одним из главных инструментов вербовки. Отказ от сотрудничества с чекистами воспринимался не только как нелояльность, но как вызов и нередко преследовался в уголовном порядке. В декабре 1923 г. чекистами рассматривалось дело по обвинению священника А. Воскресенского в «распространении ложных слухов с целью подрыва авторитета органов ГПУ» — тот, по показаниям четырёх свидетелей, рассказывал «каждому встречному», что в Енисейском губотделе ГПУ его пытались завербовать для борьбы против сторонников патриарха Тихона. За это ПП ОГПУ ходатайствовало о высылке священника из Енисейской губернии.

Обычно только откровенная фабрикация обвинительных материалов давала шанс найти жертвам чекистского натиска защиту у прокуроров. Например, чекисты Енгуботдела ОГПУ за отказ работать на них сфабриковали дело на В. Митича, обвинив его в антисоветской агитации. Прокуратура в мае 1925 г. отметила, что настоящим мотивом для высылки стал «отказ Митича быть сексотом и опасение, что он может расконспирировать метод работы органов ГПУ по вербовке сексотрудников», найдя «такой мотив не заслуживающим уважения».

Не надеясь на заступничество местных властей, студент Томского университета Н. Пучкин в 1926 г. писал А.В. Луначарскому, что в селе, где молодой человек работал учителем, работник ОГПУ с помощью угроз заставил его подписать обязательство быть агентом. Требования доносов продолжались и в университете, куда Пучкин поступил в августе 1926 г. За нежелание сотрудничать ему угрожали исключением из университета. Пучкин писал, что стоит перед выбором, доносить на товарищей или покончить с собой: «Сделайте, что возможно! Буду обязан Вам своей жизнью». Реакция наркома просвещения на эту мольбу о помощи осталась неизвестной. В том же 1926 г. служащий с. Алейское Барнаульского округа И.Я. Соловьев написал в Президиум ВЦИК жалобу на уполномоченного окружного ОГПУ К.Г. Селедчикова, который, в ответ на отказ Соловьёва стать осведомителем, пригрозил сфабриковать на него дело и выслать, сообщив, что одного отказавшегося от работы на «органы» чекисты расстреляли.

Вот драма ссыльной княгини В.Н. Трубецкой — ноябрьским днём 1928 г. её остановил прямо на улице уполномоченный контрразведывательного отделения Иркутского окротдела ОГПУ В.И. Леший, объявил об аресте, а доставив в ОГПУ, потребовал от неё, запугивая расстрелом, согласия стать сексоткой. Двумя годами раньше Трубецкую уже пытались сделать осведомительницей, но тогда ее выручил заместитель окрпрокурора Мирошников. Чекисты не отступились, и в результате прокуратура получила новое заявление Веры Николаевны: «Леший мне говорил, что он может уничтожить для революции хоть десять человек и что для революции все хорошо, то есть цель оправдывает средства».

В прокуратуре Трубецкую, находившуюся на грани самоубийства, убедили, что её не расстреляют, и отправили в местное ОГПУ отношение, в котором требовали принять меры «к недопущению подобного приёма к вербованию осведов». Полпредство ОГПУ вынуждено было сделать своим подчинённым указание быть осторожнее в «методах работы», одновременно попросив прокуроров впредь не оформлять подобные факты, чтобы они никоим образом не фиксировались на бумаге….

Эффективность агентурного осведомления базировалась как на широком сотрудничестве с ОГПУ партийно-советской номенклатуры, так и интенсивным проникновением агентов в среду интеллигенции, церкви, ссыльных, бывших белых офицеров, нэпманов и других парий режима. Верхушка партии требовала от властей учитывать чекистскую информацию, вникать в тонкости агентурной работы, оберегать агентов от расконспирирования, определять меры наказания провинившимся. За состояние агентурно-осведомительной сети с местных чекистов спрашивало не только их непосредственное начальство, но и партийные власти.

В феврале 1926 г. ЦК ВКП(б) в своём циркуляре отмечал, что местные партийные органы в своей работе недостаточно используют сводки и информационные доклады ОГПУ, из-за чего слабо учитывают политическое настроение масс и не в состоянии быстро устранить замеченные «органами» злоупотребления. В свою очередь, циркуляр Сибкрайкома ВКП(б) от 2 августа 1926 г. констатировал проблемы в такой важной сфере, как обратная связь органов безопасности с партийными властями: «В большинстве случаев парторганы не ставят в известность органы ОГПУ о принятых мерах по выявлению и изживанию тех или иных ненормальностей по сообщениям ОГПУ». Сибирская верхушка также указывала, что руководящие работники предприятий и учреждений при проверке сообщаемых фактов действуют неосторожно и в результате расшифровывают лиц, «давших ОГПУ сведения».

В том же августе 1926 г., откликаясь на циркуляр ЦК ВКП(б) № 4900/с об укреплении органов ОГПУ, Сибкрайком поручил заместителю Заковского Б.А. Баку и ответработнику крайкома Осипову «проработать вопрос о пополнении кадра секретных сотрудников ГПУ за счёт совпартшкол».

Чекисты постоянно выступали перед местным начальством с отчётами, в том числе и о конспиративной работе. Промахи своих осведомителей они старались сглаживать. Например, в феврале 1923 г. выступавший на заседании президиума Минусинского укома РКП(б) уездный уполномоченный ГПУ Я.П. Пакалн заявил, что исключение из партии сексота Машкина преждевременно, т. к. он «под видом спекулянта исполнял секретные задания ГПУ». Президиум, сочтя доводы чекиста убедительными, отменил решение об исключении Машкина из партии.

В апреле 1923 г. тот же Я.П. Пакалн докладывал на заседании бюро укома РКП(б) о работе своего аппарата — 10 гласных сотрудников и трёх прикомандированных. Нехватка грамотных людей привела к тому, что от уполномоченного по информации коммуниста Базаркина — надёжного, но малограмотного — «пришлось всю информационную сеть передать мальчику Салмину». Е.Г. Салмин служил в ЧК-ГПУ с 14 лет и стал руководить осведомлением по огромному уезду в 17 лет. Тогда же он попался на том, что вместе с сотрудником ВЧК Дорошенко выкопал из земли ценности, принадлежавшие дяде Дорошенко, но Пакалн заступился за юнца и предложил всего лишь освободить его с ответственной работы (пять лет спустя Сапмин будет отдан под суд за издевательства над арестованными при допросах). Уполномоченный по политическим партиям Я.Э. Левит тоже характеризовался своим начальником как хороший работник, но Пакалн пенял, что агентура у Левита беспартийная и поэтому не очень ценная.

Уездный уполномоченный жаловался укому, «что губерния даёт большие задания, совершенно не учитывая штат» и попросил возбудить ходатайство перед губкомом о присылке работников. Соответствующее постановление Минусинским укомом было принято, но его секретарь Пигилев просил губернские власти заменить Пакална либо прислать ему в помощь сильного начальника ИНФО: «Слишком слаба агентурная сеть как в деревне, а также в советских и хозяйственных организациях. Никаких сведений они не имеют…». В августе 1923 г. секретарь укома требовал от Пакална: «Необходимо установить твёрдую связь агентуры с сексотством. Обратить внимание на усиленное обслуживание совучреждений, ни одна организация не должна быть без наблюдения».

В мае 1924 г. на конференции уездных уполномоченных Новониколаевского губотдела ОГПУ замначальника губотдела Г.А. Молчанов основное внимание уделил проблемам перегруженной «мёртвыми душами» агентурно-осведомительной сети. Сексоты-коммунисты, по его словам, показали свою неработоспособность, отчего упор следовало делать на беспартийное осведомление, вербуя учителей и прочую сельскую интеллигенцию, секретарей волисполкомов, кооператоров, кулаков и бедняков, а также «пользуя коммунистов, перебрасываемых в деревню в партийном порядке» и демобилизованных солдат, особенно из войск ОГПУ. Партийную сеть предписывалось считать подсобной, но, судя по масштабам сотрудничества коммунистов с политической полицией, она и в последующие годы сохраняла своё огромное значение для информации «органов».

Поскольку районные информаторы ОГПУ с милицейскими мандатами уже расконспирировали себя, Молчанов призвал использовать для прикрытия резидентов удостоверения статистиков и других советских служащих, «а также проводить работу под видом торговцев, используя для конспирации разъездов своих лошадей». Материальное вознаграждение предусматривалось только для наиболее ценных информаторов; для этой цели использовались как средства ОГПУ, и секретные суммы, «получаемые от местных органов». Оплата таких ценных агентов была достаточно высокой. Бывший сибирский партизан и старшина эскадрона П.С. Ржавин с 1924 г. работал сексотом Енисейского губотдела ОГПУ с жалованьем 56 руб. в месяц, что соответствовало приличной тогдашней зарплате. Его коллегой с аналогичной ставкой был В.И. Грошен — член ВЦИК в 1917 г., избранный от своего полка, который поработал в Енисейской губчека, затем стал продработником, а с 1923 г. являлся сексотом Енгуботдела ОГПУ.

Характерен эпизод с партийцем А. Мельниковым, который в 1922 г. был арестован по подозрению в контрреволюции и, соответственно, исключён из партии. Поскольку в некую «контрреволюционную организацию» Мельников был внедрён как сексот, осенью 1924 г. Алтайской губКК РКП(б) восстановила его в партии и конспирации ради постановила перебросить в другой район.

Обыденным примером тайной службы на ОГПУ мелкого номенклатурного работника-коммуниста выглядит деятельность С.М. Стычковского, в 1924–1925 гг. возглавлявшего союз пищевиков в райцентре Хабары Алтайской губернии и одновременно в качестве осведомителя «прорабатывавшего» зажиточного немца — владельца паровой мельницы. Осенью 1925 г. Стычковский был взят в штат ИНФО Славгородского окротдела ОГПУ, а затем работал участковым уполномоченным по Хабарскому и другим районам.

Реальная численность чекистского аппарата была значительно выше за счёт наиболее квалифицированного слоя агентуры — так называемых резидентов, которые фактически являлись тайными уполномоченными. В каждом районе с начала 1920-х гг. обязательно работал негласный работник — районный резидент, на которого были «завязаны» многочисленные рядовые осведомители. Свои резиденты имелись и в воинских частях, и в крупных учреждениях. С резидентами и важными агентами участковые уполномоченные и оперативники окротделов регулярно встречались, получая информацию и направляя их деятельность. Многие резиденты со временем становились штатными сотрудниками госбезопасности. ОГПУ в конце 1920-х гг. имело в окружных центрах не менее двух городских резидентов: так, в г. Камне такими резидентами работали заведующий секретной частью окрисполкома Г.И. Вдовий и помощник участкового фининспектора И.Л. Будкин. В 1929 г. оба они стали официальными уполномоченными районных органов ОГПУ.

Значительная часть оперативников перед зачислением на чекистскую должность имела внушительный стаж секретной работы. В том же Каменском окротделе ОГПУ с 1927 г. участковым уполномоченным трудился С.С. Рубан, имевший примечательную биографию: служа в колчаковской армии, он через брата передавал партизанам разведывательные сведения о передвижениях белых. В 1921–1927 гг. Рубан был сексотом и по настоянию чекистов даже выбыл из партии, чтобы соблюсти конспирацию. Профсоюзный работник К.К. Пастаногов являлся сексотом Барабинского окротдела ОГПУ с середины 1920-х гг. и в период коллективизации стал штатным уполномоченным окружного отдела. С рядовой негласной работы начинали и многие руководители: начальник Бийского окротдела ОГПУ К.К. Вольфрам, Рубцовского и Барабинского — Н.М. Беляков, Бурят-Монгольского облотдела и Красноярского окротдела ОГПУ — Н.Д. Ермилов.

Нередкое использование агентуры в личных целях ставило под удар самих чекистов. Председатель Томгубчека С.Г. Чудновский был вынужден уйти с чекистской работы, а потом и уехать из Сибири, поскольку властям надоело заслушивать богатые специфическими подробностями истории его любовниц-сексоток. Возглавлявший секретный отдел Енисейского губотдела ГПУ А.С. Макаров был снят с работы по обвинению в пьянстве, служебных злоупотреблениях и «использовании им подчинённых секретных сотрудниц как женщин». В январе 1923 г. губКК РКП(б) исключила Макарова из партии и постановила снять с работы в ГПУ. Однако сразу после протеста Енгубкома РКП(б) Макарова восстановили в партии «как хорошего чекиста… в смысле открытия контрреволюционных заговоров», пьянство которого «протекало в силу наследственности».

С первой половины 1920-х гг. на «органы» Сибири трудились ценные агенты, проработавшие по много лет. Среди них можно назвать В.Г. Кремера («Спортсмена») — секретаря германского консульства в Новониколаевске. Заведующий иностранным отделом Госбанка в Новониколаевске Г.П. Гиргенсон в 1924 г. получил задание установить связь с работниками германского консульства, чтобы наблюдать за ними и их окружением, что и делал до 1930 г., после чего был переведён на осведомление уже «по внутренней линии». Видным агентом был потомок декабристов князь С.П. Волконский, ставший после освобождения из красноярского концлагеря в 1923 г., где сидел за службу у Колчака, одним из солдат невидимой армии сексотов. Сломленный заключением, он затем в течение полутора десятилетий активно привлекался к фабрикации дел о «контрреволюционной интеллигенции».

Церковную сферу для чекистов освещали видные православные священники, включая новосибирского митрополита Никифора, с середины 1920-х гг. находившегося на личной связи у чекиста Ф.Т. Воротилова. С 1929 г. важным сексотом был известный новосибирский священнослужитель Н.В. Сырнев («Демосфен»). Агентами ОГПУ являлись многие священники-обновленцы, а также проповедники евангельских сект и мусульманских общин.

Среди негласных агентов были и представители партийно-советской номенклатуры. По сведениям, содержащимся в следственном деле на бывшего начальника Ачинского окротдела ОГПУ К.П. Болотного, в конце 1920-х гг. его агентами были секретарь окружкома ВКП(б) М.Л. Вузов (кличка «Конёк») и секретарь Ачинского окрисполкома Малик (Малек?), имевший кличку «Лиса».

Бывали скандальные случаи, когда в негласном аппарате вдруг обнаруживались агенты царской полиции. Так, член боевой организации эсеров в Казани с 1905 г. Ф.Л. Львов-Пантелеев одновременно был агентом полиции «Стебельковым». Благодаря его доносам боевая организация эсеров в Казани была полностью разгромлена, а Львов-Пантелеев в 1910 г. выступил главным свидетелем обвинения на процессе эсеров, по итогам которого четверо обвиняемых были осуждены к повешению, а ряд других — отправлены на каторгу и в ссылку. Впоследствии офицер Колчака, «Стебельков» в конце концов (вряд ли по своей воле) стал агентом Енисейского и Томского губотделов ОГПУ. После разоблачения деятельности Львова-Пантелеевн его дело по обвинению в «исторической контрреволюции» было в конце декабря 1925 г. направлено в Особое совещание при Коллегии ОГПУ.

К сексотам из числа противников режима наблюдалось пристрастное отношение, их нередко подозревали в «двурушничестве». Основания для этого были. Завербованные с помощью угроз лица из враждебного лагеря нередко разоблачали свою негласную работу сознательно. В 1923 г. Сибпрокуратура согласилась с высылкой Ф.П. Суставова, коему вменялись в вину «попытка приобретения им средств для нелегальной анархической типографии», добровольное выступление осведомителем Омского губотдела ГПУ с целью освобождения из-под стражи, расконспирирование себя как сексота «и затем отказ его от этой роли ввиду принадлежности к партии анархистов-коммунистов».

Проповедник и руководитель Бурлуковской общины евангельских христиан Кузнецкого округа П.П. Петров и член общины П.П. Баталов сорвали все планы чекистов по «внутрицерковному осведомлению». Петров, будучи вызван в 1925 г. для чекистского инструктажа, «по возвращению из Щегловска… на собрании верующих сообщил, что над ним в ОГПУ якобы издевались, где якобы его подвергли мучениям, а также и расконспирировался перед верующими». В свою очередь, Баталов «систематически уклонялся от выполнения порученных ему заданий органами ОГПУ и расконспирировал себя перед обвиняемым Петровым». Отказавшихся от сотрудничества с ОГПУ «по мотивам религиозных убеждений» сектантов арестовали и привлекли к суду, А в Иркутске был арестован баптист П.А. Пестерев, который публично сообщил братьям о том, что он состоит сексотом Иркутского губотдела ОГПУ и даёт чекистам сведения о деятельности общины. Завербованный в 1927 г. иркутскими чекистами священник Петропавловской церкви Н.В. Соловьёв («Смелый») полгода спустя обвинялся в том, что «среди близкого ему духовенства распространял слухи о том, что он является секретным сотрудником… и что священники Каинский, Пономарев и другие также секретные сотрудники ОГПУ», но в итоге был освобождён с прекращением дела.

В 1928 г. чекисты обвинили сексота Иркутского окротдела ОГПУ Г.Г. Дзеленковского, в прошлом арестовывавшегося за некую «контрреволюционную деятельность», в том, что он «систематически уклонялся от работы, сообщал ГПУ неверные сведения о деятельности антисоветских партий и сообщал ГПУ не интересующие их сведения и т. п. Изложенное он делал, чтобы избавиться от работы». Дзеленковскому «шили» политическое дело, пытаясь обвинить в контрреволюционной агитации и саботаже, но в сентябре 1928 г. были вынуждены освободить из-за недостатка улик.

Наказания сексотов за ненадлежащее исполнение обязанностей были весьма частыми. За несоблюдение тайны своей работы в ноябре-декабре 1926 г. были арестованы негласные работники информационной сети Минусинского окротдела ОГПУ Н.А. Головачёв и Г.В. Стрельников, получившие по 6 месяцев заключения. Всего за второе полугодие 1926 г. было осуждено по ст. 121 УК — «расконспирация» — 11 секретных работников полпредства (в первом полугодии 1927 г. их оказалось пять). Информатор Киренского окротдела ОГПУ М.П. Калугский избежал внесудебной расправы за раскрытие своей связи с «органами» только потому, что летом 1928 г. был осуждён народным судом на 4 года заключения за служебные злоупотребления.

Уклонявшиеся от работы сексоты подвергались уголовному преследованию, причем в 1926 г. помощник прокурора Республики Д. Малинин, проверявший осуществление надзора над сибирскими чекистами, ставил вопрос о том, вправе ли ОГПУ привлекать сексотов за отказ от исполнения обязанностей, если те не допускают фактов разглашения своей деятельности. Отметим, что ставшие ненужными агенты также становились жертвами репрессий; так, сексот Алтайской губчека И.И. Дзепо-Жилинский, член партии эсеров с 1906 г., работавший при белых Каинским уездным комиссаром и помогавший в 1920 г. фабриковать дело «Алтайской нелегальной организации», в 1926 г. был исключён СибКК ВКП(б) из партии с направлением дела в ОГПУ как бывший «контрразведчик» старого режима. Напротив, ценные сотрудники амнистировались даже в случаях тяжких преступлений: сексот Ачинского окротдела ОГПУ К.И. Невякин в 1925 г. был осуждён на 2 года концлагеря за «расстрел бандита», затем дело пересмотрели и наказали чекиста в дисциплинарном порядке. Два года спустя Невякин стал штатным уполномоченным ИНФО ПП ОГПУ.

Спешные и массовые вербовки, характерные для тех лет, зачастую приводили к провалам и расконспирации сексотов. Немало агентов попадалось на криминальных делах: Вяч. Моттель, уполномоченный ИНФО Иркутского губотдела ОГПУ по секретной сети домзака, в 1925 г. обвинялся в том, что брал с заключённых домзака взятки за предоставление различных льгот. Вместе с ним под судом оказались конспиративные сотрудники И. Игумнов и К. Розенрод.

Высший круг агентуры — резиденты — также часто оказывались под судом за уголовные преступления: в 1924 г. секретный уполномоченный по информации Омского губотдела ОГПУ В.М. Абатуров за расконспирацию работы и порученной агентурной сети, а также изнасилование был арестован и 7 месяцев провёл в заключении. В 1925 г. исключили из партии резидента Томского губотдела ОГПУ И.Ф. Фёдорова — за систематическое пьянство с дебоширством, расконспирацию себя «и всех сотрудников, работающих по линии ГПУ, и передачу составления информдоклада беспартийным лицам, не имеющим никакого отношения к работе ГПУ». Н.И. Алексеев, беспартийный районный резидент по кличке «Шульц» из агентурной сети уполномоченного ОГПУ по Енисейскому району, в конце 1925 г. в столовой г. Енисейска учинил дебош: расконспирировал себя как сексота, угрожал обедавшим начальнику милиции и секретарю райкома ВКП(б), заявляя, что на них в ОГПУ имеются материалы; ударил начальника милиции в грудь и грозил ему расправой. За такие художества «Шульца» отдали под суд Коллегии ОГПУ.

Бывали разоблачения и агентов-провокаторов, которые получали реальные наказания. В апреле 1922 г. за ложные сведения о якобы существующей в Томске контрреволюционной организации была арестована и осуждена на два года заключения сексотка Томской губчека фельдшер A.M. Наговицына (с января 1920 до июня 1921 г. сидевшая в тюрьме по ложным политическим обвинениям). В 1925 г. был разоблачён как провокатор и осуждён на 5 лет Г. Томельгас, который предоставлял сведения о якобы существующей на Боровлянских лесозаготовках в Черепановском уезде Новониколаевской губернии организации левых эсеров. Также он обвинялся в расконспирации себя как сексота и растрате 557 руб..

Тем не менее именно агент-провокатор с самого начала деятельности ЧК стал основной фигурой не только в подготовительной работе — так называемой агентурной разработке, но и во время следствия, когда внутрикамерные агенты уговорами, шантажом и избиениями вынуждали арестованных признаваться в несуществующих преступлениях. Работники ОГПУ требовали от своих агентов провоцирования разрабатываемых ими лиц на антисоветские высказывания и действия.

Опорой негласного аппарата были опытные агенты, способные по указанию своих операторов осуществлять сложные провокационные комбинации — как, например, С.П. Волконский. Отношение к агентуре было цинично-потребительским: значительная её часть подвергалась чистке и осуждалась — как за различные злоупотребления, так и по мотивам слабой работы, ненужности либо с целью придания достоверности тем следственным делам, в которых участвовали секретные сотрудники.

 

Злоупотребления и борьба с нелояльностью в чекистской среде

Введение нэпа и преобразование ВЧК в ГПУ отнюдь не прекратили краснобандитских преступлений. Их стало меньше, но «красный бандитизм» ещё долго проявлялся во всех регионах Сибири. Вот одна из иллюстраций к методам войны с повстанцами, сохранившаяся в биографии Я.А. Липуляка. Этот румын (бывший военнопленный) в 1922 г. как уполномоченный по политпартиям Бодайбинского политбюро вместе с оперотрядом был командирован на север уезда, в 400 верстах от Бодайбо, на подавление бандитизма. В боях, продолжавшихся два месяца, отряд потерял четырёх бойцов, после чего «при захвате в плен таковых (мятежников — А.Т.) без всякого предварительного следствия подвергали расстрелам», а трофеи присваивались.

Вернувшийся в Бодайбо Липуляк был арестован за хищения трофеев, но в июне 1922 г. освобождён Иркутским губотделом ГПУ и командирован в Эхирит-Булагатский аймак Бурятии (в Косую степь у Байкала) для «ликвидации шайки». Выполнив задание и прибыв в Бодайбо, в январе 1924 г. Липуляк вновь был арестован по прежнему делу и после месячной отсидки освобождён под подписку о невыезде. Затем Коллегия ОГПУ прекратила его дело по амнистии. В результате год спустя Липуляк уже работал инспектором новониколаевского губугрозыска.

Привыкший к «острым методам» глава Томгуботдела ГПУ М.А. Филатов в октябре 1923 г. предлагал губкому «просить Сиббюро разрешить брать заложниками в целях окончательной ликвидации бандитизма членов семьи активных бандитов, ведущих связь с действующими бандами». Б.А. Бак активно поддержал своего подчинённого, наложив резолюцию, обращенную к секретарю Сиббюро ЦК РКП(б): «Т. Косиор! Практика заложничества у нас по Сибири существует и в местах сильного бандитизма она необходима».

Президиум Томского губкома РКП(б) 31 января 1923 г. отмечал, что в тюрьме Кузнецка «наблюдаются избиения заключённых как по линии ГПУ, так и милиции…». Следователь аппарата уездного уполномоченного Алтайского губотдела ГПУ по Рубцовскому уезду Х.Л. Феоктистов в июле 1923 г. был исключён из партии на 1 год за то, что в пьяном виде участвовал в избиении арестованных в местном домзаке.

Пытки и изощрённые издевательства, ставшие привычными с первых месяцев существования чека и милиции, продолжали оставаться в арсенале «правоохранителей». Агент Новониколаевского губотдела ОГПУ С.В. Киселёв устраивал «симуляции побега с расстрелом арестованных», а вместе с милиционером «при допросах арестованных применял пытки посредством сдавливания между пальцами винтовочных патронов, побоев прикладами и кулаками». В 1924 г. Киселёва осудили на 8 лет, но вскоре помиловали и передали в РККА.

Помощник уполномоченного Енисейского губотдела ОГПУ по Туруханскому краю С.И. Ретивых в мае 1924 г. во время командировки убил купца Л. Иванова, объяснив этот поступок самозащитой. Отказавшись давать по этому делу показания следователю, Ретивых в «целях уклонения от правосудия» самовольно выехал из края. Его дело было прекращено губотделом ОГПУ с выразительной формулировкой: «принимая во внимание условия работы и обстановки Туруханского края».

Поводом к большому восстанию тунгусов в Якутии в 1924–1925 гг. послужили проявления «красного бандитизма» со стороны чекистов и военных, грабивших, убивавших и подвергавших изощрённым пыткам местное население. Особенно усердствовавшая тройка чекистов во главе с уполномоченным Камчатского губотдела ОГПУ Кунцевичем в связи с этими преступлениями была отдана под суд. Тем не менее активные бессудные расправы применялись чекистами и дальше, например, в начале 1928 г. — во время подавления мятежа якутских «автономистов».

Нарымский чекист А.В. Плотников в октябре 1928 г. застрелил человека, который его якобы преследовал. В июне 1929 г. в с. Тузидат Зачулымского района Томского округа неизвестные застрелили священника Н.А. Казакова. Милиция выяснила, что к убийству, по всей вероятности, причастны уполномоченный Томского окротдела П.К. Фомин и инспектор районо Бурматов. Томский окротдел ОГПУ изъял дело из милиции и передал в полпредство, поскольку сотрудники «органов» подлежали исключительно ведомственному суду. В итоге Фомин благополучно избежал наказания. В августе 1929 г. пьяный сотрудник Славгородского окротдела ОГПУ И.П. Баранов застрелил ссыльного.

Помимо политического бандитизма среди оперативников было много обычной уголовщины. Пьяный начальник особотдела 13-й кавдивизии в Семипалатинске В.А. Ржевский выстрелом из браунинга ранил в шею сотрудника особпогранотделения № 1 Дмитриева. Перед выездом дивизии в г. Бийск он напился пьяным и в цирке угрожал публике оружием. В апреле 1922 г. Ржевский был арестован за систематическое пьянство и дискредитацию власти, но Особым отделом ГПУ ЗСВО его дело было прекращено.

В конце 1924 г. Коллегией ОГПУ был расстрелян уполномоченный Томгуботдела ОГПУ по Нарымскому краю И.Г. Смирнов, член компартии с 1917 г. Он поплатился жизнью за присвоение денег, ювелирных изделий и мануфактуры старообрядческого монастыря, обнаруженного в тайге, а также за то, что его подчинённые-сексоты изнасиловали двух монахинь, которые потом утопились от позора. Заместитель Смирнова П.М. Урицкий отделался увольнением из ОГПУ.

Уполномоченный Кузнецкого окротдела ОГПУ А.А. Ерофеев в конце 1925 г. был обвинён в изнасиловании и убийстве бывшей прислуги. Участковый уполномоченный Славгородского окротдела ОГПУ С.М. Стычковский в 1928 г. застрелил из ревности учителя, за что был осуждён на 3 года заключения, а впоследствии возвращён в «органы». Уполномоченный отделения ДТО ОГПУ ст. Красноярск В. Филиппов в 1929 г. попал под суд за убийство жены.

С преобразованием ВЧК в ВЧК не уменьшилось количество различных злоупотреблений и корыстных преступлений в чекистской среде. Разоблачалась лишь часть преступлений, но известные факты говорят о продажности многих чекистов-начальников. Весной 1923 г. за вымогательство был арестован замначальника Особого отдела полпредства М.М. Гоц, но вскоре он освободился, уехал в Москву и восстановился в партии. В 1923 г. видные омские чекисты Н.С. Тариков и Н.П. Константинов обвинялись в освобождении за взятку в 12 тыс. руб. арестованного за антисоветскую деятельность гр. Бакусова, но не понесли сколько-нибудь заметного наказания. В 1924 г. помначальника Новониколаевского губотдела ОГПУ А.Н. Петрочук был уволен за массу служебных преступлений, но год спустя был признан исправившимся и возвращён в «органы».

В апреле 1925 г. на 5 лет в Соловки должен был быть отправлен заведующий фельдъегерским отделом полпредства ОГПУ А.В. Абрамов, растративший 1.400 руб. Однако до октября 1925 г. Абрамов отбывал наказание в местном исправтруддоме и пользовался «широким правом посещения личной квартиры». Очень характерно выглядело явное желание руководства спускать дела о должностных преступлениях на тормозах: так, ведение дел по обвинению помначальника КРО полпредства А.А. Ворончихина в присвоении крупных денежных сумм, а также на оперативника ЭКО A.M. Покровского, было поручено… помощнику бухгалтера ПП ОГПУ. Опытные оперативники были в цене и их умение более или менее грамотно «оформлять» дела считалось главной заслугой. Если чекист мог зарекомендовать себя толковым агентуристом или следователем, его карьера обычно являлась гарантированной и пьянство с дебошами могло лишь притормозить её. Чекисты, имевшие криминальные наклонности, оставлялись на работе в «органах», поскольку наличие компрометирующих материалов позволяло держать такого работника «на крючке», а в нужный момент — избавиться от него.

Моральный уровень большинства чекистских начальников был крайне низок. За некоторыми из них кровавый след тянулся с предреволюционных лет — так, начальник Ачинского окротдела ОГПУ К.Я. Крумин был осуждён к повешению за убийство жандарма, но как несовершеннолетний отделался каторжными работами. Ещё больше подобных «революционных заслуг» было у его коллеги, начальника Хакасского, Тулунского и Каменского окротделов ОГПУ С.В. Шкитова. В 1907 г., будучи анархистом-коммунистом, он «лично участвовал в убийстве начальника Красноярской тюрьмы Смирнова, старшего городового Юсупова, в Благовещенске при задержании убил городового и ранил агента охранного отделения, участвовал в нескольких экспроприациях». Весной 1918 г. Шкитов несколько недель провёл под стражей в красноярской тюрьме по обвинению в убийстве красногвардейца. С 1920 г. Шкитов работал комендантом ЧК, исполняя смертные приговоры, а затем был переведён на оперативную работу. Помначальника ИНФО полпредства О.М. Арит в 1908 г. арестовывался на год по подозрению в убийстве «двух шпионов», а в 1912 г. провёл год в заключении за укрывательство брата-дезертира.

Лица, шедшие наверх по трупам, были привычны для системы ЧК-НКВД. Будущий замначальника Иностранного отдела НКВД СССР Н.М. Шнеерсон, являясь в 1921 г. юным сексотом ГПО ДВР, специально вскрыл диппочту, доверенную ему приятелем, бывшим чекистом А.Г. Зайцевым-Мейтиным, и подвёл того под расстрел как японского шпиона. В ноябре 1925 г. Шнеерсон, возглавлявший отделение контрразведки Приморского губотдела ОГПУ во Владивостоке, отправил следующую красноречивую записку начальнику 53-го погранотряда Панову: «Посылаю тебе мышьяк 25 грам[мов]. Им можно отравить 100–150 человек. Исходя из этого, ты можешь соразмерить, сколько нужно на каждого человека. На глаз нужно маленькую щепоточку…».

Многие чекисты начали свою политическую жизнь с такого распространённого преступления, как дезертирство. Помимо К.Я. Крумина, дезертирами периода 1914–1917 гг. являлись начальники: Томского окротдела ОГПУ И.А. Мальцев, Рубцовского — М.Ф. Гольмер-Зайцев, Славгородского — Я.П. Пакалн (в конце 1914 г. сдался немцам в плен в первом же бою), начальник ДТО ОГПУ Томской железной дороги А.М. Снопковский, заместители начальников окротделов В.Я. Шешкен и Н.В. Марков, ответственные работники полпредства П.Е. Щетинкин, Б.Д. Грушецкий, А.Я. Евграшкин. Не меньшее количество руководящих работников полпредства было дезертирами из армии Колчака. Будучи ветеранами ВЧК-ОГПУ, личности такого сорта не представляли доставшейся им власти без личного произвола, мошенничества, пьянства и устройства «сладкой жизни». Заодно отметим, что руководителями крайКК ВКП(б), разбиравшими проступки коммунистов Сибири, были тоже дезертиры российской армии М.И. Ковалёв и И.В. Громов-Мамонов.

Почти в каждом окротделе в период 1926–1929 гг. попадался начальник, совершивший какое-либо серьёзное злоупотребление. Сначала под удар попал глава Бийского окротдела ОГПУ К.К. Вольфрам, снятый в декабре 1926 г. за крупные финансовые злоупотребления. Коллегией ОГПУ Вольфрам был осуждён на 4 года концлагеря, но сразу освободился по амнистии и постепенно вернулся в номенклатуру.

На пьянстве в притонах попался главный барабинский чекист М.А. Атенков. Начальник Алданского окротдела Н.В. Теплов оказался уволенным из ОГПУ, а его дело в марте 1928 г. было отправлено в Москву. Теплов был в том же году осуждён, но затем амнистирован и в 1930–1931 гг. подвизался замначальника Вишерлага ОГПУ. М.Д. Мухин, до 1927 г. работавший замначальника и врид начальника Канского окротдела ОГПУ, а затем переведённый в Барабинский окротдел, в марте 1928 г. был арестован за присвоение пишущей машинки, фотоаппарата, маузера, пистолета, трёх золотых крестов, а также за связь с адмссыльной. Сменивший Мухина в Канске И.А. Ардатьев вскоре, однако, был убран за барство, кумовство и постоянную нецензурную брань в обращении с подчинёнными. Для оценки чекистской психологии показательно, что, когда Ардатьев заболел, он приказал одному из сотрудников «собрать материал на врачей»….

Начальник Минусинского окротдела Н.Н. Зинуков 15 сентября 1928 г. был уволен за допущение пьянства в аппарате окротдела и позднее оказался на работе в милиции. С.Т. Пилипенко, большевик с 1905 г. и начальник Киренского окротдела ОГПУ, в июне 1929 г. был исключён из партии за организацию систематических пьянок окружного начальства, растрату 1.200 руб., присвоение конфискованного оружия и связь с адмссыльными. Вскоре Пилипенко был осуждён крайсудом на 10 лет, но смог очень быстро освободиться восстановиться в партии и выхлопотать пенсию.

Начальник Красноярского окротдела ОГПУ М.М. Чунтонов оказался крайним в скандальном деле председателя тамошнего окоисполкома и члена ВЦИК В.В. Полюдова. Оказывается, сидя в колчаковской тюрьме, большевик Полюдов 29 октября 1919 г. обратился с письмом в особый отдел при Всероссийском правительстве, прося зачислить его туда на «действительную службу». Возможно, это была просто попытка выйти на свободу, но Полюдов в 1929 г. был осужден как «колчаковский контрразведчик» и оказался на Соловках. В августе 1929 г. СибКК ВКП(б) обвинила Чунтонова в том, что когда информация из Омска о пресловутом письме пришла в Красноярск, Чунтонов якобы положил её под сукно. На деле чекисты сразу поставили партийные власти в известность об инциденте, однако Полюдов был ставленником самого С.И. Сырцова, к тому времени отозванного из Сибири на должность председателя СНК РСФСР. Это обстоятельство и предопределило долгую историю с разбирательством дела Полюдова. В итоге Чунтонов был убран с оперативной работы с вынесением строгого партвыговора и получил под начало только что созданный Сибулон.

Начальник Славгородского окротдела И.М. Иванов был снят с работы за скрытие убийства человека пьяным сотрудником ОГПУ И.П. Барановым. Застрелив ночью прохожего, Баранов заявил сопровождавшему его Булычёву: «Это оппозиционер — чёрт с ним». Славгородский окружком ВКП(б) 29 августа 1929 г. в самом спокойном тоне (убийство названо хулиганством, сохранение убийцы на прежней должности — ошибкой) отметил следующее: «Убийство Зубанина [правильно — Н.П. Зубекина — А.Т.] не носит политического характера, а произведено в пьяном виде и хулиганской выходкой работника ГПУ Баранова, разговоры об убийстве и гонении якобы на высланных оппозиционеров начались вследствие допущенной ошибки Иванова (нач. ГПУ), не принявшего мер к производству следствия и изоляции Баранова от работы в ГПУ». Создаётся ощущение, что для окружкома тогда главную проблему представляли панические слухи, распространившиеся среди ссыльных троцкистов… Вскоре за Ивановым был убран И.А. Медведев, начальник Иркутского окротдела ОГПУ: 9 октября 1929 г. крайком ВКП(б) снял его с должности с вынесением выговора за более чем 4-месячную задержку с решением вопроса о массовых изнасилованиях работниц (что привело к самоубийствам) на Тальцинском стеклозаводе.

Чекисты, как и в начале 20-х гг., постоянно подвергались разоблачениям в связи со скрытием компрометирующих фактов своих биографий. Начальник ОДТО ОГПУ ст. Иланская в Канском округе Н.С. Савельев в 1926 г. был арестован и затем уволен как бывший торговец и колчаковский милиционер. А уполномоченный ОДТО ОГПУ ст. Славгород Я.Н. Колмаков в июле 1926 г. был арестован по обвинению в некоей контрреволюционной деятельности, но две недели спустя его дело прекратили по амнистии. Опытный чекист из аппарата ЭКО А.Д. Садовский в 1928 г. был разоблачён как пособник колчаковских карателей. Было ему при белой власти 15 лет, но всё равно оперативника арестовали и решили судить за доносы на сторонников большевиков. В итоге Садовскому зачли в наказание время, проведённое под стражей, ограничившись увольнением его из ОГПУ. Начальник Барабинского окротдела Н.М. Беляков в феврале 1929 г. был уволен из ОГПУ и обвинялся сначала в службе в белогвардейском карательном отряде, а затем, когда эти обвинения не подтвердились, в неудовлетворительном состоянии окротдела и слабой «агентурно-осведомительной работе в деревне».

Любопытен конфуз, который случился с самим Заковским в 1929 г., когда он оказался задержан народным следователем Мрачковским. По неведомым причинам Заковский не представился (то ли он в этот момент встречался с агентом, то ли предавался изнеженности нравов) и оказался за что-то на короткое время лишённым свободы. В июне 1929 г. «проявивший излишнее рвение» молодой следователь получил за самоуправство месяц исправительных работ, после чего крайсуд, учтя рабочее происхождение Мрачковского, заменил наказание общественным порицанием.

Как и в начале 20-х годов, чекисты повседневно практиковали незаконные аресты, а также избиения и издевательства над арестованными. Замначальника Красноярского окротдела ОГПУ П.М. Олехнович в 1926 г. привлекался прокуратурой к ответственности по ст. 108 и 112 УК за незаконные аресты, но без каких-либо последствий. В декабре 1927 г. прокурор Красноярского округа Е.И. Курдов отмечал неоднократные жалобы арестованных на избиения их чекистами-транспортниками. В 1928 г. оперативник Каменского окротдела ОГПУ безнаказанно избил крестьянина. В конце 1928 г. были арестованы оперработники Славгородского окротдела ОГПУ Е.Г. Салмин и С.Г. Ерёмин: «за употребление незаконных приёмов при допросе преступника». Салмина осудили на 3 года концлагеря, а Ерёмина освободили как чистосердечно раскаявшегося. Помуполномоченнного Канского окротдела П.Е. Самойлов в 1929 г. за избиение арестованного получил трое суток ареста.

Но большинство случаев чекистского насилия оставались спрятанными внутри стен карательных учреждений. Например, в октябре 1929 г. во время чистки партячейки Барабинского окротдела ОГПУ прозвучали заявления сотрудников относительно нередких избиений арестованных. Так, арестованного Федякина заставили неподвижно сидеть двое суток, ночью запугивали расстрелом, и он «принял вину на себя, но судом был оправдан». Тем не менее члены ячейки ограничились просто обсуждением этих фактов, приняв к сведению заявление чекиста Л.Ф. Волобоева о том, что он, разумеется, никогда никого не избивал….

Подчас чекистская ортодоксальность давала трещину под натиском внутрипартийной оппозиции или «враждебной среды». Некоторые чекисты ухитрялись сочетать свою специфическую работу с выраженной религиозностью либо подпадали под влияние церкви и переставали быть оплотом бдительности. В 1921 г. конторщик ОДТЧК ст. Барабинск вышел из партии как приверженный баптистской вере. Латыш-особист Ф.И. Эглин работал начальником отделения Пермского губотдела ОГПУ, а в 1924 г. за связь с сектантами-евангелистами, дискредитацию советской власти и распространение провокационных слухов был исключён из партии и уволен из «органов». Коллегией ОГПУ Эглин был осуждён на два года ссылки в Сибирь; он поселился в Новосибирске и в 30-х гг. работал ответственным секретарём Сиботдела союза баптистов.

Чекисты, призванные блюсти чистоту партийных рядов, подчас поднимали голос в защиту оппозиции, резко критиковали существующие порядки. Известно про отчаянно смелое выступление оперативника Архангельского губотдела ГПУ А.М. Новикова, расстрелянного за это в 1924 г. Коммунист Новиков (бывший эсер) в берлинском «Социалистическом вестнике» опубликовал открытое письмо к членам партии большевиков, где назвал советскую власть несправедливой, а ГПУ — жандармским управлением под эгидой «командующей вершины в лице ЦК РКП».

Были сторонники оппозиционеров и среди чекистов Сибири. Беспощадный к арестованным К.Я. Крумин «имел уклон в сторону рабочей оппозиции, но считал недопустимым раскол или работу в этом направлении». Уполномоченный Черемховского политбюро Иркутской губчека бывший эсер И.И. Некрасов в ноябре 1921 г. был исключён из РКП(б) за ряд «выступлений с лозунгами, разлагающими партию». В 1923 г. два работника полпредства сначала поддерживали децистов-сапроновцев, но после доклада Павлуновского партсобрание за линию ЦК проголосовало единогласно. Чекист Ф.С. Янченко, арестованный в 1935 г., показывал, что он в 1923–1924 гг., обучаясь в новониколаевской пограншколе, участвовал в разгроме троцкистской группы Мухина, уволенного в итоге из войск ОГПУ.

В январе 1924 г. в Иркутском губотделе ОГПУ против линии ЦК открыто выступили основные работники: исполнявший обязанности начальника губотдела Д.Д. Никифоров, начальник секретного отдела Н.Н. Баранов, начальник особого отдела И.Я. Щукин, начальник ЭКО А.П. Усанин, уездный уполномоченный в Черемховском уезде С.М. Буда и другие. Стенограмма напряжённого партийного собрания показывает, что тезисы Троцкого о зажиме внутрипартийной демократии нашли живой отклик у «людей искореняющей профессии».

Собрание прошло в начале января 1924 г. Сначала выступил Н.Н. Баранов, отметивший инертность партии и недостаток внутрипартийной демократии, в частности, практику назначенчества. Работник Секретно-оперативной части М.Д. Борщевский прямо заявил: «Теперь аппарат подчинил себе партию… ЦК искусственно создаёт оппозицию». Г.А. Непомнящих согласился с Борщевским, подчеркнув, что фракций в партии нет, а Троцкий — никакой не оппозиционер. Начальник ИНФО М.В. Тимагин отметил, что вышестоящие парторганы не доверяют ячейке, когда она выдвигает своего кандидата в партийные секретари.

Д.Д. Никифоров говорил: «Когда выяснилась оппозиция, ЦК испугался и вся дискуссия в дальнейшем пошла по линии запугивания. Аппараты терроризовали членов партии. Согласен с Троцким, Сапроновым, но против фракции». Сотрудник Сизых сказал ещё резче: «Партия смертельно больна. Если бы не было оппозиции, её нужно было бы выдумать для оздоровления партии, уложенной аппаратами в прокрустово ложе». Усанин заявил: «Партийная масса подавлена. Здоровая критика отсутствует».

И только начальник особого отдела 12-го корпуса И.Б. Лернер открыто выступил в поддержку официальной точки зрения, а его фраза: «Выборности не может быть, т. к. партия разношёрстная» вызвала шум негодования. В итоге собрание 34 голосами против 16 приняло предложенную Никифоровым, Сизых и Барановым откровенно враждебную генеральной линии резолюцию: «Назначенчество, под каким бы оно соусом не преподносилось — упразднить, а также отменить утверждение выборных органов и секретарей вышестоящими органами… осуществить в ближайшее время перевыборы всех исполнительных органов и должностных лиц партийной организации при непременных условиях свободы дискуссий и свободы выборов».

Примерно в то же время произошёл другой тревожный для властей случай: один из работников Иргуботдела ОГПУ предложил в президиум партсобрания кандидатуру ссыльного троцкиста Беленького, тогда еще не исключённого из партии. Этот факт удостоился разбирательства со стороны губкома РКП(б). Согласно воспоминаниям информированного партийца-журналиста Г.И. Григорова, ссылавшегося на выступление замредактора «Советской Сибири» М. Гиндина, за Троцкого одно время стоял весь Иркутский губком партии (во главе с М.Ф. Левитиным, подписавшим знаменитую «платформу 46-ти»), разогнанный усилиями главы Сиббюро ЦК С.В. Косиора и Р.И. Эйхе.

Павлуновскому тоже пришлось принимать административные меры. Сменился не только начальник губотдела (прибывший туда в декабре 1923 г. совершенно спившийся А.К. Озолин уже три месяца спустя был переведён на пенсию по состоянию здоровья), но и другие ответработники. Никифоров уже 30 января 1924 г. был откомандирован в Барнаул, а два месяца спустя уволен из ОГПУ. Щукина уволили в том же 1924 г., назначив в гублит, Непомнящих перевели в отдалённый Тулун, Тимагина — на ст. Зима, а Усанин, напротив, оказался переброшен в Новониколаевск, поближе к начальственному глазу. Лояльный Лернер был повышен и назначен замначальника Иргуботдела ОГПУ.

Осенью 1926 г. фиксируется случай резкого выступления уполномоченного секретного отделения Минусинского окротдела ОГПУ Д.Н. Семёнова с защитой идей «новой оппозиции» и категорическим отказом выдать сторонников. 5 сентября 1927 г. на собрании ячейки Славгородского окротдела ОГПУ сотрудник Зинченко потребовал дискуссии, выразив сочувствие оппозиции и обвинив руководство ВКП(б) в отрыве от масс. В конце 1927 — начале 1928 г. в отделении ДТО ОГПУ ст. Ужур Томской железной дороги была организована фиктивная «троцкистская группа» и предпринята попытка создать провокационное дело на сторонника оппозиции старшего уполномоченного ОДТО А.Г. Колодина. Тем не менее, в июне 1928 г. Заковский, явно скрывая факты оппозиционных проявлений со стороны чекистов, сообщил бюро Сибкрайкома, что в составе полпредства обнаружились шесть «полуоппозиционеров», которые были уволены и переданы хозяйственным организациям.

Тем не менее, спокойствие Заковского в тот период выглядело оправданно, ибо в 1928–1929 гг. в основном наблюдались случаи нерешительных действий чекистов по отношению к оппозиционерам, а также желание ознакомиться с их точкой зрения. Замначальника ИНФО Ачинского окружного отдела М.И. Шумилов в июле 1929 г. был раскритикован во время партчистки за то, что в период «оперативных действий над троцкистами проявил нерешительность и сочувственное отношение к ним как к арестованным». Практикант того же отдела И.Н. Яшин обвинялся в том, что «при операции по изъятию оппозиционеров-троцкистов сочувственно отнёсся к таковым и вне всяких разрешений устраивал свидания последним». Летом 1929 г. помуполномоченного ИНФО Канского окротдела Ф.Е. Захарченко был снят с работы в «органах» за то, что доступные ему по службе троцкистские документы размножал и показывал коллегам.

Некоторые руководители желали выслужиться, наклеивая политические ярлыки на собратьев-чекистов. В результате начальника Регстатотдела полпредства Г.Д. Долгова его коллега, инспектор адморгуправления И.С. Шуманов, в октябре 1928 г. обвинил в том, что тот «насилует факты по исканию правого уклона, как искал когда-то факты троцкистского уклона». При этом Заковский поддержал именно Шуманова, подчеркнув, что «правых уклонов в нашей ячейке нет и быть не может… имеют место отдельные "шушукания" или бабские сарафанные сплетни». По на местах отдельным чекистам предъявлялись обвинения в связях с «кулачеством»: в 1928 г. участковый уполномоченный Омского окротдела ОГПУ в Павлощжом районе Н.Г. Бурчанинов был обвинён в содействии течения кулацкой семьёй фиктивной справки о социально-имущественном положении.

Также можно отметить практику ссылки в самые отдалённые уголки Сибири видных чекистов-оппозиционеров. Например, М.Н. Николаев, работавший в ПП ГПУ по ЗСФСР, в январе 1928 г. за троцкизм был назначен начальником Алданского окротдела ОГПУ, а в 1929 г. работал помначальника Бурят-Монгольского облотдела ОГПУ.

Отдельно стоит расправа над уполномоченным Якутского облотдела ОГПУ П.С. Жерготовым, добившегося путём переговоров в декабре 1927 г. сдачи повстанческого отряда М.К. Артемьева. На почти бескровное выступление в пользу широкой автономии власти ответили массовыми расстрелами, причём среди казнённых оказался и Жерготов, обвинённый, вероятно, в предательстве (он обещал, что к сдавшимся не будут применяться репрессии).

Таким образом, различные фракции компартии имели определённое количество сторонников в рядах своего «передового вооружённого отряда», но относительно заметная деятельность чекистов-оппозиционеров имела место до середины 1920-х гг. Позже это были отдельные эпизоды, не имевшие сколько-нибудь значительного влияния на основную массу работников ОГПУ.

 

Психология, быт и нравы

Специфические задачи, стоявшие перед ВЧК-ОГПУ, требовали особо подготовленных кадров: преданных идеологии, послушных и готовых защищать власть любыми способами. Очень быстро сложился особый психологический тип чекиста — винтика безжалостной репрессивной машины, гордящегося принадлежностью к ней и демонстрирующего окружающим своё превосходство как человека, обладающего как прямой вооружённой властью, так и тайными полномочиями, ставящими всех прочих в зависимость от него.

Быстрое формирование психологического типа чекиста неразрывно связано с реалиями гражданской войны. Мотив классовой мести играл значительную роль при поступлении в ЧК с целью именно расстреливать: бывший узник «эшелона смерти» Г.А. Линке с июня 1921 г. работал комендантом Амурского облотдела Госполитохраны ДВР. Н.М. Майстеров, трудившийся комендантом Енисейской губчека, а с 1922 г. — комендантом полпредства ОГПУ Сибкрая, потерял брата, убитого белыми в Каинской тюрьме. У алтайского партизана и большевика с 1917 г. А.Ф. Щербакова жену зверски замучили белые каратели. Узнав об этом, Щербаков дезертировал из полка и в марте 1920 г. поступил в Новониколаевскую губчека, где работал помощником коменданта.

Даже очень молодые люди приходили в ЧК с созревшим желанием убивать врагов. Как отмечал будущий руководитель Якутского облотдела ГПУ Ф.Н. Богословский, под влиянием белого террора у него, происходившего из семьи дьякона, в 21 год появилось «сильное желание, несмотря на совершенно другое воспитание в семье и школе, работать в органах ВЧК и именно расстреливать». Новониколаевский чекист-комсомолец А. Мишурис писал в ЧК, что, слушая на собрании горячее выступление 16-летнего А. Бромберга в защиту скаутского движения, испытывал сильное желание его застрелить. Дух нетерпимости к «врагу» специально культивировался, поэтому вполне логично, что в 1925 г. во время проверки политграмотности деревенского актива Новониколаевского уезда работник ОГПУ на вопрос, что сделать с середняком, критикующим местную власть, ответил: «С ним церемониться нечего».

Для поведения чекистов были свойственны крайняя грубость, поскольку на окружающих они смотрели как на потенциальных сексотов или подследственных. Чекисты гордились безнаказанностью, и даже рядовые работники то и дело пытались показать своё превосходство советскому, военному или милицейскому начальству: следователи Омской губчека весной 1920 г. требовали партийного суда над не подчинившимся их требованиям снять «николаевский значок» губвоенкомом П.В. Дашкевичем, а сотрудник оперпункта ЧК ст. Черепаново в 1921 г. грозил арестом сделавшему ему замечание начальнику уездной милиции. Чекисты всегда ходили с оружием, охотно его, угрожая, демонстрировали, а пьяная «бесцельная стрельба» на улице была одной из самых распространённых причин административных и партийных взысканий. О нравах, распространённых в чекистской среде, говорит такой факт: когда один из коллег будущего известного разведчика И.И. Борового был за что-то расстрелян, председатель Витебской губчека И.А. Кадушин разрешил молодому оперативнику взять себе сапоги казнённого.

Демонстрируя беспощадность к врагу, зампред Томской губчека Б.А. Бак 28 августа 1920 г. написал такую высокомерную резолюцию на обращении осуждённого к высшей мере за руководство мифической подпольной офицерской организации А.С. Аркашова, в котором тот просил отправить его и подельников на войну с поляками: «В Советской республике фронт не наказание, а почётный долг и обязанность… Вы же, поднявшие в тылу позорное восстание, достойны только лишь смерти».

Осенью 1921 г. начальник секретного отдела Новониколаевской губчека К.Я. Крумин хвастался: «В результате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. Сам лично участвовал и действительно раскрывал: во Владимире — белогвардейскую организацию "Владимирский офицерский батальон". В Омске: "Организацию полковника Орлеанова-Рощина", организацию офицеров "Самозащита", и в г. Новониколаевске: "Сибирское Учредительное Собрание", организацию "Союз мира" (офицерскую), организацию белоэсеровскую "Сибирско-Украинский союз фронтовиков". (…) Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека [о] расстрелянных белогвардейцах и [спросить] у уцелевших в лагере. Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равносильно ордену Красного Знамени от Рабоче-крестьянского правительства». О своём коллеге С.А. Евреинове Крумин в похвалу сообщил, что тот «лично расстреливал участников [белогвардейских организаций] в количестве нескольких сотен человек».

Многие чекисты крайне гордились своей службой и её специфическими методами. В стихотворении журналиста Г.А. Астахова «ВЧК» (1918 г.), которое экс-чекист В.А. Надольский, несколько огрубив и усилив текст, распространял в середине 20-х гг. среди коллег как своё собственное, говорилось, что означают буквы аббревиатуры ВЧК:

Один из краеугольных камней клановой системы принцип защиты «своих» — неразрывно сочетался с разоблачениями и доносами. С первых лет существования «органов» доносы выступали постоянным регулятором отношений и воспринимались как двойная обязанность — и как коммуниста, и как чекиста. Самыми распространенными были доносы, разоблачавшие скрытие коллегами неблагоприятного социального происхождения или «связи с чуждым элементом», а на обманувшего доверие «органов» сотрудника смотрели как на потенциальную агентуру классового врага, стремившуюся проникнуть в ряды «вооружённого отряда партии». Между тем семья и секс то и дело связывали чекистов с неподходящими, а то и социально-чуждыми кадрами. Чекисты были нередко женаты на дочерях расстрелянных офицеров, священников, нэпманов и «раскулаченных». Все эти казусы тщательно расследовались, а расплатой за них было частое расставание с чекистской карьерой.

Для чекистской среды характерным было требование отречения от неподходящей родни. В течение ряда лет в полпредстве периодически разбирали дело уполномоченного Секретного отдела П.В. Колобкова, женатого на дворянке, жене бывшего колчаковского есаула. Чекиста обвиняли в том, что он попал под влияние жены и открывает ей секреты своей работы. Ещё в 1922 г. ему предложили развестись. Колобков согласился, «но затем без разрешения партии вновь сошелся». В 1924 г. ему вновь велели развестись, но чекист, исполнив указание, вскоре опять вернулся к жене. В декабре 1928 г. Колобкову вынесли строгий выговор и постановили послать к «станку». Уволенный из ОГПУ и исключённый из ВКП(б) Колобков решился на окончательный развод, после чего был восстановлен в партии и принят на работу в прокуратуру.

А вот начальник Томского окротдела ОГПУ И.А. Мальцев не стал ждать неприятностей и, когда его жену обвинили в кулацком происхождении, быстро с ней развёлся. Чекистские автобиографии 1920 — начала 1930-х гг. пестрят заявлениями вроде: «содействовал вычистить дядю из профсоюза», «принимал личное участие в выселении отца жены» и т. д..

Обращает на себя внимание необыкновенно быстрое, часто мгновенное расчеловечивание и унификация личности в чекистской системе. Если обстановка гражданской войны и охотное поступление в ЧК лиц, имевших счёты с царскими и белыми властями, хорошо объясняют крайнюю жестокость чекистов первого призыва, то аналогичное отношение к арестованным со стороны молодёжи, пришедшей на службу в последующие годы, воспитывалось специально. Чекисты первого призыва создали пропитанную уголовщиной традицию относиться к арестованным как к заведомо виновным врагам, от следователей в первую очередь требовалась беспощадность в отношении подследственных. Почти обязательное участие в расстрелах, постоянные примеры издевательств над арестантами со стороны опытных чекистов-наставников, культивирование изощрённого мата как способа ломать сопротивление интеллигентов и женщин, возможность присваивать имущество арестованных, постоянные репрессии в самой чекистской среде — всё это создавало развращающую атмосферу, которая низводила личность до уровня винтика безжалостной репрессивной машины.

Основные черты чекистской психологии — ощущение избранности, конспиративность, тяга фабриковать дела, необыкновенно активная защита корпоративной чести, — культивировались и воспроизводились все советские годы. Источником постоянной внутренней напряжённости для чекистской психики выступало резкое противоречие между чувством кланового единства, ощущением принадлежности к тайной и могущественной организации, с одной стороны, и жёсткими рамками военизированной системы, частоколом запретов, полной зависимостью от начальственного произвола и как следствие — частыми репрессиями против «своих» — с другой.

От чекистов требовалась максимальная бдительность по отношению к коллегам и немедленное сигнализирование о любых подозрительных вещах. Несмотря на конспирацию, чекисты часто делились друг с другом подробностями оперработы: сплетни в их среде существовали, как и в любом другом коллективе. Многие рядовые оперативники сделали карьеру доносами на вышестоящее начальство, верно угадывая заранее направление той или иной политической кампании. Д.Н. Семёнов, зачисленный в штат Минусинского окротдела ОГПУ весной 1926 г., уже полгода спустя записал в дневнике: «Я знаю, что на основании подлога меня могут арестовать, посадить, может быть, и к стенке, ведь был бы человек, статья-то найдется!».

Для психологии чекистов очень характерны мифы, с помощью которых решались как узковедомственные задачи (мероприятия по дезинформации, провоцирование), так и осуществлялась обработка партийно-советского начальства. Правда, точно такое же мифостроительство наблюдалось и в партийных комитетах. Так, в 1920 г. председателя Енисейской губчека В.И. Вильдгрубе противостоявшее ему руководство ревкома пыталось обвинить в том, что он предатель, при белых расстреливавший коммунистов, ссылаясь при этом на совпадение внешних примет и вычурной подписи.

Хотелось бы оспорить мнение А.Ю. Данилова о том, что чекисты делились на фанатиков-идеалистов и преступников-карьеристов. Практически то же самое говорил директор ГПО ДВР в 1921 г., деля чекистов на честных и примазавшихся карьеристов и преступников. Стремительно созданная в ЧК традиция пристрастного следствия, основанного на шантаже, провокации, насильственных вербовках, обмане, угрозах расстрелом и пытках требовала лиц, согласных на всё, включая физическое уничтожение разоблачённых «врагов». Стандартные методы ЧК-ОГПУ были преступными, что стирало разницу между «идеалистами» и карьеристами. Остаться чистым было невозможно: лиц, стремившихся уклониться от крови и грязи, система отторгала. «Честный чекист», в принципе, мог существовать: скажем, как оперработник, специализирующийся на борьбе с уголовным бандитизмом, не бравший взяток, не пьянствовавший и не домогавшийся жён арестованных. Однако чекисты, как правило, быстро меняли свои специализации, так что даже во внешнюю разведку очень часто попадали работники с опытом участия в избиениях и казнях.

В чекистской среде существовала апология жертвенности, ибо служба была опасной. Весной 1920 г. в квартиру сотрудника Бийской чека П.П. Пузикова была брошена граната, чьи осколки чудом не задели чекиста. В ответ чека сфабриковала дело на 7 «заговорщиков» и всех расстреляла. С ноября 1921 по январь 1922 г. алтайские чекисты потеряли от рук повстанцев не менее шести сотрудников, причём пятеро из них представляли Горно-Алтайское политбюро. В 1921–1923 гг. большие потери в боях с мятежниками понесли чекисты Якутии.

Случались, напротив, и неизбежные проявления малодушия. Циркуляр директора ГПО ДВР А.С. Лаппо в июле 1921 г. доводил до сведения всех чекистов, что в момент налёта отряда Унгерна сотрудники Троицкосавского уездного подотдела в панике разбежались, оставив здание с документами и ценностями. За позорное бегство вместо «честной смерти» все они были преданы полевому суду.

Участковый уполномоченный Якутского облотдела ОГПУ В.И. Халин, храбро присваивавший трофеи, захваченные в ходе борьбы с повстанцами, 3 октября 1927 г., имея в подчинении 6 чел., бежал из с. Петропавловское при приближении отряда М.К. Артемьева из 14 чел., бросив списки информаторов, райсводки и директивы ОГПУ. В январе 1928 г. эта документация была обнаружена, в т. ч. и приказ ВЧК от 17 июля 1921 г. № 216 «с инструкцией по осведомлению, разработкам и агентуре, на коем бандитом Ксенофонтовым [П.В.] были сделаны пометки о возможности применения указанной формы работы внутри банды». В сентябре 1928 г. дело на Халина было направлено в Особое совещание при Коллегии ОГПУ.

Посмертная судьба чекистов являлась предметом особой заботы. Так, в 1920 г. был перевезён в Томск и торжественно перезахоронен убитый колыванскими повстанцами в с. Дубровинское бывший председатель Томгубчека А.В. Шишков. Чекистов, погибших при исполнении служебных обязанностей, хоронили в почётных местах, в центре города или села. В комячейке отделения ДТЧК ст. Барабинск в апреле 1921 г. было вынесено специальное решение «О похоронах труппа сотрудника Быкова», где говорилось: «Вследствие того, что… он застрелил себя сам из-за разлада семьи и принимая во внимание пережитые им жизненные неудачи — человек был с волей, но не развит у него ум — а потому не считать его как жертву борьбы, а похоронить самым обыкновенным образом».

Чекистский быт был суров и внешне аскетичен, но его разнообразили алкоголь, наркотики, пьяная езда на автомобилях, кутежи в притонах, сожительство с секретными сотрудницами и прочие «удовольствия».

Показательна чистка, проведённая в 1925–1926 гг. в Томском окротделе, где новый начальник С.Л. Гильман за несколько месяцев уволил за пьянство до десятка чекистов, а обслуживавшего Анжерские угольные копи особиста П.В. Левихина выгнал за присвоение денег, предназначенных для агентуры. Затем за организованное посещение притонов под видом оперативной работы и вооружённое сопротивление милиции было в партийном порядке наказано около десятка работников, хотя было известно, что притон организовали и посещали целых 17 сотрудников ОГПУ, которые одного из коллег, сообщившего о массовом разврате, скомпрометировали и загнали в Нарым. Как отмечал заведующий агитпропом окружкома партии А.А. Цехер по поводу вскрытого «гнойника», о котором начальник окротдела не поставил в известность окружной комитет ВКП(б), чекисты «имеют слабость следить один за другим и в то же время скрывать, что делается в их аппарате».

В другом подобном случае чекистов очевидным образом «прикрыли». Во время расследования в 1926 г. фактов повального разложения руководства Барабинского округа выяснилось, что пьянствовали, дебоширили и посещали притоны также начальник окротдела ОГПУ М.А. Атенков и один из уполномоченных В.П. Журавлев. Однако если советское и милицейское начальство округа пошло под суд, то Атенков с Журавлёвым отделались партийными взысканиями и понижением в должности.

Вот красноречивые фрагменты выступления Заковского на заседании ячейки ВКП(б) полпредства ОГПУ 1 июля 1926 г., посвященном борьбе с пьянством:

«Пьянство вошло в обычное явление, пьянствуют с проститутками, разъезжают на автомобилях даже члены бюро ячейки. (…) О пьянках нашего аппарата известно в Москве. Мне товарищ Ягода говорит: "У вас пьяный аппарат", — и отрицать не приходится. В аппарате есть не спайка, а спойка и самая настоящая. (…) Некоторые пьют, пользуются у частника широким кредитом, им дают вместо одной бутылки — три. Это считают нормальным, а сообщить об этом считают преступлением. [Непьющего] товарища начинают избегать. (…) Взяли это Юдина, члена партии с 1905 года, на исправление от пьянки и посадили в ЭКО, а когда он там увидел, что там творится, то последний костюм с себя пропил и ко мне его привели оборвышем и с луковкой во рту; ест он эту луковку и говорит: "Хотя я пью, а садить меня не смей [в подвал под арест — А.Т. ]" (…) Пить можно, но только в своём узком кругу чекистов и не в общественном месте. С исключением т. Верхозина [начальник ЭКО — А.Т. ] поторопились, вопрос не обдумали. Его можно бы исправить».

Б.А. Бак добавил красок в описание нравов своих подопечных:

«Нынешний год предоставили 50 мест на курорты и дома отдыха а, в результате, чем больше помощи, тем больше пьют. (…) Пьянство с проститутками на автомобилях нельзя скрыть, автомобили ПП ОГПУ знают все. Если в них ездят с проститутками, будет говорить весь город… Но ещё хуже, когда пьянство проникает в секретную работу. (…) Создаётся такое положение, что якобы милиция создана для того, чтобы её били пьяные чекисты… [Верхозин] был канцеляристом, делопроизводителем, выдвинули его на ответственную должность, как работник он хороший, но за пьянку неоднократно тянули (…) я лично потерял надежду на его исправление. Пить до того, чтобы кошек рвать, это никуда не годится» [375] .

От алкоголика В.В. Верхозина, которого удалось потом сплавить на Дальний Восток, не отставали и рядовые сотрудники. Только с января 1926 по май 1927 г. 41 коммунист ячейки полпредства (из 18) получил взыскания за пьянство, дебоши и т. д. Пьяные выходки новосибирских чекистов регулярно рассматривались партийным бюро, причём на собраниях звучали предложения «не сажать за такие поступки в подвал, а давать хорошие товарищеские нотации». Повальное пьянство и серьёзные преступления чекисты объясняли безнаказанностью старших коллег, совершавших самые тяжелые проступки, утратой революционной перспективы, тяжелой работой и необеспеченностью досуга.

В октябре 1926 г. работником полпредства Красновым во время пьяной драки был застрелен секретный сотрудник угрозыска. На партийном собрании говорили о том, что «в уставе партии нет запрета на посещение пивных», а убитый сексот был-де «плохим» человеком. В итоге подавляющее большинство чекистов постановили — с учётом былых революционных заслуг — оставить убийцу в партии (потом всё же исключили). Когда весной 1927 г. пьяный оперативник В.П. Стуков случайным выстрелом убил своего коллегу В.Ф. Уральца, его изгнали из партии, поскольку за Стуковым ранее числились и пьянство, и «половая распущенность». Некоторые сотрудники полпредства страдали не только алкогольной, но и наркотической зависимостью; так, в марте 1928 г. некий Антонов, потрясая служебным удостоверением, требовал в аптеке «возбудительные средства», а после отказа устроил скандал.

Пьяное дебоширство чекистов наблюдалось повсеместно: в конце 1920-х гг. пьянство среди ответственных сотрудников Минусинского окротдела ОГПУ было поголовным, а в июле 1930 г. компания минусинских чекистов в нетрезвом виде учинила в общественном месте скандал и задержала, а потом избила ответственного работника-партийца, пытавшегося стрелять в воздух. Наказание хулиганов оказалось символическим, хотя окружком партии обратил особое внимание на факт «зверского» избиения задержанного.

Сам полпред Л.М. Заковский, легко сажавший в подвал подчинённых за всяческие лихости, был любителем сладкой жизни. Видный сибирский чекист А.Р. Горский впоследствии говорил: «Вот возьмите Заковского, он более развращён, нежели мы, а он большой начальник. Многоженство и разгульная жизнь у работников НКВД — это массовое явление».

Власти в официальном порядке нагружали чекистов партийной учёбой, поощряли как физическое, так и общее развитие: при Бийском политбюро был драмкружок, а в отделении ДТЧК ст. Барабинск читались лекции, в т. ч. по антропологии. Тем не менее посещение партийных собраний и учебных занятий воспринимались как тягостная обязанность. В ответ предпринимались иногда весьма решительные меры. В опубликованном в ноябре 1920 г. списке 64 ответственных работников парторганизации Новониколаевска, отправленных на принудительные работы за непосещение учебных занятий, Значились чекисты-транспортники: председатель ОРТЧК и член коллегии уездчека Ф.М. Греккер, оперативники А.А. Мозгов, Н.А. Мозгов, А.Т. Солонгин. Большого желания развиваться у чекистов не было: в 1927 г. партячейка ПП ОГПУ отмечала, что «газеты и журналы мало кто читает».

Почти сразу в органах ЧК-ОГПУ установился своеобразный и напряжённый распорядок дня. Рабочий день для советских служащих был установлен 6-часовой, но чекисты-руководители сразу стали его увеличивать, поскольку при коротком рабочем дне эффективная работа секретной службы становилась нереальной. В апреле 1920 г. омские чекисты работали 10–12 часов в сутки: с 10 до 15 и с 18 до 22–24 часов. Такой режим вызывал недовольство многих первых чекистов, которые манкировали нагрузкой; увеличение рабочего дня стало одной из причин резкой атаки партячейки Омской губчека против коллегии в начале 1920 г. Борясь за дисциплину, председатель Томской (Новониколаевской) губчека В.Ф. Тиунов 31 января 1920 г. разом уволил за опоздания и низкую работоспособность 10 сотрудников Секретно-оперативного отдела.

Данные о распорядке дня дальневосточных чекистов в 1925 г. говорят о некотором увеличении рабочего дня: в Амурском губотделе, ОГПУ обязательное присутствие оперативников на службе требовалось с 9.00 до 15.30, но начальники сидели на рабочих местах до 16.00–16.30. К 18.00 чекисты возвращались на работу и сидели до 23.00–24.00. Таким образом, рабочий день продолжался не менее 12 часов, а рабочая неделя составляла 6 дней. Любопытно, что в первые месяцы работы сибирских чека де-факто отмечались даже церковные праздники: 11 апреля 1920 г. Томская губчека постановила работать до 12 часов дня, а в первый и второй день пасхи никаких «занятий не производить».

Паёк в июне 1921 г. чекисту-оперативнику полагался в размере 50 % боевого красноармейского и 50 % тылового красноармейского и составлял для Черепановского политбюро Новониколаевской губчека (в месяц): муки — 17 кг, мяса и рыбы — 4,5 кг, крупы — 2,6 кг, сахара или мёда — 0,9 кг, сливочного масла — 0,9 кг, сухих овощей — 0,5 кг, соли — 0,8 кг, дрожжей — 50 г., чая — 30 г., перца — 20 г., мыла 200 г., спичек — три коробки, курительной бумаги — 5 листов. Впоследствии действовала система периодических денежных и натуральных поощрений, на что уездные и губернские исполкомы выделяли средства. Летом 1921 г. зарплата оперработника политбюро составляла 5.800-6.600 руб., у заведующего политбюро — 8.800 руб. Зарплата в 1926–1929 гг. составляла 70-135 рублей у оперативников, 145–183 руб. у начальников отделений окротделов и выше.

К моральным поощрениям относились благодарности и грамоты от чекистских и советских учреждений, награждения часами, именным боевым и охотничьим оружием, собраниями сочинений Ленина, портретами Дзержинского. Крупные чекисты иногда награждались орденами Красного Знамени, а главной ведомственной наградой являлся серебряный значок Почётного работника ВЧК-ГПУ.

Чекисты полпредства жили в общежитиях, где постоянно вспыхивали конфликты друг с другом по причинам взаимной неприязни и низкой культуры. Полпредством периодически объявлялись учебные тревоги, после которых подсчитывалось количество сотрудников появившихся на службе более чем через 20–25 мин., с неисправным оружием либо вообще без такового, с нарушениями в форме одежды и проч.

Условия чекистской работы (ненормированный рабочий день, постоянные разъезды, участие в многочасовых ночных допросах, а также расстрелах) прямо отражались на состоянии здоровья оперативников, многие из которых подорвали свои силы ещё в гражданскую войну. Так, у начальника СОО Новониколаевской губчека С.А. Евреинова, расстреливавшего сотнями, был психоз, из-за чего ему пришлось покинуть «органы». Начальник ЭКО Алтгубчека С.Б. Овчинников (Аленев) в феврале 1922 г. был уволен по собственному желанию как нервнобольной. В 1929 г. в связи с эпилепсией уволили начальника Ачинского окротдела ОГПУ К.П. Болотного.

В середине 1920-х гг. около сотни чекистов полпредства страдали неврастенией, а ещё у 14 человек психические проблемы были более серьёзными. В июне 1928 г. Л.М. Заковский отмечал, что у 92 % сотрудников обнаружены заболевания, в основном нервные и сердечные. Назначенный в 1929 г. начальником ДТО ОГПУ Омской железной дороги Ф.М. Платонов жаловался, что его былая рана в голову «отражается на правильной работоспособности мозгов». Из циркуляра ОГПУ СССР от 15 февраля 1930 г. следовало, что «материалы заболеваемости сотрудников ОГПУ показывают значительное распространение на них психоневрозов, туберкулёза и ревматических заболеваний», которые являются основными причинами увольнения из ОГПУ. Защищая здоровье чекистов, в середине 20-х гг. половину сотрудников полпредства удовлетворяли путёвками в дома отдыха и на курорты.

Одной из главнейших черт чекистского быта должна была являться строгая конспирация. Приказом ОГПУ от 24 января 1925 г. печати запрещалось затрагивать вопросы структуры аппарата, методов работы и даже быта сотрудников ОГПУ. Полпред Л.М. Заковский в октябре 1927 г. выпустил приказ, в котором прямо запретил работникам аппарата полпредства в разговорах и письмах высказываться относительно работоспособности и личных качествах периферийных сотрудников, поскольку слухи и предположения о тех или иных возможных кадровых перестановках нервировали, по мнению полпреда, местных чекистов и делали их «не вполне работоспособными». Но сомнительно, чтобы этот приказ повлиял на степень разговорчивости чекистов.

Быт чекиста был законченным до пародийности воплощением особенностей быта советского. Ведомственный коллективизм требовал ограничения круга знакомств сослуживцами. Чекисты вместе отмечали праздники, вместе занимались спортом, вместе допрашивали и приводили приговоры в исполнение. Сельские чекисты были обречены вращаться в узком кругу хорошо знакомых людей; любое общение вне его было чревато совместным угощением с «кулацким» родственником, бывшим заключённым или участником давнего антисоветского выступления. Низкая общая культура, огромные эмоциональные перегрузки и тяжёлые условия труда являлись причинами массовой алкоголизации. Злоупотребление спиртным и связанные с этим постоянные дебоши со стрельбой, утери оружия, секретных документов и партбилетов приводили к тому, что огромная часть оперативников имела взыскания за подобные проступки. Зачастую пьяная болтовня служила поводом к судебному преследованию за расконспирацию. Но в целом руководство ВЧК-ОГПУ относилось к пьянству как к неизбежному злу, следя за тем, чтобы оно пореже проникало в оперативную работу.

Население хорошо представляло себе порядки в чекистских учреждениях и моральный облик сотрудников ВЧК-ОГПУ. В перехваченном в августе 1920 г. частном письме из Омска говорилось, что в местной чека сидят даже дети и старухи, которые терпят различные издевательства. В фольклоре обыгрывалась аббревиатура ЧК: «В ЦК цыкают, в ЧК — чикают», «советская чека разменяла Колчака», а ГПО ДВР расшифровывалась как «господи, помилуй». В песенке «Яблочко» утверждалось, что «попадёшь в губчека — не воротишься!». Слово сексот в негативном контексте хорошо было известно с 20-х гг., о чём говорит неподцензурное стихотворение Л. Мартынова «Сексотка». Пренебрежительную окраску носил термин «гепеушник». В свою очередь, существовал и весьма циничный чекистский фольклор, в котором для расстрела существовал термин «свадьба» (вероятно, имелось в виду венчание со смертью), подставные свидетели именовались «стульями», а рядовые участники антисоветских организаций — «низовкой».

Отношение населения к чекистам в целом было враждебным: их боялись и ненавидели, высмеивали в анекдотах (однако у молодёжи под влиянием пропаганды постепенно воспитывалось уважение к чекистам как к отважным бойцам за идеалы революции). Когда в марте 1922 г. военные власти Якутска за тайные аресты выпороли видного чекиста Н.П. Осетрова, то слухи об этом сразу распространились по всему городу. Характерен эпизод 1926 г., когда попавшей в больницу жене начальника Бийского окротдела ОГПУ К.К. Вольфрама одна из пациенток (партийная инструктор женотдела) кричала: «Привезли барыню, ишь ты, жена начальника ГПУ с собственными подушками и бельём. Небось, попадёшь в подвал к Вольфраму, так там жёстко…». При разборе инцидента отмечалось, что эти инвективы больные встретили сочувственно.

Не любили чекистов и в номенклатуре: супруга арестованного видного сотрудника ОДТЧК ст. Барнаул А.Г. Онупрейчика в своих хлопотах за мужа встретила в начальственных кабинетах только пренебрежение. Давление общественного мнения ощущали все чекисты. Характерно, что жену одного из работников полпредства ОГПУ родственники спрашивали в письме, служит ли ещё её супруг в этом «поганом учреждении»?.

В результате даже руководящие чекисты не всегда считали свою работу привлекательной — и из-за моральных перегрузок, и из-за ощущения изгойства. В 1924 г., будучи заместителем полпреда ОГПУ по Сибири и отвечая на вопрос партийной переписи относительно желательной отрасли работы, Б.А. Бак заявил, что хотел бы «усовершенства по специальности механика». Замначальника Бийского окротдела ОГПУ С.Д. Шестаков в конце 1925 г. отмечал «адское желание учиться… на этой почве у меня была целая история просьб, ходатайств и проч., но так ничего и не добился». Уйти со службы можно было только с согласия парторгов, которые далеко не всегда шли навстречу. Следует отметить, что даже бывшие чекисты в анкетах, даже партийных, скрывали свою службу в «органах».

Пропаганда официально старалась представить службу на ОГПУ необходимым делом: так, заведующий пресс-бюро Агитпропа ЦК РКП(б) С.Б. Ингулов в 1924 г. в статье «Партии отдайся весь!» писал, что всякая работа — наркома, красноармейца, «агента ли ГПУ» — одинакова почётна и полезна для партии. Но вскоре эта тема па абсолютно секретной и совершенно исчезла из открытой печати, характерно, что и термин «агент», поначалу официально обозначавший категории работников транспортных органов ЧК-ГПУ и угрозыска, после 1920-х гг. исчез: данным словечком пожертвовали, постановив, что агентами могут быть только слуги империализма. О чекистах публиковали торжественные оды (вплоть до Маяковского), сами они постоянно выступали в прессе с различными объявлениями и предупреждениями, а в периоды юбилейных кампаний 1922 и 1927 гг. — и с мемуарными очерками.

В литературе 20-х гг. не раз появлялись публикации с яркими описаниями чекистских расстрелов, которые вызывали протест работников Лубянки, видевших в них и вредный абстрактно-гуманистический подход, и расконспирацию методов своей работы. У части интеллигенции того времени — и не только эмигрантской — было ощущение необходимости сделать всё, чтобы не предать забвению события эпохи террора. Сибирский писатель В.Я. Зазубрин в течение всех 20-х гг. собирал информацию о работниках Чека, в поисках своих героев посещая даже психиатрические больницы. Его натуралистическая и вместе с тем психологически проработанная повесть о чекистском терроре «Щепка» была написана тогда же, но опубликована только в 1989 г.

Наличие значительной прослойки лиц, занятых террористической работой, проводимой от лица государства, а также их бесчисленных тайных агентов парализовывало и разлагало общество страхом перед репрессиями. В обществе было заметно влияние не только кадровых чекистов, непосредственно олицетворявших партийную диктатуру, но и множества бывших работников ВЧК-ОГПУ, нередко занимавших высокие посты в партийно-советской и правоохранительной системе, хозяйственных организациях и даже в культуре (из ЧК в литературу пришёл, например, известный поэт А. Прокофьев, в политику — будущий глава правительства Н.А. Булганин). Эти люди привносили в общественную жизнь дух особенной нетерпимости, жестокости и вседозволенности.

Переходный период от ЧК к ГПУ в Сибири затянулся, ибо в течение всего 1922 г. в силу продолжавшейся гражданской войны ГПУ фактически работало методами ЧК, практикуя в ходе подавления многочисленных восстаний в Алтайской, Енисейской, Иркутской и Якутской губерниях массовые бессудные расправы. Далее чекисты работали в режиме поддержания стабильности власти, усиливая осведомительный аппарат, но в специфических условиях Сибири постоянно отвлекались на борьбу с широко распространённым в крае уголовно-политическим бандитизмом.

В результате преобразования ВЧК в ГПУ-ОГПУ репрессивный аппарат был резко сокращён. После 1923 г. чекисты в течение нескольких лет не фабриковали в Сибири особо крупных «заговорщицких дел», но подвергали постоянным репрессиям политических противников и специалистов, активно занимались борьбой с экономическими преступлениями и уголовно-политическим бандитизмом, собирали компрометирующую информацию на весь «подучётный элемент». В 1923–1928 гг. чистка продолжалась в более мягком варианте, чем ранее, но с постоянными репрессиями против ряда категорий населения, которые привязывались к конкретным хозяйственно-политическим кампаниям.

Сибирский край даже в середине 20-х гг. можно было считать сравнительно спокойным лишь относительно: помимо традиционно шаткого положения в Якутии, где то и дело вспыхивали серьёзные мятежи, в нём активно действовало множество как мелких, так и довольно крупных бандитских шаек и отрядов, фактически контролировавших жизнь значительного числа сельских населённых пунктов в отдалённых районах. Уровень уголовной преступности оставался очень высоким. Введение нэпа и легализация частного сектора стимулировали коррупционные преступления, хотя они были очень развиты и при распределительно-уравнительной экономике периода военного коммунизма. Были распространены контрабанда, подпольная торговля золотом, фальшивомонетничество, действовали многочисленные наркопритоны и публичные дома.

Чекисты активно участвовали в пресечении бандитизма и экономических преступлений, осуществляли мероприятия по линии контрразведки, вели разведывательную деятельность, но основная доля их усилий по-прежнему приходилась на область политического сыска. Постоянные репрессии изымали, в первую очередь, активных критиков существовавших порядков. С началом наступления на нэп в 1927 г. политические преследования ужесточились, а в 1929 г. приблизились к уровню начала 20-х гг.

Полпред Л.М. Заковский, обладая полноценной информацией о реакции общества на государственное насилие, оказался в противоречивой ситуации: логика классового противостояния и чекистская психология диктовали необходимость быть на острие репрессий, а необходимость поддержания политической стабильности — регулировать их так, чтобы не вызвать крайних форм противостояния народа и власти. Исполняя директивы верхов и сибирской правящей верхушки, полпред ОГПУ до начала эпохи «великого перелома» проявлял меньше радикальности, чем экстремистски настроенные местные партийные руководители, требовавшие самых крутых мер по противодействию «кулацкой опасности». Однако с октября 1929 г. Заковский практически оставил колебания и, уяснив курс на полную ликвидацию «кулачества», сразу вывел полномочное представительство в число наиболее активных по СССР с точки зрения развёртывания прямых репрессий, о чём говорят цифры арестов осени 1929 г.

В течение 1920-х гг. основная масса населения Сибири, особенно сельского, жила и хозяйствовала относительно самостоятельно (в отдалённых районах даже существовала купля-продажа земли), достаточно свободно отправляла религиозные обряды и имела немало возможностей уклоняться от соприкосновения с властями, особенно в наиболее глухих местах края. Распространение коммунистической идеологии сильно ограничивалось малочисленностью партийно-комсомольской прослойки и относительной слабостью местного управленческого аппарата. Однако сравнительно немногочисленные органы безопасности имели большие агентурные возможности и огромный опыт силового, в том числе террористического воздействия на общество. Они играли роль висящего на стене заряженного ружья, обречённого выстрелить в момент, указанный режиссером.

Возобновление политики массовых репрессий потребовало нового качества чекистской работы. Получив широкие возможности для внесудебной расправы с помощью «троек», органы ОГПУ добились согласия властей на стремительное наращивание своей численности. И аппарат, и политическое влияние ОГПУ вскоре после начала «великого перелома» оказались сопоставимыми с численностью и влиянием органов безопасности периода существования ВЧК.