С кем шумел и сплетался корнями, С кем чаи сокровенные пил — Обросли уж давно сыновьями, Не живут без руля, без ветрил. С кем своё одичалое ложе И насущный делил пополам — Только музу сильней растревожил, Приумножил рифмованный хлам. Многих вынесло время за скобки, За фигурные скобки судьбы, — А сдвигались ведь стулья и стопки В годы тёмные светлой гульбы. Кто-то гас, а кого и гасили. Облиняло немало имён. И ценой многолетних усилий Я считать научился ворон. Сердцу быстрый мерещится танец, Но мигать начинает свеча… Лишь какой-то залётный румянец Заливает лицо сгоряча.

Подьячий справил. Думный дьяк скрепил. И грамота боярская готова. Народ служилый ведал, что творил В мятежную годину Годунова. На самый верх, глядишь, и вознесён Трудяга верный, будь он не из робких. И всё же — Смута… (смута — наше всё, — Она и Пушкин. Закрываем скобки). С души воротит мерный ход часов. Ждём не дождёмся торжества минуты: Нет слаще — не жалеть ничьих голов И печь топить портретами Малюты! Бог не всегда царя у нас хранил, А тот чудил иль грозно хмурил брови… Казённых много тратилось чернил: Власть не жалела ни чернил, ни крови. Монетой той же платит ей народ — И слава не спасает от позора… И сердце верноподданное ждёт Очередного Тушинского вора.

Боюсь воды, боюсь огня. Боюсь, покинешь ты меня, И мой затейливый глагол Досаден станет и тяжёл. Боюсь, что попаду впросак, Забыв, чем славен Гей-Люссак И что за птица Люк Бессон: Снимал или снимался он? Боюсь, чтоб не попутал бес. Боюсь и окрика с небес, Когда с решеньем не спешу Иль против истины грешу. Когда ж возмездия дождусь, Как бомж похмельный матерюсь И отличаюсь от бомжа Лишь тем, что ем не без ножа. Могу и рубануть сплеча, И дверью хлопнуть сгоряча. Но храбрости своей боюсь И боязно с боязнью бьюсь.

Будет знак — ощутилось под вечер. И ударила ночью метель. И её заоконные речи Волновали нарядную ель. Утро грянуло. Выдохлась вьюга. Знак ли это, понять не могу: Две вороны — два чёрных испуга На отчаянно белом снегу.