Тетушка Марьяны, Майя Ивановна, была редкостной привередой. Её характер был нелегок смолоду, да ещё тяжелая болезнь наложила на него свой зловредный отпечаток. Своих детей у Майи Ивановны никогда не было, с мужем она давно рассталась. Помогали ей младшие сестры и сердобольные соседки.
Майя Ивановна понимала, что, вряд ли протянет долго на этом свете, и скрашивала тоскливые дни на свой манер, сообразно своему нраву. Ей были занимательны чужие склоки, и она обожала манипулировать людьми, сталкивая их между собой. Такая шикарная возможность у неё имелась, несмотря на её телесную немочь и неповоротливость. Майя Ивановна являлась единственной владелицей полнометражной однокомнатной квартиры на шоссе Энтузиастов. Добротный дом был возведен в одном ряду с кинотеатром «Слава», а напротив расположен Измайловский парк. Она понимала, что было бы благородно завещать эту квартиру какой-то из своих сестер или племянников, и даже собиралась именно так и поступить, но не могла отказать себе в последнем удовольствии потешиться их вынужденным унижением и суетой вокруг неё. Квартирный вопрос всегда уродовал и изводил людей.
В квартире Майи Ивановны порой разыгрывались настоящие драмы. Престарелая дама наслаждалась приключавшимися ссорами и примирениями, суматохой и нервозностью, лестью и услужливостью. Она смотрела на своих родственников и не ощущала к ним ни любви, ни привязанности, а только жгучую, животную зависть и зависимость. Они, несуразные, мелочные людишки работали, имели семьи и намеревались жить непредсказуемо долго, а она, проницательная, образованная, основательная, когда-то самая видная из четверых сестер, медленно и мучительно влачила свои дни.
Пожалуй, только племянница Марьяна вызывала в ней некоторую симпатию. Тихая, миловидная, аккуратная, она пластично и неспешно перемещалась по её квартире, не раздражая Майю Ивановну своими действиями. Все остальные сродственницы прибегали взмыленными и запыхавшимися, вечно спешили, неловко ставили ей уколы, небрежно грохотали ведрами и посудой, и, сделав все кое-как, удалялись в свою пеструю, многогранную жизнь.
Всем видом, вольно или невольно, сестры подчеркивали свою востребованность за пределами этой квартиры. Пообщавшись с ними, Майя Ивановна остро ощущала себя ненужным, больным, грузным бегемотом, от которого все только и ждут, когда же он освободит территорию и развяжет им руки. И она изощренно наказывала их за это, подливая масла в огонь раздоров. Вечерами Майя Ивановна звонила сестрам по телефону и подолгу болтала с каждой в отдельности, хитроумно вставляя в разговор свои желчные замечания и наблюдения. А какой спрос с больной одинокой женщины в последствии? Ну, сказала и сказала. Что с того? У каждой сестрицы своя голова на плечах имеется.
Майя Ивановна сама просила Марьяну приходить чаще. Племянница недавно обрадовала её сообщением, что у неё образовалось больше свободного времени.
– Меня Сержик устроил к себе в организацию. Я теперь работаю полдня. Так что могу забегать чаще.
Ну, разве другая сказала бы такое? Ведь могла бы утаить, не растрачивать свое время и силы на больную сахарным диабетом старую тетку. А она, Марьяша, не такова. Приветлива племянница и старательна, ничего не скажешь.
Только Марьяна могла так терпеливо сооружать вкусные салаты из овощей и отжимать свежий сок. Только она варила тетке специальные компоты и джемы на фруктозе. Особенно Майя Ивановна любила её домашний лимонный пирог. Кто ещё будет так канителиться, готовя начинку: прокручивать лимоны, потом смешивать их с фруктозой, желировать.
Ещё Майе Ивановне было приятно, что Марьяна частенько приходит с Виктором. Все остальные дамы оберегали своих мужей от излишних забот и неэстетичных впечатлений, а Майя Ивановна так редко общалась с мужчинами!
Виктор не чурался работы. Ему не составляло труда вынести мусор, починить кран, приладить отваливающуюся дверцу у старого шифоньера. Любому дому требуется мужская рука.
Майе Ивановне нравился его низковатый, громкий голос, высокая, мощная фигура, простоватые повадки. Грубоватая и суровая мужественность Виктора будила в больной женщине нечто слабо тлеющее в тайниках её подсознания. Это все вместе так напоминало ей полновесную, реальную жизнь, которая для неё уже, увы, отшумела.
Марьяна никогда ничего не просила и не делала тетке двусмысленных намеков. Она входила, и дом оживал. В форточки вплывал свежий воздух, появлялись свежие простыни, свежие продукты. Певучий говорок племянницы утешал, вселял слабые надежды.
В один из дней Майя Ивановна заметила, что Марьяна особенно молчалива. Тетка попыталась её разговорить своим манером:
– Как там наша дорогуша Жанночка? Сержик от неё не сбежал?
– Все хорошо, тетя Маейечка, – уклончиво ответила ей Марьяна и вздохнула. – Хочешь чаю?
– Хочу, наливай. А Витя где?
– Он скоро зайдет за мной.
– Что-то ты невесела, моя милая.
– У меня опять болен Димочка.
– Опять простудился? Надеюсь, не воспаление легких?
– Ой, нет тетя Майя, совсем другое. Фимоз. Слышала про такое? У мальчиков случается.
– Что-то слыхала. И как лечат?
– Оперируют. Удаляют частично крайнюю плоть. Скоро ляжем с ним в больницу – уже выдали направление. Сейчас сдаем анализы. Так что некоторое время не увидимся. К тебе мама будет приходить, тетушки.
– Это что же, ему, бедняжечке, обрезание сделают? Как мусульманину?
– Выходит так. А что делать? Он писать не может. Как мочится, так плачет. Ой, тетя Маечка, у меня не ребенок, а мешок с болезнями. Он страдает, я терзаюсь.
– Мне-то известно, каково оно – хворать! Измучилась ты, Марьяна, вижу. Сын твой недужит, а ты, детонька, еще за мной ходишь. А вот я порадую тебя.
– Чем это?
– Давай-ка, зови, моя милая, сюда нотариуса. Оформим с тобой завещание, как положено. Сама-то я не доберусь до конторы.
– Ты о чем, тетя?
– Желаю тебе квартиру свою завещать. Больше мне нечем отблагодарить тебя. Умру, так вы с Витюшей приберетесь здесь на свой вкус и поселитесь. Район хороший. Будешь с Димочкой в парке гулять. Завтра и веди нотариуса. Подпишем – и делу конец. А там уж, сколько протяну, не обессудь. Полагаю, годик-полтора от силы мне небо ещё коптить.
Нотариуса привез на такси Виктор. Майя Ивановна церемонно и торжественно расписывалась на эпохальном документе, а Марьяна была спокойна и невозмутима. Она просто исполнила прихоть недужной тетки, и считала излишним оповещать об этом всю родню. Даже матери не обмолвилась.
Возвращались поздно. По пути домой Марьяна хранила задумчивое молчание, а Виктор не скрывал радостного возбуждения.
– Я так и знал, что наша толстушка Майя все тебе завещает! – говорил он жене. – Мы будем вместе о ней заботиться по-прежнему, до последних её дней, а потом когда-нибудь станем собственниками недвижимости! Мне уже нравится этот район, эта улица, этот снег! Когда-то мы будем здесь жить! Черт, а ведь я волновался, как дурак!
– И правда, Витенька, какой же ты у меня глупый и смешной, хотя и такой большущий, – проворковала Марьяна, зябко поеживаясь.
– Почему?
– Да потому что такие вот больные люди, с которыми так нянчатся, как с нашей Майкой, переживут всех здоровых. Знаешь, пока толстый сохнет, худой сдохнет.
– Ну, не грусти, Марьяна! Мне так хочется, чтоб ты была счастлива! Я так люблю тебя, я готов всю ночь идти вот так рядом с тобой через всю Москву! Ты посмотри, зима на пороге, выпал снег. Скоро закончится еще один наш общий год, начнется другой…
– И что?
– А мы по-прежнему будем вместе, и я буду любить тебя с каждым днем сильней!
– Так трогательно, Витюша, что даже приятно делается, – Марьяна снисходительно улыбнулась. – Неужели ты думаешь, что для полного счастья достаточно только одной любви? Этим ведь не укроешься.
– Я не понял, ты что-то хочешь мне сказать? – опешил Виктор. – Я что-то должен сделать? Говори прямо. Ты ведь знаешь, я намеки и подтексты плохо понимаю. Я на все готов, говори.
– Посмотри вокруг, Витенька, – ласково попросила мужа Марьяна. – Что ты видишь?
– Тебя. Москву. Снег в свете фонарей. Красиво.
– Ты сегодня неисправимо романтичен. А я вижу, что иномарок в Москве больше стало. Машинки такие красивые, а все мимо нас едут. Еще я вижу женщин в меховых шубках. Славные такие шубки, Витя. На некоторых они очень длинные, в пол. Дорогие. Не замечал?
– Я не очень в шубах разбираюсь. Вот машины – это да… Кое-что понимаю… А ты к чему?
– А ни к чему! Смотрю и думаю, что мне мех тоже очень даже к лицу. Особенно рыжая лиса. И чернобурку бы неплохо иметь.
– Марьяна, ты просто не видишь, какая ты красивая…
– Не-е-ет, Витечка, я знаю, что очень хороша в этом оригинальном изделии, – иронично возразила ему Марьяна. – Даже прохожие оглядываются. А как же – авторская модель! А дизайнеры доморощенные – я и твоя теща. Распороли старую мутоновую шубку и старое пальто, почистили, подкрасили, скомбинировали мех с драпом, вставили молнию, пришпандорили капюшон. Это неповторимое изделие выполнено в технике лоскутного шитья или, как говорят на западе, стиль «пэчворк». Круто. Еще лет пять можно так проходить и слыть своеобразной особой.
– Марьяна…
– Ну-ну, идем. Что ты встал? Холодно ведь, хоть и красиво.
Марьяна изъяснилась в обычной своей мягкой манере, чуть растягивая некоторые слоги, но Виктору показалось, что слова жены закатываются ледяными шариками прямо ему за воротник. Холодные мурашки побежали вдоль позвоночника и вызвали легкий озноб. Виктор не имел обыкновения слабохарактерно обижаться на свою жену, но в тот предзимний ноябрьский вечер он испытал скверную смесь ощущений, которые угнетали и раздражали его.
Дома Марьяна занялась с Димочкой, а Виктор пытался осмыслить их разговор на улице и найти изъян в рассуждениях своей жены. Он чувствовал в себе столько физической силы и любви к ней и сыну, но возникшее смятение мешало ему. Оно вероломно размывало привычные основы его существования.
Позже, улегшись в постель и ощутив рядом желанную теплоту тела жены, Виктор предпринял простую, доступную попытку избавиться от гнетущего его наваждения. Без предисловий и пояснений он приник к маленьким конусообразным грудкам Марьяны, поочередно вбирая нежные соски своими жадными губами. Он ощутил, как они твердеют, а руки Марьяны скользят вдоль его бедер, и испытал небывалый прилив радости. Вскоре она подалась вперед лирообразными бедрами, и он ответил на это её движение своим более сильным толчком.
Виктор и Марьяна уснули не скоро. Некоторое время они шептали друг другу всякие милые глупости, перемежая их поцелуями. Виктору показалось, что все вернулось на свои места.
– Какие у тебя руки! – произнесла Марьяна, игриво меряя свою ладошку с его ручищей.
– Да уж, – счастливо отозвался Виктор.
– И ты, Витенька, этими руками убивал там, на войне?
– Не надо об этом.
– Скажи, убивал?
– Конечно, это же война.
– А сейчас ты ласкаешь меня. И странное дело – меня это необъяснимо возбуждает…
После этих призывных слов жены Виктора мгновенно захлестнула энергичная волна желания. Все повторилось вновь, но более стремительно и страстно. Такие ночи у них случались и прежде, но давно, еще до рождения сына.
– Я все сделаю для тебя, Марьяна! – вырвалось у него со стоном.
Марьяна не ответила, а лишь блаженно прикрыла глаза.
* * *
Майю Ивановну обнаружили мертвой в её собственной квартире спустя пять дней. Подняла тревогу соседка по площадке. Она частенько заходила к Майе Ивановне в первой половине будничных дней, когда родственники больной женщины пребывали на службе. Обычно на её звонок Майя Ивановна зычно выкрикивала из глубины своей квартиры «Иду, иду», и спустя несколько минут, открывала свою дверь. «А-а, это ты, старая развалина» – неуклюже трунила Майя Ивановна, радостно приветствуя свою товарку. Та тоже отвечала ей в сходной грубовато-шутливой манере. Это было для недужной женщины своеобразной разминкой и эмоциональным развлечением.
Женщины незатейливо общались. Марья Ивановна получала свежую порцию дворовых новостей, густо приправленных комментариями своей давней товарки, а соседка имела возможность реализовать свою добродетельную натуру.
Когда на продолжительный звонок и настойчивый стук в дверь от Майи Ивановны не последовало ответа, соседка встревожилась. От волнения женщина совсем растерялась и не сумела найти в своих записях телефонные номера сестер Майи Ивановны. Тогда она поступила очень просто – набрала короткий номер «02».
Осмотр квартиры проводился в присутствии двух понятых – уже упомянутой соседки, Пелагеи Варфоломеевны, и старшего по подъезду. В комнате и на кухне все находилось на своих обычных местах. Ничто напрямую не указывало на присутствие посторонних. Вызывало лишь удивление, почему же Майя Ивановна никому не позвонила, почувствовав ухудшение своего состояния.
Ответ на этот вопрос вскоре тоже был получен в ходе проводимого обследования. Телефонный шнур был выдернут из розетки. Сама розетка располагалась очень низко, у плинтуса, рядом с кроватью хозяйки. Довольно неудачное размещение проводки явилось драматическим фактором. Майя Ивановна, очевидно, сама и выдернула проводок, зацепившись за него ногой. Вполне объяснимо, что ей, при её массе, было затруднительно наклониться и снова сомкнуть разъем.
Довольно быстро установили, что кончина несчастной наступила от гипогликемии – передозировки инсулина. Видимо, почувствовав себя весьма неважно, Майя Ивановна сделала себе укол сама, но при этом неосмотрительно смешала два вида лекарства – пролонгированного и короткого действия. А приступ болезни был спровоцирован грубейшим нарушением строго предписанной диеты: судя по содержимому желудка, Майя Ивановна накануне просто объелась жирными пирожными и сладостями, запив все это крепленым вином.
Итак, неосторожные действия самой Майи Ивановны явились той критической суммой причин, повлекшей за собой трагическую развязку. Впрочем, жизнь каждого человека – есть длинная цепь переживаний и событий, зачастую имеющих неоднозначный смысл, а смерть – конечное звено в этой цепи.
* * *
Димочке сделали операцию, и Марьяна находилась с ним в больнице. Виктор навещал их каждый день.
– Послушай, Витюша, – обратилась Жанна Ивановна к зятю, собирая пакет с едой. – Ты уж сам там сообщи Марьяне про смерть тетушки и скажи, что пока мне некогда. Сейчас надо похоронами заниматься, поминки организовывать. Ах, как все некстати! Как бы Марьяна сейчас помогла мне!
– Я думаю, что Марьяночке сейчас ни к чему вся эта суета с похоронами. Она так утомилась в последнее время! Ей хватает переживаний из-за Димы, – резонно заметил Виктор.
– Да, да, ты, пожалуй, прав, – согласилась теща. – Ну, передай ей, что я навешу их, как только смогу.
Жанна Ивановна сумела увидеться с дочерью и внуком спустя пару дней после похорон своей несчастной сестры.
– Ты выглядишь бледненькой, мамочка! – заметила дочь.
– Я так казнюсь, доченька, что все так вышло с нашей толстушкой Майей! Как же могло случиться, что никого не оказалось с ней рядом!
– Мама, но она была обречена! Ведь она тяжело болела!
– Да, конечно, это так. Но как представлю, что она умирала в одиночестве! – по пухлым щечкам Жанны Ивановны покатились тонкие струйки слез. – Боже, ну, какая же жестокая и нелепая смерть! Разве это не так?
– Мама, ты меня извини, но все смертны. Предаваться отчаянной печали – большая роскошь, тебе не кажется? – прагматично заявила Марьяна. – Мне не до того. У Димочки очень плохо проистекает заживление. Очень низкий гемоглобин, да и другие показатели крови не в норме. На носу зима, а он такой слабенький. Начнутся простуды, грипп. Вот что меня заботит. Мне раскисать нельзя. Я – мать в первую очередь. Мне сына на ноги ставить надо.
– Да, ты права, у тебя свои заботы, – сказала Жанна Ивановна, промокая глаза платочком. – А нам сейчас еще с квартирой Майкиной разбираться! Столько беспокойства! Наша Майечка умерла, так и не уладив все имущественные вопросы.
– А никакого особого беспокойства не будет, мама.
– Откуда тебе знать?
– Она завещала квартиру мне одной.
– Тебе?! И ты молчала?!
– А что, я должна была об этом кричать? И что ты так смотришь на меня? Может, прикажешь мне отказаться от этого наследства, чтоб не вызывать огонь на себя?
Остолбеневшая Жанна Ивановна раскрыла рот, закрыла его, потом повторила эти движения еще раз. Она порывалась что-то сказать Марьяне, но у неё не получалось. Её лицо неприглядно задрожало, и она лишь неловко помотала головой.