1. Методолого-правовой аспект десятисловия моисея

В современной России, в особенности на рубеже XX–XXI веков, отчетливо наметилась тенденция переосмысления проблем взаимоотношения, взаимодействия христианства и права, нравственных истоков власти и законов, национальной идеи нашего государства [281] .

Возрастающее внимание к указанным вопросам не обходится без того, что часть работ в этой сфере имеет либо поверхностный и популистский характер, либо откровенно конъюнктурное содержание, что, впрочем, не исключает возможности соединения этих двух характеристик в одном явлении. Наличию таких работ при желании может быть дано следующее объяснение: в наше время, когда не принято довольствоваться малым и забыты слова древних о том, как много в мире вещей, которые нам не нужны, по-прежнему трудно совместимы ценности духовные и материальные. И так же как и раньше, нельзя поклоняться двум богам, Богу и мамоне. Вот и получается, что в то время, когда умные живут и умнеют, богатые живут и по-прежнему богатеют. Система аргументации таких работ сродни не лучшим образцам журналистики и публицистики с их традиционной любовью к косвенным выводам и заменой доказательств большим заголовком и звонким штампом.

В этой связи многие извечные вопросы, затрагиваемые в Пятикнижии и непосредственно в Декалоге, продолжают выполнять существенную системную, в том числе социальноправовую роль, главная из которых, как представляется, методологическая.

Закон Моисея как определенная основа христианства и права [282] – это в значительной мере законодательство охранительного плана, устанавливающее запреты и ответственность за их нарушение. В этом смысле оно роднится с уголовным законодательством, а значит, заслуживает исследования и в современном уголовно-правовом аспекте.

В предыдущих работах и главах на научно-аналитическом уровне представлена правовая характеристика Закона Моисея. Идеи Десятисловия проиллюстрированы действующим законодательством Российской Федерации о правонарушениях, о преступлении и наказании с учетом его позитивных и негативных аспектов. Однако сегодня, как и прежде, Закон Моисея и его центральная часть – Декалог продолжают выполнять поливариантные функции, многократно являвшиеся предметом научных и богословских трудов: духовные, нравственные, социальные, правовые [283] . В меньшей степени Декалог анализировался в методолого-правовом аспекте, в котором он и рассматривается в настоящей главе и в данном издании в целом.

Как справедливо отмечается исследователями, законодательство Моисея представляет собой системное образование, ключевым элементом которого являются десять заповедей Божиих. Признание его особой системообразующей роли, сравнение с христианской конституцией, находящейся в основе всего законодательства, которое, в свою очередь, призвано развивать и охранять его, свидетельствуют о несомненной методологической роли Декалога [284] . На важность методологии и научного подхода в изучении христианства с учетом как диалектики, так и метафизики постоянно обращал внимание A. А. Тер-Акопов, известный, в числе прочего, как видный новатор-методист [285] .

Методологическая функция и важная роль Декалога для современного права и правоприменения проявляются в следующих его характеристиках.

1. Правовая жизнь [286] сродни жизни человеческой, где правоприменение – это деятельность, которая, как любое путешествие, невозможна без путеводителя (методологии). А дорога – это жизнь. Как капитану парусника, не знающему своего пути, ни один ветер не будет попутным, так и нормы без методологической идеи и методического инструментария правом именоваться не могут. Один из сущностных признаков отрасли права – метод правового регулирования. Метод, методология – категории, отражающие объективную действительность, и в этом смысле они природосообразны, естественны, т. е. не случайны, а необходимы. Без методологии, т. е. без пути, нет ни одной жизни, бытия. Поэтому христианство утверждает, что «мудрость разумного – знание пути своего» (Притч. 14, 8).

Таким образом, сама жизнь обусловливает и диктует соответствующую методологию, как онтология, например, взаимодействует с гносеологией и аксиологией.

Человек не машина, но, как и техника, может выходить из строя двумя путями: посредством внешнего столкновения, когда люди причиняют друг другу вред, либо путем столкновения внутреннего, когда что-то ломается у индивида изнутри, т. е. когда его способности, желания приходят в противоречие между собой. Продолжая мореходную аллегорию, можно сказать, что жизненное плавание будет успешным, без кораблекрушений, только в том случае, если корабли не будут сталкиваться, следуя своим курсом, и если каждое судно будет годно и готово к плаванию. Как видно, указанные внешние и внутренние проблемы человеческой жизнедеятельности имеют методологический характер.

2. В основе права, как и духовной жизни, лежит личный выбор субъекта. Многообразие жизненных путей обусловлено именно множеством выборов людей. Действительно, свобода воли, возможность вариативности поведения лежит в основе как духовно-нравственных, так и правовых начал человеческой жизнедеятельности. Весьма примечательно, что все классические психологические школы и теории базируются на доминанте свободы выбора человека: это теории личности, сознания, деятельности, отношений, мотиваций, сознательно действующей личности и т. п.

Человек еще в первозданную эпоху сам сделал сознательный выбор: познать не только жизнь и добро, но и зло и смерть (духовную и телесную). Поэтому и анализируемые заповеди были даны человечеству (через богоизбранный народ) в меру той, как теперь видится, методологической необходимости, которая появилась вследствие возникновения сообщества грешных людей – людей, которые познали зло и стали нуждаться в установлении правил совместного человеческого общежития. Эти правила и были даны людям через Моисея в едином законодательстве, вобравшем в свою основную часть Заповедей [287] .

Примечательно, что способ своеобразного «опубликования» (на скрижалях) и внедрения (в конкретный народ) закона имел характер добровольного соглашения (откровения, Завета), т. е. заключенного союза, договора со всеми характерными атрибутами. В связи с этим в литературе справедливо отмечается, что, когда нормы закона становятся этическими нормами самого человека, он свободен действовать и поступать в соответствии уже не с чьей-нибудь, а своей волей, по своему усмотрению, и его воля не приходит в конфликт с установлениями закона [288] . Поэтому и возникает необходимость написания закона «не на скрижалях каменных, а на плотяных скрижалях сердца» (2 Кор. 3, 3).

3. Появление законов для сообщества людей вызвано потребностью выработки неких единообразных, общих для всех субъектов критериев разграничения добра и зла, стремлением к максимализации первого и минимизации второго. Именно добро, доброта – главные элементы духовного мира, который присущ исключительно человеку. Однако сложность этого процесса состояла и продолжает состоять в том, что добро (благо) и зло (неправду) невозможно различать только при помощи разума, ибо человеческая деятельность направляется влечениями [289] , тем более что зло, начиная с первозданного зла-искушения, может казаться добром. В связи с этим еще Ф. М. Достоевский полагал, что «никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра хоть приблизительно» [290] .

1. В основе десяти заповедей – правила поведения (правила веры и правила жизни) только запретного характера. При этом, однако, не умаляется, а выделяется свобода человека делать все, что в Декалоге не перечислено. Тем самым Десятисловие является методологической основой современной правовой доктрины, в соответствии с которой «дозволено все, что не запрещено».

2. Кажущееся минимальным количество запретов компенсируется их безусловной авторитетностью и императивностью для всех и каждого: их нельзя исполнять наполовину, а соблюдение обязательно во всех случаях: от них «нельзя уклоняться» [291] безотносительно к лицам и личным отношениям: «Один закон да будет и для природного жителя и для пришельца, поселившегося между вами» (Исх. 12, 49). Однако использование метода дихотомии (или – или, и третьего не дано) вовсе не означает излишних ограничений, а вполне соседствует с принципом «все, что не запрещено, то разрешено»: устанавливая запреты, Декалог определяет и пределы дозволенного. При этом также обращает на себя внимание отсутствие в Декалоге санкций как таковых, что тоже свидетельствует о принятии содержащихся в нем норм как добровольном, сознательном жизненном выборе, такого важного выбора, который наполняет бытие смыслом и потому лежит в основе деления всего живого на сознательное и бессознательное.

Говоря о важнейшей смыслообразующей функции Декалога, уместно вспомнить о том, что Ф. М. Достоевский в «Записках из Мертвого дома» писал, что одно из самых жестоких наказаний для человека – это повторять без конца одни и те же бессмысленные действия, а потому чувствовать себя бесполезным. Человек как существо общественное не может жить без смысла как положительной, общезначимой, всеобщей, безусловной ценности сродни истине [292] .

1. Появление и развитие законов с их императивной властью как объективной реальности обусловливает необходимость их познания, которое тем более важно в связи с тем, что христианство предполагает дифференцированный подход ко всякому случаю, подлежащему юридической оценке: с учетом прав и интересов каждой из сторон, вины, иных субъективных и объективных обстоятельств, которые в конечном счете должны влиять на строгость узаконенной санкции (в нормотворчестве) и конкретно-индивидуальную меру ответственности виновного лица (в правоприменении).

2. При этом христианство трактует познание как не столько узнавание, обретение знаний, сколько усвоение, превращение в свое, обладание, соединение, единение, «прилепление», поскольку истинно ценными являются знание и добро, не навязанные, а явившиеся результатом свободного выбора. «Перенесение закона в сердце» христианство образно называет «соединением милости с истиной» [293] . «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Декалог учит человека и человечество, а потому имеет и выраженный дидактический аспект.

2. В содержательном плане анализируемое Десятисловие стало нравственной основой жизни трех великих мировых религий (иудаизма, христианства, ислама), без которой и собственно жизнь человека представляется если не невозможной, то неполноценной. Дело в том, что в Декалоге в концентрированном виде сквозь призму сущего и должного содержится ответ на важнейший жизнеутверждающий вопрос о том, в чем же проявляется одно из основных религиозных установлений (канонов, догматов) о создании человека по образу и подобию Божьему. Ответ, однако, из числа тех, на которые все смотрят, но не все видят, все слушают, но не все слышат, потому что «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7, 14).

Таким каноном является идея любви, добра и справедливости, которая задолго до Гегеля и Канта была сформулирована в заповедях Моисея в виде нравственного императива всякой человеческой жизнедеятельности. Сохранение, выживание человека как существа не столько биологического, сколько социального возможны только на основе этой идеи.

8. Законы, исходящие из Декалога, сродни естественным, объективным законам природы, а потому не могут устареть или потерять своего значения. Потребность в их появлении могла появиться там и тогда, где и когда возникли соответствующие условия для их исполнения, т. е. реального претворения в жизнь.

Положение о том, что идеи возникают только тогда, когда для их реализации возникают соответствующие условия, что любая человеческая потребность имеет объективный характер, ныне является аксиомой. Между тем внешне кажется, что живой природе неведомы добро и справедливость. Однако оказывается, что эти характеристики тоже естественны, но только присущи лишь одухотворенной природе. Собственно говоря, они эту природу и образуют: «Не сама ли природа учит вас…» (1 Кор. 11, 14).

Данное обстоятельство методологически важно для понимания естественности права, изначально определявшегося как искусство «добра и справедливости». Не это ли имели в виду Ш. Монтескье, говоря, что «счастливый климат… порождает чистые нравы и производит кроткие законы» [294] , и Вл. Соловьев, философски определяя право как минимум добра?

Интересным представляется замечание Р. А. Папаяна о том, что правильно – не всегда справедливо, поскольку «правильно – это безотносительно к другим людям, справедливо – это в соотнесении с правами и законными интересами граждан» [295] .

В связи с этим заслуживают внимания научно обоснованные идеи современных исследователей о нравственном праве, о том, что нравственность имеет биологический, т. е. природный, характер, а не является продуктом социальных институтов [296] . При этом оправданно учитываются и утверждения Ф. М. Достоевского о том, что «созидается общество началами нравственными» [297] .

1. Законы Десятисловия развиваются, комментируются и дополняются в более поздних религиозных источниках, реализуя тем самым изначально заложенную в них прогностическую функцию и подтверждая органичность методологического принципа дополнительности не только в естествен но-научных, но и в гуманитарных сферах [298] . Поэтому в содержательном плане уместно говорить о нарастающем, т. е. по мере познания дополняющемся, смысле Декалога с учетом его глубинных диалектических поворотов и изгибов – формальных и смысловых.

2. Как и любое подлинно методологическое явление, Декалог одновременно глубок и тонок, конкретен и аллегоричен, афористичен, универсален и многомерен. Выражаясь современным языком, его нормы, кроме того, также характеризуются отсылочностью и бланкетностью. В связи с этим ряд его положений не может быть буквально и непосредственно отражен, реализован в современных правовых нормах, в том числе в отечественном уголовном законодательстве. Некоторые его предписания имеют характер нормпринципов, презумпций, деклараций, выступающих наряду с Конституцией страны одними из непосредственных и опосредованных оснований социальной, а потому и уголовной ответственности.

Вряд ли подобно поиску черной кошки в темной комнате, когда ее там нет, необходимо механистически искать буквальные следы Декалога в нормах действующего УК РФ. Однако методологическое и нравственное его значения для действующего уголовного законодательства несомненны, и они ожидают своих достойных исследователей [299] .

Так, например, весьма интересными и перспективными для современных серьезных уголовно-правовых исследований представляются выдвинутые А. А. Тер-Акоповым проблемы духовности в механизме преступного поведения, координации христианства и уголовного права, истории уголовного законодательства, объекта преступления в свете христианского учения о преступлении и наказании; реализации Десятисловия в действующем законодательстве Российской Федерации о преступлении и наказании.