Группа ученых прибыла в совхоз «Знамя Октября» в начале июня. Самолет приземлился в Тбилиси ранним утром, а в восемь утра их на специальном автобусе привезли в общежитие экспериментального комплекса, и Наталья, оставив мужа с дочерью распаковывать чемоданы, сразу же отправилась узнать, как работает столовая, и, главное, где можно срочно застирать испачканные в дороге белые брюки.

Сергей же, присев на краешек одной из двух узких кроватей, решил поговорить с дочерью о более важных вещах. Если честно, то он до сих пор еще не решился обсудить с ней вопрос о месте ее проживания и теперь начал очень осторожно, издалека.

– Понимаешь, мы с мамой подумали и решили: в общежитии слишком тесно – всего две кровати – питание казенное, а нам хочется, чтоб ты за лето отдохнула, набралась сил. У тети Халиды же большой светлый дом, и если ты не возражаешь…

Вопреки всем его ожиданиям Таня не возражала. Более того, окинув равнодушным взглядом помещение, она небрежно бросила:

– Вот и хорошо. Тут не комната, а загон для тараканов какой-то, честно. Даже телевизора нет, и как только вы с мамой здесь будете жить?

Комната была действительно невелика, а единственный телевизор для сотрудников базы находился в холле возле столовой, но в воспитательных целях Сергей счел нужным возразить:

– Телевизор – еще не самое главное в жизни. Жаль, ты не понимаешь, что есть ценности, гораздо более значимые для человека.

Запнувшись, он раздраженно подумал:

«Черт знает что – я скоро стану выражаться, как оратор с трибуны партсъезда. Вот, что значит мало заниматься ребенком – даже не знаешь, какой тон с ней взять».

Таня посмотрела на него невозмутимым взглядом:

– Да, папа, да, ты прав, телевизор – ерунда. Питание тоже ерунда, есть ценности гораздо более значимые для человека, да? Решено, я остаюсь здесь, зачем мне к тете Халиде? Сдвинем кровати, вы с мамой ляжете по краям, а я в середке, чтобы не упала – я же еще совсем маленькая.

Она сказала все это очень спокойно, но Сергей услышал легкую ханжескую ехидцу в ее голосе, заметил насмешку, мелькнувшую в глазах дочери, и почувствовал, что лицо его заливает краска.

– Не знаю, – пробормотал он, – ты… Короче, сама решай.

– А впрочем, нет, – словно рассуждая сама с собой, задумчиво продолжала Таня, – телевизор не такая уж ерунда, потому что мне надо смотреть «В мире животных», чтобы быть умной и «Спокойной ночи, малыши», чтобы хорошо засыпать, да, папа?

– Да, конечно, – неопределенным тоном ответил ей отец, поскольку слышал в ее голосе явный подвох, но не знал, что в таких случаях говорят ехидной дочери-подростку.

– Ну, тогда я буду жить у тети Халиды, потому что там у нее есть телевизор.

У Халиды был не один телевизор, а целых два – старенький «Старт», еще прилично работавший, и новый «Рубин», который Рустэм Гаджиев перед самым приездом дочери и внуков из Москвы купил для них в Тбилиси. Вместе с телевизором он привез огромное трехстворчатое трюмо резной работы – ему хотелось хоть ненадолго чем-то отвлечь свою любимую девочку от тяжелых мыслей. Халида же по приезде была в столь подавленном состоянии, что даже не сразу заметила появление в доме отцовских подарков и потом долго чувствовала себя виноватой, вспоминая разочарованное выражение его лица. Поэтому при нем она старалась чаще подходить к трюмо, делая вид, что поправляет прическу или что-то из одежды. А потом, на удивление всем, перед зеркальными створками полюбил вертеться десятилетний Тимур.

– Джигит не должен смотреть на себя в зеркало, – сурово сказала Фируза, застав однажды внука за этим неподобающим мужчине занятием.

– А что должен делать джигит? – немедленно спросила шестилетняя Диана.

– Побеждать врагов и никого не бояться. Даже если Синий олень встанет на вершине горы, чтобы возвестить о конце мира, мужчина должен сохранять в сердце мужество. Ибо душа мужчины – его отвага и честь. Душа же женщины – ее лицо, поэтому женщины и любят смотреть на свое отражение.

– Тима – девчонка, – весело хихикнула Лиза, и Диана тут же подхватила:

– Тимка – девчонка! Тимка – девчонка!

Брат насупился и погрозил сестренкам кулаком, но они, отбежав под защиту бабушки, продолжали смеяться, а потом дружно высунули свои розовые язычки. После этого случая он подходил к зеркалу, только если рядом никого не было. Таня, случайно заглянув однажды в комнату, увидела, как мальчик сдвигает и раздвигает зеркальные створки.

– Ты что это делаешь? – удивленно спросила она.

Тимур вздрогнул, покраснел, но лицо девочки было таким спокойным и невозмутимым, что он неожиданно решил ей объяснить:

– Интересно, посмотри – я, потом снова я, потом опять я, и так далеко-далеко. И сколько раз так будет меня? Я все считаю и не могу сосчитать.

Таня, подойдя, тоже посмотрела на свое отражение и осталась довольна – за две недели, проведенные в совхозе, кожа ее приобрела тот бронзовый оттенок, какой дает лишь горное солнце, и лицо уже не казалось бесцветным. Вот только брови и ресницы были слишком светлыми, но это легко можно было исправить. Вытащив из потайного кармана карандаш для бровей, она подкрасила брови, потом слегка подрисовала уголки глаз и придирчиво оглядела себя со всех сторон.

Осмотр ее удовлетворил – смотревшая из зеркала девчонка была высокая, тоненькая, с еще сохранившейся модной стрижкой, сделанной перед отъездом из Ленинграда, и загадочными глазами египтянки на смуглом от загара лице. Таня решила, что похожа на инопланетянку из фантастического фильма, который они с Машей недавно смотрели в кинотеатре «Колизей».

«Если б еще волосы покрасить в белый цвет – вообще был бы класс. Жалко, Славка не видит. А что, подойти с утра к старой школе – привет, как поживаешь? Только надо сразу, как приедем, а то загар очень быстро сходит. Жалко – ходить бы весь год загорелой».

От мысли, что кожа ее не может весь год хранить этот прекрасный бронзовый оттенок, Таня слегка опечалилась, а Тимур, с открытым ртом наблюдавший, как она производит свои манипуляции с наведением марафета, наконец, не выдержал:

– Ну? Посчитала?

– Что? – думая о своем, Таня равнодушно посмотрела на него загадочным взглядом Клеопатры.

– Сколько их в зеркале?

– Ты, как маленький, – строго произнесла она, – это же отражение. Его невозможно посчитать, оно отражается во втором зеркале, потом опять отражается и так до бесконечности.

– У нас дома на фотоаппарате есть бесконечность, – печально проговорил Тимур, – это такая восьмерка, она на боку лежит, мне папа объяснил – раньше, когда он еще жил с нами. Ты не знаешь, мой папа вернется когда-нибудь?

В своей семье Муромцевы не делали тайны из смерти Юрия. Перед отъездом родители долго и пространно объясняли Тане, что Халиде и ее детям пока нельзя об этом знать, а она молча слушала, и лицо ее было непроницаемым. Теперь она не ответила брату на его вопрос, а лишь сказала:

– Пойдем на улицу? Ракетками помашем, пока не жарко.

Обрадовавшись, он побежал за ракетками для бадминтона, но едва они успели начать игру, как пришла Наталья, весело сказала:

– Играете? Молодцы. Тимка, дай, я тебя поцелую, – она чмокнула племянника в щеку, повернулась к дочери и нахмурилась: – Ты на кого похожа? Немедленно умой лицо!

– Почему? – невозмутимо спросила Таня. Она стояла, опустив руку с ракеткой, и спокойно смотрела на мать. – Ты тоже подводишь глаза и губы красишь.

– Не сравнивай меня с собой! – вспылила Наталья. – Ты позоришь и меня, и отца, и тетю Халиду – что подумают о нас люди? Ты видела здесь хоть одну девочку твоего возраста с накрашенными глазами и бровями?

– Здесь у всех и так черные брови и ресницы, зачем им краситься? А мне надо.

– Ничего тебе не надо! А ну, быстро – под умывальник и вымой лицо с мылом.

– Не хочу.

Тимур, переминаясь с ноги на ногу, с интересом ждал, чем окончится этот спор. Однако в этот момент на тропинке, ведущей к дому, показалась Фируза, которая легко несла на плече огромный бидон с молоком, казалось, не чувствуя его тяжести. По обе стороны от нее бежали Лиза с Дианой, и у каждой в руке было по маленькой корзиночке, наполненной инжиром. Наталья, не желая при Фирузе выяснять отношения с дочерью, тихо, но угрожающе предупредила:

– Подожди, я с тобой еще поговорю! – с этими словами она повернулась к подходившей Фирузе и сделала любезное лицо: – Здравствуйте. Лиза, Дианка, зайчики мои!

Девочки подбежали к тетке, показывая свои корзиночки:

– Тетя Наташа, смотри, сколько мы собрали!

Халида, выглянув в окно, негромко позвала всех обедать. Девочки, отдав свои корзиночки Наталье, отправились мыть испачканные землей руки. Таня демонстративно не стала умываться – так и села за стол с подчерненными бровями и глазами, подведенными а ля Клеопатра. При этом она, по-видимому, не испытывала ни капли смущения и с таким аппетитом уплетала сочные хинкали, что Наталья рассердилась и решила пойти на крайнюю меру – в ближайшее время делать вид, что дочь для нее не существует. Пусть одумается. Нарочито скользнув взглядом по Тане, как по пустому месту, она обратилась к Фирузе:

– Вы с такой легкостью несли на плече этот бидон – как струнка, даже не согнулись. Я думала он почти пустой, а сейчас на кухне стала наливать молоко в кувшин – с трудом оторвала его от земли. Как вы так можете? Ведь большая нагрузка на позвоночный столб!

– У вас в столицах, я видела, женщины тоже постоянно таскают тяжелые сумки, – возразила мать Халиды, – только они носят их в руках, от этого обвисают животы и болит спина.

– Да, вы правы, – вздохнула Наталья. – Но с грузом на плече в транспорт не залезешь. И потом, – она кокетливо улыбнулась, – нам помогают заботливые мужья.

– Носить молоко и мести пол – не мужское дело, – сурово отрезала Фируза. – Женщина есть женщина, мужчина есть мужчина. Мужчины построили наши дома и позаботились, чтобы мы ни в чем не знали нужды, а в сорок четвертом, когда мы бежали от НКВД, они охраняли нас и всегда готовы были защитить от опасности ценой своей жизни.

– А папа раньше, когда еще не уехал, всегда дома пол подметал, – печально вздохнула Диана. – И в магазин с мамой вместе ходил.

– А я сегодня во сне видела, что папа приехал, – неожиданно сказала Лиза. – Мама, когда же папочка приедет?

Наталья скользнула взглядом по помертвевшему лицу Халиды, встретилась глазами с Фирузой и, проглотив вставший в горле ком, торопливо произнесла:

– Будем ждать, милая. Скажите, – она вновь повернулась к Фирузе, – вы вот сейчас говорили про сорок четвертый год – неужели это правда, что до вас здесь не бывало ни единого человека? Так странно, ваш совхоз кажется таким обжитым местом – двухэтажные и трехэтажные дома, магазины, школы, дороги. И люди одеваются современно.

– Когда мы пришли сюда в сорок четвертом, у нас не было даже лопат и топоров – только пилы, веревки, несколько винтовок и немного пороху. Потому что нельзя было брать много груза – идти нужно было очень быстро, чтобы спастись от НКВД, кто был без оружия, тот нес еду и маленьких детей.

– Я знаю, знаю! – воскликнул Тимур. – Мне папа говорил, что НКВД хотело вернуть вас в чеченские аулы, а вы не хотели жить в чужих домах.

– Да, не хотели, но наши дома они разрушили, мы не могли туда вернуться. И тогда твой дедушка привел нас сюда, в Страну Синего оленя.

– Почему Страну Синего оленя? – в недоумении спросила Таня. – Ведь здесь совхоз «Знамя Октября».

– Все наши дети знают о Стране Синего оленя, моя Халида в детстве по десять раз заставляла меня рассказывать, помнишь, дочка? – Фируза увидела, что обе внучки уже позабыли о своих расспросах, и слушают ее с интересом, а лицо дочери слегка порозовело. Обрадовавшись, она продолжала: – Многие века на этом месте ежегодно в один и тот же день люди видели оленя, и цвет оленя говорил им о том, какое время их ожидает – голод, засуха или богатый урожай. Но никогда еще олень не был синим, потому что Синий олень – конец всему живому на Земле.

– Почему, бабушка? – испуганно раскрыв глаза, хором спросили Диана и Лиза.

– Кто знает, почему! Так рассказывали люди в старые времена. Это сейчас здесь совхоз, а прежде место это называли Страной Синего оленя и обходили его стороной, боясь вызвать Синего оленя и накликать беду. Мы первыми ступили на эту землю, потому что в горах нам больше негде было скрыться. Мужчины привязали к одному концу веревки острый камень и перекидывали его через пропасть, пока он прочно не застрял в расщелине. На нашей стороне веревку обернули вокруг тяжелого камня, а второй конец ваш дедушка Рустэм обмотал вокруг пояса и начал перебираться через пропасть на руках – медленно, с трудом, осторожно перехватывая веревку. Потому что хоть от природы он был ловок и силен, но на фронте его тяжело контузило, руки всегда дрожали, и один глаз ничего не видел. Но кроме него среди нас не было молодых мужчин – только старики и мальчишки, самым старшим по семнадцать. Они не хотели его пускать, но не таков Рустэм Гаджиев, чтобы кто-то мог ему приказывать. И не таков, чтобы позволить другому рисковать вместо себя. И когда он достиг другой стороны, многие закричали, а некоторые женщины даже заплакали от радости. А он долго лежал на земле и не двигался, а потом собрался с силами – поднялся, надежно закрепил второй конец веревки, привязанный к его поясу, и теперь уже не было опасности, что она оборвется. Но, конечно, большинство из нас – девушки, старики и женщины с детьми – не могли перебраться через пропасть на руках. Мальчишки спилили самые толстые ветки багульника, женщины очистили их от листьев, уложили в ряд, и мы все крепили их веревками, как показали старики. Получилась длинная и прочная лента из сучьев и веревки, ее концы закрепили по обе стороны пропасти, и получился мост, который мог выдержать двух человек. Мы, молодые девушки, переводили детей постарше, а женщинам с маленькими помогал кто-нибудь из наших парней. Сурая, моя старшая сестра, несла четырехлетнего сына, наш младший брат, четырнадцатилетний Махмуд, шел сзади. Когда они были посреди моста, ребенок испугался, начал кричать и вырвался из рук матери. Она хотела его поймать, Махмуд попытался помочь и удержать обоих, но не смог – все трое сорвались в пропасть, а эхо в ущелье подхватило их крик и разнесло по горам. У меня до сих пор в ушах стоит этот крик.

Фируза опустила голову и умолкла. Остальные сидели молча, потрясенные услышанным, завороженные певучим голосом рассказчицы, и лишь Таня неподвижным и холодным взглядом уперлась в ее губы.

– А другие? – тихо спросила Наталья. – Другие перешли благополучно?

– Больше никто не погиб, но всем было тяжело, особенно мне – остальные мои братья, отец и жених погибли на войне, мать умерла много лет назад, и других родственников, кроме Сураи и Махмуда не было. Еще тяжелей было оттого, что позже мужчины спускались в пропасть, но так и не отыскали их тела, и нет могил, которым я могла бы поклониться. Позже, когда строили большой мост, случился обвал, и большой камень сорвался вниз, унеся жизни двоих мужчин, но их тела нашли и похоронили, они лежат рядом с теми, кто погиб в той страшной катастрофе – Наби, Садыком и твоей сестрой Лизой. Ты, наверное, видела их могилы.

Наталья вспыхнула и растерялась:

– Я… я еще ни разу не была на могиле сестры – не успела. Сережа…

Он хотел пойти на кладбище вместе со мной, но он постоянно так занят, столько работы.

Ответ этот и замешательство, написанное на лице молодой женщины, привели Фирузу в недоумение, но на востоке не принято смущать гостей неприятными вопросами, поэтому она вежливо перевела разговор на другую тему:

– Да, я знаю, что у твоего мужа много работы – он и другие ученые опять изучают тот микроб, что живет в нашей местности. Одно странно – ведь пятнадцать лет назад Сергей установил, что микроб этот неопасен, и нам разрешили продавать молоко и сыр. Теперь же государство само покупает у нас молоко, но на молокозавод его не везут, куда же его отправляют? На рынке нам продавать наш сыр или творог запрещено, даже машины милиция обыскивает. Что случилось, ты не знаешь? Может, кто-нибудь заболел от этого микроба?

Наталья пожала плечами – Знаете, я как-то никогда не интересовалась Сережиной работой.

Раньше он пытался меня увлечь наукой, даже хотел, чтобы я перешла из поликлиники работать в их НИИ. Но я – практик, терапевт, у меня и в институте-то по микробиологии всегда были тройки, потому что я ее терпеть не могу. Даже теперь, когда они с Петром, его старшим братом, обсуждают за столом что-нибудь по работе, я стараюсь не слушать. Но, конечно, если б что-то такое из рук вон выходящее приключилось, я бы знала.

– Какая разница, кто покупает молоко, мама? – возразила Халида. – Ведь государство платит деньги, совхоз не страдает.

– Ты забыла, наверное, дочка, что люди любят держать деньги в руках. Когда они продавали творог или сыр на рынке, каждый имел дополнительную выручку. Теперь же государство творог и сыр не принимает, а если кто-то захочет сдать излишки молока, то их примут, но деньги переведут безналичными на счет совхоза и потом выплатят в виде добавки к зарплате. Но заплатят только месяца через два и намного меньше, чем человек получил бы на рынке, поэтому многие недовольны, а есть даже и такие, что клевещут на твоего отца – говорят, что это он задерживает выплаты и берет деньги себе.

– Кто смеет так говорить, мама? – вспыхнув, воскликнула Халида.

– Есть такие подлые люди.

– Ладно, пусть они не помнят, что ради своего народа он готов был отдать жизнь, пусть забыли, что из-за них он отказался от цивилизованного мира, но ведь нельзя не видеть, сколько он работает и старается для людей! Даже на моей памяти как все изменилось – новые дома, школы, заасфальтированы дороги. Помню, когда я была маленькая, мы жили в оторванном от мира ауле, а ведь в сорок четвертом здесь были лишь земля и небо!

– А кино было? – заинтересовалась Диана. – В том клубе, куда мы вчера ходили?

Халида, немного успокоившись, слабо улыбнулась наивному вопросу дочери.

– Нет, маленькая, тогда здесь ничего не было – ни кино, ни клубов, ни магазинов.

– А куда же ходили за хлебом? – удивилась Лиза.

Тимур снисходительно объяснил сестренкам:

– Глупые вы обе – раньше тут вообще не было людей, и жили одни саблезубые тигры и олени. Они у нас дома в энциклопедии есть. А дома и кинотеатры построил наш дедушка.

Фируза, усмехнувшись, провела рукой по кудрявой голове внука.

– Ты прав, мой маленький джигит! – с гордостью сказала она. – Твой дедушка – необыкновенный человек, отважный и мудрый. Когда мы пришли, место, где сейчас стоят совхозные дома, было пустынным и каменистым, но если идти на восток, то начинались плодородные луга, а дальше лежал густой лес.

Старики предлагали строить дома ближе к лесу, где были горячие источники, и вырубить часть деревьев, чтобы дикие звери не подходили близко к нашему жилью. Но Рустэм был против, он сказал:

«Луга нужны будут нам под пастбища, и сохраним лес для наших потомков».

Люди послушали его, и мы стали строить дома здесь, хотя это было и нелегко – чтобы вырыть колодец и добраться до воды, приходилось порохом взрывать грунт. Возле каждого дома камнями отгораживали участок, а потом с другого конца плато парни таскали землю и укладывали внутри такой ограды – Рустэм хотел, чтобы у каждой семьи был свой огород. И он не позволил парням охотиться на оленей и тигров, которые водились в лесу, хотя у них были винтовки. Наши мужчины тайком пробрались в Тлярата и Бежту, пригнали уцелевший скот гинухцев, принесли семян для посева.

Первая зима была нелегкой, но с голоду никто не умер, а на следующий год мы уже ни в чем не нуждались. Конечно, кроме еды нам нужна была одежда и многое другое, но все это можно было достать в Бежте, Рутуле или Тлярата – в обмен на сыр, который делали наши женщины.

Через двадцать лет, когда, благодаря Сергею, нам разрешили продавать сыр на рынке и сдавать молоко, нас назвали совхозом. Сюда провели электричество, Рустэм договорился со строителями, и те построили для нас новые дома, провели водопровод и проложили улицы не хуже, чем в городе. Экскаваторы засыпали скалы землей, и там, где раньше росли лишь мох и лишайник, теперь цветут сады. Вот, как мы стали жить благодаря твоему дедушке Рустэму!

И что же? Семь месяцев назад, когда нам вдруг запретили продавать свои продукты на рынке, злые люди вдруг начали говорить, что это дело рук Рустэма – он продает государству излишки наших продуктов и платит нам копейки, а остальное кладет себе в карман. И что будто бы на эти деньги он построил дом для своей дочери.

– Это ужасно, мама! – в ужасе воскликнула Халида. – Но ведь дом был построен три года назад, когда никому еще не запрещали возить на рынок сыр и творог.

– Правильно, – кивнула ее мать и, повернувшись к Наталье, объяснила: – Когда начали застраивать новую улицу, Рустэм предложил отдать все новые дома нашим студентам – будущим инженерам, механизаторам и агрономам, которые в то время учились в институтах. При условии, конечно, что они не останутся в городе, а вернутся в совхоз. Это всем так понравилось, что многие семьи, отправившие своих детей учиться, захотели сами принять участие в строительстве. Рустэм тогда тоже решил построить дом для Халиды, и никто не возражал, но сейчас у людей словно разум помутился – они забыли как, когда и что было, им бы лишь найти виновного в своих бедах.

– Дядя Петя сказал, что у нас в стране нельзя жить в двух местах, – неожиданно заметила с интересом слушавшая этот разговор Таня, – а ведь у тети Халиды есть квартира в Москве, разве она имеет право иметь дом еще и здесь?

Фируза, сердито взглянув на нее, отрезала:

– Рустэм Гаджиев столько сделал для своего народа, что его любимая дочь, свет очей его, на все имеет право! После того, как дома были построены, молодежь, получив дипломы, начала возвращаться домой, и теперь у нас нет недостатка в специалистах. Еще недавно люди хвалили мудрость Рустэма, потому что все вышло так, как он сказал, а теперь есть такие, что смеют говорить, будто он использовал деньги, которые принадлежат совхозу!

– А какие же деньги он использовал? – спокойно спросила Таня.

Ей действительно хотелось это знать, но лицо и тон ее были столь безмятежны, что в словах этих Фирузе неожиданно почудились насмешка и намек. Забыв, что говорит с ребенком, она гневно наставила на девочку указательный палец и закричала ей:

– Рустэм Гаджиев никогда в жизни не прикасался к чужим деньгам, ясно тебе?! Когда сюда провели электричество, построили новый большой мост и хорошие дороги, к нам стало приезжать много важных людей. Некоторые из них очень хотели поохотиться в нашем лесу, но Рустэм достал бумагу, что лес наш – заповедная зона. И никому не разрешалось приходить сюда с ружьем, хотя Рустэму всякое предлагали – и взятку пробовали дать, и чего только не сулили! Он не пустил сюда даже сына члена Политбюро! Сам секретарь ЦК товарищ Джавадов из Махачкалы приехал, собрал всех членов правления и попробовал кричать на моего мужа:

«Знаешь ли ты, против кого идешь? Мы тебя в партии восстановили, утвердили председателем совхоза после того, как ты десять лет неизвестно где скрывался! Наверное, стоит пересмотреть это решение».

Рустэм на это, лишь усмехнулся, ответил:

«У нас в совхозе люди мирные, выстрелов не любят. Лес тут густой, пропасть глубокая – проглотит охотников, и никакая охрана им не поможет. Так что пока я председатель, никого сюда не пущу, потому что не хочу нести ответственность за их жизни. А снимете меня, так вся ответственность ляжет на ваши плечи, товарищ Джавадов, рискнете?»

Тот побледнел, упрашивать стал:

«Будь человеком Гаджиев, войди в мое положение, ну, чего тебе – они постреляют немного и уедут, не убудет с твоих саблезубых тигров. Мне из ЦК звонили, просили посодействовать».

И когда Джавадов сказал про ЦК все из правления, кто там был, подумали, что, действительно, лучше согласиться, но Рустэм лишь руками развел:

«Извините, товарищ Джавадов, ничем не могу помочь».

Тогда Джавадов попросил всех выйти и, оставшись наедине с Рустэмом, прямо сказал:

«Слушай, Гаджиев, сколько у тебя сыновей, пятнадцать? Так вот, каждому из них я гарантирую квартиру в Махачкале. Каждому, понимаешь?»

Но мой муж даже отвечать не стал на это предложение, а согласился бы – давно мог бы себе десять домов построить. Джавадов же уехал ни с чем, и спустя неделю мы узнали, что у него случился инфаркт, а охотники у нас здесь так и не появились. Вот, какой человек Рустэм Гаджиев, и никто не имеет права обвинять его в нечестности!

Фируза немного успокоилась за то время, что говорила это, но взгляд ее, устремленный на оторопевшую от этой вспышки Таню, все еще горел негодованием – словно девочка и вправду была виновна во всех ходивших по селу сплетнях и слухах.

– Мама, успокойся, пожалуйста, не надо так кричать, – с укоризной в голосе сказала Халида, мягко дотрагиваясь до руки матери. – Таня ничего плохого тебе не сказала, и она тут абсолютно не причем. Танюша, ты не обижайся, мама просто сорвалась, потому что очень нервничает в последнее время.

– Да ладно, мне-то чего, – снисходительно пожала плечами Таня, раздумав обижаться.

Фируза отвернулась, что-то пробурчав – ей стало неловко, и вид у нее был такой смущенный, что Наталья, решив разрядить обстановку, миролюбиво заметила:

– Конечно, тут и говорить не о чем – ваш муж исключительный человек, таких мало. Но я думаю, что и вас всех, кто пошел за ним, тоже можно считать героями. Ведь бросить все, рискуя жизнью идти в неизвестность – на это тоже не каждый способен. Конечно, молодежь в то время была другая, не то, что теперь, – она царапнула дочь ехидным взглядом и насмешливо продолжала, словно говоря в пустоту: – Сейчас им бы только развлекаться, какой там нынче героизм! Телевизор, дискотеки, объесться мороженым, лицо размалевать так, что смотреть страшно – вот и все, что им надо.

– Подумаешь! – вызывающе ответила Таня, тоже ни к кому не обращаясь. – Кому что нравится, почему это все обязательно должны быть героями? Я, например, люблю дискотеки, мороженое и красить глаза, и я не стала бы убегать туда, где даже телевизора нет. Глупо!

Фируза вновь вспыхнула, но на этот раз сдержалась.

– Не-е-т, – певучим и нарочито сладким тоном протянула она, – это уж не от времени зависит, а от того, какая душа живет в человеке. И в наше время я знала таких, кому сладкая жизнь была всего дороже. Помню Зейнаб, хваршинку из Иихоквари. В Ведено, куда нас вывезли из родных аулов, нас окружали военные и НКВД. Поэтому все наши девушки, когда выходили куда-нибудь из дому, набрасывали покрывало и старались не поднимать глаз – ведь у людей из НКВД не было ни чести, ни совести, если девушка им приглянулась, они могли похитить ее и обесчестить. Зейнаб же, хоть у нее и был жених на войне, не боялась бесчестья – выйдет на улицу с непокрытой головой, бусы нацепит да еще губы накрасит. Идет, посматривает на мужчин, да еще бедрами покачивает. Они с ней заговаривают, она отвечает, улыбается. Мать и другие женщины пытались ее усовестить, но Зейнаб только смеялась и дерзила в ответ. Потом к ним в дом стали захаживать люди из НКВД. Они приносили водку, шоколад и колбасу, а однажды принесли патефон, и весь вечер из дома Зейнаб доносилась веселая музыка. Проходившим мимо было видно в окно, как она танцует с мужчинами и бесстыдно к ним прижимается. На следующий день мать ее жениха получила похоронку, и весть об этом быстро разнеслась по всему поселку, но вечером Зейнаб опять пила водку и танцевала с мужчинами. А утром в их доме была тишина, и два дня никто оттуда не выходил и не входил. И когда люди, наконец, решились зайти и узнать, что случилось, то увидели страшную картину: все в доме было перевернуто верх дном, мать Зейнаб, мертвая, висела на крючке, сама же она исчезла.

– Ужасно! – воскликнула Наталья. – Потом ее так и не нашли?

– Где могли ее найти? Сначала думали, что она сбежала с кем-то из своих дружков, потом решили, что люди из НКВД убили ее и закопали где-нибудь в горах. Но лет десять назад одна хваршинка ездила в гости к замужней дочери в Баку и будто бы узнала Зейнаб в дворничихе, которая мела улицу. Нос у нее был красным от водки, а глаз заплыл синяком. Соседи рассказали, что женщина эта живет с мужем-пьяницей, который колотит ее каждый день, и сама она тоже много пьет. Детей у них было двое, но их отобрали и отдали в детдом.

– Бабушка, а нас у мамы тоже отберут? – испуганно спросила Диана.

– Я не хочу в детдом! – Лиза хлюпнула носом, готовясь пустить слезу.

– Дуры и плаксы! – объявил Тимур.

– Давайте, мы на сегодня покончим со страшными историями, – с досадой проговорила Халида, поднявшись и начиная собирать опустошенные за время застольной беседы тарелки. – Девочки, кто первый мне помогать?

Они, однако, вопреки обыкновению не сорвались с места, а продолжали испуганно смотреть на Фирузу. Она торжественно пообещала:

– Нет, мои рыбки, у вашей мамы вас никто и никогда не отберет. Детей отбирают у плохих мам, которые думают только о своих удовольствиях – гуляют, пьют водку и… красятся.

Таня почувствовала себя задетой за живое.

– Ну и что такого, что красятся? – презрительно и дерзко сказала она. – У этой Зейнаб, хоть собственный муж есть, а не один на четверых, она, может быть, даже счастливей вас!

– Что? – Фируза растерянно дернулась, и за столом наступило полное молчание, но Таню уже понесло:

– Я же знаю, что вы все время так думаете, что скажете – нет? Кому нужен был весь этот ваш героизм? Если б вы все тогда не бежали, ваша сестра и ее дети были бы живы. Вы могли бы выйти замуж за военного или пусть даже за НКВД, и у вас бы был собственный муж. Или даже если б кто-нибудь из них просто увез бы вас, то вы жили бы в большом городе, и вам не было бы так одиноко. А теперь вам в жизни только и остается, что рассказывать людям красивые истории! Вы это думали! Думали! Думали, я знаю!

Будь Фируза блондинкой, она стала бы белее мела, теперь же кожа ее приобрела изжелта-бледный оттенок, и на лбу выступили мелкие бисеринки пота. Наталья, немного придя в себя, резко повернулась к дочери:

– Пошла вон, дрянь такая! Уйди, чтобы мои глаза тебя не видели!

– Куда? – равнодушно спросила девочка.

– Вон! Убирайся!

Однако Фируза, справившись с собой, подняла руку.

– Нет, не надо, – она повернулась к Тане, сказав слабым голосом и таким тоном, словно хотела оправдаться: – Не знаю, почему ты так говоришь, это все неправда! Я очень счастлива, мой муж великий человек, сын и дочь любят меня и почитают, а мои внуки – радость моего сердца.

Глаза их на миг встретились, и девочка прочла мольбу в глазах пожилой женщины.

– Да, – сказала она, – конечно, тетя Фируза, я все знаю. Извините, что я так сказала, я сама не знаю, что на меня вдруг нашло. Простите меня.

– Ничего-ничего, я… я пойду уже, поздно, – она встала и нетвердым шагом направилась к двери.

– Мама! – испуганно позвала ее Халида. – Мама, ты куда?

– Мне нужно… немного прибрать в доме твоего брата – ведь завтра Ильдерим привезет Айгуль с детьми из Тбилиси, я хочу приготовить суп из лобби.

«Ильдерим!»

В голове Тани зашумело, загрохотало от нахлынувших извне мыслей и чувств, она взглянула на мать, потом перевела взгляд на Халиду, но обе внешне выглядели совершенно спокойными. Наталья вежливо предложила Фирузе:

– Если хотите, мы с Халидой сейчас все здесь уберем, а потом я приду вам помочь.

– Ну… если у тебя найдется для меня время.

– Мама, мы тоже хотим помочь бабушке, можно? – хором спросили близнецы.

– Хорошо-хорошо, заодно вместе с Тимуром отнесете туда два одеяла.

Наконец посуда была вымыта, вытерта и поставлена в сервант. Халида подождала, пока Наталья с детьми уйдут, потом пригладила волосы и набросила на плечи широкий платок.

– Я с тобой, – угрюмо буркнула Таня, все это время просидевшая у окна и не принимавшая участия в хозяйственных хлопотах.

– Хочу сходить на кладбище, – Халида внимательно посмотрела на племянницу. – Ты ведь там еще ни разу не была?

– Нет.

– Что ж, пошли.

Они обогнули двухэтажное здание новой школы и по узкой дорожке, идущей вдоль пропасти, дошли до маленького кладбища. Халида долго стояла возле могилы Лизы, глядя на тонкое лицо в черной рамке. Таня неловко потопталась рядом, потом сказала:

– У нас дома такая же фотография – в альбоме.

– Да, – не оборачиваясь, ответила Халида, – я знаю, видела. Они с твоей мамой были очень похожи.

– Они обе красивые, хотя не такие, как ты. А я вот на маму совсем не похожа, я – натуральный урод. Тетя Халида, я не знаю, что мне делать.

– Что? – с трудом оторвав взгляд от портрета Лизы, Халида торопливо вытерла слезы и повернулась к ней. – Все это ерунда, Танюша, ты очень симпатичная девочка, что ты себе придумала?

– Только не объясняй, что в человеке красота душевная важней внешней, я не об этом. Я не знаю, что делать, потому что моя мама и дядя Ильдерим – любовники.

– Ты… что ты такое говоришь? – Халида сделала шаг вперед и, споткнувшись, чуть не упала. Таня подхватила ее под руку.

– Только не притворяйся, я знаю, что ты их видела.

– Да с чего ты вдруг…

– Ты видела, как они вместе лежали голые, у тебя это до сих пор стоит в глазах, – ледяным голосом произнесла Таня, – и не пытайся меня обмануть.

Халида с трудом доплелась до низенькой каменной скамеечки, опустившись на нее, прижала руки к животу и закрыла глаза.

– Я не могу с тобой об этом говорить, – умоляюще прошептала она.

– Хорошо, не надо, – присев на корточки, Таня обняла колени Халиды, заглянула ей в лицо и неожиданно начала страстно умолять: – Только скажи, что мне делать, пожалуйста! Завтра он сюда приезжает, а я не хочу! Не хочу, чтобы они виделись! Она должна любить только папу, она не должна спать с другим мужчиной!

Разлепив веки, Халида посмотрев на нее измученными глазами и горько усмехнулась.

– Не понимаю, откуда ты все это взяла, но в любом случае помочь ничем не смогу.