Петру Эрнестовичу пришлось задержаться в Москве еще на неделю. Ему удалось попасть на прием в ЦК, и там выслушали его аргументы сочувственно, обещав учесть изложенные в докладной записке факты. И хотя толком ничего так и не определилось, но во время последней встречи с Зинаидой Виссарионовной Ермольевой накануне его отъезда, она сказала ему, словно невзначай:

– Думаю, на данном этапе вы преуспели, но, – ее тонкий палец взлетел кверху, – следует учесть, что есть тенденция передать все направления, в какой-то мере связанные с космосом, в Москву. Лично я считаю, что нельзя разом перечеркнуть и отбросить все достижения ленинградской научной школы, но есть люди – кстати, далекие от науки, – которые со мной не согласны. Поэтому будьте готовы, что к деятельности вашего института будут внимательно присматриваться. Как, кстати, у вас с выпуском аспирантов?

Петр Эрнестович смутился:

– Выпускаем, хотя, конечно, не всегда укладываемся в срок – редко, когда хватает трех лет.

– Старайтесь укладываться, мой вам совет. Особенно по перспективным направлениям. Конечно, я понимаю, что три года – мало для серьезной работы, но что поделаешь! Постарайтесь укладываться.

– В любом случае, мы вам глубоко благодарны, Зинаида Виссарионовна, – сдержанно ответил Муромцев. – Я понимаю, какую стену вам пришлось пробить в ЦК на самом высоком уровне. Без вашей поддержки, без вашего авторитета…

Она улыбнулась и подняла руку:

– Я повторяю: всегда с большим уважением относилась к ленинградской научной школе. А в ЦК… что ж, там в первую очередь должны думать об успехах советской науки, как единого целого.

– А не о пользе дела и справедливости, – не удержался Петр Эрнестович.

Вокруг глаз легендарной женщины-академика пролегли лучики улыбки.

– Когда говорят о справедливости или несправедливости, дорогой Петр Эрнестович, я всегда привожу в пример себя и своих коллег. Вам известно, наверное, что идея получения плесени с антимикробной активностью родилась у нас в средине двадцатых. Мы долгие годы целенаправленно работали с плесенью, пока получили наш Penicillium crustosum. Флеминг же был крайне неряшливым человеком и случайно натолкнулся на грибок, когда разбирал гору немытой лабораторной посуды. Он, кстати, сначала даже не придал значения всей важности своего открытия. Тем не менее, официально именно его считают первооткрывателем пенициллина – даже в нашем родном отечестве. Ни я, ни мои коллеги не в претензии – так распорядилась жизнь. Ну, и Трофим Денисович тут сыграл свою негативную роль, конечно.

– Теперь все должно измениться, – горячо возразил Муромцев. – Говорят, дни Лысенко, как директора института генетики, сочтены. Всем известно, что именно он тормозил ваше избрание в действительные члены Академии.

– Ну… посмотрим. Главное, что у нас уже начали появляться толковые генетики, и ленинградская школа в этом – одна из лидеров. Надеюсь, мы наверстаем то, что было упущено за тридцать лет.

Муромцев возвращался в Ленинград под сильным впечатлением, оставшемся от этой беседы. Поезд прибыл на Московский вокзал в половине девятого утра. Петр Эрнестович, не заходя домой, поехал в институт и после двухчасового совещания у директора по внутреннему телефону позвонил брату.

– А, Петя, ты давно приехал? – рассеяно спросил Сергей.

– Утром. Дома все здоровы? Я звонил с вокзала, но никто не ответил. Разве Злата сегодня дежурит?

– Ага, она с кем-то поменялась. А Ада госэкзамены у студентов принимает. Петька, у тебя на данный момент дел под завязку? – вопрос был чисто риторический – понятно, что за десять дней отсутствия у заместителя директора дел должно было накопиться достаточно.

Подойдя к кабинету брата и приоткрыв дверь, Сергей услышал, как Петр Эрнестович говорит по телефону:

– …когда скажете, Сурен Вартанович. В четыре? Хорошо, буду ровно в четыре, – он положил трубку и повернулся. – Привет, Сережка. Садись в кресло и докладывай, а я пока разберусь кое с какими бумагами. Сходишь со мной пообедать через полчасика? А я сейчас с Суреном Вартановичем говорил – десять дней полежал в больнице, потом разругался с лечащим врачом и велел везти себя домой. Вот чудит старик!

– Из-за чего вдруг он разругался? – спросил Сергей, садясь и закладывая ногу за ногу.

– Поеду к нему часа в четыре, обо всем сразу и расспрошу. А ты чего такой скучный? Моя помощь не требуется?

– Я озадачен, Петя – сил нет. Представь себе на минуту corynebacterium diphtheriae. А потом взгляни на эти фотографии.

– Представил, – Петр Эрнестович, завязывая папку, покосился на два снимка, которые брат вытащил из кармана. – Да, это она – дифтерийная палочка. По Граму положительна, я вижу. И три биовара хорошо видны, вот они – gravis, mitis и intermidius. Расположение бактерий напоминает иероглифы и даже, я бы сказал, очень сильно напоминает – никогда не видел такой упорядоченности. Биохимию уже проверял?

– При посеве на среду с теллуритом восстанавливает теллур. Ферментирует глюкозу, мальтозу и крахмал.

– Ну, собственно, так истинной corynebacterium diphtheriae и положено.

– Она ферментирует также сахарозу и лактозу, разлагает цистин и гидролизует мочевину, а это corynebacterium diphtheriae совсем не положено.

Старший брат усомнился:

– Ты мог ошибиться.

– Ничуть. А ты знаешь, где я ее обнаружил? В фиксированных мазках человеческой крови.

– Не говори ерунды, Сергей, палочка Лёффлера не вызывает бактериемию, и в крови ее обнаружить нельзя – это тебе не тиф и не чума.

– А то я не знаю! – огрызнулся тот. – Еще прочти мне лекцию о том, что дифтерийная палочка вегетатирует на слизистых, а в кровь поступает лишь экзотоксин при токсических формах.

– Не обижайся, но факт остается фактом – в случае дифтерии основное диагностическое значение действительно имеет исследование мазков со слизистой больного.

– Больных нет, в том-то все и дело, – объяснил Сергей, – есть здоровые люди, кровь которых кишит этими бактериями.

– В отдельных случаях – после нагрузок, например, или переохлаждения – у здоровых людей в крови можно обнаружить клостридии. Но никак не коринебактерии. Ты определил токсикогенность in vivo?

– Я ввел подкожно по 1.0 мл культуры двум морским свинкам. Потом подумал – чем черт не шутит, ты сам сейчас сказал, что эти бактерии ведут себя, как клостридии. Короче, я ввел культуру внутрибрюшинно еще четырем белым мышам.

– Зачем? – поморщился Петр Эрнестович. – Мыши в любом случае не чувствительны к corynebacterium diphtheriae.

– Зато через день в крови двух из них буквально кишели эти бактерии. То же самое и у одной из морских свинок. Прошло уже пять дней, но все они веселы, жуют свой корм, и никто из них даже не думает болеть.

– А по какой причине не возникла бактериемия у второй свинки и других двух мышей?

– Не знаю, не могу этого объяснить. Честно – не знаю. Парадокс.

– Да, загадка, – Петр Эрнестович взял снимок и еще раз внимательно вгляделся в напоминавшие иероглифы черточки и полоски. – А почему ты, собственно, взялся за это исследование? Разве это входит в план твоей работы?

– Меня попросили хорошие знакомые. Видишь ли, из-за этих бактерий санэпидстанция не допускает их молокопродукты к продаже, и их можно понять – ты сам видел, как эти палочки внешне и в смысле теллуровой пробы смахивают на corynebacterium diphtheriae. С другой стороны, в районе за двадцать лет не было ни одного случая дифтерии, поэтому эпидемиологам бить в набат и вешать на себя лишних собак тоже не хочется. Вот меня и попросили дать заключение о том, что это непатогенные микроорганизмы.

Петр Эрнестович нахмурился:

– Это следовало сделать официально, а не проводить в институте частное расследование. О каких молокопродуктах идет речь?

– Петя, – проникновенно произнес младший брат, – только не сердись, ладно? Ты помнишь сыр, который я привез тебе на день рождения? Я, собственно, привез его для исследования, он весь нашпигован живыми бактериями.

Взгляд Муромцева-старшего вспыхнул гневом:

– Ты… сошел с ума, Сергей? Иначе я не могу объяснить твоего поведения! Ты привозишь домой зараженный сыр и спокойно смотришь, как его едят… сколько человек в тот день было у нас в гостях? Семь плюс нас четверо и еще Сурен Вартанович – двенадцать человек! Как я теперь должен смотреть всем им в глаза?

Сергей был сражен.

– Никто из тех, кто годами ел этот сыр, не страдал никакими заболеваниями, – растерянно возразил он. – Только поэтому я…

– Надеюсь, мне не нужно читать тебе, кандидату наук, лекцию о возможном латентном течении болезни? Ладно, сейчас я, прежде всего, хочу взглянуть на твоих животных.

– Утром я проверял – и свинки, и мыши были в полном порядке.

– Посмотрим, посмотрим, – Петр Эрнестович предупредил секретаршу, что идет в лабораторию к брату и, набросив на плечи халат, широким шагом зашагал по коридору.

Сергей плелся следом, мысленно проклиная весь свет, и уже, открывая дверь в «инфекционную», куда обычно помещали зараженных животных, уныло повторил:

– Да проверял я утром, убедись, если не веришь. Они промаркированы – синим те, у которых после введения культуры возникла бактериемия, а зеленым…

Он вздрогнул, и растерянный взгляд его уперся в стеклянную перегородку, за которой находились мыши – две из них, промаркированные зеленым, неподвижно лежали, вскинув лапки кверху. Две другие спокойно грызли в углу насыпанный им корм и, похоже, чувствовали себя не хуже, чем обычно. Петр Эрнестович торопливо шагнул вперед и, приподняв сетку, закрывавшую террариум, отстранил брата.

– Не трогать, – отрывисто произнес, разглядывая погибших животных, – я сам проведу анализ. Кстати, почему здесь последняя надпись Clostridium perfringens?

Сергей с недоумением взглянул на приклеенную к стеклу длинную бумажную ленту – помещая в террариум зараженных животных, сотрудники обычно помечали, какая культура и когда была им введена. Сам он поставил дату, когда поместил сюда мышей, но название культуры писать не стал – что писать, когда не знаешь, с чем имеешь дело. Теперь же рядом с его датой было криво накарябано карандашом Clostridium perfringens. Неожиданно он столкнулся глазами с заглядывающей в приоткрытую дверь Асей с перевязанным горлом – она манила его рукой, и губы ее, беззвучно шевелясь, явно говорили: «Иди сюда!». Сергей сначала отмахнулся, но руки Аси так отчаянно зажестикулировали, что он сделал по направлению к ней два шага и с досадой спросил:

– Ну, что такое?

– Сережа, – громко просипела она, позабыв о субординации, – ты только не сердись, это я во всем виновата, а Володя просто не знал.

– Чего не знал? Ася, можно потом, а?

– Я просто, чтобы ты знал – он думал, что эти мыши…

Она запнулась, а Петр Эрнестович, различив слово «мыши», резко обернулся:

– Не шепчитесь там, что вы хотели сказать о мышах?

– Я просто… – она мило покраснела и потупилась. – Я утром перепутала и взяла этих мышей для нашего стажера – он работает с клостридиями. Я не знала, что Сергей Эрнестович с ними работает – потом только разглядела его подпись.

Сергей мгновенно сообразил, в чем дело – этот нахальный рыжий Володя утром открыл террариум и вытащил его мышей для своих опытов, а дура-Аська готова покрывать бесстыжего стажера ценой, можно сказать, своей головы. Нашлась тоже жена декабриста!

– Где этот наглец? – свистящим шепотом спросил он.

Взгляд его так сверкал, что Ася испуганно попятилась.

– Он… он к зубному пошел, у него зуб…

Петр Эрнестович отстранил кипевшего злостью брата и очень мягко сказал перепуганной лаборантке:

– Простите, вы не могли бы мне все же объяснить, что случилось с этими мышами? Я просто хочу знать, вы не волнуйтесь так сильно.

– Я утром по ошибке ввела им культуру Clostridium perfringens – стажер Плотников получил культуру газовой гангрены и попросил проверить ее на токсигенность.

– Как же – ты ввела! – Сергей угрожающе потряс кулаками. – Он сам вытащил мышей без спроса, а то я его не знаю! Где он, я ему шею сверну? Вытащить инфицированных животных из клетки! Я ему такую характеристику напишу, что его не то, что в аспирантуру – его в дворники не возьмут!

По лицу Аси заструились слезы. Петр Эрнестович укоризненно покачал головой:

– Что ты орешь, Сергей? Пожалуйста, Асенька, я вас очень прошу: не расстраивайтесь и пригласите сюда этого юношу – мне сейчас нужно знать только одно: что и как он им вводил.

– Ладно, – буркнул Сергей, разжимая кулаки, – зови, бить не буду.

Ася скрылась и минуты через две появилась с рыжим Володей. Сергей с некоторым злорадством отметил, что стажер – внешне, по крайней мере, – утратил толику своей обычной наглости и выглядел типичным пай-мальчиком.

– Я не знал, – кротко сказал он, косясь на заместителя директора преданными собачьими глазами. – Извините, Сергей Эрнестович, вы сказали, что клостридия будет у меня в диссертации, поэтому, чтобы я ею занимался. А я сегодня утром пришел и подумал…

– Нет-нет, – перебил его Муромцев-старший, – это все вы потом расскажете непосредственно Сергею Эрнестовичу, а меня интересует только, что и когда вы вводили мышам, и как они себя до этого вели.

– Нормально вели, – он хлюпнул носом, но рыдать не стал. – Корм жрали, бегали. Я им по 1 миллилитру ввел.

– Каждой? – уточнил Петр Эрнестович.

– Ага, каждой.

– А антитоксин использовали?

– Нет, не использовал, мне Сергей Эрнестович сказал пока только получить чистую культуру и проверить. Я целую неделю работал, старался.

– Но зачем же было вкалывать всем четырем? Когда проверяют культуру на токсикогенность, используют разные штаммы в совокупности с антитоксинами, разве вы этого не знаете? И потом, когда животное заражают, то потом за ним следят и сразу же после гибели его исследуют, а не ждут, пока труп закоченеет. Это уже Сергей Эрнестович должен был вам объяснить – его упущение.

– Я просто в медпункт ходил – у меня зуб заболел, – рыжий стажер для достоверности приложил ладонь к веснушчатой щеке и страдальчески поморщился, – а всем четырем ввел, чтобы мне Сергей Эрнестович поверил, что я культуру получил. А то он мне никогда не верит, если я говорю. А когда он объясняет, я вообще ничего не понимаю, – наглея на глазах, заявил он и тут же подхалимски добавил: – Вот когда вы, Петр Эрнестович, сказали, то я в один момент все понял.

– Да я сейчас… – вновь взъярился было Сергей, но Петр Эрнестович остановил его: – Тихо! А вам, молодой человек, – он строго посмотрел на Володю, – прежде, чем продолжать работу, следует вновь пройти инструктаж по технике безопасности. Что, если бы вы вытащили для своего эксперимента животное, зараженное тифом или, не дай бог, чумой? А теперь вы мне все же объясните, почему вы ввели всем четырем мышам costridium perfringens, а газовая гангрена развилась только у двоих? Или вы все же двум ввели другую дозу?

Рыжий стажер вновь пошмыгал носом и пожал плечами:

– Не знаю, я всем одинаково колол. Парадокс.

– Ну, хорошо, идите – поучите технику безопасности. И когда вы будете ее пересдавать, я хотел бы присутствовать.

Рыжий Володя, пятясь, скрылся за дверью, Ася молча последовала за ним, а Сергей, немного успокоившись, вновь – уже более внимательно – посмотрел на трупики погибших животных. Они были промаркированы зеленым – те, у которых неизвестная бактерия не привилась. Те же, что были промаркированы синим, продолжали преспокойно грызть корм в углу террариума. Петр Эрнестович сухо заметил:

– Ладно, хоть что-то прояснилось. Но, тем не менее, придется всем, кто пришел поздравить меня с днем рождения, сделать анализы, я сам этим займусь. Стыдно, конечно, будет объяснять, что сотворил мой младший брат, но выхода нет, я сам виноват – слишком доверял тебе. Особенно неудобно мне будет объясняться с Суреном Вартановичем.

– Хватит читать мне нотации, – огрызнулся Сергей, старательно отводя глаза в сторону.

– Да нет, это не нотация – я просто констатирую печальный факт. Пойдем в столовую, а после обеда поедешь домой.

– Зачем мне домой, у меня много работы.

– От работы я тебя отстраняю, – в голосе старшего брата звучал металл, – пока все не прояснится. Кстати, у тебя еще не кончился отпуск, и тебе в институте делать абсолютно нечего. Погуляй, а к работе приступишь после того, как пересдашь технику безопасности.

Когда он говорил таким тоном, спорить с ним было бесполезно, и Сергей это прекрасно знал. Ему оставалось лишь подчиниться, сказав при этом что-нибудь по возможности более ехидное. Он широко улыбнулся и, шутливо поаплодировав, произнес:

– Браво, Петя, воспитание молодежи – твой конек. Макаренко, наверное, умер бы от зависти – ради такого можно даже мой эксперимент прервать. Тебе даже неинтересно, почему половина мышей погибла, а другая – нет. Те-то мыши, у которых после прививки моей бактерии возникла бактериемия, живы и здоровы, газовая гангрена у них не развилась. Это же парадокс! Так что глупо ты поступаешь, очень глупо!

Петр Эрнестович в ответ улыбнулся не менее широко:

– Рад твоей высокой оценке моих умственных способностей, Сережа, но за эксперимент не волнуйся – я займусь им сам вместе с моими аспирантами, а ты посиди дома и потеоретизируй. А перед тем, как покинешь институт, зайди к моей аспирантке Ларисе Кукуевой – она возьмет у тебя кровь на анализ.

Обедать кипевший злостью Сергей не пошел. Распихав по карманам сделанные за последнюю неделю фотографии, он отправился к Ларисе Кукуевой – очень милой девушке в круглых очках с гладко причесанной головкой – и с демонстративным видом подставил ей палец. Она брала ему кровь, надев резиновые перчатки и нацепив на лицо марлевую повязку.

– Вы зря так тщательно скрываете от меня ваше очаровательно личико, мадемуазель, – развязно заметил Сергей. – Все равно, я уже видел все самое пикантное.

В ответ видимая часть ее лица над белой марлей отчаянно покраснела.

– Нам Петр Эрнестович так велит, – смущенно пискнула она. – Он говорит, что при работе с объектами всегда нужно соблюдать технику безопасности, а иначе не будет допускать к эксперименту.

– С таким объектом, как я, вообще следует скафандр надевать. Чао, моя прелесть, – зло ответил он и отправился домой.

Оскорбленному самолюбию Сергея, однако, оказалось не достаточно того, что удалось вогнать в краску застенчивую аспирантку. В троллейбусе он боком примостился на краешке сидения и скромно поинтересовался у соседа, оккупировавшего больше трети сидения огромной сумкой, поверх которой лежал пышный букет цветов:

– Я вас не очень потеснил, товарищ? А то я и постоять могу – главное, чтобы вы девушке в целости букет доставили.

Сосед – курносый парень с румянцем во всю щеку – засмущался, покраснел еще больше и переложил букет с сумки на колени, от чего места на сидении больше не стало.

– При чем тут девушка, я че – граф? – с обидой за то, что его могли заподозрить в подобном донжуанстве, грубовато возразил он. – Я от профсоюза везу подарок вручать.

– Профсоюз – это, конечно, не девушка, это серьезно, – с преувеличенным почтением похвалил его Сергей и хотел продолжить свое подначивание, но тут троллейбус на остановке распахнул двери, и в салон спереди и сзади вошли две дамы, громогласно провозгласив:

– Контроль. Предъявите билеты, товарищи!

Курносый парень потерянно сжался, и втянул голову в плечи. Сергею же волноваться было не из-за чего, потому что в нагрудном кармане рубашки у него всегда лежала «карточка» – так ленинградцы называли единый проездной билет на все виды транспорта, чтобы противопоставить себя москвичам. В Москве, например, последнюю остановку маршрута называют «конечной», в Ленинграде – «кольцом». В Москве – «единый», в Ленинграде – «карточка». Наиболее респектабельные пассажиры порою даже не вытаскивают из кармана свой проездной – они рассеяно бросают контролерам: «карточка», и те, поверив, идут дальше. Сергею тоже обычно верили, но нынче его внешний вид почему-то внушил подозрение худой, как жердь, контролерше, и она потребовала:

– Предъявите, раз карточка, чего сидите?

Задетый за живое, он очаровательно ей улыбнулся:

– Хорошо, сейчас достану, но она у меня далеко, предупреждаю.

– Доставайте, доставайте, – во взгляде контролерши появилось выражение тигра, почуявшего добычу.

Сергей, скосив вниз глаза, нарочито медленно перебирал лежавшие в кармане квитанции и записки, среди которых затаилась заветная карточка. Он уже сто раз мог бы ее достать и предъявить, но искорки торжества в глазах топтавшейся рядом контролерши почему-то облегчали муки его раненого самолюбия – рано, мол, радуешься, что поймала безбилетника. Думаешь, я время тяну, от страха перед тобой трепыхаюсь? Сейчас вытащу, и будет тебе дуля на постном масле!

– Платите тогда штраф, раз нет билета, – не выдержав, сказала она злорадно.

– А кто вам сказал, что у меня его нет? – изумленно приподняв бровь, изысканно вежливо спросил Сергей. – Вы просили поискать – вот я его и ищу.

К ним приблизилась другая контролерша – потолще и постарше.

– Стыдно, – суровым тоном обратилась она к Сергею, – такой приличный с виду.

– Я ищу карточку, поэтому вам придется подождать, пока я ее найду. Не знаю, почему мне должно быть стыдно – я сказал вашей коллеге, а она мне не верит – требует достать.

– Как же, так и поверила! – заверещала худая. – Штраф плати, а то милицию вызову!

– Советские люди должны верить друг другу, – нравоучительно изрек Сергей, еще немного покопался и движением фокусника извлек из кармана карточку. – Нужно доверять людям, у нас в стране человек человеку друг!

Худая коршуном кинулась на маленький прямоугольник, осмотрела со всех сторон, но не обнаружила в карточке никаких изъянов и почти что кинула ее Сергею в лицо. Едва троллейбус остановился, как обе контролерши заторопились к выходу – день был в самом разгаре, и им нужно было выполнять ежедневный план по «зайцам». Курносый сосед Сергея, которого они из-за перепалки не успели проверить на наличие билета, облегченно вздохнул и полез с рукопожатием:

– Спасибо, корешок, выручил! Правильно ты сказал – у нас человек человеку завсегда друг. Молодец, что не забоялся эту тощую, она всегда по троллейбусам ходит – зверь-баба!

«Что на меня нашло? – уныло думал Сергей, пока плелся от остановки до родного подъезда. – Разыграл зачем-то глупый спектакль с этими контролершами. Идиотское мальчишество, достойное разве что рыжего стажера Володи».

Услышав громкий стук хлопнувшей в прихожей двери, из своих комнат выглянули сестра и невестка.

– Сережа! – произнесли они в один голос, и по трагическому выражению их лиц Сергею стало ясно, что им все уже известно.

– Извиняюсь, что побеспокоил, – с вежливым ехидством в голосе сказал он. – Петр, конечно, уже все вам сообщил, так что я жду реплик.

Обе уставились на него, широко раскрыв глаза, потом Злата Евгеньевна с трудом разомкнула губы:

– Петя? – рассеяно переспросила она.

– Петя, твой возлюбленный супруг. Он рассказал во всех подробностях, как целый час развлекался, выбивая из меня пыль палкой? Так что, прекрасные дамы, готовьтесь – скоро к вам нагрянут аспиранты в масках и будут брать вашу кровь. Не надо на меня так смотреть, я еще не покойник.

– Сережа, – вновь сказала Ада Эрнестовна и неожиданно заплакала.

Сергей не мог вспомнить, когда ему в последний раз приходилось видеть старшую сестру плачущей, поэтому у него в первый момент чуть челюсть не отвалилась от изумления, но он быстро пришел в себя и, бросившись к ней, обнял за плечи, чмокнул в плачущий глаз.

– Бог мой, Адонька, зачем столько страданий из-за какого-то сыра? Успокойся, мы все останемся живы.

В ответ она еще сильней затряслась, замотала головой и вцепилась ему в плечи.

– Я ее только что успокоила, – тихо пояснила ему Злата Евгеньевна. – Пришла с дежурства, а Ада стоит посреди прихожей и вся трясется – ей только что позвонили.

– Я бежала, – всхлипывая и вздрагивая, сказала сестра, – возвращалась с экзаменов, на лестнице слышу – телефон звонит. Успела – взяла трубку, а это…

– Знаю – это был Петя, который рассказал про отравленный сыр. Прости, сестричка, что так вышло – я кругом виноват, но, если честно, не думал, что ты так распсихуешься.

«Интересно, какими же красками Петька обрисовал мое преступление, что Адонька пришла в такое неистовство?»

– Сказали, что звонят из Нафталана, – голос Ады Эрнестовны сорвался, но она все же выговорила страшные слова: – Они… они сказали, что ты погиб в автокатастрофе.

Злата Евгеньевна строго произнесла:

– Успокойся сейчас же, Ада, что ты с собой делаешь! – она посмотрела на Сергея и горестно вздохнула: – Нет, какие же бывают люди! В нашу больницу два раза пациентов с инфарктами привозили из-за таких случаев – какие-нибудь негодяи подшутят по телефону, а человек может на месте умереть.

– Ах, сволочи! – разозлившись, он высвободился из рук Ады Эрнестовны и угрожающе потряс кулаками. – Вовремя куда надо не сообщают, а… Им же передали, что я остался жив! А ты, Адонька, могла бы сообразить, что я в уже в Ленинграде, а Нафталан остался далеко позади.

– У меня все в голове сразу перепуталось, – жалобно пролепетала она, – я вообще перестала соображать.

Невестка, пристально глядя на него, тихо спросила:

– Так это не шутка? Что-то действительно произошло?

Сергей махнул рукой и решил ничего не скрывать – все равно уже знают.

– Наш автобус столкнулся с грузовиком, нас уцелело пять человек. Сначала я думал, что вы уже в курсе, специально попросил знакомого дать телеграмму из Тбилиси, что я жив и здоров. Потом понял, что вам никто ни о чем даже и не думал сообщать. Я тогда тоже решил не распространяться – к чему лишний раз дергать ваши деликатные нервы.

Злата Евгеньевна медленно провела рукой по лицу, которое стало белым, как мел.

– Что ж, спасибо за заботу, – иронически произнесла она хорошо знакомым ему с детства ледяным тоном, который у проштрафившегося маленького Сережи обычно вызвал ощущение мурашек, бегающих по коже, – но в подобных случаях тебе лучше ничего не скрывать. Ты видишь, Сереженька, какая может быть реакция, когда мы случайно узнаем обо всем стороной. Ада пойдем на кухню, я накапаю тебе еще валерьянки.

– Правильно, я осел по своей природе, – кротко согласился он. – Видишь, сколько бы ты не трудилась над моим воспитанием, а все без толку.

Не ответив, Злата Евгеньевна обняла за плечи золовку и увела ее на кухню. Сергей, вздохнув, почесал затылок и прошел в свою комнату. Там он сел за стол, разложил перед собой в два ряда фотографии и, задумчиво уставившись на причудливо расположенные штрихи и черточки, начал думать. Верхний ряд – классические снимки истиной corynebacterium diphtheriae, нижний – окрашенные мертвые бактерии, загадочная палочка из села Рустэма Гаджиева.

«Морфологическое сходство несомненно, Петя тоже сразу отметил три биовара. Те же перекрещивающиеся палочки, напоминающие иероглифы. И все же в рисунке этих «иероглифов» есть нечто необычное. Да и в самом их расположении – они похожи… Что же они мне так сильно напоминают?»

В дверь постучали, и в комнату вошла заплаканная Ада Эрнестовна. Она уже успокоилась, но лицо ее еще не отошло – глаза распухли, а покрасневший носик время от времени непроизвольно пошмыгивал.

– Сережа, забыла тебе сказать, что вчера из Москвы звонила девушка Наташа. Вечером ты пришел поздно, и я уже легла спать, а утром забегалась, и совсем из головы вылетело.

Возможно, так и было. Однако, вполне вероятно, что в первоначальные намерения Ады Эрнестовны вообще не входило сообщать брату о звонке Наташи, но недавнее потрясение по какой-то причине заставило ее коренным образом пересмотреть свои взгляды на жизнь. Самому же Сергею оставалось лишь досадовать на самого себя. Хорош жених – сделал девушке предложение, а потом почти на две недели начисто забыл о ее существовании.

– Она попросила что-нибудь передать? – с легким смущением спросил он.

– Нет, она просто хотела с тобой поговорить, но я… гм… я сказала, что ты придешь поздно, а после девяти вечера к нам звонить нельзя. Поэтому она больше не звонила.

– Ничего страшного – я сам к ней позвоню. Не переживай, Адонька.

– Да нет, я… Сережа, а ты действительно… ты и вправду собираешься на ней жениться?

– Собираюсь, я же тебе сказал.

– Тогда, – она смущенно отвела глаза, – ей, наверное, лучше будет переехать в Ленинград. У нас ведь большая квартира, а когда родится ребенок, то я смогу с ним гулять в сквере. Можно убрать перегородку между твоей комнатой и кабинетом, а потом… Чего ты смеешься?

– Ничего, – весело ответил он, – я просто представил, как ты несешься по аллее с коляской, а следом за тобой бегут твои студенты с зачетками и просят принять у них экзамен.

Ада Эрнестовна улыбнулась, и распухшее лицо ее слегка оживилось, а взгляд уже начал принимать свое обычное принципиальное выражение.

– У этой девочки большая семья? – деловито спросила она. – Свадьбу, конечно, мы будем справлять в Ленинграде, я буду на этом настаивать.

Сергей подошел к сестре, обнял ее за плечи и, усадив на диван, сам сел рядом.

– Ты не будешь возражать, сестричка, если мы вообще не станем справлять свадьбу?

– Почему? Я всегда так мечтала…

– У Наташи месяц назад погибла любимая сестра, других родственников у нее нет. Сама понимаешь, что ей сейчас не до праздников. Да и я после того, что мне пришлось повидать в той аварии, еще не скоро приду в себя.

– Ее сестра погибла в той аварии?

– Да. Мы, собственно, и познакомились, когда я приехал сообщить ей о гибели Лизы.

– Тогда понятно, – к удивлению Сергея его обычно бесцеремонная сестрица остальных подробностей знакомства выяснять не стала, а лишь тяжело вздохнула и сказала: – Тогда, наверное, ей лучше будет прямо сейчас приехать к нам – раз уж вы решили пожениться. Подадите заявление в ЗАГС, распишитесь. Позвони ей, скажи, чтобы не смущалась и приезжала.

– Позвоню и скажу, – он улыбнулся и поцеловал руку сестры.

Она поднялась, и взгляд ее упал на разложенные на столе фотографии.

– Подожди, что это? Нет, вот эти – в нижнем ряду.

– Эти? – Сергей невесело хмыкнул: – А это как раз то, из-за чего Петька выбивал из меня палкой пыль. Ах, да, ты ведь еще не в курсе всех сырных событий.

Он коротко рассказал о своей эпопее с сыром, но Ада Эрнестовна, казалось, не слушала.

– Странно, очень странно, – задумчиво проговорила она, не отводя глаз от фотографий. – Я могла бы поспорить, что это закодированная надпись.

– Адонька, отдохни, у тебя уже глюки. Это фотографии бактерий, а не донесение агента спецслужб.

– «Удел богов – создавать тайны». Ты меня не переубедишь – мой глаз хорошо наметан, и я вижу определенный порядок на всех нижних фотографиях, хотя здесь можно говорить лишь об информации, а не о замене буквы буквой или слова словом. Можно мне взять несколько фотографий? Еще какие-нибудь у тебя есть?

– Бери, какие понравятся, займи ими свой досуг, если нечего делать. Других фотографий нет и в ближайшее время не предвидится – Петька меня отстранил от работы.

Не отвечая, Ада Эрнестовна с сосредоточенным видом продолжала разглядывать снимки. О присутствии брата она вообще, казалось, забыла – когда ею овладевала какая-то мысль, все вокруг переставало существовать. Сергей, махнув рукой, оставил ее любоваться фотографиями и выскользнул в прихожую. Только он собрался поднять трубку и заказать разговор с Ленинградом, как телефон заверещал сам – звонил Петр Эрнестович.

– Сережка, Сурен Вартанович хочет тебя сию минуту видеть, – торопливо произнес он, – собирайся, он за тобой высылает свою машину.

К удивлению Сергея Оганесян выглядел совсем не так плохо, как шептались между собой коллеги – внешне он казался даже бодрей, чем во время своего майского визита к Муромцевым полтора месяца назад.

– Ну-с, молодой человек, – строго сказал Сурен Вартанович, шевельнув бровями, еще более густыми, чем у нового первого секретаря ЦК КПСС, – рассказывайте.

Сергей покосился на брата, но тот сидел с каменным лицом и молчал.

– Что именно вы хотите знать, Сурен Вартанович? – вежливо поинтересовался он.

– Чем это вы нас всех накормили, какой-такой бактерией? – в прекрасных карих глазах академика прыгали смешинки.

– Сурик-джан, пусть мальчик поест сначала, – возразила вошедшая в кабинет Шушик Акоповна, ставя перед Сергеем тарелку с кулебякой и стакан чая, – попробуй, Сереженька, я сама пекла.

– Не возражаю, по восточному обычаю гостя положено сначала накормить, – мохнатые брови вновь весело шевельнулись.

Сергей рассказал все, начиная с того момента, когда пассажиры экскурсионного автобуса увидели показавшийся из-за поворота трейлер. Его не перебивали, но иногда Оганесян поднимал руку, прося говорить помедленней – он непрерывно делал пометки у себя в блокноте. Шушик Акоповна покачивала головой и тихо ахала, а Петр Эрнестович слушал, стиснув зубы и слегка прикрыв глаза.

– Почему ты ничего не рассказал нам об аварии? – резко спросил он, когда брат замолчал.

Сергей лишь пожал плечами, а Сурен Вартанович вновь поднял руку:

– Ладно, ребята, потом разберетесь. Скажи, Сережа, что из себя представляет то место, где живут подобравшие вас после аварии люди?

– Широкое горное плато, ручьи и маленькие речки стекают оттуда в реку Джурмут. Пару тысяч лет назад западная часть была, скорей всего, продолжением горы Гутон, но теперь – возможно, после сильного землетрясения, – все плато практически отделено от остального мира бездонной пропастью. До того, как там появились люди – двадцать лет тому назад, – это был первозданный край. В тех местах, кажется, до сих пор сохранились саблезубые тигры, поэтому я и предположил возможность существования там неизвестной науке непатогенной микрофлоры. Именно поэтому сыр…

– Погоди о микрофлоре и сыре, – остановил его академик, – скажи лучше, какой степени тяжести были травмы у твоих спутников – тех, что спаслись вместе с тобой?

– Мне показалось, что у мальчика поврежден нижний отдел позвоночника – когда я оттаскивал его, он стонал от боли, дергал руками и головой, но вся часть тела ниже пояса оставалась неподвижной. У мужчины – Прокопа – были множественные открытые переломы обеих ног, я видел торчащие обломки костей. Я хотел оказать ему помощь, но мне самому стало плохо.

– Петя, осмотри его рану, я хочу знать твое мнение, – велел Оганесян, и Сергей послушно приподнял волосы на затылке, открыв заживший шрам.

– У меня во время войны пару раз бывали аналогичные случаи, – оглядев след от раны, задумчиво проговорил Петр Эрнестович. – С осколком в мозгу человек мог какое-то время двигаться и говорить – пока кровь не скапливалась в субарахноидальном пространстве, и не возрастало давление на мозговую ткань. Если внутреннее кровотечение сильное, то без оказания хирургической помощи подобная травма несовместима с жизнью.

– Ну, значит, ты, Сережа, у нас в рубашке родился, – усмехнулся академик. – Но почему местные жители не отвезли вас в больницу?

– Вам, наверное, трудно представить, как живут там люди – нет ни электричества, ни радио, ни телефона. Роды у женщин принимает местная акушерка Асият – к счастью, дока в своем деле. Единственная связь с внешним миром – мост через пропасть. Достаточно прочный, правда, мост – по нему может проехать грузовик, а дорогу жители проложили до самого шоссе Евлах-Лагодехи. Конечно, тем, кто каждый день вызывает «неотложку», там жить не рекомендуется, но пока, насколько мне известно, у тамошних жителей ни инфарктов, ни инсультов не случалось.

– Да, хорошо бы и нам так – без инфарктов и инсультов. Ладно, выходит, что вы все – ты после тяжелейшей мозговой травмы, мальчик с явно поврежденным позвоночником и мужчина с множественными открытыми переломами обеих ног через две недели после аварии были абсолютно здоровы?

Сергей пожал плечами:

– Выходит, что так, я сам был в недоумении. Тем более что, по словам местных жителей, вообще все травмы в их местности заживают удивительно быстро.

– И что ты сам об этом думаешь?

– Мне вспомнились рассказы об алтайской смоле мумие – похоже, в той местности имеется нечто подобное. В любом случае, я собираюсь в ближайшее время туда вернуться и продолжить исследование, но перед этим мне непременно нужно выполнить просьбу председателя сельсовета Гаджиева и дать заключение о патогенности микрофлоры молочных продуктов, – он не удержался и наябедничал: – Однако на заключительном этапе работы начальство отстранило меня от экспериментов.

– Какое начальство? – удивился Оганесян.

– Вот это, – выпятив подбородок, Сергей указал на брата.

– Ах, вот как! – старик покачал головой и сделал серьезное лицо. – Это уж не в моей компетенции, это сами разбирайтесь.

– Что, съел? – хмыкнул Петр Эрнестович. – Сурен Вартанович тебя выручать не станет, пока не пересдашь технику безопасности, никуда не допущу. Ладно, деятель, пошли домой, я из-за твоих дел еще с женой и сестрой после разлуки не виделся.

Провожая их, Сурен Вартанович, качал и головой и говорил:

– А ведь парадоксально, Петя, а? У меня тут кое-какие соображения возникли по этому поводу. Сделаем ему туда командировку, как ты считаешь? А если дело стоящее, то можно и в план работы включить. Ты докторскую уже начал делать, Сережа?

– Я в этом году только с кандидатской разобрался, Сурен Вартанович.

Петр Эрнестович легонько стукнул брата по затылку:

– Сначала пусть с техникой безопасности разберется.

– Ай, Петя, ай, строгий ты какой! – вздыхала Шушик Акоповна. – Не надо мальчика так сильно ругать, у меня Сурик, как поел ваш сыр, так весь день потом довольный ходил. И болезни от сыра никакой у него нет, даже лучше теперь стал – на лицо круглее и опять целые дни по телефону говорит и говорит, а то все лежал.

– Сама ты целый день говоришь, – обиделся академик, – с утра до вечера со своими Марьей Петровной да Дарьей Семеновной. Как начнете перезваниваться, так мне с работы люди дозвониться не могут. Петя, ты без машины? Подожди, вроде дождик начинается, я шоферу домой позвоню, чтобы спустился и машину подогнал к подъезду. Пусть поработает, а то он только и знает, что на моей «Волге» своих девушек катать.

– Не надо машину, Сурен Вартанович, мы с Сережкой пешком до метро прогуляемся и воздухом подышим – успеем, дождя еще нет.

Когда они шли к метро, Петр Эрнестович неожиданно сказал:

– Мне тоже показалось, что Сурен Вартанович сегодня выглядел бодрее, ты не заметил?

Сергей сочувственно взглянул на него и отвел глаза.

– Так бывает, Петя, ты ведь знаешь.

Он хотел добавить «перед смертью», но не добавил. Петр Эрнестович, поняв недосказанное, горестно вздохнул:

– Да, конечно, – и, помолчав немного, неожиданно сказал: – Сережа, мне кое-что показалось странным – ты сегодня назвал несколько довольно необычных имен. Прежде ты никак не мог запомнить даже имя-отчество Варвары Терентьевны, которая каждый год достает тебе путевки.

– Я это и сам заметил, – медленно произнес его брат.

– Это началось после твоей травмы?

– Мне кажется, что так.

– М-да. А что у тебя насчет той девушки?

– Какой девушки?

– Той, на которой ты две недели назад собирался жениться. Или ты уже передумал?

– Нет, не передумал. Наташа на днях приедет, и мы подадим заявление.

– Поздравляю, я рад, – Петр Эрнестович случайно взглянул на покрытое тучами небо и зашагал быстрей, торопя брата: – Шагу прибавь, а то сейчас и впрямь хлынет.

Они как раз подошли к станции метро «Василеостровская», когда тучи на небе окончательно сгустились, и на головы им упали первые капли теплого летнего дождя.

Послание Высшего Совета Носителей Разума.

Советуем с величайшей осторожностью относиться к сообщениям так называемого Независимого Совета. Да, желая избежать гибельного для нашей цивилизации противостояния, мы вынуждены были пойти на соглашение. Однако тем самым был нарушен древний Закон наших предков, который гласит: «Разум неделим!»

Мы опровергаем оскорбительные обвинения в наш адрес со стороны Независимого Совета – о каких рабах идет речь? Всем, кто прибыл на Планету по приглашению Высшего Совета Разума, предоставлена возможность самим выбрать, как вести независимое существование и получать необходимое для жизнедеятельности количество животного белка – неужели это можно считать рабством?

Представители Независимого Разума отравляют сознание Носителей нелепыми бредовыми идеями. Даже если допустить возможность существования разумных Материков (предположение, кстати, до сих пор не проверенное нашими учеными), то о каком контакте может идти речь? Да, биополе Разума Носителей может взаимодействовать с Центрами биополей развитых белковых систем, но это еще не контакт цивилизаций!

Прежде всего, они не владеют, как мы, биополярным взаимодействием и передают друг другу информацию в виде группы символов – сотрясая воздух или воздействуя на орган восприятия световых лучей. Так как в этом случае можно осуществить контакт?

Далее, даже если предположить, что удастся обменяться информацией – поймем ли мы друг друга? Они мыслят иными категориями, нежели мы, иначе ощущают и измеряют пространство, время, форму. Наша и их системы передачи потомкам наследственного кода, наши и их способы воздействия на окружающую среду, наша и их техника – все это чуждо друг другу и в принципе несовместимо.

Но, главное, кто и с кем будет контактировать, если единичным элементом Разума у них является индивидуальный Белковый Материк с Центром биополя, а у нас – группа Носителей Разума с идентичным наследственным кодом.

Спрашивается: что может дать нам и им подобный контакт? Нужно ли вообще к нему стремиться?