Мы сидели в кабинете доктора Эванса и ждали, пока он ознакомится с результатами последних тестов. Его узкое лицо с высоким лбом, казавшимся еще выше из-за тянувшихся к темени залысин, было непроницаемым, но глаза смотрели из-под очков доброжелательно и обнадеживающе.

– Да, все, как я предполагал с самого начала. Что ж, нужно лечиться, иного варианта нет.

Я держала папу за руку и слушала о том, что ранняя диагностика лимфомы Ходжкина при современных методах лечения в шестидесяти процентах позволяет достигнуть полного излечения, а в остальных случаях возможна длительная ремиссия – даже до двадцати лет.

В этом месте доктор остановился и внимательно посмотрел на папу. Тот улыбнулся и, сжав мою руку, пошутил:

– Ну, двадцати лет для меня, думаю, будет даже много.

Увы, именно папин случай оказался не поддающимся лечению. Спустя полгода консилиум медиков пришел к заключению, что химиолучевая терапия оказалась неэффективной, и болезнь продолжает прогрессировать. Доктору Эвансу предложено было ограничиться общеукрепляющими средствами, а что это означает, ясно любому онкологическому больному и его родным.

Папа принял приговор врачей просто и спокойно. В свойственной ему изысканной манере общения с людьми он вежливо поблагодарил специалистов за потраченное ими время, а когда мы приехали домой, начал меня утешать:

– Что поделаешь, Наташенька, таков закон природы – кто-то уходит, кто-то остается. Представь себе, что я собираюсь ехать в длительное путешествие, но очень нескоро, еще даже вещи в дорогу не начал укладывать – прекрасно себя чувствую. Может, мы составим планы на ближайшее будущее? Плюнем на все и съездим куда-нибудь, пока у тебя каникулы, а? На Тасманию, в Сидней.

Мы отплыли из Мельбурна на пароме «Дух Тасмании» сразу после Нового года, однако, как папа ни бодрился, путешествие морем его утомило. Когда мы сходили с теплохода в Хоббарте, он был бледен до синевы, и меня охватило отчаяние – понятно же было, что поездка отнимет у него последние силы, зачем только я, глупая, согласилась? Поверила, что он действительно хорошо себя чувствует! Теперь оставалось одно – взять себя в руки, подавить все эмоции и выглядеть веселой и довольной.

В отеле, папа сразу лег отдыхать и уснул. Мне стало невмоготу оставаться наедине со своими мыслями, я спустилась вниз и, перекинувшись парой фраз с приветливо заулыбавшимся портье, вышла на улицу и побрела в сторону ратуши.

Центр Хоббарта знаком мне, как пять пальцев на руке – нет, наверное, австралийца, который периодически не приезжал бы на Тасманию, чтобы расслабиться и ощутить всю прелесть дикой природы. Дойдя до конца Элизабет стрит и заглянув по дороге в пару магазинов, я уже собиралась вернуться в отель, но неожиданно меня окликнул знакомый голос:

– Натали!

Грэйси Ларсон, моя давнишняя приятельница, стояла у автобусной остановки рядом с симпатичным парнем примерно нашего возраста. Мы с ней не виделись, наверное, лет сто, поэтому первым делом бросились друг к другу с объятиями и поцелуями. Лишь после того, как отзвучали возгласы радости типа «ох, с ума сойти!» и «это же надо!», она представила мне своего спутника:

– Это Денис, мой муж.

Если честно, я была поражена. Точка зрения Грэйси, насколько я помнила, всегда совпадала с взглядом на жизнь большинства молодых австралийских женщин: прочность отношений с мужчиной, который станет твоим бой-френдом, необходимо проверять в течение десяти-пятнадцати лет, не меньше. Эти годы следует посвятить карьерному росту, а заодно и решить, подходит тебе партнер или нет. Если решили расстаться, то для раздела совместно нажитой собственности брачные формальности значения не имеют – по австралийским законам через четыре года постоянные партнеры приобретают все имущественные права супругов. Что-то, видно, заставило Грэйси резко изменить свое мировоззрение, но это, в конце концов, ее дело, а не мое.

– Привет, Денис, как поживаешь?

– Прекрасно, как ты? – он с улыбкой встряхнул мою руку, а сияющая Грэйси тут же начала тараторить:

– Ты по его акценту не поняла, что он русский? Да еще совсем недавно из Москвы! Поговорите, я хочу послушать. Представляешь, Натали, я теперь учу русский язык! Ой, забыла, – она замедлила темп и заговорила чуть ли не по слогам, объяснив мне: – Денис не схватывает быструю речь, если будешь с ним по-английски, говори очень медленно. Дэн, да скажи Натали что-нибудь по-русски, не стесняйся, я хочу послушать и понять.

– Ты действительно говоришь по-русски? – с легкой ноткой недоверия спросил меня Денис на языке Пушкина.

– А почему нет? – удивилась я. – Грэйси же сказала, что я русская.

Он облегченно вздохнул.

– Ну, слава богу! Она меня тут с ребятами из России познакомила – вообще лыка не вяжут, пару слов знают не больше.

– Приехал бы ты сюда ребенком, тоже забыл бы, – великодушно вступилась я за незнакомых мне русских ребят, – везде английский – в школе, дома у друзей, в магазинах, даже в воздухе. Я тебе расскажу, это почти анекдот: папин приятель из Питера решил, что его внук должен говорить по-русски. Английский дома полностью запретил – он у них вроде домашнего тирана, – дочь с зятем пикнуть не смеют. Ребенка заизолировали – сказки по-русски, домашний врач у них русский, гуляет только в саду возле дома. Даже в парк не водили, чтобы английскую «заразу» не подхватил. И вдруг домашние слышат – начал по-английски шпарить. Что, где, откуда? Оказывается, сидел с бабушкой на диване и телевизор смотрел.

Мы посмеялись. Грэйси напряженно вслушивалась, но так ничего и не поняла. Мы перевели ей и перешли на английский.

– Маленький акцент у тебя, конечно, есть, но в целом ты молодец! – одобрил меня Денис.

– Это, скорей, мой папа молодец, – с улыбкой ответила я, – папа…

И тут вдруг к горлу что-то подкатило, я запнулась. Грэйси взяла меня за руку и заглянула в глаза.

– Ты давно в Хоббартс, Натали? Где остановилась?

– Здесь рядом, в Савойе. С папой, мы только-только приехали.

– Как он?

Взгляд и тон ее были сочувственными, мне понятно стало, что ей известно о папиной болезни. Я отвела глаза и постаралась сделать свой голос бодрым.

– Спасибо, отдыхает. Мне не сиделось в отеле, вышла побродить.

– Тогда что мы тут стоим? Зайдем в кафе.

– Я думала, вы с Денисом куда-то едете – ждете автобуса.

– Наоборот, приехали – гуляли в Ботаническом саду часа три. Такая красота!

– В каком вы отеле?

– Мы не в отеле, – Грэйси с улыбкой положила руку на плечо мужа, – остановились у мамы Дениса, у них с мужем дом в Хоббарте.

– Так твоя мама тоже в Австралии, Денис? Фантастика!

Грэйси подхватила меня под руку.

– И еще у них кафе – в двух шагах отсюда. Пойдем.

На дверях кафе «Большой Джемми» висела табличка «Пожалуйста, подождите, пока освободится место». У входа уже стояли ожидающие – двое мужчин, похоже, пришедшие на ленч клерки, и молодая пара с рюкзаками. Они приветливо поздоровались с нами, сказав обычные слова о хорошей погоде. В данном случае это вполне соответствовало истине – по сравнению со стоявшей сейчас в Мельбурне январской жарой, прохлада Тасмании казалась благодатью.

Клерки вошли спустя пару минут, а вскоре симпатичный черноглазый мужчина пригласил туристов с рюкзаками и поманил рукой Дениса. Ведя нас к столику в глубине зала, он ворчал по-русски:

– Ты, Денис, словно не сын матери-России, ну что ты стоишь в общей очереди? Неужели тебе не знакомы выражения «блат» и «зайти с черного хода»?

Денис засмеялся.

– Перестань, Яков, не позорь меня перед Наташей, она русская. Познакомься, Наташа, это Яков, муж моей мамы.

Мужчина с чувством потряс мою руку.

– Очень, ну, просто очень приятно! Ларочка выбежит с вами поболтать, если будет время. А вы, Грэйси, – он перешел на английский, – насколько сегодня подвинулись в освоении могучего русского языка?

– Сегодня почти ничего не освоила, – честно призналась она, – мы же с утра гуляли в Ботаническом саду. Можно мне сегодня борщ и салат оливье?

– Все, что угодно. Денису, как я понимаю, его любимый корейский салат и мясо кенгуру с картошкой фри, – Яков повернулся ко мне и перешел на русский: – А что для нашей юной гостьи из России?

– Если можно, то же самое, что и для Грэйси, – попросила я.

В сумке у меня зазвонил телефон.

– Ты далеко, Наташенька? – спросил папа, и я с радостью отметила, что после отдыха голос его стал намного бодрее.

– В кафе, папа, недалеко от отеля. Ты не представляешь, кого я здесь встретила – Грэйси Ларсон. С мужем!

– Да что ты! Мои поздравления Грэйси и ее супругу. Развлекайся, родная, а я перекушу в ресторане и немного поработаю. Буду в номере.

– Папа передает вам с Денисом свои поздравления, – отключив телефон, сказала я.

– Спасибо, – Грэйси прямо-таки расцвела от радости, – Сэм сказал, что ему очень приятно было работать с вашей компанией и с твоим папой лично.

Как же я забыла, что Сэм Доули, три месяца назад по просьбе папы проводивший у нас внутреннее расследование, представлял агентство Ларсонов! Работал он профессионально и довольно скоро обнаружил, кто из менеджеров получает солидные откаты за сомнительные сделки. Сэм…..

Лицо мое стремительно заливала алая краска, и нужно было срочно что-то сделать. Я нарочно уронила вилку и полезла под стол ее поднимать – пусть думают, что румянец вызван собственной неловкостью. Яков немедленно подскочил мне помочь, и я, выбравшись из-под стола, пролепетала:

– Спасибо, папа остался доволен работой вашего агентства.

Не обратив внимания на мой румянец, обрадованная Грэйси сообщила:

– Мы еще зимой в июне дали рекламное объявление – наше агентство проводит расследование с помощью уникальной программы, позволяющей быстро выстраивать различные версии преступления. В случае с вашим делом это в несколько раз сократило сроки работы, Сэм нам сам это сказал. И знаешь, кто написал программу? – ее сияющий взгляд обратился на мужа. – Денис!

– Ох, Грэйси, ты еще не устала перед всеми меня расхваливать?

Они посмотрели друг на друга так, что мне стало ясно – эти двое влюблены друг в друга до безумия. Симпатичная женщина принесла и расставила перед нами салаты, ласково мне улыбнулась, сказала по-русски:

– Здравствуйте.

– Это моя мама, – Денис взял руку женщины и на миг прижался к ней щекой. – Ма, ты чего сама разносишь?

– На кухне свободное время выдалось, сыночек, Яше помогаю и на девочку из России хотела посмотреть. Салат поедите, потом Яша первое-второе принесет. Ну, я побежала, а то сейчас Яша, вон, уже новый заказ у людей берет.

– Где вы праздновали свадьбу, – спросила я, – здесь, на Тасмании?

– Мы вообще не праздновали, – сразу опечалившись, ответила моя подруга, – этот год для нас выдался слишком печальным. Просто зарегистрировали брак, месяц назад. Пришлось поторопиться – у Дениса заканчивалась рабочая виза, мы решили, что если поженимся, все будет намного проще. Так что сейчас у нас, можно сказать, медовый месяц.

– Медовый месяц, медовый месяц! – пропел подкативший тележку-поднос Яков и, убрав на дно тележки грязные тарелки, поставил передо мной и Грэйси тарелки с борщом, а перед Денисом его мясо кенгуру с картошкой.

– Кто сейчас возглавляет ваше агентство, – спросила я, стараясь незаметно перевести разговор на интересующую меня тему, – ты, Грэйси?

Она пожала плечами.

– Агентство принадлежит нам с дедушкой, но работой руководит Сэм, мы заключили с ним контракт. Сама понимаешь, его опыт не сравнить с моим.

– Давно он работает у вас в агентстве? – кажется, мне удалось сказать это совершенно равнодушно.

– Сэм? Очень давно. Папа заключил с ним контракт, когда он оканчивал курс. Уговорил поработать временно – нужно было вести одно дело в Европе, а Сэм как раз ехал туда стажироваться. Он планировал заниматься морским правом, но потом его увлекла работа детектива. Он вернулся и решил окончательно с нами остаться – папин помощник как раз отошел от дел, дед после ранения стал инвалидом, а Сью только-только поступила в университет, они с папой вдвоем не справлялись. Сэм и Сью…Они много лет были вместе. Он очень переживал, когда она погибла, – Грэйси опустила глаза.

Сердце мое подпрыгнуло, словно меня с размаху окунули в ледяной омут – вот оно что! Сэм любил Сюзьен, погибшую в автокатастрофе сестру Грэйси. С тех пор не прошло и года, возможно, он хранит верность погибшей подруге, поэтому не замечает других женщин. Стоп, а кто сказал, что он не замечает женщин? Не замечает он меня, ведь болтали же, что они с Эдной Мелвил из отдела рекламы летали на уикенд в Бризбан, и как же я тогда мучилась! Правда, с Эдной у них что-то не склеилось, говорят, теперь у нее новый бой-френд – какой-то бельгиец.

– А сейчас у Сэма кто-нибудь есть? – не подумав, ляпнула я и тут же поняла, что этого не следовало спрашивать – во-первых, вопрос был нескромный, а во-вторых, краска вновь бросилась мне в лицо.

Опять лезть под стол я не решилась, и Грэйси немедленно обо всем догадалась.

– Ох, Натали, – широко открыв глаза, сочувственно проговорила она и погладила мою руку, нервно теребившую салфетку, – ты что, ты… это…. Сэм…гм…

Они с Денисом смущенно переглянулись, но, к счастью, подошел Яков.

– Что еще пожелаете? – весело спросил он.

– Нет, Яков, спасибо, – ответил Денис, и мы поднялись, чтобы освободить стол – было время ленча, и на улице уже выстроилась очередь ожидающих.

Грэйси и Денис проводили меня до отеля.

– Созвонимся, Натали, ладно? – заглянув мне в глаза, сказала Грэйси. – Сходим как-нибудь на ленч, посидим, поболтаем.

– Договорились.

Когда я зашла к папе, он дремал на диване. На столе стоял его открытый ноутбук – видно, усталость накатила на него во время работы. В последнее время такое случалось чаще и чаще, и, ложась передохнуть, он обычно мне объяснял:

«Я просто стараюсь больше спать, но не потому, что плохо себя чувствую, я чувствую себя прекрасно, а потому, что во сне все процессы идут медленнее».

Дожидаясь, пока папа проснется, я прошла в себе в комнату, и включила видео, но в голову опять полезли мысли о Сэме. Вспомнился наш с ним разговор, когда я позвонила ему незадолго до Рождества.

«Привет, Сэм, как поживаешь? Хочу пожелать тебе счастливого Рождества».

«Привет, Натали, спасибо. Тебе я тоже желаю всего самого хорошего».

Голос у него был таким печальным, что я не выдержала – спросила:

«У тебя все хорошо, Сэм?»

«Не все, но пока жив, – прозвучало это невесело, – ладно, ты-то как? Как отец?»

«Ничего нового, – и тут я вдруг решилась: – Может, встретимся, посидим в кофешопе?»

Он помолчал пару секунд – как мне показалось, соображал, как отказаться потактичней, – потом мягко ответил:

«Знаешь, сейчас из меня плохой собеседник, давай как-нибудь в другой раз. Извини, Натали».

Его ласковый отказ заставил меня почувствовать себя девочкой, которая вешается на шею взрослому мужчине, а тот не знает, как от нее отвязаться. Возможно, в какой-то мере так и было – ему тридцать пять, мне двадцать один. Хотя я знаю пары и с большей разницей в возрасте. Может быть, его отталкивает мой не по годам юный вид? Нельзя сказать, что я маленького роста, но незнакомые люди постоянно принимают меня за девочку-подростка – из-за тонкой кости и больших, как у куклы, глаз, придающих моему лицу глупое детское выражение.

– Наташенька, ты уже вернулась? – постучав ко мне, позвал папа, и сразу же боль, вытесненная на время мыслями о Сэме, резанула с новой силой. Папа, папочка, как же я могу сейчас думать о чем-то, кроме тебя?

Думаю, ему было хуже, чем он говорил, но мне хотелось верить каждому его слову, и я верила. После проведенной в отеле ночи лицо у него уже не отливало синевой, и взгляд стал довольно бодрым, поэтому на следующее утро мы, как и планировали, выехали в Порт Артур. Я вела машину, папа дремал, откинув назад сидение. Сразу по приезде мы пообедали в информационном центре, и аппетит у него был неплохой.

Выйдя из центра, мы миновали наполовину разрушенное здание бывшей тюрьмы, по причудливо бегущей тропе дошли до хорошо сохранившегося храма с острыми башенками, и там один из туристов, бродивших по зеленым просторам, любезно сфотографировал нас вдвоем на фоне зубчатых стен. А потом папа внезапно присел на каменную скамью и каким-то незнакомым жалобным голосом попросил:

– Давай, возьмем вагонетку, Наташенька.

– Вагонетку…

У меня перехватило горло. Нанять вагонетку для людей с ограниченными возможностями было проще простого, но в мозгу никак не укладывалось – папа с его вечной неуемной энергией и вагонетка…. Три года назад, когда мы приезжали сюда с дядей Ромой Марудиным, папа заставил нас подняться по крутой лестнице в дом губернатора. Мы с дядей Ромой, помню, стояли потом на террасе дома и, высунув языки, никак не могли отдышаться, папе же было хоть бы что, а теперь…. И этот его голос… Он посмотрел на меня и спохватился:

– Я пошутил, дочка, давай просто прокатимся на пароме и вернемся.

Маленький паром медленно скользил по глади залива, Погода стояла чудесная – теплая, но не знойная, как всегда на Тасмании. Светило солнце, по небу плыли перистые облака, а вода казалась синей-синей. Вокруг развалин и хорошо сохранившихся крепостных построек светлой зеленью расстилались луга, темнели кроны деревьев, а за ними серой голубизной тянулись горные хребты. Изредка я осторожно косилась на папу и тут же вновь устремляла взгляд в окно. Один раз я все же не успела отвернуться – он глянул в мою сторону совершенно неожиданно и усмехнулся, заметив тревогу в моих глазах. Но ничего не сказал.

По возвращении в Хоббарт, я, как можно веселее, спросила:

– Папа, какие у нас с тобой дальнейшие планы? Поездим по Тасмании или отправим машину домой, а сами полетим в Сидней к Марудиным?

Он посмотрел на меня и покачал головой.

– Знаешь, Наташенька, наверное, нам с тобой лучше всего будет вернуться домой, в Мельбурн, – голос его стал виноватым, – кажется, я переоценил свои силы, прости, доченька.

Время уходило с неумолимой быстротой. Под руководством Ирмы, специалиста по персоналу в нашей компании, я неплохо осваивала предстоявшую мне в будущем работу и посещала занятия в университете. Папа старался не менять своего образа жизни и постоянно занимался делами, но силы его стремительно таяли. Обычно во время театрального сезона мы посещали театры не реже двух-трех раз в неделю, однако теперь он сам признавался, что многолюдные залы и шум большой сцены стали его утомлять. Правда, иногда просил:

– Наташенька, закажи, пожалуйста, билеты, послушаем музыку у старушки Мёрдок или рядышком.

Я заказывала билеты в зал Элизабет Мёрдок мельбурнского концертного центра, обычно в первом или втором ряду – нам обоим нравилось видеть лица музыкантов во время выступления. Центр находился в пяти минутах ходьбы от наших апартаментов в Саутбэнке, но я видела, что даже этот короткий путь дается папе с большим трудом.

– Ты устал? – тревожилась я, когда он, заняв свое место, с видимым облегчением откидывался на спинку кресла.

– С чего мне уставать? – его бодрый тон явно не соответствовал внешнему виду. – Здесь идти всего-то ничего. Руперт Мёрдок выбрал очень удобное место, и пока с нами еще что-то происходит, будем слушать музыку

Руперт Мёрдок, миллиардер и филантроп, был главным спонсором строительства мельбурнского концертного центра, и открытие большого зала приурочил к столетию своей матери Элизабет, также широко известной своей благотворительной деятельностью. Теперь Элизабет Мёрдок шел уже сто второй год, а она была по-прежнему здорова и бодра, сохранив назло своему возрасту ясность ума и способность шутить. Одну из ее шуток папа и припомнил, сказав «пока с нами еще что-то происходит», – на вопрос журналиста «Как вы полагаете, что произойдет после вашей смерти?», Элизабет весело ответила: «Думаю, после моей смерти со мной лично уже ничего не произойдет».

Не меньше мы любили малый зал центра. Сцены, как таковой, здесь не было – просто четыре ряда кресел, уютно окружающих большой концертный рояль. Исполнители струнных партий перед началом выступления обычно дружески перебрасывались с нами парой слов, и от этого возникало ощущение тепла и домашнего уюта. Теперь, когда папе стало трудно двигаться быстро, мы выходили из дома за полчала до концерта, чтобы занять места в первом ряду. Аудитория слушателей, насколько я могла судить по примелькавшимся лицам, в течение последнего года практически не менялась – одни и те же пожилые леди и джентльмены.

Моложе пятидесяти здесь были, наверное, только я и девчушка лет пятнадцати, обычно сидевшая напротив нас рядом с бабушкой. Во время концерта выражение лица ее непрерывно менялось – то скука, то напряженный интерес. Помню, когда Питер де Джагер исполнял «Сказки» Николая Метнера, она всем корпусом подалась вперед и даже ротик открыла от восторга. Это был последний концерт, который мы слушали вместе с папой, – по возвращении домой, он ощутил такую слабость, что еле добрался до кровати. И больше уже не просил меня заказать билеты.

Грэйси звонила мне довольно часто – раз или два в неделю, обычно часов в десять вечера. Папа в это время уже спал, а я, сидя в холле наших апартаментов, невидящими глазами смотрела на экран включенного телевизора. Наверное, Грэйси, отец которой умер от рака года полтора назад, хорошо помнила, как это бывает вечерами – когда перестают отвлекать повседневные заботы, из глубины души приходит невыносимая тоска. Позвонив, она не задавала ненужных вопросов, не выражала сочувствия, мы просто болтали – об общих знакомых, о моей работе и университетских делах, о Денисе. Разумеется, не обходилось без упоминаний о Сэме – он постоянно передавал через Грэйси привет мне и папе. Но сам ни разу не позвонил, я тоже ему больше не звонила – одного раза, когда тебе дают от ворот поворот, для уважающей себя женщины должно быть достаточно. В конце апреля Грэйси в одном из разговоров сказала: – Сэм просил передать твоему папе благодарность за хороший отзыв на сайте о работе нашего агентства.– Спасибо, папа будет рад, если его отзыв оказался вам полезен. У вас сейчас много работы?– Очень много. Конечно, нам очень помогает программа Дениса, – в голосе моей подруги, как всегда при упоминании о программе ее гениального мужа, зазвучали нотки гордости, – к тому же, я уже окончила университет и работаю в полную силу, но Сэм считает, что нам пригодится помощь еще одного-двух детективов.– Разве вы не пользуетесь помощью других агентов? – удивилась я.– Пользуемся, конечно, – в Австралии и даже в Штатах. Но это все краткосрочные договора для выполнения конкретной работы, а Сэм хочет пригласить постоянных сотрудников, и дедушка с ним согласен. Не знаю только, как им удастся найти нужных людей – у них такие требования к кандидатурам…..Она говорила еще что-то, но я уже не слушала. Постоянных сотрудников! Постоянно работать рядом с Сэмом, обсуждать с ним дела, видеть его, чувствовать на себе его взгляд…– Грэйси, возьми меня на работу в свое агентство.Я и сама удивилась тому, что сказала, а Грэйси, похоже, еще больше – во всяком случае, после моих слов она поперхнулась и даже слегка начала заикаться.– Прости, тебя… что?– В декабре я окончу курс в университете и получу сертификат психолога. Я прошла ряд серьезных тренингов, неплохо умею входить в контакт и находить общий язык с людьми в разных ситуациях. Конечно, опыта работы детективом у меня нет, но ведь и ты, Грэйси, когда-то начинала с нуля.– Погоди, Натали, но ведь ты уже два года работаешь в компании твоего отца, тебя ждет блестящая карьера.– Я просто поначалу пошла по проторенному пути – самым естественным было делать карьеру в папиной компании. Искала себя, пробовала, но два года работы показали, что это не мое. Возьми меня к себе, пожалуйста, обещаю, что ты не пожалеешь.Профессионал-психолог, обитающий на задворках моего сознания, немедленно зашевелился, запищал и разложил все по полочкам: мне просто до безумия хочется быть с Сэмом, но кроме деловых отношений связать нас ничто не может. Я шикнула на это попискиванье, наплевала на логику и неожиданно всей душой поверила в собственные слова – и в то, что мне приелась работа в компании, и то, что меня сжигает горячее желание стать детективом. Главное, быть с Сэмом, а потом – кто знает? – все возможно. Грэйси же продолжала взывать к моему рассудку:– Почему ты считаешь, что именно работа детектива придется тебе по душе? Ты даже не представляешь, что это такое! Нудная и часто неприятная слежка за объектом, сбор информации, подробные отчеты и прочая тягомотина.– Я понимаю, что мне вряд ли придется гнаться за преступником, стоя с пистолетом на крыле самолета. Пойми, Грэйси, я не глупый подросток и не полная идиотка. Желание работать с вами возникло у меня после того, как я во время расследования в нашей компании на деле увидела возможности программы Дениса. Я бы поговорила с тобой раньше, но, сама понимаешь, все время так тяжело на душе, что…. Просто сейчас ты сама об этом сказала, поэтому я….Нечестно и подло было отрабатывать на Грэйси хорошо известные мне психологические приемы – во-первых, я польстила гениальной программе обожаемого ею Дениса, во-вторых, я воззвала к доброте ее нежного сердца, напомнив о своем горе. Но что мне еще оставалось? Я готова была биться за свою любовь всеми правдами и неправдами.– Я не могу сама ничего решить, Натали, – виновато сказала она, – поговорю с Сэмом, все в его руках.– Когда ты мне скажешь ответ?– Ну, скажем, дня через два. Давай, встретимся за ленчем. Где для тебя удобней?– Где? – я запнулась и неожиданно поняла, что сейчас не в состоянии буду вынести шума, всегда царящего в кафе, расположенных вдоль побережья Ярры в Саутбэнке. – Все равно, только в тихом месте.– Очень хорошо, тогда в Шампань Лонж через два дня.– Договорились. Спасибо, Грэйси.

Когда я, свернув с Литтл Коллинз стрит в узкий переулок Шампань Лонж, подошла к условленному месту встречи, Грэйси уже ждала меня за столиком. Кафе в Шампань Лонж было небольшим, но довольно уютным, и готовили там неплохо. Поцеловав Грэйси, я села напротив нее, а когда официант, принявший у нас заказ, отошел, она чуть виновато сказала: – Мы говорили о тебе с Сэмом. Он хотел сегодня подойти со мной и сам с тобой пообщаться, но позвонил, что минут на сорок задержится – дела. Если ты сможешь его немного подождать….Смогу ли подождать! Да у меня даже дыхание перехватило от ее слов. Сделав усилие, чтобы расслабиться и не допустить прилива краски к своему лицу, я ответила, как можно более равнодушно:– Ничего страшного, тренинг у меня начинается только в три пятнадцать, еще масса времени. Расскажи пока, как у тебя дела. Как Денис, нравится ему Австралия?Грэйси немедленно расцвела.– Очень! Скучает по дедушке, но мы уже договорились с Сержем (так зовут его деда), что после Нового года, он оставит все дела и до сентября приедет к нам.– А как у него с английским? Ты в прошлый раз говорила, что он плохо воспринимает быструю речь.– Немного лучше.– Некоторые психологи утверждают, – сказала я, – что людям с логическим мышлением на первых порах гораздо сложней понимать на слух чужую иностранную речь – их мозг привык все раскладывать по полочкам и не хочет воспринять фразу целиком. Например, Мария Кюри, впервые приехав во Францию слушать лекции в Сорбонне, долгое время мучилась, хотя знала французский блестяще, это известный факт. И папа тоже – после переезда в Австралию он года два комплексовал, когда к нему обращались в кафе или в магазине. Так что, не переживай, все будет нормально.– Да, я тоже говорю, – вздохнула Грэйси, – но он переживает, – она вдруг оживилась, – представляешь, в Порт Артуре на Тасмании он повесил себе на шею диктофон с электронным гидом, нацепил наушники, и часа четыре не снимал – раз десять слушал каждую запись, потом еще дополнительную информацию. Пока мы ходили, почти ни на что не смотрел, только слушал.– Ничего страшного, в следующий раз посмотрит. А что ему больше запомнилось, какая информация?– Не знаю, – Грэйси беспечно пожала плечами, – кажется, о гомосексуальных отношениях между заключенными и охраной в девятнадцатом веке.Я фыркнула и в этот момент увидела приближавшегося к нашему столу Сэма Доули.– Привет, девочки, как жизнь? Сумел освободиться раньше, разрешите к вам присоединиться, – он по-хозяйски придвинул к нашему столику стул от соседнего стола, сел и пальцем поманил официанта, который его, видно, прекрасно знал, потому что немедленно подлетел, расплывшись в широкой улыбке.Пока Сэм делал заказ, я справилась с краской смущения, приняла независимый вид и даже предложила Грэйси:– Закажем еще по чашечке кофе с суфле?– Заказывай, а мне надо бежать, – чмокнув нас по очереди в щеку и сунув под солонку пять долларов, она испарилась, оставив меня гадать, специально ли это было сделано, чтобы оставить нас с Сэмом вдвоем, или ее действительно ждали неотложные дела.– Как у тебя на работе, Натали? – невозмутимым тоном поинтересовался Сэм, плеснув в стакан воды из стоявшего на столе графина.– Без проблем, – я пожала плечами, тоже налила себе воды и сказала, сама удивляясь тому, как у меня гладко выходит: – Справляюсь, хотя и без особого интереса к делу. Для меня это был временный этап – пока окончу университет. Грэйси говорит, вы с ней обсуждали мою кандидатуру для работы в вашем агентстве. Я готова пройти испытательный срок, но все, по словам Грэйси, зависит от тебя, как ты решил?– Гм, видишь ли….Я была права, задав вопрос в лоб – Сэм, не ожидая этого, слегка замешкался с ответом. Успей он сказать, что агентство в моих услугах не нуждается, это значительно осложнило бы ситуацию – убедить человека в чем-либо много легче, до того, как он отказал. Как раз в это время подошел официант и начал расставлять перед нами заказанное – тарелки с салатом из креветок и мясо с жареной картошкой для Сэма, кофе с суфле для меня. Опустив глаза, я напряженно следила за ловкими движениями паренька, и едва он, закончив, на пару шагов отошел, спросила:– Скажи, это правда, что ты пришел работать в агентство Ларсонов еще студентом?

Губы Сэма тронула улыбка.

– Во всяком случае, Билл Ларсон помог мне понять, что из меня не получится хорошего адвоката, но я смогу стать неплохим детективом.

Видя, что он с отменным аппетитом принялся за еду, я немедленно задала следующий вопрос.

– Ты ведь занимался морским правом, если я не ошибаюсь?

По законам нейролингвистики, которую я посещала, как дополнительный курс для менеджеров по персоналу, мне следовало задать Сэму три вопроса, ответом на которые могло быть лишь однозначное «да». После трех «да», чисто по инерции мышления, человеку сложнее ответить «нет» в четвертый раз, когда уже затронут принципиальный вопрос. Насчет морского права, как и насчет Билла Ларсона, я знала точно – не станет же Грэйси выдумывать! Сэм даже мог бы обойтись простым кивком, поскольку рот его был занят пережевыванием пищи, однако он, видно, прекрасно умел совмещать трапезу с застольной беседой, потому что, весело прищурил глаза и поинтересовался:

– И что еще столь занимательного рассказала тебе обо мне малышка Грэйси?

Под его смеющимся взглядом мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы сохранить спокойствие. Что ж, во всяком случае, Сэм ничего не отрицал, ободренная этим, я широко распахнула глаза и с наивным видом задала третий вопрос:

– Ты уверен, что это Грэйси мне обо всем рассказала?

«Да» тут было настолько очевидным, что Сэм даже не стал отвечать. Он отпил кофе и поставил чашку на стол.

– Я все больше убеждаюсь, что ты не так проста, как кажешься, Натали, – его улыбка заставила мое сердце работать в усиленном режиме, – когда наберешься опыта, из тебя может выйти прекрасный менеджер по персоналу. Поэтому не сделай ошибку в выборе своего пути.

– Ты можешь помочь мне, Сэм? – сцепив пальцы, словно в молитве, проговорила я. – Помочь так, как помог тебе Билл Ларсон? Я действительно хочу стать детективом, поверь!

Не знаю, сработал ли метод трех «да», или просто деликатность Сэма не позволила ему сразу отправить меня подальше, но он сказал то же самое, что и Грэйси в прошлую нашу беседу:

– Видишь ли, Натали, работа детектива это несколько не то, что ты себе представляешь.

– Да-да, я в курсе – нудная слежка за объектами, бесконечные отчеты и никакой стрельбы. Отплясывать джигу на крыле самолета мне тоже не придется.

– Последнее особенно печально, – с сокрушенным видом подтвердил он, вытирая рот салфеткой. – Ты неплохо бы смотрелась.

– Скоро я получу степень бакалавра психологии, – проигнорировав его шутку, продолжала я, – умею легко входить в контакт с людьми и выуживать из них информацию. Конечно, опыта работы детективом у меня нет, но что вы с Грэйси теряете? Я же прошу: возьмите меня на работу с испытательным сроком. Если я вам не подойду, то расстанемся без обид.

Сэм чуть приподнял брови и, покачав головой, поднялся.

– Я еще не решил окончательно, нужны ли агентству лишние сотрудники. Буду иметь тебя в виду, но отложим этот разговор месяцев на семь-восемь – до тех пор, пока ты получишь сертификат. А сейчас, извини, опять дела.

Помахав мне рукой, он направился в сторону Бёрк стрит, а я поплелась домой. Голова моя была настолько занята мыслями о Сэме, что я проскочила универсам на углу Элизабет стрит и, лишь перейдя Флиндез стрит, вспомнила, что не купила молока и овощей для папы. Пришлось возвращаться. И пока я ходила вдоль заставленных полок, пока пробивала покупки на кассе, а потом плелась по мосту через Ярру, мозг мой прокручивал недавний разговор.

Уже подходя к дому, я неожиданно решила, что все не так уж плохо – Сэм ведь не отказал мне наотрез. В январе, после того, как я получу сертификат, они возьмут меня на работу в агентство с испытательным сроком, а там… а там будет видно.

Поднявшись в наши аппартаменты, я положила продукты в холодильник и, зайдя в кабинет, поцеловала папу, который, полулежа на диване, работал со своим ноутбуком.

– Ты прямо вся сияешь, Наташенька, – ласково заметил он, – что такого радостного случилось?

– Вернусь и сразу все расскажу, – пообещала я и отправилась на треннинг, по дороге, правда, благоразумно решив, что о своей всепоглощающей страсти к Сэму лучше будет умолчать. Да и, конце концов, это не столь уж принципиально.

Сейчас понимаю, что вообще не стоило рассказывать папе о своих вновь родившихся планах на будущее, но в те дни я делилась с ним почти всем. Потому, наверное, что, понимала: нам остается все меньше и меньше времени. Обычно беседы наши доставляли ему радость, что бы мы ни обсуждали, но на этот раз он пришел в ужас.

– Давай во всем разберемся, Наташенька! К концу года ты получишь сертификат. Профессия психолога, имеющего вторую специальность менеджера по персоналу, в высшей степени престижна, Ирма твоей работой довольна, говорит, что у тебя есть все данные для быстрого карьерного роста. И ты хочешь отказаться от карьеры и играть в детектива? Это нелепо, ты ведь уже взрослая девочка, сама подумай.

Тон его был ласков, но голос дрожал. Папа никогда не вмешивался в мою жизнь и не диктовал, как поступать. Уверена, ему бы и в голову не пришло возразить, реши я уехать жить в Африку или родить внебрачного ребенка, но мое намерение стать детективом настолько выбило его из колеи, что он пошел против собственного принципа невмешательства.

– Что ты, папочка, я не собираюсь отказываться от карьеры, просто… – я лихорадочно соображала, какой же достаточно веский и солидный аргумент можно привести в пользу моего решения, но с языка уже неслась несусветная чушь: – Понимаешь, папа, я думаю, что работа детектива материально может обеспечить меня гораздо лучше, чем работа специалиста по персоналу.

Папа с облегчением вздохнул.

– Что за ерунда, Наташенька, с чего ты это взяла? Высококвалифицированный менеджер по персоналу получает намного больше, чем самый хороший детектив. Да и неужели тебе приятно было бы зарабатывать деньги, выслеживая мошенников или неверных супругов – разве ты не знаешь, чем в наше время занимаются все детективные агентства? – неожиданно он вновь встревожился: – Радость моя, что случилось? Почему тебя вдруг стало беспокоить твое материальное положение? Неужели ты думаешь, я об этом не позаботился? После моей смерти у тебя будет стабильный доход от нашей недвижимости в Мельбурне и Сиднее, а также дивиденды. Ты можешь продать свою долю в компании и приобрести недвижимость за границей, но только обязательно посоветуйся с адвокатом. После выплаты всех налогов ты будешь получать весьма и весьма солидную сумму на личные расходы, я попрошу адвокатов прямо сейчас ввести тебя в курс дела, если ты так тревожишься.

И тут, в первый раз после консилиума медиков, навсегда расколовшего наш счастливый мир, я заплакала:

– Не нужно, папочка, пожалуйста, не нужно адвокатов! Не говори об этом!

Больше мы к обсуждению моих «детективных» проектов не возвращались – возможно, папа счел это минутным заблуждением, которое забудется тем быстрей, чем меньше о нем говорить. Он держался до последнего, пока оставались силы. Занимался делами, проводил время с друзьями, возился на кухне, готовя свое коронное блюдо – сладкий плов с кишмишом. Болей у него не было, и это счастье, потому что иначе ему пришлось бы отправиться в хоспис, он просто слабел, и в начале июня почти уже не вставал с постели. Как-то раз, когда в зале Элизабет Мёрдок давал концерт квартет Габриеля Форе, в котором Вилма Смит играла партию скрипки, папа спросил:

– Не хочешь послушать, доченька? Я-то, конечно, сейчас сильно обленился, но ты могла бы пригласить подруг – Грэйси, например.

– Папочка, зачем ты…. – договорить мне не хватило сил, но выражение лица, наверное, стало таким, что папа, ласково коснувшись моей руки, тихо извинился:

– Прости, родная.

За день до смерти ему неожиданно стало лучше, он попросил меня отпереть внутренний потайной ящик письменного стола и принести фотоальбом в потертом плюшевом переплете. Встав у изголовья кровати, я молча смотрела, как дрожащие от слабости пальцы папы с трудом переворачивали плотные страницы. Копии большинства снимков, запечатлевших счастливые моменты моего детства, хранились и в моем личном фотоальбоме, поэтому были мне хорошо знакомы, но вот эту – большую черно-белую фотографию женщины – я, кажется, прежде никогда не видела. Или видела?

Огромные темные глаза смотрели вдаль с удивительной красоты лица, и сердце мое внезапно сжалось от болезненного воспоминания. Папа провел рукой по фотографии, на миг закрыл и вновь открыл глаза.

– Ты не помнишь маму, и мы с тобой никогда о ней не говорим, – он задыхался, произносил каждое слово медленно и с большим трудом, – ты не спрашиваешь, а сам я…. Но, наверное… ты должна знать.

– Я помню все, что мне надо, – голос мой предательски дрогнул, – и больше ничего знать не хочу.

– Наташенька….

– Не говори со мной о ней, папа! Я все помню лучше, чем ты думаешь.

– Тебе ведь еще… не было и четырех.

…..Порою я проклинаю свою память, сохранившую мельчайшие подробности того дня. Вот мы с мамой стоим у перехода, ожидая зеленого света. Мимо стремительно проносятся машины, и моя рука в варежке крепко вцепилась в мамину – машин я немного побаиваюсь. Чтобы победить страх, звонко рассказываю наизусть:

– Улонили мишку на пол,

Отолвали мишке лапу…

– Молодец, – хвалит меня стоящий рядом старичок.

– Мишка – мой блат, – важно сообщаю я.

– Помолчи, Наташа, – говорит мама, – сейчас будем переходить.

Вспыхивает зеленый глаз светофора, мы с толпой прохожих переходим улицу и идем к нашему дому. Белый снег скрипит под ногами, издали доносятся веселые ребячьи голоса – возле нашего дома для ребят залили каток, и мальчишки с длинными палками, которые называются «клюшки», носятся на коньках по белому полю. Среди них мой одиннадцатилетний брат Миша – я твердо уверена, что он и есть Мишка, которому в стихотворении Агнии Барто оторвали лапу. Он бьет клюшкой по черной круглой штуковине – она, я и это недавно узнала, называется «шайбой». Шайба, отлетев в сторону, с глухим стуком отскакивает от зеленого бортика поля. Ребята о чем-то спорят, потом игра возобновляется. Мы с мамой стоим и смотрим на скользящего по льду Мишу.

– Я ждал тебя.

Я оборачиваюсь – рядом с нами почти вплотную стоит высокий худощавый человек. Это дядя Артур, который один раз возил маму, меня и Мишу на своей машине в зоопарк. Он улыбается мне, но что-то в его улыбке мне не нравится. Отвернувшись, я, вновь начинаю следить за Мишей.

– Зачем ты сюда пришел, Артур? – спрашивает мама. – Я поговорю с Володей, честно. Сегодня или завтра, мне нужно только выбрать момент, понимаешь? Я и сама хочу побыстрее закончить, но не могу же говорить с ним при детях. Чуточку подожди, понимаешь?

– Нет, – сердится дядя Артур, – я сыт твоими обещаниями. Сейчас! Можешь поговорить, пока Миша здесь играет. Девочка маленькая, что она понимает? Сейчас, слышишь? Или я сам поговорю с Владимиром и все ему объясню.

У мамы почему-то становится такой же голос, как тогда, когда ее вызвали по телефону забрать меня из детского сада – у нас, пятерых ребят из группы, при медосмотре в волосах нашли вшей. Помню, как она вбежала в изолятор, прижимая руки к груди и повторяя: «Я же все время мою ей голову, откуда? Стыд-то какой – ужас!» Сама я никакого особого стыда не ощущала, наоборот, мы, пятеро «завшивевших», сидели в изоляторе и пыжились от сознания собственной важности. Однако интонации в голосе мамы хорошо мне запомнились, и теперь она говорит точь-в-точь также:

– Нет-нет! Что ты, Артур, что ты, я сама! Я объясню ему все по-хорошему, чтобы было нормально, без скандалов, понимаешь?

Дядя Артур щелкает зажигалкой, прикуривает, а когда на кончике сигареты образуется пепел, щелчком сбрасывает его в снег.

– Ладно, иди. Иди, чего ты ждешь! – прикрикивает он так, что я вздрагиваю от неожиданности. – Иди! Я буду ждать в машине три, – смотрит на часы, – нет, два часа. Если ты за это время с ним не переговоришь, я поднимусь к вам, ты поняла меня? Я ведь тоже не железный, Аида, я тоже не могу!

Чувствую, как вздрагивает рука мамы, за которую я держусь.

– Да-да, хорошо. Пойдем, Наташа.

Мне не хочется домой, поэтому я начинаю упрямиться:

– Хочу еще смотлеть, как Миша иглает! Гулять хочу!

– Еще твоих капризов мне сейчас не хватало! Быстро! – невзирая на мое сопротивление, мама ведет меня, хныкающую и стопорящую движение калошами о снег, к нашему подъезду. – Сейчас нашлепаю, не будешь нормально идти, – грозит она.

Лифт, скрежеща и поскрипывая, довозит нас до седьмого этажа. Возле нашей двери ноздри мои щекочет просачивающийся из квартиры терпкий сладковатый запах. Забыв о прежнем своем желании еще погулять, я нетерпеливо дергаю дверную ручку и в восторге кричу:

– Плов с кишмишем! Плов с кишмишем!

Конечно же, это папа, вернувшийся с работы первым, поставил на плиту подогреть кастрюлю с пловом. Накануне, когда его готовили, я вертелась на кухне и смотрела, как в подсолнечном масле на сковороде жарится изюм без косточек – кишмиш. После того, как сухие изюминки набухают, их кидают в кастрюлю с наполовину проваренным рисом и тушат на маленьком огне. Когда мы едим плов, мама обычно следит, чтобы я не вытаскивала изюминки, а ела их вместе с рисом. Иногда, правда, она может задуматься, устремив глаза куда-то в сторону, и тогда мне удается выудить весь кишмиш, после чего я, отодвинув тарелку, невинно заявляю «больше не хочу» и вылезаю из-за стола. Интересно, задумается сегодня мама за столом или нет? Я нетерпеливо дергаю ее за подол шубки.

– Ма, отклывай, сколее! Плов!

Наконец, отыскав в сумке ключи, она открывает дверь, и я вихрем врываюсь в прихожую. Папа, выйдя из кухни с перекинутым через плечо кухонным полотенцем, подхватывает меня на руки и поднимает к потолку.

– Это кто пришел? Это моя Наташка пришла сладкий плов кушать.

Он звучно чмокает меня в нос и слегка подбрасывает. Я в восторге болтаю в воздухе ногами, и калоши слетают с валенок. Мама стаскивает с себя сапоги и, не поднимая головы, говорит:

– Поставь ребенка, Володя, вы сейчас все тут перебьете.

Наконец – наконец! – моя шубка висит на вешалке, мои руки вымыты с мылом, и мы сидим на кухне. Папа большим половником накладывает нам плов и возвращается к плите, чтобы заварить чай. Я искоса поглядываю на мамину тарелку – там, у самого края, лежит изюминка-великанша, истекающая маслом. Обидно, почему она не досталась мне? Решившись на отчаянный шаг, я хватаю великаншу и поспешно отправляю себе в рот – нужно скорей ее съесть, иначе мама заставит положить обратно, а потом будет долго объяснять, что ей не жалко, но из чужих тарелок таскать некрасиво. Если же изюминка будет съедена, то говори, не говори – назад не вернешь.

Однако изюминка съедена, а мама все молчит и неподвижно смотрит прямо перед собой. Совсем осмелев, я беру ложку неправильно – ведь держать ее, зажав в кулаке, гораздо удобнее – и начинаю выковыривать из плова изюминки да еще помогаю ложке пальцами. Папа, заварив чай, выглядывает в окно – оттуда видна площадка, где ребята играют в хоккей.

– Мишка все носится. Позвать? Или пусть потом поест?

Мама торопливо вскидывает голову.

– Нет-нет, пусть пока побегает, я…. Володя, мне нужно поговорить с тобой. Серьезно, понимаешь?

– Появились проблемы? Давай решать, – папа приседает перед мамой на корточках и заглядывает ей в глаза. – А ну, погляди на меня, девочка! Да ты сама не своя! Аида, родная, в чем дело?

Неожиданно мама закрывает лицо руками и плачет. Я поражена – никогда раньше не видела, чтобы взрослые плакали, да еще так горько! Наверное, ей будут делать укол. Или папа хочет смазать ей ранку йодом? Бедная мамочка!

Тут вдруг от избытка чувств, я чувствую, что могу оскандалиться. Уронив ложку, сползаю со своего стульчика, бегу в туалет и не слышу, о чем они говорят дальше. После туалета мою руки с мылом три раза, включая и выключая воду – мне нравится закрывать и открывать блестящие краники. К столу можно уже не спешить – весь кишмиш из моей тарелки выбран и съеден. Я зажимаю пальцем кран, струя брызжет мне в лицо, на одежду на пол, так здорово! У ног моих уже образовалась солидная лужа, с кафельной стены стекают тонкие струйки воды, а меня все не зовут, и никто не приходит пресечь мое баловство.

Наконец, оставляя мокрые следы на линолеуме, я выхожу из ванной, шлепаю к кухне, откуда доносится громкий папин голос, и останавливаюсь у двери. На меня никто не обращает внимания, папа стоит у плиты и, размахивая рукой, кричит:

– Нет, я просто не в силах понять, Аида, о чем ты говоришь?! Однажды он тебя бросил, ты столько пела мне, что вычеркнула его из жизни, что никогда не простишь, а теперь…. Да ты с ума сошла, у нас семья, дети!

– Это не я говорила, это ты сам так решил, Володя. Я правду сказала, что он на другой женился, а ты так сразу и решил, что он меня бросил, а ты, такой добрый, подобрал. Он меня не бросал, понимаешь? Все по-другому было.

– Да? И как же?

– Моя мать ведь нянечкой в больнице, работала, пила постоянно, отца у меня не было. Мужчины к нам домой приходили, понимаешь, какое к матери у людей отношение было? Меня-то, конечно жалели. Иногда к ней гость придет, она меня выгонит гулять, и обязательно какая-нибудь соседка скажет: «Аида, иди я тебя чаем напою» И Артура мать, тетя Милена, тоже иногда звала – я ведь с сестрой Артура в школе вместе училась. Иногда они меня у себя и ночевать оставляли – места много, не жалко. У них раньше квартира в Баку знаешь, какая была? До погромов отец у него большой начальник был, очень богато жили – мебель, посуда. Невесту ему, Диану, тоже богатую нашли – у нее дядя в Ереване в КГБ работал. Уже с родителями ее договаривались обручение делать, а тут Артур говорит, что хочет на мне жениться. Представляешь, что было? Тете Милене «скорую» два раза вызывали! Потом мне тетя Артура тайком деньги принесла, сказала: отец Артура дал, уезжай в Москву. Поступай там учиться или работать – делай, что хочешь, только чтобы тебя Артур не смог найти. Замуж выходи за хорошего человека, ты очень красивая, на эти деньги приданое себе сделаешь. Деньги, знаешь, какие огромные дала? Пятьсот рублей! У меня в жизни столько не было, понимаешь?

Мама говорит это все и плачет, но папа ее ничуть не жалеет и даже говорит ей плохое слово, за которое у нас в детском саду воспитательница обещала отрезать Сене Гаврилову язык:

– Б….!

Его кулак бьет по столу с такой силой, что пузатая сахарница переворачивается, и белые сладкие кусочки рассыпаются по столу.

– Ой, Володя, что ты делаешь?

– Ты никогда меня не любила! – кричит он. – Не любила, скажи? А я-то дурак, козел безмозглый! Хороший человек, которого тебе обещала эта тетя! Правда, чем плох – инженер, холостой, с квартирой, с московской пропиской, да еще от любви голову потерял, почему не воспользоваться? В институт поступить у тебя ума не хватило, деньги тетины кончились, не век же по лимиту дворником в ЖЭКе работать, улицы мести.

Мама плотно прижимает к щекам ладони, между пальцами у нее текут слезы.

– Ты жестокий какой, Володя! Почему ты так говоришь? Как я со своей матерью могла нормально учиться, чтобы в институт поступить? И разве я была тебя плохая жена? Ты взял меня девушкой.

Только что папа был злой и сердитый, а теперь он вновь стоит перед мамой на коленях, отводит ее руки от лица, целует мокрые от слез пальцы.

– Прости, родная, любимая, не плачь. Только скажи, что все это шутка! Ну, была у вас с Артуром школьная любовь, так ведь когда это было! Он женат, мы с тобой давно женаты, у нас дети. Ты знаешь, что я на все для тебя готов!

Голос папы странно дрожит, он обнимает маму, прижимает ее к себе, шепчет что-то ей на ухо. Стоя за дверью, я вижу, как мама отклоняется, отстраняет его от себя.

– Подожди, Володя, не надо! Сядь на стул, мне еще нужно тебе много сказать. И сахар ты рассыпал, – она начинает складывать кусочки рафинада обратно в сахарницу.

Сев напротив нее, папа глухо говорит:

– Нет, я не могу поверить. Просто ты его встретила, на минуту всколыхнулось старое. Не бывает так сразу, вы не виделись десять лет, и теперь вдруг…..

– Почему не виделись? Артур… он приезжал, нашел меня, понимаешь? Нет, я ему не писала, честно, он сам нашел. У соседей узнал – я матери написала, что замуж выхожу, а она напилась, пошла к подруге хвастаться и письмо с адресом во дворе потеряла. Ну, и всем соседям, конечно, стало известно, понимаешь?

– Да что тут понимать, – рот папы странно кривится. – И давно он приезжал?

– Давно, мы с тобой тогда только расписались. Он все время говорил, что жить без меня не может, чтобы я от тебя уходила. Но я ведь не дура была, он разводиться с Дианой не собирался, сказал, что потом, что сейчас нельзя – она только-только дочку родила.

– Почему ты ничего мне не сказала?

– А что говорить? Я ему сказала: «уезжай», и он уехал, что я тебе должна была говорить?

– Он только сейчас стал твоим любовником, или ты с самого начала наставляла мне рога?

– Володя, зачем ты так все обостряешь? Думаешь, мне легко? Мне тоже тяжело. Я тебе честно сказала: я его люблю и всегда любила, понимаешь?

– Отвечай на мой вопрос! Он приезжал, и вы встречались?

И папа опять бьет кулаком по столу. Сахарница снова подпрыгивает, но теперь не просто переворачивается, а катится по столу и с грохотом падает на пол. Теперь кусочки сахара, недавно тщательно собранные мамой, лежат вперемешку с белыми фарфоровыми осколками, но никто не делает попытки их собрать. Подняв обе ладони, словно собираясь сдаваться, мама торопливо говорит:

– Не надо, Володя, не кричи так! Мы не встречались, я не обманываю.

– И что, он вдруг возник ниоткуда, и сразу возродилась старая любовь? Не верю!

– Они переехали в Москву в восемьдесят девятом. У Дианы, я говорила, дядя в Ереване в КГБ крупной шишкой был, все знал. Он еще в восемьдесят восьмом сказал, что из Баку армянам надо уезжать. Родители Артура хотели с Москвой обменяться, но кто из Москвы в Баку поедет, когда там такое творится? Тогда покупать-продавать квартиры еще нельзя было, они решили все делать фиктивным браком. Диана с Артуром развелись, она фиктивно за азербайджанца вышла, чтобы бакинскую квартиру ему продать, а Артуру за эти деньги тоже фиктивным браком купили квартиру в Москве. Квартира хорошая, три комнаты, и вещи они из Баку почти все вывезли, так что жили нормально. Решили, что Артур не сразу с фиктивной женой развод оформит – заподозрили бы, квартиру могли отобрать, – поэтому они с Дианой три года незарегистрированные жили. Потом вдруг, уже не знаю как, мать Дианы через родственников нашла ей мужа-американца. Он увез ее с дочкой в Штаты, и теперь Артур в квартире один – отец в девяностом от сердца умер, мать его, тетя Милена, в Ереване у дочери живет. Ну и теперь… мы хотим быть вместе, понимаешь?

Они молчат, и мне становится скучно. Я забираюсь под стол и играю с белыми кусочками сахара, валяющимися вперемешку с осколками разбитой сахарницы.

– Понимаю, – говорит папы таким непохожим голосом, что мне кажется, будто к нам на кухню пришел чужой дядя. – Жена бросила, и у него вспыхнула старая любовь. Ладно, пусть тебя это устраивает, но дети! Ты подумала о детях, Аида?

– Я все им потом объясню, они к Артуру нормально отнеслись.

– Так что, он уже, значит, видел детей?

– Мы в зоопарк с ним на его машине ездили, они целый день вместе гуляли.

– А мне ты сказала, что вы ездили в зоопарк на такси. Так твой Артур, значит, таксистом работает?

– Да ну, Володя, ты скажешь! У Артура свой бизнес, он может десять таких такси купить.

Папа в третий раз бьет кулаком по столу, стол трещит, и по полу катятся два винтика. Он кричит так, что у меня на минуту даже в ушах закладывает.

– Детей я не отдам! Даже если тебе их суд присудит – лучше убью вас обоих с твоим Артуром, в тюрьму сяду, но не отдам!

– Володя, не кричи так, пожалуйста, дай, я скажу.

– Я сказал! Попробуешь их забрать – обращусь в суд. Детей ты не получишь, ты сама решила уйти, я тебя не гнал. Сука, б….! Пусть только твой Артур попробует протянуть свои лапы к моим детям!

Он начинает бегать по кухне. Мама вскакивает и тоже начинает кричать:

– Ты меня достал, понимаешь, достал! Я не хотела тебе говорить, но ты сам меня достал! Если хочешь знать, Мишка не твой сын, а Артура, понимаешь?

Папа, перестав бегать, замирает на месте, потом говорит так, будто у него болит горло:

– Врешь!

– Зачем мне врать? Я говорила, Артур приезжал, когда мы с тобой расписались. Ты тогда уехал на неделю в Минск, тебя на какое-то совещание послали, помнишь? Поэтому я точно знала, что ребенок от Артура. Позвонила ему, но он приказал молчать – не хотел, чтобы его родители и Диана узнали, понимаешь? Накричал на меня: «Ты от меня уехала, уйти ко мне от мужа не захотела, теперь раз живешь с ним, то и живи. Рожай или аборт делай, а я разводиться с женой не буду. Но лучше всего молчи и не порти жизнь себе и другим». Я и жила, и молчала, дочку тебе родила. Кто знал, что все так изменится? Союз развалился, у вас на заводе уже третий месяц зарплату ширпотребом выдают, я один термос на масло обменяла, другой на сахар, а дальше что? Кроме твоего плова дома есть нечего, хорошо, рис с осени остался, и в банке еще кишмиш есть, а то вообще бы голодали. А у Артура свой бизнес, он все достанет и детей лучше тебя обеспечит.

– Да, конечно, – говорит папа хриплым шепотом, – жена уехала, и он вдруг о тебе вспомнил. Обеспечить решил!

– Ну и что? Я сама виновата, если б я тогда его тетю не послушала, не уехала бы, он на мне бы женился.

– Это он тебе так напел? И ты поверила? Знаешь, когда ты послушалась его тетю, ты была умнее.

Мама всхлипывает.

– Что же делать, Володя? Я всегда его любила, понимаешь? Я только потом это поняла. А теперь… теперь он хочет сам воспитывать сына, обещает любить мою дочку, как свою, а я… я опять жду от него ребенка. Прости, Володя.

– К черту вас обоих, Наташку я вам не отдам!

Услышав свое имя, я вздрагиваю, и фарфоровый осколок впивается в мой палец. Кухня наполняется моим ревом. Родители вытаскивают меня из-под стола, по моей руке течет кровь. Мама торопливо достает из аптечки бинт и йод.

– Подожди, Володя, надо перевязать.

– Сам перевяжу, иди к своему Артуру.

Он отбирает у нее бинт и йод, уносит меня в нашу с Мишкой комнату и, захлопнув дверь перед маминым носом, начинает обрабатывать ранку йодом. Я ору благим матом и пытаюсь вырваться. Йод постепенно перестает щипать, но я накричалась, и мой детский организм требует отдыха. Привалившись головой к папиному плечу, я дремлю и, полусонная, чувствую, как он раздевает меня, укладывает в кроватку и заботливо устраивает поверх одеяла перевязанную ручку.

Еще неглубокий сон мой ненадолго прерван заливающимся голосом канарейки – так звонит наш дверной звонок. Из прихожей доносится возбужденный голос Мишки:

– Мам, представляешь, мы им три гола сейчас забили!

Потом я сразу засыпаю, а утром, когда открываю глаза, Мишкина кровать пуста. Из кухни не доносится ни звука, ни шороха, и мамы нигде нет. Папа помогает мне одеться, выводит на улицу и ведет в детский сад. Еще темно, я, как обычно по утрам, сонно спотыкаюсь, поэтому он берет меня на руки и крепко прижимает к себе.

– Наташка моя, Наташка, – бормочет он, – я им еще покажу, кто лучше сможет обеспечить жизнь моему ребенку!

Кажется, какое-то время после этого папа пил – я помню стоявшую на столе бутылку водки и резкий неприятный запах, исходивший от него по вечерам. Однажды он принес какое-то письмо, прочитал его, но не убрал, а оставил на столе среди книг. На конверте была красивая картинка, и я попросила у папы:

– Дай.

– На, посмотри, – сказал он, протягивая мне конверт, – это от твоего дяди Ромы из Австралии. Поедем в Австралию?

Бутылка с водкой перестала появляться, и от папы больше не исходил неприятный запах. Однажды нам позвонили откуда-то издалека – я уже умела различать местные и междугородние звонки. Папа долго говорил по телефону, смеялся, повторял слово «Рома», а по щекам его почему-то текли слезы. Два дня спустя он вымыл стол, убрал с него все лишнее и, разложив какие-то бумаги, начал их заполнять. Я играла на мягком коврике у окна, но иногда подходила посмотреть, как папа аккуратно вписывает в какие-то клеточки маленькие буквы и цифры.

В тот день, когда мы покидали Москву, мне исполнилось пять лет. Папа подарил мне куклу Машу с открывающимися и закрывающимися глазами, и в течение всего времени перелета из Москвы в Сидней я не выпускала ее из рук, даже когда спала.

До Сиднея мы летели с двумя пересадками больше суток. Москва проводила нас метелью и снегом, а Австралия встретила горячим летним теплом и слепящим глаза солнцем. Помню, как папа медленно что-то объяснял таможеннице на непонятном мне тогда языке. Пока она осматривала наши вещи, ласковая девушка в форме отвела меня в туалет. Кран там был удивительный, я такого раньше не видела, поднесешь руку – вода течет, уберешь – вода перестает течь. Положив Машу на полочку у раковины, я несколько раз подносила руки к крану, потом, наконец, намылила их жидким мылом, вымыла и посушила – сушилка тоже начинала работать, когда к ней подносила руки, но таких в Москве было много. Я спросила у девушки, как устроен такой интересный кран, но она не поняла меня и, улыбнувшись, развела руками.

Дядя Рома встречал нас у выхода, стоя рядом со своей машиной. Они с папой обнялись, потом погрузили в багажник наши вещи, а меня усадили на специальное детское сидение и пристегнули ремнем, что мне крайне не понравилось. Однако спорить было бесполезно, потому что дядя Рома строго сказал:

– Так положено. Подремли немного, скоро приедем.

Я покорилась, закрыла глаза и внезапно вспомнила: а ведь кукла-то Маша осталась в туалете на полочке! Хотела крикнуть папе, что нужно вернуться, но сон уже прочно навалился на меня, усталую и убаюканную плавной ездой. Маша, Москва и белые метели остались в прошлом, которое с годами отодвигалось все дальше и дальше.

В Сиднее мы первое время жили в Розевилле – папа сам переоборудовал заброшенное подсобное помещение, примыкающее к дому Марудиных, в небольшой, но уютный флигель с туалетом и душем. С деньгами у нас тогда, кажется, было неважно, поэтому в будние дни, когда все работали, я оставалась одна – детские сады стоили дорого. Мне разрешали выходить из флигеля и гулять – на огороженном длинным забором участке заблудиться теоретически было негде. Снаружи вдоль забора тянулась широкая тропа, ведущая к станции, но сколько я ни смотрела в щель между рассохшимися досками, никогда не видела, чтобы по ней кто-то шел. И воскресенье, день, когда папа бывал со мной, не приносило мне радости – с утра папа тащил меня в воскресную русскую школу, куда-то в Сити. Чтобы я не забыла русский язык.

Машины у нас не было, а я как раз в то время насмотрелась мультиков про капитана Пауэра и жутко боялась заходить в вагон – они в Сиднее трехэтажные, и мне казалось, что с верхнего уровня сейчас прыгнет Ястреб. Я отказывалась идти к станции, и бедный папа нес меня, тихо плачущую, на руках, а я была уже большая и довольно тяжелая. Когда подъезжал поезд, он накрывал мне чем-нибудь голову, чтобы я ничего не видела, и, заскочив в вагон, сразу взбегал по лестнице наверх.

Конечно, когда мы переехали в Мельбурн, у него уже появилась возможность пригласить для меня педагога русского языка. Очень симпатичная старушка-эмигрантка Фрима Израилевна, педагог с сорокалетним стажем, приехавшая из Ростова к взрослым детям, занималась со мной три раза в неделю, как она утверждала, «по полной программе средней школы». Папа платил ей хорошие деньги, но об этом никому нельзя было рассказывать – иначе Фриму Израилевну лишили бы льгот и субсидий, которые Австралия дает неимущим пенсионерам.

Однажды, уже лет в пятнадцать, я спросила у папы, зачем мне нужен русский язык – неужели мы собираемся вернуться в Россию. Он ответил: «Я-то нет, а вот ты…. Кто знает?». Глаза у него при этом стали такими печальными, что больше я ничего не стала спрашивать – ушла в свою комнату и села учила наизусть заданное мне Фримой Израилевной стихотворение поэта серебряного века Александра Блока. Закрыв уши, повторяла: «Ночь, улица, фонарь, аптека», а сама думала о папе – что же его так мучает? Ведь он сам любил повторять, что это великое счастье – то, что нам удалось уехать из этой проклятой страны….

Тогда, в раннем детстве, я никогда не задавала папе вопросов типа: «Для чего мы сюда приехали? Где наш дом? Где мама? Почему с нами нет Мишки?» Не спрашивала и позже – когда мы уже переехали в Мельбурн, и я достаточно повзрослела. Зачем спрашивать, если ответ, я знала, находится в моей памяти – мне нужно было лишь осознать смысл запечатлевшейся в детском мозгу сцены на кухне, а помнила я все, до единого слова и жеста родителей. Почему? Потому что тот день полностью изменил мою жизнь. Никого ни о чем не спрашивая, я пыталась до всего дойти сама. Сколько мне было, когда пришло понимание, – четырнадцать, пятнадцать? Не помню, но знаю точно: именно тогда я твердо решила все отсечь и забыть. Навсегда. Так зачем теперь, когда мне больше двадцати, вновь вызывать откуда-то этот кошмар?

– Я помню все, что надо, папа, – твердо сказала я, – ты знаешь, какая у меня хорошая память. Но ее я не хочу помнить. И… я не хочу ничего о ней знать.

Папа печально вздохнул.

– Хорошо, не будем об этом, я только хотел сказать…. Это она, – он провел пальцем по прекрасному лицу томно смотревшей с фотографии женщины, – твоя мама. Когда-то я безумно любил ее, потом презирал и ненавидел, а теперь… не знаю. Наверное, каждый имеет право выбирать в жизни свой путь. Если без меня тебе вдруг станет очень одиноко и горько….

– Нет! – закричала я. – Папа, разорви эту фотографию, пожалуйста, я никогда, слышишь, я…. Иначе, я сама разорву!

– Погоди, не кричи, не перебивай, мне трудно говорить. Не вини ее, она… Я помню тот день – лето… рано, а солнце уже взошло. Вышел из дому на работу, а она мела тротуар у подъезда. В грязном халатике, на волосах какая-то жуткая косынка. Остановилась на минуту, посмотрела на меня, улыбнулась, сказала: «доброе утро». Как она была красива, боже мой! В тот день я потерял голову, Иногда говорю себе: надо было думать, ей было только девятнадцать, а мне уже тридцать восемь, и я был достаточно опытен в отношениях с женщинами. Но когда вспоминаю ее…. Нет ни о чем не жалею, у меня было десять лет счастья, и у меня осталась ты. Ты… похожа на нее, те же глаза, тот же рот, такие же волосы – пышные, хотя и светлые. Не уничтожай фотографию. Так вот, что я хотел сказать? Да, вот что: у тебя есть два брата, Мишу ты помнишь, – голос его задрожал, и по исхудавшей щеке неожиданно покатилась слеза, – младшего ты никогда не видела, но… он тоже твой брат, у вас троих одна мать. Я… просил Сэма Доули найти их, они живут в США. Я не хотел ничего о ней знать все эти годы, но ты должна. И если вам когда-нибудь придется встретиться, помни одно: это твоя мать, и я… я любил ее.

– Хорошо, папа.

Не сказав больше ни слова, я положила фотографию вместе с альбомом на прежнее место, заперла потайной ящик секретера на ключ и мысленно пообещала себе никогда больше его не отпирать.

На следующий день папы не стало. Прощаясь с ним перед кремацией, я сунула ключ от секретера в карман его пиджака, коснулась губами холодного лба, а потом долго следила глазами за медленно вплывающим в дверцу печи гробом.

После похорон Марудины провели в Мельбурне еще две недели, опасаясь оставить меня одну, потом вернулись в Сидней. Ехать с ними я наотрез отказалась – нужно было начинать другую жизнь. Без папы. Через неделю после их отъезда позвонила Грэйси.

– Прими мои соболезнования, Натали, дорогая, прости, что не могла сделать это раньше – почти месяц провела в Новой Зеландии. Работа. Увидимся?

Мы встретились через день в том же кафе в Шампань Лонж, и вид у Грэйси был крайне утомленный.

– Ты не больна? – невольно вырвалось у меня.

– Хуже, – она слабо улыбнулась и махнула рукой, – целый месяц проработала в кабинете семейного врача помощницей медсестры. Пациентка и ее муж пытались сфабриковать обвинение в неэтичном поведении, устраивали всевозможные провокации. Собирались содрать с бедняги крупную компенсацию – суды обычно в таких случаях принимают сторону пациентки. Хорошо, он вовремя подсуетился обратиться к нам. Теперь они будут сами платить по полной за ложное обвинение.

– Но как же? – ужаснулась я. – Ты ведь не имеешь права фиксировать на видео момент осмотра.

– Конечно, нет, а то все было бы в сто раз проще. Но есть моменты, которые юридически мы имеем право фиксировать, и это очень кропотливая работа. Детектив-профессионал должен быть подкован в юриспруденции. Ладно, как у тебя идут дела, Натали?

Я лишь пожала плечами – как могли у меня идти дела? Не было папы, а все оставалось прежним.

– Стараюсь оттянуть момент, когда придется разбираться в своих финансовых делах, – я тяжело вздохнула.

– Это неминуемо, – сочувственно отозвалась Грэйси, – нам с Денисом здорово повезло, что всем занимается дедушка, хотя доход нашей семьи, разумеется, много меньше твоего.

Действительно, им здорово повезло, а вот мне придется общаться с агентом по недвижимости и знакомиться с отчетом о полученных доходах. Придется иметь дело с менеджером, который перечисляет мне дивиденды с акций компании, а также с адвокатом, контролирующим правильность начисления налогов. В принципе, можно всего этого и не делать – просто использовать те суммы, которые поступают на мой банковский счет, – но папа советовал всегда и все держать под личным контролем.

– Если честно, Грэйси, мне это кажется странным, но я еще живу. Кстати, два дня назад я оставила работу в компании. Окружающие считают это естественным – ведь мне осталось менее полугода до окончания университета.

– Наверное, предполагается, что через полгода ты вернешься? – с легким смущением в голосе она отвела глаза.

– Пока в разговоре со мной кто-нибудь нет-нет да вставит «когда ты, Натали, опять приступишь к работе….». Но ты ведь знаешь, что у меня другие планы. Да, и еще: с сентября начну посещать краткие курсы по праву. Ты права – детектив должен быть юридически подкован, – я со смехом процитировала фразу с сайта моих курсов по праву при мельбурнском университете Ля Троб: – «Вы изучите право и научитесь использовать это с максимальной пользой для клиента».

Грэйси смотрела на меня долго и задумчиво, и постепенно в ее взгляде появилось нечто вроде понимания.

– Знаешь, Натали, давай, закажем еще кофе, – она подождала, пока официант поставит перед нами чашки, высыпала в свой кофе сахар, помешала и только после этого вновь заговорила: – Скажи, ты сама себя понимаешь?

– Думаю, да, – с некоторым вызовом в голосе ответила я, тоже бросая в кофе сахар.

– Прежде ты была вполне довольна своей жизнью и выбранной специальностью. Работа менеджера по персоналу тебя устраивала, тебе нравилось общаться с людьми, а потом вдруг….. Ты можешь продолжить свое образование и получить степень доктора психологии, я знаю тебя и вижу, что это твое. Быть детективом – не твое.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, Натали. Папа был прирожденным детективом, Сью тоже, – голос ее слегка дрогнул, – а вот я нет. Я просто вношу свою лепту в семейный бизнес, после гибели Сью постаралась сохранить агентство. Сначала делала это в память о папе, теперь ради Дениса – он увлечен работой со своей программой, ему нужна база. Я много работаю, потому, что нам нужны деньги, но не собираюсь всю жизнь оставаться детективом – хочу получить степень доктора права и стать барристером, а это еще три года учебы. Говорю это, чтобы ты поняла: лично для меня работа детектива – всего лишь способ выжить.

– А для Сэма? – наши взгляды встретились, но я не стала отворачиваться, и смотрела прямо ей в глаза, хотя чувствовала, что румянец заливает мне щеки.

– Сэм, он такой же, как папа и Сью, фанат своего дела, но ведь ты не Сэм! Пойми, если ты не рождена стать детективом, то ничто не сможет этого изменить. Никакое чувство…. Я имею в виду…..

Тут тактичная Грэйси сбилась и умолкла – разумеется, она прекрасно понимала, какое чувство я испытываю к Сэму, но говорить об этом без моего дозволения считала себя не вправе. Я решила такое дозволение ей дать.

– Да, я люблю его, Грэйси! Знаю, что я ему не нужна, поэтому пытаюсь использовать все доступные мне средства, чтобы быть рядом с ним. Если для этого нужно стать детективом – стану детективом. Я хочу быть детективом, потому что для меня на первом месте любовь, а не карьерный рост, пойми! И неизвестно, какой детектив будет лучше работать – тот, кем движут азарт, деньги или честолюбие, или тот, кем движет любовь. Да ты сама же этому пример!

Грэйси не стала спорить, а лишь улыбнулась и неожиданно для меня согласилась.

– Что ж, Натали, я постараюсь убедить Сэма принять тебя с испытательным сроком. Только отложим этот разговор до тех пор, пока ты не получишь сертификат, нам нужен детектив, который сможет полностью посвятить себя работе.

– Да, Сэм сказал мне то же самое. Что ж, договорились, – голос мой дрогнул, и я очень тихо добавила: – Спасибо, Грэйси.

Перед самым Рождеством я позвонила ей – поздравить с праздником и сообщить, что получила степень бакалавра с отличием.

– Поздравляю, Натали, – она была искренне за меня рада, – в ближайшее время нам с тобой нужно будет встретиться и поговорить о чрезвычайно важном деле. Сегодня мы с Денисом уезжаем в Хоббарт, вернемся сразу после Нового года, и тогда, надеюсь, ты пригласишь нас с Сэмом к себе – разговор будет долгий.

Рождество я провела в Сиднее у Марудиных и вернулась в Мельбурн в начале января, хотя дядя Рома чуть ли не силой пытался меня удержать еще на пару недель.

– Не понимаю, куда ты спешишь? – недовольно и немного обиженно ворчал он. – Тебе так у нас плохо? Ты ведь сейчас не работаешь у себя в компании.

– Дядя Рома, не обижайся, пожалуйста, но мне предстоит важное собеседование с работодателем.

Я понимала, что ни ради дружбы, ни из сочувствия никто принимать на работу бесполезного человека не станет. Возможно, Сэм и Грэйси собираются каким-то образом меня протестировать. Как именно, я не знала, но столько об этом думала, что мысль организовать хоть какое-то угощение для гостей, даже не пришла мне в голову. Лишь когда они переступили порог моих апартаментов, я вдруг вспомнила о законах гостеприимства, заметалась и забормотала нечто похожее на «сварить кофе». Грэйси отмахнулась от моего лепета и усадила меня на диван.

– Денис сварит, покажи ему, где у тебя что.

– Я профессионал, – сообщил Денис, открывая кухонный шкаф, – к тому же, знаю, как включается кофеварка, это большое достоинство для мужчины, да, Грэйси?

Я отметила, как на миг их взгляды слились в единое целое, светившееся нежностью. Потом он занялся кофеваркой, а Грэйси, удобно поджав ноги, примостилась рядом со мной на диване. Я не знала всех нюансов собеседования при найме на работу детектива, но, все же, с некоторым недоумением следила за тем, как Сэм, успевший расположиться в большом кожаном кресле – любимом кресле папы, – открывает свой кейс и выкладывает на журнальный столик папку с документами и дисками. После этого он выразительно глянул на Грэйси, и она, откашлявшись, начала:

– Ты, конечно, знаешь, Натали, что твой отец незадолго до смерти поручил нашему агентству работу и предупредил, что отчитаться мы должны будем перед тобой.

Мысли запрыгали в моей голове, как кенгуру. Так это не собеседование? Господи, папа ведь предупреждал меня, что обратился в их агентство! Я была ошеломлена и ответила крайне сухо:

– Да, знаю. Сколько я должна заплатить?

– Заказ был полностью оплачен, работа выполнена, часть средств, выделенных твоим отцом на расходы, не истрачена. Мы пришли представить тебе полный отчет.

Отогнав внезапно нахлынувшее воспоминание – исхудавшее лицо папы, отливавшее болезненной желтизной на фоне белых подушек, – я угрюмо кивнула.

– Хорошо, я вполне доверяю добросовестности вашего агентства. Что я должна подписать?

Грэйси посмотрела на Сэма.

– Сначала ты должна ознакомиться с результатами, – в его взгляде неожиданно мелькнуло сочувствие, – поскольку представить отчет заказчику является частью предусмотренной договором работы.

– Такова была воля твоего отца, – мягко добавила Грэйси, и ласковый тон ее заставил меня виновато опустить голову.

– Хорошо, я слушаю.

– Твои родители, как ты знаешь, – сказал Сэм, – официально развелись в девяносто четвертом. Они пришли к обоюдному соглашению еще до суда, поэтому твоя мать не стала требовать, чтобы тебя оставили с ней, хотя могла бы – в России суды обычно становились на сторону матери. Взамен твой отец добровольно отказался от своих отцовских прав на Михаила – Артур Гаспарян, его настоящий отец, пожелал записать ребенка на свое имя.

Я вспомнила веселого мальчика с кудрявыми волосами, постоянно меня дразнившего и ни минуту не остававшегося в покое.

– Значит…

– Да? – Сэм вопросительно посмотрел на меня. – Что ты хотела спросить, Натали?

– Нет, ничего, или…. Так, значит, у Миши теперь другая фамилия?

– Да. Он и ваш с ним младший брат Эдуард носят фамилию Гаспарян. Ладно, продолжу.

Итак, спустя какое-то время после развода твой отец решил уехать в Австралию. При оформлении документов ему необходимо было получить разрешение Аиды на твой отъезд из России. Он приехал к ней за подписью, и тогда же она сообщила ему, что Артур Гаспарян, как беженец из Баку, уже получил американскую визу, остается лишь оформить документы для всей семьи, а после этого они уедут. Поэтому твой отец был абсолютно убежден, что искать их нужно в США. Так мы и сделали.

Меня охватило горькое отчаяние – эта женщина, моя…мать, она ведь даже не захотела меня повидать перед разлукой, навсегда вычеркнула из своей жизни. Преодолев сжавший горло спазм, я сумела принять безразличный вид.

– Что ж, ваше агентство нашло их, Сэм, и твоя работа выполнена. Спасибо, давай, я подпишу бумаги.

Он отвел мою руку, потянувшуюся к лежавшему поверх остальных бумаг контракту.

– Не спеши, согласно контракту я должен доложить тебе об основных деталях расследования. Итак, мы сделали запрос в эмиграционные службы, вот ответ и отчет о расходах на информационные услуги. Среди мигрантов, прибывших из России в США за последние восемнадцать лет, Артура Гаспаряна с женой Аидой и двумя сыновьями нет, хотя само имя «Артур Гаспарян» встречается настолько часто, что идентифицировать каждого из них заняло бы года два или три. Тогда мы пошли другим путем – отыскали первую жену Гаспаряна. Ну и женщина! Какой темперамент! Битый час возмущалась и поносила первого мужа всяческими словами за то, что он после развода так и не вернул ей положенную половину супружеского имущества – я представлю тебе счет за телефонный разговор с Лос-Анжелесом. Потом заявила, что уже двадцать лет не поддерживает с «этим мошенником» никаких отношений, но под конец все же дала адрес их с Артуром дочери Лианы. С дочерью у нее тоже полный разлад, поскольку та «во всем копия своего подлого папаши». По словам Дианы, они с отцом вроде как переписываются, но ее, конечно, «это абсолютно не касается». Лиана живет в Атланте, замужем за дантистом, воспитывает двоих маленьких детей. В отличие от своей матери, она оказалась очень спокойной и приветливой женщиной. Когда я объяснил, в чем дело, она с готовностью рассказала все, что знала. Артур Гаспарян живет в США с 2007 года, занимается бизнесом. Но женат он теперь на другой женщине, не на Аиде.

На другой женщине?! В памяти моей возникло худое лицо высокого человека, возившего нас в зоопарк и потом разговаривавшего с мамой у катка возле нашего московского дома. Его хмурый взгляд, смутно сохранившееся в детской памяти лицо моей мамы, прекрасное лицо женщины с фотографии – все на миг смешалось, поплыло перед глазами.

– А… Аида? – спросила я, чувствуя, что бледнею и уже ничего не могу поделать со своим дрожащим голосом. – Она….

Грэйси торопливо сказала:

– Она жива, жива, осталась в России вместе с твоими братьями. Ребята, а может, мы выпьем кофе, потом продолжим? Денис, твой несравненный кофе готов?

– Почему? После всего…. После того, как он….. На другой женщине?!

– Денис! – закричала Грэйси.

– Есть, командир! – по-военному отчеканил он, приближаясь к нам с подносом.

Ароматный кофе, покрытый густой белой пеной. Мелькнула глупая мысль: «Где, интересно, он откопал эти чашки? Даже не знала, что у нас в шкафу есть такой сервиз». Легко соскочив с дивана, Грэйси побежала к холодильнику и отыскала там сливки.

– Ничего, что я у тебя тут хозяйничаю, Натали? Не могу пить кофе без сливок, ты же знаешь. Тебе тоже кладу, да?

Я тупо уставилась на свой кофе, потом перевела взгляд на Сэма.

– И когда же он развелся с Аидой?

– Рассказываю то, что узнал от Лианы. Оформление выездных документов для всей семьи затянулось, потом вообще было отсрочено на неопределенное время – в американской программе помощи беженцам изменились кое-какие параграфы. На какое-то время они даже отказались от мысли о переезде – у Гаспаряна в России был свой бизнес, и семья жила относительно неплохо. Приобрели участок земли в районе Бутово, выстроили коттедж, много путешествовали по Европе, Михаил окончил университет, женился. В две тысячи четвертом у твоей матери обнаружили рак молочной железы, и Гаспарян отправил ее лечиться в Германию. Ампутация груди, длительное лечение – он не жалел денег. Однако за время болезни жены у Гаспаряна появилась другая женщина – украинка Марина Лагутко. После лечения Аида полностью поправилась, но потеряла мужа – едва врачи объявили о полном ее выздоровлении, как Гаспарян подал на развод. Его дочь Лиана искренне полагает, что ее отец честно выполнил свой долг перед второй женой и получил право заново устроить свою жизнь. Тем более, что он полностью всем обеспечил Аиду и сыновей – Михаилу с семьей отдал их прежнюю квартиру в Москве, Аиде с Эдуардом оставил коттедж. Бизнес свой, правда, полностью ликвидировал, чтобы начать дело в США, но по мере возможности присылает Аиде с Эдуардом деньги. Михаил, по словам Лианы, в помощи не нуждается – он на хорошем счету в банке, где работает и имеет большие перспективы. Однако Аиде с Эдуардом немного не повезло – у них отобрали коттедж, и теперь они живут в двухкомнатной квартире.

– Как можно отобрать собственность? – изумилась я, на время даже забыв о своих переживаниях, вызванных рассказом Сэма.

– Тут я тоже не совсем понял, это Россия, Денис тебе лучше меня объяснит.

Денис рассмеялся.

– Точно, вам, аборигенам, такого не понять. Наташка, ты поймешь, если я объясню по-русски? По-английски для такого словарного запаса не хватает.

– Да, – растерянно ответила я, – пойму, наверное.

– Ты спрашивай, если неясно. Короче, правительство Москвы решило застроить земли в Бутово – как раз те места, где находился коттедж. Предложили жителям в виде компенсации квартиры городского типа. Мы с дедом живем в Бутово, поэтому я все эту катавасию как дважды два знаю. Многие отказывались, митинговали, протестовали, писали куда-то, но все без толку – митинги разогнали, вещи насильно вывезли в новые квартиры, дома сломали.

– Но ведь Гаспарян и остальные люди покупали эту землю!

– У многих эта земля была с советских времен, власти доказывали, что там какие-то закорючки были оформлены неправильно. Я насчет Гаспарянов специально связался с одним своим бывшим одноклассником, он на Петровке работает и сумел (не бесплатно, конечно) получить информацию. У самого-то Гаспаряна покупка была оформлена правильно, но человек, который продал землю, якобы владел ею незаконно. Гаспаряна в России уже не было, приехать он не мог – ждал получения «грин карты», а Аида с мальчиками что могли сделать? Михаил решил, что не стоит связываться с правительством Москвы, сам подписал согласие и матери велел подписать. Это уже нам Лиана рассказала, она тоже в ситуации не разобралась, просто передала, что слышала от отца. Очень возмущалась, ругала Аиду и Михаила за глупость, за то, что позволили отнять то, что своими руками сумел нажить ее отец, но ей-то ведь ситуацию не объяснишь, такое только русский человек понять может.

– Ну, и что они теперь делают? – хмуро спросила я.

– Живут себе и живут, что тут поделаешь? Аида не работает, получает пенсию по инвалидности, потому что состоит на учете у онколога, Гаспарян им, конечно, регулярно помогает, поэтому у них все есть. Твой брат Эдуард должен был в этом году окончить школу, но дальше, – Денис вновь перешел на английский и посмотрел на Сэма, – дальше пусть Сэм тебе докладывает.

– Восьмого декабря прошлого года, твой брат Эдуард был арестован, – будничным голосом продолжил его рассказ Сэм, – его обвиняют в убийстве учительницы.

– Что?!

Я торопливо поставила чашку на стол, и хорошо, что кофе остыл, иначе, плеснув на мою дрогнувшую руку и джинсы, он основательно обжег бы кожу. Грэйси сбегала к стенному шкафу и, притащив пачку бумажных салфеток, начала меня тщательно вытирать со всех сторон.

– Подробности мы узнали с помощью того же приятеля Дениса, который работает в полицейском управлении Москвы. Формально он не имеет доступа к этому делу, информация закрытая, но в России, к счастью для нас, можно купить все, что угодно. Я представлю отчет о расходах.

– Хорошо, Сэм, но только позже, ладно? Сейчас расскажи мне, что произошло.

– Убийство и ограбление. Жертва убита из травматического оружия – случай крайне редкий, но пуля выпущена с близкого расстояния и прошла через глаз. В квартире все перевернуто верх дном, пропали золотые вещи и, предположительно, деньги.

– Боже мой! Но почему заподозрили моего… моего брата?

– Убитую, учительницу Анну Григоренко, обнаружила ее мать – она пришла домой около шести, и она же вызвала полицию. Первым делом, как и положено, проверили бывшего мужа, но у него стопроцентное алиби – в день убийства ему удалили аппендицит. Стали проверять другие контакты, выяснили, что в пять часов того дня к Анне на урок английского языка должен был прийти Эдуард Гаспарян. Мать Анны работает медсестрой в поликлинике, и они с Аидой сдружились, когда та проходила у них лечение. Дома Эдуарда не оказалось – около семи он позвонил матери, сказал, что английским успешно отзанимался, а теперь хочет проводить свою девочку, Надю Калугину, в танцевальную студию и там ее подождать. Это сразу вызвало у следователя подозрение – по словам матери Григоренко, урок с Эдуардом должен был начаться в пять и закончиться в половине седьмого. Но уже в пять, по предварительным данным, жертва была мертва, поэтому «успешно отзаниматься» с ней Эдуард никак не мог. Поехали в местный клуб «Лира», куда Надя Калугина ходила в танцкласс, но оказалось, что на урок она не пришла. Мобильный телефон у Эдуарда был отключен, поэтому дождались, пока он явится домой, и задержали.

– Он признался?

– В убийстве? Нет, конечно. Но сознался, что обманул мать – в пять он пришел на урок, но никто ему не открыл дверь. Эдуард подумал, что Анны нет дома. Такое случалось – задержалась, едет в метро и сообщить по мобильному не может, там не везде есть связь. Он позвонил своей девочке, и они решили плюнуть на все занятия и поехать в центр в кинотеатр. А матери он соврал, чтобы не возвращать ей деньги, которые должен был отдать учительнице за урок, звонил ей по мобильному уже из центра.

– Девочка подтвердила его слова?

– Поначалу – да, слово в слово. Но через пару дней начала путаться, говорить, что не помнит точно – у нее в тот день сильно болела голова. Кажется, она приняла таблетку и весь вечер проспала. После этого в квартире Гаспарянов провели обыск, в комнате Эдуарда обнаружили сумку с золотыми вещами и травматический пистолет Стечкина, из которого была убита Григоренко. Следователь предположил, что пистолет принадлежал Артуру Гаспаряну, который пользовался им для самозащиты.

Я похолодела.

– Но тогда… тогда это все, конец, – голос мой внезапно осип, в глубине души закипало раздражение. Почему? Почему я должна так переживать из-за мальчишки-преступника, которого никогда в жизни не видела?

Сэм пожал плечами.

– Не знаю. Михаил и Аида наняли адвоката, сам Артур прислал деньги, но приехать отказался. Он сообщил, что действительно имел травматическое оружие – не пистолет Стечкина, а «осу», – но разобрал и выбросил его перед отъездом в Штаты. Однако показания его особой силы не имеют.

– А адвокат?

– Адвокат Марк Яновский напирает на нарушения при обыске – он подробно расспросил Аиду, по ее словам, понятые почти все время находились в прихожей, их пригласили в комнату только после того, как были обнаружены улики. Две пожилые соседки. Во время обыска они растерялись, плохо понимали, что от них требуется, и толком объяснить, как все происходило, не могут. Или не хотят. Повторяют, что видели все из прихожей, большего от них не добиться. А Аида – мать, ее словам не придают значения.

– Отпечатки на уликах? Какие-нибудь другие следы?

– Не нашли. Следователь считает, что Эдуард все стер – парень ведь не дурак, читает детективы.

– Где же он спрятал вещи и пистолет перед тем, как встретился со своей девочкой? Он ведь не заходил домой и вряд ли поехал в кино с награбленным. А если спрятал где-то, то зачем потом принес домой улики? Пусть адвокат расспросит Надю еще раз!

– Отец девочки, крупный бизнесмен, взял у невропатолога справку, что его дочь страдает нервным расстройством, и потребовал, чтобы девочку оставили в покое, потому что она несовершеннолетняя – шестнадцать лет.

– Шестнадцать лет! Она обязана дать показания, если от этого зависит судьба моего брата!

Я и не заметила, с какой легкостью стала называть Эдуарда своим братом! Грэйси переглянулась с Сэмом.

– Мы не думаем, что твой брат действительно виновен, Денис, расскажи, что ты узнал.

Денис кивнул.

– Мой приятель, который работает на Петровке, сумел выяснить, что кто-то очень заинтересован в том, чтобы твоего брата признали виновным. Кто – узнать ему не удалось. Однако отдельные СМИ подготавливают общественное мнение – освещают дело определенным образом, посмотри, я сделал тебе подборку на русском языке.

Он положил передо мной несколько распечаток статей из Интернета. Голова моя закружилась.

«Убийство учительницы выходцем с Кавказа….»

«Армянский подросток ограбил и убил свою учительницу….»

«Учительницу из Бутова зверски убил выходец из Армении…»

– Почему они так пишут? – голос мой звучал растерянно. – Эдуард не выходец из Армении, он родился в Москве, его мать и отец из Баку. И потом, какое это может иметь значение?

– Это Россия, – хмыкнул Денис и положил передо мной еще одну распечатку. – Видишь, адвокат Эдуарда жалуется на звонки с угрозами.

Внезапно ко мне пришло решение.

– Я еду в Россию, это дело требует тщательного расследования, их властям нельзя доверять. Сэм, Грэйси, я хочу поручить эту работу вашему агентству.

Не успела я закончить фразу, а Сэм уже отрицательно качал головой.

– Нет, Натали, это не наша территория. В России у меня нет агентов, а сам я, не зная языка и сложностей менталитета, работать не смогу, прости.

Я поднялась, губы у меня дрожали, и я ничего не могла с этим поделать.

– Тогда… тогда я поеду туда одна. И сама проведу расследование!

– Что ж, пожалуй, такой вариант тоже можно рассмотреть, – согласился Сэм.

– Ты шутишь, Сэм? – возмутилась Грэйси.

– Какие шутки? Натали хочет работать в нашем агентстве, будем считать это испытательным сроком.

– Это несерьезно, она никогда не вела частного расследования!

– Натали способна на большее, чем ты думаешь, Грэйси. К тому же, она имеет степень бакалавра с отличием в области психологии, мы будем с ней на связи и в любой момент поможем, – Сэм посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся очень теплой дружеской улыбкой, – и у нее будет преданный помощник – ХОЛМС.

– Холмс? – смущенно отводя взгляд, переспросила я.

– Так называется моя программа, разве ты не знала? – засмеялся Денис и ласково сжал руку Грэйси. – Когда Грэйси попросила меня дать ей экзотическое название для рекламы, у меня не хватило фантазии ни на что другое. ХОЛМС, заглавными буквами.

– Мы составим два соглашения, – добавил Сэм, – с одной стороны, наше агентство заключит с тобой контракт, как с клиентом. С другой стороны, работать ты будешь, как сотрудник нашего агентства, сможешь пользоваться нашей лицензионной программой и нашими регулярными консультациями. Действия твои мы спланируем и будем постоянно корректировать, но если ты нарушишь указания, наше агентство вправе уволить тебя без выходного пособия, а заказ будет считаться невыполненным по вине клиента, и тебе придется оплатить все издержки. Устраивает?

– Думаю, Сэм, ты нашел оптимальное решение, – я посмотрела ему прямо в глаза, – составляй контракты, я готова подписать их прямо сейчас.

Задумчиво оглядев меня с ног до головы, он покачал головой.

– Встретимся через три дня, великая сыщица, к этому времени мы подготовим тексты.

– Первое и основное условие: ты должна будешь точно следовать всем пунктам разработанной агентством линии поведения, – ледяным тоном произнесла Грэйси, – если что-то тебя не устраивает, никаких соглашений агентство заключать с тобой не будет.

– Сначала, наверное, мне все же следует прочитать оба текста, – задетая ее тоном, ответила я, глядя в сторону.

Грэйси сразу оттаяла и всхлипнула.

– Ох, Натали!

– Опять? – укоризненно прикрикнул на нее Сэм. – А ну перестань!

Она повернула к нему расстроенное лицо.

– Мы не должны были этого делать, Сэмми, не должны! У нее нет никакого опыта, а Денис говорит, что в России очень опасно. Если бы мы с Денисом могли поехать с ней….

– Бессмысленно об этом говорить, малышка, твой врач категорически против.

Забыв о прочем, я испуганно перевела взгляд с Грэйси на Сэма.

– Врач? Какой врач?

– Они с Денисом собирались поехать с тобой, – объяснил Сэм, – но вчера их семейный доктор запретил ей подобные телодвижения.

Внутри у меня словно все оборвалось.

– Грэйси, дорогая, что… что сказал тебе доктор?

– Ну… – Грэйси запнулась и слегка зарумянилась, – почти два месяца, а я даже и не подозревала.

Когда до меня дошло, дыхание вновь перехватило, но теперь уже от восторга.

– Грэйси, у тебя будет ребенок?

Я бросилась ее целовать, она тоже чмокнула меня в щеку, стиснула мою руку и, шмыгнув носом, уткнулась в плечо Дениса. Он смеялся, ласково ероша ее волосы.

– Все правильно, через семь месяцев она сделает меня папой.

– Поздравляю! – его я тоже от души расцеловала.

Обняв меня одной рукой, другой Грэйси продолжала держаться за рукав Дениса.

– Спасибо, Натали, будешь крестной?

– Ну, конечно!

Мы опять обнялись и долго продолжали бы наши излияния, не постучи Сэм костяшками пальцев по столу:

– А меня как – никто не хочет поздравить? – в глазах его прыгали искорки смеха. Но лучше бы ему так не шутить – выскользнув из объятий Грэйси, я обхватила его крепкую шею и горячо поцеловала в губы.

– Поздравляю, Сэм!

Грэйси и Денис хохотали, а Сэм, кажется, немного смутился, потому что, поспешно отстранив меня, строго сказал таким тоном, каким говорят с детьми:

– Ладно, Натали, если праздник закончен, то, может, ты для разнообразия ознакомишься с текстами и инструкциями? Если что-то неясно, спрашивай, не стесняйся.

Взяв со стола распечатки, я вернулась на свое место и начала читать.

– Почему, приехав в Москву, мне не следует вступать в контакт с моей матерью и братом Мишей? – подняв голову, я встретила внимательный взгляд Сэма. Он кивнул.

– Это в интересах дела – тем, кто подставил твоего брата, пока не нужно знать о твоем расследовании. Работай в полной изоляции, предварительная информация у тебя есть. Свяжешься с Михаилом и матерью только после того, как полностью закончишь первый этап работы.

Что ж, я не могла не согласиться, что доводы Сэма весьма логичны, и слова «твое расследование», приятно ласкали мой слух. Однако следующий пункт меня немного смутил. Я в замешательстве взглянула на мужа Грэйси.

– Это крайне неловко для меня – остановиться у твоего деда, Денис. Очень мило с твоей стороны предложить это, но я не люблю никого стеснять.

– Я уже говорил по этому поводу с дедом, он будет рад, если ты остановишься в нашей квартире.

– Я предпочла бы отель.

– Тебе нужно начать расследование в районе, где произошло убийство, ближайший отель довольно далеко оттуда, а дед живет поблизости. С середины февраля квартира вообще будет в твоем полном распоряжении – дед собирается к нам в Мельбурн, он специально отказался от всех лекций и взял на полгода творческий отпуск.

В голосе Дениса звучала неподдельная радость. Грэйси нежно погладила его руку.

– Серж и Денис полтора года не виделись, – сказала она, – я так рада! Мой дед хочет, чтобы Серж побыл у нас подольше, хотя бы до рождения малыша.

– К тому же, это будет частью твоей легенды, – продолжал Денис. – Соседям дед тебя представит, как свою внучку из Вильнюса – ты приехала учиться в московской школе, чтобы потом поступить в Московский университет.

– Почему из Вильнюса? – не поняла я. – В какой школе?

Он рассмеялся.

– Не обижайся, Наташа, но нужно же как-то будет объяснить окружающим твой небольшой акцент и, скажем, некоторые особенности речи – ты ведь с детства живешь в англоязычной среде. А школа… мы решили, что лучше всего, если ты перед посторонними будешь изображать девочку-подростка.

– Лет так около пятнадцати, – добавил Сэм.

– Ну, знаете! – от возмущения у меня на миг даже язык присох к горлу. – Мне двадцать два года, в этом году будет двадцать три, а вы хотите….

Легонько, как пушинку, Сэм приподнял меня с места и поставил перед большим настенным зеркалом.

– Обрати внимание, при соответствующей одежде тебя никто не примет за взрослую женщину, и это откроет перед тобой дополнительные перспективы.

– Какие?

– Ты, как психолог, лучше меня знаешь: когда человек считает собеседника глупее себя, он расслабляется. Поэтому в разговоре с детьми люди менее осторожны и чаще допускают промахи. Твой тип лица позволяет тебе при желании создать себе имидж наивной глупышки, это большое преимущество. Посмотри внимательно.

Я посмотрела – действительно, пышные волнистые волосы цвета меда вкупе с огромными темными глазами делали мое лицо детски наивным, если не сказать глуповатым. Причем, без всякого моего на то желания. Позади меня в широком зеркале отражался Сэм – широкоплечий, высокий, с мужественным лицом и легкой сединой на висках. Сколько же усилий мне с моим лицом придется приложить, чтобы полностью изменить сложившийся у него стереотип привлекательной женщины! И удастся ли? Думаю, Грэйси немедленно поняла, что творится у меня на душе, потому что, изобразив восторг, захлопала в ладоши и воскликнула:

– Какая ты прелесть, Натали! Правда, Сэм? Правда, Денис?

– Правда, – влюбленными глазами глядя на нее, а не на меня, согласился ее муж.

Сэм же ничего не ответил, потому что продолжал меня разглядывать с выражением глубокой задумчивости на лице. Грэйси, в конце концов, даже возмутилась:

– Сэмми, хватит ее вертеть и разглядывать, ты напрочь лишен чувства такта!

– Я простой детектив, а не принц Уэльский и должен точно оценивать ситуацию, – Сэм еще раз крутанул меня вокруг моей оси – так, словно я была неодушевленным предметом, – да, лет пятнадцати. Грэйси, Денис, подберите ей онлайн подходящую для России подростковую одежду.

– Сэм верно говорит, Наташа, – поддержал его Денис, – подростком в Москве выглядеть лучше – у любого взрослого в любой момент могут потребовать документы. Тем более, что на носу президентские выборы.

– Как это потребуют документы? Почему?

– Такая система, долго объяснять. Подойдут на улице и потребуют паспорт, к регистрации придерутся, мало ли.

– Я зарегистрируюсь, если положено.

– В России много чего положено, но не делается. Зачем тебе себя расшифровывать? Живи у деда, на подростков никто не обращает внимания.

Я посмотрела на Сэма, потом на Грэйси, но они лишь пожали плечами.

– Я тоже полагал, что тебе по приезде в Москву нужно сделать все по закону, – сказал Сэм, – но Денис у нас главный эксперт по России. По его словам, это весьма специфическая страна.

– К тому же, – добавил Денис, – у нас дома на моем компьютере тоже стоит версия программы ХОЛМС, и ты можешь ею пользоваться – она несколько упрощена, может не уловить нюансов интонации в диктофонной записи, но зато анализирует быстрее.

Ничего не поняв (в тот момент я еще не была знакома с программой ХОЛМС), я смирилась, еще раз просмотрела инструкции и, подписав два экземпляра контракта, протянула их Сэму. Он бегло глянул, передал бумаги Грэйси и констатировал:

– Дело сделано, Мата Харри.

Обиженная насмешкой, я сфокусировала глаза на середине его лба – подобный взгляд мы отрабатывали на тренингах, он заставляет собеседника ощутить ваше над ним превосходство. Однако Сэм, кажется, ничего такого не ощутил, потому что в глазах его продолжали скакать смешинки.

Все оставшееся до отъезда время я посвятила освоению программы «ХОЛМС» – Денис установил ее на мой ноутбук.

– Программа обрабатывает информацию, которую ты ей представляешь в виде диктофонной записи, отсканированных документов или непосредственно введенного в базу данных текста, – сказал он, – сама ты в смысл можешь не вникать.

– То есть, я должна буду записывать на диктофон и сканировать все-все подряд?

– Что сканировать, выберешь сама, но главное – диктофонная запись всего, что тебя окружает. Твоя задача – спровоцировать возникновение нужной тебе ситуации. Перед началом обработки данных иногда стоит внести коррективы и выбросить лишнее – пение птиц, например. В принципе, ХОЛМС и сам в состоянии это сделать, но тогда время обработки данных возрастет. Учти только: если будешь вводить информацию сама в виде текстового файла, ХОЛМС пометит ее как «субъективная» и оценит с достоверностью восемьдесят процентов.

– Почему только восемьдесят? – удивилась я.

Отвечать Денис начал по-английски, но потом перешел на русский – его запасов английского для столь философского объяснения явно не хватало.

– Любой человек воспринимает мир со своей колокольни. В мировой судебной практике на основании самых искренних и честных свидетельских показаний не раз выносились ошибочные решения. Отсканированные же документы или запись прослушанных разговоров – это объективная реальность. Держи диктофон включенным, фотографируй, сканируй, а к концу дня перебрасывай все файлы в матрицу базы данных. Потом кликни «провести анализ» и ложись спать.

– И что дальше?

– Жди, когда ХОЛМС закончит анализ и предложит тебе варианты дальнейших действий, выбери наиболее для тебя приемлемый. Если же вдруг на экране начнет мигать «Опасность», немедленно прекращай разработку версии и прерывай все контакты.

В общем, освоить программу оказалось несложно, я за пару дней научилась работать с базой данных и вносить коррективы.

За два дня до отъезда я связалась по скайпу с Марудиными и сообщила, что еду в Россию. Об истинной причине моей поездки говорить не стала – пусть думают, что после смерти папы меня потянуло на историческую родину. Дядя Рома был нездоров, у него обострилась астма, и каждое слово его сопровождалось характерным посвистыванием, усиленным динамиком компьютера.

– В плохое время ты едешь, детка, отложила бы на год-два, а? – просипел он. – В России сейчас холодно, в политике, читаю, настоящий бедлам, смотри, не поддавайся ни на какие провокации.

Из-за его плеча выглянула остренькая мордочка Сони, его второй жены.

– Тепло одевайся, Наташенька, в Москве сейчас, передавали, лютый мороз – ниже двадцати градусов.

– Ладно, Соня, спасибо.

Я считала себя опытной путешественницей – мне неоднократно приходилось бывать в Европе и Штатах с отцом и подругами. Правда, обычно мы путешествовали в апреле или мае, когда в Северном и Южном полушариях температура примерно одинакова, теперь же стоял январь. Поэтому, собираясь в дорогу, я выбрала самую свою теплую одежду – купленный три года назад в Париже кожаный плащ. Поскольку он был снизу и сверху подбит искусственным мехом, я полагала, что теплей одежды быть не может. И глубоко ошиблась.

К счастью, перед тем, как самолет приземлился в Москве, я увидела, что другие пассажиры достают из сумок толстые свитера, и, забежав в туалет, поддела подаренный Грэйси комплект термобелья для аквалангистов. Только это и помогло мне не околеть в первые часы пребывания на родине. В плохо отапливаемом такси, на котором я добиралась из Домодедово в Бутово, у меня зуб на зуб не попадал, успокаивала лишь мысль, что заказанную онлайн «подростковую» теплую одежду уже доставили по московскому адресу Дениса.

Когда Сергей Денисович открыл дверь, я посиневшими губами начала было произносить слова приветствия, но не успела закончить, потому что он крепко обнял меня и расцеловал в обе щеки.

– Добро пожаловать домой, Наташенька. Замерзла?

– Д-да.

– Тогда первым делом горячего чаю.

После трех чашек чая с малиной я перестала трястись и, оглядевшись, пришла в полное недоумение – Денис говорил, что его дед живет в просторной однокомнатной квартире. Однако подобного я себе и представить не могла – в Австралии самые жалкие однокомнатные квартиры в домах для эмигрантов имеют спальню, комнату для гостей и столовую с примыкающей к ней кухней. Чтобы лучше все осмотреть, я специально лишний раз сбегала в туалет – может, где-то еще есть незамеченное мной помещение. Нет – только комната, кухня и санузел.

Выйдя из ванной, я твердо сказала:

– Простите, Сергей Денисович, но я вас сильно стесню. Думаю, лучше мне позвонить в какой-нибудь отель и….

– Не говори ерунды, – нахмурившись, прервал меня он, – у Дениски на кухне компьютер, поэтому он велел мне уложить тебя там, на его место – сказал, компьютер тебе будет нужен. А так, если тебе на кухне плохо, то можешь в комнате ложиться, я на кухню пойду.

– Что вы, Сергей Денисович, я совсем не потому, просто у вас такая маленькая квартира, что мне неловко вам мешать.

– Какая же она маленькая? – в голосе его слышалась легкая обида. – Комната двадцать метров, кухня одиннадцать, сюда слона можно поместить, не то, что девчушку вроде тебя. Конечно, в Австралии, может, другие мерки, но ты же, как мне Дениска говорил, урожденная москвичка? Или я что-то напутал?

– Нет-нет, все правильно. Но папа увез меня отсюда в пять лет, я мало, что помню.

Сергей Денисович широко улыбнулся.

– Ну вот, теперь и вспоминай – каково оно жить дома. Мы, москвичи, всякого навидались. Папа-то твой сам из коренных москвичей?

Я покачала головой.

– Нет. Он вырос в Москве, но родился в Харбине.

Представить себе трудно, в какой восторг привели Сергея Денисовича мои слова.

– Подумать только! – он даже руками всплеснул. – Харбин, харбинские русские! Целая ветвь российской истории, но у нас очень мало об этом известно.

– Это из-за того, что до сих пор не отменен приказ НКВД два нуля пять девять три от тридцать седьмого года, – объяснила я, вспомнив рассказы папы и дяди Ромы Марудина, – а согласно этому приказу все служащие КВЖД объявлены предателями родины.

– КВЖД это, если я не ошибаюсь, Китайско-Восточная железная дорога, верно? – уточнил он.

– Да, верно. Папин дед работал там еще до Октябрьской революции – согласно договору России с китайцами, железную дорогу обслуживали русские путейцы. Когда советское правительство продало КВЖД японцам, русским предложили вернуться в СССР, но многие остались и продолжали работать, папин дед тоже. Им просто некуда было ехать, понимаете? В Харбине дом, работа, друзья, а в Советском Союзе никого из родных уже не осталось – кто-то уехал, кого-то расстреляли. Многие ведь были из дворянских семей.

Сергей Денисович кивнул.

– Конечно, все понятно, Наташенька, не надо так волноваться.

Я волновалась, потому что всегда волновались папа с дядей Ромой, вспоминая свою прошедшую в Харбине юность. И еще потому, что дед Дениса первым из всех моих знакомых заинтересовался харбинским происхождением папы. Сама я тоже мало об этом думала – ну, из Харбина, так из Харбина. В Австралию постоянно приезжают люди со всех уголков планеты, чему тут удивляться?

– Когда в тридцать шестом советские войска вошли в Харбин, всех служащих КВЖД объявили предателями за то, что они работали на японцев. Их вывезли в СССР и расстреляли. И папиного деда тоже.

– В то время везде по стране расстреливали ни за что, – вздохнул Сергей Денисович, – не только в Харбине.

– Многих расстрелянных и репрессированных позже реабилитировали, а харбинцы до сих пор так и считаются предателями. Но ведь они просто работали, они не предавали свою страну, – возмущенно сказала я, – не предавали!

Когда к нам в Мельбурн приезжал дядя Рома Марудин, они с папой могли часами предаваться воспоминаниям. Из их рассказов я знала, что папин дед и бабка были арестованы и расстреляны чекистами, а папиного отца, Михаила Воронина, укрыла у себя семья его школьного друга Леонида Марудина. Марудиных НКВД не трогало – на КВЖД они не работали, у них была своя скотобойня. Михаила родители Леонида удержали у себя почти насильно – он рвался бежать к родителям – и этим спасли. Ему было уже шестнадцать, а в Советском Союзе расстреливали и двенадцатилетних.

Михаил так и остался в их семье, позже они вместе с Леонидом окончили Харбинский университет и почти одновременно женились на дочерях известного востоковеда профессора Шипулина. Михаил – на старшей, Екатерине, Леонид – на младшей, Вере. Мой папа и дядя Рома Марудин – их дети и, следовательно, двоюродные братья.

Заслушавшийся Сергей Денисович спрашивает:

– А когда же семья твоего папы вернулась в Союз? – и тут же спохватывается: – Ой, Наташенька, ты, наверное, устала с дороги, а я, старый, тебя разговорами донимаю. Давай, располагайся здесь, отдохни с дороги, а я пойду поработаю.

Но я вижу, что ему не хочется прерывать наш разговор – во-первых, интересно, во-вторых, столько времени один, без Дениса, и не с кем просто так посидеть на кухне и в домашней обстановке поболтать. Поэтому я наливаю себе еще одну чашку чаю и кладу на блюдечко варенье – чтобы показать, что пока не собираюсь вставать из-за стола.

– Да нет, совсем я не устала, не уходите, Сергей Денисович.

Он уже привстал было с табуретки, но тут же с удовольствием опустился обратно, и я продолжила рассказ о том, как в сорок восьмом профессор Шипулин, отец Екатерины и Веры, получил приглашение приехать в Московский университет. По приезде в Москву он прислал дочерям письмо, сообщив, что они с матерью доехали, устроились, и все в порядке. Это письмо оказалось единственным – больше Екатерина с Верой не получили ни одного сообщения. После двух лет безуспешных поисков они решили, что их родители, как и многие харбинские репатрианты, сгинули в застенках НКВД.

Шли годы, умер Сталин, расстреляли Берию. Советское правительство, нуждавшееся в рабочих руках, начало кампанию по возвращению харбинских русских в Союз. Им обещали всяческие блага и сулили чуть ли не райскую жизнь на исторической родине, строящей социализм. Разумеется, после всего пережитого ни Воронины, ни Марудины на подобные посулы не поддались бы, но к середине пятидесятых отношение китайцев к русским настолько ухудшилось, что иного выхода, казалось, не было.

Воронины уезжали первыми с большой группой репатриантов, в распоряжение которых советское правительство предоставило три вагона, для вывоза имущества. На всякий случай сестры договорились, что, обустроившись в Союзе, Екатерина пошлет Марудиным телеграмму, и, если все в порядке, те выедут следом.

Телеграммы Леонид и Вера ждали долго, но так и не дождались. Немудрено – едва репатрианты пересекли границу СССР, как их прямиком отправили в Казахстан, поднимать целину. Всем выдали ватники с телогрейками, шапки-ушанки и сапоги, других вещей у приехавших на родину харбинцев не осталось – три вагона с нажитым за десятилетия имуществом так и канули в неизвестность.

Пока папа жил и учился в каком-то интернате – в стране Советов все дети должны были учиться! – Воронины старшие под завывание вьюг и суховеев поднимали целину. Жаловаться и роптать на обман было опасно – поднимать целину в те годы считалось не наказанием, а великой честью. К счастью Екатерина сохранила единственное письмо от родителей с их адресом и после долгих колебаний – ведь отец мог оказаться «врагом народа» – все же рискнула им написать. Письмо шло очень долго, но дошло. Профессор Шипулин, как оказалось, все еще работал в Московском университете и жил в Москве. Адрес у Шипулиных теперь был другой, не тот, что на конверте, но, к счастью, на почте кто-то знал, куда они переехали, и письмо Екатерины, в конце концов, доставили по назначению. Все эти годы Шипулины тщетно пытались найти дочерей – письма их до Харбина не доходили, на запросы ни одно ведомство не давало ответа.

Получив известие от Екатерины, профессор Шипулин сумел использовать все свои связи, чтобы вытащить дочь с зятем и внуком из Казахстана в Москву, устроить их в столице на работу и даже выбить им у Моссовета малометражную двухкомнатную квартиру – ту самую, в которой прошли первые пять лет моей жизни. Правда, к тому времени, когда мои родители поженились, ни Шипулиных, ни Михаила с Екатериной уже не было в живых.

Удивительно, как гладко я сумела все это рассказать – словно перед моими глазами наяву прошла вся жизнь моих предков. Сергей Денисович вновь собрался было дать мне возможность отдохнуть с дороги, но не удержался и спросил:

– А Марудины – что с ними сталось? Екатерина, твоя бабушка, им писала?

– Писать-то писала – уже из Москвы, – но письма не доходили. Они долго ждали и посылали запросы, почти до середины шестидесятых. Конечно, когда в Китае началась культурная революция, всем русским пришлось уезжать, иначе просто убили бы, но тогда у харбинских русских уже появилась возможность уехать в Австралию. Из Сиднея Вера начала искать Ворониных и искала их до конца жизни. После ее смерти в девяностом году дядя Рома продолжил поиски, но нашел папу только в девяносто четвертом. Ему повезло – как раз был период, когда он сумел легко и быстро оформить папе визу.

– Ладно, замучил я тебя, – на этот раз Сергей Денисович окончательно и бесповоротно поднялся, – переодевайся, отдыхай, сходи в душ, а я закроюсь в комнате и немного поработаю. Замучил я тебя разговорами, наверное, да? У вас ведь в Австралии за столом как принято – только о погоде, а мы в России как начнем об истории да политике….. Ну, и еще мы очень обижаемся, когда наши гости норовят удрать от нас в отель, ты это тоже учти.

Я засмеялась.

– Ладно, больше не буду, простите, Сергей Денисович.

– То-то же. Да и все равно, я через неделю улетаю, будешь тут хозяйкой.

Перед отъездом в Австралию Сергей Денисович должен был, по его словам, «покончить со всей накопившейся тягомотиной». Поэтому он уезжал рано, возвращался поздно, а я разбирала присланную мне из интернет-магазина одежду и привыкала ориентироваться в московской жизни – нацепив на себя очередную обновку, прогуливалась по улицам, заходила в большой универсам и, купив продуктов, бегом возвращалась домой, потому что кончики пальцев рук и ног начинали ныть от холода.

На третий после моего приезда день мороз усилился. Сергей Денисович, вернувшийся немного раньше обычного, столкнулся со мной у подъезда, когда я, посинев от холода, пыталась набрать код замка. Он немедленно забраковал мои тонкие кожаные перчатки.

– Ты что же, в двадцать пять градусов в этом ходишь? Как это я не углядел, сейчас тебе какую-нибудь шерстянку подыщу. И на ноги тоже носки теплые нужны.

– Я закажу по Интернету.

Сергей Денисович отмахнулся.

– «Закажу!» Деловые больно все стали! Зачем, если у меня этого добра достаточно, порыться только надо. Слазишь на антресоли, тебе сподручней.

На антресолях лежало множество совершенно не нужных, на мой взгляд, вещей. Стоя на стремянке, я передавала их Сергею Денисовичу, расчищая путь к шерстяным вещам. Повертев в руках целлулоидную куклу с голубыми глазами, с недоумением спросила:

– Это что, Дениса?

Он сразу погрустнел.

– Сашенькина. Меня жена-покойница барахольщиком называла, никак не могу со старыми вещами расстаться. С квартиры на квартиру переезжаем, а все с собой тащу. Там где-то, чуть дальше, Денискина железная дорога в коробке, заводная.

Осторожно вытянув коробку, я подала ему.

– Эта?

– Она. Это мой друг детства Гриша Плавник им на день рождения подарил – куклу и железную дорогу. Им тогда пять лет исполнилось, мы с их родителями большой праздник устроили. Лариса напекла-нажарила, много гостей позвали – человек тридцать. Я радовался – пусть, думал, у сына с женой неладно, но у меня есть внуки, и плевать на все. А теперь, видишь как – Сашеньки уже в живых нет, а кукла осталась. Нет сил выбросить. Я хотел Сашенькиным детишкам все эти игрушки отправить, но Денис меня высмеял – не сходи, мол, с ума, дед, в Австралии игрушек навалом, зачем им это средневековье? Ага, Наташенька, вон тот мешок, я уже вижу, тащи его вниз.

Мешок был набит шерстяными шарфами, варежками и носками. Невольно морщась от острого запаха нафталина, я перебирала их, потрясенная услышанным. Значит, у Дениса была сестра Сашенька, которая умерла, оставив детей, и дети эти живут в Австралии. Они с Денисом, стало быть, близнецы, раз им в один день исполнилось пять лет, но почему она умерла – такая юная?

Денис и Грэйси не говорили мне об этом, а Сергей Денисович, наверное, думал, что я в курсе. Неловко получилось. И, тем не менее, я не удержалась, спросила:

– А как сейчас малыши, Денис вам рассказывает?

– А что мне рассказывать, я их чаще, чем он, вижу – постоянно с Норой по скайпу общаюсь. Они сами к камере подбегают – большие уже. Тоже парень с девочкой – близнецов рожать ведь по наследству передается. Сейчас поеду – вживую их увижу. Сначала, конечно, в Мельбурн к Дениске, а потом сразу в Хоббарт.

Значит, дети этой Сашеньки в Хоббарте – в одном городе с Ларисой, матерью Дениса. А кто такая Нора? Нет, дальше спрашивать неприлично и неэтично. Выбрав более-менее симпатичные варежки, я спросила:

– Эти можно взять, Сергей Денисович?

Он, видно, витал мыслями где-то далеко, потому что не сразу ответил, переспросил:.

– А? Что ты говоришь, Наташенька? Да-да, конечно, бери все, что хочешь. Это, наверное, Ларискины. И носки теплые тоже себе подбери, а мешок оставь внизу, не клади обратно – может, еще что понадобится. Нет, видишь, как хорошо, что я не разрешил Денису все это выбросить!

В воскресенье днем Сергей Денисович улетел в Мельбурн, а я, проводив его до такси, вернулась домой и, усевшись в большое плетеное кресло, стала думать, с чего начать. К холоду я уже привыкла, с российским менталитетом освоилась – за столом запросто философствую и веду серьезные разговоры. Стало быть, с начала новой недели, то есть завтра, надо браться за работу.

Здание на Изюмской улице я нашла почти сразу, потому что предварительно изучила все карты, предлагаемые Интернетом. Четырнадцать этажей, стены светлые, с розовым обрамлением. Впечатление портила изрисованная дверь второго подъезда – как раз того, который был мне нужен. Здесь жила учительница Анна Григоренко.

Я сделала фотографии здания и его окрестностей во всевозможных ракурсах, обратила внимание на забор, тянувшийся напротив подъезда. Забор огораживал частное владение – деревянный дом с пристройками. К сожалению, из окон дома второй подъезд виден не был, к тому же в четыре часа – в то время, когда было совершено убийство, – уже начинали сгущаться сумерки, и даже с близкого расстояния трудно было бы разглядеть лицо убийцы. Прохаживаясь вдоль забора, я внимательно наблюдала за подъездом.

Примерно после одиннадцати часов дня жизнь на изучаемом мною пространстве полностью замерла. Я гуляла достаточно долго, но не увидела рядом с подъездом ни одного человека. Явись убийца в такое время и пройди он мимо консьержки, а потом обратно, она бы его точно приметила. Однако показаний консьержки в копии дела, переданной нам приятелем Дениса, почему-то не было – значит, следовало восполнить это упущение.

Где-то около часу дня я прервала прогулку вдоль забора, подошла к «своему» подъезду и решительно нажала кнопку «вызов консьержа». Ждала, слушала идущие со щитка домофона гудки, но никто мне так и не ответил. Потеряв терпение, я начала поочередно набирать номера указанных на табличке над дверью квартир. Опять шли гудки – одна квартира, другая, третья, везде молчание. Еще одно открытие – в это время практически все квартиры в подъезде пусты. Лишь в одной из них мне ответил надтреснутый старческий голос:

– Кто там?

– Мне нужно к консьержке, а она почему-то не открывает.

Старичок долго что-то жевал, потом ответил:

– Вечером приходите, сейчас дома никого нет, – и выключил домофон.

Легонько подпрыгивая, чтобы согреться, я вновь начала свою прогулку вдоль забора деревянного дома, который не подавал никаких признаков жизни. Одета я, спасибо Сергею Денисовичу, была достаточно тепло, но лицо постепенно коченело, пришлось укутать его шарфом до самых глаз. При этом в душе моей зародилось и начало крепнуть убеждение, что Москва зимой – не то место, где начинающему детективу следует набираться опыта.

Около половины шестого как-то сразу в подъезды хлынул живой поток – жильцы возвращались домой. Перебрасывались фразами приветствия соседи, звучал смех, пищали домофоны, в окнах вспыхивал свет, из квартир на полную мощь понеслись звуки музыки, где-то заверещал пронзительный женский голос.

Если убийца посторонний, то покидать здание в такое время для него было крайне рискованно – ведь в подъезде он встретил бы множество людей, те могли запомнить, а позже описать незнакомца. Стало быть, преступник ушел до пяти, а в четыре, когда Эдуард звонил в дверь, он еще был в квартире – притаился и ждал, пока мальчик уйдет. Но что, если убийца – сосед и живет в этом же подъезде? Хотя нет, не буду гадать – у меня есть ХОЛМС, который проанализирует все возможные варианты.

Вернувшись домой, я ввела в базу данных программы полученные за день фотографии, диктофонную запись разговора со старичком по домофону и всю остальную информацию о режиме существования жильцов дома, которую вредный ХОЛМС оценил с достоверностью 80%, как субъективную.

– Сам попрыгай там по морозу и получи объективную, если тебе моя не нравится, – зло сказала я компьютеру и отправилась в ванную.

Лежа в горячей воде, я никак не могла согреться и унять дрожь. В детстве мне никогда не приходилось мерзнуть, хотя и зимой на прогулках в детском саду мы достаточно долго играли на воздухе – кидали друг в друга снежками, бегали по сугробам и лепили снеговиков. У меня тогда была шубка – серенькая, пушистая. Засыпая под толстым пуховым одеялом, я подумала, что завтра надену не куртку, а полушубок – на следующий день по рекомендации ХОЛМСа мне предстояло выяснить, насколько легко попасть в подъезд в утренние часы, и побеседовать с консьержкой.

Уже в половине седьмого я была на боевом посту – стояла на крыльце второго подъезда, для вида копалась в сумке, словно что-то искала, и ждала. В тот момент, когда домофон начал пищать характерным для открывающейся двери звуком, я сделала шаг вперед. Пропустила выбегающего паренька, решительным шагом вошла в подъезд и двинулась к лестнице.

За стойкой консьержки было темно. Я подумала, что, возможно, консьержка в этом подъезде приходит на работу позже. Значит, утром в подъезд может зайти кто угодно – люди торопятся, им не до выяснения отношений с посторонними. Чтобы проклятый ХОЛМС не твердил о субъективности моих заключений, я добросовестно повторила эксперимент раз десять – выходила на крыльцо и ждала. Когда выбегал кто-нибудь из спешивших жильцов, я придерживала за ним дверь и вновь входила в подъезд. Никто меня ни о чем не спрашивал, даже не смотрел в мою сторону. Что ж, убийца вполне мог прийти с утра и ждать своего часа. Но где?

Решив исследовать лестничный проем, я начала подниматься по ступенькам. То сверху, то снизу доносились голоса, хлопали двери, но лично я не встретила ни души – из своих квартир жильцы выходили прямо на площадку перед лифтами, вызывали их и ждали, не заглядывая на лестничную клетку. Молодежь с первых двух-трех этажей, возможно, и пользовалась лестницей, чтобы не терять времени на ожидание лифта, но выше никаких следов присутствия человека я не заметила, лишь на площадке седьмого этажа вальяжно развалилась крупная красивая кошка, а перед ней стояло блюдечко с молоком.

Поднявшись до четырнадцатого этажа, я присела на ступеньки и стала ждать. Голоса и стук дверей доносились все реже и реже, жизнь в подъезде постепенно замирала, и часам к одиннадцати воцарилась тишина. Я сидела на ступеньках и сладко подремывала, положив на колени сумку и подперев голову рукой. Было тепло, никто не беспокоил, убийца тоже мог незамеченным переждать здесь до нужного ему часа. Около двенадцати я решила, что консьержка уже должна была появиться на своем рабочем месте. Повторив еще раз продуманный мною сценарий нашего будущего разговора, я вызвала лифт и поехала вниз.

В закутке было по-прежнему темно. Я стояла и раздумывала, что делать – вернуться ли обратно на четырнадцатый этаж или ждать здесь. Но, может, консьержка болеет и не вышла на работу? Неожиданно взгляд мой уловил какое-то движение – дверца в закутке консьержки слегка скрипнула и шевельнулась. Торопливо подойдя к ней, я потянула за ручку и застыла от удивления при виде девочки лет тринадцати.

– Вы… ты – консьержка?

Сразу же поняла, что вопрос глупый – девочка, темноволосая, довольно миловидная, хотя и полная, была больно уж юна для консьержки. Прищурив ярко подведенные глаза, она пожала плечами и выразительно покрутила пальцем у виска.

– Совсем? Чего тебе надо?

Я пожала плечами и мельком заглянула в закуток за дверью – лампа не горела, но в крохотное помещение через окошки проникал свет из подъезда. Там, подстелив под себя куртку, сидела другая девочка. Обхватив руками коленки, она смотрела на меня из-под копны падавших на лицо длинных волос. Рядом на полу валялись вязаная шапка и школьная сумка.

– Мне мать велела походить поспрашивать – может, где квартиру сдают, – дружелюбным тоном пояснила я.

Девчонок мои слова не удивили, спасибо Денису. Толстушка равнодушно ответила:

– Здесь нерусским никто не сдаст, иди в частном секторе спрашивай.

– Почему это «нерусским»? Мы русские.

– А чего ты говоришь как-то…. – выразительно повертела рукой девочка, сидевшая в углу на полу.

– Мы в Литве жили, там по-литовски говорят, – преподнесла я им продуманную Денисом легенду, – а сейчас переехали. Нашли квартиру в Ясенево, но у матери в Бутово работа. Ездить плохо – по дороге пробки, на метро долго. Может, знаете, где что сдается?

Девчонки слушали равнодушно, мои проблемы их не интересовали. Первая девочка заботливо сказала подружке:

– Ты поспи пока, Галюша, а то опять голова заболит, – она повернулась ко мне: – Ты иди, иди себе, мы про квартиры ничего не знаем, чего здесь стоишь, блин?

Уходить я никуда не собиралась – девчонки, которые либо жили в этом доме, либо постоянно здесь тусовались, могли стать важным источником информации. Отодвинув толстушку, я вошла в закуток и кинула в угол сумку. Медленно стащила с себя и бросила на пол куртку, плюхнулась на нее напротив «Галюши» и, как бы подтверждая свою решимость пробыть здесь достаточно долго, небрежно швырнула на пол вязаную шапку. После этого, презрительно выпятив нижнюю губу, презрительно сказала толстушке:

– С чего это ты распоряжаешься? Ты что, здесь живешь?

– Ну и что? – заносчиво ответила толстушка вопросом на мой вопрос, и мне сразу стало ясно, что ни она, ни ее подруга здесь не живут. – Это наше место, мы уже сто лет здесь!

Сто лет, отлично! И я пошла в наступление:

– Подумаешь! Ты это место не купила.

– Блин, – голос толстушки стал зловещим, – у нас здесь есть дела, а ты иди в свой отстойник, а то плохо будет, – она пробурчала себе под нос слово, которое я не разобрала, и посмотрела на подружку в ожидании поддержки.

Однако та взирала на меня в сильном недоумении – я сидела напротив нее, как зеркальное отражение, точно также подстелив под себя куртку и приняв в точности ту же позу. Даже шапки и сумки наши лежали рядом. Этот использованный мною нехитрый психологический прием, очевидно, сбил ее с толку.

– Какие еще дела? Ты, кстати, почему не в школе? – угрожающе спросила я толстушку и повернулась к «Галюше». – А ты?

На мой вопрос она отреагировала неадекватно – неожиданно начала плакать. Я поначалу даже немного растерялась:

– Ты чего?

Толстушка, не глядя на меня, начала обнимать и успокаивать подругу.

– Галя, Галечка, не плачь!

Галя же, горько всхлипывая, причитала:

– Я пишу, пишу, а она мне все равно три ставит!

– У нее в детстве травма была, – в сердцах сказала мне толстушка, – она чуть что плачет, в школе над ней училки издеваются, да еще ты ее расстроила, б….!

Последнее слово я помнила еще с детского сада, воспитательница сказала, что оно нехорошее. Однако обижаться и устраивать по этому поводу разборки сейчас явно не стоило, и, искренне недоумевая, я спросила:

– Да что такое случилось? Я же не знала, если что-то не так сказала, то извиняюсь. Кто ей ставит три? Кто издевается?

Мое извинение и сочувственно-озабоченный тон способствовали некоторому потеплению климата. Толстушка чуток оттаяла и пояснила:

– Да наша англичанка! Задолбала ее, сука!

– Пишу то же, что и у Юли, – Галя указала на толстушку, – а она, блин, ей ставит четыре, а мне три! И докладную на меня написала!

Училка – это учительница, догадалась я и, хотя в делах российских школьников не очень разбиралась, а про докладные даже не слышала, немедленно приняла сторону Гали:

– Да все они такие, учителя! Паразиты! К кому прицепятся – ничего им не докажешь, хоть умри. С чего она к тебе прицепилась?

Толстушка Юля возмущенно объяснила:

– У нас класс такой – мы на уроках что хотим, то и делаем. Все учителя привыкли, а у этой мозги заклинило – сиди ей, переводи, пиши. А у Гали, может, голова болит. Подумаешь, пошла к окну воздухом подышать! И Порцев первый ее ручкой уколол, п…..

Последнего слова я не поняла, а Галя вдруг от слез перешла к веселому хихиканью:

– Я ему здорово дала, он даже обалдел, …..

Смысл второй половины фразы опять был мне неясен, поэтому я решилась переспросить:

– Я не совсем поняла, что ты сказала – ну, в самом конце.

Обе они посмотрели на меня ошеломленно, потом начали хохотать. Галя покрутила пальцем у виска:

– У нее мозги, точно, п….

Я опять не поняла и растерянно пробормотала:

– Девчонки, я ведь из Литвы, у нас немного не так говорят, что тут смешного?

– Ты чего, в школе не училась, что ли? – снисходительно спросила Юля. – Тебя как зовут, ты в каком классе?

– Вика. Я по-литовски училась, а здесь меня мать хочет в девятый класс отдать. Квартиру найдем, тогда пойду в какую-нибудь школу. У вас в школе есть места?

Девчонки зафыркали, и Галя речитативом произнесла ряд незнакомых мне слов. Судя по интонации, ничего хорошего они не значили, но что я могла ответить, не понимая? Глядя на мое напряженное лицо, Юля насмешливо сморщила нос.

– Опять не поняла? Ладно, научим. Только сейчас иди, погуляй, тут люди прийти должны.

– Кто, консьержка? – я нарочито оживилась. – Я тоже хочу ее видеть, мне мать велела у консьержек про квартиру спрашивать.

– Да ну тебя, здесь консьержки уже сто лет нет! Ладно, иди, иди.

Девочка Юля, видно, любит командовать. Что ж, придется ее осадить.

– Куда это мне идти? Мне и здесь хорошо! – вытянув ноги, я зевнула и вытащила свой iPad.

Две пары глаз уставились на мои руки, как на восьмое чудо света.

– Третий? – хрипло спросила Юля, присаживаясь рядом со мной на корточки. – Дашь нам немного поиграть?

Равнодушно пожав плечами, я протянула им iPad, предварительно вытащив из него сим-карту – этой картой сто лет уже никто не пользовался, но она была куплена в Австралии, и не стоило оставлять здесь такой след.

– Берите насовсем.

– Как…насовсем?

– У меня еще два есть – мать в салоне связи работает, там их много.

Возможно, я плела ерунду, но девочкам это было безразлично – с двух сторон вцепившись в iPad, они с головой ушли в игру и не сразу обратили внимание на настойчиво вибрировавший в кармане Юли мобильник.

– Да, Андрюша, – сладким голосом проговорила она в трубку. – Нет, все нормально, просто мы играли. Да, иди.

«Андрюша» появился минут через двадцать – рослый симпатичный парень лет семнадцати с кудрявыми рыжеватыми волосами. Я мило улыбнулась и первая поздоровалась:

– Здравствуйте, я Вика.

Руки, правда, протягивать не стала – мое присутствие было ему явно не по душе, и не хотелось нарываться на грубость. Не ответив, он уперся в мою особу изучающим взглядом чуть косящих глаз, потом вопросительно посмотрел на Юлю. Она затараторила:

– Это наша подруга Вика, она надежная – iPad нам с Галей подарила. У нее у матери их навалом, она в салоне работает.

Надо же, как легко iPad сделал меня их надежной подругой! На Андрея слова Юли произвели магическое действие. Он уставился на мой iPad в руке Гали, и выражение недовольства на его лице сменилось восторгом.

– Третий? – спросил он. – У твоей матери они почем?

Вот и влипла – откуда мне знать, сколько стоит третий iPad в рублях в московских салонах, если я покупала его в австралийских долларах в Мельбурне? Спасибо Юле, выручила:

– Андрюша, они с матерью приезжие, квартиру ищут. Ты помоги им найти, тебе Вика тоже iPad подарит. Да, Вика?

– Конечно, – совершенно искренним тоном подтвердила я, – у меня еще есть.

Кажется, девочка Юля имела все задатки будущего дипломата. Спустя пару минут я убедилась, что она не менее поднаторела и в бизнесе. Уже не смущаясь моим присутствием, Андрей поставил на круглый столик у окна большую сумку, открыл ее и вытащил полиэтиленовый мешок с чем-то сыпучим.

– Агафон сказал Ларшину не давать, он, п…. ц, чуть нас всех не подставил.

– Блин, – с досадой протянула Юля, – а он уже утром приходил, говорит, деньги тебе еще в прошлый раз дал.

– Что дал, я ему вернул. На х… надо – он тогда под кайфом к электричке прицепился и до Царицыно ехал, пока менты не сняли. Привели в отделение, а в кармане дурь, так он, сука, еще на нас царицынских ментов навел. На х… надо Агафону потом от них откупаться! Вот тебе список, только этим давай, – он повернулся ко мне: – Так я узнаю насчет квартиры, договорились? Когда принесешь?

Нахальный парень, однако! Еще ничего не нашел, а уже ему iPad неси! Я нежно улыбнулась:

– Не знаю – завтра или послезавтра. Ты квартиру нам найди, и будет тебе iPad.

– Договорились.

Андрей ушел, а Юля открыла принесенный Андреем мешок, потом вытряхнула из Галиной сумки пачку рекламных изданий и начала резать газетные листы на небольшие квадратики. В эти квадратики она мерной ложкой насыпала порошок из мешка и аккуратно сворачивала их в пакетики.

– Юль, – плаксивым голосом заныла Галя, – голова болит!

– Нет, Галюша, – менторским тоном возразила Юля, – здесь нельзя, блин, ты же знаешь.

– Немножко!

– Ладно, только иди на улицу. На.

Она вытащила из кармана пачку сигарет. Повеселевшая Галя из маленькой щепотки порошка скатала шарик, запихала в одну из сигарет и побежала с ней на улицу.

У меня похолодело в животе – в мешке Андрея явно был не сахар. Будь я в Австралии, то немедленно сообщила бы в полицию о творящей сомнительные дела малолетней наркомафии, но что мне следует сделать в России?

– Хочешь, тоже сходи, – предложила Юля, заметив мое замешательство и по-своему истолковав его причину, – я тебе отсыплю, Андрей не заметит.

Я поежилась, чувствуя ползущую между лопаток струйку холодного пота – влипла! Застукает нас сейчас кто-нибудь, и во всем обвинят меня – девчонки-то малолетки, с них спроса нет. От великодушного предложения Юли побаловаться дурью я, конечно, уклонилась, объяснив это понятным ей языком:

– А вдруг сюда ваша полиция заглянет? Нас с матерью тогда сразу в Литву депортируют.

– Сдурела? Все местные менты у Агафона в кармане, даже предупреждают, если что. Ладно, если боишься – сиди просто так, я тебе с собой заверну.

Понятно, эта милая девочка всеми доступными ей силами пыталась отблагодарить меня за подаренный ей iPad. Кстати, в отличие от Гали, Юля выглядела вполне уравновешенной, а зрачки и взгляд у нее были совершенно нормальными. Чисто из любопытства я с нарочитой озабоченностью поинтересовалась:

– А себе ты что, не оставишь?

– Не, мне не нужно, – безмятежно ответила она, – я не люблю. Андрюха потому мне и доверяет.

– Совсем-совсем?

– Ага. От этого толстеют. Ну, только если в ночном клубе кто-то угостит, то покурю, а так….

– Тебя что, уже пускают в ночной клуб? И не спрашивают, сколько лет? – я была по-настоящему потрясена, хотя уже не в первый раз сталкивалась в России с чудесами.

– Запросто, какое их дело, п….ц? У меня там половина знакомых, хочешь, тебя тоже отведу? У меня мать, когда в ночную, я там по крутому балдею.

Что ж, мои вновь установившиеся отношения с Юлей вполне можно было считать дружескими и откровенными. Я уже собралась приступить к делу и закинуть удочку насчет того, что произошло в декабре минувшего года, но приятный разговор наш был прерван появлением повеселевшей Гали и высокого худенького паренька с бледным лицом и бегающими глазами. Юля немедленно на него набросилась:

– Знаешь, Ларшин, иди отсюда на х…, Андрей велел тебе не давать.

Паренек присел на краешек стола, где лежал мешок и, кося на него глазом, вкрадчиво заныл:

– Юль, ну Юль! Я же деньги Андрюхе отдал!

– Иди в ж…у, он тебе их вернул!

– Блин, я тебе заплачу.

Юля сопротивляется не особо долго, скорей всего, именно на это она и рассчитывала, потому что сразу протянула руку.

– Давай деньги, придурок несчастный! Если опять сковырнешься, и Андрей узнает – больше хрен получишь.

Я начала мучительно припоминать, как переводится «хрен» на английский – кажется, «horseradish». Люблю приправлять им мясо, но причем здесь это? Может, Юля имела в виду, что парень ширяется героином – «hooked on horseradish»? Нужно будет прослушать запись и выяснить точное значение всех непонятных слов.

Повеселев, Ларшин исчез вместе с пакетиком.

– Сейчас в кайф врубится и придет, – сказала Галя, не отрываясь от игры.

Действительно, Ларшин вскоре вернулся и, присев на пол рядом с Галей, начал восторженно следить, за ее пальцами.

– Круто, откуда третий iPad?

Галя, не отводя глаз от дисплея и не отрывая пальцев от клавиш, указала на меня подбородком:

– Она Юльке подарила.

– Во, дает! – наконец-то обратил он на меня свое внимание. – А мне подаришь?

– П…ц тебе, – звучно ответила за меня Галя.

Это незнакомое слово здесь повторяют уже который раз, обязательно нужно будет выяснить его значение.

– Саша, иди дверь заклинь, скоро уже начнут приходить, – посмотрев на свои часики, велела Юля тоном человека, привыкшего к послушанию окружающих.

Ларшин, которого, оказывается, звали Сашей, послушно отправился заклинивать входную дверь – чтобы, как я поняла, она не издавала протяжного писка каждый раз, когда в подъезд кто-нибудь заходит. Почти сразу после этого появились первые «клиенты» – три мальчика и две девочки от двенадцати до пятнадцати лет. Сверившись со списком, Юля каждому дала пакетик и вычеркнула его имя.

Получив товар, трое – мальчик и обе девочки – ушли, но два мальчика, покурив на улице, вернулись и облепили играющую Галю.

– Они теперь до ночи будут сидеть, – матерински снисходительным тоном заметила Юля, продолжая свою работу, – слушай, Вика, может, сходишь за чипсами?

– Извини, Юля, я не знаю, куда идти, я не из этого района, – ответила я, ясно давая понять, что на побегушках у нее быть не собираюсь.

– Ладно. Саш, а Саш! Сбегай за чипсами.

Она отсчитала деньги послушно откликнувшемуся на ее зов Саше Ларшину, и спустя десять минут он вернулся с тремя пакетами чипсов.

– Бери, – сказала Юля, открыв один из них и протягивая мне, – а то тут целый день сидеть, блин, сдохнешь.

Поколебавшись, я мужественно сунула пару чипсов в рот, прожевала их и проглотила, сдержав позыв на рвоту – они имели вкус проперченной бумаги.

– Спасибо. А вы с Галей что, каждый день здесь сидите?

– Когда товар есть.

– А школа? Вдруг из школы позвонят родителям?

В ответ Юля презрительно машет рукой:

– У меня мать и в больнице, и поликлинике работает, ей это надо? Она мне лучше справку выпишет, чтобы в школе не цеплялись.

– Вы всегда в этом подъезде?

– Ага. Здесь раньше тетя Фируза работала, она нас пускала.

Один из мальчиков, следивших за игрой, поднял голову.

– Тетя Фируза добрая была, – сказал он.

Юля презрительно сморщила нос.

– Ой, только не надо п…ить, Порцев, ей Андрей платил, чтобы мы тут сидели.

– Добрая, – настаивал мальчик, – она мне конфет давала.

Он приблизился к нам и потянулся к открытому пакету с чипсами. Юля сильно стукнула его по руке.

– Убери грязную лапу, от тебя воняет.

От давно нестиранной одежды мальчика действительно несло гнильем. Расстегнутая куртка открывала криво застегнутую рубашку и брюки, испачканные чем-то белым. Он ответил Юле фразой, из которой я поняла только «иди ты на».

– Кончай ругаться, не в школе! – крикнула из своего угла Галя.

Она сунула iPad Саше Ларшину и с угрожающим видом поднялась. Я попыталась вмешаться, но не успела – она вцепилась Порцеву в шею, а он изо всех сил двинул ее локтем в живот. Их тут же растащили. Галя, сев на пол, уткнулась лицом в колени и начала плакать, Порцев ощупал свою шею и яростно прошипел:

– Сука!

Юля поцеловала Галю, что-то прошептала ей на ухо и, увидев, что Ларшин занялся iPadом, сердито сказала:

– Дай сюда!

– Юль, ну, немного!

В конце концов, она разрешила, а на Порцева прикрикнула:

– Чего тебе надо? Взял товар и катись отсюда.

– Дай ему чипсов, – попросила я.

Пожав плечами, она отсыпала ему из пакета в сложенные лодочкой руки. Он ел жадно, захватывал губами прямо с ладоней.

– Тебя что, дома не кормят? – подивилась я.

– Мать на работе, у меня ключа нет, – с набитым ртом ответил он.

– Мать платит, чтоб его в школе кормили, а он в школу обедать не пошел, – презрительно объяснила Юля.

– В школе дерьмо дают, – возразил он.

«Shit», – сообразила я и с деланным безразличием спросила:

– А тетя Фируза тебя конфетами больше не кормит?

– Так ее давно уже прогнали.

– Почему?

– Потому что черножопая была! – оторвав голову от колен, зло крикнула Галя.

– Ничего не выгнали, – авторитетно заявил один из мальчиков, следивших за игравшим Сашей Ларшиным, – она сама сбежала, когда Анну Юрьевну убили, у нее регистрации не было. И дочка ее сбежала.

Я широко раскрыла глаза.

– Кого убили?

– Ты че? Училку нашу, не помнишь, что ли? Тогда тут везде менты толклись, и нам еще сказали на станцию за товаром ходить.

– Нет, я не знала.

Голос мой прозвучал очень жалобно, и все дружно заговорили – перебивая остальных, каждый желал поделиться сенсацией с новым человеком. Даже Ларшин положил iPad на колени и принял участие в общей дискуссии. Я слушала, не задавая вопросов и не пытаясь систематизировать поступающую информацию – все записывается, пусть ХОЛМС сам свои электронные мозги напрягает.

Итак, консьержками в этом и соседнем подъездах работали таджичка Фируза и ее молоденькая дочь Зухра. Обе женщины отличались чистоплотностью – мыли полы в вестибюле, лифтах и на лестничной клетке по два, а в грязную погоду и по три раза в день, хотя это и не входило в обязанности консьержки. Поэтому жильцы были очень довольны – за мизерную плату таджички фактически делали двойную работу, к тому же бессменно.

Спали они в своих закутках на раскладушках и кроме ближайшего магазина никуда не выходили, чтобы не нарваться на проверку документов, однако их присутствие, конечно, ни для кого не было тайной. Андрей, которому нужно было помещение для сбыта «товара», то ли предложил Фирузе денег, то ли пригрозил сообщить в полицию, то ли и то и другое, но она разрешила им воспользоваться ее закутком.

– Она бы, блин, попробуй бы не разрешила! Агафон бы ее без регистрации быстро ментам сдал, – морща нос, рассуждала Юля, – а так ей только выгода была.

Единственным условием Фирузы было не трогать Зухру, об этом сообщил Порцев – заброшенный родителями ребенок, которого она по доброте своей частенько подкармливала дешевыми конфетами:

– Тетя Фируза сказала: «Меня посадить – пусть садят. Дочку не надо трогать».

Стало быть, она прекрасно понимала, на что идет, разрешив устроить у себя притон малолетних наркоманов, и хотела защитить хотя бы свою дочь. В день, когда была убита учительница Анна Григоренко, обе женщины бесследно исчезли. Новых не наняли, потому что желающих за такую зарплату совмещать работу уборщицы и консьержки, да к тому же еще бессменно дежурить в подъезде не нашлось, жильцы же разругались со старшей по дому и не захотели увеличить ежемесячный взнос на услуги.

– Ну, и нормально, – прокомментировала Юля отсутствие консьержек, – опять здесь сидим, а то целый месяц в мороз на станции были, Агафон не велел сюда соваться, пока менты ходили. У меня, блин, там вся задница отмерзла.

Я наивно поинтересовалась:

– Так кто убил учительницу – Фируза?

– Блин, да какая Фируза, пацан убил, армянин!

– Не гони, Ларшин, не армянин, а мужик один, его Монахов видел, – возразила Юля.

У меня внутри все так и подпрыгнуло – вот! Ради этого стоило полдня просидеть в закутке с прокуренными малолетками. Главное теперь не спугнуть ребятишек, не поддаться желанию засыпать их расспросами – пусть все развивается естественным путем. Зевнув и изящно прикрыв рот ладонью, я лениво протянула:

– Ой, какие у вас тут страсти! Убийство! И что – никого не могут поймать?

– Почему не могут? – возмутился Ларшин. – Армянина сразу поймали, он сидит.

– Но ведь он ненастоящий убийца.

– Почему это ненастоящий?

– Ларшин, ты натуральный идиот, все мозги себе уже прокурил, – сердито сказала очнувшаяся от дремы Галя. – Юля ведь говорит, что это другой мужик.

– Блин, какая разница?

Вид у Гали был угрожающий, и чтобы она снова не устроила драку, я поспешно отвлекла ее вопросом:

– Галя, а этот Монахов – ну, мальчик, который все видел, что говорит?

– Завтра он придет за товаром, можешь его сама спросить, – с привычной своей ленцой в голосе ответила за подругу Юля. – Ты завтра-то будешь? Ты Андрею iPad обещала.

– Ну, если он нам квартиру найдет.

– Да найдет он, – возразила она со свойственной детям легкомысленной уверенностью и посмотрела на часы, – три, сейчас после седьмого урока все попрут.

Действительно, после небольшого перерыва один за другим потянулись ребята постарше, лет пятнадцати-шестнадцати. Теперь Юле уже было некогда со мной разговаривать, она забрала у Ларшина iPad, сунула его в карман брюк и вновь занялась делом – сверяясь со списком, передавала приходящим пакетики с порошком. Были такие, кому она говорила:

– Иди на х…, ты с Андреем не расплатился.

Товар разобрали меньше, чем за час, и закуток опустел, кроме меня остались только Юля с Галей – мальчишки ушли, поняв, что нынче им iPad больше не дадут. Я решила, что и мне пора покидать это сомнительное сборище.

– Ладно, девочки, пойду, мать уже, наверное, приехала. А как я завтра сюда попаду? Заперто же.

– Я с утра замок заблокирую, чтоб не пикало, когда Андрей придет, но, все равно, запомни, – Юля продиктовала код и, подойдя ко мне, сунула в карман моей куртки пакетик. – Возьми, я ж тебе обещала. Завтра Андрей товар принесет, еще дам.

Этот пакетик жег меня раскаленным пламенем, пока я не отошла от Изюмской улицы на достаточное расстояние. На пустой остановке автобуса я вытащила его и, вытряхнув содержимое в урну, туда же отправила скомканную бумагу. На сердце было тяжело, как никогда в жизни – ведь мерзавцы почти в открытую сбывали анашу детям. Мне, как специалисту, сразу бросалось в глаза неадекватное поведение Гали, Саши Ларшина и этого запущенного мальчика Порцева, но что я могла поделать? Полиция куплена, родителям все безразлично.

Загрузив в базу данных ХОЛМСа полученную запись разговоров в закутке и составленный мною полный отчет о событиях дня, я залезла в ванну и, разомлев от горячей воды, неожиданно задремала. Так крепко, что, не разбуди меня звук сигналящего скайпа, мне довелось бы пополнить список жертв несчастного случая, утонувших в ванне.

Наскоро обернувшись полотенцем, я побежала к компьютеру и щелкнула курсором по «ответить», вовремя сообразив отключить видео.

– Наташка, ты как там, почему видео отключила? – требовательно спросил Денис. – Синяки прячешь, поколотили?

– Да нет, я из ванной, одеться не успела.

– А, ну ладно, а то я подумал было, что тебе там фингалов наставили.

А меня Грейси обязала сегодня ночью с тобой связаться. Она сама хотела поговорить, но я ее спать уложил.

– Правильно. У вас ведь сейчас третий час ночи, да?

– Примерно так. Как ты там, докладывай – не замерзла?

– Да нет, не особенно. Как Сергей Денисович?

– Отлично, спит. Послезавтра летит в Хоббарт. Так какие успехи, с ХОЛМСом дружишь?

– Загрузила информацию, он обрабатывает. Да, Денис, знаешь, у меня тут с русским языком небольшие проблемы, ты не мог бы подсказать? Я не все выражения понимаю, мы ни с папой, ни с моей учительницей русского языка эту лексику не использовали, и в книгах у Сергея Денисовича тоже ничего похожего не найду. Ты не очень хочешь спать? Я тебе прокручу непонятные места.

Прогоняя запись, я выбирала и включала для Дениса отрывки с наиболее непонятными мне фразами. Внезапно послышались странные звуки, а лицо Дениса на экране монитора задергалось, будто он задыхался.

– Наташка…..

– Денис, что с тобой? Тебе плохо?

На миг лицо Дениса исчезло с экрана, потом появилось вновь – он хохотал! Хохотал, как сумасшедший, пытался что-то сказать, махал рукой, но его вновь начинал душить смех.

– Все нормально, Наташка. Вводя информации, можешь включить жаргонный фильтр, так ХОЛМС будет быстрей работать.

Не поняв, я переспросила:

– Жаргонный фильтр?

– Чтобы при анализе отделить смысловую информацию от эмоциональной. Видишь ли, в России сейчас от избытка эмоций часто используются жаргонные слова и их сочетания, не несущие смысловой нагрузки. Без фильтра ХОЛМС будет анализировать ситуацию в течение суток, а так ты получишь результат уже часов через восемь. Да, еще… гм… постарайся без необходимости подобные слова не повторять.

– Я не совсем поняла.

– Извини, Наташенька, я просто хотел сказать, что воспитанные девочки таких слов не употребляют, разве только от избытка эмоций.

Я почувствовала себя дурой из дур – нет бы сразу вспомнить, за что воспитательница в детском саду обещала нам резать языки! Наверное, меня сбило с толку яркое разнообразие используемой ребятами лексики.

– Послушай, Денис, а что, этих ….плохих слов так много?

– Наш народ в высшей степени изобретателен. Ладно, включай фильтр, я тебе сейчас объясню, как это делается.

Под чутким руководством Дениса я включила фильтр, изменила параметры обработки информации и с учетом того, что в Мельбурне стояла глубокая ночь, пожелала ему приятных сновидений. Потом съела булку, выпила горячего молока, и села читать Булгакова.

За книгой я крепко уснула. Разбудило меня скребущий звук и постукивание за окном, светящийся циферблат электронных часов высвечивал шесть тридцать утра. Я сползла с дивана и выглянула во двор – освещенный тусклым светом фонарей дворник в толстом ватнике очищал крыльцо и дорогу от навалившего за ночь снега, разбивая ломом слежавшуюся ледяную корку.

Я включила монитор и прочла выплывшую надпись:

ИДЕТ АНАЛИЗ. ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ ОКОНЧАНИЯ

РАБОТЫ 9.00

Термометр за окном показывал минус двадцать пять, со вчерашнего дня температура упала на семь градусов. В комнате было прохладно – очевидно, отопительная система не поспевала за колебаниями погоды. Я забралась под одеяло, решив еще немного подремать и теша себя надеждой, что анализ ситуации продлится до полудня. Но нет, ровно в девять прозвучал слабый сигнал, и на экране монитора высветилось:

АНАЛИЗ ЗАКОНЧЕН. РЕКОМЕНДОВАНО ПРОДОЛЖИТЬ РАБОТУ, ПРИЛОЖИВ ВСЕ УСИЛИЯ ДЛЯ УСТАНОВЛЕНИЯ КОНТАКТА С ОБЪЕКТОМ «МОНАХОВ».

Что ж, нужно было идти и выполнять задание. Натянув еще один свитер, так что куртка едва застегнулась, я замотала лицо толстым шарфом, оставив щелочку для глаз, и выплыла на улицу. Топать двадцать пять минут пешком по морозу не очень-то хотелось, я с завистью посмотрела на небольшую очередь, выстроившуюся у первой двери подъехавшего автобуса – сто первый, довез бы меня почти до места. Однако в том направлении мог ехать кто-то из вчерашних знакомых – кажется, школьники здесь ведут довольно свободный образ жизни, не связанный с режимом работы школы, – а лишних вопросов и незапланированных встреч мне следовало избегать. Поэтому я миновала остановку и, повернув направо, лишь на минуту замедлила шаг у одного из зданий на Веневской улице – где-то там, на четвертом этаже, обитала моя мама. Но пока мне никак нельзя было вступать с ней в контакт, следовало ждать разрешения ХОЛМСа.

В десять я подошла к ставшему мне почти родным второму подъезду дома на Изюмской улице. Дверь была прикрыта, но не заперта – в ожидании Андрея Юля, как и предупреждала, заблокировала замок, – поэтому я вошла почти бесшумно и сразу же услышала доносившийся из закутка консьержки звонкий мальчишеский голос:

– А куда я пойду? Холодно, я здесь Андрея подожду.

Приблизившись к двери, я разобрала слова в негромком журчании Юли:

– Монахов, блин, если ты у меня будешь тут орать, пойдешь отсюда на….

Мне стало приятно оттого, что после вчерашних наставлений Дениса отдельные слова родного языка уже не казались чужими и загадочными.

– А я не могу тихо, у меня голос такой, – ответил мальчик, правда, чуть приглушив тона, – дай поиграть, а?

– Хрен тебе! Заткнись или вали в школу.

– У нас же тест сегодня, забыла? Мать убьет, если два получу. Дай поиграть, а? Что тебе, жалко?

Я потянула ручку двери, и оба на мгновение настороженно притихли. Увидев меня, Юля искренне обрадовалась и даже расцеловалась со мной на европейский лад.

– Молодец, что пришла, сейчас Андрей будет. Принесла ему iPad?

– А он нашел мне квартиру?

– Да найдет, это ерунда.

– А чего, у тебя тоже iPad есть? – бесцеремонно вмешался в нашу беседу Монахов.

Круглая скуластая мордашка его была наполовину закрыта длинными волосами, из-под которых выглядывали оживленно бегающие темные глаза. В полумраке закутка консьержки мне было не оценить размера их зрачков, но, судя по неестественно возбужденному поведению мальчика, он здесь был давним клиентом.

– Монахов, ты свалишь отсюда или нет? – оборвала его Юля. – Попробуй только мне здесь воздух испортить. Нажрется сухарей с чесноком, потом в классе с ним сидеть невозможно, – пожаловалась она мне, – учителя и то терпеть не могут.

– Я сегодня сухарей не ел, – пробурчал он. – Холодно же, я лучше здесь посижу.

– Да пусть сидит, жалко что ли? – я с равнодушным видом пожала плечами и спросила у Монахова: – Это ты видел, кто учительницу убил?

– Да ничего он не видел, – фыркнула Юля, – у него вообще мозги не в порядке.

– Все я видел, блин! – возмутился он, взмахнул рукой и вновь повысил голос. – Я что, дурак? Один мужик зашел, потом еще наш директор приходил. Тот мужик, наверное, и убил.

– Кого убил? – в дверях стоял Андрей с перекинутой через плечо сумкой.

– Да пургу он гонит, Андрюша, не слушай.

Андрей присел боком на краешек стола и, примостив рядом с собой сумку, повернулся к Монахову:

– Гони, давай.

Он, видно, настолько заинтересовался, что даже не спросил меня про iPad и, вопрос за вопросом, вытянул из Монахова информацию с профессионализмом следователя, имеющего многолетний опыт работы со свидетелями. Мне оставалось лишь сидеть и слушать.

По словам паренька, дело обстояло так. В конце ноября Юля сломала руку, и в течение какого-то времени было неизвестно, кто и как будет распределять товар – никому кроме Юли Андрей не доверял. В тот день Монахов, которому уже стало невмоготу, забежал к тете Фирузе узнать, нет ли у нее немного дури – иногда Андрей вместо денег расплачивался с ней товаром, а она потом сбывала порошок местной шпане.

Консьержка сначала притворилась, что не поняла – продавать наркоту несовершеннолетним ей было боязно, это не то же самое, что сбывать дурь взрослым алкоголикам, за деток можно загреметь по полной. Она протирала полы в вестибюле подъезда и попросила его помочь – вылить в туалет ведро грязной воды. Потом напоила чаем с печеньем и, наконец, сжалившись, продала пакетик дури, но велела возле дома не курить, замахала руками и сказала: «Иди, иди, далеко иди».

Однако Монахов не выдержал – выйдя из подъезда, рванул направо и присел на корточки между забором и засыпанной снегом машиной. Руки у него посинели от холода, пальцы слушались плохо, но он все же скатал шарик, торопливо сунул его в полость папиросы и затянулся.

Понемногу ему полегчало. В целях экономии он погасил папиросу, чтобы докурить ее позже, и уже собирался выбраться из своего убежища, когда увидел подходившего к третьему подъезду мужчину в синей куртке, а следом за ним… шел директор школы. Вряд ли ему было дело до ученика седьмого класса Монахова, маловероятно даже, чтобы он знал его в лицо – директора этого назначили только с нынешнего учебного года, – но мало ли что! И мальчик теснее прижался к стволу дерева, побоявшись выйти из тени.

– В котором часу это было? – требовательно спросил Андрей.

– Откуда я знаю, блин?

– Не знаешь – товар сегодня не получишь.

Угроза была серьезная, и Монахов начал вспоминать:

– Ну… у нас была физкультура шестой урок, потом в раздевалке с пацанами побазарили, потом я сюда пришел. Ведро вынес, чай пили, пока тетю Фирузу уговаривал, потом курил немного.

– Пол четвертого где-то?

– Наверное. Может, больше, откуда я знаю, блин?

Стоя за деревом, Монахов видел, как мужчина набрал код, а когда дверь открылась, пропуская его внутрь, следом вошел и директор. Мальчик успокоился, но перед тем, как выбраться из своего убежища, решил махнуть рукой на экономию и докурить погашенную папиросу. Пока балдел, подошел парень с сумкой, вошел в подъезд, но вскоре вышел, вытащил из кармана сотовый телефон и начал названивать. О чем и с кем он говорил, Монахов не разобрал, донеслось только «нет дома». Потом парень ушел, и почти сразу один за другим вышли директор и мужчина в синей куртке. Директор оглянулся по сторонам, мужчина что-то сказал ему, и директор торопливо зашагал в сторону школы, а мужчина пошел в другом направлении.

– Ну и что из этого? – снисходительно спросил Андрей. – Он мог приходить к кому-нибудь в гости, с чего ты взял, что это он убил?

– Ну… не знаю. По его виду показалось. Я больше ничего не знаю, я потом домой пошел. Можно мне теперь товар взять?

– Бери и катись подальше.

Юля отсыпала дозу, сунула Монахову пакетик, и он мгновенно исчез.

– Говорю, он всегда врет, – она брезгливо повела плечом.

– Может, и не врет, – подала я голос.

Андрей взглянул на меня, чуть прищурив глаза.

– Принесла iPad?

– А ты нашел нам квартиру? – ответила я вопросом на вопрос.

– Найду. Ладно, потом, сейчас мне надо пару минут мозгой шевельнуть, – он сосредоточенно сдвинул брови и начал чертить пальцем по столу.

Подождав немного, я решилась спросить:

– Интересно, а кто же все-таки убил?

Взгляд Андрея просверлил меня насмешкой.

– Что, очень хочешь узнать?

– Интересно же.

– А мне неинтересно, но слупить бабло с него, наверное, будет можно.

– С кого? – оживилась Юля.

– Короче, иду я завтра к директору, говорю, что это я видел его в тот день и час – в смысле, как он заходил в подъезд.

От удивления у меня чуть язык не отнялся.

– Погоди, но в подъезде ведь не одна квартира! Правду этот мальчик Монахов сказал – директор мог просто зайти к друзьям.

– Ага, как же! К друзьям он бы на своей тачке подъехал. И потом, какая разница – убил, не убил? Может, он к своей бабе тайком пришел, а в это время как раз училку и убили. Начнут выяснять, как и что, мало ли – она ведь в его школе работала, может, он ее трахал, а потом убил за то, что она жене грозила пожаловаться. Ему надо, чтобы в его делах копались? Да он лучше сто раз заплатит!

– Не боишься? – неуверенно спросила Юля.

– Чего мне бояться? Меня из школы выперли, я теперь в колледже учусь, ему не подчиняюсь.

– А если он тебя пошлет?

– Меня? Пусть попробует, я ему аргументы приведу – его там видели? Видели. Пацана, которого забрали, скажу, тоже видел – зашел, сразу вышел, никого убить бы не успел.

– Он скажет, что его там не было, – возразила я, – а ты просто ему мстишь за то, что он тебя выгнал из школы. Поверят ему, а не тебе.

– Да меня не он выпер, а прежняя наша директорша, вредная старуха была! И еще я скажу, что вы обе были со мной и тоже все видели.

– Я к нему не пойду, – испугалась Юля.

– Да не надо, я просто про вас двоих скажу – он сразу штаны намочит. Три свидетеля – это не один. Не бойтесь, девчонки, будете в полном шоколаде.

По лицу Андрея я видела, что он настроен решительно и ничьих советов слушать не намерен, но все же попробовала возразить:

– Это шантаж, он может заявить в полицию.

– Ха! Я приду к нему в кабинет и буду говорить с ним без свидетелей. Пусть докажет – если ему, конечно, захочется что-то доказывать.

– А вдруг он действительно убийца? Тогда он тебя может запросто прикончить.

– Где, у себя в кабинете? Я с ним под забор на случку не пойду, будем на месте рассчитываться.

– Сколько ты нам заплатишь за поддержку? – успокоившись, деловито спросила Юля.

– Десять процентов, – он повернулся ко мне, – дай мне твой номер мобильного на всякий случай.

Спорить с ним дальше не имело смысла. Я наобум продиктовала набор цифр – не называть же было мой австралийский номер. Сунув в карман свой телефон, Андрей помахал нам рукой и исчез. Я тоже собралась уходить, и Юля жалобно заныла:

– Посиди немного, Вика, мне скучно! Галину мать социальный педагог достала, она ее сегодня в школу отправила, я совсем одна! Поможешь мне товар по пакетам рассыпать.

Конечно, мне только этого не хватало – дурь на дозы раскладывать! Отговорившись необходимостью искать квартиру, я распрощалась с девочкой Юлей и поспешила домой. Голова готова была лопнуть от нагромождения противоречивых мыслей. Стоит ли верить рассказу Монахова? Трудно сказать – мало ли какой бред мог возникнуть в мозгу накурившегося анаши мальчика. Но этот Андрей каков, а? Такой юный и уже законченный аферист – такое придумать! Интересно, решится ли он в действительности пойти к директору или блефует?

Скинув ХОЛМСу данные, я прибрала на кухне, пропылесосила ковер в комнате и приготовила себе яичницу с ветчиной. Поев, села за компьютер, написала и отправила отчет Грэйси с Сэмом, а потом вдруг почувствовала, что меня знобит, и начинает першить в горле. Пытаясь перебороть болезнь, я забралась под толстое одеяло, укуталась с головой и начала размышлять. Постепенно в голове моей сформировалась собственная версия убийства Анны Григоренко.

Начать с того, что в подъезде, где жила Анна, сбывали наркотики. Наверняка ей знакомы были все действующие лица, – большинство ребят, в том числе Андрей, Юля и Монахов, учились в школе, где она работала. Исходя из этого, напрашивалось предположение, что убийство Анны было каким-то образом связано с наркобизнесом – возможно, она что-то узнала или заподозрила, поэтому ее убрали, как опасного свидетеля.

Часа через два ниточка моей мысли была прервана скрипучим сигналом, напоминавшим визг свиньи на бойне. Я неохотно выбралась из-под одеяла, побрела к компьютеру. На экране монитора красным цветом отчаянно мигало ОПАСНОСТЬ. Первой моей мыслью было стукнуть компьютер чем-нибудь тяжелым – так, чтобы эта чертова машина прекратила визжать. Потом меня опять охватил озноб, и, забираясь обратно под одеяло, я поняла, что окончательно заболела.

С утра градусник за окном показывал минус тридцать, а на старом ртутном термометре Сергея Денисовича, который я сунула себе под мышку, серебристая полоска доползла до тридцати восьми и пяти, поэтому мне пришлось смириться с мыслью посидеть пару дней дома. Развалившись на широком диване, я маленькими глотками пила горячее молоко и, забыв обо всем, упивалась рассказами Лескова. Когда же дочитала историю Несмертельного Голована, то опять начала думать об Анне Григоренко.

О какой опасности и с чьей стороны предупреждает меня ХОЛМС? Юля продает свой товар друзьям и одноклассникам почти открыто, поскольку вся местная полиция у Агафона в кармане. Я – всего лишь одна из ее приятельниц, потенциальная клиентка, и для местных воротил наркобизнеса интереса не представляю. А Анна? Какую конкретную опасность для них могла представлять учительница Григоренко?

Краткая характеристика погибшей, которую друг Дениса с Петровки скопировал из дела об убийстве, рисует ее, как человека, всецело поглощенного своей личной жизнью и мало интересующегося делами посторонних. Она много работала, потому что одинокой женщине нелегко содержать семью. Помимо основной нагрузки в школе вела платные дополнительные занятия, имела частных учеников и зарабатывала неплохо – во всяком случае, могла со вкусом одеться, дать возможность сыну посещать платные секции, а незадолго до своей гибели совершила дорогостоящее для скромной учительницы путешествие по Европе. Ни с кем из коллег не ссорилась, но и не была дружна, ученики не испытывали к ней ни особой любви, ни неприязни.

Стал бы подобный человек вмешиваться в темные дела, творящиеся в подъезде? Для чего ей это делать – выполнить свой гражданский долг? Но в России, где самому государству на все наплевать, а полиция работает на преступников, понятие гражданского долга весьма расплывчато. Возможно, и остались еще где-то дон-кихоты, но Анна к ним явно не принадлежала. Тогда почему?

Около трех часов дня с моего ноутбука послышался сигнал скайпа. Не подумав, я автоматически включила видео, и Грэйси увидела меня в ночной рубашке.

– В чем дело, Натали, ты больна?

– Ерунда, немного простыла и решила поваляться.

Я поспешно отключила изображение, но было поздно.

– У тебя, наверное, высокая температура, скажи правду, Натали! – настаивала она с такой страстью в голосе, будто моя правда могла что-то изменить. – Ты не выходишь из дому?

– Только небольшой кашель, – соврала я, – не выхожу, потому что сильный мороз, а чувствую себя превосходно.

– У деда в шкафу на кухне целая аптечка, – вылез на экран и подключился к беседе Денис, – если температура, выпей жаропонижающее. Там и от насморка есть, и от кашля, читай инструкции. Ты можешь вызвать врача, у нас врачи приходят на дом, ты в курсе? Тебе дед наверняка говорил, для него это предмет национальной гордости – ведь у вас в Австралии и с температурой сорок нужно ехать в больницу.

Эх, мне бы сейчас домой, в австралийское тепло – и с температурой бы до госпиталя пешком дошла!

– Во-первых, у нас таких морозов не бывает, когда нос из дома не высунешь, – ответила я, как можно веселее, – во-вторых, не можешь ехать в больницу – вызови семейного врача или «Скорую». Но я действительно в порядке.

– Привет, Натали, жаль не могу тебя увидеть, – на экране возникло улыбающееся лицо Сэма, и сердце мое ухнуло в глубокий омут, – но раз ты в порядке, то вкратце доложи обстановку.

– Мое здоровье тебя, по-видимому, не волнует, – я приложила все усилия и сделала свой голос холодным, как налипшая на стекле лоджии ледяная корка.

Сэма улыбнулся еще шире.

– Почему же? Но я ведь опытный сыщик – пока Грэйси с Денисом охали да ахали, я проанализировал ситуацию и понял, что болезнь твоя не смертельна.

– И, значит, меня можно вновь впрягать в работу?

Мне хотелось лишить свой голос всех эмоций, но Сэм уловил прозвучавшую нотку обиды и весело хмыкнул:

– Конечно, а для чего еще мы живем?

Подавив желание поднести к экрану и сунуть ему под нос градусник, я доложила об угрожающей надписи на экране и своих размышлениях, а под конец так увлеклась, что осмелилась самоуверенно заметить:

– Возможно, в работу ХОЛМСа закралась ошибка – ведь на московском компьютере Дениса стоит старая версия.

Из-за спины Сэма послышался обиженный голос Дениса:

– Причем здесь старая или новая версия? Вероятность ошибки везде одинакова, а в новой версии лишь расширены возможности анализа при вводе информации на английском языке. Хочешь – работай с новой двуязычной версией, она стоит у тебя на ноутбуке.

– Да, кстати, – заинтересовался Сэм, обычно не вникавший в нюансы моей работы с ХОЛМСом, поскольку полностью доверил это Денису, – а почему Натали работает со старой версией?

– Я решил, – откуда-то сбоку объяснил Денис, – что ей лучше работать на моем компьютере, где стоит старая версия, а не на ее ноутбуке – так надежнее и, к тому же, быстрее. В России, где вся информация поступает на русском, нет смысла использовать двуязычную версию и тратить в четыре раза больше времени на обработку и анализ.

– Поскольку ты получила предварительное указание на опасность, прерви пока все контакты со своими наркоманами, – добавил Сэм таким суровым тоном, что у меня шевельнулась слабая надежда на то, что его тревожит моя безопасность.

– А что мне делать?

– Ждать, пока ХОЛМС закончит обработку и даст дальнейшие рекомендации.

– И поправляйся, – озабочено пискнула из-за его плеча Грэйси.

Сэм чуть отпрянул, чтобы освободить ей место, и я, невидимая ими, инстинктивно вытянула шею, пытаясь разглядеть, насколько у моей подруги за время нашей разлуки вырос живот. Мне это, однако, не удалось – Денис бесцеремонно отодвинул свою жену от экрана.

– Погоди, Грэйси, Сэм прав.

– Приятно слышать, – хмыкнул тот.

– Ты, Сэм, тоже погоди. Натали, сделай вот что: скопируй всю информацию на свой ноутбук, где стоит новая версия, и продублируй результат. Проверим, чтобы уже не было сомнений. И всегда теперь загружай информацию на оба компьютера, пусть работают параллельно.

Закончив разговор, я немедленно взялась за работу, но поначалу отыскала в аптечке Сергея Денисовича аспирин и проглотила две таблетки, а потом, наплевав на саднившее горло, озноб и гудящую боль в голове, открыла свой ноутбук.

То ли работа помогла, то ли за день, безвылазно проведенный в теплой квартире, организм мой пересилил болезнь, но вечером, когда я ложилась спать, температура упала до тридцати семи и исчезла ломившая виски и затылок головная боль. За два дня болезни я полностью скопировала информацию на свой ноутбук, запустила вторую версию программы и сбросила килограмма три, поскольку запасам консервов, сделанным Сергеем Денисовичем перед отъездом, пришел конец, а чистить картошку мне было лень.

На третий день утром меня разбудил ударивший в глаза луч солнца. За окном слышался мерный стук капели, а прибитый к наружной раме уличный градусник показывал плюс два. В комнате стояла невыносимая духота – несмотря на оттепель, батарея оставалась столь же горячей, как и в лютый мороз. Подбежав к окну, я открыла форточку, и в лицо мне пахнуло пьянящей душу свежестью. Неужели весна? ХОЛМС продолжал работать, и новых рекомендаций от него пока не поступило, однако сидеть дома и ждать, когда за окном такая погода, не было сил. Тепло укутавшись, я перекинула через плечо свою неизменную школьную сумку и побрела на улицу.

Под ногами хлюпала грязь. Денис однажды упомянул, что в России в снег на дорогах подмешивают какие-то химикаты, чтобы не было гололедицы. Две смуглые черноглазые дворничихи очищали тротуар, сгребая мутную жижу к краю дороги, и я вдруг подумала о консьержке Фирузе и ее дочери. По предположению ребят, они в одночасье сорвались с места и уехали, но ведь таджички нигде в России официально не были зарегистрированы, случись с ними что – кто стал бы их разыскивать?

Из-под колес проехавшей мимо машины смачным фонтаном брызнула грязь, я отпрянула и глубоко угодила левым сапогом в кучу потемневшего снега. Желания пройтись по весенним улицам у меня сразу поубавилось, но возвращаться в духоту квартиры хотелось еще меньше. Я выбрала третий вариант – дошла до автобусной остановки, купила в аккуратной синей будочке проездной билет и села в распахнувший двери автобус номер двести восемьдесят четыре.

В салоне народу было мало. Я удобно расположилась у окошка, примостив сумку на коленях, и приготовилась объехать Бутово вкруговую – на третий день после своего приезда в Москву мне по совету Сергея Денисовича уже привелось совершить на этом маршруте подобное турне.

«По театрам да музеям походишь позже, когда потеплеет, а то сейчас, того и гляди, нос отморозишь. Пока же, если скучно, сядь в автобус и по кругу, по кругу. В автобусе топят, тепло, поглядишь, какие в России дома в новых районах. Хотя, конечно, за настоящей красотой в центр нужно ехать, в старые переулки».

Думаю, он был прав – автобус тогда долго кружил по новым районам, но замысловатая архитектура построек не произвела на меня особого впечатления. Несмотря на старания российских архитекторов, дома в Бутово с Мельбурном не сравнить. Теперь я приготовилась вновь прокатиться по тем же местам, но автобус поехал прямо и остановился напротив зеленого забора с широко зияющим проломом.

– Станция Бутово, конечная остановка, – объявил по селектору водитель.

Конечно же, я перепутала направления и поехала в обратную сторону – сказалась многолетняя привычка к левостороннему движению. Можно было на том же автобусе вернуться обратно, но – непобедимо человеческое любопытство! – меня заинтриговала зияющая в заборе огромная дыра, в которую при мне уже пролезло несколько человек. Выбравшись из автобуса, я подошла к пролому, заглянула за неровный его край и увидела железнодорожные пути, к которым вела тропа, протопанная на слежавшемся снегу от самого пролома.

Я пролезла в дыру и двинулась было по тропе вслед за группой людей, но меня остановил рев поезда. Впрочем, остановил он только меня – остальные, наоборот, бросились вперед. Толстая женщина, замыкавшая шествие, хладнокровно перетащила сумку-тележку через массивный рельс прямо перед носом надвигавшегося на нее состава.

Моя нервная система в прекрасном состоянии, но подобное зрелище, признаюсь, вогнало меня в дрожь. Я растерянно оглянулась – неужели здесь нет более безопасной дороги? Мост, действительно, был – у другого конца платформы. Далеко, конечно. Тем не менее, не решившись следовать примеру бегущих через пути отважных соотечественников, я по платформе двинулась к мосту, и тут в меня почти врезался высокий подросток.

– Вика! Круто, что я тебя встретил!

Я не сразу узнала Сашу Ларшина. Неподдельная радость, светившаяся в его глазах, меня ошеломила – неужели наше шапочное знакомство в закутке у Юли могло пробудить в нем при встрече столько эмоций?

– Здравствуй, Саша, как дела?

Пальцы моей правой руки при этом автоматически нащупали в кармане кутки и нажали кнопку диктофона – следовало мне с ним встречаться или нет, но это произошло, и никуда не денешься, а Ларшин – один из «фигурантов» расследования. Теперь вообще никогда не буду выключать диктофон.

– Слушай, – зачастил он, – Юлька говорила про тебя Агафону, что ты крутая девчонка. Будешь разносить? Она тебе звонить пробовала, там какая-то тетка отвечает, твоя мать что ли?

– Ну, в общем-то, наверное, – я промямлила нечто невразумительное, потому что не могла же, действительно, знать, кто отвечает по номеру, который я наобум назвала Юле и Андрею. Сашу мой ответ интересовал мало, из его сбивчивых объяснений я, в конце концов, выудила основную нить, и ситуация обрисовалась мне следующим образом.

Прежде ребята, особенно те, кто жили на другой стороне линии или приезжали на электричке, получали у Агафона товар прямо по дороге в школу и расплачивались с ним тут же на месте. Никто особо не вмешивался, пока поведение накурившихся ребят на уроках не стало переходить всякие границы – сонное состояние периодически сменялось взрывами агрессии, они становились неуправляемыми, у них отмечались провалы в памяти, а зрачки очень уж явно не реагировали на свет. В конце концов, группа родителей забила тревогу, и, во избежание осложнений, Агафону намекнули, что нужно «соблюдать приличия».

Он понял, полные сумки теперь приносил и оставлял под лестницей моста. Затем их «случайно» находил и уносил проходивший мимо Андрей. Он был уже достаточно взрослым, чтобы ему можно было доверить получение денег за товар, но еще несовершеннолетним, так что уголовной ответственности за распространение не подлежал – в крайнем случае, сказал бы, что ничего не знал о содержимом, нашел сумку, зашел в подъезд посмотреть. Вряд ли оперативники стали бы связываться – не героин же, в конце концов, анашу каждый третий курит.

– Агафон с тобой поговорит, если ты ему понравишься, он тебе сразу заплатит, – возбужденно говорил меж тем Саша, – ему понравилось, как Юлька про тебя рассказала, что ты умная и взрослая. И что ты приезжая – ему больше нравится, когда приезжие. У нас до Андрюхи девчонка из Молдовы носила, Инга, потом у нее, блин, аборт был, ее мать в другой район увезла. Пойдем скорее, блин, а? Агафон тебе все расскажет, как делать. У нас уже три дня товара не было, Агафон кому попало носить не доверит. Мы просили, а он сумку забрал и пошел, б….ь.

Да, хорошенькая ситуация! Стать разносчиком и продавцом «дури» как-то не входило в мои жизненные планы. ХОЛМС велел мне прервать все контакты с этой компанией, поэтому следовало сразу и наотрез отказаться от предложенной «чести». И уйти, оставив разочарованного Сашу на платформе. Однако я начала тянуть время.

– А почему Агафон не хочет, чтобы опять Андрей носил? Он же нормально все делал.

Вылупив глаза, Саша какое-то время меня разглядывал, потом издал губами неприличный звук.

– Ты че? Как Андрюха понесет, его уже два дня, как поездом зарезало. Не видела что ли?

Он указал подбородком на противоположную платформу – там к столбу была пришпилена небольшая фотография, а к металлической ограде привязан букетик цветов. Разглядеть фото на таком расстоянии я не могла, но сердце у меня оборвалось.

– Как… как это случилось?

Сашка равнодушно пожал плечами.

– Товарняком зарезало, той ночью товарняк здесь в два километра стоял, не обходить же, и на мост переть тоже, блин, не охота. Он залез, а поезд, блин, тронулся – даже лица, блин, не осталось. Сегодня хоронят. Так пошли к Агафону?

К гибели Андрея Саша относился, кажется, не более, чем к неприятной помехе, вызвавшей дефицит анаши. Вновь уходя от ответа, я мягко попросила:

– Потом, ладно? Меня это вообще перевернуло, хочу сходить на похороны, он далеко живет… жил?

– Да зачем тебе, блин?

– Просто так, хочу.

– Ну… ладно. А потом сразу к Агафону.

– Так далеко отсюда дом Андрея?

– Тут, на Мелитопольской, через мост перейти и направо. Только давай быстрее.

Закрытый гроб стоял во дворе, вокруг толпилось много народу, в основном подростки. Мне не составило труда остаться среди них незамеченной, потому что нынешние и бывшие одноклассники Андрея явно не были знакомы друг с другом и говорили мало – гибель товарища ошеломила их, выбила из колеи. Соболезнования матери, стоявшей у гроба в черном платке, выражали в основном взрослые.

Незаметно подойдя к ним, я встала рядом, но старалась не слушать – пусть диктофон записывает, и ХОЛМС анализирует, мне же, хотя я и не любопытствовала от нечего делать, а вела расследование, подслушивание в такой момент казалось кощунством. Однако, несмотря на все попытки отключиться, обрывки фраз доходили до моего сознания.

– За день только приходил в школу, с ребятами в коридоре говорил, – полная женщина с выбившимися из-под шапки кудрявыми волосами, по-видимому, учительница, стояла рядом с матерью и вытирала глаза, – я еще подошла, спрашиваю: «Как ты, Андрей, нравится в колледже? Хорошо тебе там?» А он смеется: «Так хорошо, как в школе, мне нигде не будет, хочу сходить к новому директору, попроситься обратно». И, правда ведь, ходил к нему, мне ребята сказали. Не знаю даже, что тот ему ответил, не успела спросить.

– Теперь-то уж что, теперь без разницы, что бы ни ответил, – вздохнула смуглая женщина, в которой несвежая кожа и ранние морщины под глазами выдавали заядлую курильщицу.

Мне стало не по себе – я-то ведь знала, с какой целью Андрей приходил к директору школы. Мать смотрела на всех лихорадочно блестящими возбужденными глазами, казалось, она еще до конца не осознала случившегося и говорила о сыне, как о живом:

– Он же мне никогда ничего не говорит – куда идет, что делает. Спросишь, в ответ только и слышишь: «Отстань, без тебя разберусь». С утра уехал в колледж, и больше от него ни слуху, ни духу. Ночью не пришел, я стала звонить на мобильный – выключен. Муж говорит: «Оставь, пусть делает, что хочет». А на другой день утром, я уже на работе была, мне муж звонит – ему из милиции сообщили. И зачем ему ночью под этот состав было лезть, кто ж теперь узнает!

Женщины сочувственно вздыхали, утирали глаза. Несмотря на решение не прислушиваться к разговору, сознание мое слегка напряглось, чтобы сообразить: милицией мать Андрея по привычке называла нынешнюю полицию. Нужно проверить, есть ли в базе данных ХОЛМСа информация о переименовании – кажется, это случилось в позапрошлом году. Или в прошлом? Если нет – нужно ввести.

Настало время ехать на кладбище, все зашумели, засуетились, четверо мужчин подняли гроб, и в этот самый момент, смешавшись с толпой, я юркнула за угол дома. Очевидно, топтавшийся на детской площадке поодаль Саша Ларшин не сразу заметил мое исчезновение, а потом уже было поздно – к остановке на Мелитопольской улице подкатил автобус, и я с потоком пассажиров влилась в салон.

В этот день, скупив половину продуктов в универсаме рядом с домом, я вернулась домой, ввела в базу полученную мною последнюю информацию и решила, что не ступлю и шагу за порог, пока компьютер не закончит анализ – после похорон Андрея опасность, на которую прежде указал мне ХОЛМС, стала казаться реальной и ощутимой. К тому же после длительной прогулки вновь начало побаливать горло.

В течение трех последующих дней я особо не скучала, поскольку постоянно общалась с друзьями по скайпу, и мы с нетерпением ждали окончания обработки данных. Тем не менее, версия, выданная ХОЛМСом к концу третьего дня, меня ошеломила. Немедленно поделиться с кем-либо было невозможно – в Австралии стояла глубокая ночь. Я сидела, укутавшись шерстяным пледом Сергея Денисовича, и в десятый раз перечитывала распечатку.

АНАЛИЗ ФАКТОВ И СОБЫТИЙ.

1. Исчезновение консьержки Фирузы и ее дочери как случайность – 2.0%, как устранение возможных свидетелей убийства Анны Григоренко, – 98%.

При выполнении последнего, наиболее вероятного, условия причина исчезновения «смерть» – 50%, причина исчезновения «депортация на родину» – 50%.

2. Гибель несовершеннолетнего шантажиста по имени Андрей как случайность –7.0%, как следствие шантажа убийцы Анны Григоренко – 93%.

При выполнении последнего, наиболее вероятного, условия убийство Андрея на месте нахождения тела – 20%, предварительное похищение Андрея с целью получения от него информации – 80%.

При выполнении последнего, наиболее вероятного, условия тело целенаправленно помещено на железнодорожные пути и изувечено колесами поезда для сокрытия травм, оставшихся после пристрастного допроса или грубого умерщвления.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ВЕРСИЯ УБИЙСТВА АННЫ ГРИГОРЕНКО.

Мотив убийства ограбление 0.01%, причастность Эдуарда Гаспаряна – 0.003%

Мотив убийства шантаж со стороны со стороны жертвы – 99.99%.

При выполнении последнего, наиболее вероятного, условия причастность к убийству неустановленной личности, совершившей убийство за вознаграждение – 5.0%

директора школы и сопровождавшего его в день убийства неизвестного мужчины – 95%.

Причина шантажа распространение наркотиков – 0.001%, неустановленная причина – 99.999%.

Результат анализа с вероятностью 99% позволяет предположить, что убийство Анны Григоренко явилось следствием шантажа со стороны убитой, причина шантажа неустановленна.

РЕКОМЕНДАЦИИ

Ввиду нарастающей опасности для ведущего расследование детектива и с учетом ничтожно малой вероятности версии связи убийства Григоренко с распространителями наркотиков (менее 0.01%) немедленно прервать все ранее сформированные контакты.

Связаться с адвокатом Эдуарда Гаспаряна и передать ему всю имеющуюся информацию с учетом того, что вероятность вины Гаспаряна не превышает 0.003%

Для оптимального выполнения предыдущего пункта разрешить ведущему расследование детективу войти в контакт с родственниками Эдуарда Гаспаряна.

Мне пришлось ждать почти сутки, пока двуязычный ХОЛМС, установленный на моем ноутбуке, не выдаст английскую версию – мой перевод Сэма Доули не устроил. И только тогда, когда он в сто первый раз все обдумал и обсудил с Денисом и Грэйси, я получила «добро» на встречу с мамой и братом.

У меня были полученные агентством адреса и домашние телефоны родных. Мама, как я уже упоминала, жила в Бутово, Миша – на Университетском проспекте. До мамы мне было рукой подать, но, взвесив все «за» и «против», я решила начать с брата – неизвестно, в каком состоянии после тяжелой болезни и всех стрессов мамина нервная система, и как она отреагирует на неожиданное появление дочери. Поколебавшись, я решила не звонить, а сразу ввалиться к Мише без всяких церемоний. Во-первых, не хотелось объясняться по телефону, во-вторых, я не посторонний человек и даже не просто знакомая, а сестра. Приеду часам к девяти – он уходит с работы в шесть, иногда задерживается до семи, но даже с учетом всех дорожных пробок двух часов ему с головой хватит, чтобы добраться до дому. И даже поужинать.

На миг мне стало грустно – о брате, с которым мы не виделись почти двадцать лет, я должна была получать информацию от сыщиков. Потом я отбросила сантименты, уподобилась ХОЛМСу и начала прикидывать: завтра с утра Мише и его жене Тане на работу, а их трехлетнему сыну Вовке в детский сад. Вряд ли поэтому они нынче уйдут в гости или в театр, так что нынче я их с вероятностью 90% застану дома. Хотя, конечно, 10% не исключены, и все может случиться – что ж, поцелую замок и приеду в другой раз.

Дверь подъезда была заперта, а звонить в домофон и, стоя на крыльце, объяснять, кто я такая, мне не хотелось. Выручил опыт, приобретенный на Изюмской, – стоило подождать с минуту, как дверь распахнулась, и, пропустив хохочущую компанию подвыпивших парней и девиц, я шмыгнула внутрь.

В большом старом лифте, который со скрипом и скрежетом вез меня на шестой этаж, висело большое зеркало. Я оглядела себя и осталась довольна – элегантная девушка в светлой норковой шубке, на голове причудливой вязки черная шапочка, в руках очаровательная дамская сумочка из крокодиловой кожи. Мой подростковый комплект одежды честно отслужил свой срок, и я с удовольствием запихнула его на антресоли – в то самое место, где Сергей Денисович хранил старые вещи. Туда же последовала и неуклюже скроенная школьная сумка с широким ремнем.

– Вам кого? – спросил женский голос, а глазок на двери подернулся тенью – кто-то, приникнув к нему и заслонив свет, внимательно меня изучал.

– Здравствуйте, я Наталья Воронина. Если можно, хотелось бы поговорить с Михаилом Гаспаряном.

Подействовало ли то, что я себя назвала, или женщина просто осталась удовлетворена осмотром моей особы в глазок, но она распахнула дверь. Правда, войти не предложила, лишь хмурым взглядом оглядела с головы до ног.

– Михаила нет дома.

– Простите, он скоро придет?

От тона, каким она ответила, мне вдруг вспомнились ледышки, угрожающе свисавшие с крыш после двухдневной оттепели.

– Думаю, сюда Михаил уже не придет, позвоните ему по мобильному, если он вам так нужен.

– Он мне срочно нужен, но я не знаю номер его мобильного, извините, – я неловко топталась на пороге, не решаясь его переступить.

Действительно, хотя рабочий и домашний телефоны брата мне были известны, выяснить номер его мобильного агентам Сэма не удалось. Окинув взглядом мою шубку и сумочку, женщина чуток посторонилась.

– Войдите. Я наберу вам его номер, но говорить с ним будете сами.

Я ожидала в небольшом коридорчике, куда выходили двери другой квартиры – дальше меня не пригласили. Обижаться было нечему – по причине роста преступности в стране люди соблюдали осторожность. Таня (я уже догадалась, что это была она) вынесла из прихожей телефонную трубку и сунула мне в руки. Номер она уже набрала, и в трубке гудел раздосадованный и встревоженный мужской голос:

– Татьяна! Что случилось, почему ты молчишь?

– Миша, – срывающимся голосом сказала я, – извини, я приехала к тебе домой, а Таня набрала номер и дала мне трубку. Это я, Наташа Воронина. Я – Наташа, ты меня помнишь?

На миг в трубке воцарилась тишина, потом Миша произнес осевшим голосом:

– Наташка! Наташка, родная, не может быть! Ты где?

– Я же сказала – у тебя дома.

– Так. Никуда не уходи, я сейчас буду. Никуда, слышишь?! – в его голосе, как и в детстве, когда он говорил со мной, зазвучали повелительные нотки. – Дай-ка трубку Татьяне.

Я передала ей трубку, она выслушала мужа с каменным лицом и лишь коротко бросила ему в ответ:

– Хорошо, – потом отключила телефон и повернулась ко мне: – Заходите, Михаил велел напоить вас чаем, пока он приедет. Он будет не раньше, чем через час, везде пробки.

В большой, богато обставленной кухне я сидела на мягком диванчике за широким полированным столом, а Татьяна, стоя у плиты, возилась с чайником. Мне показалось, что все это время она демонстративно старалась повернуться ко мне спиной. Видно, не все сообщили Сэму сыщики, и не все углядели в супружеских отношениях Миши и Тани. Хотя, возможно, трещина появилась не так давно – поведение Тани указывает на то, что обида свежая.

– Мама! – черноглазый мальчик в длинной ночной рубашонке стоял в дверях кухни, характерным движением заложив одну ручонку за спину. И так он вдруг в этот момент похож был на Мишку, что я не выдержала – присела на корточки и протянула к нему руки:

– Вова!

Он доверчиво зашлепал ко мне босыми ножками, и в этот момент я с ужасом сообразила, что ничего не привезла своему племяннику. Это было последней каплей – подхватив его на руки и прижав к себе, я беззвучно заплакала. С минуту Таня, хлопая глазами от изумления, смотрела, как я стою посреди кухни с Вовкой на руках и всхлипываю, потом решительным движением поставила на стол чашку, которую достала для меня, и спросила:

– Что такое, Наташа?

– Я… я вспомнила, что не привезла Вове подарка.

Брякнув это, я сразу почувствовала себя глупо. Она чуть удивленно приподняла бровь и усмехнулась:

– Ничего страшного, у него много игрушек. Ты почему вылез из кровати, Вова? Пойдем, я тебя отнесу. Извините, Наташа, я сейчас его уложу и вернусь.

Мне показалось, что Таня чуточку оттаяла, во всяком случае, когда она вернулась из детской и, разлив чай по чашкам, села напротив меня, в глазах ее уже не было прежнего холода, а светился некоторый интерес. Застольная беседа наша была сведена к минимуму – «Вам сахару? – Нет, спасибо. Берите печенье. – Благодарю вас». Наверняка Миша во время их краткой телефонной беседы не успел сообщить жене, кто я такая, и ей было жутко любопытно, но она не задала мне по этому поводу ни одного вопроса, а я восхищалась ее выдержкой.

Миша появился минут через пятьдесят – мы услышали звук открывающейся входной двери. Отставив свою чашку, я вопросительно посмотрела на Таню:

– Это Миша?

– Скорей всего.

Я торопливо поднялась, и бросилась в прихожую, Таня следовала за мной. Миша стоял возле вешалки в расстегнутой куртке, которую не успел снять, потому что я бросилась к нему на шею.

– Наташка, родная моя!

– Мишка, Мишенька!

Брат прижимал меня к влажной от снега куртке, гладил по волосам.

– Сестренка, родная, сколько же мы не виделись? Почти двадцать лет! А папа? Папа приехал с тобой?

Он все еще называл моего отца папой! Хотя, если рассудить, до десяти лет другого отца у него ведь и не было. Я чуть отстранилась, положила руки Мише на плечи и заглянула ему в глаза.

– Папа умер, Миша, уже более полугода.

– Господи! – по лицу его пробежала судорога. – А я ничего не знал! Ты маме сообщила?

– Нет, я с ней еще и не виделась, к тебе первому.

Держа меня за руки, Миша повернулся к застывшей от изумления жене.

– Татьяна, это Наташка, моя младшая сестренка. Познакомьтесь.

– Да мы уже познакомились, – она разглядывала меня с явным недоверием, – только я думала, что твою сестру, которая живет в Штатах, зовут Лиана.

От выражения ее лица так и разило скепсисом, но Миша не обратил на это внимание.

– То другая сестра, а это Наташка, она живет в Австралии.

– Я смотрю, у тебя сестры по всему свету, – тон ее, темнее менее, смягчился, – так Наташа остановится у нас?

Брат чуть раздраженно дернул плечом.

– Да где же еще? Приготовь Наташке комнату и ложись, а мы с ней еще посидим.

Тон, каким Миши отдал это распоряжение, напомнил мне его родного отца, дядю Артура. Я торопливо возразила:

– Что ты, Миша, не нужно комнату, не беспокойтесь, Таня, я остановилась у знакомых в Южном Бутово.

– Так ведь мама тоже живет в Южном Бутово, ты что, не знала? – удивился он.

– Знала, но хотела первым увидеть тебя.

– Ты на нее сердишься, да? – грустно спросил брат. – Они мне постоянно повторяла: Наташенька мне никогда не простит, что я согласилась ее оставить.

– Что ты, Миша, я давно уже взрослая и все могу понять. Но только…. Может, ты ей сначала позвонишь и предупредишь? Вдруг она не захочет меня видеть?

Глядя на меня сияющими глазами, Миша отмахнулся.

– Еще чего, не говори ерунду! Сегодня переночуешь у нас, а завтра я тебя сам к ней отвезу, – он повернулся к Тане и вновь тоном главы семьи, привыкшего приказывать, спросил: – Татьяна, ты приготовила Наташке постель?

– Сейчас приготовлю, – невозмутимо ответила она и ушла готовить мне ночлег.

Мы с братом сидели в стильно отделанной гостиной с мебелью «под старину» и толстым теплым ковром на полу. Столь своеобразную обстановку мне приходилось видеть лишь раз – когда мы с отцом, путешествуя по Шотландии, посетили старинный замок, где водились привидения.

– У тебя тут призраков, часом, не водится? – спросила я, с наслаждением погрузив ноги в теплый ворс ковра.

Миша негромко засмеялся.

– Что, пробирает? Мы этот дизайн чуть ли не год выбирали, когда купили квартиру. Ладно, теперь рассказывай.

От слов этих я вдруг вспомнила, как в детстве испортила его любимую клюшку – засунула ее между дверью и косяком и начала закрывать дверь. Клюшка затрещала, я испугалась и поставила ее обратно. На следующий день после школы брат прибежал домой, ничего не заметив, схватил клюшку и помчался на площадку – у них должен был состояться какой-то ответственный матч с ребятами из соседнего двора. Однако, едва он ударил клюшкой по шайбе, как нижняя часть ее откололась. Домой в тот вечер Миша вернулся мрачный, сунул мне под нос клюшку и тихо, но грозно произнес:

«Теперь рассказывай!»

Я тут же в голос заревела, с двух сторон налетели родители и начали его уверять, что такая маленькая девочка никак не могла сломать такую прочную клюшку. Не знаю, убедили ли Мишу их доводы, но официально вопрос о виновнике так и остался открытым.

– Ага. Мишенька, – кротким голоском проговорила я, – хочу признаться – это я тогда сломала твою клюшку.

– Какую клюшку? – изумился брат.

– Ты забыл? Когда у вас матч был с соседним двором. У тебя еще клюшка развалилась во время игры, забыл? Я ее между дверью и косяком сунула – хотела посмотреть, что будет, если дверь при этом закрыть.

– Ах ты, дрянная девчонка! А ведь я и вправду тогда поверил, что такая малявка сломать клюшку неспособна! И ведь надо же – запомнила!

Мы хохотали так, что в гостиную с сердитым видом заглянула Таня:

– Тише, ребенка разбудите.

– У него в комнате не слышно, – отмахнулся Миша. – Иди спать, тебе завтра на работу.

– Мне не нужно на работу – у Вовки в садике карантин, мы с ним дома, но ты, конечно, не в курсе.

Да, между ними уже явно не первый день, как кошка пробежала. Можно было, конечно, притвориться и сделать вид, что я ничего не замечаю, но лучше спросить прямо. Я так и сделала – без всяких экивоков поинтересовалась:

– Ребята, честно, вы что, поссорились?

Поначалу они просто-напросто растерялись от такой моей бестактности, а я сидела и смотрела на них детски простодушно и наивно. Мишка сразу помрачнел.

– Я ни с кем не ссорился, – ледяным тоном произнес он, – но если кому-то хочется показать свой характер, то я не возражаю.

– Хорошо, пусть это называется «показать характер», – высокомерно возразила Таня.

– А как назвать, когда человека выставляют из его же дома?

– Кто же тебя выставляет, дорогой мой? Ты все сам делаешь, как свободный человек, захотел – ушел, захотел – пришел.

– А что, прикажешь мне все время сидеть и слушать твои нотации? Не жизнь, а просто сплошное удовольствие.

– Ничего, ты успел получить удовольствий, пока я с ребенком была на даче.

Смуглое лицо брата потемнело – кажется, слова жены его сконфузили. Оглянувшись на меня, он сердито прошипел:

– Знаешь, давай мы не будем выяснять отношений при Наташе!

Таня язвительно заметила:

– Почему же – она ведь твоя сестра, зачем от нее скрывать? Ты же не стесняешься моих родителей.

– Иди, занимайся своими делами, я с тобой потом поговорю.

Не ответив, Таня повернулась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я взглянула на Мишу и покачала головой.

– Прости, братик, что я так бестактно вмешалась, – я сказала это ласково, а он в ответ оборвал меня наполовину грубовато, наполовину шутливо, как частенько говаривал со мной в детстве:

– Ладно, но больше не лезь не в свои дела, малявка.

Чтобы не обидеться, я немедленно вообразила себя лицензированным психологом, а его – пришедшим на консультацию неуравновешенным пациентом.

– Извини еще раз, Миша, возможно, мне не следует лезть в ваши дела, но я отметила конфликтную ситуацию и поскольку имею степень бакалавра психологии, могу дать профессиональный совет относительно урегулирования ваших житейских проблем.

Миша с детства был вспыльчив, но быстро отходил, вот и сейчас, услышав мои слова, он развеселился.

– Бакалавр? Да еще психологии?! С ума сойти! Когда ж ты успела, Ташка-Наташка?

– Чему ты удивляешься, мы не виделись около двадцати лет, почти все это время я усердно училась.

– А ну-ка, ну-ка! Интересно знать, что ты умеешь?

– Умею в целом представить себе ситуацию и помочь людям найти из нее выход. Между прочим, – я слегка приосанилась, – у меня есть некоторый опыт, так что ты зря меня недооцениваешь.

Это я, конечно, бесстыдно наврала – никакого опыта, кроме тренингов, у меня не было, но в глазах у Миши мелькнуло веселое любопытство.

– И как же ты себе представляешь данную ситуацию?

Я набрала побольше воздуха и профессионально поставила диагноз:

– Конфликт возник из-за того, что у Тани появился повод, неважно, реальный или мнимый, сомневаться в твоей верности – в то время, пока она с ребенком была на даче.

Именно так я записала бы в карте, обратись ко мне Миша, как пациент. Однако он этого делать явно не собирался, а лишь криво усмехнулся, подошел к двери, выглянул наружу и, вновь плотно прикрыв ее, буркнул:

– Тут угадать – особого диплома иметь не надо.

Мне оставалось лишь высказать ханжеское пожелание:

– Надеюсь, все у вас будет хорошо.

– Я тоже на это надеюсь, – на губах его при этом мелькнула улыбка, на мой взгляд, излишне самоуверенная, – а теперь расскажи о своих делах. Парень-то есть? Вон ты у меня какая красавица выросла!

Просто удивительно – только что он говорил со мной ироническим тоном, держал себя резко и высокомерно, а теперь стал сама нежность. Я смущенно улыбнулась.

– Ладно тебе, Мишка, какая я красавица! Лучше расскажи мне о маме и о нашем брате Эдуарде – мне известно, что с ним случилось.

– Известно? – брови Миши недовольно сдвинулись. – Прочитала в Интернете?

Придав своему лицу солидное выражение, я ответила важным и официальным тоном:

– Не только. Хочу поставить тебя в известность, что я сотрудничаю с частным детективным агентством и приехала в Россию расследовать дело Эдуарда. И кое-какие результаты у меня уже есть.

Больше всего я боялась, что брат опять начнет веселиться – как недавно, когда я сообщила, что имею степень бакалавра психологии. Поначалу он, кажется, так и собирался сделать, но потом устало вздохнул, вытянул ноги и, не спуская с меня глаз, покачал головой.

– Не могу поверить, что я встретил тебя взрослой. Ах, Наташка, Ташка моя – и психолог, и частный детектив. Рассказывай, что тебе удалось накопать.

Мы проговорили часов до трех ночи, я рассказала о своей подростковой эпопее в подъезде Анны Григоренко и о гибели Андрея. О программе ХОЛМС особо не говорила, упомянула лишь о результатах:

– Компьютерный анализ полученных данных с точностью до сотых процента отрицает версию ограбления и вину Эдуарда.

В программировании Миша, судя по всему, был несилен, потому что не стал выспрашивать подробности, однако к результатам отнесся с уважением.

– Что ж, тогда завтра мы с тобой сначала поедем к адвокату Эдика, а уж от него к маме в Бутово. Изложишь Марку все так, как сейчас мне.

– Он хороший адвокат?

– Марк? Да, отличный. Ладно, иди-ка спать, уже поздно. Мне с утра на работу, потом я за тобой приеду.

Он показал мне мою комнату, а сам ушел спать в спальню – к Татьяне. Кажется, за ночь они помирились, потому что утром до меня сквозь сон долетел из прихожей их негромкий разговор полушепотом:

– Какие у тебя на сегодня планы?

– До двенадцати постараюсь все в офисе закончить и отвезу Наташку к адвокату Эдика, потом к маме.

– Ей-то зачем к адвокату?

– Нужно (звук поцелуя). Если задержимся, я останусь ночевать у мамы, тогда позвоню. Вовку поцелуй, я с ним так и не пообщался.

– Да? А кто виноват?

В голосе Тани послышался легкий вызов, но Миша погасил его новым поцелуем и нежным шепотом, в котором я смогла различить только:

– Ладно, не начинай опять.

Кажется, разговор в прихожей мне не приснился, потому что утром, когда я вышла на кухню, Таня выглядела совсем иной, нежели накануне – веселой и даже чересчур разговорчивой. Она кормила Вовку кашей и вся светилась, прижимая его к себе.

– Наташенька, что ты будешь на завтрак? Бутерброды, кашу?

Явный прогресс – мы перешли на «ты».

– Не суетись, я сама, – ответила я и, чтобы сделать ей приятное, добавила: – Ты такая красивая сегодня!

После завтрака я помогла Тане прибрать в детской – собрать разбросанные по всей комнате игрушки. Мы с Вовкой немного поиграли в мяч, а потом я решила почитать ему что-нибудь из красиво иллюстрированных «Сказок А.С. Пушкина». Он сидел у меня на коленях и, как завороженный, слушал о рыбаке, выудившем из моря золотую рыбку. Таня возилась на кухне, периодически заглядывая в детскую:

– Ну как, не надоел он тебе еще?

Я отмахивалась и с выражением гудела дальше:

– …пошел старик к синему морю….

Понемногу Вовка перестал егозить, прикорнул к моему плечу и замер. Я читала и читала, гордясь своим артистическим талантом, сумевшим покорить столь юного слушателя. У меня даже мелькнула шальная мысль – а не стоит ли мне еще раз сменить профессию? Может, как у актрисы, у меня появится больше шансов на внимание Сэма Доули? Меня всегда хвалили, когда я принимала участие в школьных спектаклях – даже и теперь было приятно вспоминать. Хотя в австралийских школах детей всегда хвалят – считается, что это поднимает самооценку. Однако вскоре мне пришлось отказаться от своих амбиций – когда Таня принесла сынишке теплого молока с булочкой, оказалось, что он крепко спит. Наши попытки разбудить его и накормить результатов не принесли – мое завывание оказалось хорошим снотворным. Чуть поежившись, я представила себя на сцене перед набитым спящими зрителями залом и решила остаться детективом.

– Да ладно, пусть спит, потом поест, – засмеялась Таня, укладывая Вовку в кроватку, – пойдем, на кухню, скоро Миша приедет. Пообедаете и поедете к вашему адвокату. Ты вечером с Мишей вернешься, да? Обязательно приезжай.

Следует заметить, что она ни словом не упомянула о том, что после адвоката мы поедем к нашей с Мишей матери, которую я не видела почти двадцать лет. Из этого можно было сделать вывод, что их со свекровью отношения особой теплотой не отличаются.

– Спасибо, Танюша, но сегодня уже, наверное, не получится, я позвоню.

– Ой, жалко как! – сожаление Тани было совершенно искренним – очевидно, я для нее стала символом согласия с мужем. – Тогда, слушай, возьми комплект ключей, а то вдруг мы выйдем гулять или в поликлинику….

– Что ты, зачем, а вдруг потеряю? Лучше я позвоню.

– Давай, я запишу, твой телефон, – она принесла мобильный, но, едва я начала диктовать свой номер, удивленно округлила глаза: – Ты что, по Москве с австралийской симкой ходишь?

– Да, а как еще?

– Так дорого же, с ума сойти, зачем? Купила бы московскую.

– Как-то не сообразила. Потом, мне могут друзья из Австралии по моему номеру позвонить.

– Ну и что? Ходи с двумя трубками. Я тебе сейчас принесу, у меня есть лишняя, там московская сим-карта стоит – подруга недавно в Италию уехала, отдала. Мне, говорит, в Риме московский номер ни к чему и старые контакты не нужны – я новую жизнь начинаю и трубку себе тоже новую куплю. Бывают, да, такие люди? Все старое оборвать, и чтобы никаких воспоминаний.

– Сильная личность, – вздохнула я, – у меня бы так не получилось.

– У меня тоже, – глаза ее на миг затуманились печалью, – все пытаюсь, и не выходит. Так что бери, не стесняйся, здесь на карте денег много.

Только я сунула трубку в сумочку, как стукнула входная дверь.

– Татьяна, – послышался из прихожей веселый голос брата, – быстренько обедать, нам с Наташкой пора ехать, времени в обрез.

– Далеко нам? – спросила я, когда мы отъехали от дома.

– Да нет, не очень, – усмехнулся брат, – на Вавилова. Минут через двадцать будем на месте, если в пробке не встанем. Можно не спешить – у Марка заседание в суде, он освободится в два..

– Ты так торопился, я думала….

– Я торопился, потому что мне еще нужно с тобой поговорить. Видишь ли, перед тем, как встретиться с адвокатом, нам нужно повидать еще одного человека. Сейчас я припаркуюсь у одного скверика, мы чуток прогуляемся и поговорим.

Мне почему-то не понравился его тон.

– И о чем ты хочешь говорить?

Миша то ли проигнорировал, то ли не расслышал мой вопрос. Какое-то время мы в полном молчании катили по широкой дороге, после поворота замедлили ход и, заехав на тротуар, остановились. Брат, положив руки на руль калачиком, со вздохом сказал:

– Я хочу объяснить, Наташка, чтобы между нами не было неясностей. Видишь ли…. Короче, ты взрослый человек, и я могу с тобой говорить откровенно – есть одна женщина, у нас с ней особые отношения. Ладно, пойдем, прогуляемся?

За время, что я выбиралась из машины, мне удалось подавить смущение и вспомнить, что я не только младшая сестра, но и психолог.

– Я буду рада помочь тебе с твоими проблемами.

– У меня нет проблем, – со смехом ответил брат, – я веду такую жизнь, какая мне нравится, и, в общем-то, доволен, так что помощь мне не нужна. Просто, когда я познакомлю вас с Женей, ты сама обо всем догадаешься, поэтому лучше уж предупредить тебя заранее.

– А знакомить нас обязательно? Мне ведь потом неловко будет с Таней.

– Обязательно. Женя, она…гм… приятельница Марка – ну, адвоката Эдика. Сама тоже адвокат, только по семейным делам – разводы там, все прочее. Она-то, собственно, Марка и попросила взять дело Эдика, а так он сейчас очень занят – два громких процесса на носу и прочее. А Танька насчет Жени в курсе, не волнуйся, она из-за этого на меня и взъелась – ну, перед твоим приездом.

– Ясно, – сказала я, хотя ясного для меня тут ничего не было, – надеюсь, ты справишься.

Миша с философским видом пожал плечами.

– Чего тут справляться, мы с Женькой не первый год. Я всегда их с Танькой держал по разным углам, и все было окей, но тут так вышло, что пару недель назад мы с пятницы поехали к Танькиным предкам на дачу. Хотели до понедельника, но в субботу мне уже там осточертело – тесть как выпьет, так у него рот не закрывается. Говорю Таньке: у меня дела в городе, ты с ребенком еще на свежем воздухе тут побудь, а в воскресенье вечером я вас заберу. Приехал в Москву, подхватил Женьку, и мы рванули в Черемушки – там у меня однокомнатная, мне отец купил ее, еще я холостой был. Нормально провели время, днем сходили на выставку – Женька поклонница восточного искусства, – в кафе посидели. Вернулись, я на часы посмотрел – еще время есть. Ну, мы и полезли в постель, а минут через двадцать Танька врывается и начинает биться в истерике. У меня в мобильнике, оказывается, аккумуляторы сели, а тут в Интернете сообщили про страшную аварию на нашем направлении. Танька до полудня ждала, потом Вовку бросила на тещу, вызвала такси и помчалась в город. По-женски сразу определила – домой я не приезжал. Начала всех обзванивать – милицию, больницы, знакомых, вся в слезах. Теще позвонила, та говорит: может, Миша в Черемушках заночевал, оттуда к нам ехать ближе, ты проверь. В Черемушках телефон отключен – мы квартиру одно время сдавали, отключили, чтобы жильцы по межгороду не наговаривали. Танька схватила ключи – у меня второй экземпляр в столе лежал – и туда, а там…. Короче, в тот момент мне сказано было, что следующая наша встреча произойдет только во время бракоразводного процесса.

– А Женя что же?

– Женя – человек широких взглядов, к тому же горячая поклонница ислама. Она набросила халат и заверила Таню, что не собирается разрушать ее семью. Изложила свою точку зрения на свободные отношения между полами и под конец привела в пример гарем персидского шаха, где жены и наложницы мирно сосуществовали друг с другом.

– Весьма мудрые рассуждения, – сухо проговорила я, – но в тот момент, учитывая состояние Тани после всех ее поисков, их можно было счесть издевательством.

Миша смутился.

– Ну, мы тогда всего этого не знали – думали, Танька нас просто решила выследить, это уже потом мне теща в виде упрека все детали изложила.

– И что теперь? Так и будешь жить, как в гареме?

– Ну, обругай меня нехорошими словами.

Я слегка поежилась.

– Холодно, поехали уже, Миша.

По дороге меня терзала мысль, что мой брат в чем-то очень схож с Сэмом Доули. Интересно, если бы мы с Сэмом поженились, могла бы я простить ему подобную измену?

Спустя сорок минут, простояв минут десять у светофора, мы добрались до дома на улице Вавилова, где жила поклонница ислама Женя. Когда небольшой лифт с открывающимися вручную дверцами доставил нас на третий этаж, она уже ожидала нас на площадке – высокая худощавая женщина в джинсах и длинном широком свитере a la туника.

– А я уже в окно смотрю – жду, когда приедете, – опасливо оглянувшись, она чмокнула сначала Мишу в губы, потом меня в щеку. – Так ты и есть Наташка, маленькая Мишкина сестренка из Австралии? Заходите, ребятки, только тише.

– Дома? – полушепотом спросил Миша.

– Дома, ученика ждет.

Кого они так опасались, я поняла, когда мы переодевали обувь в заставленной барахлом прихожей с засаленными обоями, – одна из дверей приоткрылась, и оттуда в нас недобрым взглядом стрельнула женщина лет шестидесяти. Не поздоровавшись, она вновь скрылась, а Миша, виновато глянув на Женю, констатировал:

– Не удалось проникнуть незамеченными.

– Ладно, не обращайте внимания, – она ввела нас в комнату, соседнюю с той, где обитала недобрая дама, и указала мне на широкое кресло. – Садись, Наташенька. Мишка, ты сам себя усадишь, а я пойду, чайник поставлю.

Первым моим чувством было, что я тону – кресло мягко обволокло меня, обхватило, словно погружая в нирвану.

– Не суетись, Женька, мы обедали, – Миша придержал ее за руку, глаза их встретились, и выражения лиц обоих странно изменились.

– Ничего себе – обедали, – каким-то особенным, грудным, голосом возразила она, – а я специально в универсам сходила, накупила для вас вкуснятины.

Чтобы не смотреть на них, я огляделась – большое трехстворчатое окно, бордовые с золотом обои, компьютер рядом с книжным шкафом. Кроме той двери, в которую мы вошли, была еще одна – сбоку, в стене. Едва в голове моей мелькнуло: «Куда же она ведет?», как дверь эта распахнулась, и на пороге встала все та же строгая дама. Миша и Женя торопливо отдернули друг от друга руки.

– Евгения, – ледяным тоном произнесла дама, игнорируя наше с Мишей присутствие, – сейчас ко мне придет ученик, а ты отдала своим гостям все приличные домашники. Я тебя сто раз просила не брать вишневые, там полно старых, эти я специально купила.

Миша испуганно глянул на свои ноги – они были в вишневых тапочках.

– Извините, Алевтина Николаевна, – забормотал он, – я не знал, сейчас поставлю, я могу в носках….

Куда только делись его обычная бравада и снисходительное выражение мужского превосходства! Однако Женя сумела полностью сохранить чувство собственного достоинства.

– Прости, мама, я сейчас все верну на свои места, – сказала она кротким и спокойным тоном, каким говорят с детьми и психически больными людьми, взяла вишневые тапочки и вышла.

Дама, сверкнув глазами, сказала в пустоту:

– Если человек регулярно является куда-то, как к себе домой, он, наверное, должен самостоятельно приобрести и домашнюю обувь. Конечно, это мое сугубо личное мнение.

Она исчезла в своей комнате, хлопнув напоследок дверью – так, что зазвенело стекло книжного шкафа. Миша сидел ни жив, ни мертв, в мою сторону даже не смотрел. Женя вернулась с другими тапочками – немного потертыми – и успокаивающе произнесла:

– Не обращайте внимания, ребятки, я вам сейчас такой вкуснятины принесу – обалдеете! – действительно, спустя минуту она вернулась, неся блюдо с пирожными, и поставила его на стол, приговаривая: – Сейчас чайник поставлю, чай заварю, но кто до чая не утерпит, может начинать прямо сию минуту.

Боже, каких только пирожных там не было! Я не знала их русских названий, но у меня невольно потекли слюнки. Миша внезапно встрепенулся и вскочил с места:

– Чайник я сам поставлю, он тяжелый.

– Тогда уж и чай сам завари, – крикнула ему вслед Женя, опускаясь на диван. – Бери, Наташенька, пирожные. У меня племянники, когда приходят, первым делом спрашивают: тетя Женя, пирожные купила? Нравится?

Аккуратно надкусив пирожное, я вежливо поблагодарила:

– Спасибо, очень вкусно.

Действительно, крем прямо-таки таял во рту. Съев одно пирожное, я потянулась за другим. Женя гостеприимным жестом придвинула блюдо ко мне поближе, и я впервые, как следует, разглядела подругу моего брата. Далеко не красавица – глаза маленькие, бесцветные, нос широковат, тонкие рыжеватые волосы коротко острижены, и стрижка эта ей явно не шла. Однако рот был чувственен и красив, при улыбке и смехе сверкал ровный ряд зубов, хотя пролегавшие при этом глубокие морщины около губ несколько ее старили.

– Хочешь соку, Наташенька? Пока чай будет готов?

– Спасибо, нет, – я вдруг глянула на мерно тикавшие ходики и встревожилась, – уже половина третьего, мы не опоздаем к адвокату?

– С Марком условились на три.

– Но ведь к нему еще ехать!

– Куда ехать? – удивилась она. – Марк живет здесь, в соседней комнате.

От слов ее у меня чуть язык не отнялся.

– К-как в соседней комнате? Там же….

Женя поняла и расхохоталась.

– Да нет, не с мамой, успокойся, у нас в квартире три комнаты.

– И вы живете все в одной квартире?

– Пока да. Мы с Марком уже лет семь как развелись, но все никак не разъедемся.

– Так этот адвокат… Марк… Он был твоим мужем?

– А тебе Миша разве не сказал? Наверное, не успел. Ладно, посвящу тебя вкратце, пока он там с чаем возится, в тайны своей семьи.

Как я поняла из рассказа Жени, квартира, где мы теперь находились, прежде была коммунальной. Две комнаты занимали грозная Алевтина Николаевна с Женей и ее братом Ильей, а в третьей жила одинокая старушка-соседка. В девяносто шестом Илья женился и ушел к обеспеченной жильем жене, а в двухтысячном Женя вышла замуж за своего однокурсника Марка Яновского. Вначале молодые предполагали жить в Подмосковье, в однокомнатной квартире, доставшейся Марку в наследство от бабушки, но как раз в это время умерла соседка, и ее наследники предложили Алевтине Николаевне выкупить комнату. Естественно, Марку и Жене гораздо больше улыбалось жить в центре Москвы нежели ехать в Подмосковье. Совместными усилиями однокомнатную Марка продали, комнату выкупили и зажили, казалось, счастливо. Спустя три года молодые супруги поняли, что совершенно не подходят друг другу. Расстались не сразу – два года еще старались сохранить семью, даже пытались завести ребенка, но Женя не беременела. Через пять лет честно все обсудили и подали на развод. Женя вернулась в свою прежнюю комнату, Марк остался у себя.

Жить так, конечно, было не очень удобно, и вариантов разъехаться было множество – улица Вавилова считалась хорошим районом, и квартира стоила столько, что маклеры предлагали за нее две двухкомнатные и одну однокомнатную. Не в центре, разумеется, а где-нибудь в Солнцево или Бутово. Одну двухкомнатную можно было обменять на две однокомнатные в Подмосковье – на Подмосковье были согласны и Марк, и Илья, который тоже являлся совладельцем квартиры. Но все сделки в последний момент срывала Алевтина Николаевна.

– Она нас просто замучила, – пожаловалась Женя. – Мы ведь ее спрашиваем: мама, если не хочешь, никто тебя насильно заставлять не будет. Так она кричит: хочу покоя, устала от вас всех, ищите варианты! А как найдем, так она опять шумит: нет, я не позволю вам меня обмануть.

– Так бывает, – мягко заметила я, поглядывая на часы, – если человек подсознательно чего-то боится, но не хочет себе и другим в этом признаться. Лучше немного подождать.

– Ну, теперь уж ей придется решать очень быстро, выхода нет.

– Почему?

Женя вздохнула.

– Мама терпеть не может грудных детей, со мной и Илюшей всегда бабушка и няня возились, – рука ее легла на живот и ласково его погладила, – через семь месяцев она сама отсюда сбежит.

Я была ошеломлена. Кто отец будущего ребенка, можно было не спрашивать – недаром Миша так беспокоился, чтобы она не поднимала тяжелый чайник. И недаром он уже около получаса, ни разу не заглянув в комнату, возился на кухне – хотел, чтобы Женя успела посвятить меня во все их проблемы.

– Что ж, раз вы с Мишей решили, что я, как сестра, должна это узнать, то позволь мне спросить: Таня в курсе?

Женя небрежно пожала плечами.

– Зачем ей знать? Я не собираюсь уводить Мишу из семьи и вполне способна одна воспитать ребенка. Мне тридцать два, это моя первая беременность, и я счастлива – мне казалось, что у меня уже никогда не будет детей. Когда Миша утром позвонил и рассказал о твоем приезде, я решила, что ты должна узнать. Ведь случись что со мной, у моего ребенка никого не останется – Мишину жизнь я рушить не хочу, у брата тоже достаточно проблем в семье, а мама…. Когда я сказала ей, она раскричалась, велела идти на аборт, можешь себе это представить? – в голосе ее зазвучали патетические нотки.

Ситуация выглядела очень трогательной – совсем как в мыльной опере. Мне уже было ясно, как на ладони, что в их с Мишей дуэте верховодит она. Сегодня утром, нежно распрощавшись в прихожей с женой, он позвонил любовнице, подробно доложил о последних событиях своей жизни и получил указание меня привезти. Возможно, как только будет улажен квартирный вопрос, она решит, что Мише пора переселяться к ней на постоянное жительство. Наверняка он так и сделает, наивно полагая, что сделал выбор самостоятельно. Ах, если б мне также ловко удавалось манипулировать Сэмом Доули!

Грусть, поднявшаяся в моей душе при этой мысли, не помешала мне изобразить на лицо ласковую улыбку.

– Все будет хорошо, Женя, у твоего ребенка будут и мама, и заботливый папа. Ты не знаешь, не пришел еще адвокат моего брата? Уже скоро три.

По лицу Жени пробежала легкая тень разочарования – возможно, она рассчитывала, что я брошусь к ней в объятия и, не сходя с места, поклянусь быть ее ребенку второй матерью. Тем не менее, взгляд и голос ее оставались приветливыми. Она кивнула и поднялась.

– Сейчас посмотрю, кажется, я слышала – дверь хлопнула. Ладно, я сейчас Марка сюда к тебе пришлю, а мы с Мишей посидим на кухне, чтобы вам не мешать.

Марк Яновский, адвокат Эдуарда, был невысок, ниже Жени, с тонким и умным лицом. Взгляд у него был усталый, но двигался он бодро, немного даже стремительно, и рассказ мой выслушал с большим интересом.

– Занятно, занятно, – пальцы его вертели и даже ощупывали распечатку, выданную ХОЛМСом, – я слышал, что в Штатах тоже есть какие-то программы, которые просчитывают вероятность совершения преступления тем или иным подозреваемым. Там следователи все это учитывают, но у нас, конечно, компьютерный анализ не может служить доказательством.

– Так ведь анализ не из потолка взят, – горячо воскликнула я, – он составлен на основе объективных данных!

– Да вы не возмущайтесь, – лицо Марка осветила добрая улыбка, – хорошо уже то, что нам теперь есть, за что ухватиться. Мне с самого начала было ясно, что Эдика подставили умышленно – им нужно закрыть дело, а он подвернулся под горячую руку. И девочку его вместе с ее родителями не просто так обработали – вначале она дала нормальные показания, потом ее от всех изолировали, в школу на машине возят, на улицу без взрослых – ни шагу. Меня к ней даже не подпустили – отец крик поднял, что у ребенка расстроена нервная система и все прочее. С матерью убитой хотел поговорить, уточнить кое-что – тоже разговор не получился. Короче, парня заранее обрекли на заклание, как жертвенного ягненка. Очевидно, дана команда свыше, а в таких случаях ни один суд его не оправдает.

Я растерялась.

– Почему?

– Я вот и думал все время – почему? Теперь вот, судя по этим данным, – его палец постучал по распечатке, – ясно стало, что Григоренко кого-то шантажировала и в результате была убита. Кого и чем она шантажировала, нам неизвестно, но эти люди имеют возможность повлиять на судьбу Эдика.

– Нам это поможет?

Пожав плечами, Марк вздохнул.

– Хотелось бы надеяться. Была, очевидно, какая-то причина для шантажа – раз из-за этого они пошли на убийство. Мы ее не знаем, и у нас два пути. Первый: узнать. Второй: сделать кое-какие намеки – пусть думают, что мы копаем в нужном направлении. Может, это поможет.

– Что именно? – не поняла я.

– Опасение, что мы накопаем еще больше, – пояснил он, – знаете, такой маленький двусмысленный шантаж с нашей стороны, иногда приходится на такое идти, чтобы добиться правосудия.

Хлопая глазами, я в недоумении смотрела на адвоката.

– Правосудия? Шантажом?

– Девушка моя дорогая, – устало потерев лоб, сказал он, – вы копайте, копайте дальше, ищите, не останавливайтесь. Запишите мой телефон, дайте ваш – будем регулярно обмениваться информацией. Факты, больше фактов, чем больше накопаете, тем лучше, а уж мое дело все это использовать. Я знаю, кому на что и как намекнуть.

Женя приоткрыла дверь в тот момент, когда мы с Марком обменивались телефонами, из-за ее спины выглядывал Миша.

– Можно к вам, наконец?

Они вошли в комнату. Марк поднялся, спрятал телефон, аккуратно сложил полученную от меня распечатку.

– Мы уже кончили, ухожу.

– Что ж ты так бежишь, – сказала Женя, – посиди с нами, попьем чайку.

– Спасибо, надо работать, – его взгляд остановился на Мише, обнимавшем Женю, на губах мелькнула тонкая улыбка.

Брат, чуть смутившись, хотел было убрать руку, но Женя придержала ее у себя на талии. Положив голову Мише на плечо и глядя в глаза бывшему мужу, она нежно проворковала:

– Отдохнул бы, нельзя же столько работать.

Марк отвел глаза и усмехнулся.

– Придет время – отдохну. Сейчас мне вот Наташа материалу подкинула, нужно будет подумать.

– Ты считаешь, это можно будет использовать? – неуловимым движением Женя высвободилась из Мишиных объятий, и теперь лицо и взгляд ее выражали чисто профессиональный интерес. – Я специально не слушала, пока вы беседовали, хочу чуть позже взглянуть на все свежим взглядом.

– Использовать будет можно, польза, она везде есть, нужно только ее извлечь. Ладно, потом поговорим, всем привет.

Он дружески помахал рукой и вышел. Я посмотрела на Женю – это женщина меня и злила, и восхищала. Она, наверняка, была квалифицированным адвокатом и хорошим психологом, при этом ей нравилось использовать мужчин по своему усмотрению. Марк это давно понял, а вот мой брат, дурачок, наивно воображает себя хозяином гарема. Вот и сейчас он не торопится, как обещал, ехать со мной к маме сразу после разговора с адвокатом – сидит, держа любимую за руку, и ждет, пока она разрешит ему отбыть. Что ж, придется немного нарушить их интимную атмосферу. С вежливой улыбкой я поднялась.

– Спасибо за все, Женя. Извини, но нам с Мишей уже пора ехать, поздно.

– Куда ты торопишься, я еще чаю хочу выпить, – недовольно произнес брат и добавил тем тоном мужчины и повелителя, каким обычно говорил с Таней: – Сиди, я скажу, когда поедем.

Не успела я ответить, как с ханжеской улыбкой вмешалась Женя:

– Миша, как тебе не стыдно! Наташа столько мечтала о встрече с матерью, неужели ты не понимаешь, что творится у нее в душе? Иди-иди, твой чай всегда будет тебя ждать.

Высвободив свою руку, она поднялась и то ли шутливо подтолкнула его в спину, то ли нежно провела ладонью между лопаток. Да, эта женщина, несомненно, была лучшим психологом, нежели я!

О встрече с мамой я начала думать с того самого момента, когда решила отправиться в Россию. Воображение мое рисовало разные картины, не всегда приятные – как ни старалась, я не могла вычеркнуть из памяти того, что мать выбрала разлуку со мной, как наиболее приемлемый вариант. Отсрочка свидания, на которой настаивал Сэм, в каком-то смысле явилась для меня облегчением, но теперь ходу назад не было. Пока мы стояли в пробке на въезде в Бутово, мысли в моей голове метались так, что, казалось, слышен был их стук о черепную коробку. Миша, искоса поглядев на меня, ободряюще накрыл ладонью мою руку.

– Не волнуйся, малыш, все будет гораздо проще, чем ты думаешь. Кстати, я ей насчет тебя не звонил, ничего не говорил, пусть она сама тебя узнает.

– Так она не знает…..

Тут голос изменил мне, и по щекам моим потекли слезы. Миша не стал говорить слов утешения, он молча сидел и курил, приоткрыв окно, а когда пробка немного рассосалась, щелчком отправил последнюю сигарету в выдвижную пепельницу и тронул машину с места.

Она сильно постарела, пополнела, и волосы у нее были уже не такими пышными и черными, как раньше. И все же, это была она, моя мама, которая взирала на меня спокойно и равнодушно.

– Мама, это Наташка, – выталкивая меня вперед себя, проговорил брат.

– Да-да, здравствуйте. Проходите.

Взгляд мамы оставался безразличным – мало ли Наташ на свете. Во всяком случае, мысли ее в этот момент даже краем не касались родной дочери. Миша укоризненно покачал головой и обнял меня за плечи.

– Мама, ну что же ты так!

Она меня все не узнавала, но, похоже, решила, что Миша привез к ней знакомиться свою новую пассию, и лицо ее при этой мысли (так невестке и надо!) вдруг стало доброжелательным.

– Да вы заходите, не стесняйтесь, у меня тут немного не прибрано – болею я, понимаете.

Это ее запомнившееся с детства «понимаете» резануло меня по сердцу.

– Мама! – закричала я. – Ты не узнаешь меня? Я Наташа, твоя дочка!

Ее голова качнулась в сторону, губы задрожали.

– Господи, Наташенька! Приехала, доченька моя родная. Видишь, Мишенька, говорила я тебе, что снится она мне по ночам! К встрече это, понимаешь? А ты все не верил.

Миша на это ничего не ответил, только лицо его слегка исказилось, и мне понятно стало, что ничего такого она ему не говорила. Мы с мамой обнялись, но тепла ее объятий я особо не ощутила. Впрочем, объятие было коротким, потому что она быстро отстранилась.

– Мама, как ты себя чувствуешь? – почему-то ощущая неловкость, спросила я.

– Болела я, Мишенька тебе, наверное, рассказал. И с Эдичкой у нас беда, такая беда, понимаешь? Что ж Володя с тобой не приехал ко мне? Не захотел?

У меня вдруг перехватило горло, я запнулась, и Миша ответил за меня:

– Папа умер.

– Ой, Володя, Володя, да как же это так! – схватив себя за волосы, мама запричитала, закачалась из стороны в сторону. – Как же ты ушел, со мной не попрощался, сколько лет вместе прожили!

Мне стало не по себе, наверное, я сильно побледнела, потому что Миша попытался одернуть мать:

– Мама, возьми себя в руки, Наташе это тяжело.

Однако не тут-то было, она немедленно принялась его укорять:

– Бесчувственный ты, понимаешь? Стоишь спокойно, а ведь ты его всегда папой звал, только он тебе папой всегда и был! Отца родного папой не звал, только «отцом», сколько Артур обижался!

– Мама, перестань, к чему сейчас это?

– Ох, Володя, Володя, – причитания ее все не утихали, – недаром ты мне снился, рукой манил! Скоро уже, скоро, мало мне осталось, Володя, понимаешь?

– Мама! – заорал брат. – Перестань ерунду городить, ты давно выздоровела, все врачи это говорят!

– Врачи всегда говорят, понимаешь? От этой болезни не выздоровеешь, да и зачем мне жить, если Эдичку у меня забрали!

– Перестань, мама, – сквозь зубы и с трудом сдерживаясь, повторил Миша, – Эдик жив и здоров, мы все делаем, чтобы его освободить, Наташа специально для этого приехала из Австралии. Ты бы лучше дала нам войти и сесть, на Наташке, вон, лица нет после твоих криков.

– Деточка моя, – она протянула ко мне руки, – не сердись, такая уж я, понимаешь? Сколько мне пришлось пережить, сил уже нет терпеть.

Я с трудом из себя выдавила:

– Что ты, мама, все в порядке.

Она взяла меня за руку и повела в комнату, попросив Мишу:

– Сынок, я тебя попрошу, ты воду в чайник налей, поставь кипятить. В заварном чай свежий, я недавно заварила, как чувствовала, что вы придете. Пойдем, Наташенька, в комнату, посидим, я посмотрю на свою дочечку. Сколько лет мое сердце по тебе разрывалось, дочечка моя, солнышко мое, ты понимаешь?

Я покорно поплелась за ней в комнату, а Миша отправился на кухню, бросив на меня с порога тревожный взгляд. Однако мама, предварительно вывернув нас обоих наизнанку, уже успокоилась и выглядела вполне довольной, она усадила меня в кресло, сама разместилась на широкой софе напротив и начала сыпать вопросами, первым из которых был, женился ли отец в Австралии или нет.

– Нет, – с трудом отлепив язык от гортани, пробормотала я.

– Он ведь там хорошие деньги имел, когда я в последний раз о нем слышала, значит, теперь ты богатая. Ты деньги-то еще не все потратила?

– Нет.

– Зря не трать, с людьми осторожней будь – такие ведь есть, что без всякой совести, понимаешь? У тебя парень есть?

Я смутилась – можно ли назвать Сэма моим парнем?

– Н-нет.

– И хорошо, ты еще молодая, а мужчинам доверять нельзя, им только нужно все для своих интересов – будут просить, уговаривать, понимаешь? – она вдруг вспомнила что-то и крикнула в сторону кухни: – Мишенька, чтоб не забыть, тут мне один звонил – блогер.

– Кто? – издалека переспросил брат.

– Блогер. Все уговаривал про Эдика с ним поговорить, в гости сюда набивался.

Миша вошел, неся в каждой руке по чайнику – большой пузатый и фарфоровый заварной.

– Мама, точнее можно? Кто тебе звонил?

Он поставил заварной чайник на стол, большой на пол, на керамическую подставку, а мама доставала из буфета чашки и рассказывала:

– Звонит какой-то мужчина, просит встретиться, рассказать про Эдичку – говорит, блогер, хочет объективно осветить и все такое, понимаешь? Я говорю: я без старшего сына ни о чем говорить не буду, я в этом не понимаю. Говорю, передам сыну, он сам решит. Телефон он оставил, я записала. Здесь, кажется.

– Ты другой бумаги записать не нашла? – проворчал брат, разглядывая поданную мамой измятую бумажку. – И где тут телефон? А, вижу.

Мама неожиданно встревожилась:

– Кто же это такой был? Ты мне как сказал, я ничего лишнего никому….

– Ну, откуда же я могу знать, кто такой, позвоню, тогда и узнаю, – вглядываясь в написанное, он взял мобильник. – Твои каракули еще разобрать надо.

– Я очки не успела надеть, когда писала, он так сразу стал… – обиженно оправдывалась мама, но Мишу уже соединили, и он поднял руку, призывая ее замолчать.

– Здравствуйте, я брат Эдуарда Гаспаряна, вы говорили с моей матерью и оставили этот номер…. Почему?…. Какая вам нужна информация?…. Почему именно с ней, я мог бы дать вам больше информации, чем мама…. Нет, так нет.

Отключив телефон, Миша в раздражении отбросил бумажку с номером, я автоматически подняла ее и сунула в сумочку.

– Ну, что? – испуганно спросила мама.

– Да ну его, не хочет со мной говорить, ему, видите ли, нужна была мать Эдуарда Гаспаряна. Провокатор, наверное, какой-то. Ладно, мам, мне пора ехать. Пошли, Наташка, я тебя отвезу.

– Не надо, я сама дойду, мне здесь близко, – возразила я.

– Куда близко? – удивилась мама, а когда я объяснила, что остановилась у друзей, которые живут в двух кварталах от ее дома, запричитала: – Куда ж тебе тогда спешить? Доченька моя родная, посиди еще, поговорим. Миша вот, никогда с мамой лишнюю минуту не посидит, все торопится к жене своей ненаглядной, она, видите ли, там без него не может.

– Ему далеко ехать, – робко вступилась я за Мишу, но он в моей защите явно не нуждался, слова мамы просто-напросто пропустил мимо ушей и, чмокнув каждую из нас в щеку, заспешил к выходу.

– Ей надо, чтобы он всегда у ее юбки сидел, – мама обиженно поджала губы, – она понять не хочет, что у мужчины должна быть своя жизнь, он мужчина, понимаешь?

Мы поговорили еще часа полтора, и все это время она ругала Таню, ни разу не упомянув о Вовке – словно внука для нее не существовало. Я от ее слов ежилась, но не спорила, молча сидела и слушала. Наконец мама, почувствовалось, начала выдыхаться, и тогда я поднялась.

– Мамочка, я пойду, тебе уже, наверное, нужно отдыхать.

Она не стала меня удерживать.

– Ага, дочечка, моя, иди, уже темно.

Мы расцеловались на прощание. В ожидании лифта я слышала, как мама долго и тщательно запирает входную дверь на два замка, потом до меня донесся звук накидываемой цепочки. Наконец лифт гостеприимно распахнул передо мной свои створки, я спустилась вниз и вышла на улицу. Было уже темно, но в свете фонаря на столбе у подъезда темнело объявление с чьей-то фотографией и хорошо различимым словом «розыск». У подножия столба был кучей навален лежалый почерневший снег, и лезть по нему, чтобы прочесть объявление, я не решилась, однако точно такую же наклейку налепили прямо на стене моего дома. И когда я ее прочла, мне стало нехорошо.

Р О З Ы СК.

Ушла из дома (дата) и не вернулась Юля Фадеева, 14 лет. Была одета в серую куртку с капюшоном и джинсы. Всем, видевшим ее, просьба сообщить по телефонам (номера телефонов).

С фотографии на меня смотрела девочка Юля из закутка в доме на Изюмской улице, судя по указанной в объявлении дате, она исчезла через день после гибели Андрея, а объявление развесили, скорей всего, накануне – иначе я бы увидела его раньше. До этого искали, наверное, своими силами – у подруг, в клубе, куда она захаживала, – спохватились не сразу, ребенок практически рос на улице.

Меня начала бить дрожь, но я взяла себя в руки и, шагнув вперед, сдернула со стены объявление – эту информацию необходимо было «скормить» ХОЛМСу. Когда же, загрузив компьютер, я собрала все данные, чтобы начать «кормежку», меня ждал приятный сюрприз – оказывается, диктофон пролежал у меня в кармане включенным с самого отъезда из дома. Удивительно, что аккумулятор до сих пор не сел, и память не переполнилась – очевидно, в минуты словесного затишья он переходил в спящий режим, а потом снова включался и начинал фиксировать окружающие голоса. Были записаны все мои диалоги, а также откровения брата и его любовницы Жени. Мне было лень вычищать эту не имеющую отношения к делу информацию, поэтому я сбросила все в компьютер вместе с отсканированным файлом объявления, очистила память диктофона, поставила его аккумулятор на зарядку и, юркнув под толстое одеяло, забылась глубоким сном.

Утром ХОЛМС вел себя тихо, об опасности не сигналил, новых версий не выдавал, исчезновение девочки Юли никак не прокомментировал, но на экране засветилась очередная надпись:

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Детективу следует связаться с человеком, именующим себя блогером, и постараться получить от него всю возможную информацию.

Я едва удержалась от того, чтобы не съездить кулаком по экрану – интересно, как он себе представляет «связаться и получить информацию», если этот блогер даже с Мишей не захотел разговаривать. И я не знаю номера его телефона, а Миша куда-то вышвырнул записку с коряво выведенными мамой цифрами. Хотя нет, я же ее подобрала и сунула к себе в сумку. Записка нашлась – она лежала в боковом кармашке рядом с расческой. Я мысленно похвалила свою интуицию, подсказавшую мне ее сохранить, разгладила мятую бумагу, обвела цифры авторучкой, чтобы лучше их видеть, а потом стала обдумывать следующий шаг. Примерно через час я вытащила телефон с московской сим-картой, который презентовала мне Таня, набрала номер и, дождавшись ответа, четко произнесла:– Здравствуйте, говорит Наталья Воронина, мне необходимо с вами встретиться.– Со мной? – недоуменно переспросил приятный мужской голос. – Вы уверены?– Да, с вами, почему вас это так удивляет? Мне нужно вам кое-что передать, это важно.За мгновение, что я ждала ответа, в голове моей со скоростью света прокручивались всевозможные варианты дальнейшего разговора. Если в голосе собеседника появятся игривые нотки, я начну с ним заигрывать и просить свидания. Если он захочет узнать, что я имею в виду, скажу, что это не телефонный разговор. Если примет меня за менеджера, навязывающего услуги, и захочет послать подальше, нужно будет…. Варианты не успели докрутиться, потому что он спокойно сказал:– Хорошо, когда и где?Значит, этого блогера действительно что-то интересует – настолько, что он готов приехать в назначенное мною время и по указанному адресу. Однако мне, наоборот, нужно было узнать о нем самом, и как можно больше, поэтому я вежливо ответила:– Назначьте сами удобные для вас время и место, я подъеду.– Скажем, сегодня в половине шестого у входа в метро Чистые пруды, там, где конечная остановка трамвая, представляете себе? Как мне вас узнать?– На мне будет белый полушубок с капюшоном, в руках ярко красная сумочка с золотистым замочком.Эту сумочку мне подарила Грэйси и сунула в саквояж, несмотря на все мои возражения – пригодится. Вот и пригодилась – мой собеседник по ней меня сразу узнает, да и с коричневыми сапогами она будет неплохо смотреться.Было еще только одиннадцать, и я решила съездить к брату – вчера не привезла Вовке никакого подарка, нужно будет купить какую-нибудь игрушку. Выяснив по Интернету, где ближайший игрушечный магазин, я отправилась туда, купила ярко-зеленую машину с дистанционным управлением, и поехала на Университетский проспект, предварительно позвонив Тане.– Приезжай, – угрюмо сказала она тоном, совершенно отличным от того, какой был у нее накануне при нашем расставании. – Мы сейчас в поликлинике, пока доедешь, как раз будем дома.Кто обрадовался мне, так это Вовка – едва я вошла в прихожую, как навстречу мне покатился веселый комочек с криком:– Тетя Натаса присла!Он немедленно занялся моим подарком, полностью отключившись от взрослых дел, но его мама, похоже, была не в столь радужном настроении.– Иди на кухню, сама налей себе чаю, – сказала она мне, пока я снимала сапоги, – а я вещи собираю.– Спасибо, я не голодна, – надев тапки, вежливо поблагодарила я, – а что за вещи ты собираешь?– Сумки укладываю! – из глаз Тани полились слезы. – Хватит уже, надоело, ухожу!– Танюша, да ты что! – сбросив шубку прямо на пол, я торопливо обняла невестку за плечи, пытаясь утешить и понять причину ее печали. Неужели вчера после примирения мой ненаглядный братец успел что-то выкинуть?Поплакав немного в моих объятиях, она высвободилась и, решительно утерев нос тыльной стороной ладони, спросила:– Он тебе вчера что сказал, что домой поехал, так?Понятно. И что мне было ей ответить? Я смущенно промямлила что-то вроде:– Ну, я… я не помню, кажется.Значит, Миша от мамы домой, как обещал жене, не поехал, и можно даже не гадать, куда он направился.– Ага, а мне позвонил, что у матери остался ночевать, совсем не стесняется врать. Короче, мне это все вот где, – рука Тани ребром ладони резанула саму себя по горлу, – и больше я терпеть не буду, вещи уже почти собрала, сейчас такси вызову, и все, пусть твой брат меня больше не ищет.– Что ты, Таня, – испуганно забормотала я, – Миша тебя очень любит.– Ага, как же! Эту сучку он любит, а о жену можно ноги вытирать! Только мне уже без разницы, – в голосе ее зазвучала неподдельная горечь. Нет уж, я решила – хочет с ней, так пусть к ней и идет, а так, чтобы на две семьи жить – мне не нужно.– Таня, почему ты сразу так? У Миши, может, дела, работа….Прозвучало это крайне вяло и неубедительно, но от моей слабой попытки залить пламя водой, оно лишь вспыхнуло с новой силой.

– Я тебя умоляю! Это раньше я ему верила, как идиотка, а теперь все! Кончено! Не хочу! Ладно, пошли на кухню, поешь хоть пирожки. Я, дура, их вечером готовила, думала, приедет.

В ожидании, пока она выплеснет наболевшее, я жевала пирожки и думала о предстоявшей встрече с блогером. Из прихожей доносилось восторженное повизгивание Вовки, потом хлопнула дверь, и радостный голос Миши весело сказал:

– Привет, малыш! Что это у тебя такое, кто подарил?

– Тетя Натаса.

Плотно сжав губы, Таня немедленно поднялась и начала перекладывать оставшиеся пирожки с тарелки в контейнер для холодильника. Миша заглянул к нам на кухню и по лицу жены немедленно оценил ситуацию, но все же попытался бравировать:

– Привет, девочки, хороший день сегодня, а?

– Да? Ты так считаешь? – поджав губы, спросила Таня. – А я, вот, нет.

Она резко повернулась и вышла. Миша пожал плечами и, бросив на меня вопросительный взгляд, опустился на табурет.

– Поесть тут что-нибудь можно? – уже не так уверенно спросил он.

Ответить я не успела, потому что веселое стрекотание Вовки стало громче, и сам он вошел на кухню, толкая впереди себя новую машину.

– Папа! Би-би!

Не глядя на брата, я опустилась на корточки, чтобы показать племяннику, как пользоваться пультом, но тут вошла Таня – уже в сапогах, с курткой в руке.

– Я вызвала такси. Вова, быстренько одевайся, мы едем к бабушке, – сказала она, намеренно избегая взгляда мужа, – всего хорошего, Наташенька, я тебе позвоню, увидимся.

– Бабуска! – Вовка радостно взвизгнул, взмахнул машиной и задел табурет, который с грохотом упал на пол. Не глядя на жену, Миша поднял табурет и поставил его на место.

– Что ж, твой выбор, – холодно произнес он.

– Не надо! Выбор сделал ты! Ты, а не я!

Губы ее обиженно задрожали. Миша стукнул по столу и раздраженно закричал:

– Почему?! Почему тебе всегда нужно все усложнять и ставить с ног на голову?!

Дальше выяснение отношений пошло на столь повышенных тонах, что мне немедленно захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. Однако Таня, вызывающе уперев руки в бока, встала на пороге кухни, преграждая мне путь к спасению.

– Ты предлагаешь мне жить в гареме, как говорит эта твоя подстилка?! Такого не будет, решай – та семья или эта!

– Если тебе нравится изображать из себя жертву – дело твое. Потакать твоим истерикам я не намерен. Хочешь уходить – иди, дверь открыта. Скатертью дорога!

– Би-би! – закричал Вовка, не обращая внимания на родителей – очевидно, их ссоры были для него делом привычным.

В прихожей зазвонил телефон.

– Такси. Все, уезжаю, – сказала Таня и ладонью вытерла слезы.

Миша пожал плечами, но не сдвинулся с места. Телефон надрывался. Таня схватила Вовку и, держа его под мышкой, побежала ответить. Пока она уточняла у диспетчера цвет и номер высланного по ее заказу такси, я прошмыгнула в прихожую, сунула ноги в сапоги, подхватила свою шубку с красной сумочкой и выскочила на лестничную клетку.

На улице меня ослепило солнце, выглянувшее в просвет меж серых облаков и тысячью искр рассыпавшееся по заснеженному газону. Почему-то вспомнилась легенда о персидском шахе Аббасе – грозный владыка едва не ослеп, когда в завоеванной им Грузии неожиданно выпал снег. Один из местных стариков излечил его, затолкав в темный чулан и продержав там около получаса, а в награду попросил сохранить в целости храм Эртацминда. Кажется, у этого шаха было триста или четыреста жен и наложниц, как только его на всех хватало? Интересно знать, был ли он похож на моего брата. Ах, Миша, Миша!

Шагая по расчищенной и посыпанной песком тропе, я усилием воли изгнала из головы мысли о брате с его семейными распрями и начала выстраивать стратегию своего дальнейшего общения с неизвестным блогером. Изучив карту, чтобы не заблудиться, я доехала до метро Тверская и спустилась к Кремлю. Несмотря на будний день и слякоть народу в Александровском саду было много. Забыв о времени я гуляла там, пока вдруг не глянула на часы – половина пятого. Испугавшись, что опоздаю, я вновь сверилась с картой, дошла до станции Библиотека имени Ленина и поехала к Чистым прудам.

Оказалось, что можно было не спешить – когда я вышла из вагона, часы на табло над туннелем показывали семнадцать часов три минуты. Я отыскала место встречи у выхода к трамвайной остановке и неподвижно встала, щитом выставив впереди себя красную сумочку, в которой лежал уже включенный диктофон.

– Наталья Воронина?

Я вздрогнула от неожиданности – до назначенного времени оставалось еще минут пятнадцать. Мужчина в кожаной куртке стоял рядом, внимательно разглядывая мою белую шубку и красную сумочку.

– Да, здравствуйте, это я.

Он был высок и широкоплеч, я едва доходила ему до плеча, и из-за этого, может быть, мой голос прозвучал детски испуганно. А ведь я только что отрепетировала все возможные варианты нашей встречи и, согласно сценарию, должна была произвести впечатление таинственной и уверенной в себе особы!

– Я Алексей Русанов, вы должны были мне что-то передать.

Надо же, какой нетерпеливый! Зато теперь я хотя бы знаю его имя и фамилию. Правда, это не так уж много – Алексеев Русановых в России, наверное, пруд пруди. Выразительно оглядевшись, я пожала плечами.

– Ну, не здесь же.

– Да, конечно. Если вы не возражаете, зайдем в МакДоналдс – там, на углу. Перекусить заодно не хотите?

– Вы где-то в этом районе работаете, прямо с работы сейчас? – с трудом приноравливаясь к его размашистому шагу, спросила я.

– Можно сказать и так – здесь у шефа головной офис, иногда приезжаю по делам. Осторожнее!

Алексей успел ловко подхватить меня за локоть в тот момент, когда я, поскользнувшись на обманчиво припорошенной снежком ледяной дорожке, едва не совершила кульбит. Хорошо, что идти до МакДоналдса было меньше минуты, а то на такой скорости я бы точно свернула себе шею.

– Спасибо, – вежливо пролепетала я.

– Не за что, – он царственным жестом распахнул передо мной входную дверь, – прошу. Что вас в местном меню прельщает? Я возьму, а вы займите вон тот столик.

Сам Алексей встал в очередь, а мне указал на уютный столик, который как раз освободился. Прикинув общую стоимость выбранных мною кофе с гамбургером и картофелем фри, я вытащила двести рублей, но мой спутник досадливо отмахнулся. Заняв столик, я сидела, неловко сжимая в руке деньги, и вновь протянула их Алексею, поставившему на стол поднос с едой.

– Вот, спасибо.

Не забыть мне его взгляда, когда он сердито зашипел сквозь зубы:

– Я же сказал: уберите ваши бумажки, хотите меня опозорить?

Совсем растерявшись, я неловко сунула деньги в сумочку.

– Простите, я не думала ничего такого. Обычно, когда мы со знакомыми ходим в кафе, каждый платит за себя.

– Ну, я ведь уже не студент и не школьник, имею возможность угостить в МакДоналдсе красивую женщину.

Я вспыхнула – идиотская привычка краснеть! – и пробормотала нечто невразумительное вроде:

– Да, извините, спасибо.

Только здесь, когда мы сидели друг против друга за столом и ели, я смогла его толком разглядеть – черты лица не очень правильные, но тонкие, синие глаза смотрят проницательно и понимающе, слева возле губ горькая складка. Ему около тридцати, не больше, но в темных волосах пролегли нити седых волос.

Допив кофе, Алексей аккуратно вытер рот салфеткой и посмотрел на меня.

– Ну, Наталья Воронина, если вы утолили голод, то продолжим наш деловой разговор. Что вы мне хотели передать? И, главное, от кого?

Неожиданно у него в кармане что-то пикнуло, он вытащил небольшой приборчик, похожий на сотовый телефон, глянул на него и, удивленно пожав плечами, сунул обратно.

– Прежде всего, мне необходимо будет кое-что вам сказать, – старательно подбирая слова, проговорила я, – но здесь больно уж людно.

– Естественно, но где нам в таком случае поговорить? У вас есть идея?

– Нет, но… – я замялась, – мне просто очень нужно вам кое-что передать, это важно, но, боюсь, не знаю даже….

– Наталья Воронина, не морочьте мне голову, где вы хотите говорить? Не хотите же вы поехать ко мне домой?

В голосе Алексея прозвучала явная ирония, но я пропустила ее мимо ушей, ухватившись за подобную перспективу, дававшую мне возможность выяснить его адрес.

– Я бы с удовольствием поехала к вам поговорить, если только вас это не стеснит.

Какое-то время он внимательно изучал мое лицо, за это время пару раз глянул на изредка пикавший в его кармане приборчик и, наконец, широко ухмыльнулся.

– Что ж, поехали. Только, предупреждаю, до Первомайской поедем на метро.

В вагоне была жуткая давка – час пик еще не окончился. Алексей поставил меня в уголок, отгородив от напирающей толпы, но время от времени нас все же тесно прижимали друг к другу, и в один из таких моментов я вдруг подумала – что же я, идиотка, делаю? Так увлеклась своим расследованием, что напросилась в гости к мужчине, которого вижу впервые в жизни. И что со мной теперь будет? Ладно, в крайнем случае, дойду до его квартиры, но заходить не стану. Однако мне ведь нужно с ним поговорить, действительно нужно!

– Далеко еще? – спросила я, когда Алексей выволок меня, всю измочаленную, из вагона на Первомайской.

– Тут уже быстро, у метро стоит моя машина.

Действительно, минут через семь мы свернули налево и въехали во двор. Алексей припарковал машину у одного их подъездов и, выйдя из нее, галантно распахнул передо мною дверцу.

– А почему вы не ездите на машине до работы? – нерешительно оглядываясь, спросила я, чтобы что-то спросить – смелость моя с приближением к подъезду улетучивалась в геометрической прогрессии.

– А вы представляете себе, сколько времени я по нашим пробкам буду отсюда ехать до Свиблово? – хмыкнул он, прикладывая к замку магнитный ключ. – Да вы заходите, Наталья Воронина, не стесняйтесь. Лифта у нас, правда, нет, дом старый, но идти не очень высоко – четвертый этаж. Дойдете или на руках отнести?

Его явно забавляла моя нерешительность.

– Дойду сама, спасибо, – и, сердито тряхнув головой, я решительным шагом зашагала вверх по лестнице.

Коридорчик, где мы повесили пальто, показался мне крайне узким, но комната была довольно просторной. На стене, прямо напротив входной двери, висела большая фотография молодой женщины с ребенком в черной рамке. Увидев, что я смотрю на них, Алексей сухо пояснил:

– Жена и сын. Погибли чуть больше двух лет назад.

От ужаса у меня задрожали ноги.

– Боже мой! Как же …

Я запнулась, вовремя сообразив, что не надо спрашивать, как человек сумел выжить после такого несчастья. Он грустно усмехнулся:

– Как я прожил это время? По-разному. Живу – жить-то надо. Что ж, присаживайтесь, Наталья Воронина. Чай, кофе, шампанское?

– Спасибо, ничего.

Сидя в одном из двух синих плюшевых кресел, стоявших друг против друга, я почему-то вдруг представила себе, как Алексей с женой выбирали эту пару. Интересно, кто из них предложил этот цвет? Он, на мой взгляд, абсолютно не гармонировал с зеленовато-серебристыми обоями.

– Ну, раз ничего, то пора начинать разговор, – мягко заметил Алексей, опускаясь в другое кресло, – и прежде всего, я хочу, чтобы вы, Наталья, достали из сумочки диктофон и положили его на стол. Для чего вы все записываете? И не отпирайтесь, пожалуйста, мое регистрирующее устройство с момента нашей встречи фиксирует запись.

Под его пристальным взглядом я послушно вытащила из сумочки диктофон и положила его на столик у кресла.

– Мне незачем отпираться, позвольте все вам объяснить.

– Ну, вы, кажется, для этого сюда и приехали. Или еще для чего-то?

Я отвела глаза, чтобы не встретиться ненароком с его насмешливым взглядом.

– Видите ли, Алексей, я работаю в частном детективном агентстве, расследую убийство Анны Григоренко.

– И в каком же агентстве вы работаете, разрешите узнать?

– В агентстве Ларсонов.

– Такого агентства нет, – холодно возразил он.

Я возмутилась.

– С какой стати вы это утверждаете? Вам известны все детективные агентства?

– Практически да. Мои жена и сын погибли, когда стояли на остановке автобуса – водитель легковушки не справился с управлением, сбил их насмерть и скрылся. Поскольку полиция бездействовала, я обращался во все частные детективные агентства Москвы, все они морочили мне голову и, в конце концов, никто не помог.

– Я понимаю вас, Алексей, но агентство Ларсонов не в Москве, оно в Мельбурне, в Австралии. Я специально приехала в Россию, чтобы заняться этим делом.

– Вот как! – с его губ сорвался недоверчивый смешок. – Так вы – детектив-австралийка? Но вы неплохо говорите по-русски, однако, да и имя у вас тоже не совсем австралийское. Или это псевдоним?

– Это мое имя, я русская. Отец увез меня из России, когда мне было пять лет, а Эдуард Гаспарян, которого обвиняют в убийстве, мой брат по матери, поэтому я занялась этим делом. Видите, я все откровенно вам говорю, ничего не скрываю.

– Предположим. И что дальше?

– Я уже установила, что Эдуард Гаспарян ни в чем не виноват. Истинный виновник – человек, которого Анна шантажировала, и он примерно вырисовывается. Но вот в чем заключался шантаж, и какова причина убийства – это мне так и остается непонятным. Я обратилась к вам, потому что вы звонили матери Эдуарда и, вероятно, что-то знаете.

Алексей ответил мне не сразу, взгляд его вдруг стал безмерно усталым, пальцы начали нервно выстукивать по рукоятке кресла нечто вроде марша.

– Кто с вами работает? – спросил он уже без всякой насмешки. – Вы ведь не одна ведете это расследование?

– В Москву мне пришлось приехать одной, потому что никто из моих коллег не говорит по-русски. Но меня все время консультируют, к тому же, у меня есть специальная анализирующая программа. Для этого я, кстати, и записываю всю информацию – или на диктофон, или в виде текстовых файлов, или в виде рисунков. Программа проводит анализ и выдает рекомендации. Именно по ее рекомендации я и обратилась к вам за помощью.

Лицо Алексея мгновенно оживилась.

– Ну, да! И откуда же у вас такая умная программа?

С какой стати мне было скрывать?

– Ее написал один русский программист, Денис Дорин. Его жене принадлежит наше агентство.

– Дениска, конечно же! – весело потирая руки, воскликнул Алексей. – Талантливый паренек, студентом подрабатывал у нас на фирме, а потом куда-то исчез. Так он в Австралии, молодец! И вы говорите, что это именно его программа рекомендовала вам обратиться ко мне за помощью?

– К человеку, который звонил нашей с Эдуардом матери, – уточнила я, – да, его программа. Она мой главный советчик, ведь я здесь работаю в России совсем одна.

Наверное, последние мои слова прозвучали как-то очень уж жалобно, потому что в лице Алексея что-то дрогнуло.

– Ладно тебе кукситься, Наташка, – неожиданно ласково произнес он, – считай, что ты теперь не одна. Я готов помочь, но только при условии, что ты мне все от корки и до корки расскажешь. Согласна?

Я говорила больше двух часов, так что мое недавно оправившееся горло снова начало саднить. Когда совсем выдохлась, Алексей заварил чай и заставил меня съесть два бутерброда – иначе бы мне просто не хватило сил закончить рассказ. Под конец я упомянула о расклеенных по всему Бутово фотографиях Юли.

– Если ее похитили, как Андрея, то, может, ее еще можно спасти.

– Вряд ли, – угрюмо проговорил он, – она, скорей всего, уже сообщила все, что знала, и больше им не нужна. Следующая на очереди ты, ведь ХОЛМС тебя давно предупреждает об опасности. Счастье твое, что они пока не могут связать девочку-подростка Вику с приехавшей навестить родные пенаты австралийкой Натальей Ворониной.

– Да, я знаю, но что же делать?

– Я хочу воспользоваться твоей программой, Наташа. Мне нужно найти одну вещь, и если я ее найду, все встанет на свои места. Тогда мы потребуем освобождения твоего брата.

– Что за вещь?

– Крохотная флешка, на которой записана важная информация. Флешка была у Анны перед самой ее гибелью, но потом бесследно исчезла. Если нам удастся ее найти, ты получишь последнее звено в своей цепочке.

– Конечно, давай, попытаемся. Ты мне объяснишь смысл всего этого?

– Чуть позже, если мы найдем флешку.

– Нужно ввести информацию в базу данных ХОЛМСа. Давай, сделаем это прямо завтра.

– Сегодня, – сказал Алексей, взглянув на часы, – я отвезу тебя домой, дороги уже более или менее свободны. Не забудь свой диктофон.

Когда мы поднялись в квартиру Дориных, я буквально с ног валилась от усталости, но Алексей, задав пару вопросов, отправил меня спать, а сам остался на кухне вводить информацию в базу данных ХОЛМСа – нужно сказать, что он управлялся с компьютером намного лучше меня.

– Наконец-то у меня есть заместитель, – сонно пошутила я, стоя за его спиной.

На миг оторвавшись от экрана, Алексей посмотрел на меня и засмеялся.

– Иди, иди, ты на ногах не стоишь, я тут сам разберусь. Закрой дверь в комнату, я к тебе заходить не буду.

Оценив его деликатность, я доползла до кровати, но едва успела стащить с себя свитер, как полностью отключилась – все-таки, перенесенная ангина еще давала о себе знать. Очнулась я часа через три, глянула на светящийся в углу циферблат часов, и меня охватил ужас – что же я наделала?! Совершенно незнакомому человеку выболтала все нюансы расследования, привела его в квартиру, которая, кстати, не моя, разрешила залезть в компьютер, который, между прочим, тоже принадлежит Денису, а не мне. И при этом я работаю в сыскном агентстве и имею сертификат психолога! Неужели болезнь до такой степени повредила мой мозг?

Что, если этот Алексей из тех, против кого я и собираю улики? Хотя нет, в таком случае меня уже давно похитили бы или убили. А что, если он просто вор и уже унес компьютер Дениса? Мысль была донельзя нелепой – в квартире у Алексея стоял компьютер, намного более дорогой и современный. Тем не менее, натянув футболку, я на цыпочках прокралась на кухню и приоткрыла дверь. Компьютер стоял на месте и ровно гудел, на экране светилась надпись «ИДЕТ АНАЛИЗ ДАННЫХ». Алексей, вытянувшись на спине, дремал на раскладушке Дениса, и ноги его при этом свешивались с другого ее конца – раскладушка была ему коротка.

Я присела за стол и, подперев рукой щеку, смотрела на тонкое лицо, казавшееся сейчас совсем детским, потому что во сне смягчились его черты, и разгладилась горькая складка у губ. Он шевельнулся, тихо застонал, и внутри у меня все перевернулось. Господи, что это со мной? И закрыв лицо руками, я тихо заплакала.

Алексей тут же пробудился.

– А, что? – он сел, непонимающе глядя на меня, потом вспомнил. – Наташа? Что случилось, почему ты плачешь?

– Не знаю. Извини, я пойду, спи дальше.

Но он уже был на ногах и, присев передо мной на корточки, отвел мои руки от заплаканного лица.

– Я тебя чем-то обидел? Ты вчера была такая усталая. Успокойся, все будет хорошо.

– Алексей, Алеша, – неожиданно для самой себя я обняла его за шею, прижалась мокрой щекой к его щеке и повторяла: – Алеша, Алешенька.

Дальше было, как в тумане, прижав меня к себе, он целовал меня в губы, и я страстно отвечала на поцелуи, кажется, очень умело, если учесть, что прежде целовалась лишь дважды – в шесть лет с сыном папиного коллеги, когда взрослые по рассеянности оставили нас смотреть фильм для взрослых, и нам захотелось на опыте испытать, чем занимаются большие дяди и тети, и в тринадцать лет с одноклассником во время школьного праздника.

Алексей поднял меня на руки, отнес в комнату и опустил на кровать. Наверное, я совсем очумела, потому что, стащив с себя футболку, начала расстегивать его рубашку, а он лишь успокаивающе повторял:

– Подожди, Наташа, ну, подожди, девочка.

Боль, конечно, была, но я, почти не обратив на нее внимания, самозабвенно повторяла:

– Нет, Алеша, нет, не уходи! Не уходи!

Кажется, он был ошеломлен сильнее меня.

– Господи, ты была девушкой, что же я наделал!

Я гладила его лицо, нежно целовала место у губ, где еще днем была разгладившаяся теперь горькая складочка.

– Глупый, ты просто глупый, я же люблю тебя!

У меня возникло странное ощущение, будто я схожу с ума от внезапно нахлынувшего чувства, но это было неописуемо прекрасное ощущение! Алексей, услышав сорвавшееся с моих губ признание, был смущен до крайности.

– Наташа, что ты? Мы еще и суток не знакомы.

– Конечно, – весело согласилась я, – поэтому я уже все поняла, а ты еще нет – до мужчин ведь всегда дольше доходит.

Смех у него, оказывается, был веселым и звонким.

– Ах ты, бесстыжая австралийская феминистка!

– Что ты, – прижимаясь к нему, сказала я, – я совсем не феминистка и всегда признавала, что мужчины тоже люди.

– Ну, спасибо.

– Мы будем каждую минуту узнавать друг о друге что-то новое, Алеша, но это уже ничего не изменит, – мой палец коснулся его щеки, – вот я, например, сейчас узнала, какой у тебя смех.

– Ты просто чудо, девочка, – ласково проговорил он, и в это время из кухни донесся характерный звук.

Моментально вскочив, я подхватила с полу брошенный кем-то из нас свитер и, накинув его на себя, помчалась на кухню. Алексей появился спустя минуту, застегивая натянутые в спешке джинсы. Понятно, что он не прибежал голышом, как я – ведь скрежет, сопровождавший окончание работы ХОЛМСа, был ему незнаком.

В момент, когда Алексей вошел, я как раз стояла перед экраном и читала:

ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ВЕРСИЯ.

Не обнаруженный носитель информации малых размеров, неформально именуемый флешкой, мог быть уничтожен самой Григоренко – 3%,

случайно выброшен ее матерью Тамарой Еремеевой шестидесяти пяти лет во время уборки – 1%,

без разрешения унесен ее сыном Тимофеем Григоренко двенадцати лет с целью использовать незанятый объем памяти носителя для копирования игр или музыкальных произведений – 96%.

Для последней, наиболее вероятной, версии вероятность того, что носитель выброшен мальчиком – 8%, вероятность того, что носитель до сих пор хранится у него – 92% (всего 88.3%)

– Почти девяносто процентов того, что твоя флешка у сынишки Григоренко! – ошеломленно сказала я. – А столько ее искали!

– На всякого мудреца довольно простоты, – он помотал головой, словно сбрасывая с себя наваждение, и неожиданно расхохотался, – столько треволнений, а флешку у мамы утащил ребенок. И как ее теперь у него изъять? С детьми всегда столько мороки! Впрочем, твой ХОЛМС может и ошибаться.

– Не может! – обидевшись за ХОЛМСа, запальчиво возразила я. – Сегодня суббота? Вот сегодня я к ним и зайду – сама поговорю с малышом. Если восемьдесят восемь процентов сработали, то флешку он мне отдаст.

– Я сам займусь пацаном, ты больше в это дело не вмешивайся.

– И с чего ты начнешь? С детьми сложно, тем более, что он перенес такую травму – убили мать. Кстати, я не говорила тебе, что имею степень бакалавра психологии?

Алексей оглядел меня с ног до головы, и я вдруг спохватилась, что стою голая в накинутом на плечи свитере.

– Наталья Воронина, – устало сказал он, – ты меня сегодня изнасиловала и вдобавок вылила на мою голову сто тонн информации. Сходи в душ, потом попьем чаю и перекусим. Запасы у тебя здесь хреновые, но я в холодильнике какие-то консервы видел, кажется, еще съедобные. Если не отравимся, то, ладно, иди сама говорить с мальчонкой, а я тебя в подъезде подстрахую. Надеюсь, у тебя лучше получится.

– Спасибо, партнер, с тобой можно работать, – с чувством произнесла я и, шлепая босыми ногами по полу, отправилась в ванную.

Мы предполагали, что самым сложным окажется попасть к Григоренко домой – вряд ли люди, в квартире которых недавно произошло убийство с ограблением (как им полагалось считать), впустят к себе постороннего человека. Предварительно договариваться по телефону было опасно – мать Анны могла сообщить о звонке в полицию, наверняка ее соответствующим образом проинструктировали.

– Позвоню в дверь и буду действовать по ситуации, – решила я наконец.

– Что ж, карты тебе в руки. Кстати, вот тебе хорошая новая флешка, предложи ее пацану в обмен на мою.

Вопреки нашим опасениям Тамара Васильевна открыла мне сразу, даже ничего не спросив. Бледное лицо с надвинутой на лоб черной повязкой, потухший взгляд – все в облике этой раздавленной горем пожилой женщины указывало на то, что ей абсолютно безразлично, ограбят ее или убьют. При этом держалась она с большим достоинством и равнодушно вежливым голосом ответила на мое приветствие:

– Здравствуйте. Раздевайтесь, заходите. Нет, не надо разуваться, сюда, на кухню пройдите. Садитесь за стол, чтоб удобней, если вам писать нужно будет.

Кухня была большая и светлая, слева от двери стоял полированный стол, наполовину окруженный угловым диванчиком. Я осторожно опустилась на краешек мягкого сидения, Тамара Васильевна села напротив меня на табурет и сложила перед собой руки. Я поняла, что за два месяца, прошедшие после убийства ее дочери, к ним в дом приходило столько посторонних, что это стало для нее привычным. Душа ее разрывалась от боли, но нужно было принимать людей, отвечать на их вопросы, и она из последних сил принимала и отвечала.

– Тамара Васильевна, – виновато начала я, – меня зовут Наталья Воронина, я занимаюсь расследованием убийства Анны.

– Из милиции? – в голосе ее не прозвучало ни иронии, ни недоверия.

– Нет, я веду частное расследование, и мне удалось получить доказательство того, что не Эдуард Гаспарян является убийцей вашей дочери.

Выговорила это и замерла от страха – сейчас закричит, схватится за сердце, начнет меня гнать. Нет, не так следовало начинать, неважным я, видно, оказалась психологом, но как можно было лукавить и что-то придумывать, глядя на это отрешенное от жизни лицо? Однако то, что ответила Тамара Васильевна, настолько меня ошеломило, что я на миг потеряла дар речи.

– Я знаю, что не Эдик, – печально ответила она, – он к Ане заниматься стал ходить – вот таким еще был, – ее ладонь отчертила высоту примерно в метре от пола, – воспитанный мальчик, культурный, всегда с восьмым марта и меня, и Аню поздравит, цветы, конфеты принесет. Да и зачем ему? Отец им, слава богу, из Америки всего присылал, ни в чем не нуждались. Золото какое-то у него, следователь сказал, нашли – я даже не знаю, Анино это золото или еще чье, я ее вещей не касалась.

Потрясенная до глубины души, я спросила:

– Тамара Васильевна, а вы говорили все это адвокату Эдика?

– Не говорила я с ним, мне следователь запретил. И вообще я полтора месяца на уколах сидела, как в тумане была, ни с кем говорить не могла – шок у меня был. Следователи приходили, что-то спрашивали, писали, я бумаги подписывала – и все. Сейчас только немного в себя стала приходить.

– А теперь вы можете поговорить с адвокатом?

– И теперь не буду, я человек маленький. Была б одна, а то ведь на мне внук, сиротой остался.

– Но ведь у него есть отец.

– Отец пьет, у него своя жизнь, он ребенком уже сто лет не интересовался. И то мне следователь намекал, что Тимку могут у меня забрать и ему отдать, если что – я ведь никто, бабушка. Зачем мне такие беды на свою голову? Да если и скажу, то кто меня слушать будет? Решили они Эдика виноватым сделать, и никто им не указ. Кого-то своего, небось, покрывают, как всегда у нас.

– И вы так спокойно это говорите? – закричала я. – Вам все равно, что убийца вашей дочери останется безнаказанным?

Ее припухшие веки приподнялись, глаза глянули на меня с безмерной усталостью.

– А вы не кричите, золотко, повидайте с мое. Столько, сколько я зла безнаказанного в жизни видела – вам и не приснится. Пусть Бог, кого надо, накажет, а мне уж не по силам. Сумеете сами Эдика вызволить – низкий вам поклон, а я что? Я старуха. Кто вас нанял-то, брат его? Вы ведь за деньги расследуете?

– Я сестра Эдика по матери, приехала из Австралии специально, чтобы ему помочь.

Тамара Васильевна слегка оживилась.

– Да неужто Аиды дочка? Говорила она про тебя, рассказывала, мы ведь с ней подруги были до всего этого, в церковь всегда вместе ходили. Теперь-то она ко мне не звонит, не заходит – и мне, и ей тяжело.

Так мама ходит в церковь? Ни она, ни Миша об этом при мне не упоминали.

– Тамара Васильевна, – инстинктивно сложив руки, как в молитве, сказала я, – прошу вас, помогите мне, это вам ничем не будет грозить, никто ни о чем не узнает. Нам уже точно известно, что Анну убили из-за информации, которая была записана на маленькой флешке – убийцы искали ее у вас в квартире, но так и не нашли. По нашим данным флешка находится у вашего внука – он потихоньку взял ее у матери, чтобы что-то скопировать на нее у своих друзей. Пока флешка у него, опасность грозит и ему, и вам. Если же он ее мне отдаст, то нам, скорей всего, удастся освободить Эдика.

– У Тимки? – брови Тамары Васильевны сурово сдвинулись. – Пусть придет, я у него спрошу, – она взглянула на часы, – сегодня суббота, у них гимназические классы до двенадцати учатся. Сейчас он будет, у меня строго – чтобы сразу домой, нигде с ребятами не шуровал. А то пока я болела, его племянница к себе брала, так он вообще распустился.

Словно в подтверждение ее слов в прихожей залился соловьиной трелью звонок, и Тамара Васильевна пошла открывать. Хлопнула дверь, послышался звонкий мальчишеский голос, и в кухню вихрем влетел темноволосый мальчик, немного полный для своего возраста.

– Бабушка, кушать!

Увидев меня, он встал, как вкопанный и вежливо произнес:

– Здравствуйте.

Видно, Тима, как и его бабушка, за последнее время свыкся с присутствием посторонних в их доме.

– Здравствуй, Тимофей, – ответила я.

Тамара Васильевна вошла следом за внуком и с грозным видом встала за его спиной.

– Не будет тебе никакого кушать, если сейчас не скажешь правду! Ты взял у матери эту, как ее…

– Флешку, – подсказала я.

Меня вдруг обуял страх, но я тут же облегченно вздохнула – на лице мальчишки всего на один момент, но очень ясно обозначилось «виновен». Правда, он тут же сделал честные глаза, начал отпираться и клясться, поочередно поворачивая голову то ко мне, то к бабушке, но это уже не имело значения.

– Давай сюда, – сердито проговорила Тамара Васильевна, – ты меня знаешь, Тимофей, со мною шутки плохи!

– Да нет у меня! – с надрывом в голосе заныл он. – Хоть всего обыщите!

– Послушай меня, Тима, – спокойно сказала я, – я хочу, чтобы ты знал: из-за этой флешки у тебя могут быть очень крупные неприятности. Скажу прямо: из-за нее тебя могут даже убить.

Глаза мальчика округлились, он сразу сник и шепотом спросил:

– Как маму, да?

– Да. Лучше верни ее, а взамен я дам тебе другую, у нее гораздо больший объем памяти.

Я повертела перед его носом флешкой, мысленно благодаря предусмотрительность Алексея.

– Ладно, сейчас.

Злополучная флешка находилась в одном из многочисленных кармашков его курточки среди разного барахла, каким обычно набиты мальчишеские карманы, вряд ли ее удалось бы обнаружить при самом тщательном обыске всем спецслужбам России и США вместе взятым.

– Ты ничего тут не стирал, точно? – спросила я.

– Не-а. Только музыку записал.

Когда я спустилась вниз, Алеша заботливо оглядел меня с ног до головы.

– Цела?

– Цела. Она? – я протянула ему флешку на открытой ладони.

– Она, вот, моя метка.

Мне еле удалось разглядеть заметную извилистую царапину на крышке, но Алексею эта метка была, видимо, хорошо знакома.

– Что теперь будем делать? – спросила я.

– Теперь мы зайдем в универсам, купим продуктов, потом я отведу тебя домой, и ты ляжешь отсыпаться. А я поеду к себе и сяду работать – из этой флешки еще нужно выудить информацию. Если она там есть, конечно.

– А если нет?

В ответ он лишь развел руками.

– Все может быть – вдруг мальчишка случайно стер нужные файлы.

– Он клялся, что ничего не стирал, только записал там какую-то музыку.

– Ладно, заодно послушаю. Я тебе позвоню, когда все закончу, но не раньше, чем завтра. Скорей всего, придется над ней просидеть весь день и потом еще всю ночь.

Мы купили продуктов, Алексей занес ко мне домой тяжелую сумку, но задерживаться не стал – поцеловал меня в прихожей долгим поцелуем, потом со вздохом высвободился из моих объятий и вышел. Я смотрела в окно, пока его машина не отъехала от дома, потом начала разбирать принесенные им продукты, и в это время зазвонил городской телефон. От неожиданности я чуть не выронила контейнер с салатом, но потом решила, что это звонят Сергею Денисовичу – он не всем коллегам успел сообщить о своем отъезде и проинструктировал меня, что в каком случае говорить, – и поплелась к надрывающемуся аппарату.

– Наташка, – сердито закричал мне в ухо Денис, – ты что, мою беременную жену убить хочешь? Куда ты пропала? Мобильный выключен, скайп не работает. Включи компьютер, я сейчас перезвоню тебе по скайпу.

Пока загружался компьютер, я вытащила из сумочки свой мобильник с австралийской сим-картой – конечно, сел аккумулятор. Попыталась с компьютера выйти в Интернет – не было соединения. Не дождавшись меня в скайпе, Денис снова позвонил на домашний, и я торопливо сообщила:

– У меня телефон разрядился, сейчас поставлю заряжать. А Интернета почему-то нет.

– Опять начинается эпопея с Интернетом, – с досадой проворчал он, – ладно, сейчас буду выяснять отношения с провайдером. Давно нет?

– Наверное. У меня всю ночь компьютер работал, если ты не мог связаться, значит, уже не было. Просто, я не заметила.

– Окей, как подключат, пришлешь отчет. У тебя все в порядке?

– Ага, как Грэйси?

– Уснула. Мы пару часов назад звонили, ты не отвечала, теперь будет злиться, что я ее не разбудил, когда дозвонился.

– Я… была в магазине.

– Ну и хорошо. Да, тебе привет от Сэма, он тебя поливает последними словами, за то, что не выходишь на связь.

Сэм! А я-то за последние два дня вообще позабыла, что он существует!

– А-а, я…понимаешь…

Денис по-своему истолковал мое смущение и весело хохотнул:

– Ладно, не расстраивайся, он тебя все равно любит.

Весь день до вечера и половину ночи я пыталась вспомнить, каким было мое чувство к Сэму, и не могла. Помнила, как просыпалась ночью и металась от отчаяния, как страдала от его невнимания и иронии, как сходила с ума от ревности к Эдне Мелвил. Помнила, что ради него подалась в детективы и посещала краткосрочные курсы права. Только самого чувства никак не могла вспомнить – меньше, чем за сутки сердцем моим безраздельно завладел другой человек. Пусть это было безумием, пусть нелепостью, но что я могла поделать?

Уснуть я смогла лишь, когда за окном тускло забрезжило утро и проспала, наверное, не больше трех часов, потому что сладкий сон мой был прерван настойчивой трелью мобильного телефона. Я подскочила и с мыслью «Алеша!» схватила трубку. Это был не он – звонил брат.

– Наташка, – голос Миши срывался от волнения, – Эдика освободили, сегодня утром.

– Сегодня? – я бросила взгляд на часы – одиннадцать утра.

– Да, это просто невероятно! Позвонили Марку, он сначала думал, это розыгрыш – сегодня воскресенье, никого не освобождают.

– Подожди, Миша, подожди, где Эдик?

– Здесь, со мной. Мы в машине, едем к маме, скоро будем. В шесть вечера самолет, мы с ним улетаем в Берлин. Беги к маме, там увидимся.

Перед тем, как выйти из дому, я позвонила Алексею.

– А, Наташка, – сонно сказал он, – а я тут задремал малость. Ну что, освободили?

– Так ты знал?

– Я ведь тебя предупреждал, что если получится, все будет окей. Получилось. Он должен сегодня же выехать заграницу, там для него безопасней.

– Они с Мишей сегодня в шесть улетают в Берлин.

– Визы у них есть?

– Кажется, у обоих шенгенская.

– Ну и ладно. Ты чем сейчас занята?

– Бегу к маме, сейчас Миша привезет туда Эдика.

– В четыре будь дома, я приеду, а пока не мешай мне спать – я семнадцать часов подряд просидел за компьютером.

– Прости, что разбудила. Я тебя люблю.

Алексей издал короткий смешок и отключил телефон.

У маминого подъезда я увидела припаркованную машину Миши – значит, они уже приехали. Мама, открывшая мне дверь, сияла:

– Наташечка, дочечка, у меня уже от радости все из рук валится, понимаешь? – она оглянулась и понизила голос: – А Эдичка в ванной.

– И он там три часа просидит, – весело сказал, выходя в прихожую, Миша, – привет, Наташка, – мы поцеловались, и он велел маме: – Мам, не стой без дела, иди пока, собирай его вещи, у нас времени мало.

– Бегу, бегу, Мишенька, а вы с Наташенькой чаю пока попейте.

Мы с Мишей сидели на кухне, и он негромко рассказывал:

– Сегодня утром Марку позвонили – часов восемь, наверное, было – сказали, что Эдика освобождают, пусть приезжает за ним вместе с родственниками. Мы оба были…ну, сама понимаешь – сегодня воскресенье, какое освобождают? Вся администрация у них в КПЗ выходная, даже документы не выдадут. Приехали – нет, все на месте. Мужчина в форме, вежливый такой, мне говорит: все, мол, разобрались, отпускаем вашего брата, извините за ошибку, но вы понимаете ведь, какие сейчас настроения в обществе, так что лучше вам его немедленно увезти куда-нибудь заграницу.

Да, все, как и говорил Алексей. Я осторожно спросила:

– У вас с Марком есть хотя бы какие-то предположения? Почему вдруг так сразу?

Брат пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он, – Марк просил меня шепнуть тебе по секрету, что он в пятницу с кем-то говорил и на что-то намекал. Я, конечно, ничего не понял, но передаю.

– Понятно. Так все кончено, Эдик официально свободен?

– Абсолютно. Только общегражданский паспорт из канцелярии не успели выдать. Нам разрешили ехать, а Марк остался его получать. Ничего, с Женей предаст.

– А-а, Женя приедет тебя провожать? – немного «насморочным» голосом спросила я.

Миша слегка покраснел.

– Нет, она летит с нами, – смущенно сказал он и начал пространно объяснять: – У нее сейчас как раз закончился один сложный бракоразводный процесс, ей хочется немного развеяться, и она решила воспользоваться случаем.

– Понятно, – я решила, эту тему оставить, – и когда же вы вернетесь?

– Эдик в Россию не вернется, отец прилетит из Штатов, заберет его к себе, мы уже решили. Пусть мальчик живет и учится в нормальной стране. Я до приезда отца побуду с ним – уже позвонил шефу, объяснил ситуацию, он дает отпуск на месяц.

Все-таки я не удержалась, спросила:

– А Таня в курсе, что ты едешь? – и тут же пожалела, что задала этот вопрос, потому что лицо Миши неприятно искривилось.

– Причем здесь Таня? Пусть делает, что хочет, меня это уже не касается. Наташа, ты видела, я пытался ради ребенка сохранить семью, ее это не устраивает, она хочет получить то, чего я дать не могу. Если переберусь жить в Штаты, предложу ей отдать мне Вовку. Не захочет – ничего не поделаешь.

Вряд ли она захочет, подумала я. Грустно, что так все сложилось, но что тут можно было поделать? Это не моя жизнь, а за последние двадцать четыре часа мне стало ясно, что можно в одночасье потерять голову от любви, и никакие прочные многолетние связи тебя не остановят.

– Ты планируешь уехать? – спросила я.

– В перспективе да. Если честно, я здесь только из-за мамы – после развода с отцом и своей болезни она не хочет никуда ехать, а оставить ее я не могу. Не знаю, что будет и как.

Откуда-то из прихожей до нас донесся звонкий голос мамы:

– Закончил мыться, Эдичка? А тут на кухне тебя девушка ждет не дождется.

«Ой, – мелькнуло у меня в голове, – а что, если он подумает, что на кухне его ждет предательница Надя Калугина?»

Судя по тому, с какой стремительностью Эдик ворвался на кухню, именно так он и подумал. К счастью разочарование и обида в его взгляде быстро сменились любопытством – ему уже сообщили об австралийской сестре.

– Привет, Эдик, – поднявшись, сказала я.

– Здравствуй.

Долговязый паренек с такими же большими и темными, как у меня, глазами стоял передо мной, неловко переступая с ноги на ногу. Мама взяла мою руку и руку Эдика, потянула нас друг к другу.

– Поцелуйтесь, обнимитесь, вы же брат и сестра, понимаете?

В половине третьего, когда уже нужно было выезжать, позвонила Женя. Разговор был односложный, Мишу он явно встревожил, и, отключив телефон, брат сказал:

– Женя звонила – паспорт Эдика она не сумела взять, потому что с Марком не встретилась. Дозвониться до него не может – телефон не доступен. Сказала, что больше ждать нет времени, берет такси и едет в аэропорт.

– Как же Эдик без паспорта-то? – всполошилась мама.

– Да ерунда, он по загранпаспорту летит, а в Германии российский паспорт не нужен, но, все равно, мало ли что.

– Бессовестный человек этот адвокат, бессовестный, понимаешь? Деньги взял, а работать не хочет. А вдруг в аэропорту Эдичку из-за этого задержат? Дай мне телефон этого адвоката, я сама с ним поговорю!

– Ой, мама, тебя еще тут не хватало! – прикрикнул на нее брат.

Но меня слова мамы встревожили, и, целуя Мишу на прощание, я шепотом попросила:

– Пошли мне СМС, когда пойдете на посадку и потом, когда будете в Берлине, ладно? Чтобы я знала, что у вас все в порядке.

– Ладно, – так же тихо ответил он, – а ты, если тебе не трудно, сегодня-завтра дозвонись до Марка, попроси его привезти паспорт Эдика сюда, маме.

Домой я вернулась в четвертом часу и тут же начала разбираться с содержимым холодильника, соображая, чем накормить Алексея, – как я уже убедилась, мой друг, в отличие от меня, о еде не забывал, что при его росте и напряженной умственной работе было неудивительно.

Я начала выкладывать салат из контейнера в красивую салатницу, которую обнаружила в буфете, и в это время зазвонил домофон. Забыв обо всем, я кинулась открывать и, распахнув входную дверь, повисла у Алеши на шее еще до того, как он переступил порог.

– Дикая австралийская кошка, дай мне войти.

– Нет, сначала вот так! – я подпрыгнула и поцеловала его в губы. – А теперь входи.

– И что ты сегодня намереваешься со мной делать? – глазах Алеши прыгали озорные огоньки. – Учти, я нынче человек обессиленный компьютером, сопротивляться неспособен.

– И не надо сопротивляться, – я взяла его за руку и повела на кухню, – сначала я тебя накормлю.

– Звучит приятно.

– Потом уложу отдыхать.

– Как раз то, что нужно.

– А потом начну целовать.

– Покажи, как, – он опустился на табурет и закрыл глаза.

– Вот так, – я показала, и в результате пришлось существенно изменить мой первоначальный план. Когда мы абсолютно голые и измученные любовью лежали в постели, Алеша неожиданно вспомнил:

– Ты же обещала меня сначала накормить! Ах ты, австралийская обманщица.

Когда в моей сумочке, оставленной в прихожей, пикнул телефон, мы, набросив как попало одежду, сидели на кухне за столом.

– Ой, от Миши пришло сообщение! – вскочив с места, я помчалась в прихожую и с облегчением вздохнула, прочитав, что «посадка началась, никаких осложнений с документами нет».

– Наташа, какой пароль у твоего компьютера? – крикнул Алексей из кухни. – Мне в Интернет надо.

– Интернета нет, – грустно сообщила я, – Денис разбирается с провайдером, но ему из Мельбурна далеко, он, наверное, еще долго будет разбираться.

– Тьфу, напасть какая, хотел от тебя в скайп выйти. Ладно, собирайся, поедем.

– Куда? – не поняла я.

– Ко мне, куда же еще.

– На ночь глядя?

– Во-первых, мы у тебя уже все съели, на утро ничего нет, во-вторых, мне нужен Интернет, а я даже карту не захватил.

– В-третьих, я тебя люблю, – вздохнула я и отправилась в ванную одеваться.

Он хмыкнул и сказал мне в спину:

– Возьми с собой ноутбук с диктофоном, хочу еще немного поработать с твоим ХОЛМСом. И теплый свитер захвати.

– А свитер зачем?

– Вчера вечером отопление отключали, шут его знает, как сегодня будет.

Несмотря на опасения Алеши, в квартире его было очень даже тепло, едва он открыл дверь, как в лицо мне ударил спертый горячий воздух..

– Ну и духота! – невольно ахнула я.

– А у вас в Австралии не жарче, нет?

– У нас везде condition! – возмутилась я, забыв, как будет это слово по-русски.

– Ладно, сейчас тебе будет condition, открою все фрамуги. Не простудишься?

– Нет.

Пока он возился с фрамугами, я стояла посреди комнаты и смотрела на портрет молодой женщины в черной рамке. Она прижимала к себе маленького мальчика и слегка улыбалась каким-то своим тайным мыслям. Потом, спохватившись, что это, наверное, нехорошо – так вот стоять и глазеть на фотографию погибших, – я перевела взгляд на настенные часы с застывшей кукушкой, наполовину вылезшей из гнезда.

– Ну, что ты молчишь? – подойдя ко мне, Алексей положил руки мне на плечи. – Такая была все время шустрая, а теперь вдруг притихла.

– Стесняюсь, – шепотом ответила я, – а почему часы стоят? Испортились?

Лицо его неожиданно омрачилось.

– Выпала батарейка, – угрюмо ответил он, убирая руки, – пошли на кухню, чай с вареньем будешь?

– Да мы же недавно ели, – испугалась я.

– Не хочешь, как хочешь, сейчас я только просмотрю новости, а потом буду тебя развлекать.

Скинув тапочки, я забралась с ногами в мягкое синее кресло и следила за экраном, загружавшегося компьютера.

– Чисто у тебя как, ты сам убираешь? – в голосе моем звучали нотки зависти, смешанной с уважением – так аккуратно у меня в доме никогда не было. Молодая женщина с фотографии наверняка была очень аккуратной женой и приучила его к порядку.

Алешу мой вопрос явно насмешил.

– Да, знаешь, по ночам только этим и занимаюсь.

– Алеша, ты сможешь честно ответить на мой вопрос?

– Честно, как твой ХОЛМС, – пошутил он, – на пятьдесят процентов да, на пятьдесят процентов нет. Я ведь еще не знаю, о чем ты спросишь.

– Ты меня презираешь? За то, что у меня в квартире было так неубрано?

Конечно, я не ждала честного ответа, но пристально смотрела ему в лицо – на тренингах нас учили по мимике человека определять степень его правдивости. Глаза Алеши округлились, уголки губ дрогнули, и только я стала лихорадочно припоминать все приведенные в учебниках рисунки, как он откинулся на спинку стула и начал безудержно хохотать.

– Наташка, – от смеха ему не сразу удалось продолжить фразу, – Наташка, киска, неужели ты думаешь, что я сам здесь так все вылизываю? Соседка снизу приходит, убирает, когда меня нет.

– Она молодая? – наверняка не следовало этого спрашивать, но просто вырвалось.

Алексей рассмеялся еще веселее.

– А ты ревнуешь? – он подошел ко мне и легко подхватил на руки. – Иди ко мне, моя австралийская киска, ты такая сладкая!

Нас охватило настоящее безумие, и когда я пришла в себя, Алексей лежал рядом со мной, уткнувшись лицом в подушку. Я почувствовала, что у меня совсем нет сил и, с трудом открыв глаза, встретилась взглядом с женщиной на портрете – она смотрела на меня со спокойной улыбкой. Рука Алеши, обнимавшая меня, дрогнула, неожиданно он вскочил и торопливо начал рыться в небольшом настенном шкафчике.

– Что ты ищешь? – испуганным шепотом спросила я, приподнимая голову.

– Батарейки. Сейчас, погоди.

Вытряхнув откуда-то на ладонь две пальчиковые батарейки, он вставил их в настенные часы и, сверив время с компьютером, передвинул стрелки. Маятник закачался, часы пошли. Кукушка юркнула обратно в свой резной домик, потом вновь выскочила и начала куковать. Под ее кукование я крепко уснула.

Разбудил меня далекий, но настойчивый звонок моего мобильного. Алеша принес мне мою сумочку, я торопливо вытащила трубку – Миша.

– Спишь уже что ли, Наташка? – весело спросил он. – Сообщаю, как ты просила, что все в порядке, мы уже в берлинском отеле.

– Спасибо, что позвонил, Миша, – отгоняя остатки сна, ответила я.

– Не за что. Зайди завтра к маме, тебе там рядом. Пока, целую и отключаюсь.

Я сидела с мобильником в руке и думала, какие неожиданные повороты может делать жизнь. Совсем недавно мне казалось, что после смерти папы у меня не осталось ни единого близкого человека, а теперь вдруг столько родных – братья, племянник, скоро будет второй. И мама, к которой нужно зайти. И Алеша.

Взглянув на него, я неожиданно встревожилась.

– Алеша, что случилось? Что-то плохое?

Он подошел и сел рядом со мной.

– Не хотел тебя будить, но раз уж ты проснулась…. Наташа, в Интернете сообщают, что погиб Марк Яновский.

Перед глазами у меня пошли круги.

– Как? Не может быть, они же с Мишей только утром ездили за Эдиком.

– Его тело обнаружили часов в пять дня, в районе станции Чкаловская – на железнодорожных путях, изувеченное поездом. Личность установили только недавно, теперь выясняют, что он мог делать в том районе – это довольно далеко от Москвы.

– Но он никуда не собирался ехать, он должен был встретиться с Женей и отдать ей паспорт Эдика, они с Мишей весь день звонили ему и не могли дозвониться. Миша еще меня просил…

– Ты можешь в точности повторить все, что говорил тебе Миша? Я имею в виду о том, что они с Марком делали и говорили.

– Ну…да, конечно.

Я постаралась дословно воспроизвести наш с Мишей разговор. Алексей хмуро сдвинул брови.

– Он так и сказал – «кому-то на что-то намекнул»?

– Ну, примерно. Да и мне прежде Марк говорил что-то вроде «маленький шантаж ради правосудия». Я так поняла, что если законы в стране не работают, то единственный способ добиться правосудия – кого-то слегка припугнуть.

– Да, – с горечью произнес Алексей, – он видно и припугнул. Так ловко это проделал, что его решили на всякий случай убрать. Скорей всего, перед тем, как положить на рельсы, его заставили рассказать, кто дал ему такую информацию.

– Ты думаешь… его…

– Больно уж это похоже на то, как поступили с подростком Андреем. Конечно, и здесь искать виноватых не будут, спишут все на несчастный случай или самоубийство. Погоди, мне нужно кое с кем связаться по скайпу. Лежи, не двигайся и не шуми, не нужно, чтобы тебя заметили. Все поняла?

– Ага.

Натянув на голову одеяло, я неподвижно лежала, слушая, как он щелкает мышкой, как идут гудки вызова. Женский голос сказал:

– Здравствуй, Алеша, какие новости?

– Здравствуй, Гюля. Новости плохие – убит Марк Яновский, адвокат Гаспаряна. Он, как мне сказали, что-то кому-то сболтнул, и они решили, что он владеет информацией.

Женщина какое-то время молчала, потом со вздохом ответила:

– Я говорила, что эти люди оставляют кровавые следы, что я теперь могу сделать? Они выполнили наши требования, мальчик свободен, я тоже свое получила, а насчет адвоката уговора не было. Насчет тебя, кстати, тоже, поэтому тебе лучше пока где-то пересидеть – они понимают, что будет, если до выборов просочится эта информация. Кстати, я должна с тобой рассчитаться, но, думаю, нет смысла пересылать тебе деньги в Россию.

– Положи их в надежный банк на мое имя, сообщишь, как мне потом их получить.

– Хорошо, пересылаю тебе координаты немецкого банка, завтра деньги будут переведены туда на твое имя – пять процентов, как мы условились. Прощай, Алеша, мне будет жаль, если с тобой что-то случится.

Когда разговор был окончен, я сбросила одеяло и, сев на кровати, сердито сказала:

– Я хочу знать, что происходит, ты обещал мне все рассказать еще тогда, когда я шла добывать эту чертову флешку.

Однако Алексей уже был на ногах и что-то торопливо искал в шкафу.

– Потом, потом, Наташка! А, вот оно. Собирайся, быстро, мы едем.

– Опять едем?

– Все мобильники отключаем и оставляем здесь. Твой паспорт у тебя?

– Да, мне сказали, что в России нужно всегда иметь его при себе. А зачем отключать мобильники? Мне ведь могут позвонить.

– Чтобы не засекли. Тут уж не до жиру, быть бы живу. Паспорт, кредитную карту – все давай мне. Если что, смотри – все документы здесь, у меня в кармане рубашки под свитером, ближе к телу. Быстрее, быстрее, отсюда нам надо драпать. Так, чтобы не забыть, – он огляделся и сам себя спросил: – Все взял? Карта «виза», паспорт, загранпаспорт….

Пока Алеша прятал документы, я послушно поднялась и стала натягивать одежду. Уходить из теплой комнаты в морозную ночь жутко не хотелось, глаза мои слипались, но у меня все-таки хватило сил спросить:

– Извини, пожалуйста, Алеша, но я забыла – что такое «драпать»?

– Сейчас узнаешь на опыте, – пообещал он, подхватывая сумку, в которую сунул кое-что из одежды, мой и свой ноутбуки, а также две банки тушенки, пачку чая и буханку хлеба, – диктофон не забыла?

В машине я крепко уснула, свернувшись калачиком на заднем сидении, а проснулась, когда мы въезжали в железные ворота. Пропустив нашу машину, створки сомкнулись. Мы стояли у крыльца огромного трехэтажного особняка, вокруг не было ни души.

– Где мы? – испуганно спросила я.

– Поспи еще немного, – махнул рукой Алексей, – я тут пока малость поколдую – включу насос и отопление на третьем этаже, пусть чуток прогреется.

Когда мимо двух безмолвных и холодных этажей я поднялась наверх и вошла в холл, то ошеломленно ахнула – даже в самых богатых домах Австралии не обставляют гостиные инкрустированной мебелью с позолотой и перламутром. И уж, конечно, не ставят колонн из итальянского мрамора фирмы Бертолини – любой нормальный австралиец счел бы это ненужной тратой денег.

– Что это, Алеша, музей?

– Частное жилище, коттедж.

– Неужели твой?

– А что, не похоже? – он рассмеялся, но как-то невесело. – Это коттедж моего школьного приятеля. Он выстроил его для своей жены, но она умерла. Он не в силах продать коттедж и не в силах здесь бывать, поэтому отдал мне ключи.

– Прямо Тадж Махал, – я благоговейно коснулась мраморной колонны, – а отчего она умерла?

По лицу Алексея прошла тень.

– Пока не будем об этом, Наташа, ладно? Я обещал тебе все рассказать и расскажу, но позже, а сейчас отдыхай – на этом этаже три гостевые спальни, каждая со своим санузлом, выбирай любую.

– А ты?

Он устало улыбнулся.

– Ну, куда же я от тебя денусь, австралийская киска. Завтра рано утром поеду в Троицк за продуктами, сделаю запасы – нам, наверное, придется здесь просидеть до четвертого марта. Так что, если утром проснешься, и меня не будет, не пугайся.

– Можно, я с тобой?

– Ни в коем случае, тебя, скорей всего, уже ищут. От Марка им известно об австралийской сестренке, ведущей расследование, твои фотографии найти нетрудно. Наверняка девочка Юля у них, и по фото она уже опознала Вику из Литвы, которая толклась с ней в подъезде, а уж концы с концами связать – делать нечего, там не совсем идиоты работают.

– Тебя тоже могут искать.

– Ну, что делать, я голодать не могу, от голода я зверею. И по Сети нужно полазить, взглянуть, что пишут – захвачу с собой ноутбук с флеш драйвом.

– Разве в этом дворце нет Интернета?

– Дворец не дворец, но покрытие здесь плохое, даже с мобильного нормально не поговоришь, а сетевой кабель отключен – здесь ведь сейчас никто не живет.

Утром я проспала до одиннадцати часов, а когда проснулась, Алексей уже почти выгрузил из машины привезенные продукты.

– Алеша, ты уже здесь!

Кое-как набросив шубку, я сбежала вниз и крепко его обняла.

– Здесь холодно, иди, оденься, австралийская киска, – он чмокнул меня в макушку и подтолкнул обратно, – сейчас будем завтракать.

– Что-нибудь новое прочитал насчет Марка? – я со слабой надеждой заглянула ему в глаза. – Может, это все-таки не он? При нем должен был быть паспорт Эдика.

Алеша вздохнул и шагнул вверх по лестнице.

– Нет, это он. Нового ничего, про паспорт Эдика ни слова, написали только, что родственники опознали тело.

Поникнув головой, я побрела на третий этаж, перед глазами стояло тонкое умное лицо Марка. Теперь он стал просто «телом». За завтраком мы почти не разговаривали, однако, собрав со стола грязную посуду и засунув ее в посудомоечную машину, я решительно повернулась к Алексею.

– Ты мне обещал все рассказать. И про друга, который выстроил этот Тадж Махал, тоже.

– Правда, неужто обещал? – он усмехнулся, и возле губ его неожиданно опять появилась разгладившаяся было за эти дни горькая складка. – Ладно, Наташка, я расскажу тебе все с самого начала, но у меня к тебе одна просьба.

– Знаю, хранить все в тайне.

– Нет, записать весь мой рассказ на твой диктофон – хочу, чтобы потом, когда я закончу, ХОЛМС провел для меня анализ ситуации.

С Саней Шебаршиным, хозяином этого коттеджа, мы оба родом из маленького уральского города Волчанска. Дома наши стояли на одной улице, учились мы в одной школе и в одном классе. Во дворе у Шебаршиных рос огромный раскидистый дуб, под которым постоянно сидел Санькин прадед Тимофей Иванович, по праву считавшийся хранителем семейных преданий о первых поселенцах Волчи – так прежде назывался поселок Лесная Волчанка, позже выросший в город Волчанск. Память у Тимофея Ивановича, несмотря на возраст, была великолепная, рассказывал он – заслушаешься. Как сейчас слышу его голос:

«….так шли они и шли за золотом, а стали ночлегом в верховьях Малой Волчанки. Костер запалили, Прохор, прадед мой, стал ветки подкидывать, кинул – тут и вспыхнуло. Смотрит – не сук это, а бурого угля кусок. Утром поднялись дальше идти, брели-кружили и опять вернулись к этому месту. Долго ходили и все назад их приводили тропинки. Решили они тогда, что пути дальше нет, так тут и судьба им осесть в Волче. Осев, брали в жены девушек манси, но Прохор, первый из волчанских Шебаршиных, привез красавицу жену из Башкирии, и родила она ему десять сыновей…..»

Потомков этих десятерых давно разметало по России или того дальше, но оставшиеся в Волче почитали своим долгом хранить и передавать из поколения в поколение семейные предания. Тимофею Ивановичу, как он утверждал, было не менее ста лет, но из-за его неслыханной для такого возраста памяти даже местные историки, не найдя нужной информации в архивах, частенько прибегали к нему проконсультироваться.

Наша семья, в отличие от Шебаршиных, была не из местных старожилов. Деда моего, горного инженера по профессии, отозвали с фронта и прислали в Лесную Волчанку в сорок втором, когда разморозили Волчанское угольное месторождение. В военные годы здесь работало много немцев, переселенных с Поволжья. После перестройки, когда им разрешили уехать в Германию, они оставили свои дома, и ныне те стоят пустые, никому не нужные, угрюмо глядя на Волчанск заколоченными окнами.

В одном из таких домов мы в голодные девяностые прятали украденные с трамвайной линии провода и металл. Крали тогда все, потому что нужно было выжить – зарплату никому не платили, а за ворованное приезжавший из Карпинска барыга выкладывал наличные. Ходили «на дело» по ночам, объединялись по нескольку семей. Милиции не боялись, боялись пацанов из ПТУ – те шли за проводом целой ватагой и не любили конкурентов. Поэтому мы обычно собирались большой группой – я с отцом и старшим братом, Санька с родителями, Ивановы отец и сын и наша с Санькой одноклассница Лялька Вахрушева. У Вахрушевых в семье взрослых мужчин не было – отец в девяносто первом спился и замерз, у матери на руках еще трое малых, не бросишь же их ночью, чтобы карабкаться за проводом.

Помню, как Лялька бежала рядом со мной, в старых отцовских брюках, и больших дырявых ботинках, набитых газетой – чтобы не сваливались.

Санька постоянно норовил влезть между нами, и из-за этого я один раз, споткнувшись о корягу, здорово расшиб себе колено и локоть. Лялька тогда, нарвав лопухов, обернула мои кровоточащие раны и обвязала их сверху двумя лоскутами, оторванными от ее старой юбки.

Позже, уже в одиннадцатом классе, она уверяла меня, что именно тогда в меня и влюбилась, хотя мне не особо в это верилось – думаю, это было сказано для красного словца. Признание ее совершилось в тот день, когда мы с одноклассниками ездили на Большое озеро – школа заказала для нас автобус. Бродили по лесу, фотографировались и фотографировали пейзажи. Встав за деревом и выбрав место, где солнце сквозь ветви не попадало на объектив, я только собирался щелкнуть затвором, как кто-то тронул меня за локоть.

– Леша, послушай!

– Ну? – я с досадой повернул голову, и взгляд мой, брошенный на Ляльку, помешавшую мне запечатлеть сидевшую на ветке белочку, вряд ли был очень приветливым.

Белочка ускакала, а Лялька надула губки.

– Почему ты так со мной, Лешенька, неужели я тебе не нравлюсь?

Вопрос сложный – с тех пор, как мы вместе воровали провод, Лялька вымахала в стройную девицу с огромными черными глазищами. Внешностью она немного походила на цыганку и безо всякого стеснения постоянно со мной заигрывала. Настолько постоянно, что я к этому привык, как к детской игре, и не придавал никакого значения. Естественно, она мне нравилась, но и только. Совращать я ее не собирался, жениться – тем более, поэтому честно ответил:

– Почему, нравишься. Но не настолько, чтобы я решил осложнить себе жизнь.

– Я знаю, – торопливо заговорила она, – у тебя способности к математике, ты побеждал в олимпиадах, тебе нужно ехать учиться, но я ведь ничего не осложню. Хочешь, – в ее взгляде мелькнуло отчаяние, – я буду с тобой? Прямо сейчас? И ничего мне от тебя не нужно, я люблю тебя еще с тех пор, как мы бегали за проводом. Помнишь, как ты расшибся, и я тебя перевязала?

Я оторвал ее пальцы от своей руки и сказал, как можно мягче:

– Нет, Лялька, это не для меня. Я не хочу портить жизнь – ни себе, ни тебе. Разве кроме меня нет хороших парней?

– Лешенька, любимый мой, я же ничего, я же согласна просто так, без ЗАГСа. Для меня только ты один, я хочу только тебя.

– А я вот тебя совсем не хочу.

Это вырвалось само собой – обижать Ляльку я вовсе не собирался, хотел только, чтобы она отвязалась и оставила меня в покое. Однако слова мои ее задели, черные глазищи полыхнули таким яростным пламенем, что мне стало не по себе, и неожиданно припомнился подслушанный в детстве разговор.

….В тот день, когда отца Ляльки нашли мертвым у входа в забой, мама второй день сидела со мной на больничном – меня угораздило подхватить ветрянку. Поэтому тетя Галя Катышкина из профкома, собиравшая деньги на похороны, зашла к нам домой. Мама, конечно, деньги дала, но при этом недовольно заметила:

– Детей и жену его жалко, а на самого Витьку ни копейки бы не дала! Четверо детей, о чем он думал, когда беспробудно водку глушил?

– Витьку тоже жалко, – со вздохом ответила тетя Галя, – хоть и не говорят о покойниках плохо, но тут уж больше на Маре вина. Легко ли пацаном маленьким такое выдержать – домой из школы пришел, а мать в петле висит? Всю жизнь в глазах это у него стояло, через то и пил.

– Если в глазах стояло, нечего было четырех детей делать, – сухо возразила мама, – а у Мары, матери его, с головой всегда было плохо, надо было давно к психиатру с ней сходить. Я мужу ее, помню, раз сказала, так он сразу в штыки – как же вдруг его жену в сумасшедшие рядят!

– А, это когда она Земцову Риту кислотой облила, – вспомнила тетя Галя, – знаю. Идиотка, решила, что Ритка кому-то там что-то про нее сказала. Когда ей что в голову втемяшится, то не переубедить было. Хорошо, в лицо не попала, только пальто попортила – Ритка его в Новосибирске купила, семь часов в очереди отстояла. Кстати, старшая у них, Лялька, вся в бабку Мару пошла – и лицом и характером. Тоже будет не сахар. Прошлым летом ее милиционер словил – в трамвае под скамейкой пряталась и по городу каталась, – так она ему руку до крови прокусила. Дикая совсем….

Когда Лялька зыкнула на меня глазищами, именно это слово из того разговора и пришло мне на ум – дикая. С тех пор, как она покусала милиционера, прошло лет десять, но натура ее оставалась прежней – не сахар, это точно.

– Ах, так?! Ладно, ты еще пожалеешь! Я выйду за Шебаршина, и он тебя, как клопа раздавит! Слышишь?! Как клопа!

Она выбросила вперед руку, ударив меня в грудь, и бросилась бежать. Пожав плечами, я сунул фотоаппарат в футляр, а когда поднял голову, то встретился глазами с Санькой Шебаршиным. Лицо его было непроницаемым, но я подозревал, что он слышал весь наш с Лялькой разговор.

В последующие годы моей жизни ни о Ляльке, ни о Шебаршине я не вспоминал. Окончил мехмат МГУ, поступил в аспирантуру, через год женился, и даже было время, когда подумывал уйти из аспирантуры – мне предлагали работу в Дубаи. Однако Маша ждала ребенка, и врач не советовал ей менять климат. Я писал диссертацию, подрабатывал, делая программы по заказам, и на жизнь нам хватало. Конечно, пока не родился Игорек – хозяйка квартиры, которую мы снимали в Ясенево по сходной цене, намекнула, что, когда дети начинают ходить, они портят мебель. Поскольку дети начинают ходить не сразу после рождения, еще какое-то время у нас в запасе оставалось, а потом нужно было решать – или искать другую квартиру, или каким-то образом брать кредит и покупать собственное жилье.

В один из пригожих весенних дней, в субботу, по домашнему телефону мне неожиданно позвонил Шебаршин. Я долго не мог понять, кто говорит, а когда узнал его, мне стало крайне неловко – как-никак, а все детство провели плечом к плечу. Чувствуя себя виноватым, я согласился «встретиться семьями», и Санька, не дав мне опомниться, в тот же вечер пригласил нас к себе – в шесть часов, сказал он, его машина будет подана к нашему подъезду.

Маша обрадовалась – после рождения Игорька ей практически не с кем было общаться, кроме врачей детской поликлиники и сидящих в очереди молодых мамочек. Она немедленно полезла в шкаф в поисках подходящего прикида, потом побежала в ванную мыть и укладывать волосы. Игорька мы, естественно, собирались взять с собой – его просто не с кем было оставить.

Без пяти шесть я выглянул в окно и увидел просторный кадиллак, подъехавший к нашему подъезду. Шофер в ожидании нас выбрался из машины и стоял, притоптывая ногами. Когда мы вышли, он предупредительно распахнул перед Машей дверцу и спросил ее:

– С супругом вместе на заднем сядете или он вперед?

Я поспешно сказал:

– Мне лучше вперед, им сзади просторней будет.

– Далеко ехать? – поинтересовалась Маша, удобно располагаясь с Игорьком на заднем сидении.

– По хорошей дороге за полчаса доедем, сейчас, вроде как, свободно, – усаживаясь за руль, серьезно ответил шофер, – а так от окружной километров пять, – он посмотрел на меня и попросил: – Вы, если не трудно, пристегнитесь ремнем, а то не ровен час гаишников встретим.

Когда, пропуская нас, раздвинулись металлические ворота, и кадиллак остановился у входа в сияющий огнями трехэтажный особняк, Маша растерянно спросила:

– Здесь что?

– Здесь Александра Маратовича дом, – открывая дверцу, с прежней своей серьезностью ответил шофер, и я вдруг вспомнил, что Шебаршина-старшего звали Маратом Ивановичем, – а вот и они сами вас встречать вышли.

Саня немного располнел, но в целом изменился мало.

– Леха, привет, – вместо рукопожатия он крепко стиснул мои плечи и повернулся к Маше, с помощью шофера выбиравшейся из машины с задремавшим Игорьком на руках, – а это супруга и наследник? Ну, знакомь, знакомь.

Маша передала мне Игорька, который сразу же сонно захныкал.

– Здравствуйте, – смущенно пролепетала она, подавая Сане руку.

Войдя в огромный холл с колоннами из мрамора и позолоченной мебелью, мы остановились, не решаясь ступить на сверкающий паркет и ища глазами, где бы снять уличную обувь. Саня решительно подтолкнул нас в спины.

– Вперед и не оглядываясь! Сейчас моя половина выйдет, тоже никак вас дождаться не могла. Ляля! Ты где прячешься?

Девчонка, когда-то искусавшая милиционера и вместе со мной воровавшая трамвайный провод в старых отцовских джинсах, выглядела теперь, как сошедшая с журнальной обложки модель.

– Привет, Лешка, – Лялька приветливо улыбалась, а ее чуть кривоватые прежде зубки теперь сияли ровным ухоженным рядом, – какая прелесть (это к спавшему у меня на плече Игорьку), а это твоя жена, да? Как я рада вас обоих видеть! Я – Ляля, а ты….

Она сердечно обняла Машу, ожидая ответа. Та робко пролепетала:

– Маша.

– Прекрасно, Машенька – мое любимое имя! Так хотела дочку Марией назвать, а Александр не дал – он у меня домашний тиран!

От этих ее кокетливым тоном сказанных слов Саня побагровел, но, чтобы оправдать свой статус «домашнего тирана», с напускной строгостью заметил:

– Хватит тараторить, лучше за стол людей рассаживай, они с дороги.

– Конечно, конечно, вы садитесь, садитесь, не стойте!

Мы расселись на мягком диване, полукругом огибающем небольшой стол, накрытый на четыре персоны. Две улыбающиеся женщины в накрахмаленных передниках ввезли поднос, и в мгновение ока стол оказался заставленным закусками и напитками.

– Тебе с ребенком-то неудобно, – сказал мне Саня, – Ляля, ты, может, скажешь, чтобы его в детскую отнесли?

– Да нет, ничего, – промямлил я, увидев, как испуганно округлились глаза Маши.

Саня, наверное, тоже это заметил, потому что не стал настаивать.

– Ладно, тогда выпьем за встречу, а потом Лялька отведет Машу дом показать, и пусть они сами там пацана уложат.

– Маша ты еще кормишь? – заботливо спросила Ляля.

– Так, изредка, – Маша густо покраснела.

– Тогда, Саня, ты ей сок налей. А мне можно, я в три месяца бросила. Саня, правда, ругался.

– Ну и правильно ругался, – сердито пробурчал Саня.

Выпили за встречу, и я даже успел немного закусить, но тут Игорек проснулся и начал безобразничать. Пришлось использовать обе руки, чтобы не дать ему перевернуть тарелку с салатом. Я выбрался из-за стола и начал прогуливаться кругами, успокаивая свое разошедшееся чадо.

– Ему надо поесть и подгузники поменять, – смущенно проговорила Маша, вставая и беря у меня сына, – Леша, где сумка?

– Я….

Кошмар, она же мне дала сумку с подгузниками и бутылочками, а я все оставил дома в прихожей!

– Ничего страшного, – мило улыбнувшись, Лялька поднялась, – сейчас пойдем в детскую, там у нас все-все имеется. Там и покормишь его. Только сначала я вам свое чудо покажу, всего одну минуту. Саня, позвони, чтобы Ирина принесла Маргариту.

Спустя минуту темноволосая женщина с лицом, показавшимся мне знакомым, внесла пухлую девочку, примерно ровесницу Игорька. Увидев ее, он от удивления умолк и захлопал глазами. Взяв у няни малышку, Саня легонько подкинул ее вверх. Девочка радостно взвизгнула и в восторге шлепнула его ладошкой по щеке.

– Моя Ритка, лапулька моя, – Саня светился гордостью. – Ляля все ныла: сына хочу, сына хочу, а по мне все равно – что сын, что дочь. Главное, что мое, на меня похожа.

Маленькая Маргарита и вправду была копией отца – такая же пухленькая, с широким скуластым лицом. На моего Игорька она не обратила никакого внимания.

– Пойдем, Маша, – Ляля взяла было у мужа дочку, но тут же передала ее няне, потому что девочка недовольно заверещала и начала изгибаться.

Когда женщины и дети удалились, Саня вернулся за стол.

– Садись, Леха, пусть они там свои женские дела обделывают, а у меня к тебе есть деловой разговор. Только сначала еще по одной за встречу, – он подлил мне водки.

– Ладно, – я тоже сел и из вежливости сделал глоток, – только давай с самого начала. Во-первых, как ты на меня вышел? Я имею в виду, адрес мой узнал, телефон. Мы ведь живем на съемной квартире, прописаны совсем в другом месте, телефон числится на других людях. У меня даже родители с братом моих нынешних координат не знают, я с ними только по электронной почте переписываюсь.

Расхохотавшись, Саня одним махом опорожнил свою стопку.

– Леша, ты, как ребенок – я же не в милиции работаю, у меня свои каналы. Мне, если нужно, я в один миг все узнаю и все достану. О твоих делах я в курсе – делаешь диссертацию, подрабатываешь на всяких фирмах, жена из Тамбова, учительница. Познакомились на олимпиаде. Если я ошибся, скажи.

Нет, он не ошибся, мы с Машей действительно познакомились на олимпиаде по математике в МГУ, куда она привозила своих учеников. Дело было так: пока ребята решали задания, я вышел в коридор размять ноги и разговорился с молоденькой, явно нервничающей учительницей. Слово за слово, поначалу мы поговорили об олимпиаде, потом перешли на более животрепещущие темы. Я пожаловался, что мне, аспиранту последнего года, приходится тратить время на проведение школьных олимпиад – и все это за копеечную стипендию. Маша, наоборот, заявила, что в Тамбове учителям, чтобы выжить, приходится приторговывать на рынке, а в Москве на школьную зарплату можно и одеться, и в театр сходить – даже притом, что приходится снимать однокомнатную квартиру на троих с подругами. И за эти деньги ей не жалко потратить свой выходной день, чтобы привезти детей на олимпиаду.

– Если вам мало платят, – сказала она, – приходите к нам в школу подрабатывать, у нас математики нужны.

Я представил себя окруженным взъерошенными прыщавыми малолетками и содрогнулся от ужаса.

– Не дай бог! Лучше уж на рынок торговать. Кстати, не хотите в следующую пятницу в «Сатиру» сходить? У нас в профкоме мне за проведение олимпиады бесплатно билеты дадут.

Улыбнувшись, Маша кивнула. Так завязалось наше знакомство, и теперь, вспомнив тот день и ее улыбку, я ощутил сильное раздражение от слов Саньки – словно он своей осведомленностью бесцеремонно вторгся в самое интимное и сокровенное. Но доставлять ему удовольствие своей досадой я не собирался, поэтому насмешливо заметил:

– Да нет, все точно. На тебя, видно, ЦРУ работает. Только про себя мне и без того все известно, ты лучше расскажи, как сам жил, – и с мстительным презрением в голосе добавил: – Мне-то ведь, если честно, ни к чему было твоими делами интересоваться, я даже и не знал, что вы с Лялькой поженились.

Другой бы оскорбился, но не Санька.

– Ну и зря, – ответил он так мягко, что мне стало неловко, – мог бы и поинтересоваться, в одном ведь классе все учились, на одной улице росли. Хоть бы у родителей своих поспрашивал: как там, мол, Саня Шебаршин поживает.

– Ну, раз ты такой осведомленный, то должен знать, что папа с мамой из Волчанска уехали, они сейчас живут у брата во Владивостоке.

Эта моя попытка оправдаться прозвучала довольно жалко, потому что Саня спокойно уточнил:

– Всего пять лет, как уехали, а до этого жили в Волчанске, и ты мог бы мне через них хоть привет передать, я к ним иногда забегал. Да ладно, это дело прошлое, проехали. Живу я, видишь, не тужу.

– Да, конечно, я рад за тебя, Саня, – вежливо согласился я, – трудно, наверное, пришлось?

– Нелегко, да. Начал я сразу после школы – один пахан меня от армии отмазал и уговорил лесом заняться.

– Как это лесом? Лесозаготовками?

– Да по всякому, – загадочно ответил он.

– Понятно, – протянул я, хотя, если честно, мне абсолютно ничего не было понятно.

– Я ведь не дурак, думаешь, только ты ученый? Я тоже высшее образование имею, заочный в Екатеринбурге окончил, и Ляльку выучил, она у меня диплом экономиста имеет, самое сейчас престижное!

– Ну и славно, – я с трудом сдержал улыбку, представив себе, как Лялька, к выпускному классу не научившаяся приводить дроби к общему знаменателю, получает диплом экономиста, – а когда вы поженились, сразу после школы?

Саня подлил себе водки, плеснул мне тоже, хотя мой стакан был почти полон, и тяжело вздохнул.

– Через два года, – он запрокинул голову и влил в себя почти все содержимое стопки, – она все рыпалась, пыталась даже в университет какой-то на бюджет поступить, но куда ей с ее умишком! А на платное у них откуда деньги? У матери еще трое, ей не до Лялькиного образования. Потом ей в голову ударило в модели идти, в Карпинске конкурс какой-то устраивали. Но там все по блату, как везде. Конечно, она могла бы и лечь под кого-нибудь, но ведь Лялька не такая! – в его голосе прозвучала гордость за жену. – Только куда ей еще было бы деваться, в конце концов? Угольный карьер в Волчанске себя истощил, кругом безработица, люди уезжают. Но, думаю, она все тебя ждала, для тебя себя берегла.

Смутившись, я пробормотал:

– Ну…. Ты что, ты с чего это взял?

– Я, думаешь, не знаю, что она со школы тобой бредила? – он слегка нагнулся над столом в мою сторону, и глаза его хмельно заблестели. – Ты математик, высокий, а я на полголовы ее ниже. Но я тебе даже благодарен – из-за тебя она мне чистой досталась. У меня тогда как раз первые деньги появились – мы из тайги большую партию кедра вывезли, нам долларами заплатили. Жуткое было дело – с каждым договорись, каждому на лапу дай, а потом еще каждая б… тебя крышевать желает. Неправильно себя поведешь – конец, закопают в тайге и с потрохами. Но я через все прошел, и приехал к Ляльке. Они с матерью и младшими сидят, беляков в лесу набрали – чистят. Хлеба в доме нет. Я «зеленые» перед ней на стол кинул, прямо в грибные очистки. Говорю: Лехи для тебя уже нет и не будет, пойдешь за меня? Она молчит, только голову опустила. Мать ее очухалась, тоже на нее насела – дурь, говорит, из головы выкинь, полоумная, человек тебе нормальную жизнь предлагает. Короче, вместе мы ее уломали, через месяц сыграли свадьбу. Я ее матери деньжат подкинул, а Ляльку в Екатеринбург увез. Так вот.

Он вдруг умолк, вертя в руке стопку и разглядывая ее на свет. Я подождал продолжения его излияний, не дождавшись, неловко сказал:

– Что ж, поздравляю.

Словно не услышав меня, Саня заговорил снова:

– Н-да. Нелегко мне с ней пришлось, но просто так ведь ничего не дается. Первый ребенок у нас был мальчик, она так хотела мальчика! Но он сразу умер – врожденный порок сердца.

– Мне очень жаль, Саня.

– Она хотела все забыть, хотела в Москву. Пахана, с которым я начинал, через год пришили, потому что он зарвался, а я все начал по новой – решил заняться мебелью. Сначала, конечно, туго шло. В бизнесе главное суметь дело делать так, чтобы никто не мешал и не влезал. С кем-то надо поделиться, с кем-то надо договориться, кого-то на место поставить. Но сейчас у меня все схвачено, вот так, – его ладонь выразительно свернулась в большой веснушчатый кулак, – сначала у меня вся мебель на «Присцилле» изготовлялась, это моя фирма так называется, потом уже мы с чехами и латышами совместное производство наладили. Мы им наше дерево, они продукцию под индивидуальный заказ. Прежде только Москву и Питер снабжали, а теперь уже на Европу вышли, сибирское дерево везде ценится. Так что деньги пошли, и привез я Лялю в Москву. Вначале купил квартиру на Чистых прудах, на Покровке, отделал, но Ляльке она не понравилась – старая. Я сейчас эту квартиру под офис использую. Лялька опять ждала ребенка, и я построил для нее этот дом, – он обвел рукой вокруг, – а когда Ритка подрастет, переедем в Москву, я уже на Соколе в Триумф Паласе площадь приобрел. Слышал про самое высокое в Европе здание? Должны были уже сдать, но строители, суки, задерживают. Как сдадут, офис туда переведу. Виллу в Испании Ляльке прикупил – летом повезу их туда, на море.

В его голосе слышны были хвастливые нотки, он смотрел на меня, весело щуря глаза, и явно жаждал увидеть мою реакцию. Я, конечно, был под впечатлением, но, кажется, сумел это скрыть и сказал немного даже снисходительно:

– Видишь, Саня, как все бывает в жизни – сначала была черная полоса, теперь светлая. Надеюсь, в будущем у тебя уже все и всегда будет хорошо.

– У меня уже и сейчас все прекрасно, – резко возразил он, явно обиженный моим тоном, шумно оттолкнул от себя грязную тарелку и крикнул: – Ганна, убери посуду, подай чистую.

Немедленно возникла женщина в фартучке, ввезла двухэтажную поднос-тележку, с улыбкой собрала грязную посуду и мусор, поставила все на поддон тележки, а с верхнего ее этажа сняла и расставила на столе чистые приборы.

– Мясо сейчас подавать, Александр Маратович? Или Ольгу Викторовну ждать?

– Минут через десять подашь и скажешь Ольге Викторовне, чтобы спускались к столу.

– А… Ольга Викторовна – это кто? – неуверенно спросил я у Сани, глядя вслед удалявшейся Ганне. Он уставился на меня с нескрываемым возмущением.

– Ты что, не знаешь, что Лялькино полное имя Ольга?

– Я…нет, я знаю, конечно, только…. Сколько же у тебя тут прислуги?

– Дай подумать. Шофер Вася – ты его уже видел. Потом, садовник Петро, Ганна – его жена, она у меня кухаркой работает. Ее сестра Ася ночью и по выходным за Риткой смотрит, а когда ребенок с гувернанткой, то уборку делает и за столом помогает. Да, забыл, еще и гувернантка. Плюс охрана – два человека, без этого нельзя. Так что сам посчитай, ты математик.

– И сколько же им всем нужно платить?

Наверное, лицо мое выразило священный ужас, потому что Саня удовлетворенно рассмеялся.

– Ну, что сделаешь! Вася, он и шофер, и механик, отремонтирует лучше, чем в сервисе, он у меня на зарплате, двести долларов в месяц. Охранникам по часам плачу, десять долларов час. Петро и Ганна с Аськой совсем дешево обходятся – сто баксов в месяц на всю их компанию.

– Сто долларов на троих? – изумился я. – Это же совсем мало. Садовник, кухарка, горничная, она же няня, и на всех сто долларов?

– Чего мало-то? Они с Украины приехали нелегально, а тут на всем готовом, крыша над головой. Там у них, в Хохляндии, сто баксов – хорошие деньги, они стараются. Паспорта у них забрал, чтобы не рыпались куда-то еще переметнуться, они знают, если что – прогоню в шею без копейки и без паспорта, у меня тут свои законы.

Я постарался сдержать дрожь и шутливо заметил:

– Да ты, Санек, прямо, как рабовладелец!

– А что, рабам в Америке разве плохо жилось? На всем готовом, хозяева обо всем заботились. Я читал, сами рабы потом жалели – зачем, мол, нас освободили? Сунули в гетто и больше ста лет дискриминация – выживай, как хочешь. Так что за мои сто долларов они довольны. Вот гувернантке – да, это расход. Четыреста в месяц! Но это уж Ляльке блажь ударила – хочет, чтобы ребенок сразу заговорил на английском и на русском. Ирина раньше в университете английский преподавала, Ляля ее деньгами к нам переманила. Хотя я что-то особо не слышу, чтобы она тут по-английски болтала.

Эврика, вот почему лицо Ирины показалось мне таким знакомым! Темноволосая няня-гувернантка на втором курсе вела у нас английский и вела его прескверно. Сдерживая смех, я поинтересовался:

– Сань, скажи честно, ты ведь не ради старой дружбы меня сюда пригласил, тебе что, в твой штат прислуги нужен еще и математик?

Он не успел ответить, потому что появились наши дамы. Они весело щебетали, что-то обсуждая, Игорька с ними не было.

– Я Игоря в детской уложила, – весело сказала Маша, – он опять заснул.

Не переставая болтать, они удобно устроились за столом, Ганна внесла блюдо с тушеным мясом и картофелем. Лялька посмотрела на пустую бутылку из-под водки и перевела взгляд на мужа.

– Все вылакал? – сердито спросила она.

– Ну-ну, Лялечка, не сердись, – благодушно ответил он, – мы тут с Лехой важные дела обсуждаем, без этого нельзя.

Показалось мне или нет, что в глазах Ляли на миг мелькнуло отвращение? В следующую минуту она мило ему улыбнулась.

– Что у вас за дела, нам с Машей нельзя послушать?

Она явно знала, о чем пойдет речь, и ломала комедию, но Саня поддержал ее игру.

– Ну, почему, слушайте. Меня тут Леха как раз спрашивал, зачем я его пригласил. Вот, Леха, нужен мне человечек, чтобы грамотно раскрутить сайт «Присциллы», сам понимаешь – без рекламы сейчас в бизнесе делать нечего. Работают у меня сейчас в информационном отделе гаврики, но результатов почти нет – по поиску «мебель на заказ» вылезаем в Яндексе где-то на пятнадцатой-шестнадцатой страницах. Если сумеешь продвинуть сайт хотя бы до третьей, в ближайшем будущем все твои квартирные проблемы будут решены.

Рука Маши с вилкой и насаженным на нее кусочком мяса застыла в воздухе, а рот остался приоткрытым.

– И сколько же ты хочешь предложить? – ровным голосом спросил я Саню. – Ты ведь, конечно, в курсе, сколько платят банки за оптимизацию своих сайтов.

– Если сможешь, то мы сговоримся, мне нужны мозги, и я готов за них заплатить. Тебя мое предложение в принципе интересует?

Он сунул в рот кусочек говядины и начал медленно ее пережевывать, словно давая мне время подумать. Я подумал, посмотрел на оцепеневшую Машу и вежливо ответил:

– Предложение, конечно, любопытное, но, к сожалению, как раз сейчас у меня совершенно нет времени, через два месяца защита диссертации. Если бы чуть позже…. Но ведь тебе, как я понял, нужно решить вопрос немедленно, поэтому жаль, но не получится.

Лялька посмотрела на мужа долгим взглядом и опустила глаза. Теперь я был полностью уверен, что идея привлечь меня принадлежала ей. Шебаршин, судя по его тону, не особо верил в мою способность продвинуть сайт и с большим удовольствием пригласил бы другого специалиста. Что ж, пусть воспользуется той лазейкой, которую я ему предоставляю, и мы мирно разбежимся в разные стороны. Саня дожевал, вытер рот салфеткой и положил ее рядом с тарелкой.

– Конечно, лучше бы быстрее, деньги ждать не любят, – рассудительно ответил он, – но всяко бывает, что поделаешь? Сколько тебе нужно, два месяца? Ладно, пусть будет три. Что ж, если ты точно за это берешься, то я подожду.

– Тогда давай сразу внесем ясность, – сказал я, решив в благодарность за сделанное предложение и вкусный обед провести курс по ликбезу, – коротко: основной фактор, по которому поисковая система определяет твое место на странице – количество ссылок на твой сайт с других сайтов с упоминанием в твоем случае слов «мебель на заказ». Эти другие сайты, посвященные изготовлению мебели на заказ, приходится делать самим – конкуренты на твой сайт ссылаться не будут. Тексты статей там должны быть оригинальны, иначе поисковик их отметет, а для этого нужно иметь под рукой множество опытных и дорогостоящих копирайтеров.

К моему удивлению Саня слушал очень внимательно, кивал и даже переспросил:

– Копи… как ты это назвал?

– Копирайтеров. Твои программисты, очевидно, для копирайтинга договариваются с какими-то ребятами со стороны, платят им, естественно, гроши, и тексты там некачественные, поэтому вы пролезть дальше пятнадцатой страницы не можете. Чтобы вы продвинулись, нужно выделить намного больше средств.

– И сколько нужно будет таких дорогих копи… как там их?

– В том-то и дело, что много. Я же тебе предлагаю вариант: у меня есть программа, создающая оригинальные тексты для сайтов, но, конечно, не совсем самостоятельно – для работы с ней нужно иметь пять-шесть опытных копирайтеров. Эту программу я написал для одной компании в Дубаи, но потом мы с ними не состыковались, и я отдавать программу им не стал. Если ты согласен ее у меня купить, я использую ее в твоем информационном отделе, но только тогда, когда начну сам там работать.

Это было, конечно, верхом наглости с моей стороны – предлагать человеку, ничего не смыслящему в программировании, купить программу, о которой он вообще в первый раз слышит, да еще предложить ему ее использовать на моих условиях. Выражение лица Шебаршина, естественно, стало напряженным – как у человека, привыкшего со всеми держать ухо востро.

– И какая же мне от твоей программы будет выгода?

– Она заменит две сотни опытных копирайтеров. Только у меня условие: к себе в отдел для работы с ней я сам подберу подходящих мне ребят – двух-трех программистов и пять-шесть копирайтеров.

Итак, вдобавок ко всему я еще и предлагаю ему разогнать весь информационный отдел и сформировать новый – по моему усмотрению. Сейчас Саня точно должен забыть обо всем и послать меня к черту.

– Что ж, надо подумать, – рассудительно произнес он, – посоветоваться со специалистами, я в программах не разбираюсь и….

Договорить ему не дала Лялька.

– Если ты умом не допер и не разбираешься, то и не строй из себя умного, – раздраженно отшвырнув салфетку, гневно сказала она, – Леша разбирается, и он тебе, кажется, все толком объяснил.

Саня так побагровел, что мне даже стало его жалко. Маше, кажется, тоже – она посмотрела на него с сочувствием, но в семейный спор вмешаться не решилась и опустила глаза, разглядывая свою тарелку с недоеденным кусочком мяса в ней.

– Нет, Ляля, ты неправа, – возразил я, торопясь сгладить неловкость, – Санька прекрасно во всем разбирается и понимает, что покупать еще нигде не апробированную программу рискованно. Тем более, что он меня, как специалиста, совсем и не знает.

– Все он знает, – прищуренные глаза Ляльки недобро смотрели на мужа.

Вытащив платок, тот вытер лоб и постарался взять себя в руки.

– Я…гм… Ляля, конечно, права, я наводил справки, так что….

Отвернувшись от него, Ляля посмотрела на меня с видом сугубо деловой женщины.

– Ты, Леша много, наверное, написал таких полезных программ?

Я невольно рассмеялся наивности вопроса.

– Да как тебе сказать – балуюсь иногда, пишу помаленьку.

– Что там у тебя еще есть интересного, расскажи.

Я мельком взглянул на Машу – ее ресницы на миг влетели вверх и вновь упали, глаза под ними смеялись. Лялька смотрела на меня выжидающе и важно, и я решил ее повеселить, заодно разрядив обстановку.

– Ну, например, считывающий вирус – очень занятная программа. Через Сеть или юэсби попадает в компьютер, копирует там всю информацию и передает запустившему его хакеру.

– Алеша специально изобрел такой вирус, чтобы следить за моей перепиской, – шутливо пожаловалась Маша, – заразил им мой ноутбук, теперь не могу хранить там секретную информацию.

В глазах Шебаршина неожиданно мелькнул интерес.

– Что, прямо так всю информацию и копирует? – спросил он. – Какую, например?

– Да какую хочешь, ничего не спрячешь, – смеясь, ответил я, – фотографии, текстовые и пэдээф файлы, рисунки, чертежи, графики….

– Погоди, погоди, а как же антивирусы? Там же везде антивирусы стоят, Касперский, например.

– Когда считывающий вирус в компьютере, антивирусы его не трогают, он же не разрушает интерфейс. А в момент заражения он на очень короткий момент все антивирусы отключает и проскакивает, я этого добился чисто из спортивного интереса.

Положив локти на стол, Шебаршин подался вперед.

– Слушай, – сказал он, – вот эту твою программу я конкретно хочу купить.

– Ну, нет, – ухмыльнулся я, – мы с Лялей, можно сказать, друзья детства, я не позволю тебе вторгаться в ее частную жизнь.

– Да иди ты, причем здесь Лялька! Я хочу знать, что в филиалах «Присциллы» творится, и не мухлюют ли компаньоны. Мне главное, чтобы с заказами не химичили – они ведь мне проценты с каждого заказа должны отчислять, за что я их оффшорами за свои деньги оформляю, от налоговиков отмазываю? А они, сволочи, на стороне где-то из моего дерева за десять тысяч баксов работу сделают, а мне липовый отчет на тысячу – вроде бы, ни к чему и не придерешься. Так возможно будет скопировать всю их документацию или как?

– В принципе, все возможно, – легкомысленно ответил я, – хотя кое-что в программе, конечно, придется усложнить, ввести дополнительный фактор времени – тебе ведь нужна будет документация за определенный период. Однако предупреждаю, что без ордера вторгаться в чужое информационное пространство незаконно. Это с Машей я могу резвиться, она на меня в суд не подаст, а с другими все может оказаться очень даже уголовно наказуемо.

Саня широко ухмыльнулся.

– С уголовным кодексом я как-нибудь договорюсь, прокурорам тоже жить надо. Не волнуйся, твоя задача – компьютеры. Ладно, договорились: покупаю обе твои программы, набирай себе в информационный отдел ребяток и через три месяца приступай к работе.

Висевшее в воздухе напряжение тут же рассеялось, Ляля, связавшись с Ганной по внутреннему селектору, велела ей убрать со стола остатки еды и внести десерт, а потом с видом гостеприимной хозяйки начала развлекать нас рассказом о Венеции, где им с Саней случилось побывать проездом пару месяцев назад.

Итак, после защиты диссертации я начал работать с Шебаршиным, и мы с Машей даже рассчитывали, что месяца через четыре сможем накопить денег на первый взнос за квартиру и взять в банке ипотеку. Однако наши квартирные проблемы начались раньше, чем мы предполагали – Игорек проскочил обычный для детей период «ползания» и пошел в десять месяцев. Поскольку у него к тому времени прорезались четыре довольно острых передних зуба, он ухитрился изгрызть дверцу кухонного шкафа.

Дело было так: стоял себе наш Игорь рядом с возившейся мамой, а та чистила картошку, пела своим неплохим сопрано «любовь – дитя, дитя свободы, законов всех она сильней» и думала, что ребенок притих, потрясенный ее исполнением бессмертной арии Кармен. Когда же она обернулась…. Мы, конечно, поменяли дверцу и честно сообщили обо всем хозяйке, но по ее лицу поняли, что дни наши в этой квартире сочтены. С Саней я своих жилищных проблем не обсуждал, хотя был уверен, что он в курсе – Маша постоянно общалась с Лялькой и вряд ли могла бы умолчать о столь значительном подвиге своего отпрыска.

Спустя неделю после инцидента с изгрызенной дверцей Саня позвонил мне по мобильному – эдак часов в десять вечера – и велел срочно приехать к нему на Покровку.

– Короче, Леха, есть однокомнатная хата на продажу, – сказал он, едва я вошел, – внутри кольцевой в районе Первомайской, стоит пятьдесят тысяч баксов.

Я ошарашено похлопал глазами.

– Погоди, Сань, я не очень понял, как это пятьдесят тысяч? Так дешево нормальная квартира стоить не может.

– Может, может. Мужик один сильно задолжал, деньги ему нужны срочно и налом.

– Но даже если так…. У меня таких денег тоже нет. В банке, может, и дадут кредит, но на это ведь нужно время, а ты говоришь….

– Ладно, договоримся так: я даю тебе заем на эту сумму, ты возвращаешь из тех денег, что платит тебе моя фирма, устраивает?

– Саня, я даже не знаю….

– Что ты не знаешь? Давай, решать нужно срочно.

– А вдруг я не смогу вернуть тебе этот долг? Вдруг со мной что-нибудь случится – заболею раком, например, или собьет грузовик, – что тогда будет с Машей и Игорьком?

Он не успел ответить, потому что за моей спиной открылась дверь, ведущая в соседнюю комнату, и вошла Лялька.

– Если что-то такое случится, то с Маши никто ничего требовать не будет, – твердо сказала она, буравя мужа глазами, – Саня простит ей этот долг, так ведь, Саня?

– Ну….да, естественно, конечно, – отведя взгляд в сторону, пробурчал он, – только зачем ерундой заниматься, думать о глупостях? Работы много, запросто все вернешь.

Работы на фирме действительно было много. Хотя я, как и собирался, набрал себе штат сотрудников, и продвинул сайт сначала на пятую, потом на вторую страницы, но помимо этого была работа, которую я должен был выполнить без помощников, – внедрение вируса СВ (считывающий вирус) в компьютерную сеть всех оффшорных компаньонов «Присциллы». В зараженных компьютерах информация копировалась, архивировалась и в закодированном виде хранилась в системной папке. Чтобы получить ее, Шебаршину достаточно было запросить на свой электронный адрес копию любой документации за определенный промежуток времени. Вместе с запрошенными отчетами автоматически пересылались также все накопившиеся за этот промежуток зашифрованные файлы из «вирусной» папки.

Я поставил Сане на компьютер декодирующую программу и долго учил его с ней работать, поэтому был свидетелем того, с каким жадным интересом он впивался во вновь полученные таблицы и отчеты. Один раз я даже не удержался – спросил:

– Слушай, неужели это так интересно?

Шебаршин ответил не сразу, оторвавшись от чтения таблицы на экране, он глянул на меня непонимающим взглядом, потом ухмыльнулся:

– Это кому как, теперь они у меня попляшут!

Однако жаловаться не могу – за эту работу, как и за продвижение сайта, мне платили хорошие деньги, поэтому, учитывая свой заработок за последние месяцы, я согласился принять предложенный Саней заем. Моя простодушная Маша, когда я обо всем ей рассказал, была ошеломлена до такой степени, что расплакалась.

– Ой, Лешенька, я не думала, что твой Саня такой хороший человек, честно! Не знаю, вначале у меня почему-то к нему душа не лежала – ну, не нравился он мне, не могу понять, почему. Сейчас мне за это так стыдно!

– Ну, ты у меня училка максималистка, – отшутился я, – у тебя или хороший ученик, или плохой. Все люди разные.

Квартиру мы поехали смотреть только после того, как получили документы на право собственности – Маша от потрясения вдруг стала суеверной и в ответ на мое предложение предварительно съездить и посмотреть впала в настоящую истерику:

– Нет, не хочу, не поеду, я чувствую, что все сорвется!

Не сорвалось, но вид нашего нового жилища ее немного отрезвил. Бывший хозяин в течение долгого времени сдавал квартиру строителям, и состояние было, мягко говоря, не очень – стены в ошметках обоев, линолеум изгажен чем-то, напоминающим кровь, раздолбанный кафель покрыт плесенью, унитаз сломан.

– Ничего, – весело сказал я, – когда она в ужасе ткнулась лицом мне в плечо при виде свисавшего с потолка над ванной паука, – попрошу у Сани месяц отпуска и сделаю тут такой ремонт, что ты пальчики оближешь!

Однако Саня, когда я заикнулся об отпуске для ремонта, возмущенно вытаращил глаза.

– Ты с ума сошел? Математик, а головой думаешь, как советский нищий. Сколько стоит месяц твоего рабочего времени? И сколько стоит нанять бригаду для ремонта? Работай, я пришлю тебе людей, приплюсуешь к общему долгу. Будешь недоволен работой – только скажи, все переделают.

Узнав об этом нашем разговоре, Маша, у которой первоначальная оторопь уже начала проходить, неожиданно поинтересовалась:

– Слушай, Алеша, а ты спросил – он тебе деньги в долг под процент дает или как?

– Да ты что говоришь! – но мой первый всплеск возмущения тут же погас – вопрос был вполне нормальным. – Я …нет, я не знаю, не спросил.

– Потому что, если он тебе их, например, под сто пятьдесят годовых дает, – продолжала моя безжалостно-практичная жена, у которой восторженное чувство благодарности к Шебаршину постепенно уступало место прежней настороженности, – то мы в жизни не расплатимся, ты будешь работать только на проценты, а если он тебя уволит, то заберет квартиру.

Я растерялся.

– Ну… почему вдруг он решит меня уволить?

– Мало ли! Развалится их компания, например, или другого программиста найдет.

– Да, как же, другого программиста! Обломится.

– А что ему? Ты ему все свои программы поставил, с ними любой дурак может работать, зачем ему столько тебе платить? Вот гувернантка Ирина у них – Лялька ее сорвала из университета, а теперь ей эта Ирина не нравится, она ее рассчитывает. Говорит, к Саньке какой-то англичанин приезжал, так эта Ирина с ним ни бэ, ни мэ по-английски сказать не могла.

– А чего они хотели? – удивился я. – Практически никто из учителей английского говорить по-настоящему не умеет, они только свой презент континиус знают. Если на то пошло, им нужно было настоящую англичанку из Англии выписывать. Ну, Лялька, ну, дает! Сорвала женщину с работы, а теперь взашей и на улицу.

– Ну, она не сию минуту ее гонит, просто предупредила, что с Нового года пусть ищет себе другую работу. Так что ты спроси у Сани насчет процента.

– Ничего я спрашивать не буду, – разозлился вдруг я, – спрашивай сама, если хочешь.

– Ладно, я спрошу у Ляли, – миролюбиво согласилась Маша, – как-нибудь так, деликатненько. Скажу, что мы хотели купить машину, но нам нужно точно знать, на что рассчитывать с нашим долгом.

– Спрашивай, – буркнул я и отвернулся – от ее слов вновь проснулись все мои тревоги.

Однако ничего страшного в ближайшее время не произошло, зарплату за следующий месяц я получил в полном объеме, и мы купили новую мебель. Ремонт нам сделали по высшему классу, а через неделю после того, как мы въехали в новую квартиру, сияющая Маша сообщила:

– Лешик, я говорила с Лялей, она сказала: не волнуйтесь ни о чем, покупайте машину, денежный вопрос, мол, тебя вообще не касается, мы его позже будем утрясать с Алешей.

– Позже – это когда?

– Ну, не знаю, наверное, когда мы на ноги встанем. Лешик, может, мы и вправду купим машину? Раз она так говорит. Так хочется водить машину, я запишусь на курсы по вождению, а?

Глаза ее смотрели умоляюще, и я решился:

– Ладно, уговорила.

Гаража у нас, естественно, не было, и новенький седан мы, как большинство соседей, оставляли на площадке для машин за домом. В конце ноября повалил снег, и мы закрыли машину брезентом – с нашим опытом начинающих водителей лучше было не ездить по такой погоде. Про мой долг словно забыли, и это тревожило. Маша как-то мне сказала:

– Я опять звонила Ляле, она говорит, что сама займется нашим долгом, Сане сейчас некогда.

– Да, правда, я его почти не вижу – Новый год на носу, он занят своими мебельщиками.

– Что ж, я тогда буду откладывать деньги, – решила она, – а там посмотрим.

В середине декабря Саня улетел в Вильнюс, оттуда в Прагу, потом в Берлин. Числа двадцатого мне в офис позвонила Лялька.

– Привет, Леша, ты сильно занят?

– Как всегда, с утра и до утра.

Она рассмеялась.

– Ладно, ты сейчас такой сердитый и занятой, не буду тебя отвлекать, но мне и вправду нужно с тобой поговорить. Сам знаешь, о чем.

– Да, конечно. Когда?

– Ну, если сегодня часов в восемь? Я буду в городе, на Покровке. Сможешь?

– Да, конечно.

– Заладил: «да, конечно»! Развеселись, я тебя не съем.

Я не обратил внимания на кокетливое «я тебя не съем», только краем сознания немного удивился, что разленившаяся от сытой жизни Лялька решилась в отсутствие мужа по такой погоде выехать из своего уютного гнездышка в Москву.

Выйдя в половине восьмого из метро, я шагал по Чистопрудному бульвару в сторону Покровки, ощущая нечто вроде облегчения – наконец-то вопрос долга будет утрясен. Захотят очень высокий процент – буду спорить, такое нужно было обговаривать заранее. Постоял немного у замерзших прудов, глубоко вдыхая морозный воздух и любуясь веселящимися в лучах света мелкими снежинками. Они кружили в воздухе, садились на рукава моей куртки, на обледенелую гладь воды, на покинутый домик черных лебедей. Интересно, где сейчас зимуют его красавцы-хозяева?

Я любил этот район и был рад, что Лялька вызвала меня сюда, а не в их апартаменты на Соколе – смешно сказать, но преисполненные важности консьержи на входе в Триумф Палас своими стандартными фразами типа «как о вас доложить, представьтесь, пожалуйста», всегда заставляли меня чувствовать себя мелким воришкой. Гулко прогрохотал трамвай, напомнив о быстротечности времени. Я с сожалением оторвал взгляд от запорошенной снегом зеркальной поверхности и двинулся в сторону Покровки.

Чтобы добраться до подъезда, мне пришлось протоптать себе тропинку по грязи на мостовой, огибая припаркованный прямо на тротуаре белый ауди. Судя по толщине снега на его крыше, Лялька прибыла на место встречи часа два назад.

Не успел я даже прикоснуться к звонку, как она открыла дверь и встала на пороге, кутаясь в широкую шаль.

– Леша, как ты долго! Да заходи же, не стой тут.

– Задержался, работа, – пробурчал я, стаскивая облепленные грязным снегом сапоги.

– Вот, тапочки, одень. Замерз? Согреть чаю? Или хочешь бренди? Коньяку? Садись, тебе какого салату положить?

Квадратный стол изобиловал яствами – салаты в позолоченных салатницах, изящные тарелочки невиданной формы, а на них тонко нарезанный дорогой сервелат, сыр бри, бутерброды с красной игрой. Косясь на коньяк Хэннеси и бутылку фирменного бренди, я чувствовал себя крайне неловко и стоял посреди комнаты, топчась на месте и не решаясь присесть.

– Нет, Ляля, спасибо, я не голоден. Давай, мы поговорим быстро, и я пойду, не хочу тебе мешать – ты кого-то ждешь, наверное?

Внезапно она встала передо мной, положив ладони мне на плечи, тонкая и такая высокая, что черные глаза ее были всего чуть-чуть ниже моих.

– Глупый ты, глупый! Я же тебя жду! Я тебя сто лет жду, а ты все не идешь.

– Ляля, подожди, – я легонько стиснул кисти тонких рук и попытался отстранить ее от себя, – ты что такое говоришь?

Неожиданно она рассмеялась – весело и звонко.

– Конечно, я ерунду говорю! Я всегда ерунду говорю, не слушай. Поедим, потом уже о деле, ладно? Садись за стол, я тоже тут голодная стала, пока тебя ждала, – голос ее вдруг зазвенел слезами: – Садись, Леша, ты что, меня обидеть хочешь?

– Ну… нет, конечно, – опасливо косясь на нее, я осторожно присел, а Ляля уже весело порхала над столом, накладывала себе и мне на тарелки салаты, потом разлила по рюмкам коньяк, подняла свою, побуждая меня сделать то же самое.

– За сегодняшнюю нашу встречу!

Запах салатов и коньяк разбудили мой аппетит, я махнул рукой, перестал скромничать и принялся за еду. Умяв две трети того, что стояло на столе, я вдруг заметил, что Лялька, следившая за мной сияющими глазами, почти не ест, и тарелка, стоящая перед ней, все еще полна.

– Ты что не ешь, ты же сказала, что голодная?

– Я уже сыта, Леша. Я смотрю на тебя, и уже мне больше ничего не надо.

Резко отодвинув тарелку, я встал.

– Спасибо за угощение. Ты хотела говорить о делах – давай, поговорим.

Она не возражала, кивнула и тоже поднялась.

– Ладно, пойдем в кабинет, поговорим о делах.

С квартирой на Покровке я был немного знаком, знал, что в советское время здесь была коммуналка из семи комнат, и одну из них после евроремонта слили с прихожей, сделав широкий холл, а из двух соседних соорудили удобный кабинет, в котором мы с Саней пару раз обсуждали дела. В других помещения квартиры, кроме, естественно, туалета, я никогда не бывал, но готов был дать голову на отсечение, что комната, куда привела меня Лялька, абсолютно не подходит для деловых разговоров – стены обиты какой-то особой тканью, широкая двуспальная кровать застелена атласным покрывалом, на полу персидский ковер. Я с опаской ступил на него, повертел головой – куда бы сесть – и, опустившись на крохотный стул с изогнутыми ножками, вполне серьезно спросил:

– Не упаду?

– Не знаю, – глаза ее улыбались, – может, лучше на кровать.

Проигнорировав это двусмысленное предложение, я небрежно заметил:

– Твой кабинет невелик, однако.

Не спуская с меня глаз, она с присущей ей грацией села на ковер у моих ног и обхватила руками колени.

– Леша, послушай, чего мы всегда ходим вокруг да около, ведь ты же все понимаешь.

– Не понимаю, – жестко возразил я.

– Вспомни тот день у Большого озера – ведь я тебе тогда нравилась.

– Я забыл, Леля, наверное, это было очень-очень давно.

– Неправда, – ее подбородок мелко задрожал, – неправда! Ты сам мне это сказал, такое не забывают! Просто ты тогда струсил!

Обвинение в трусости мужчине всегда неприятно, тем более, что в данном случае оно было незаслуженным – не боялся я тогда, просто не настолько она мне нравилась, чтобы вносить в свою жизнь какие-то осложнения.

– Мало ли что каждый из нас мог в то время сболтнуть, Леля, – со скучающим видом я нарочито подавил зевок, – мы были совсем детьми! Ты мне тогда, помнится, тоже что-то кричала – что-то вроде того, что выйдешь за Саню, а меня раздавишь. Не помню, как таракана? Или нет, клопа.

Зря я это сказал, потому что Ляля мгновенно взвилась, вскочила на ноги, и глаза ее торжествующе вспыхнули.

– Ага, ты врал, ты все помнишь! Врал, да? Врал?

Непонятно, чего больше было в ее голосе, восторга или ярости. На всякий случай я поспешил тоже подняться – больно уж она в этот миг напоминала разыгравшуюся кошку, даже тонкие пальцы с ухоженными розовыми ноготками изогнулись и на миг померещились мне готовыми вцепиться в мои глаза когтями. В эту минуту я опять припомнил рассказ маминой приятельницы тети Гали о сумасшедшей Маре, Лялькиной бабке. И о том, что Лялька на эту бабку очень похожа – и внешностью, и характером.

– Знаешь, Ляля, мне не очень нравятся подобные сцены, – произнес я строгим и холодным как лед, сковавший Чистые пруды, голосом, – чего ты добиваешься? Давай открытым текстом. Сразу скажу, чтобы ты не тратила времени: любовниками мы никогда не будем. Ты уже не школьница, а взрослая женщина, у тебя муж и ребенок.

– Муж! – губы ее скривились от отвращения. – Плевать я хотела, я его ненавижу!

– Ну и зря. Не знаю уж, чем он тебе не угодил, это не мое дело, но Саня безумно тебя любит, и он, в сущности, неплохой человек. В любом случае, я ему многим обязан.

– Обязан! – расхохотавшись, она схватилась за живот и повалилась на блестящий атлас кровати, – ха-ха, животики лопнут! А ты знаешь, почему он устроил тебе эту квартиру? Не знаешь? Сядь, расскажу, если хочешь.

Любопытство оказалось сильней меня, я вновь опустился на изящный стульчик и небрежно протянул:

– Что ж, расскажи.

– Короче, почему мужик этот, Вадик, тебе квартиру продал? Он на литовской фирме менеджером работал и сразу на нескольких заказах прогорел – мебель по месту заказа прибыла, а клиенты не заплатили.

– А что, он забрать у них эту мебель и продать другим не мог?

– Конечно, нет, каждый гарнитур под индивидуальный заказ делается и бешеных денег стоит, кто его просто так с налету купит? Они у Сани под каждый заказ специально древесину покупают, да еще у них с ним договор, что они Сане сорок процентов стоимости заказа перечисляют. А тут что им перечислять, если деньги не пришли, как ты полагаешь?

Я пожал плечами.

– Не знаю, но раз такая ситуация…. Они, наверное, объяснили Сане.

– Да Сане плевать на их ситуацию у него с ними договор – выполнили заказ, отправили и должны перечислить деньги. С Саней ссориться опасно, у него с должниками разговор короткий, а древесины им больше век не видать, у Сани вся Сибирь схвачена, все поставки его. Они сначала хотели скрыть – вроде, никакого заказа и не было, просто так древесину купили, на будущее. Но у Саньки-то с твоим вирусом вся их информация о заказах на руках, сам знаешь. Тогда они на Вадика стали наседать – погорел, так иди к Шебаршину и с ним выясняй. А Саня сразу: я ждать не собираюсь, нет денег – продавай хату, ты в ней, все равно, не живешь. И что получается? Деньги, что Вадик получил за квартиру, он вернул фирме, те расплатились с Саней, а теперь еще ты ему будешь долг отдавать.

– Буду, конечно, меня ваши мебельные дела не касаются. Деньги мы с Машей уже начали откладывать, единственно, что я хотел узнать, какой платить процент.

Губы Ляльки тронула улыбка – нежная и кроткая, какой я у нее никогда не видел.

– Лешенька, хочешь, я прямо сейчас уйду от него к тебе? Хочешь, мы навсегда уедем куда-нибудь заграницу – ты и я. У меня есть деньги, все тебе отдам.

Она грациозно опустилась передо мной на колени, прижалась щекой к моей ноге, снизу заглянула мне в глаза, и по этому взгляду я внезапно, понял, что с головой у нее непорядок. Как и у Мары по описанию, данному тетей Галей, – если что-то вобьет себе в голову, то ничем не выбьешь. Для Ляльки это «что-то» – я. Столько лет разыгрывать из себя хорошую жену и мать и все для чего? Чтобы исподволь, через Саньку, подобраться ко мне и соблазнить. И как с ней себя вести? Сумасшедшие хитры и опасны. Однако потакать ей ни в коем случае нельзя – нужно действовать ласково, но решительно.

– Нет, Ляля, – я взял тонкую руку с красными ноготками и поднес к губам, потом поднял ее за плечи и, посадив на кровать, слегка отступил, – ты очень хорошая и добрая, но нет. Прости.

Казалось, силы покинули ее. Беспомощно поникнув, она смотрела на меня широко открытыми глазами.

– Почему, Леша? Почему?

– Я люблю Машу и дорожу своей семьей. Это все, теперь вернемся к разговору о моем долге.

Лицо Ляли обладало удивительной способностью постоянно менять выражение, после моих последних слов она из несчастной отвергнутой женщины мгновенно превратилась в королеву, властвующую над жизнью и смертью подданных.

– Саня просил меня саму заняться этим вопросом, – в ее тоне и плотно поджатых губах было собрано, казалось, все высокомерие земного шара, – я решила не брать с вас процентов. Можете откладывать деньги и отдавать, как вам будет удобно.

– Что ж, спасибо, – я слегка помялся, не зная, что еще сказать и повторил: – Спасибо, Ляля.

– Что ты, Леша, мы ведь с тобой росли вместе. Не хочешь меня – нет моей судьбы, значит. Выпьем за прощание.

Мне стало легче – царапаться своими розовыми коготками она, кажется, не собиралась, а если что-то и задумала, то больше я на ее хитрость не попадусь, и встреч у нас в интимной обстановке не будет, дудки! Насчет долга мы все выяснили, а теперь до свидания. На радостях я даже пошутил:

– Ну почему же сразу «за прощание», до смерти нам обоим еще далеко.

Мы вернулись в холл, где освещаемый светом хрустальной люстры столик все еще носил следы недавнего нашего пиршества. Ляля достала из настенного бара два чистых бокала, наполнила их бренди, протянула один мне.

– Держи. Сразу, залпом, и чтобы со всем покончить, чтобы душа моя больше не страдала. Пей и уходи, чего ты стоишь!

Действительно, лучше было покинуть эту квартиру, как можно скорее. Я торопливо осушил бокал, а она свой лишь пригубила и поставила на стол, глядя на меня блестящими полными слез глазами.

– Что ж, Ляля, до свидания и еще раз спасибо.

Внезапно у меня закружилась голова, да так сильно, что я опустился на диван. Мелькнула мысль «Не стоило мешать коньяк с бренди». Свет в холле стал совсем тусклым, а лицо Ляли начало двоиться, непонятно каким образом в ее руках оказалась коричневатая свеча. Она зажгла ее и поставила на стол, а потом села рядом со мной и прижалась всем телом.

– Подожди, Лешенька, подожди, я ведь еще не выпила. Посидим немного так, рядом.

Я хотел оттолкнуть ее и встать, но запах свечи, поначалу казавшийся мне тяжелым и приторным, вдруг начал нравиться, во всем теле появилась невиданная легкость. Не хотелось ни о чем думать, гибкое женское тело, виноградной лозой обвившееся вокруг меня, вызывало восторг желания. Губы ее прижались к моим, тонкая рука скользнула к молнии моих джинсов. Не помня себя, я стиснул ее плечи, рванул блузку.

Когда сознание вернулось, первым моим чувством была дикая головная боль. Чья-то ладонь ласково поглаживала мою щеку, склонившись надо мной, белело, расплывалось чье-то лицо.

– Где… что…

Губы казались распухшими, язык не повиновался.

– Лешенька, любимый, ненаглядный мой, прости! Один только раз, я хотела, чтобы мы были вместе один только раз!

– Мне плохо, – я сам не узнал свой голос – какой-то жалобный, детский.

– Сейчас все пройдет, любимый, все будет хорошо.

Я сумел, наконец, сфокусировать взгляд, и огляделся – Лялька в разорванной блузке, из которой вывалилась одна грудь, лежала на узком диване рядом со мной, юбка ее была задрана, бесстыдно оголяя бедра.

– Что ты… мне подсыпала?

– У меня будет от тебя ребенок, – мечтательно сказала она.

Меня словно током подбросило.

– Что?! Ты с ума сошла?!

С большим трудом я спустил ноги с дивана, встал и негнущимися пальцами начал застегивать джинсы. Ляля тоже поднялась, легким движением оправила блузку и юбку, пригладила волосы, а потом села за стол и, подвинув к себе салатницу, начала прямо из нее есть салат.

– Какая я голодная, кошмар! Будешь есть?

Меня затошнило, в коленях появилась дрожь, пришлось снова сесть.

– Что ты сделала, Ляля, зачем?

– Я хочу сына. От тебя, не от этого жирного придурка. Сегодня я точно забеременела, у меня всегда все четко.

– И что ты скажешь Сане?

– Тебе интересно? Ну, тогда я ему сейчас позвоню, и ты послушаешь.

Она легко вскочила, подбежала к своей сумочке, стоявшей на столике у зеркала, и достала мобильный телефон. Я вяло пожал плечами и сказал то, в чем теперь был полностью уверен:

– Ты ненормальная.

В ответ она лишь фыркнула. Ее последующий разговор с супругом я, наверное, буду помнить до конца жизни.

– Саня, привет, не помешала? Так рада тебя слышать, любимый! Звоню, потому что соскучилась, ты когда приедешь? Нет, еду по Москве, не могу без тебя сидеть дома. Сейчас посмотрю, где я – а, у метро Тургеневская. Да, сама веду. Нет, хочется побыть одной. Знаю, что снегопад, буду осторожна. Так ты мне не сказал, когда будешь. Ой, послезавтра, так долго еще ждать! Почему ты никогда не веришь, что я без тебя скучаю? Ладно, пока. Целую, любимый.

– Зачем ты сказала, что у Тургеневской? – вяло поинтересовался я, когда Лялька, скорчив гримасу отвращения, отбросила трубку.

– Чтоб не спрашивал потом, что и почему – у него навигатор, он и так район, где я сейчас есть, видит, – беспечно ответила она. – Да ладно, не бойся, никто ничего не узнает! Видишь, он послезавтра приезжает, я сразу к нему в постель прыгну. Потом скажу, что так соскучилась, что дни перепутала. Этот дебил просто обалдеет от радости, когда я скажу, что забеременела. Не волнуйся, твоего ребенка я всем в жизни обеспечу.

– Ты настоящая тварь! – грубо сказал я. – Что за гадость ты мне подсунула?

– Какая разница, за деньги все может купить. Лешенька, что теперь? Ведь ничего уже не изменишь, любимый, иди ко мне.

Резко оттолкнув ее руки, я поднялся и ударом ноги перевернул стол с едой.

– Можешь рассказать мужу, кто и почему разбил его драгоценный сервиз. Сука!

Пока Лялька, обалдело хлопая глазами, разглядывала осколки и лужу от бренди, смешанного с коньяком, я отыскал на вешалке свою куртку, натянул сапоги и вышел, с громким стуком захлопнув за собой дверь. В голове уже прояснилась, и теперь все внутри дрожало от бешенства – так нелепо попасться на удочку этой сумасшедшей! Что теперь будет? Пройдя с полпути, я заметил, что держу куртку в руках, натянул ее, но облепивший свитер снег сразу начал таять. От ледяных ручейков, щекочущих спину и грудь, стало так зябко, что лишь в теплом вагоне метро мне удалось немного согреться.

Ночью у меня начался озноб, температура поднялась до сорока и лезла еще выше. Маша вызвала «скорую», а она все не ехала – из-за снежных заносов, как объяснила диспетчер по телефону. У меня начался бред, но изредка сознание возвращалось, и я слышал, как Маша снова и снова звонит и спорит с диспетчером. Наконец медики все же пробились к нам и сделали все, что надо – обернули меня мокрой простыней и вкатили жаропонижающее.

Утром я почувствовал себя уже настолько сносно, что мог заметить странное выражение лица Маши. Она непрерывно сновала между комнатой и кухней, делая все, как полагается – накормила Игорька, сменила и сунула в стиральную машину мое мокрое от пота белье, дала таблетки, – но при этом ни разу не встретилась со мной глазами. Один раз я попытался удержать ее руку:

– Маша, погоди, я…

– Потом, Алеша, мне некогда, – и взгляд ее при этом был устремлен куда-то в сторону.

Спустя три дня температура моя полностью нормализовалась, но поведение моей жены осталось прежним, и спала она теперь вместе с Игорьком на его диванчике. В конце концов, я не выдержал:

– Маша, скажи честно, что я наговорил в бреду?

– Алеша, – она вдруг горько и как-то по-детски всхлипнула, – давай уедем отсюда! Продадим эту квартиру, отдадим долг и уедем!

Я не стал спрашивать, почему вдруг у нее возникло такое желание, лишь с горькой иронией поинтересовался:

– И куда же нам ехать, в Тамбов?

– Что, кроме России других мест нет? Тебя ведь звали работать в Дубаи.

– Два года назад, но такая возможность бывает нечасто. А что тебя здесь не устраивает? Летом поедем в Париж.

– А что меня может здесь устраивать? – она прижалась щекой к моему плечу. – Этот прохиндей Шебаршин, на которого ты работаешь?

– Ну вот! То он был у тебя хороший человек, теперь стал прохиндей. Шебаршин – честный бизнесмен, торгует лесом.

– А лес чей, его? Лес народный.

– Перестань, Маша, такая сейчас жизнь – все чем-то торгуют.

– Люди уезжают. В Австралию, например, или Новую Зеландию. Мы молоды, у нас хорошее образование, я думаю, мы пройдем по очкам.

– Хорошо, родная, – не желая спорить, кротко согласился я, – но у меня сейчас совсем нет времени, займись этим сама, я не возражаю.

– Займусь. Но, главное, отдадим ему скорее долг, чтобы не висело.

В конце апреля я привез Шебаршину четвертую часть долга наличными. Деньги у меня он взял, но при этом удивленно заметил:

– А Лялька мне сказала, что все через нее идет, чтобы я не суетился.

– Это уж ваше с ней дело, что через кого идет, я просто отдаю деньги.

Саня пожал плечами.

– Ладно, – он отпер сейф, небрежно закинул туда пачку баксов и, щелкнув замком, вернулся к столу, – тут такое дело, Леха, – третьего мая мы с Лялькой ужинаем с депутатом Эльшаном Ишхановым и его супругой. Вам с Машей тоже нужно быть, это ресторан в Триумф Паласе.

Про Эльшана Ишханова, депутата Госдумы от какого-то кавказского региона, я уже слышал – у нас в информационном отделе поговаривали, будто с его помощью наша компания должна получить крупный госзаказ. Ходили слухи, что вначале они с Шебаршиным вроде как обо всем договорились, но в последний момент Ишханов потребовал увеличить размер отката за содействие. Самые злые языки утверждали, что под видом госзаказа Ишханов закупает крупную партию фирменной мебели для сети своих разбросанных по России и Кавказу казино, оплачивая работу из бюджетных средств. Скорей всего, так и было, но меня это абсолютно не касалось, и желание Сани видеть нас с Машей на ужине я счел очередной фантазией ненормальной Ляльки.

– Спасибо, Саня, но на третье у нас с Машей были другие планы.

Взгляд Шебаршина неожиданно стал жестким.

– Перенесете свои дела, это бизнес. Кстати, я хочу, чтобы ты тут все с самого начала сознавал, как есть, – его толстый палец с отполированным ногтем предупреждающе взлетел кверху.

– В каком смысле? – не понял я.

– Ты ему нужен, зачем – не знаю. Возможно, начнет переманивать к себе. Сразу говорю: ты человек свободный.

– Спасибо за заботу, Саня, я не собираюсь тебя покидать.

Он прищурился и, оглядев меня с ног до головы, медленно произнес:

– Ну, почему же? Человек ищет, где лучше, смотри сам. Понравится – возражать не буду. Тем более, что во втором полугодии заказов намечается меньше, зарплата у нас у всех, соответственно, уменьшится. Кого-то, может даже, придется сократить. Так что, если он тебя позовет…. Единственно, по-дружески предупреждаю: не продавай себя задешево.

Не поверив своим ушам, я вдруг вспомнил сказанное однажды Машей «Ты ему все свои программы поставил, с ними любой дурак может работать, зачем ему столько тебе платить?»

– Не понял, Саня, ты собираешься меня уволить?!

– Ну, ты прямо скажешь! – смех его звучал немного неестественно. – Я просто даю тебе совет в твоих же интересах. Так не забудь – третьего жду вас с Машей.

– Ладно.

Выйдя от Шебаршина, я, совершенно ошарашенный, вновь прокрутил в памяти всю нашу беседу и сделал единственно возможный вывод: столь необъяснимое желание обойтись без моих услуг – дело рук его дорогой супруги. Неужели она собирается таким образом на меня надавить и опять куда-то завлечь? Нет уж, лучше пойду торговать на рынок. А это дурацкое приглашение на ужин – меньше всего мне хотелось видеть Ляльку, да еще в присутствии Маши. О том, что я наболтал тогда в бреду, жена так ничего и не сказала, но с того злосчастного дня прервала все отношения с Лялей. Они больше не перезванивались, не обсуждали детские дела, не договаривались вместе «прошвырнуться» по магазинам.

По дороге домой я обдумывал, какими словами сообщить Маше о приглашении Шебаршина, но твердо решил, что сильно уговаривать ее не буду – если не захочет идти, то не пойдет, пусть Санька хоть треснет. Однако она встретила меня с таким сияющим лицом, что треклятый ужин разом вылетел из моей головы.

– Алеша, ты не представляешь! Пришло подтверждение наших дипломов, все документы я собрала, из милиции получила справки об отсутствии судимостей, мы можем хоть завтра подавать заявление в Австралию!

Надо же, а я и забыл о том нашем давнем разговоре!

– Ладно, подадим.

– Да ты что, не рад?

– Нет, я рад, конечно, но….

– Что?

– Мы ведь практически не знаем разговорного английского.

– Знание языка имеет несколько уровней, на первых порах мы должны освоить только начальный: уметь объясниться в магазине или по телефону и овладеть терминологией, которую будем использовать в работе. Это уровень выживания, я уже нашла хорошие курсы и…. Лешка, хватит обниматься! Ты никогда меня не слушаешь! Двоечник несчастный!

Мой поцелуй вновь прервал поток ее слов. Она попробовала вырваться, но я держал крепко.

– Твой двоечник уже все понял, училка моя ненаглядная, ты так доступно объясняешь! Все будет хорошо, не волнуйся, а теперь послушай меня: нас с тобой третьего пригласили в ресторан на ужин, у тебя есть, что надеть? Если нет, сделай шопинг.

Против моего ожидания Маша не подпрыгнула от восторга.

– Кто пригласил, – высвободившись из моих объятий, подозрительно спросила она, – Шебаршины?

– Понимаешь, это деловой ужин, будет один наш партнер по бизнесу, и Саня очень просил нас прийти.

– Ладно, – чуть подумав, кивнула она, – что поделаешь! Ой, хоть бы нам до отъезда с ними рассчитаться! Тогда продадим квартиру, и на первых порах у нас в Австралии будут деньги. Да, а Игорек?

– Они сейчас переехали в апартаменты, оставим его там с Риткой и ее няней.

Маша удивилась моим словам. Я понял, что она действительно давно не общалась с Лялькой, поскольку даже была не в курсе перемен, происшедших в семье Шебаршиных.

– Надо же! – ее губы скривила неприятная улыбка. – Как это они решились оставить свой загородный дворец с бассейном?

– В Триумф Паласе все под рукой, это маленький городок – магазины, поликлиника, фитнес, ресторан. На пятидесятом этаже Санька арендует офис, очень удобно – нужно провести деловую встречу, так ресторан прямо там же. Апартаменты у них в пентхаузе, они там у себя мини-бассейн отгрохали. Пошли, посмотришь, как русские миллионеры живут.

Ни разу в своей тираде я не упомянул Ляльку. Маша на миг закрыла глаза и вновь открыла.

– Хорошо, пойдем.

Охранник Шебаршиных встретил нас у входа в Триумф Палас, с приветливой улыбкой забрался в наш седан, потеснив меня с водительского места, и въехал на четвертый уровень подземного гаража. Выйдя из машины, мы направились к лифту, и он нам с широкой улыбкой сообщил:

– Ольга Викторовна велела сначала отвести вас в апартаменты, оттуда уже все вместе в ресторан пойдете.

Я был готов ко всему, но при виде Ляльки едва не выронил скачущего у меня на руках Игорька – элегантный костюм будущей мамы изящно прикрывал уже заметный животик. Маша спокойно улыбнулась хозяевам и весело мне сказала:

– Алеша, опусти ребенка на пол, он тебе пиджак разорвет. Привет, Ляля. Привет, Саня.

Целоваться с нами Лялька не стала, но, протянув одну руку мне, другую Маше, радостно щебетала:

– Сто лет не виделись, я так рада! Я нарочно просила Саню позвать вас пораньше, нам в ресторан к семи часам. Ой, Игорек какой огромный стал! Игорек, узнаешь свою подружку Риту? А это Жаклин, познакомьтесь. Жаклин, это наши самые близкие друзья – Маша и Алексей.

Маленькую Риту держала за руку темноволосая девушка с темно-синими глазами. Улыбнувшись, она по очереди пожала нам руки – сначала Маше, потом мне, сказав на ломаном русском:

– Здравьсте, очшень рада.

Освобожденный от моей опеки Игорек подбежал к большому разноцветному мячу и бросил его Рите. Та засмеялась, но игру не поддержала, и Игорек погнал мячик в другой конец зала. Лицо Маши выразило испуг – как бы чего не разбил, – и она уже собиралась бежать за ним, но Лялька замахала руками:

– Маша, успокойся, пусть бегает. Садитесь, что же вы все стоите? Поболтаем. Кому чай, кому кофе? Ганна, пожалуйста, подай и скажи Асе, чтобы отвела детей в детскую, где она бегает? Жаклин, садитесь с нами.

– Благодарью вас, я тут на работ.

– Ой, какая ерунда, садитесь! Жаклин студентка, приехала в Москву на стажировку, и я уговорила ее немного поработать с Риточкой. Вы не представляете, ребенок уже начал говорить французские слова. И даже я уже могу по-французски. Жаклин, ма шер, жё ву при, посидите с нами.

– Спасьибо.

За стол с нами молодая француженка так и не села, а вместе с прибежавшей Асей увела детей. Ляля с досадой посмотрела ей вслед.

– Ну, дуреха, никогда с нами не сядет! Я ведь ей такие деньги плачу, что она в Париж вернется – дом себе купит. Только это между нами, конечно, им здесь работать не разрешают. Так она приходит и уходит секунда в секунду, пока здесь ни минуты не отдыхает – боится, наверное, что я с нее вычту. У иностранцев ведь как – устроил перекур, тебе хозяин ни слова не скажет, просто вычтет из зарплаты.

Саня пожал плечами.

– На тебя не угодишь, точно приходить – плохо, Ирина опаздывала – тоже плохо.

– Ой, не говори мне об Ирине!

Она капризно сморщила нос, но в это время, прервав разговор, Ганна ввезла поднос. Перед нами с Машей поставила чашечки с пенящимся белой пенкой кофе, перед Саней стакан чая, перед Лялькой – бокал с минеральной водой. Маша вытащила из вазочки с кешью орешек и сунула его в рот.

– А где сейчас Ирина, ты ее все-таки уволила? – спросила она.

Сжимая в ладонях бокал, Лялька пожаловалась:

– Нет, ты представить себе не можешь, какая это была нахалка! В прошлом году в августе вдруг заявила мне, что будет работать не с двенадцати до семи, а с двух до девяти. Ладно, я соглашаюсь, хотя Ритка в половине девятого уже спать ложится, то есть фактически полчаса у нее работы никакой и нет – посидеть с ребенком, пока заснет, это же не английским заниматься. И вдруг в декабре я случайно узнаю, что она еще в школе работать устроилась – Лужков учителям английского зарплату в два раза увеличил, и эта Ирина решила, что она и нашим, и вашим послужит. Поэтому я ее в январе совершенно с чистой совестью уволила. И она, сучка, еще угрожать мне начала – вы, мол, еще пожалеете.

– Да, – припомнила Маша, – мне девчонки из моей школы звонили, говорят, учителя иностранного в Москве сейчас бешеные деньги получают.

– Вот видишь, какая она ловкая! А я вранья не терплю, притворяется, несчастной, а сама лопатой деньги гребет. Ей, видите ли, ребенку на операцию нужно копить.

– Разве у Ирины есть семья? – удивился я. – В университете, когда я учился, говорили, что она не замужем.

Лялька сделала большой глоток и поморщилась:

– Ой, газ не вышел, в нос ударило!

– Да погоди ты, пока выветрится, не спеши, – встревожился Саня, – или, может, тебе соку?

– Ага, – она крикнула в лежащий перед ней селектор: – Ганна, фруктового соку! – и продолжила разговор об Ирине: – Нет, она мать-одиночка. Девочка у нее уже большая, почти четырнадцать.

– А что за операция? – спросила Маша.

– Да ерунда, если бы сердце там или еще что, а то косметическую операцию – у девочки заячья губа.

– Ну, ты тут тоже особо не скажи, – благодушно вступился Саня, – для девчонки это важно, ей замуж выходить.

– Обойдется!

Маша приподняла ресницы и тут же их опустила. Я успел перехватить ее метнувшийся в сторону Ляльки взгляд и впервые в жизни увидел в глазах моей жены ненависть.

– А если бы с твоим ребенком так было? – очень тихо спросила она.

Этот ровным голосом заданный вопрос вывел Ляльку из равновесия.

– С моим ребенком так никогда не будет! – запальчиво сказала она, оттолкнув принесенный Ганной сок, – никогда! Потому что у моих детей отец такой, что их всем обеспечит!

На щеках ее выступили два алых пятна, а подбородок неожиданно задрожал.

– Что ж, значит, тебя можно поздравить, – прежним тоном заметила Маша, и из всех нас, сидящих за столом, лишь Саня не уловил в голосе моей жены легкой иронии.

– Да, считай, что можно, – вскинув голову, Лялька вызывающе сощурила глаза, и голос ее подозрительно зазвенел, – а бомжам, которые себя не обеспечивают, нечего вообще размножаться!

Саня от души расхохотался.

– Да уж, занесло тебя, – сквозь смех попенял он жене, – сама-то ты тоже не из царей. Ладно, не расстраивайся ты по каждому поводу, с чего вдруг слезки? Давай, вытру.

Увернувшись от его руки, Лялька вскочила на ноги.

– Не трогай! – всхлипнув, она выбежала из залы. Саня развел руками:

– Совсем она психованная стала, когда с Риткой ходила, такая не была.

Я подумал, что «психованная» применительно к его жене звучит слишком мягко. Тяжелый случай шизофрении – вот, правильный диагноз.

– Нам, наверное, уже пора, Саня.

Он посмотрел на часы.

– Да, пойдем уже, сейчас Ишхановы подъедут. Лялька потом подойдет.

В ресторане Саня, представил меня депутату и его жене.

– Мой сотрудник Алексей Русанов, программист.

Мне представлять депутата он не стал, но извинился перед гостями за задержку супруги, сославшись на ее интересное положение. Жена Ишханова Гюля, маленькая смуглая женщина с высокими скулами и яркими черными глазами, сочувственно закивала:

– Да-да, конечно, так часто бывает.

Выпили по бокалу легкого вина за встречу, Саня налил себе водки, но немного. Пока ели, Эльшан Ишханов, очень красивый мужчина лет сорока, рассказывал о своем намерении заказать мебель для детских домов. Саня слушал, добродушно кивал.

– Ой, Эльшан, я уже так устала от деловых разговоров! – вздохнула Гюля, когда ее муж на минуту замолчал, и повернулась к Сане: – А супруга ваша, наверное, так и не спустится?

Саня вытащил свой телефон, собираясь позвонить Ляльке, но потом раздумал.

– Думаю, нет, – сказал он, – прошу простить, но сами понимаете.

– Ах, какая жалость, я хотела попросить ее показать мне ваши апартаменты, наверное, дизайн совершенно уникальный! Простите, конечно, мое любопытство, просто я дизайнер по профессии. Вся мебель, конечно, изготовлялась на «Присцилле»?

– Ну… да, конечно. В принципе, я могу вас и сам проводить, если есть такое желание.

– Да? Ой, отличненько, – Гюля легко поднялась, и чуть пригладила ладонью короткую кожаную юбочку, – пойдемте. Эльшан, ты идешь?

– Иди, иди, посмотри, – снисходительно проговорил ее муж, – все уши мне прожужжала. А я здесь с людьми посижу, спокойно поем.

– Ладно, не идешь, так не надо, – она повернулась к Маше, – Машенька, пожалуйста, составьте нам компанию, а то неудобно как-то.

Лицо Маши, которой я ничего о своем разговоре с Шебаршиным не сообщил, выразило легкое недоумение, но отказаться ей было неловко. Чуть прищурив глаза, Саня послал мне многозначительный взгляд и ушел в сопровождении обеих дам.

Эльшан не торопился – куда спешить, раньше времени никто наше уединение не нарушит. Выплюнув косточку от маслины, он аккуратно вытер рот салфеткой и заметил:

– М-да, женщины очень любопытны. А вы компьютерами занимаетесь, как я понимаю?

Я усмехнулся.

– Вы все правильно понимаете. Так о чем пойдет разговор?

Его бровь приподнялась, в красивых глазах мелькнула добродушная усмешка.

– Что ж, раз вы в курсе, то не будем тянуть. Мне нужен считывающий вирус.

– Понятно. Вопрос: для чего конкретно?

– Это имеет значение?

– Для незнакомых с программированием краткая справка: вирус, это не предмет – вытащил из одного кармана, положил в другой. Это программа, которая должна быть подогнана к интерфейсу определенного компьютера и его системе защиты. Конечно, если это секрет….

Черные брови Эльшана чуть сдвинулись.

– Ну, какой там секрет – хочу в каждом моем подшефном детдоме сделать для детишек интернет-кафе, а тут, сами понимаете, нужен строгий контроль.

– И каждый из этих компьютеров по отдельности вы хотите заразить считывающим вирусом СВ? На это жизни не хватит.

Лицо Эльшана выразило искреннее огорчение, он развел руками.

– Понятно, но что же тогда делать? Детишки ведь с фантазией, прочитать в интернете, так чего только не напишут – один пацаненок учителю письма с угрозами слал, другой выкуп с кого-то требовал. Нет, взрослым обязательно нужно знать, кто там и что творит.

Я ухмыльнулся – какая забота о детях! – и вытащил из кармана крохотное устройство.

– Знаете, что это такое?

– Ну, – он слегка прищурился, разглядывая предмет у меня в руках, – вроде флешка.

– Это чип, запускающий новую модификацию моего вируса СВ – сетевой считывающий вирус, ССВ, – через роутер. Принцип работы таков: как только клиент выходит в Интернет через локальную сеть, все антивирусы его компьютера на долю секунды отключаются. За это время ССВ проникает в интерфейс и начинает работать, засечь его в рабочем состоянии ни один современный антивирус не сможет. Вся считываемая информация отдельными файлами поступает на главный компьютер и маркируется.

Ишханов слушал меня, затаив дыхание.

– А дальше? – спросил он, видя, что я не продолжаю.

– А что дальше? Всю информацию с главного компьютера можно всегда получить удаленным доступом – хоть из Перми, хоть из Махачкалы, хоть из Нью-Йорка.

В глазах Ишханова мелькнуло нечто вроде страха.

– Получается… получается что никакая информация не защищена, поскольку вирус можно ввести в любой компьютер?

Я с минуту наслаждался тревогой в его взгляде, потом пояснил:

– Не в любой, а только в тот, куда можно получить доступ – напрямую или через локальную сеть, – чтобы на короткое время отключить антивирусы. Но возможности, конечно, огромные. Предположим, вы владеете сетью казино или борделей – это я к примеру, – куда приходят VIP-клиенты со своими ноутбуками и входят в сеть через Wi-Fi.

– Несколько неудачный пример, – с неудовольствием пробурчал он.

Делая вид, что не замечаю досады в его голосе, я продолжал резвиться:

– Ладно, другой пример: вы привели вашего коллегу-депутата в принадлежащую вам сауну, и он решил немного поработать, а вы….

– Хватит! – чувствовалось, что слова мои вызвали у господина Ишханова сильнейшее раздражение. – Давайте, ближе к делу! Во сколько вы оцениваете вашу…гм… разработку?

– Какую, конкретно? – ангельски наивным голосом поинтересовался я.

Нет, недаром Эльшана Ишханова избрали депутатом, он сумел сдержаться и ровным голосом пояснить:

– Ту, которая позволяет получать информацию из сети компьютеров удаленным доступом.

– Практически бесплатно, она ведь особой ценности сама по себе не представляет. Главное не получить информацию, а суметь ее прочитать.

– И в чем же сложность? – терпеливо спросил он.

– Для расшифровки полученных с помощью ССВ данных необходима специальная программа. В отличие от программы для СВ, она считывает информацию только один раз и только непрерывным процессом, затем нужно ее модифицировать и переустанавливать. Процесс недолгий и для специалиста несложный. Но необходимый.

С минуту Ишханов молчал, потом кивнул.

– Хорошо, я беру вас к себе на работу в компьютерный отдел.

Мысленно я ему поаплодировал – догадливый мужик, – но внешне изобразил удивление и даже некоторую растерянность.

– Не знаю, как-то не планировал. И, вообще, не уверен, подойдут ли мне ваши условия.

Он мягко улыбнулся, окатив меня потоком обаяния, и положил свою руку на мою.

– Господин Русанов, когда человек мне нужен, я с ним не торгуюсь. Первое: предлагаю вам должность и оклад государственного служащего. Ваш заработок относительно нынешнего не упадет, это я гарантирую. Второе: мне известен размер вашего долга господину Шебаршину, если мы договоримся, ваш долг сегодня же будет погашен.

– С Шебаршиным у меня контракт, – вяло возразил я.

– Не думаю, чтобы он возражал, от наших с ним добрых отношений многое зависит.

На мгновение наши взгляды пересеклись, и я все понял. Нет, не из-за Ляльки Шебаршин желал от меня избавиться – я был тем дополнением к откату, которое Эльшан потребовал от фирмы за предоставление госзаказа.

Не могу сказать, что работа госслужащего, кем я теперь стал, была синекурой. В первые два месяца я провел ряд семинаров под названием «Современные способы защиты информации» для ребят, внедряющих ССВ на местах. Группы собирались в офисах на Баумановской и Шаболовке, я рассказывал об основных принципах установки ССВ на главном компьютере и прочих нюансах, но, думаю, никто из слушателей представления не имел о настоящей задаче программы.

Впоследствии не у всех установка прошла гладко, в течение двух месяцев мне приходилось неоднократно вылетать на места, и я мог смело утверждать, что границы владений Ишханова весьма обширны.

С утра я работал дома, ехал в свой основной офис на Ленинском проспекте часам к пяти и там занимался переустановкой дешифрующей программы на пятнадцати компьютерах Гюли – сбором информации занималась именно она, а с Ишхановым мы почти не встречались. Правда, случалось, он звонил мне ночью, и просил приехать на Баумановскую – там, в огромном здании с военизированной охраной, находился его основной офис.

Здание и охрана сохранились с советских времен – прежде здесь работало мощное секретное предприятие. Бюро пропусков на входе, как это ни странно в наше время, работало круглосуточно. Изучив мой паспорт, мужчина в форме выдавал мне пластиковую карту, с которой я входил в лифт и, приложив карту к зеленому глазку, поднимался именно на тот этаж, куда мне было положено. Другой охранник встречал меня у выхода из лифта, сканировал мою карту и пропускал в коридор, ведущий к кабинету шефа. Дверь в кабинет открыть мог только сам Ишханов изнутри, и делал он это лишь после того, как я прикладывал карту к глазку сканнера. Маша, которой я потехи ради, об этом рассказал, смеялась, но и тревожилась.

– Алеша, во что же ты такое ввязался?

– Как во что – я госслужащий, работаю в команде депутата.

– Почему депутата охраняют, как крестного отца мафии?

– А что, в России это не одно и то же?

– Ты сказал, что расплатился с Шебаршиным. За что Ишханов дал тебе такие деньги?

– Нам не все равно? Дают – бери, бьют – беги.

– Нет, я серьезно! Ты что-то от меня скрываешь? И по ночам тебя дергают.

– Ладно, признаюсь: работаю киллером, по ночам выполняю заказы, – пошутил я, отодвинул пустую тарелку и, поднявшись, чмокнул ее в нос. – Спасибо, Машуня, все было очень вкусно. Не волнуйся, все хорошо, в конце августа возьму на три недели отпуск и повезу тебя заграницу. А сейчас мне пора, я побежал.

К сожалению, благие намерения чаще всего неисполнимы, и заграницу в августе нам поехать не удалось – у Игорька, которого мы привезли в Тамбов, чтобы оставить у Машиной матери, начался понос, и поднялась температура. Он, не переставая, кричал, не слезал с горшка, и его вырвало, когда одна из сестер Маши, считавшая себя асом во всем, что касается детей, попыталась напоить его водой. Врач «Скорой», которую мы вызвали, поставила диагноз «дизентерия» и совсем было уговорила нас положить его в инфекционное отделение, но тут вмешались бабушка и обе Машины сестры, наговорили столько ужасов про местную больницу, что мы схватили ребенка в охапку, и в тот же день самолетом вернулись в Москву.

Прилетели вечером и с утра собирались вызвать районного педиатра, но на следующий день Игорек поднялся абсолютно здоровым, взгляд у него был веселым, содержимое горшка плотным. Старушка-доктор, к которой мы его все-таки отвели, дала, конечно, направление на анализ, но при этом сказала:

– Мое мнение такое, что он у вас просто чувствителен к перемене климата. Бывают такие дети – лет до четырех-пяти их с места лучше вообще не срывать. Москва, Подмосковье, дачку где-нибудь снимите, а далеко лучше не возить.

Перспективы для нас выходили не очень радужные – теща в Москву сидеть с Игорем не приедет, у нее в Тамбове с огородом и еще двумя внуками хлопот по горло, моя мама из Владивостока тем паче. С чужим же человеком оставить ребенка на месяц или даже две недели Маша в жизни бы не согласилась. Так что сидеть нам было и сидеть в Москве еще два-три года, как минимум.

Вопрос с дачей решили отложить до следующего лета – начинался сентябрь, и ждали, что скоро похолодает. Однако осень выдалась на удивление сухая и теплая. К двадцатым числам бабье лето было еще в самом разгаре, и последний день своего отпуска я допоздна гулял с Игорьком в парке – Маша после обеда выгнала нас из дома, чтобы сделать генеральную уборку. Игорь играл в песочнице вместе двумя малышами своего возраста, а я сидел на скамейке под раскидистым дубом и следил, как дворник-таджик расчищает дорожку, сметая на край тропы желтые листья. Подставив ноги теплым солнечным лучам, я так пригрелся и размяк, что не сразу отреагировал на звонок мобильного в кармане.

– Леха, привет, ты уже в Москве или на Эйфелеву башню взбираешься? – хохотнул мне в ухо веселый и хмельной голос Сани.

– А? Это ты, Саня? – я не стал ему объяснять, что дальше Тамбова так и не съездил, лишь сказал: – Да, я в Москве, привет.

– Спишь что ли? А у меня новость, Лялька велела вам с Машей первым сообщить: у нас сынок родился. Три восемьсот, рост пятьдесят пять.

У меня задрожали руки, и понадобилась вся моя выдержка, чтобы спокойно и ровно ответить:

– Ну…что ж, поздравляю.

– Я-то думал, ты за нас порадуешься, – радость в его голосе сменилась обидой.

– Я рад, Саня, что ты! Просто задремал тут на солнышке, не сразу дошло. Ляле наши с Машей огромные поздравления.

– Ну, спасибо, передам. Как там у тебя с Ишхановым дела, все окей?

– Все в порядке, все хорошо.

– Ну, рад за тебя. Ладно, пойду к жене, всего тебе.

Когда вечером я сообщил Маше новость, она очень странно посмотрела на меня и неожиданно спросила:

– Леша, это твой ребенок?

Моя защитная реакция сработала мгновенно, и возмутился я очень убедительно:

– Что за ерунду ты говоришь, за кого ты меня принимаешь! Нет, конечно.

Она отвела глаза и тихо сказала:

– Извини.

Больше мы к этой теме не возвращались. Мой отпуск закончился, рабочая жизнь вошла в свою колею. В командировки я теперь ездил редко, в основном проводил время в компьютерном центре на Ленинском. Информацией, которую собирала и отбирала Гюля, особо не интересовался – в основном это были какие-то финансовые ведомости и отчеты. Никакого отношения к детским домам они явно не имели, и Гюля мне вешать лапшу по этому поводу больше не пыталась. Каждый расшифрованный документ она изучала с жадным интересом, некоторые оставляла без внимания, иногда же внезапно срывалась с места и куда-то убегала – думаю, послать сообщение мужу или кому-то еще.

Как-то раз в середине декабря я, решившись оторвать ее от работы, спросил:

– Гюля, извини, но мы после Нового года как работаем – в обычном режиме или отдыхаем десять дней со всей страной?

Ее переведенный на меня от экрана компьютера взгляд все еще был затуманен мыслью о только что полученной информации, но подкрашенные губы тронула улыбка.

– Конечно, отдыхаем, Алеша, конечно. Вы с Машей хотите куда-то съездить?

– Да нет, куда нам ехать с нашим Игорьком!

– Тогда, может быть, вы придете на новогодний банкет двадцать девятого? Эльшан устраивает его для самых близких своих коллег. Вас с Машей он тоже хотел пригласить, но я сказала, что у вас, может, свои планы.

– Спасибо, Гюля. Планов особых нет, если кто-то выручит посидеть с Игорем, то придем.

Выручила нас Машина старшая сестра Катя, приехавшая в Москву на пару-другую дней, чтобы пробежаться по магазинам. Услышав о приглашении на банкет, она безапелляционно заявила:

– Надо пойти, как к начальству не пойти? А ты, Марья, что из себя сделала? Ужас что! Да твой мужик от тебя скоро по бабам бегать начнет!

Катя работала инспектором по делам несовершеннолетних, была рослой, в плечах могучей, басовитой и обычно не стеснялась в выражениях. Маша от ее слов вспыхнула и обиженно пискнула:

– Катя, ну как тебе не стыдно!

– А что стыдного – жизнь она и есть жизнь. Бери-ка у мужа бабки, сажай его за дитем смотреть, и пошли по бутикам подбирать тебе прикид.

Маша обиженно вздернула подбородок и выпятила нижнюю губу.

– У меня все есть, не собираюсь я ничего покупать!

Ахнув, Катя всплеснула руками.

– Алексей, что ты с моей сестрой сделал? Когда ж это было, чтобы молодой бабе не хотелось новых шмоток себе купить?

Я поежился и глубоко посочувствовал несовершеннолетним подростками, которыми занималась моя грозная свояченица. Моя жена тут же бросилась на мою защиту:

– Да причем тут Алеша, у меня, правда, все есть!

В доказательство своих слов она полезла в гардероб и вытащила костюм, в котором в мае ходила в Триумф Палас. Катя оглядела костюм и поморщилась.

– Марья у тебя вкуса абсолютно нет и никогда не было, сколько с тебя за это дерьмо содрали? Короче, я сама тебя одену. У меня тут, кстати, одна наша тамбовская в салоне работает, я с ней созвонюсь – отведу тебя к ней, а то перед праздниками в парикмахерскую не пробьешься.

Надо отдать справедливость моей энергичной родственнице – вкус у нее действительно был. Я не считал, во сколько нашему семейному бюджету обошелся поход по бутикам и салонам, но двадцать девятого, когда Маша переоделась и вышла из ванной, даже Игорек замер от восхищения.

В длинном облегающем платье, подчеркивающем ее тонкую талию и женственный изгиб бедер, с разлетающимися по плечам искусно подстриженными локонами, она сразу выпрямилась, ее хорошенькое личико с атласной от природы кожей светилось юностью, чуть подведенные глаза загадочно сияли.

– Хотю к маме! – завопил Игорек и вихрем понесся к Маше с явным намерением вскарабкаться к ней на руки, но строгая тетушка перехватила его на полпути.

– Попробуй только маме платье испачкать! Мама с папой идут в гости, а ты – на горшок и в кровать, быстро! – строгим басом велела она, и Игорь, даже не пикнув, послушно поплелся в туалет.

«Особо близких» коллег у Ишханова оказалось довольно много, все дамы были ухожены и прекрасно одеты, но мне казалось, что лучше моей Маши на банкете никого нет. В полутемном зале играла тихая музыка, гости начали подниматься из-за стола, чтобы потанцевать. Грациозно склонившись перед моей женой и попросив моего разрешения, Ишханов увел Машу. Они медленно кружили по залу, а я, всегда неповоротливый в танце, сидел за столом и следил за ее легкой юбкой – то развевающейся при поворотах, то изящно облегающей ноги.

Когда они вернулись, Эльшан присел рядом с нами на покинутый кем-то из танцующих стул и сказал:

– Я тут все Машу уговаривал, пока мы танцевали, говорю: хватит дома сидеть, у нас в Госдуме работать некому.

Разумеется, это была шутка, но Маша вспыхнула.

– Да я же говорю, что я ничего не могу, – возразила она, – я же учитель математики, а не референт какой-нибудь.

– Ну и что? Нам нужны молодые, энергичные, грамотные. Что ты, референтом не сможешь быть? Ну, подучишься немного. У вас в районе прекрасный ведомственный детский сад.

– Нет, я до трех лет Игорька в детский сад не отдам, – в ее глазах появился знакомый мне упрямый блеск.

Ишханов не стал спорить.

– Нет, так нет, дело хозяйское, – согласился он, – но в чем проблемы? Можно работать не весь день, чередоваться с Алексеем – он человек свободного режима. Нужно, ребята, нужно уже что-то решать с работой! До трех лет сыну меньше года осталось, неужели, Маша, ты в школу собираешься вернуться? Сколько, кстати, ты проработала после университета, если не секрет?

– Год, наверное. Нет, чуть больше, потом ушла в декрет.

– По скрытой статистике из всех проработавших больше пяти лет учителей нет ни одного психически нормального. Алексей, а ты что скажешь?

Взглянув на возбужденное танцами, праздничной атмосферой и легким вином лицо жены, я пожал плечами:

– Это уж Маше самой решать.

Если честно, я полагал, что все это пустая застольная болтовня, но к моему удивлению после Нового года Маша уволилась из школы и оформилась на работу к Ишханову. В первые три дня она бегала с документами, на четвертый, наконец, приступила к работе и, вернувшись домой, в крайнем возбуждении начала рассказывать:

– Представляешь, Леш, мне дали три маленькие статьи и попросили подготовить по ним доклад. У меня получилось жутко плохо, так стыдно! Ишханов заходил к нам в отдел, посмотрел, говорит: «Для начала отлично!». Так стыдно! Знаешь, меня с той недели посылают на курсы референтов, на два месяца. Но мне кажется, у меня ничего не получится, я такая тупая, мне только легкие науки всегда давались – математика, физика.

– Ишханов что, приезжал к вам на Шаболовку?

– Ой, я же забыла тебе сказать – меня сегодня перевели, я теперь на Баумановской буду сидеть. Мне уже даже постоянный пропуск выдали – ну, в тот бывший секретный объект, куда тебя всегда под конвоем провожают.

– Позволь, меня, значит, под конвоем, а тебе постоянный пропуск? Мое мужское самолюбие ущемлено. И почему вдруг тебя перевели? Ишханов и Гюля говорили, что ты будешь на Шаболовке.

– Да какая разница! – Маша равнодушно пожала плечами.

После двух с лишним лет пребывания в ограниченном пространстве она с головой окунулась в бурлящую жизнь – курсы, работа, звонки от новых знакомых и коллег. И, конечно, новые шмотки.

Как-то днем, уложив Игорька отдыхать, я в ожидании Маши полез в шкаф, чтобы отыскать свой костюм, но запутался в ее новых нарядах и даже не слышал, как она вошла.

– Ой, Лешик, ты где там прячешься? От тебя один зад остался.

– Где мой светлый костюм? В этом барахле ничего не найдешь, ты стала жуткая тряпичница, – выпростав голову из-под вороха одежды, сердито сказал я, – раньше тебя силой нужно было заставлять ходить по магазинам.

– Я всегда любила одеваться, – наивно призналась она и полезла в шкаф, – просто никогда денег не было. С самого детства, если ходила по магазинам, то покупала самое дешевое. Это Катя с Ленкой могли на все наплевать – потратить за один день всю зарплату, а потом две недели деньги у мамы одалживать, да еще ругались, что у меня нет вкуса. А, вот твой костюм, я на него свою кофту повесила.

– Позволь, но уж я-то тебя деньгами никогда не ограничивал!

– Ну, Леш, ну ты не понимаешь, мне неудобно было тратить на себя твои деньги!

– Ты дура или как?

Я даже плюнул с досады и с размаху швырнул так долго разыскиваемый костюм на спинку кресла.

– Лешенька, не сердись, просто я рада, что могу одеться и не отрывать деньги от семейного бюджета. Посмотри на мой новый деловой костюм, разве у меня нет вкуса?

Она подняла руки и повертелась, чтобы представить на мой суд свою обновку – обтягивающие коричневые брючки и того же цвета изящный пиджачок, из-под которого выглядывала кремовая блузка. Вкус у моей жены, несмотря на уверения ее сестры Кати, был, и она прочла однозначное одобрение ему в моем изменившемся взгляде. Ее нежные руки обхватили мою шею, губы прижались к моим, и, опасливо прислушавшись к сонному сопению Игорька, мы опустились прямо на ковер.

– У тебя абсолютно никакого вкуса, – прошептал я ей в самое ухо, – давай, все это поскорее снимем!

В один из майских вечеров, когда я переустанавливал дешифрующую программу на компьютерах в офисе на Ленинском, мне неожиданно позвонила Лялька – не со своего телефона, боялась, и не без основания, что я просто не отвечу на ее вызов.

– Алеша, привет, у меня к тебе очень срочное дело, не вешай, пожалуйста, трубку!

– У нас с тобой нет никаких дел, я занят до свидания, – я уже собирался отключиться от этой ненормальной, и она, поняв это, отчаянно завопила мне в самое ухо:

– Погоди, это Маша! Маша! Это касается Маши!

– Что касается Маши? – я придержал занесенный над кнопкой палец.

– А то, что твоя жена – любовница Ишханова, вот что! Это я всегда любила только тебя, я родила тебе сына, а она… Ты ей веришь, а она прямо сейчас у тебя дома наставляет тебе рога с этим черножопым депутатом! А вот мне ты….

Я отключил телефон. Лялькины штучки мне были хорошо известны, но, тем не менее, от слов ее голова моя пошла кругом, рука с трубкой бессильно повисла, а от лица отхлынула вся кровь. Гюля, сидевшая за соседним компьютером, посмотрела на меня проницательным взглядом – несомненно, до нее донеслись выкрикнутые Лялькой слова «Ишханов» и «Маша».

– Алеша, что случилось?

– Ничего.

Мне пришлось изо всех сил стиснуть зубы, чтобы они не выбирали мелкую дрожь.

– Тебе кто-то звонил насчет моего мужа и твоей жены? Я ведь слышала.

Я сумел взять себя в руки и холодно ответил:

– Я не верю ни единому слову.

– Конечно, не верь, ты же знаешь, какие сплетни распространяют про депутатов, – торопливо проговорила она, тем не менее, поднялась, вытащила из сумочки сигареты и, закурив, начала ходить по комнате.

Я повернулся к компьютеру и продолжил работу, но движение за моей спиной не прекращалось, и запах дыма легких сигарет становился все крепче – мощности вентилятора компьютерного зала уже явно не хватало для очистки воздуха. Словно удар грома в насыщенную электричеством атмосферу вновь ворвался звонок моего мобильного. Я посмотрел на дисплей – Маша.

– Да, родная, слушаю, – с вызовом глядя на опустившуюся на стул Гюлю, сказал я.

– Лешенька, – тон ее был озабоченным, чувствовалось, что она прикрыла рот рукой и, возможно, ушла куда-то подальше, в ванную, например, чтобы ее не слышали, – ты не мог бы сегодня пораньше у себя закончить? Понимаешь, тут Эльшан приехал – ему срочно нужно к утру подготовить доклад. Мы сели на кухне, чтобы Игорька не беспокоить, но к нему ведь все равно нужно бегать, у него же насморк, ты знаешь.

Действительно, когда у Игоря был насморк, ему следовало подкладывать под голову две подушки, чтобы слизистая носа во сне не отекала. Если он с них сползал, а это случалось в среднем каждые десять минут, то начинал задыхаться, захлебываться и с ревом просыпался. Сочувственно вздохнув, я ответил:

– А ты там сама никак? У меня работы еще часа на два-три, но если уж так срочно….

– Ладно, работай пока, я постараюсь сама как-нибудь. Просто неудобно – человеку действительно нужно, ему и самому неловко. Он уж и извинялся за беспокойство, и цветы привез, а мне его даже посадить некуда – в кухне со стола в раковину все наскоро сгребла, мы уместили кое-как свои ноутбуки. Ты ведь посуду сегодня не помыл.

Да, упрек основательный – нынче была моя очередь убирать со стола и мыть посуду.

– Любимая, – наверное, мой голос никогда еще не звучал так нежно, – прости меня, я приду и все вымою.

– Леш, а ты где? – с неожиданным подозрением спросила моя жена.

– На работе, а что?

– Да голос у тебя какой-то странный. Ладно, ты, главное, если сможешь, то пораньше приходи.

– Что такое? – напряженно спросила следившая за мной Гюля.

Я сунул трубку в карман и пожал плечами.

– Ничего особенного, семейные дела. Да, если тебе интересно, то Эльшан действительно у нас – ему нужно подготовить какой-то доклад, а Маша ему помогает. Садись, работай.

Гюля послушно села за компьютер, и мы продолжили работу в полном молчании. Маша позвонила спустя час, и в голосе ее слышалось явное облегчение:

– Все, Алешенька, работай спокойно, Эльшан уехал. Я сейчас помою посуду и сяду работать, до утра все закончу.

Посмотрев на напряженное лицо Гюли, я переключил разговор на фоновый режим – чтобы она слышала Машу – и спросил:

– А что тебе нужно закончить?

– Да доклад же! – удивилась моя жена. – Я же говорю, Эльшану нужно завтра докладывать где-то в Госдуме. Просто с ним работать невозможно – все время отвлекается, спрашивает какую-то ерунду, треплется не по делу. Я под конец не выдержала, деликатно говорю: я все в сто раз быстрее закончу, если буду работать одна, а будут вопросы – позвоню. Он потоптался, потоптался, извинился и уехал. Не обиделся, как ты думаешь, Леш? Я немного переживаю.

– Не знаю, Машенька, – полным сочувствия голосом отозвался я, – может и обиделся, но, думаю, ничего страшного – переживет.

– Да, конечно, – она повеселела, – так ведь тоже нельзя – у нас в квартире неубрано, его охранники в подъезде толкутся. Ты ведь знаешь, эта ненормальная с третьего этажа может и милицию вызвать.

– Ладно, не волнуйся больше и иди отдыхать. Целую.

Я отключил телефон, повернулся к Гюле и застыл от изумления – закрыв лицо руками, она горько и беззвучно рыдала.

– Это конец, все! Больше я так не смогу!

– Что такое, что с тобой? – тупо спросил я.

– Ты никогда не поймешь, никогда! – ее руки бессильно упали, открыв залитое слезами, внезапно постаревшее лицо. – Знаешь, кто мой отец? Один из соучредителей Роснефти. Я училась дизайну в Париже, а когда вернулась домой, папа хотел специально для меня открыть дом мод. Если б я захотела стать поп звездой, он бы и голос мне сделал, не волнуйся, сейчас за деньги все можно купить! Но я ничего не хотела, кроме Эльшана. Кто он, как ты думаешь? Нищий красавчик из горного аула! Но способный – сумел пробиться в менеджеры дорогого ресторана. Там мы в первый раз встретились, и я сразу потеряла голову. Папа чуть с ума не сошел, когда я сказала, что выхожу замуж за армянина, он вообще армян не любит.

– Разве Эльшан армянин? – удивился я. – Я думал он из дагестанцев.

– Его отец был армянин, но умер еще до его рождения – в драке в Махачкале зарезали. Мать вернулась в аул беременная, там и родила. Эльшана воспитал дядя, даже имя «Эльшан» ему дал, хотя родные отца возражали. Но фамилия «Ишханов» армянская, и от крови армянской тоже не уйдешь.

– Ну и что, твой отец в конце концов смирился?

– А что ему оставалось делать? Особо он, конечно, Эльшана не любит, но уважает за ум и видит в нем перспективу, помог стать депутатом. Эльшана, а не моего дурака-брата поставил управлять всеми своими предприятиями, наших детей отправил учиться в Англию. А Эльшан… он любит побаловаться с женщинами. Я никогда не возражала – пусть поиграет, горячему мужчине без этого нельзя. Но с твоей женой все иначе – она просто не понимает его намеков, не смотрит на него, как на мужчину. Из-за этого он совсем потерял голову, постоянно ею бредит! В постели меня ее именем называет! С другой он переспал бы и забыл, а Маши даже коснуться боится. Похудел, с людьми разговаривает – смотрит куда-то в сторону, мне даже страшно за него. Я думала, сегодня он придумает предлог, поедет к ней, пока ты на работе, и все встанет на свои места, а что получилось? Она опять ничего не поняла, а он не решился сказать!

– Гм, – я в замешательстве почесал затылок, не зная, как ее утешить, и стоит ли вообще выражать женщине соболезнование из-за того, что ее муж не сумел сделать твою жену своей любовницей, – я вроде, все закончил, могу ехать домой?

Гюля отвернулась, бросив на меня недобрый взгляд. Выкрикнув мне все, что наболело, она немного успокоилась и теперь явно сожалела о своей откровенности. Я слегка поежился – знать столько о сильных мира сего иногда бывает вредно для здоровья. Вся надежда на то, что я еще здорово нужен «предприятиям», не знаю уж чьим – Эльшана или папочки-нефтяника.

Когда я вернулся домой, то с порога услышал доносившееся из комнаты сопение Игорька, а вся квартира благоухала свежими розами. Маша сидела на кухне и с присущей ей добросовестностью набирала текст доклада, рядом с ней на полу, в наполненной водой банке из-под маринованных огурцов, стоял огромный букет.

– Алешенька, – сказала она, потянувшись ко мне за поцелуем, – ты посмотри, пожалуйста, ребенок, кажется, опять сполз – сопит. Мне еще два абзаца допечатать, вставать лень. Розы хорошо пахнут, да? А посуду я помыла.

– Спасибо, ты настоящий друг, – с чувством произнес я, сходил в комнату поправить Игорьку подушку и, вернувшись, верхом уселся на табуретку напротив своей печатающей жены.

– Только не отвлекай, ладно? – ее тоненький указательный пальчик предостерегающе поднялся. – Еще двадцать минут. Возьми в холодильнике рыбу, я пожарила.

Я добросовестно выждал двадцать минут, успев за это время съесть два куска жареной трески, а когда Маша с облегчением оторвалась от ноутбука, спросил:

– Маш, ты в курсе, что Ишханов в тебя влюблен? Вон, какие розы приволок.

– А, ну да, конечно, – равнодушно ответила она, – знаю. Ну и что, я люблю розы.

Я чуть не подпрыгнул вместе с табуреткой.

– Как это что? У тебя как-никак есть муж, а тут посторонний человек, твой работодатель, имеет на тебя виды, дарит цветы, и ты так спокойно об этом говоришь? Или между вами все уже….

Я-то, конечно, ни на минуту не допускал подобной возможности, но сама мысль об этом была столь ужасна, что голос мой прервался. Маша тяжело вздохнула.

– Только не кричи, ладно? Если будешь меня душить, то души тихо, а то ребенок проснется. Ну, влюблен, а что я должна была делать? Конечно, если бы он начал по наглому приставать, пришлось бы брать расчет, а так зачем уходить? Я притворяюсь наивной дурочкой, и он держится на расстоянии – дураки и блаженные во все времена считались неприкосновенными.

– И ты не поняла, что сегодня он явился сюда в мое отсутствие с определенной целью, а вовсе не из-за этого дурацкого доклада?

– Все я поняла, не идиотка, это он малость не рассчитал – забыл, наверное, что такое однокомнатная квартира, где спит ребенок, решил, что мы с ним будем готовиться к докладу в будуаре типа Лялькиного в Триумф Паласе. Не при спящем же Игорьке ему меня было обольщать и не на кухне среди грязной посуды.

– Какое счастье, что я не помыл посуду, – пробурчал я. – Выкини к черту эти розы!

– Не собираюсь, розы ни в чем не виноваты, а посуду ты вместо меня вымоешь завтра.

– Нет, ты выкинешь эти розы, бессовестная тиранка! – проговорил я и с угрожающим видом поднялся со своей табуретки, но Маша уже стояла вплотную ко мне, ее высокая грудь прижималась к моей, пальцы торопливо расстегивали пуговицы моей рубашки.

– Ну, задуши меня, – прошептала она, – я так соскучилась!

Когда мы, придя в себя после отбушевавшего урагана страсти, блаженно вытянулись на прохладных простынях, я все же не удержался, спросил:

– Ладно, если уж ты знала, что этому придурку не доклад был нужен, а другое, так что же ты, как проклятая, сидела и весь вечер печатала?

– Во-первых, нельзя называть других людей придурками, – строго ответила моя училка, – а во-вторых, если начал дело, то нужно довести его до конца.

Не знаю, чем окончилась бы эта драма, но Маша после нашего разговора все же решила не играть больше с огнем и поступитла разумно – взяла на лето отпуск за свой счет. В начале июня мы сняли дачу под Серпуховом, а вскоре депутаты Госдумы ушли в отпуск, и Гюля увезла мужа в Майами – залечивать душевные раны.

Не знаю, как там в Америке, а у нас в Московском регионе июль выдался жаркий. В поселке Щапово, где мы сняли дачу, было большое чистое озеро, и я начал учить Игорька плавать. У него это получалось неплохо – под конец он даже начал отпускать мои руки и самостоятельно держался на поверхности, колотя руками и ногами. Маша, смертельно боявшаяся воды, бегала по берегу, как курица-наседка и кричала:

– Надень на ребенка спасательный жилет, Леша! Надень, умоляю, я этого не переживу!

Я же всех этих приспособлений типа надувных жилетов и кругов терпеть не мог. Человек, по моему мнению, должен сразу понять, что у него с водой один и тот же удельный вес, только от него самого зависит, пойти ко дну или всплыть.

– Пусть учится плавать самостоятельно, – сердито возражал я, и сын был со мной вполне солидарен.

– Хочу сам! – в голосе его слышалось легкое презрение к женской слабости матери.

Он уже вовсю болтал, и мы подчас развлекались, проводя с ним небольшие диалоги.

– Мальчик, как тебя зовут?

– Иголь Алексеевич Лусанов.

– Сколько тебе лет?

– Сколо тли, я пойду в детский сад.

Меня тревожило, что он все никак не выговаривает звук «р», но Маша успокаивала:

– Ничего, пойдет в детский сад, там будет с логопедом заниматься.

К концу августа резко похолодало, но мы откладывали отъезд до последнего – так не хотелось из благодатной деревенской тишины возвращаться в суету большого города. Дни становились все короче, чаще шли дожди, подходил к концу мой отпуск. После раннего и короткого бабьего лета мы вернулись в Москву.

Столица встретила нас мелким осенним дождем. В течение оставшейся до конца моего отпуска недели Маша тщетно ждала хорошей погоды, чтобы выпроводить нас с Игорем на улицу и провести ежегодную генеральную уборку – за все дни в сером небе ни разу не появилось просвета, если дождь и утихал на пару часов, то потом начинал лить с удвоенной силой. Наконец, отчаявшись от нас избавиться, она приступила к делу. Из-за того, что мы с Игорем под видом помощи добросовестно мешали, уборка затянулась до позднего вечера. Усталый Игорек прикорнул на диване, Маша пошла на кухню готовить сильно припозднившийся ужин, а я отправился выливать в унитаз остатки грязной воды из ведра. И в это время в комнате зазвонил мой мобильник. Он разбудил Игоря, который звонко и очень четко прокричал:

– Папа, твой телефон звонит!

Номер на дисплее не высветился, и осевший, незнакомый, как показалось мне вначале, голос сдавленно прохрипел:

– Леша, это ты? Леша, родной, наш сын погиб. Сыночек мой ненаглядный, мне теперь не жить! Прощай, Лешенька, прости меня за все!

– Лялька! – закричал я, узнав, наконец, этот страшный голос. – Лялька, подожди!

Телефон молчал. Маша, прибежавшая из кухни, стояла на пороге и смотрела, как я трясу бессловесную трубку.

– В чем дело, Леша, ты мне объяснишь? Это была Ляля?

– Да, она сказала…

Уже не думая, совершенно растерявшись, я передал ей слова Ляльки. Маша склонила голову вбок и посмотрела на меня каким-то изучающим взглядом – словно видела впервые.

– Так это все-таки твой ребенок? – ровным голосом спросила она.

– Да, да, черт подери, но я ни в чем не виноват! Она меня чем-то опоила, специально.

– Я поняла кое-что, еще когда ты бредил, но не была уверена. Ты должен был сказать мне все с самого начала, Алеша, я давно заметила в ней что-то нездоровое. И я прекрасно знаю, какие бывают наркотики, у меня Катя работает в милиции с несовершеннолетними.

– Не упрекай меня только, скажи, что сейчас делать!

– Я не упрекаю, я говорю и думаю. Давай, позвоним Шебаршину, сейчас нужно только все выяснить.

Обозначенный у меня в телефонном справочнике номер Сани не отвечал, номер Ляльки тоже. Полазив по интернету, я отыскал номер телефона Триумф Паласа, но он был занят.

– Что делать? – беспомощно спросил я, в сотый раз слушая короткие гудки.

– Слушай, Леш, позвони Ишхановым, – сказала Маша, – вдруг они вернулись?

Но депутата с женой в Москве еще не было, об этом нам любезно сообщил автоответчик. Маша развела руками.

– Тогда не знаю уж. Остается одно – поедем сами в Триумф Палас.

– А Игорь?

– Возьмем с собой, поспит в машине. С ним нас, по крайней мере, менты не заберут, когда мы начнем ломиться в элитный дворец.

Ломиться нам действительно пришлось, почти в буквальном смысле этого слова – консьерж отказался в столь поздний час звонить Шебаршиным по внутреннему телефону.

– У меня есть список тех, с кем Александр Маратович и его супруга велели их соединять в любое время, вас в этом списке нет. Прошу вас уйти, господа, иначе мне придется вызвать охрану.

Оставив меня препираться, Маша сбегала к машине и принесла из нее закутанного в одеяло сонного Игорька.

– Вызывайте охрану, – решительно сказала она, – мой ребенок сейчас проснется и заорет на весь Ленинградский проспект, а мы станем кричать, что вы убиваете нашего ребенка. И в Интернете все сразу появится.

Консьерж растерялся – элитная высотка в подобной рекламе явно не нуждалась.

– Поймите, господа, сейчас господина Шебаршина тем более нельзя беспокоить, – нерешительно сказал он. – Завтра утром придете и…

– Почему сейчас тем более? – сразу насела на него Маша. – Что случилось? Вы не соблюдайте приватность, мы итак знаем, у них что-то с ребенком? С ребенком, да?

– Ну, раз вы все знаете, то…

– Да поймите вы, нам сообщила об этом его жена, потом отключила телефон, мы боимся, что она что-то сотворит, поэтому так и ломимся, нам что, это удовольствие доставляет?

И только тогда испуганный консьерж начал звонить в апартаменты Шебаршиных по внутреннему, но телефон не отвечал.

– Видите, не отвечает, – консьерж смотрел на Машу почти умоляюще.

– Звоните еще. Они точно здесь?

– Да, оба ночуют. Девочку, правда, вместе с няней и прислугой отправили, а сами здесь.

– Так что случилось с ребенком?

Видно, Маша совсем добила бедного консьержа, потому что тот покорно начал рассказывать:

– Вчера днем они куда-то выезжали, спустились в гараж. Господин Шебаршин ребенка на руках держал, и тот сильно вертелся, а тут шофер ихний как раз стал машину задом выводить. Ольга Викторовна девочку отвела, а мальчик как-то из рук у отца на землю вывернулся и прямо под колесо. Ужас, вообще, говорят, ничего от ребенка не осталось, водителю с сердцем плохо стало. «Скорая» была, потом девочку с прислугой куда-то отправили, а к Ольге Викторовне тоже врач приезжал, его к ним в апартаменты провожали, – он вдруг спохватился, – только вы, ради бога, никому не говорите, что я вам рассказывал, у нас не положено.

– А подняться к ним нельзя? – резко спросила Маша.

– Подняться можно, но как войдешь, если не впустят? К кому другому еще можно, а господин Шебаршин не простой человек, у него и оружие есть. Лично я нарываться не стану.

– Тогда звоните. Алеша, а ты садись с Игорьком на диванчик.

Она стояла рядом с консьержем, и они то звонили в апартаменты Шебаршиных, то набирали номер его мобильного, а я сидел, прижимая к груди спящего сына, и никогда прежде мне не было так плохо, как сейчас. Спустя два часа Саня ответил – не по внутреннему, по мобильному.

– Саня, где Ляля? – выхватив у консьержа трубку, закричала Маша. – Ты меня слышишь? Где Ляля?

Торопливо положив Игорька на диванчик, я подбежал к ней к ней и услышал его сонный голос:

– А? Что? Ляля? А? Где? Лялька!

Почему-то я вдруг ясно представил себе, как он, сонно ищет, щупает рядом с собой. Вот обнаружил отсутствие жены, вот поднялся и, покачиваясь от сна, пошел ее искать. Идет, кричит, зовет, вот….

Картина оборвалась внезапно, потому что из трубки донесся истошный вопль, напоминавший рев смертельно раненого зверя. Испуганно вращая глазами, консьерж упал в свое кресло, а Маша закрыла лицо руками. Я словно стряхнул с себя владевшую мною до этого мгновения растерянность.

– Маша, сядь на диван с Игорем и не двигайся с места, а вы, – я повернулся к бледному консьержу, – и кто-нибудь из охранников, идемте со мной.

На стук в дверь апартаментов никто не ответил, я этого, впрочем, и не ждал. Помню дрожащую руку консьержа – он никак не мог открыть дверь, и охранник, парень лет двадцати пяти, выругавшись, вырвал у него ключ. Мы бежали туда, откуда доносились странные звуки, похожие на хриплый смех.

Шебаршин, стиснув руками голову, стоял на коленях у мини-бассейна и раскачивался в разные стороны. Тело Ляльки плавало в красной от крови воде, в мертвых глазах ее играли тусклые блики электрического света, на лице застыла умиротворенная улыбка. Как стало известно позже, она каким-то образом ухитрилась подсыпать Сане в стакан снотворное, поэтому он почти сразу отключился и в течение нескольких часов не отвечал на наши звонки. Этого времени ей вполне хватило на то, чтобы позвонить мне, а затем улечься в бассейн и вскрыть себе вены бритвой.

Во время прощания Саня стоял у изголовья жены, как изваяние, в ответ на наши соболезнования лишь холодно кивнул и отвернулся. Крохотный закрытый гробик поставили покойнице в ноги. В церковь не повезли, по церковным канонам вроде бы самоубийц вообще отпевать было не положено, но Саня договорился, и маленький попик со сморщенным лицом помахал дымящим кадилом, наскоро пробормотав молитву. На кладбище мы не поехали и на поминки не остались – подруга Маши, которую мы просили посидеть с Игорем, в семь должна была уходить. По дороге домой я не мог избавиться от мысли, что доберись мы до апартаментов часа на два раньше, Ляльку можно было бы спасти. Время, проклятое время, как его всегда не хватает!

– Время, – пробормотал я, когда мы остановились на светофоре.

Маша подняла на меня заплаканные глаза и вздохнула.

– Да, я сейчас тоже подумала, – печально сказала она, – мы безбожно разбазариваем наше время. Знаешь, Алеша, до семи еще время есть, давай сейчас свернем к универмагу и купим часы.

– У нас же есть часы.

– Так это будильник, а я хочу настенные, с кукушкой. С такими лучше время чувствуется. Ой, смотри, как раз поворот направо зажегся, значит, судьба.

– Судьба, так судьба, – согласился я и свернул к универмагу, – раз королева пожелала кукушку, поедем за кукушкой.

Вечером я повесил на стену часы в форме избушки с желтой крышей и длинным маятником, и Игорек пришел в неописуемый восторг.

– Здесь баба-яга живет, да? – благоговейно спросил он. – А вдлуг она меня съест? Можно я не буду спать?

– Не спи, – великодушно разрешил я, зная, что, оказавшись в постели, он тут же забудется богатырским сном, – ложись в кровать, но ни в коем случае не закрывай глаза, а то, правда, мало ли что.

Маша бросила на меня негодующий взгляд.

– Очень умно! – она повернулась к сыну: – Здесь нет никакой бабы-яги, Игорек, часики показывают тебе время.

Отсутствие бабы-яги Игоря явно разочаровало.

– Зачем мне влемя? – недовольно спросил он.

Вопрос по сути своей был философским, и Маша решила пояснить на примерах. Я сидел на кухне, просматривал новости на Рамблере и слушал ее доносящийся из ванны голос:

– Без времени жить нельзя, ты умываешься, потому что пришло время умываться, когда ты будешь ходить в детский сад, часики покажут, что надо выходить из дому.

– А когда я пойду в детский сад?

– Скоро, Игоречек, а сейчас иди в свою кроватку.

Когда он уснул, и Маша пришла ко мне на кухню, я спросил:

– А стоит ли сейчас отдавать его в детский сад? Мы ведь до сих пор как-то устраивались.

– Устраивались, потому что ты в последнее время не ездил в командировки, а сейчас опять будешь ездить, – сказала моя умная жена.

Я воззрился на нее в глубочайшем изумлении.

– С чего это ты взяла?

– Нужно интересоваться новостями, Алешенька, с этого года практически во всей России закрываются казино.

– И причем тут мои командировки?

– Алеша, ты что, вообще ничего не смыслишь? Все казино, которые Эльшан негласно контролирует, закрываются и будут открыты под другим названием – интернет-кафе, например, или клуб. Естественно, во многих из них потребуется переустановить программное обеспечение на компьютерах и ССВ в частности.

– Да, Маша, работа на государственной службе явно пошла на пользу твоим аналитическим способностям.

– Естественно, – без ложной скромности согласилась она, – я ведь теперь референт, почти ежедневно пишу доклады по обзору текущих событий в стране. Может, когда-нибудь пробьюсь в президенты.

– Не жди, чтобы я за тебя проголосовал, мне жена-президент не нужна. Кстати, а что, если Ишханов опять начнет за тобой ухлестывать? Пока я, так сказать, буду носиться по стране? Меня это совсем не вдохновляет.

– Думаю, красотки Майами его исцелили.

– Ну уж, не знаю, не знаю, – пробурчал я, – вряд ли он мог встретить кого-то лучше моей жены.

Шутки шутками, но в глубине души опасения у меня действительно были. Однако, по словам Маши, которая вышла на работу в октябре, Ишханов по возвращении из отпуска в комнату, где она работала, практически не заходил и ухаживать за ней не пытался. Поэтому, когда я в ноябре уезжал в Томск, меня больше, чем его заигрывания, беспокоила гололедица на дорогах – ведомственный детский сад находился довольно далеко от нашего дома, и Маша возила туда Игоря на машине. За последующие полтора месяца я побывал в командировках раз пять, в декабре улетел в Иркутск, рассчитывая вернуться дня через три, но уже на следующий день работу почти закончил. Часов в девять по местному времени позвонил Маше:

– Машуня, хорошая новость: завтра днем завершаю и сразу вылетаю в Москву. Буду дома часов в семь вечера.

У нее был самый разгар рабочего дня, поэтому она свела разговор к минимуму:

– Отлично, позвони, когда приземлишься, мы с Игорем будем ждать. Что хочешь – котлеты или свинину потушить?

– Котлеты, только не сожги, как в прошлый раз. Целую.

Погода была ясная, самолет приземлился точно по расписанию, и, начиная с этого момента, я каждые две-три минуты – в аэропорту, в автобусе, в метро, где работала мобильная связь, – нажимал кнопку вызова абонента «Маша» и слушал ответ оператора: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Я строил предположения о том, что могло случиться с Машиным мобильником – потеряла, сломала, украли? – и старался не думать о худшем.

Как потом мне стало известно, в тот вечер Маша торопилась домой и приехала за Игорьком в детский сад немного раньше. Как всегда оставила машину за углом, а когда вернулась вместе с Игорем и села за руль, то не сумела включить зажигание. Она, разумеется, растерялась – с момента приобретения нами автомобиля мотор забарахлил впервые – и позвонила секретарю Ишханова, очень милому пожилому человеку, с которым у нее всегда были очень теплые отношения.

– Артур Рафаэлович, у меня тут возле детского садика машина заглохла, не знаю, что делать и куда звонить – мне Алексей все телефоны записал, но они дома остались, в первый раз такое. Мы-то с Игорьком и на автобусе можем до дома доехать, но как я в чужом районе машину оставлю?

– Сейчас все организую, Машенька, дай мне твои координаты, через пять минут к тебе подъедут и отбуксуют машину к нашим ремонтникам. Все сделают, ты не волнуйся, езжай с ребенком домой.

Пока он звонил и договаривался насчет тягача, а потом с ремонтниками, к нему заглянул Ишханов. Услышав обрывки разговора, он поинтересовался:

– Что случилось, Артур, кто там из наших увяз?

– Да Маша с ребенком возле детского сада застряла.

Сказав это, Артур Рафаэлович спохватился – ему, как и многим другим, было известно о безответной страсти шефа. Ишханов чуть изменился в лице и спросил:

– И как она теперь доедет?

– Говорит, доедет – на автобус сядет. Главное, просила, с машиной помочь. Чтобы, значит, не бросать в чужом районе. А то народ ведь такой – разуют, разломают, один скелет от машины останется. Тут вот недавно….

Но Ишханов уже не слушал, что говорит его секретарь, торопливо выйдя из кабинета, он направился к выходу, на ходу вытаскивая из кармана мобильный телефон. Подойдя к лифту, негромко сказал в трубку:

– Андрей, я спускаюсь, машину к выходу.

Когда Маша наконец отправила машину с тягачом и, волоча за руку Игорька, подбежала к остановке, вокруг было безлюдно – как бывает всегда, когда автобус только-только отошел. И в этот самый момент на противоположной стороне дороги остановилась депутатская машина Ишханова. Эльшан, велев охраннику оставаться на месте, пересек улицу и направился к Маше с явным намерением предложить ей доехать до дома в его машине.

Сказать он ей так ничего и не успел, потому что из-за угла неожиданно вылетел автомобиль и на полной скорости врезался в остановку, ломая и круша все живое и неживое, а потом, не сбавляя ходу, понесся дальше и скрылся из виду.

Всего этого я еще не знал, когда буквально ворвался в свою пустую квартиру, еще надеясь, что у Маши просто по непонятной причине отключился телефон. Вокруг царило безмолвие, на ковре у детской кроватки валялась перевернутая лошадка-качалка, на кухонном столе стоял контейнер с давно оттаявшим фаршем для котлет. Неожиданно в кармане у меня заверещал мобильник, на дисплее высветился незнакомый номер, и непослушные пальцы мои долго не могли нащупать кнопку ответа. Когда же голос у уха кончил говорить, я с минуту стоял неподвижно, а потом изо всех сил стукнул кулаком по стене. Из новых часов вывалилась и покатилась по полу батарейка, кукушка выскочила из своего гнезда, да так и застыла, не успев прокуковать. Стрелки замерли, время остановилось.

С самого начала следствие прорабатывало два варианта – покушение на депутата или наезд пьяного лихача. Автомобиль, убивший Машу, Игорька и Ишханова, был вскоре обнаружен в нескольких кварталах от места трагедии и, как оказалось, уже неделю числился в розыске. В салоне нашли отпечатки пальцев угонщика, наложенные на смазанные отпечатки хозяина машины и его жены, но особой помощи следствию от этого не было, потому что нигде в картотеке отпечатки не числились. В конце концов, склонились к версии наезда – для покушения картина выглядела слишком уж запутанной, проще было расстрелять Ишханова очередью из окна проносящейся мимо машины.

Правда, после беседы с многочисленными свидетелями, сообщившими следователю о теплых чувствах Ишханова к Маше, на очень короткое время возникла еще и третья версия – месть обманутого мужа. Однако она сразу отпала, поскольку в момент наезда я находился в воздухе, а предположение о заказе убийце с моей стороны выглядело слишком уж притянутым за уши. Хотя, думаю, окончательно следователь эту мысль не отбросил. Во всяком случае, во время моего предновогоднего допроса он внезапно очень оживился, когда я вне себя прокричал ему:

– Найдите этого негодяя, хотите, я вам заплачу?

– А вы сможете, да? Ваши финансы это позволят? – тон его вдруг стал дружески-озабоченным.

– Я все отдам! – запальчиво ответил я.

– Значит, вы, в принципе, готовы заплатить, чтобы осуществить свою месть?

– Не месть, правосудие. Да, готов заплатить, бесплатно же сейчас никто не хочет работать.

– Почему же? – губы его тронуло некое подобие улыбки. – Мы, сотрудники органов правопорядка, работаем с полной отдачей сил и получаем за это гораздо меньше, чем вы.

– Да уж, вы работаете! – меня понесло, но я уже не мог остановиться и кричал: – Я знаю, как вы работаете! Погибла моя семья, а вы, вместо того, чтобы искать убийцу, начинаете меня проверять. Думаете, я не понимаю?

На мой крик в кабинет заглянул парень в форме, но следователь махнул ему рукой, чтобы уходил, и опять повернулся ко мне.

– Не кричите так, – сказал он, – должны быть проверены все возможные версии, в принципе, я даже имею право вас сейчас арестовать.

– Арестуйте, думаете, мне уже не все равно? Арестуйте, объявите, что преступник пойман, и закройте дело, ваши органы только так и работают!

Следователь тяжело вздохнул и покачал головой.

– Успокойтесь, я понимаю ваше состояние, но и вы поймите: чтобы найти убийцу, мне нужна ваша помощь. Посмотрите, через десять часов наступит Новый год, вся страна отдыхает, а я тут сижу и работаю. С вами, вот, препираюсь, а вы не хотите мне ничем помочь.

– Да чем я могу помочь, меня даже не было в Москве!

– Еще окончательно не отброшена версия покушения на Ишханова, ваши жена и ребенок могли просто оказаться случайными жертвами. При этом заказчик убийства мог находиться и не в Москве. Поэтому я очень прошу вас рассказать все, что вы знаете. Куда, например, вы ездили, зачем?

– В Иркутск, – равнодушно ответил я, – мне там нужно было установить на компьютеры антивирус моей разработки.

– Вы ведь часто ездили в командировки, и всегда с одним и тем же заданием?

– Конечно, это моя работа.

– А в какие организации, не помните?

– Названием не интересовался. Меня всегда встречали у трапа, обустраивали, привозили на место работы, командировочные и билеты на самолет полностью оплачивались.

– Понятно. Просто мы подняли документацию за последние год-два, там указано, что вас направляли в командировки с целью оказания помощи подшефным детским домам.

Я пожал плечами – Ишханова уже не было в живых, какое теперь имело значение, сколько государственных денег под видом помощи детским домам было перекачано на содержание притонов и казино, ныне переименованных в интернет-кафе, – и равнодушно ответил:

– Я программист, работал по контракту, остальное меня не интересовало. Куда посылали, туда и ехал.

– Что ж, спасибо, вы нам очень помогли. Давайте, я подпишу ваш пропуск.

Выйдя от следователя, я глубоко вдохнул морозный воздух и почти физически ощутил разрывавшую душу боль. Идти было некуда – мой дом уже домом не был. Вокруг царила полная оживления предновогодняя атмосфера, со всех сторон доносились смех и выкрики подвыпивших прохожих, у магазинов суетились люди с сумками. В универсаме, доставая деньги, я выронил из кармана перчатки, но даже не стал нагибаться их поднимать – для чего? Купил три бутылки дорогущей водки, потому что всю дешевую уже разобрали, и побрел в поисках места, где можно сесть и выпить.

Снегопад прекратился, подмораживало, и руки мои без перчаток совсем окоченели. Я все шел и шел, помахивая сумкой с водкой, перешел Малый Каменный мост, потом Большой Каменный. Справа сквозь снежную пелену просвечивали резные стены и башни Кремля, слева вырисовывался силуэт Храма Христа Спасителя. Я свернул налево, по Знаменке вышел на Гоголевский бульвар, и тут в затуманенном отчаянием мозгу моем совершенно четко сформировалась неясная до сих пор цель: сесть на скамейку в более или менее безлюдном месте, напиться до одури и замерзнуть. Уснуть, не чувствуя боли, и больше никогда не проснуться.

Прохожих вокруг уже почти не было, с трудом отвернув замерзшими пальцами крышку бутылки, я начал пить из горлышка. После первых глотков стало теплей, но боль не уходила, хотя в голове сразу начало мутиться – кажется, я в тот день вообще ничего не ел. Однако намерение напиться до потери сознания оказалось пустой затеей – пить я не умел, уже после первой бутылки меня начало тошнить. И в тот момент, когда я, согнувшись в три погибели, содрогался в судорогах, пытаясь извергнуть содержимое пустого желудка, в кармане у меня зазвонил телефон. Отвечать я не собирался, телефон замолчал, но потом вновь начал трезвонить. Я не выдержал, хотел его отключить, но по ошибке нажал кнопку ответа. К уху подносить трубку не стал, но Саня Шебаршин орал так, что мне было слышно и на расстоянии:

– Леха! Леха, ты где, твою мать, почему молчишь? Ладно, не отвечай, я тебя уже пеленгатором засек. Никуда не уходи, сейчас мои ребята за тобой приедут.

Ответить, как и уйти, у меня в любом случае не было сил. Желудок малость успокоился, я задремал, боком привалившись к спинке скамейки, и очнулся только тогда, когда двое крепких мужиков подхватили меня с обеих сторон под локти и втолкнули в машину. Очнулся я оттого, что в рот мне сунули что-то твердое и заставили проглотить, запив водой. Высокий мужской голос кому-то сказал:

– Ничего страшного – переохлаждение плюс алкоголь. К счастью, алкоголь и переохлаждение на каком-то этапе друг друга компенсируют. Я дал ему таблеток, через пару часов придет в норму.

– Спасибо, доктор, – ответил голос Сани, сопровождаемый шелестом отсчитываемых банкнот, – вот, держи.

Таблетки подействовали раньше предсказанного доктором времени и как-то сразу – внезапно я ощутил легкость в голове и теле, открыл глаза и спустил ноги с дивана, на котором лежал. Я был в квартире на Покровке – в той самой гостиной, где пару лет назад Лялька опоила меня какой-то гадостью. Практически ничего здесь с тех пор не изменилось, лишь на стене в черной рамке висел портрет Ляльки, а под ним прикреплен был небольшой букетик роз. Шебаршин стоял ко мне спиной, заложив одну руку за спину, другой постукивая по подоконнику, и смотрел в окно.

– Саня, – негромко позвал я, и он резко обернулся.

– А, очухался! Ты что это вздумал дурью маяться?

– Прости, – я отвернулся.

– Ладно, шут с тобой, бывает. Сейчас будем Новый год встречать, два вдовца.

– Я… пойду уже.

– Еще чего! – Шебаршин шагнул ко мне и сильным толчком в грудь пресек мою попытку подняться. – Сиди, не валяй дурака, никто тебя отсюда не выпустит! Я велю накрыть стол, поешь немного.

Охранник ввез тележку с едой, накрыл журнальный столик. При одном взгляде на салаты и блюдо с жареными курами мне чуть опять не стало дурно.

– Я… я не могу, Саня, мне лучше уйти.

– Знаю, – кивнул он, – со мной тоже так было. Давай по рюмочке коньяка, сейчас куранты начнут бить. Вот уже бьют. Ну, с Новым годом!

Я отодвинул рюмку.

– Нет, не могу. Прости Саня.

Неожиданно он на меня заорал:

– Ну и что? Чего ты добиваешься? Не ешь? Хочешь сдохнуть? Ладно, давай я тебя сейчас застрелю и сам застрелюсь, – в руке его непонятно откуда появился пистолет, – мне тоже без Ляльки незачем жить. Хочешь? Давай, как скажешь, так и сделаю. Ну?

– Прекрати истерику, – устало сказал я, – ладно, я поем.

Жареное куриное мясо и рюмка коньяка немного привели меня в себя. Саня, убрав пистолет, с упоением поглощал цыпленка табака – у него, как мне было известно еще со школьных времен, любой стресс возбуждал аппетит.

– Ты мне скажи, что дальше собираешься делать, – подложив себе еще одно крылышко, грубовато спросил он, – твой работодатель-то богу душу отдал.

– Не думал еще и не могу сейчас ни о чем думать.

– Напрасно, думать всегда надо. Короче, я предлагаю тебе вернуться ко мне в компьютерный отдел. Работы много, зарплатой не обижу. Так как?

– Спасибо, Санек, я просто не представляю, как смогу сейчас работать.

– Ничего сможешь. Мне, думаешь, легко? Апартаменты сдаю иностранцам, к коттеджу близко подойти не могу – все о ней напоминает. Живу здесь – она в этой квартире почти не бывала, не нравилась она ей. Конечно, квартира хорошая, большая, слышимости никакой, но по сравнению с коттеджем или Триумф Паласом – каменный век. Я Ляльку понимаю, она заслуживала более достойного.

– А что, ты не в состоянии приобрести себе более достойное жилье? – со слабой иронией спросил я.

– В состоянии, в состоянии, но рынок жилья сейчас замер – плохо продают, плохо покупают. Я выжидаю.

– А где Рита?

– Здесь, где же – у них с няней комната с санузлом в конце коридора. Кухарке и охранникам тоже комнаты выделил. Охрану приходится держать, здесь не Триумф Палас, чтобы все охранялось.

– А эти украинцы – ну, что у тебя работали? Ганна с мужем?

– Отправил на родину, не могу никого видеть, все…все о ней напоминает, – поднявшись с места, Саня подошел к портрету Ляльки, вытер слезу и приподнял рюмку, – выпьем за ушедших. И за твоих тоже.

Я вновь начал работать на Шебаршина, тусклой вереницей потянулись дни, один мрачней другого. Домой я приходил только ночевать, все в квартире покрылось толстым слоем пыли, но заняться уборкой было выше моих сил. С Саней мы почти не встречались – его новый офис теперь размещался в Хохловском переулке, а помещение компьютерного центра было в районе Свиблово. До работы я добирался на метро, а о своей машине вообще забыл и вспомнил только тогда, когда позвонила мама и сообщила о своем приезде. Оказалось, что заботливый Саня уже давно распорядился забрать машину из сервиса и поставить к нему в гараж.

– Конечно, конечно, забирай, – сказал он мне, – она на ходу, мой механик проверил. Скажу, чтобы бензин залили и к твоей хате пригнали.

– Спасибо, Санек, я могу и сам….

– Все нормально, Валентине Алексеевне привет от меня. Да, ты вот что – ей, наверное, у тебя в однушке неудобно будет. Парень, что машину пригонит, тебе пульт-ключи от коттеджа передаст, вези ее прямо туда.

– Не нужно, Саня, она не поедет.

– Ты уж предложи, а там пусть сама решит.

Естественно, мама в коттедж не поехала. За пару дней она навела у меня порядок, в мое отсутствие спрятала все, что напоминало о Маше и Игорьке – детскую кроватку, игрушки, одежду и обувь. Оставила только их большую фотографию в черной рамочке на стене – последним летом на даче. Я перестал бояться своего дома, и лишь однажды вернулся прежний ужас – это когда, придя домой часов в одиннадцать вечера, я не застал мамы. Неподвижно стоял с опущенными руками посреди комнаты, и леденящий холод постепенно пробирался в каждую клеточку моего тела. К счастью, она вошла спустя десять минут – оживленная и немного озабоченная, – раздеваясь, крикнула из прихожей:

– Алеша, сынок, а я, знаешь, где была? У Катышкиных. Помнишь Катышкиных с нашей улицы в Волчанске?

Я опустился в кресло, дрожь медленно уходила.

– Помню, конечно. А что, тетя Галя в Москву переехала?

– Не она, а ее сынок с женой. Они в Бутово квартиру снимают, в Волчанске-то работы никакой.

– Какой сынок, Костик? Так он же маленький!

– Был маленький, – мама засмеялась и с сумкой прошла на кухню, – иди сюда, я сейчас готовить буду и все расскажу.

– Так ты с ними переписываешься? – присаживаясь в кухне на табурет и следя за ее ловко орудующими руками, спросил я.

– С Галей все время по Интернету переписываюсь, как мы из Волчанска уехали. Она узнала, что я к тебе собираюсь, просила к Косте зайти и написать, как они. Адрес дала, но у вас тут в Москве никто ведь ничего не ответит. Спрашиваю, где Изюмская улица – только плечами пожимают. Пришлось на вокзал ехать, в справочной узнавать.

– Мама, Москва очень большая, если Изюмская улица в Бутово, то, например, в Солнцево о ней могут и слыхом не слыхивать. Больше никогда в справочную не езди, если куда соберешься – скажи мне, я тебе из Интернета все узнаю и карту распечатаю.

– Да куда мне ездить, только в магазин, а к Косте, так это уж меня Галя просила.

– Ну и как они?

– Живут. Костик маршрутку водит, жена его Леночка медсестрой работала, сейчас в декрете, вот-вот родит. Я что подумала, Алешенька, – она вдруг смутилась, – они еще кроватку не купили, у них пока с деньгами плохо, если Игорька кроватку….

– Отдай, – отвернувшись, сказал я.

– А если еще что из Машенькиных вещей Лене свезти? Сейчас-то она в широком ходит, но как родит….

– Все отдай, – глухо ответил я, – пусть носит.

– Нет, все зачем, – повеселев, возразила мама, – они на квартире, завтра сгонят – куда им со всеми вещами. А вот на первом этаже в твоем доме у Марты Васильевны дочь – мать-одиночка, если ей одну-две кофточки, а мальчику велосипед и игрушки….

– Мама, не спрашивай меня больше, отдавай все, что хочешь, и кому хочешь.

– Спасибо, сынок. А Марта Васильевна очень порядочная женщина, она к тебе раз в неделю может зайти прибрать, когда я уеду – заплатишь ей, и оба будете довольны.

– Ты что, уже собралась уезжать? – испуганно спросил я.

– Нет-нет, что ты, до лета побуду, а там, может, отпуск возьмешь и со мной во Владивосток. Отца-то с братом сколько не видел. Даст тебе Шебаршин-то отпуск на лето?

– Не знаю, наверное, даст.

– А не даст, так уходи от него и другую работу ищи. С детства его не люблю, нехороший он человек и всегда тебе завидовал.

– Что ты говоришь, мама, чего ради ему мне завидовать?

– Ляля всегда к тебе льнула – ты уже уехал, а она все прибегала, про тебя спрашивала. Мать ее чуть ли не силой за Саньку погнала, от черной жизни, а таким лучше в девках оставаться – и себе и другим бед наделают. Сумасшедшая она была, Лялька, в бабку свою, Мару, пошла и как бабка кончила.

– Мама, перестань, я не хочу об этом говорить! А Санька… – горло мне вдруг сдавило, я вскочил и нервно забегал по кухне, – Санька мне очень помог, не говори о нем плохо!

Наверное, я выглядел в эту минуту не лучшим образом, потому что мама испугалась.

– Ладно-ладно, сынок, не буду, успокойся! Садись, покушай, уже все готово. Да, чуть не забыла – тебе повестка из прокуратуры на завтра. Хорошо, я внизу в почтовый ящик заглянула, ты же его вообще не открываешь. Наверное, нашли того подлеца.

Я взял повестку, повертел в руках, дважды перечел – фамилия у вызывавшего меня следователя была другая, не как у того, что беседовал со мной перед Новым годом. Шестое чувство подсказывало мне, что вызов этот не связан с тем, что негодяй-водитель, погубивший моих жену и сына, найден. Тем не менее, войдя в кабинет следователя, я, даже не поздоровавшись, прямо с порога его спросил:

– Вы нашли человека, который погубил мою семью?

– Во-первых, здравствуйте, Алексей Геннадьевич, – важно произнес маленький человечек в круглых очках, – во-вторых, садитесь.

– Я уже сижу, – опустившись на стул, нервно сказал я, – так нашли того мерзавца, или нет? Уже пять месяцев прошло.

– Ищем и найдем, не волнуйтесь. А сейчас я хочу задать вам несколько вопросов. Ваша жена работала у депутата Ишханова референтом и, наверное, кое о чем вам рассказывала. Она знала о том, что вместо детских домов деньги из бюджета перечислялись на содержание разного рода увеселительных заведений?

Я пожал плечами.

– Кто же этого не знал?

– Вы можете конкретно назвать имена всех, кому это было известно?

– Сто сорок миллионов россиян назвать? – ехидно хмыкнул я. – Любой депутат связан с каким-то мафиозным кланом, неужели есть кто-то, кому это неизвестно?

– Молодой человек, – следователь явно начал сердиться, – я спрашиваю вас не про любого депутата, а про Эльшана Ишханова. Напоминаю о статье за дачу ложных показаний. Кто конкретно знал о характере его деятельности?

– Все.

– Что значит все? – раздраженно спросил он. – Я, например, не знал.

– Значит, знал кто-то другой из ваших. Просто, Ишханов при жизни прекрасно умел со всеми договариваться.

Следователь неожиданно успокоился.

– А знаете, я сейчас имею полное право вас задержать, – спокойно заметил он, – вы знали о совершаемом в течение долгого времени преступлении и не сообщили о нем. Статья триста шестнадцатая, укрывательство преступления.

Как ни старался маленький следователь, прозвучало это довольно вяло, и я согласился:

– Задерживайте. Только сначала сообщите мне, на каком этапе находится расследование убийства моей жены, я имею право это знать.

– Ну, вы же не хотите нам помочь, – непонятно к чему возразил он, подписал мой пропуск и ногтем подтолкнул его ко мне, – пока можете идти.

Несмотря на это угрожающее «пока», больше меня в прокуратуру не вызывали. Частный детектив, которого я нанял, тоже ничего нового не нашел. В июне мама уговорила меня взять отпуск и поехать с ней во Владивосток. Перед отъездом я хотел вернуть электронные ключи от коттеджа, которые Саня передал мне перед приездом мамы, но он их не взял.

– Пусть будут у тебя, у меня просьба такая – загляни туда перед отъездом, что там делается. Охранников посылать не хочу, будут по всему дому ходить, ее вещи трогать. Я ведь еще там и не был после всего, не в состоянии. Не волнуйся, если что, у меня дубликаты есть, держи эти пока у себя.

Выполняя его просьбу, я за день до вылета во Владивосток заехал в коттедж. Электроника при включении работала исправно, ворота и двери бесшумно открывались, едва я нажимал кнопки ключа-пульта. Внутри было чисто – плотно закрытые рамы не пропускали пыли, – только очень уж одиноко и пустынно, задерживаться здесь не хотелось. Добросовестно обойдя дом, я нажатием кнопок запер все двери, вышел за ограждение и, подождав, пока сомкнутся железные ворота, включил зажигание.

Лето стояло жаркое, и по приезде во Владивосток я поначалу почти никуда не выходил, потому что плохо переносил жару, а тут еще и смена часового пояса. Целыми днями спал у себя в комнате, не включал ни компьютер, ни телевизор. Слышал, как поутру родители собирали в детский сад Максимку, сынишку брата Сережи – тот с женой на месяц укатил побродить в Саянах, – потом мама начинала возиться на кухне и строго по часам приносила мне в комнату завтрак, обед и ужин. На укоризненный шепот отца, пенявшего ей за то, что она не зовет меня к столу, отвечала:

– Пусть отоспится, восстановится. Организм мудрый, он после стрессов сна требует. И жарко тоже. Как прохладней будет, так сам выйдет – сходит в город, осмотрится, а сейчас чего там делать.

Но прохладней, вопреки обещаниям Гидрометцентра, все не становилось, наоборот, в лесах начались пожары, и в город потянуло дымом. Из Саян раньше времени вернулись Сережа и его жена Зоя – веселые, а лица темные от въевшейся копоти, которая даже горячей водой никак не смывалась.

– В сауну потом сходим, отмоем, ничего, – говорила Зоя за столом, куда меня вытащил брат, возмутившийся моим затворничеством, – она повернулась ко мне, – ваши московские ребята там были, так они вообще – из тайги вышли, а у них три сантиметра черный слой на лице.

– Туристы? – вяло спросил я, чтобы что-то спросить, потому что понимал, что меня то и дело исподволь пытаются вовлечь в разговор.

– Ну, в общем-то. Приезжают, как бы буи системы Коспас-Сарсат испытывать, так что им и вертолет, и снаряжение оплачивают. Мы, если вертолет нанимаем, то сами платим.

– А зачем вертолет? – уже по-настоящему удивился я.

– Так там в иные места никак не пройдешь, – с готовностью пояснил Сережа, обрадованный моим интересом, – когда лошадей нанимаем, когда на вертолете. Нас в этом году поначалу, знаешь, где выбросили? Там, где речка Бирюса берет начало от истоков. Я потом в фотографиях разберусь, покажу – красивейшие места, водопады.

– Я бы хотела сходить, – мечтательно проговорила мама, – помнишь, Гена, (это к отцу), мы раньше песенку пели – «Там, где речка, речка Бирюса»?

– Ну и почему бы не сходить? – пожал плечами Сережа. – Там и в шестьдесят, и в восемьдесят лет туристы ходят. Один старичок академик даже на пик Грандиозный забрался. Мы в этом году тоже хотели попробовать, уже до избушки Хрущева дошли, только нам по связи передали, что пожары начались.

– А избушка так и стоит, не развалилась? – спросил отец.

– Ремонт, конечно, требуется, – вздохнула Зоя, – больше пяти лет со смерти Андрея, уже и крыша начала валиться.

Тут пошел увлекательный разговор об охотнике Андрее Хрущеве и его избушках-зимовьях, поставленных на тропе вдоль знаменитой реки Кизир, о приюте для туристов на Пихтовом ручье, где разветвляются дороги. Я не вмешивался, хотя слушал с интересом.

– После Андрея эти угодья уже никто не берется осваивать, – очищая яйцо, рассказывал Сережа, – участок огромный. Хрущев там с восьмидесятых начал охотиться. Один раз к нему туристы – без него – заглянули, блинов напекли. Андрей приходит – его угощают, пир вовсю. А когда они уехали, он глянул – они, оказывается, из его же запасов блинов и наделали, всю муку извели. Как охотнику на зимовье без муки? Он тогда еще совсем молодой, горячий был, разозлился. Записки начал оставлять: вот, мол, это и это бери, а вот это тронешь – подстрелю.

– Да ладно, – смеется Зоя, – он очень гостеприимный был. Всегда туристам писал что-нибудь вроде «Здравствуйте, люди добрые! Отдыхайте, возьмите, что надо, но после себя приберите. Дрова пожгли – наколите новых». И стихи любил – чужие записывал, свои сочинял. Один турист из Новосибирска его записки сфотографировал, потом в Интернете их развесил – это уже после его смерти.

– Отчего он умер? – спросил я, понимая, что рассказы эти предназначены в основном для меня – родители-то наверняка все много раз слышали.

– В проруби утонул. Говорят, он свою гибель заранее предчувствовал, у него там несчастная любовь была….

– Ой, только не надо о грустном, – прервала ее мама, – лучше расскажи, как вы медведя встретили.

Опять пошли рассказы о Саянах, один занимательней другого.

– Давай, брат, в следующий раз с нами, – сказал мне Сергей, – такого места, как Саяны, нигде в мире не найдешь, кто один раз пошел – навсегда заболел, уже никакая заграница не нужна. Кстати, что ты все дома сидишь? Давай, я тебя хоть, пока прохладней не стало, на пляж искупаться свожу.

Раза три-четыре он меня действительно возил в Лазоревую бухту на своем допотопном транспортном средстве под названием москвич, а прохладней все не становилось. В начале августа, когда я улетал из Владивостока, температура воздуха там перевалила за тридцать, а в Москве, над которой стоял густой синевато-серый дым, было еще хуже. Спустя три часа после приезда глаза мои основательно распухли и слезились, от дыма не было спасения даже дома – едкий запах проникал и сквозь закрытые окна. Заглянула Марта Васильевна с первого этажа, поздравила с приездом, поинтересовалась здоровьем мамы и сообщила, что они в Москве уже давно задыхаются.

– Народу мрет много, не сообщают просто, – сказала она, – птицы с неба падают, в воздухе дохнут, я сама видела. Было бы только жарко или только дым – еще перетерпели бы, а когда все сразу…. Люди просили, хоть кинотеатры и залы с кондиционерами на сутки открывать, чтобы бедным там от дыма прятаться, так ведь теперь все частное, кому надо! У кого кондиционеров нет, лучше окна мокрой простыней завешивать. Что ж ты себе кондиционер-то не поставил? Деньги ведь неплохие зарабатываешь.

– Не пришлось как-то, – сипло, оттого, что горло тоже начало отекать, ответил я, – в Москве прежде жары особой-то не было.

– Ну, давай, я тебе помогу окошки завесить и капли для глаз принесу – дочке моей помогает, она ведь продавщицей в палатке, целый день на улице, поневоле этим дымом дышит.

Мокрые простыни и капли помогли мало, утром следующего дня мне стало совсем нехорошо. Я позвонил Шебаршину и сообщил, что в Москву уже прибыл, но к работе пока приступить не в состоянии – жуткая аллергия на дым.

– Сейчас за тобой машину пришлю, – весело сказал он, – ты мне нужен. Ничего, доедешь, в машине кондиционер.

В его офисе в Хохловском переулке воздух был чистым, глазам моим и горлу сразу полегчало.

– Фу-у! – я с упоением сделал вдох до самого пупка. – Слушай, я у тебя здесь ночь проведу, ладно?

– Да я уже договорился, тебе дома сегодня кондиционер врежут, – хохотнул Саня, – этой ночью насладишься, а утром я тебя в Прагу отправляю, там вроде смога нет.

Я даже рот открыл от удивления.

– В Прагу? Что мне там делать?

– Считай, в командировку. А если по делу, то там с тобой одна личность хочет побеседовать, и я ей не могу отказать.

– Тебе что, за это опять госзаказ пообещали? – не удержался я от того, чтобы не уколоть его напоминанием о сделке с Ишхановым.

– Примерно. Кстати, ты что, в последнее время к компьютеру вообще не подходишь? Так просмотри прямо сейчас новости за месяц. Вот тебе компьютер, набери «депутат Ишханов, убийство» и сиди, изучай, а я пошел – у меня еще кроме тебя дел по горло.

Статей было достаточно, но я, естественно, первым делом обратился к той, что была озаглавлена «Арест жены убитого депутата Ишханова». Как всегда, заголовок мало соответствовал тексту, в котором говорилось:

«Как предполагает следствие, возможной причиной убийства депутата Эльшана Ишханова стала его связь с мафиозной структурой, курировавшей подпольную сеть игорных заведений. В ходе расследования выяснилось, что только за один год ряд компаний и бюджетных организаций по подложным документам оформили налоговый возврат от государства на сумму до трех миллиардов рублей за якобы спонсорские отчисления детским домам и интернатам. В действительности же они инвестировали деньги в курируемые Ишхановым казино и лотерейные клубы, получая помимо налогового возврата еще и колоссальные доходы от нелегальной деятельности заведений. В связи с этим прокуратура заблокировала счета депутата Ишханова, рассматривается вопрос о возможности ареста его вдовы Гюльнары Ишхановой».

– Ничего себе! – потрясенно сказал я возвратившемуся Сане. – А я-то думал, да и мне следователь говорил, что он всего лишь у твоей фирмы мебель для своих казино за государственный счет заказывает.

– Будет тебе следователь все рассказывать, держи карман шире! – подмигнул мне Шебаршин. – А Ишханов молодец, жалко, что рано ушел. Но ничего, депутатский корпус большой, госзаказы у нас всегда будут.

– А твоей фирмы это никак не коснулось?

– С какой стати? Я спонсорских отчислений не делал и вообще в эту лавочку с налоговыми вычетами не лез, хотя Эльшан, покойник, мне удочку и закидывал – так, мимоходом, в разговоре. Но я ему прямо сказал: не хочу, и без того в любой момент могут за просто так в тюряге сгноить. Мне госзаказ оплачивают, я выполняю, и все – гуляй, Вася. Ты, Леха, думаешь, предпринимателем так легко быть? Скольких ограбили, посадили и прикончили! Ко мне тоже пытались подкатиться, но я, видишь, пока на плаву. Правильных людей купил, документация вся в железном порядке, «Присцилла» как оффшорная организация переоформлена. Головной офис у нас теперь в Праге, туда завтра и полетишь, документы с визой уже все оформлены.

– Да зачем мне туда? – растерянно спросил я, совершенно сбитый с толку его рассуждениями.

– Я же сказал – поговорить, – загадочно ухмыльнулся он, – на месте разберешься.

Кондиционер мне действительно установили в тот же день, вечером я зашел к Марте Васильевне и отдал ей второй ключ от своей квартиры:

– Мне кондиционер поставили, переселяйтесь прямо сейчас с ребенком ко мне в квартиру, эту ночь нормально проведете. А я утром улетаю.

Она посмотрела на меня слезящимися глазами и вдруг расплакалась.

– Травят нас, Лешенька, травят народ, как тараканов.

От нее пахнуло перегаром.

– Прекрати, мама! – прикрикнула ее дочь, высокая худая женщина с недобрым лицом, и повернулась ко мне: – Вы на маму не смотрите, она водкой от смога лечится – какой-то дурак по телевизору советовал. Спасибо вам, мы к вам утром перейдем, когда вы уедете. Ничего, еще одну ночь перетерпим.

В квартире их было душно и дымно, несмотря на развешенные на окнах простыни. Маленький мальчик с бледным личиком играл на полу с лошадкой Игорька. Горло у меня внезапно сдавило, я торопливо кивнул и вышел.

В Праге меня встретили в аэропорту и повезли в отель Рамада. Отель находился в центре города на Ваславской площади, передав мне ключи, портье на чистом русском языке с улыбкой сообщил:

– Номер в нашем отеле для вас оплачен до двадцатого числа, завтрак включен, – и интимно добавил: – Завтра с шести вечера вас просили быть у себя, будет посетитель.

Если честно, то я настолько устал от всех вьющихся вокруг меня махинаций, что даже не почувствовал себя заинтригованным и с утра после включенного в оплату завтрака отправился гулять по Праге – как-никак, а это был мой первый в жизни выезд заграницу. Может, я и был бы на месте вовремя, но ближе к шести, когда подходил к своему отелю, увидел демонстрацию с флагами. Полицейский, которого я спросил, в чем дело, мой вопрос явно понял, но ничего не ответил, а лишь похихикал и отвернулся. Посмотрев на часы, я решил, что кому надо, тот подождет, и направился за демонстрантами, среди которых большинство были женщинами. Мне немедленно вручили буклет, который я не смог прочитать по причине незнания чешского языка.

В парке, куда я пришел вместе с демонстрантками, проходил рок-концерт, на каждом шагу стояли био-туалеты – потому, возможно, что повсюду продавали пиво, очень много пива. Девчушки были ничего, симпатичные, дружно подпевали исполнителям, и стояли парами, обнявшись. В перерыве между номерами одна из них с улыбкой что-то мне сказала, но я извинился на своем родном языке и развел руками. Она тут же перешла на довольно хороший русский:

– Мы ценим вашу поддержку, дорогой друг, передайте нашим подругам из России, что мы всей душой с ними.

Стоявшие вокруг нас девицы дружно зашумели, заулыбались, выражая ей свою поддержку, одна парочка даже разомкнула свои объятия, чтобы похлопать.

– Большое спасибо, – вежливо поблагодарил я и, взглянув на часы, заторопился в отель.

Посетитель уже ждал и, по-видимому, давно – ко мне в номер постучали, едва я вернулся. С легким упреком в голосе вошедшая Гюля Ишханова сказала:

– Здравствуй, Алеша, я ведь просила тебя быть на месте к шести.

Поцеловав меня в щеку и обдав запахом дорогих духов, она опустилась на широкий диван. Я бросил на нее короткий взгляд – по-прежнему изящная и элегантно одетая, но сильно постаревшая с тех пор, как мы виделись в последний раз.

– Привет, Гюля, извини, не знал, что это ты, Рамблер сообщил, что тебя заточили в Бутырки.

Она поморщилась.

– Ты больше читай, что пишут на этой помойке. Вообще-то я сейчас обитаю в Париже, сюда приехала специально поговорить с тобой – в Москву как-то не тянет, а в Париж тебя вызывать сложно.

– Спасибо, я тронут. Еще раз извини за опоздание, меня увлекла за собой толпа очень милых девиц со знаменами. Они дали мне буклет, поблагодарили за поддержку и просили передать привет подругам из России, но я, честно говоря, так и не понял, в честь чего демонстрация.

Гюля пожала плечами, в ее усталом взгляде мелькнуло некоторое подобие улыбки.

– Могу тебя поздравить, Алеша, ты принял участие в параде лесбиянок.

– Черт, – я смущенно почесал затылок, – вот влип! Ладно, о чем, собственно, ты хочешь говорить?

– Ты можешь рассказать, о чем говорили с тобой следователи? Если это не секрет, конечно.

– Да какой там секрет! Так, ерунда, – я вкратце передал ей содержание допросов.

– Я так и думала. Извини, можно я закурю?

– Ради бога, чего ты спрашиваешь?

Подождав, пока из сигареты потянется легкий дымок, Гюля продолжила:

– Так вот, их совершенно не интересовали твои ответы, они тебя просто прощупывали – толком ничего не знали, но пытались выяснить твою роль во всем этом деле.

– Какую роль? Извини, Гюля, до меня не совсем доходит – они все же подозревали меня в убийстве Маши и Эльшана?

– Какой же ты наивный, Алеша! Ты в курсе, что мои счета на сорок пять миллионов долларов заблокированы?

– Читал что-то в интернете, но точно сумму не называли.

– Так вот, могло было быть заблокировано больше ста миллионов, просто, благодаря нашей с тобой кропотливой работе по сбору информации, многие оказались у меня в руках. Мы успели перевести деньги в надежное место, там до них не доберутся, но, сам, понимаешь, для твоего здоровья лучше, чтобы никто ни о чем не догадывался.

– Могла бы не предупреждать, я не идиот. Но откуда такая забота о моем здоровье?

– Ну, мы же друзья, – неожиданно она улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной, – ты мне нужен живым и здоровым. Видишь ли, я хочу с твоей помощью вернуть свои сорок пять миллионов баксов, они принадлежат моим детям.

Я пожал плечами.

– Вернуть? Да их уже давно, наверное, перевели в бюджет, а ваши коллеги-депутаты растащили по крошкам.

– Нет пока, у меня информация, что их придерживают для предвыборной компании. Собственно, это мелочь, конечно, но карликам все сгодится.

– Ну и чего ты хочешь? Чтобы я забрался в компьютеры президента и премьера? Не смеши, Гюля! Во-первых, это физически невыполнимо, во-вторых, им абсолютно безразлично, что ты на них нароешь – мнение народа их не интересует, они плюнут и разотрут.

Пристально глядя на меня, Гюля выпустила пару колечек и стряхнула длинный столбик пепла в пепельницу.

– Нет, конечно, нет. Но у нас появилась кое-какая информация, и если в нужный момент ты окажешь помощь, то получишь десять процентов со всей возвращенной суммы. Сейчас мне нужно только твое принципиальное согласие.

– Нет, Гюля, я больше ничего не хочу, устал. Мне нужно от жизни только одно – найти убийцу моей семьи.

– А если я сообщу тебе кое-какую информацию об этом человеке, – медленно проговорила она, – тогда ты согласишься?

– Соглашусь, – без колебаний ответил я.

– Тогда слушай. Никто из следователей, разумеется, не стал тебе сообщать, но мне точно известно следующее: перед Новым годом в Казарменном переулке был обнаружен труп мужчины с простреленной головой. Отпечатки пальцев его совпали с отпечатками в машине, сбившей Эльшана и Машу с Игорьком. Выяснить личность так и не удалось, скорей всего, это был приезжий, но очень уж все смахивало на заказное убийство – когда убирают исполнителя. Органы начали копать, но не с той стороны – они решили, что Эльшана убрал или кто-то из наших, или кто-то, на кого он собрал компромат. Им нужны все деньги Эльшана, но они запутались, а с какого конца взяться не знают.

– А ты знаешь, кто заказчик? – угрюмо спросил я.

– Если бы! – ее кулачки сжались, по щекам потекли слезы. – Я бы его сама лично прикончила, но у меня ничего нет! Ничего! Одно знаю точно: это не наши. И не те, на кого мы с тобой собирали информацию, – те сами тряслись, что после смерти Эльшана все их дерьмо может всплыть на поверхность. Совершенно непонятно, абсолютно! Может, действительно, какой-то гастарбайтер по пьяни угнал машину и совершил случайный наезд, а то, что его потом пристрелили, – простое совпадение.

На лбу моем выступил холодный пот, закрыв глаза, я какое-то время сидел неподвижно, потом, медленно выговаривая слова, глухо произнес:

– Значит, он мертв. Это точно?

– Абсолютно. Моим людям удалось договориться со следователем, который вначале вел это дело, и получить от него не только копию заключения экспертов, но и фотографии отпечатков пальцев.

– И все это время он был мертв, а я….

– Какая разница, Алеша, уже ничего не изменить, – тяжело вздохнув, она поднялась, и я автоматически последовал ее примеру, – увидимся, когда придет время, я с тобой свяжусь. Пока воспользуйся случаем, отдохни, поброди по Праге. Если следователь опять начнет тебя теребить, повторяй все, что говорил прежде.

В Москву я вернулся в двадцатых числах августа, жара уже спала, прошедшие дожди очистили воздух. В квартире моей царили чистота и порядок, но Марта Васильевна долго отказывалась брать деньги за уборку:

– У меня еще совесть не совсем отшибло – столько дней мы тут твоим кондиционером спасались, и еще деньги брать.

– Марта Васильевна, – строго произнес я, – вы меня просто ставите в безвыходное положение. Я не могу даром принимать вашу помощь, и если каждый раз вы начнете что-то придумывать, мы с вами поссоримся. Немедленно берите деньги!

Она тяжело вздохнула и, покачав головой, взяла.

– Спасибо. Ох, чуть не забыла – опять тебе повестку принесли, я давеча из почтового ящика достала. Может, что новое скажут?

Взгляд ее был полон сочувствия, но я равнодушно скомкал повестку и сунул в карман.

– Да, хорошо, спасибо.

Следователь опять был другой и на этот раз выглядел очень доброжелательным.

– Здравствуйте, Алексей Геннадьевич, садитесь. У нас для вас новость, не знаю уж, как считать – добрая или злая. Нашли мы все-таки того негодяя.

– Здравствуйте, – усаживаясь на стул, напротив него равнодушно ответил я, – да, я знаю.

На минуту мне показалось, что у него отвисла челюсть, но он быстро взял себя в руки.

– Знаете? Можно узнать, откуда?

– Обращался к услугам различных частных детективных агентств. Это ведь законом не возбраняется?

– А, ну…. Вообще-то нет. А можно узнать, к кому именно?

Полагая, что ни от кого не убудет, если он в поисках информатора чуток потрясет детективов, в течение длительного времени морочивших мне голову, я прежним безразличным тоном перечислил все агентства, в которые обращался, а под конец добавил:

– Честно говоря, не помню даже, кто из них сообщил мне о найденном в Казарменном переулке трупе. Поймите, у меня было ужасное состояние.

– Да, конечно, конечно.

– У меня нет сил обо всем этом думать, мне больше нечего вам сказать, могу я идти?

Не говоря ни слова, следователь подписал мой пропуск. Он был явно расстроен, так хорошо задуманный им план – выведать что-то новое, ошеломив меня новостью, – провалился. Я спустился по лестнице, вышел на улицу и направился к метро. Больше меня в прокуратуру не вызывали – Гюля была права, они не знали, о чем спрашивать и где искать.

Жизнь потекла своим чередом, и все было, как обычно, но душой моей овладела какая-то странная апатия – словно с известием о смерти человека, погубившего Машу и Игоря, существование мое утратило смысл. В заказное убийство я не верил – покушение на человека такого масштаба, как Ишханов, готовится долго и тщательно, выверяется все его расписание, каждый шаг, а тут чистая случайность. Ну, кто мог предвидеть, что у моей жены неожиданно забарахлит машина, а влюбленный депутат кинется подвозить ее до дому и окажется на одной с ней остановке?

В середине декабря Шебаршин вызвал меня к себе в офис для деликатного разговора.

– Слушай, Леха, – осторожно сказал он, – у меня такая есть мысль, что не много ли, у вас в компьютерном народу развелось? Меня это чего-то раздражает.

Если ему казалось, что я начну протестовать, то зря – программисты, принятые им в компьютерный отдел во время моего пребывания на госслужбе у Ишханова, меня самого раздражали. Не знаю уж, где ему удалось откопать эту троицу – двух парней и девицу, – но если что-то в жизни их и интересовало, то явно не работа. Тем не менее, я не удержался и кротко, хоть и с легкой ехидцей в голосе, спросил:

– Так мне искать себе другую работу?

– Брось, я об этих новых. Нанял их, когда ты к Ишханову ушел, кормил, можно сказать, на убой, а толку? Сайт «Присциллы» постоянно где-то на задворках Яндекса был. А ты вернулся, так как ни введешь в поисковик «мебель на заказ» – сразу на первую-вторую страницу вылезаем. Ну и зачем мне всю эту свору откармливать? Лучше я тебе и твоим рерайтерам зарплату подниму, как ты на это?

Я равнодушно пожал плечами и мысленно поаплодировал Сане, научившемуся, наконец, говорить слово «рерайтер».

– Не знаю, ты их принимал, тебе и решать. Лично мне сейчас для продвижения сайта никто кроме пяти рерайтеров не нужен, но одного программиста я бы в заместители, наверное, взял. Только, конечно, не из этой троицы.

– Ладно, тогда сам подбери себе человечка, а этих я сразу после Нового года пошлю на три буквы, у них контракт кончается. Кстати, говорят, ты на работу все время подземкой ездишь, твоя тачка-то сейчас на ходу? Если что, так я своим ребятам в сервисе скажу.

Чуть склонив набок голову и прищурив глаза, он смотрел на меня с напряженным интересом. Я немного удивился – с чего вдруг такая забота?

– Спасибо, Саня, но с Первомайской в Свиблово мне удобней ездить на метро, а так все в пределах нормы.

– Ну, слава богу, слава богу. Так ты и не узнал, что тогда с мотором случилось?

«Тогда» означало в тот день, когда погибли Маша с Игорем, но слова Шебаршина почему-то не пробудили в воображении моем жутких картин, как это бывало прежде при упоминании о трагедии. Ответил я спокойно и даже чуть безразлично:

– У кого же я узнаю? Ее твои ребята сами из сервиса забирали, а мне, честно говоря…. Какая разница?

– А, ну да, ну да. Ладно, Леха, так мы с тобой договорились – начинай уже сейчас подыскивать себе помощничка.

По дороге к метро я мысленно перебирал имена бывших однокурсников – возможных кандидатов в «помощнички». Дураков звать нет смысла, а все толковые ребята уже где-то подвизаются, их с места не сорвешь – кто в банках, кто в страховых компаниях. Кажется, Сева Баяндин осел где-то на мехмате, надо будет поискать его номер в органайзере.

Время от времени мимо меня с предупреждающим трезвоном грохотали трамваи, с Покровки донесся пронзительный визг тормозов – у кого-то из водителей в последний момент хватило ума не проскочить на красный свет. Морозный воздух щекотал горло, над крышами домов и заснеженными деревьями синело на редкость чистое для декабря небо. Дойдя до Тургеневской, я купил в киоске еженедельник, заглянул в МакДональдс перекусить и, пока жевал бигмак, запивая его чаем, с интересом читал статью о новых загадочных находках в Южной Америке – предположительно следах посетивших Землю инопланетян. Заднюю страницу еженедельника занимал кроссворд, я сумел его разгадать, пока трясся в вагоне метро, и внезапно на меня нахлынуло блаженное чувство удовлетворения. Из-за всего сразу – синего морозного неба, воспоминаний студенческих лет, разгаданного кроссворда. И из-за того, что я возвращаюсь домой, не испытывая больше страха перед пустотой своей квартиры.

Ощущение чистоты и порядка охватило меня уже на пороге – днем, видно, Марта Васильевна приходила прибираться. Сняв куртку и сунув ноги в заботливо выставленные ею на видном месте тапки, я прошел в комнату и замер – в углу, как когда-то давным-давно, в другой жизни, уткнувшись носом в угол, лежала лошадка Игорька. Кровь отхлынула от моего лица, в голове зашумело, я стоял и смотрел на лошадку, пока настойчивый трезвон в прихожей не заставил меня повернуться к входной двери. Женский голос снаружи настойчиво и громко звал:

– Алеша! Алеша, это я, Лида! Вы дома?

Потом щелкнул замок, и дверь открылась. Дочка Марты Васильевны – мелькнуло в мозгу, что, оказывается, ее зовут Лидой – увидела меня, смутилась и растерянно застыла на месте не решаясь войти. Я тоже смутился и пролепетал:

– Здравствуйте, я… извините, не сразу открыл, я….. Заходите, пожалуйста.

– Вы уж простите, ради бога, что маминым ключом открыла, звала, звала – думала, вас дома нет. Мама у вас тут сегодня убирала и Тошку с собой сюда взяла, а то у них в садике карантин, его девать некуда. Он тут у вас игрушку свою забыл, можно я заберу?

Тошка? До меня не сразу дошло, что Тошка – ее сынишка, внук Марты Васильевны. И что уткнувшаяся носом в стену лошадка Игорька принадлежит теперь ему.

– Да-да, конечно, берите.

Голос мой прозвучал сдавленно. Лида направилась было к брошенной игрушке, но вдруг остановилась и встревожено посмотрела на меня.

– Это вы что ж такой бледный? И голос совсем охрип, простыли, наверное? Так я сейчас маме скажу, у нее от простуды всего до кучи.

Взгляд ее был озабоченным, лоб прорезала глубокая складка. Почему, интересно, она всегда казалось мне эдакой злющей бабой-ягой? Да и не старуха она вовсе, лет на пять-шесть старше меня, не больше. Мне стало до того неловко из-за моих к ней прежних чувств, что я неожиданно для самого себя сказал:

– Нет-нет, благодарю вас, я здоров, просто… увидел лошадку и вдруг… накатило.

В глазах стоявшей передо мной женщины появилось понимающее выражение. Она шагнула ко мне, положила руки мне на плечи.

– Не годится так, один ты. Год-то уже прошел?

– Год? – я не понял, о чем она говорит. – Какой год?

– Год-то прошел после смерти жены?

– Год… я… нет, на следующей неделе будет.

Господи, а я ведь даже не считал дни, совсем не думал о приближающейся дате! Осенью, в годовщину самоубийства Ляльки, Шебаршин устроил большие поминки, но меня не пригласил – не хотел, как я полагал, лишний раз напоминать мне о моей собственной беде. И вот я забыл.

Сдвинув брови, Лида немного подумала, тряхнула головой и придвинулась ко мне еще ближе, почти вплотную.

– Ладно, ничего страшного, наверное, я ведь не в жены к тебе набиваюсь. Ты один, я тоже одна.

От нее пахло сиренью – дешевые отечественные духи, но мне всегда нравился запах сирени. И, ощущая стремительно нарастающее желание, я согласился:

– Да, наверное, ничего страшного.

С того дня Лида приходила ко мне регулярно, иногда оставалась на ночь. В те две недели, когда была ее смена работать, мы встречались изредка, а в следующие – почти каждый день. Из рассказов Лиды я узнал, что она выскочила замуж очень рано – в семнадцать лет, – но через пять лет муж с ней развелся и отсудил себе дочку. И теперь даже не позволяет им видеться.

– Как же так? – возмущению моему не было предела. – Ребенка должны были оставить с матерью!

– Богатый он, – с какой-то горькой покорностью вздохнула Лида, – всех судей купил, мне с ним не потягаться. Потом уже я в тридцать лет с тоски Тошку родила – от хорошего человека, только семейного, он у меня в киоске сигареты покупал. Всегда встанет у окошка и говорит, говорит. Мужик сам по себе не видный, но голос приятный, мне голос его нравился. Покупатель какой подойдет, он замолчит, отойдет – снова тараторит. Все про спорт – про футбол, про теннис, про борьбу. Ты-то, Алеша, сам спорт любишь?

– Ну, не знаю даже. Олимпиаду смотрю, иногда футбол. Не фанат, одним словом.

– Во-во, а этот, наверное, фанат был, все трещал, кто какой пас сделал, и что судьи, мол, все куплены, игроков из команды в команду продают – я-то в спорте не очень, только это и запомнила. Потом стал к нам домой забегать, но матери моей до жути боялся.

– Странно, Марта Васильевна вроде бы такой добрый и миролюбивый человек.

– Ну, во-первых, он женат, а во-вторых, его болтовня ее бесила. Так ему в лицо и говорила: про твой спорт, небось, дома слушать не хотят, вот ты к нам и являешься, а шел бы ты лучше к своей законной супруге, там тебе и футбол, и обед, нам скандала не нужно. Он поэтому только тогда приходил, когда мать на работе была. Как я от него залетела, она волосы на себе рвала, на аборт меня гнала.

– А он что?

– А что он? Повертелся, повертелся и тю-тю – исчез со всем своим футболом. Зато у меня теперь свой ребеночек, никто его не отнимет!

Она сказала это тоном девочки, гордящейся новой куклой. Я же мысленно подсчитал, что если она родила Тошку в тридцать, то теперь ей тридцать пять. Что ж, это такой возраст, когда люди сами распоряжаются своей жизнью, собственно, и наша связь началась по ее инициативе. Тем не менее, мне почему-то было неудобно перед Мартой Васильевной, и я старался лишний раз с ней не сталкиваться – даже деньги за уборку теперь передавал через Лиду. Самой Лиде тоже подкидывал деньжат. Сначала чувствовал себя неловко – вдруг обидится, решит, что ей платят, как проститутке, – ломал себе голову, выискивал в магазинах дорогие подарки. Она принимала их без всякого удивления, как нечто само собой разумеющееся. Спустя пару месяцев я решился – без особых мудрствований вложил в ее руку пачку купюр со словами: «держи, на расходы». Честно говоря, это сразу сделало отношения между нами много проще.

Севу Баяндина я отыскал не в МГУ, а в Текстильном университете на кафедре информационных технологий – он вел там семинары и читал лекции. Парень Сева был очень толковый, но крайне нерешительный, его больше месяца пришлось уговаривать перейти к нам в отдел на высокооплачиваемую работу, при этом он постоянно твердил:

– Понимаешь, Леха, надо все взвесить, деньги – не главное в этой жизни, наш университет имеет мировую известность, тут престиж.

– Какой может быть престиж за пятнадцать тысяч в месяц? Хорошо, ты пока с папой-мамой живешь, а когда женишься?

– То-то и оно – на меня уже предки с обеих сторон наседают, внуков требуют, а мне пока, понимаешь, не охота. Прибавится зарплата – у них появятся новые аргументы.

– Зато ты сможешь купить машину. Подумай, Сев, а? Возьмешь кредит, при нашей зарплате за год его выплатишь. Не хочешь по Москве на лимузине разъезжать?

– Да, хорошо бы. Не лимузин, конечно, но какой-нибудь хороший внедорожник можно было бы взять, да? Ладно, Леха, я подумаю.

Полегоньку да помаленьку мне удалось преодолеть его сопротивление, и теперь я мог больше времени уделять разработке новых модификаций вируса, приобретя, к тому же, извечную благодарность родителей Севы.

В середине мая позвонил отец, сказал, что маме необходима срочная операция по удалению камней в желчном пузыре, и если я смогу прислать нужную сумму, то операцию сделают не в районной больнице, а в военном госпитале, где врачи и оборудование много лучше. В тот же день я перевел деньги, позвонил Шебаршину, предупредив, что оставляю отдел на Севу, и вечером вылетел во Владивосток.

После наркоза были кое-какие осложнения, но в целом операция прошла успешно. Через четыре дня маму выписали, но я решил задержаться во Владивостоке еще на неделю – отец, брат и невестка с утра уходили на работу, а возвращались только после шести, не хотелось, чтобы в первые дни мама оставалась дома одна. Я позвонил Шебаршину, чтобы предупредить, и он пробурчал:

– Договаривайся со своим Севой, мне главное, чтобы с рекламой перебоев не было.

По сонному голосу Сани я понял, что разбудил его, глянул на часы – надо же, как не рассчитал, в Москве только пять утра.

– Перебоев не будет. Извини, Санек, что разбудил – ошибся со временем.

– Да ладно. Привет твоим.

Все разговоры, что вели мы с мамой, оставаясь вдвоем, касались в основном моей личной жизни. Начала она с намеков, но от слов ее сразу же повеяло глубокой осведомленностью. Сначала я удивился, потом вспомнил, что они с Мартой Васильевной регулярно переписываются по электронной почте, и прямо спросил:

– Мама, тебя что-то сильно беспокоит?

Конечно, она заюлила, застеснялась – не так ведь легко признаться взрослому сыну, что ты тайным образом активно получаешь о нем информацию! – но потом все же раскололась:

– Алеша, ты, конечно, сам себе хозяин, но и сама Марта Васильевна считает, что Лида ее тебе не пара. Недовольна она вашей связью, хоть и молчит.

– Мы с Лидой взрослые люди, живем в двадцать первом веке, – сухо возразил я, – и все между нами давно решено. Сейчас нам вместе хорошо, захочет кто-то из нас что-то изменить – другой мешать не станет. Ты-то чем недовольна? Тебе хочется, чтобы я страдал от одиночества? Я имею в виду чисто мужское одиночество. Или встречался со случайными женщинами?

Представления моей мамы о жизни все еще базировались на морали комсомолки двадцатого века, поэтому лицо ее так и заалело от смущения.

– Не знаю, – растерянно созналась она и понесла нечто несуразное: –

Ну…может… вдруг эта Лида забеременеет и не захочет делать аборт? Что тогда?

– Мамочка, милая, ты в какое время живешь? Мне не шестнадцать, Лиде тоже. Мы всего лишь одинокие люди, сведенные злой судьбой. Чем так недовольна Марта Васильевна? Она хочет, чтобы ее дочь до конца жизни больше не знала мужчин? Почему, кстати, она ни мне, ни Лиде не высказала своего фи?

– Алешенька, я не знаю, – мама так расстроилась, что на глазах ее выступили слезы, – я сама ее успокаиваю – взрослые, мол, разберутся. А она мне твердит: ты бы приехала, поговорила с сыном. Пусть бы Алеша снова женился, если ему одиноко, а Лидка моя ему не пара. Я уж даже в Москву собралась, но тут меня этот приступ уложил. Может, она из-за внука переживает? Боится, что на нем как-то скажется?

– Хорошо, ма, не волнуйся и не гадай, – сказал я, как можно веселее, – я приеду и сам разберусь, ладно? Успокойся, тебе вредно волноваться.

После этого мама, кажется, немного успокоилась, а я за оставшееся до отъезда время обдумывал все возможные варианты нашего с Мартой Васильевной будущего разговора. Однако, как говорится, человек предполагает, а бог располагает – все сложилось совсем не так, как я планировал. Когда мой самолет приземлился в Домодедово, я, прежде всего, связался с Севой Баяндиным, и он отрапортовал, что в отделе порядок – реклама сайта не спускается ниже второй страницы Яндекса. Успокоенный, я позвонил Шебаршину, сообщил ему своем прибытии, ответил на вежливые вопросы о здоровье матери. Потом набрал номер мобильного телефона Лиды – на этой неделе она должна была работать, и у нее в палатке как раз начался обеденный перерыв. Гудки шли, но ответа не было. Я поехал домой, по дороге специально прошел мимо палатки и легонько стукнул в окошко. Оно приоткрылось, и на меня вопросительно глянуло незнакомое юное лицо.

– Что желаете?

Поскольку молоденькая продавщица готова была обслужить меня, хотя ее перерыв еще не закончился, совесть не позволила мне ничего не взять.

– Завесьте мне… завесьте мне связку бананов, пожалуйста.

Поднявшись к себе, я внимательно огляделся и сразу понял, что убирали очень давно – на столах и полках лежал тонкий слой пыли. Бросив на кухонный стол бананы, я швырнул в угол сумку и побежал на первый этаж. Отворившая дверь Марта Васильевна при виде меня побледнела и затряслась мелкой дрожью.

– О, господи, Алеша!

– Марта Васильевна, что случилось, где Лида?

Она молчала. Я прошел в комнату и, присев на диван, повторил свой вопрос. Только тогда, не выдержав, Марта Васильевна расплакалась и начала рассказывать, сопровождая свое печальное повествование многочисленными комментариями и укорами в адрес дочери:

– Я ей с самого начала говорила: поступила в университет – учись. Нет, нужно ей было в семнадцать лет замуж выскакивать!

Выйдя замуж на первом курсе, Лида сразу забеременела, а после рождения дочки муж-бизнесмен заставил ее бросить университет. Он был десятью годами старше Лиды, ворочал большими деньгами, и постепенно решив, что ему все дозволено, начал открыто изменять жене. И тогда Лида впервые начала пить – сначала изредка, потом все чаще и чаще. Кончилось тем, что она в пьяном виде едва не погубила себя и дочку, выйдя с ребенком на шоссе прямо под колеса несущегося грузовика. К счастью, водитель сумел затормозить, но при этом задел микроавтобус с пассажирами, и некоторых из них ранило осколками стекол. Сотрудники дорожной инспекции составили акт, было много свидетелей, а когда выяснились все обстоятельства, муж подал на развод. При этом он не только отсудил себе дочку, но и настоял на лишении Лиды родительских прав.

Она пыталась бросить пить, надеясь этим вернуть дочку, устраивалась на работу, потом срывалась и снова запивала. Один раз пропила казенные деньги, и им с Мартой Васильевной, чтобы расплатиться с долгами, пришлось обменять трехкомнатную квартиру на крохотную однушку, где они теперь жили. После этого Лида долго держалась – ее, видно, мучила совесть. За это время она пришла в себя, немного поправилась, вновь стала привлекательной, устроилась работать в палатку, и в дом к ним стал захаживать мужчина – хоть и женатый, но все же ухажер. Когда Марта Васильевна узнала, что дочь беременна, она растерялась, расстроилась, но сделать ничего не могла – та твердо решила рожать. Отец ребенка вскоре исчез, но всю беременность Лида бегала счастливая и цветущая. Родила, обе они были рады маленькому Тошке а спустя два месяца Марта Васильевна, вернувшись домой с суточной работы, застала дочь вдрызг пьяной и крепко спящей. Стол был заставлен пустыми бутылками, Тошка осип от крика, а загашник, где у них хранились деньги на расходы, оказался пустым. Одно было хорошо – напившись, мать забыла про ребенка и не накормила его своим пьяным молоком, мальчик оголодал, но хотя бы не отравился.

После того случая Марта Васильевна отправила дочь работать, а сама ушла на пенсию и сидела с внуком, выкармливая его детскими смесями, потому что периодически у Лиды случались запои, и дважды ей даже приходилось менять место работы. Начав встречаться со мной, она более полугода не пила, но Марта Васильевна постоянно дрожала – знала, что дочь очень долго держаться не сможет, и с ужасом думала о том моменте, когда та сорвется. Как было бы ей, Марте Васильевне, смотреть мне в лицо, если бы выяснилось, что Лида по пьянке украла у меня деньги или вынесла из квартиры что-то ценное? Ведь во время запоев она становилась неуправляемой, и за свои поступки не отвечала.

Все случилось сразу после моего отъезда – Лида сорвалась, к концу рабочего дня забрала дневную выручку и исчезла. Ее искали – хозяин палатки и милиционеры несколько раз приходили к ним домой среди ночи, осматривали всю квартиру. Марта Васильевна и сама была в отчаянии – думала, что дочери уже нет в живых. Нашли Лиду за день до моего возвращения – пьяная и ободранная она бродила вдоль перрона на станции Весенняя Курского направления. Никаких денег при ней, естественно, уже не было. Пока ее держат в камере предварительного заключения – из-за заявления хозяина палатки о краже денег.

– Да сколько же там всего там было? – спросил я, прикинув, что выручка за день не так уж и велика. – В конце концов, отдать ему просто эти деньги, и дело с концом.

– Хозяин говорит, что шестьсот тысяч.

У меня аж глаза на лоб полезли.

– Шестьсот тысяч? Да вы шутите?!

– Какая разница! Ее могут посадить за кражу, – плача говорила Марта Васильевна, – и пусть бы посадили! Для нас-то сумма, конечно, неподъемная, но для закона не очень большая, дадут исправительные работы. Посидит там, может, от своей дури с пьянью и излечится. Но ведь хозяин хочет заявление забрать и заставить ее отрабатывать! Как отрабатывать ясно, в палатке такую сумму век не отработать – договорится с сутенером, он мне сам говорил. А то еще к тебе грозил заявиться – Лидка с пьяных глаз наболтала всем, что с богатым мужчиной встречается, хозяин уж намекал на гражданского мужа. Ты прости, Алеша, что я сразу тебя не предупредила – не могла про дочь родную такое рассказывать. Маме твоей только писала, что не рада встречам вашим…

– Ладно, Марта Васильевна, не плачьте, – сердито сказал я, – с этим хозяином я сам разберусь. Где его найти?

– Там… там у них на палатке телефон написан.

Прежде, чем разговаривать с хозяином, я потратил половину следующего дня, простояв около пресловутой палатки с телефоном в руках – якобы пытался дозвониться своей девушке. В действительности я просто заносил в органайзер мобильника нужную мне информацию. Набрав статистику, я позвонил по номеру, написанному на выставленной в окне табличке, и вежливо представился.

– А-а, гражданский муж! – добродушно ответил мне сочный мужской бас с легким южным акцентом, – Давай, подъезжай к нам в офис часов в пять, там в окошке адрес написан – рядом с телефоном. Найдешь?

– Постараюсь.

Обладатель сочного баса оказался небольшого роста толстяком с лысой макушкой, обрамленной венчиком неожиданно густых черных волос. Меня он встретил, как лучшего друга детства.

– Садись, дорогой, садись. Я всегда говорю, что мужчины лучше женщин между собой договорятся. Чаю хочешь?

– Нет, спасибо. Я, собственно, приехал, чтобы узнать точную сумму долга Лиды.

– Сумму я уже сказал, заявление в полиции лежит – шестьсот тысяч. И не долг это, а кража. Но ты правильно решил – лучше все самим решить. Заплатишь – я заявление сразу заберу.

– Сумма уж больно странная. Сегодня я полдня простоял у палатки, пока шла торговля. В самое активное время сумма выручки за час там не превышает трех тысяч шестисот рублей, а ведь сегодня еще и суббота, все запасаются продуктами на неделю. Сорок тысяч – максимум того, что можно выручить за день, и это еще много. В полиции-то, может, и взяли заявление с указанной суммой – шестьсот тысяч, – но ни один нормальный суд всерьез эту сумму не примет и потребует подтвердить документами. А у вас ведь там кассовый аппарат, кажется, не всегда работает? Короче, вы забираете свое заявление, я даю вам сорок тысяч за все перенесенные вами страдания и лишения, и мы расходимся. Договорились?

Толстяк сначала нахмурился, потом широко сверкнул золотыми зубами.

– Договорились, дорогой. Я всегда говорю: настоящего мужчину за сто километров видно.

Выйдя из его офиса, я позвонил Марте Васильевне.

– Все, Марта Васильевна, я уладил это дело, Лиду отпустят. Но так ее оставлять нельзя, найдите клинику для лечения алкоголиков, только обязательно со стационаром, я оплачу.

– Алешенька, да как же так, мы ведь никогда с тобой не расплатимся! А Лидка…. Она ведь лечиться не хочет, сколько я ей предлагала.

– Вот и скажите Лиде, что только так она со мной и расплатится. Или я умываю руки, пусть сама договаривается с хозяином – на панель там, или как еще.

То ли подействовала моя угроза, то ли Лиде было стыдно смотреть мне в глаза, но на лечение в стационаре она согласилась безропотно. После ее освобождения мы с ней не виделись, Марта Васильевна сама отвезла дочь в клинику. Вернувшись, она зашла ко мне и робко сообщила:

– Доктор говорит, если с гарантией, то нужно не меньше, чем девять месяцев – очистку делать и процедуры. Это сколько же тебе платить?

– Ничего, это уж мое дело, – отмахнулся я.

Сумма ежемесячной оплаты за клинику была существенной, к тому же, после маминой операции я регулярно посылал родителям деньги, но меня это особо не лимитировало – ехать в дорогостоящий круиз в ближайшие мои планы не входило. Первые два летних месяца я провел за работой, а в августе Шебаршин предложил всему отделу уйти в отпуск – активность клиентов в это время была минимальной.

По приглашению благодарных мне по гроб жизни родителей Севы Баяндина я провел на их подмосковной даче три недели. Теперь, когда Сева получал достойную зарплату, Баяндины-старшие прилагали все мыслимые и немыслимые усилия для того, чтобы облечь в плоть и кровь свою давнюю и заветную мечту – увидеть сына достойным семьянином. Вследствие этого с момента моего приезда на дачу я то и дело становился свидетелем умилительных попыток мамы Севы свести его с симпатичной девушкой с соседней дачи. Чаще всего в различных версиях проигрывался проект «магазин», который обычно начинался с жалобы Севы:

– С мамой точно что-то странное происходит. Раньше она никому не позволяла садиться себе на голову, а теперь, видите ли, эта Гера попросила, и я, понимаешь, должен везти ее в универсам! Я что, для этого покупал машину и теперь каждый месяц автокредит выплачиваю? Пусть эта Гера берет у своих предков их тачку и едет сама!

– Нехорошо, Сева, имей уважение к причудам своей мамы, она это заслужила, – менторским тоном выговаривал ему я, с трудом сдерживая смех, – будь хорошим и добрым мальчиком, отвези девочку в магазин, чего тебе стоит?

– Да ну, ее! – он с досадой чесал затылок, протяжно вздыхал, но все-таки соглашался: – Ладно, отвезу, шут с ней, в последний раз, – и тут же из груди его рвался вопль отчаяния: – Нет, ну какая зараза, а? Я так хотел пару часов за компьютером посидеть!

Мрачный и обиженный на жизнь Сева вез Геру в магазин, а спустя пару часов привозил обратно – такой же угрюмый и недовольный. Однако поездка оказывалась лишь прелюдией, потому что далее Гера брала развитие сценария в свои руки. Как правило, спустя полчаса после их возвращения начинал мелодично тренькать мобильник мамы Севы. Она хватала трубку и тут же, слегка отведя ее от уха, оборачивалась к сыну:

– Севочка, это Гера, она где-то выронила кошелек, ты не посмотришь в машине?

И Сева, с трудом сдерживая рвущиеся с уст проклятия, шел искать кошелек очаровательной соседки. Естественно, расстроенная потерей Гера в это время не сидела у себя на даче – она прибегала и начинала активно помогать. Процесс этот мог затянуться на час или даже два – кошелек очаровательной соседки имел обыкновение забираться в самое неподходящее для кошельков место. По тому, каким красным и раздраженным возвращался мой приятель, я мог предположить, что за время поиска на него неоднократно совершалась массированная атака.

– Все из-за тебя! – злобно шипел он мне.

– Почему это из-за меня?

– Не устроил бы ты меня на свою фирму, не купил бы я эту дурацкую тачку, получал бы сейчас свои гроши в университете и ни одной бабе не был бы интересен! Я ведь тебе говорил!

Я разводил руками и совершенно искренне просил прощения:

– Прости, друг, что не внял твоим словам.

Спустя какое-то время в изобретательных женских головках родился новый проект под названием «Гера никак не может разобраться с фотошопом, ты не мог бы ей помочь, Севочка?» После этого Сева отозвал меня в сторону и заговорщически прошептал:

– Все, терпение мое лопнуло, рано утром отчаливаю в столицу. Предкам ничего не скажу, и ты не проболтайся – оставлю им записку. И машину свою им оставлю – пусть сами свою Геру катают!

Я попытался было его урезонить.

– Погоди, мне перед твоими неудобно, неделя осталась до конца отпуска, неужели не вытерпишь?

– Не вытерплю! Сразу говори – ты со мной или остаешься? Потому что, если со мной, то поедем на твоей тачке, а если нет, то пойду пешком до электрички.

Естественно, я отправился с ним, но попросил:

– Будешь говорить с предками – извинись за мой внезапный отъезд, объясни, что это ты меня принудил.

– Перетерпят! – пробурчал он. – Я долго терпел!

– Ладно тебе, Севка, – поддел его я, – неужели эта Гера такая страшная? Нормальная девчонка.

– Да она мне французскими духами весь салон в машине провоняла, я эти духи на километр не выношу, у меня от них в носу свербит.

Я от души расхохотался.

– С тобой умрешь! Признался бы ей честно: у меня на французские духи аллергия, душись российскими.

– А она потом заявит: я из-за тебя духи поменяла, теперь ты обязан жениться.

Со смехом и шуточками мы въехали в Москву. Она встретила нас моросящим дождем и привычным для жителей мегаполиса шумом.

После всех своих дачных перипетий Сева буквально рвался работать, да и у меня особой охоты сидеть дома не было, поэтому позвонивший мне из Праги Шебаршин был донельзя удивлен:

– Ты что, уже на рабочем месте? Вот не думал! Я чего звоню – сейчас говорил с одной нашей общей подругой, она мне на мобилу звякнула. Спрашивает, у тебя с визой порядок?

До меня не сразу дошло, он говорит о Гюле Ишхановой.

– С визой? В прошлом году я ездил по краткосрочной.

– Тогда лучше оформляй бизнес-визу на пятнадцать месяцев. Подруга не знает, когда ты ей понадобишься, но будь готов, – он хохотнул, – сам понимаешь, отказать ей я ни в чем не могу.

– Ладно.

На душе неожиданно стало тревожно – чего от меня хочет Гюля, какой помощи? В ближайшие месяцы мне нельзя идти ни на какой риск – нужно платить за клинику Лиды и помогать родителям, пока мама полностью не оправится. Год назад, когда я обещал ей помощь, мне было безразлично, что со мной произойдет, но теперь….

Она позвонила мне в последний день сентября, говорила очень быстро и кратко:

– Привет, Алеша, тебе на второе заказан авиабилет в Прагу, на девятое обратно. Отель тот же, номер забронирован и оплачен, остальное на месте. До встречи.

– До встречи, – автоматически повторил я, но она уже отключила свой телефон.

В пражском отеле Рамада за год ничего не изменилось – тот же любезный портье и такой же прекрасный вид из окна. Гюля приехала вечером следующего дня в сопровождении худощавого мужчины лет сорока.

– Доктор Зденко Дуцис, – представила она его, – программист, выпускник Гарвардского университета, хочет задать тебе пару вопросов о твоей считывающей программе. Он в курсе наших дел, так что можешь не смущаться.

Если я смущался, то только потому, что не мог представить себе, как буду отвечать на вопросы выпускника Гарвардского университета. Мы с Машей, подав документы на австралийскую визу, одно время усиленно занимались по кембриджскому курсу, тем не менее, мой английский оставлял желать лучшего, поэтому я честно признался:

– Не знаю, я по-английски не говорю, если только ты переведешь….

Дуцис широко улыбнулся и, протянув мне руку, без всякого акцента произнес:

– Здравствуйте, Алексей, много о вас слышал, рад познакомиться.

– Зденко полжизни прожил в Москве, – пояснила Гюля, – его родители работали в посольстве.

– И я даже два года проучился в вашем Московском университете, – с доброжелательной улыбкой подхватил тот, – но после перестройки моя семья предпочла уехать в Америку, там все же немного спокойней.

– Да, конечно, – вежливо согласился я, – рад за вас. Так что же вас сейчас конкретно интересует?

– О, я вижу, вы хотите сразу дать от ворот поворот!

Все-таки в Гарварде он слегка подзабыл русскую идиоматику, поскольку явно имел в виду «взять быка за рога». Я очень серьезно ему ответил:

– Ну, это уж, как получится.

В уголках губ Гюли мелькнула легкая улыбка, но до Зденко, естественно, не дошел весь комизм нашего с ним короткого диалога.

– Меня интересуют реальные и потенциальные возможности вашей считывающей программы, – он деликатно избегал слова «вирус».

Я перечислил:

– В момент прохождения в интерфейс на короткое время отключает антивирусы, в дальнейшем становится для них невидим. Копирует заданные типы файлов, кодирует информацию и выводит ее на внешний носитель – через юэсби вход или сетевое подключение.

– Какие типы файлов возможно скопировать?

– Да какие нужно, – пожал я плечами, – текстовые, рисунки. При желании эмпэ три или видео.

– А программное обеспечение возможно скопировать?

Я подивился вопросу.

– Да на кой леший нужно копировать программное обеспечение? Оно везде стандартное.

– Ну, не скажите! – взгляд его стал плутоватым. – Многие бесчестные люди предпочли бы не приобретать лицензионных программ, если б можно было скопировать текст из компьютера разработчика.

– Вы, я вижу, действительно давно не бывали в России, – снисходительно усмехнувшись, заметил я, – у нас лицензионные программы покупают лишь дилетанты и подростки. Если нормальному пользователю или программисту потребуется программа, он найдет способ ее скачать – гораздо более дешевый, чем запуск вируса в компьютер разработчика.

– Вот как, – удивился он, – а как же у вас с авторскими правами?

Удивление его было несколько преувеличенным, поэтому я понимающе подмигнул ему и ответил:

– Да, наверное, так же, как и у вас, может, чуток похуже. Однако ближе к делу – если я не пойму сути ваших вопросов, то вряд ли смогу ответить что-то конкретное.

Зденко вопросительно взглянул на Гюлю, и та слегка кивнула. Он вновь повернулся ко мне.

– Скажите, Алексей, вы слышали когда-нибудь о пси-оружии?

– Кто же о нем не слышал? – изумился я. – Пол Ю-тьюба об этом только и кричит.

– И вы верите в его существование?

– А как же! Первый пример наши СМИ – очень грамотно внедряют в мозги населению нужные мысли. Меня и самого, если три дня подряд посижу перед ящиком, червячок начинает грызть – так и хочется за Единую Россию двумя ногами проголосовать.

Дуцис от души рассмеялся.

– С вами весело говорить, Алексей. Но я спрашиваю не о СМИ, рекламе или гипнозе, меня интересует, верите ли вы в существование пси-генераторов – аппаратуры для манипулирования человеческим сознанием?

– Отчего же не верить, – я иронически улыбнулся, – вечный двигатель тоже недавно где-то построили – говорят, работает.

– Ну, почему же так скептически? Известно, что слабое хаотическое воздействие электромагнитного поля приводит к снижению способности интеллекта сопротивляться, и если в момент воздействия человек получает замедленное и замаскированное, например, под музыку речевое сообщение, то вполне способен принять чужую мысль за свою собственную. Особенно, если предварительно на его мозг регулярно, как вы сами это отметили, проводилась массированная атака СМИ. Я специально для вас привез изданную в Штатах книгу Григория Плавника – он много лет работал в НИИ, который занимался подобными разработками, и упоминает о пси-генераторах в своих мемуарах.

Он вытащил из кейса и передал мне две красиво оформленные книги в глянцевых обложках – одну на русском, другую, как я понял, ее английский перевод.

«ВОСПОМИНАНИЯ БЫВШЕГО СОТРУДНИКА НИИ, ЗАНИМАВШЕГОСЯ ИССЛЕДОВАНИЯМИ ТАИНСТВЕННЫХ ЯВЛЕНИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ, ГРИГОРИЯ ПЛАВНИКА».

Четверть задней стороны обложки занимал портрет мужчины, немного смахивавшего на Альберта Эйнштейна. Повертев в руках обе книги, я вежливо поблагодарил:

– Спасибо.

– Не за что. Надеюсь, вам интересно будет хотя бы просмотреть, если не читать. Книга была издана полгода назад, а буквально через месяц появился перевод, и тиражи разошлись с молниеносной быстротой.

Я рассмеялся и немного полистал книгу.

– Ну, разумеется, на диком Западе просто обожают интриги наших спецслужб! Однако автор, как я вижу, заканчивает свой опус девяносто вторым годом, прошло девятнадцать лет, эти разработки уже давно, наверное, отошли в область преданий.

– У нас есть информация, что разработки продолжаются, и все эти годы силовые ведомства в России неоднократно проводили эксперименты с пси-генераторами, а сейчас ваша правящая партия собирается воспользоваться ими во время проведения выборов.

– Каким образом? – недоверчиво спросил я.

– К нам поступила информация из Москвы, – пояснил Зденко, – человек, который много лет сам лично занимается пси-генераторами и знаком с Плавником, сообщил, что перед его группой поставлена задача проработать возможности технологического воздействия на избирателей. Окончательно система должна заработать в марте, но на многих участках Москвы и Подмосковья апробация пройдет уже во время декабрьских выборов.

– Неужели эти идиоты разместят свои пси генераторы на избирательных участках?

– Нет, конечно, это физически невыполнимо и незачем. Источниками электромагнитных сигналов и модулированного речевым сообщением звукового фона будут достаточно простые устройства, для маскировки вмонтированные в подсоединенную к компьютеру электронику широкого потребления – селекторы, например, или веб-камеры. Параметры сигналов, подаваемых на вход таких устройств, будут предварительно созданы пси-генераторами и закодированы в специальных файлах с расширением exe. Отсюда и возникает вопрос: сможет ли ваша программа выявить и считать подобные файлы? Результаты мы хотели бы получить именно в декабре.

– В принципе, это возможно, но необходимо время, чтобы модифицировать мою программу, дайте чуток подумать.

Если честно, я немного кривил душой – нужный вариант модифицированной программы у меня был разработан еще летом. Кое-какие параметры, конечно, следовало подогнать, но это вопрос пары дней. Тем не менее, подумать следовало.

Первое: вряд ли Гюлю Ишханову особо волнует, что техногенное пси воздействие на электорат может сильно повлиять на итоги выборов. Наверняка она в это плохо верит и прекрасно знает, что и без пси-генераторов существуют необъятные возможности подтасовать результаты – недаром сама была женой депутата. Тогда зачем ей все это? А вот зачем: с декабря по март главный кандидат будет особенно уязвим – ах, какой скандал на избирательных участках в декабре обнаружены пси-генераторы, а что у них там в марте?! И в марте они стоят?! Тогда это уже полный облом на весь мир! Имея такую информацию, Гюля Ишханова шантажом не только свои счета разблокирует – она еще и компенсацию за моральный ущерб получит. В конце, концов, что такое для правящей коалиции сорок пять миллионов долларов, они миллиардами воруют?

Второе: действительно ли существуют эти пси-генераторы, и обнаружит ли что-то мой модифицированный вирус? Но если Зденко Дуцис уверяет, что получил такую информацию, то почему бы и нет? Возможно, кто-то ловкий решил отмыть хорошие деньги на разработке этих пси-генераторов – перед выборами, да под шумок. Лично я верю в реальную отдачу таких затрат не больше, чем в пляску шамана с бубном, но слабо разбирающиеся в технике недалекие юристы вполне способны поверить во всемогущество пси-воздействия. Что ж, возможно, и стоит помочь Гюле ради спортивного интереса и денег – ведь она мне обещала проценты с возвращенной суммы.

Тогда остается третье: шантаж подобного масштаба – дело крайне опасное для тех, кто непосредственно в нем участвует, поэтому мне нужно будет поставить свои условия. И, задумчиво размышляя, я золоченой авторучкой старательно рисовал в блокноте чертиков – блокнот и авторучка лежали в каждом номере у телефонного аппарата. Когда у моего пятого чертика выросли остренькие рожки, Гюля не выдержала:

– Так что, Алеша, сколько времени тебе потребуется?

– Времени? – я задумчиво сдвинул брови и нарисовал еще одного чертика. – Середина ноября тебя устроит?

Она кивнула.

– Устроит.

– Что конкретно нужно будет от нас? – деловито осведомился Зденко. – В середине ноября я буду в Москве и сразу же войду с вами в контакт, но хотелось бы знать уже предварительно.

– Для расшифровки мне понадобится получить информацию не с одного, а с трех компьютеров – то бишь, с трех избирательных участков – поскольку будет использована трехмерная модификация вируса.

– Как это сделать технически?

– Технически несложно – за день до выборов вставить в ю-эс-би вход нужного компьютера на избирательном участке флешку, которую я дам, через сутки удалить ее из компьютера и вернуть мне. Разумеется, сам я с флешками никуда не полезу, это уж ваше дело найти нужных людей.

– Мы их найдем, насчет этого не тревожьтесь.

– Об остальном мне хотелось бы поговорить с Гюлей наедине.

Зденко Дуцис ничуть не обиделся. С улыбкой поднявшись, он протянул мне на прощание руку и повернулся к Гюле.

– Подожду вас внизу.

– О чем ты хочешь со мной говорить? – спросила она, когда за Дуцисом закрылась дверь.

– Осталось решить вопрос об оплате моей работы – ведь ты, как я понял, решила таким образом разблокировать свои счета?

Брови Гюли недовольно сдвинулись, но лишь на мгновение – вскоре лицо ее разгладилось, она усмехнулась.

– Ты всегда был умным мальчиком. Я не хотела поднимать этот вопрос в присутствии Зденко, но ты ведь помнишь, о какой сумме мы с тобой договаривались год назад?

– Десять процентов от сорока пяти. Однако мне нужен аванс и на определенных условиях, а именно: если я не смогу выполнить работу по вашей вине, то эти деньги останутся у меня.

Лицо Гюли стало каменным.

– И сколько ты хочешь?

– У меня есть обязательства, они должны быть выполнены, даже если со мной что-то случится. Ты затеяла опасную авантюру, и крайним в ней могу оказаться именно я.

Взгляды наши на мгновение встретились, потом Гюля отвела глаза.

– Хорошо, Алеша, я заплачу по твоим обязательствам. Сколько?

Я достал из кармана и протянул ей распечатку счета из клиники Лиды, в которой была расписана помесячная оплата до окончания лечения.

– Этот счет должен быть оплачен.

– Хорошо, – она скользнула взглядом по распечатке, но не стала задавать никаких вопросов и взяла другую поданную мной бумажку, – а это что?

– Это реквизиты счета, открытого в банке Владивостока на имя моего отца. На него должна быть переведена указанная ниже сумма.

– Что-нибудь еще?

– Это все. Как с тобой связаться, когда программа будет готова? Когда ты звонишь мне, твой номер на определителе не высвечивается.

Гюля продиктовала мне номера мобильного и скайпа.

– Этот номер защищен от прослушивания, но, все равно, звони только в самом крайнем случае, не нужно дразнить спецслужбы – им известны все мои телефоны. Сама я всегда звоню в Россию только через скайп или с нейтральных номеров.

– Я учту. Позвоню только в крайнем случае.

– Прощай, Алеша.

Поцеловав меня в щеку, она скользящим шагом направилась к выходу. Я проводил ее до двери и, вернувшись на прежнее место, открыл книгу Плавника и начал читать. Если честно, то о пси-генераторах автор упоминал мало и лишь мельком – он работал в смежной лаборатории, но над другой темой. Зато очень увлекательно было рассказано о контактах отца Плавника с Вольфом Мессингом и об исследовании самим автором паранормальных способностей молодой женщины Ольгой Васильевой. В начале девяностых, как писал Плавник, работа была прекращена, и он потерял Васильеву из виду. В кратком послесловии на самой последней странице мемуаров я прочел:

«За несколько дней до того, как настоящая книга была сдана в печать, я совершенно случайно получил информацию о дальнейшей судьбе Васильевой. Потеряв протекцию КГБ, она вскоре была отчислена из медицинского института, развелась с мужем и уехала во Францию, там в девяносто восьмом вышла замуж за австралийца Дерека Нортона и уехала с ним в Сидней, а в декабре две тысячи десятого погибла в автокатастрофе.

Я пытался связаться с Дереком Нортоном, но безрезультатно – после гибели жены он оставил все дела и уехал в Европу, место его проживания в настоящий момент неизвестно даже близким родственникам. Двое детей Ольги Васильевой, в замужестве Нортон, воспитываются ее сестрой в австралийском штате Тасмания, пока никаких признаков того, что они унаследовали паранормальные способности своей матери, родные не замечают».

Обязательства свои Гюля Ишханова всегда выполняла четко, и я в который раз в этом убедился – спустя неделю после моего возвращения в Москву мне позвонил отец. – Алеша, ну зачем ты в этот раз столько перевел? Мама волнуется, что ты плохо питаешься. Не нужно, не посылай больше, у нас есть деньги.– Хорошо, папа.О поступлении денег на счет клиники, где проходила лечение Лида, со смущенным видом сообщила мне Марта Васильевна.– Спасибо тебе, Алеша, огромное! И Лидка моя привет передает.– Спасибо вам, Марта Васильевна, как Лида? Все в порядке?– Лидка нормально, только скучает – хотела, чтоб домой на недельку отпустили, но врач сказал, лучше не надо. А бухгалтер в клинике у них ругалась, что ты все деньги сразу перевел, и ей теперь пересчитывать.– Ничего, пусть работает, – засмеялся я.Спустя полтора месяца мне позвонил Зденко Дуцис – уже из Москвы. На следующий день мы встретились у меня дома, и я передал ему три флешки.– По возможности привезу вам их пятого вечером, – лучезарно улыбнувшись, пообещал он, но приехал лишь седьмого и привез не три, а только две флешки.– Где третья? – поинтересовался я.– Работайте с двумя, третьей пока нет.Тон у него был непривычно резким, и мне это не понравилось.– Мне придется подождать, пока вы принесете третью, – ровным голосом возразил я.– Я же сказал: попробуйте извлечь информацию из двух.Не спуская с него глаз, я повернулся к компьютеру и набрал номер скайпа Гюли. Она ответила почти сразу, я коротко объяснил, в чем дело и повернулся к Дуцису.– Будьте добры, передвиньтесь на мое место к монитору.– В чем дело? – почти кричала Гюля.Наверное, он полагал, что я вообще не понимаю по-английски, потому что ответил:– Anna Grigorenko wanted me to pay more. I refused. Let her expect to realise that it’s impossible) (Анна Григоренко хотела, чтобы мы заплатили больше. Я отказался. Пусть подождет, чтобы понять, что это невозможно).– You should have told me as it’s my money. How much? (Вам следовало мне сказать, поскольку это мои деньги. Cколько?)– Ten times more. (В десять раз больше)– Pay immediately, you, idiot! You’ve got enough money! (Заплатите немедленно, идиот! У вас достаточно денег)Дуцис покосился на меня, но я сидел, равнодушно глядя в сторону.– OK, I’ll do, – сдержанно ответил он. (Хорошо, заплачу)– Завтра утром ты получишь третий носитель информации, – сказала мне Гюля таким тоном, что я лишний раз убедился: именно она полностью финансирует проводимую операцию.Я начал работу, но Дуцис не появился – ни назавтра, ни через неделю. В блогах сообщалось об убийстве учительницы Анны Григоренко, но я не сразу придал этому значение – мало ли однофамильцев. Однако позже, внимательно просмотрев все статьи на эту тему, я отметил, что Анну убили как раз в тот день и, примерно, в тот же час, когда мы вели беседу со Зденко Дуцисом и Гюлей Ишхановой. Похоже, планы Гюли были здорово нарушены, но меня это уже не тревожило – их вина, пусть и беспокоятся. Баба с возу – кобыле легче, а по уговору аванс возвращать я не обязан.

Прошло больше месяца, прежде, чем Дуцис связался со мной по скайпу.

– Вы, конечно, слышали об убийстве Анны Григоренко, – полувопросительно сказал он.

В принципе, я с полным правом мог изобразить недоумение и ответить что-нибудь вроде «Ну и что, при чем тут это?» – прежде имя Анны Григоренко при мне лишь однажды промелькнуло в его разговоре с Гюлей да и то разговор шел на английском языке, – но мне захотелось блеснуть своей сообразительностью.

– Как я понял, именно эта Григоренко наколола нас с третьей флешкой?

Дуцис тяжело вздохнул.

– Ну, значит, мне нет нужды вам объяснять, – устало проговорил он, – думаю, эта хитрая бестия сообразила, что флешка каким-то образом связана с подтасовкой на выборах – мне в ее присутствии пришлось перекинуться по телефону кое с кем парой слов – по-английски, но она поняла.

– Естественно, она ведь преподавала английский.

– Да, я как-то этого не учел, моя вина. Конечно, она и понятия не имела, о чем идет речь, но ведь в России вокруг выборов все так и кипит! Жадная дура – отказалась отдать флешку за обговоренную цену, раскричалась, что сама найдет покупателя, если я не заплачу больше. Наверняка повертела этой флешкой у кого-то перед носом, заявила, что у нее есть электронное доказательство подтасовки, потребовала денег. Дальше можно лишь предполагать – или ее убрали, или это действительно было ограбление. Но мне вчера поступила информация, что всю электронику из дома Григоренко, включая компьютер и носители, забрали в ФСБ и отправили на проверку именно туда, где занимаются разработкой пси-генераторов. Там ничего интересного не нашли, хотя возможно, они просто не знали, что искать. Однако, если ее действительно прикончил тот подросток, то флешку он мог унести вместе с награбленным – слабое, конечно, но предположение. Попробуйте, может, вам удастся как-то проникнуть к нему в дом и взглянуть на его вещи.

– А что, я произвожу впечатление взломщика-медвежатника?

– Нет, что вы, я имел в виду легально проникнуть – поговорить, например, с его матерью, притвориться сочувствующим, попросить разрешения просмотреть его вещи. Могу организовать вам удостоверение корреспондента немецкой газеты, если нужно. Просить кого-то другого бессмысленно, кроме вас эту флешку никто не найдет.

– Хорошо, я попробую.

Под видом блогера я попробовал проникнуть к матери Артура Гаспаряна, но безрезультатно. Однако эту мою попытку ни в коем случае нельзя счесть неудачной – в итоге я познакомился с Наташей Ворониной.

В тот день, когда Наташа принесла мне третью флешку, я отвез ее домой, вернулся к себе и немедленно засел за работу. К утру расшифровка была закончена. В Париже в этот час стояла глубокая ночь, но, тем не менее, я немедленно позвонил Гюле по мобильному. На звонок она не ответила, но уже минут через пятнадцать заверещал мой скайп. На экран выплыло ее изображение – небрежно разбросанные по плечам волосы, у горла кружево дорогого пеньюара. У меня почему-то мелькнула игривая мысль – одна она сейчас или с любовником?

– Алеша? В чем дело?

– Привет, разбудил? – весело спросил я. – Извини, хотел порадовать – работа закончена. Кажется, результат именно тот, какого ты ждала.

– Погоди, – ее сонное лицо оживилось, – ты хочешь сказать, что получил третий носитель?

– Именно. Тебе еще нужна эта информация для твоих дел, или уже поздно? Присылать?

Сон Гюли сняло, как рукой, она в восторге захлопала в ладоши.

– Совсем не поздно, как раз самое время! Ты гений, Алеша, с этой информацией мне достаточно будет и дня, присылай немедленно!

– Объем очень большой, даже при архивировании, электронная почта зависнет. Выложу материал на сайте, сейчас напишу адрес, а ты минут через десять зайди по нему и скачай. Только у меня появилось дополнительное условие.

Лицо Гюли на экране слегка исказилось – возможно, конечно, из-за неполадок в веб-камере или помех в Сети, – однако недовольство в ее голосе было совершенно недвусмысленным.

– Какое условие? Мы с тобой, кажется, обо всем договорились.

– У меня есть все доказательства, что Артур Гаспарян, которого обвиняют в убийстве Григоренко, невиновен, я даже могу предполагать, кто убийца. Гаспаряна должны немедленно освободить и дать ему возможность выехать из России.

– Позволь, какое нам с тобой до этого дело? Пусть они сами между собой разбираются.

– Можешь заплатить мне половину от оговоренного, только пять процентов, но это требование обязательно к выполнению.

– Почему? Зачем тебе это?

– Повторяю: такого мое условие.

– Алеша, – сказала Гюля тоном, каким уговаривают маленького ребенка принять горькое лекарство, – пойми, подобное условие, никак не вписывается в мои собственные требования. Им нужно кого-то обвинить, и они его обвинят, но вряд ли дадут большой срок – этот мальчик, кажется, несовершеннолетний.

Мое отраженное веб-камерой лицо в уголке экрана стало упрямым.

– Артур невиновен, у меня есть результаты частного расследования. Кроме того, я лично заинтересован в его свободе. Если он завтра же не будет освобожден и не получит возможность выехать из России, я сам выложу в Интернет всю информацию от корки до корки и продвину на главную страницу Яндекса, так что ты уже ничем не сможешь их шантажировать. Можешь им так и передать.

– Хорошо, – ледяным тоном проговорила она, – я передам. Думаю, они твое условие выполнят, для них это, в конце концов, мелочь. Но учти, эти люди оставляют за собой кровавый след, они немедленно начнут выяснять, кто добыл для меня информацию о пси-генераторах, свяжут это с частным расследованием убийства Григоренко, и, если ты имеешь к этому какое-то отношение, вычислить тебя будет проще простого. Я-то в Париже, Дуцис сегодня в Праге, завтра в Штатах, к нам не так легко подобраться, а вот ты в России. Поверь, я всегда к тебе хорошо относилась.

– Спасибо, я сумею о себе позаботиться, – весело ответил я, – ты, главное, сделай так, как я прошу. А сейчас я выложу всю папку на сайт, сообщи, когда скачаешь и откроешь.

– Договорились, с нетерпением жду.

Мы почти одновременно отключились от скайпа, и я принялся за дело. Опасность, которой запугивала меня Гюля, выглядела в этот момент туманной и фантастически нереальной. Весело насвистывая, я работал, предвкушая выражение радости на лице Наташи, и впервые после гибели жены и сына чувствовал себя счастливым.

В течение целого дня мы загружали в базу данных ХОЛМСа информационные файлы, содержащие рассказ Алексея. Я предложила сократить объем, отбросив ненужное, но Алеша отказался:

– Нельзя знать, какая мелочь может иметь значение.

– Тогда ХОЛМС будет анализировать очень долго, двое или трое суток.

– Что поделаешь, подождем.

Наконец загруженный информацией ХОЛМС принялся за работу, и Алексей, взглянув на часы – было где-то одиннадцать вечера, – решил прокатиться за продуктами в ночной универсам в Подольске, а заодно и полазить по новостям. Велев мне ложиться спать, он уехал и вернулся лишь в начале третьего утра. Меня разбудило шуршание колес его подкатившего к дому автомобиля. Одевшись, я вышла в холл и встретила его вопросом:

– Что-нибудь новое есть?

– Ты не спишь? Нет, про Марка уже не пишут, дело, мне кажется, спустили на тормоза. Там сейчас другая новость на весь Интернет гремит – девчонки в масках в Храме Христа Спасителя панк-молебен устроили. Поплясали и спели молитву со словами «Богородица, Путина прогони». Их, правда, сразу вывели, но успели снять на камеру. Ролик в сети есть, я тебе скопировал, посмотришь.

Мне больше хотелось знать об убийстве Марка, новость о панк-молебне особого интереса не вызвала.

– А что в этом особенного? Ну, спели, помолились, зачем их было выводить? Каждый молится, как хочет.

С этими словами я забралась на диван у журнального столика и укрылась теплым пледом, потому что в холле было довольно прохладно.

– Да ты что, знаешь, какой вой среди православной братии поднялся? – поставив на пол сумки, Алеша продолжал говорить и одновременно вытаскивал продукты, аккуратно раскладывая их по полкам холодильника, – они этих девчонок, когда найдут, живьем сожрут.

Я пожала плечами.

– Странно. Помню, одна из моих школьных подруг пела в церковном хоре, а я иногда приходила ее слушать. Один раз видела, как женщина вдруг громко запела молитву, а потом стала биться головой о пол. Никто ее не трогал и никуда не выводил. Извини, до меня просто не доходит, что особенного сделали девушки. Ну, молились по-своему.

– Ты часто ходишь в церковь? – с неожиданным интересом спросил он.

– Раньше мы с папой иногда ходили в церковь Святого Майкла на Коллинз стрит – там по воскресеньям и четвергам можно бесплатно послушать прекрасных органистов, некоторые приезжают даже из Европы.

– Это католическая церковь?

– Не знаю, кажется.

– И всех туда впускают бесплатно? А если человек, например, протестант или атеист?

– Да какая разница? – изумилась я. – Музыка для всех.

– Кого у вас больше – католиков или протестантов? Среди твоих друзей, например?

– Не знаю, мы этого не обсуждаем. Во что и как верить – личное дело каждого. Даже поговорка есть: хочешь сохранить друзей – избегай разговоров о религии и политике. Англосаксонская ментальность – они терпеть не могут бурных споров.

– Как же англичане при таком миролюбии завоевали полмира?

– Война есть война, а приятельская беседа есть приятельская беседа. Когда русские в Австралии начинают между собой спорить, австралийцы пугаются – им кажется, что сейчас начнется драка.

– Понятно – никаких споров, одни разговоры о погоде и кенгуру. Скучнейшая у вас страна, скажу я тебе! – пошутил Алексей, закрывая, наконец, холодильник, потом налил воды в чайник и поставил его на огонь. – Ладно, раз ты не предложила чай вернувшемуся из похода человеку, придется мне самому себя обслужить. Скажи, мне интересно, у вас в школах изучают священное писание?

– По желанию родителей. Папа считал, что мне это ни к чему, лучше больше времени посвятить французскому языку. Хотя в университете, конечно, мне, как психологу, пришлось изучать аспекты всевозможных религиозных течений.

Заварив чай, Алеша разлил его по чашкам, принес на подносе и расположился в кресле напротив меня.

– Клади сахар сама, лентяйка, – сказал он, пододвигая ко мне сахарницу, – а что с французским? Выучила, пригодился?

– Немного – когда мы путешествовали по Франции. С папой.

Почему так бывает – незаметно подкравшись, боль воспоминаний внезапно ножом режет по сердцу?

….Той осенью папе, помню, очень не хотелось отпускать меня в Мексику с компанией университетских приятелей. Но поскольку в основу моего воспитания была положена свобода выбора, то прямо запретить поездку он не мог и предложил альтернативу – путешествие по Европе.

В Париже стояла весна, цвели каштаны, в маленьком кафе возле площади Этуаль официант принес кофе, который мне жутко не понравился.

«В Париже не умеют делать кофе, как у нас, – достаточно громко сказала я по-русски и сморщила нос, – и еще здесь жутко пахнет туалетом. А я-то думала, что Париж – столица мира!»

Я не стала говорить этого по-английски, чтобы не обидеть хозяина кафе – в Париже многие понимают английский. Старичок, сидевший у окна, внезапно поднялся и заковылял к нам, опираясь на трость.

«Ви… Je vous prie de m’excuser, простить, господа, ви русски? Москва?»

Никогда не забыть мне странного выражения мелькнувшего на лице папы, когда он ответил:

«Рardon Monsieur, nous sommes d\'Australie»….

Я закрыла глаза. Алексей, чуть перегнувшись через стол, легким движением стер катившуюся по моей щеке слезу.

– Ну, что ты, Наташка? Давай, я тебе ролик поставлю.

Он принес свой ноутбук и включил запись пляски Pussy Riot в храме. Я смотрела с некоторым недоумением.

– Больше похоже на протест, чем на молитву.

– Так это и есть протест – против призыва патриарха к верующим отдать свои голоса Путину.

– Как церковь может вмешиваться в политику?

– Наивная ты, Наташка, церковь всегда вмешивалась, вспомни инквизицию в Испании.

– Там католичество было государственной религией, – возразила я, – а в России церковь отделена от государства, ведь здесь не так много верующих православных. Папа говорил, здесь больше атеистов.

Алексей саркастически хмыкнул.

– Так было, наверное, когда твой папа был молодым. Сейчас людей обобрали до нитки и продолжают грабить, так что большинству осталось лишь верить, молиться и ждать конца света.

– Знаешь, я вдруг вспомнила: у нас на Элизабет стрит есть туалет, так там на дверце одной кабинки какая-то леди обратилась к атеисту: «Ты заявляешь, что Высшего Существа нет. Спорим, что, повиснув над пропастью или придя в отчаяние, ты обратишься к Богу за помощью. Твой дружелюбный сосед агностик». Почему ты смеешься?

– Да так, просто. Кажется, я где-то такое читал. Почему, кстати, ты думаешь, что это написала леди, а не парень?

– Парни у нас в женский туалет не ходят.

– Пардон, не сообразил.

– Когда приедешь в Мельбурн, можешь сходить в мужской туалет по соседству, посмотришь, что пишут парни. Кстати, как насчет того, чтобы пойти спать? Уже шестой час.

На следующий день мы проснулись около полудня и в последующие два дня вели абсолютно разнузданный образ жизни – ложились спать и поднимались, когда хотели, днем гуляли возле дома, прокладывая себе тропинки на смерзшемся снегу, который уже сто лет никто не расчищал.

Вокруг царили свежесть, белизна и тишина – небольшая рощица, отделявшая коттедж от Калужского шоссе, поглощала смог и шум. Из-за этого все наши страхи постепенно ушли на задворки сознания, на пятый день нашего пребывания здесь мы до того разошлись, что часа два играли в снежки, с воплями носясь среди сугробов. Когда стемнело, поднялись к себе на третий этаж и развесили мокрую одежду сушиться у нагревателя.

Горячая ванна, сэндвичи с ветчиной и сыром, обжигающий кофе с плавающей на поверхности белой пенкой и огромное теплое одеяло, под которым мы, слившись в страстном объятии, забыли обо всем на свете, – это ли не вершина блаженства!

Около полуночи я очнулась, услышав донесшийся из холла характерный звук – сигнал завершившего свою работу ХОЛМСа.

– Алеша, ХОЛМС закончил анализ, бежим!

Набросив на себя, что попало – я пикейное покрывало, а Алеша простыню, – мы помчались в холл. Во всю ширину экрана моего ноутбука светилась надпись:

ЗАТРЕБОВАННЫЙ РЕЗУЛЬТАТ АНАЛИЗА ВВЕДЕННОЙ ИНФОРМАЦИИ ЗАВЕРШЕН.

Вероятность гибели Марии Русановой, Игоря Русанова и Эльшана Ишханова в результате несчастного случая – 10%,

в результате заранее спланированного заказного убийства с последующим устранением исполнителя – 90%.

Дальнейшее уточнение невозможно из-за отсутствия возможности получить объективную информацию.

Лицо Алеши стало угрюмым и словно постарело лет на десять. – Неужели Гюля мне врала, и это действительно устроил кто-то из их компании? – пробормотал он.– Давай, все перезагрузим и запустим его заново, – предложила я.– Давай. Иди спать, я сам все сделаю, это недолго.Я хотела возразить, но потом взглянула на его лицо и, кивнув, отправилась в спальню. Сейчас ему нужно было какое-то время побыть наедине с собой, чтобы прийти в себя, потому что рушилась схема убийства Маши и Игоря – схема, с которой он уже смирился, по которой некого было призвать к ответу.

Сон навалился на меня сразу, а когда я очнулась, часы показывали семь утра. Алеша спал рядом в своей любимой позе – уткнувшись лицом в подушку. Со двора донесся характерный скрип тормозящих колес – именно этот звук послужил причиной моего пробуждения.

– Алеша, кто-то приехал!

Бросившись к окну, я увидела невысокого полного человека, выходящего из машины. Запрокинув голову, он внимательно вглядывался в темноту окон, потом открыл дверь и вошел в дом.

– Русанов, ты здесь? Откликнись!

Голос его гулким эхом разнесся по всем этажам. Алексей, уже натянувший на себя просохшую одежду, с облегчением вздохнул:

– Это Санька Шебаршин. Одевайся, пошли в гостиную.

Именно таким по рассказам Алеши я и представляла себе Саню Шебаршина – простое широкое лицо с коротким носом, редкие на макушке волосы, подстриженные ежиком, но, в принципе, совсем не урод. Чуть выдающиеся скулы указывали на небольшую примесь якутской или бурятской крови, взгляд проницательных светлых глаз не был ни добрым, ни злым. Но, ох, как не понравился мне это взгляд, не знаю уж, почему!

– Привет дамам и господам, – небрежно произнес он, опускаясь на облюбованный мною за дни нашего здесь пребывания диванчик, – чего стоите, садитесь. Вы тут, я смотрю, хорошо устроились.

Кажется, тон его задел Алешу. Сев в кресло, стоявшее напротив дивана, он демонстративно вытянул перед собой свои длинные ноги.

– Если не ошибаюсь, Саня, ты сам не раз предлагал мне в случае необходимости воспользоваться твоим коттеджем и даже не взял ключи, которые я хотел тебе вернуть.

– Да я что, что-нибудь против говорю? – его взгляд скользнул в мою сторону. – Да вы, мадам, садитесь, садитесь, не надо приглашения ждать, чувствуйте себя, как дома.

– Спасибо, – неловко пробормотала я, опустившись на что-то плоское и жесткое позади себя, а когда поняла, что села на журнальный столик, то замерла от ужаса – мало того, что мы бесцеремонно вторглись в чужое жилище, так я еще сейчас раздавлю этот изысканный и безумно дорогой предмет мебели.

Однако столик оказался крепче, чем я полагала, и под моей тяжестью даже не дрогнул, а Шебаршин отвернулся от меня и вновь обратился к Алеше.

– Ты, Леха, сразу не ерепенься, я тебе ведь никаких претензий не предъявляю, наоборот, рад за тебя, что ты тут, как бы с удобствами, со всеми удовольствиями. Но только и ты меня пойми – в понедельник звоню к вам в отдел информации, а мне кто-то из копирайтеров докладывает: начальник куда-то исчез, и никто о нем ничего не знает. Мобильный твой заглох, дома тебя нет, даже твой друг и заместитель Баяндин полностью не в теме – прямо хоть в розыск объявляй. А как же – пропал человек!

Прозвучало это столь добродушно, что все сказанное можно было бы счесть упреком искренне обеспокоенного приятеля, если бы…. Если бы не странный взгляд прищуренных светлых глаз.

– Спасибо за заботу, шеф, – с легкой иронией в голосе сказал Алеша, – я очень извиняюсь, но не получилось тебя предупредить. Так зачем я тебе был нужен в понедельник?

– Мне? Да ты мне вообще не нужен, а вот ребяткам из ФСБ так даже очень. Подозреваю, что это из-за каких-то ваших с Ишхановой дел, но знать не хочу – меньше знаешь, лучше спишь. Они тебя искали в понедельник, всех расспрашивали, потом приезжали к нам во вторник и в среду, а с четверга от них ни слуху, ни духу. Из этого я заключил, что они уже сидят у тебя на хвосте.

Мы с Алешей тревожно переглянулись – в ночь со среды на четверг он ездил в Подольск за продуктами. Если слова Шебаршина соответствовали истине, то сотрудники спецслужб могли его идентифицировать, просматривая, например, ежедневные видеозаписи всех крупных торговых центров Москвы и области. Или же его могли засечь, когда он покупал продукты по своей карте, чтобы не тратить наличность. Однако до сих пор никто нас не тронул – значит, за его машиной не следили. Выстроив в мозгу эту логическую цепочку, я ощутила прилив гордости – похоже, длительное общение с ХОЛМСом развило мое аналитическое мышление, теперь уже ни Сэм Доули, ни Грэйси не имеют права относиться ко мне, как к дилетанту сыскного дела. Вернувшись в Мельбурн, я докажу, что мне можно поручить расследование любой степени сложности, и тогда…. Хотя, так ли уж сильно меня тянет стать детективом-профессионалом?

– Так ты считаешь, им уже известно, что мы здесь? – ровным голосом спросил Алеша.

Шебаршин пожал плечами.

– Думаю, да. Я ведь тоже прикинул и догадался, а они уж не глупей меня.

– Наташа, уезжаем, – вскочив на ноги, проговорил Алексей, но Шебаршин остановил его взмахом руки.

– Погоди, ты это куда? Неужели думаешь, что сможешь от них сбежать? Нет, Русанов, тебе конец, так что отдохни напоследок. Сядь. Сядь, говорю! – неожиданно резко и визгливо выкрикнул он, в руке его появился пистолет, и черное дуло глянуло прямо мне в глаза. – Сиди и не шевелись, а то прострелю насквозь твою сучку!

Торопливо опустившись обратно в кресло, Алексей вскинул обе руки жестом сдающегося на милость врага.

– Все, Саня, все – я сижу и не двигаюсь, только убери от Наташи пистолет. Объясни, чего ты хочешь?

– Чего я хочу? А ты еще не понял? – теперь уже дуло качнулось в сторону Алеши.

– Не надо! – в отчаянии вскрикнула я, решив, что сейчас последует выстрел, но сам Алеша, как мне показалось, с облегчением вздохнул и даже опустил руки, положив их на колени.

– Тихо, Наташа, – спокойно произнес он и, повернувшись к Шебаршину, почти дружески ему улыбнулся: – Нет, Саня, я не понял, я тупой. Скажи конкретно, чего ты хочешь? Хочешь сдать нас им?

В ответ тот осклабился, на мгновение сверкнув ровной белизной зубов. Нелепо, но я вдруг подумала: у него протезы, или ему пришлось носить скобки, потому что у всех отрицательных персонажей свои «натуральные» зубы гнилые и кривые.

– Хочу сказать тебе, Русанов, что я тебя ненавижу, – сказал он, очень четко выговаривая слова, – и всегда ненавидел, ты даже не подозревал этого? Настолько ненавидел, что даже не позволил тебе сдохнуть, когда ты был близок к этому – нет, друг мой дорогой, живи и мучайся, как я мучаюсь. Но теперь тебе точно конец, скоро они за тобой придут, и от них-то ты никуда не уйдешь, так что я должен успеть получить от тебя расчет. За все.

Я посмотрела на Алешу – он сидел, чуть наклонившись вперед, на виске его билась синяя жилка, но голос прозвучал достаточно ровно:

– Хорошо, Саня, мы рассчитаемся, но отпусти Наташу, пусть она уходит. К ней ведь у тебя нет никаких претензий, правда?

Снова волчий оскал ослепил белизной, пистолет поднялся и глянул Алеше прямо в лоб.

– Отпустить ее, значит, чтобы тебе напоследок хоть чем-то порадоваться? Нет, Леха, радовать тебя я не собираюсь, уж будь спокоен – вы оба пойдете червей кормить, и ты, и твоя сучка. Да и что ты так суетишься – все равно, если не я, то эти и ее, и тебя уберут.

– Если ты в этом уверен, так тебе-то чего суетиться? Отпусти нас отсюда и считай, что мы с тобой в расчете.

Неожиданно Шебаршин рассмеялся – так весело и душевно, что мне на миг показалось, будто все им прежде сказанное было шуткой. Но дуло пистолета по-прежнему твердо смотрело Алеше в лоб.

– Ах, Леха, Леха, – ласково говорил он, качая головой, – какой же ты наивный! Неужели ты думаешь, я так просто отпущу старого друга? Я ведь приехал-то, собственно, чтобы с тобой по душам поговорить, а ты сразу: отпусти! Нехорошо.

– Тогда говори, – Алеша откинулся на спинку кресла, – я тебя слушаю.

– Так вот, Русанов, – лицо Шебаршина исказилось, и теперь выражение его вполне соответствовало неприятно поразившему меня с самого начала взгляду, – я еще раз повторю: никого на свете и никогда я так не хотел уничтожить, как тебя. Лялька….Я думал, что одену ее, как королеву, построю коттедж, накуплю золота с бриллиантами – она о тебе и думать забудет. А она…. Столько лет прошло, дочка у нас родилась, я думал, она о тебе, как о мужике, и не вспоминает, пошел у нее на поводу – отыскал тебя, взял на работу. Об этом, правда, не жалею, пользу ты мне принес немалую, но зато разбил всю мою жизнь, по кускам ее искромсал.

– В чем ты меня винишь, Саня? – голос Алеши звучал устало и глухо. – Я не сделал ничего такого, что….

Не дав ему договорить, тот вскинул чуть опустившуюся было руку с пистолетом, и голос его буквально резанул мои барабанные перепонки:

– Ничего?! Ха-ха! Ты знаешь, что Лялька с осени предупредила Ирину, гувернантку Ритки, об увольнении? Так та решила Ляльку шантажировать – постоянно подкладывала ей за подкладку сумочки маленький диктофон. И в тот день подложила, когда вы на Покровке трахались. Потом Ирина попробовала Ляльку той записью на испуг взять, но Ляльке было плевать – она прекрасно знала, что я все ей прощу, что бы она ни сделала. Ирину выгнала, да еще ей пригрозила. Ирина потом очень долго не объявлялась, но когда ей понадобились деньги дочке на операцию, заявилась ко мне в офис и предложила купить диктофон с записью – чтобы я не сомневался, что это не подделка, все натурально записывалось. Я заплатил, но сказал, что если у нее есть копия, и она попробует кому-то еще продать, ее прикончат вместе с ее девчонкой. Потом включил и слушал – много раз слушал! Как Лялька клялась тебе в любви, как обо мне перед тобой распиналась – что ее от меня воротит. Как собиралась родить от тебя, а меня держать за дурака.

– Если ты слушал запись, то должен был понять, что я ни в чем не виноват, – угрюмо проговорил Алеша, но Шебаршин его не слушал.

– Я уничтожил диктофон, – продолжал он, – а в ушах у меня все звучал и звучал ее голос, эти ее слова, днем и ночью. И когда мы тогда стояли в гараже. Лялька поправляла дочке куртку, а я держал мальчика на руках, потом опустил на землю. Мой шофер только дал задний ход, чтобы развернуть машину, и я… я почти что толкнул его под колеса.

– Ты….

Помертвев, Алеша схватился рукой за горло, а мне вдруг показалось, что воздух вокруг наполнился звоном, на мгновение я перестала слышать, видела лишь, как шевелятся губы Шебаршина.

– … мне даже не страшно было видеть, что от него осталось, – так был рад, что уничтожил твое отродье. Если бы она осталась жива, после такого, она бы и думать о тебе перестала, а я бы дал ей другого сына. Но она обманула меня – подсыпала в стакан снотворного, и я уснул. Я спал, когда она умирала.

– Мерзавец! – вскочив на ноги, крикнул Алеша. – Стреляй, скотина!

Мгновенно повернув пистолет в мою сторону, Шебаршин буквально ткнул дулом мне в живот, потому что журнальный столик, на котором я сидела, стоял от него довольно близко.

– Сиди, Леха, сиди, я еще не все сказал, а будешь прыгать – продырявлю ей живот, она будет умирать долго и мучительно, как в кино говорят. Ну?

Могу представить, каких усилий стоило Алеше взять себя в руки.

– Не надо, – сквозь зубы процедил он, – оставь ее, я буду сидеть.

– Так-то лучше. Слушай дальше, потому что ты перед смертью должен узнать все, ты это заслужил. После смерти Ляльки поначалу я решил тебя убить, но когда увидел вас с Машей на ее похоронах, передумал – ведь что такое смерть? Раз, и тебя нет, и тебе навсегда хорошо и спокойно. Нет, ты этого не заслужил, ты заслужил таких же мучений, как и я. Я нанял опытного человека, и в тот день, когда ты должен был вернуться из командировки, он кое-что сделал с машиной Маши, пока она забирала Игоря из детского сада. И как ей было добраться до дому? Естественно, она пошла с ребенком на остановку автобуса, а мой человек ждал за углом. Для хорошего водилы это совсем несложно – на полной скорости врезаться в остановку, всех раздавить всмятку, а потом уехать и бросить где-нибудь автомобиль. Кто знал, что туда припрется этот влюбленный болван Ишханов? Погиб, можно сказать, зазря. Жалко, мы с ним нормально сработались. Но что сделаешь, так получилось.

Я с ужасом смотрела на мертвенно-бледное лицо откинувшегося на спинку кресла Алеши и боялась только одного – что он сейчас потеряет сознание. Страх смерти неожиданно покинул меня, поднявшись на ноги, я сказала Шебаршину:

– Вы тяжело больны, вам плохо, вы это понимаете? В любом случае – если все, что вы рассказали, правда, или даже если это просто ваши выдумки, – вам необходимо лечиться, иначе болезнь зайдет слишком далеко.

Послушайтесь моего совета: придите в себя и уберите ваш пистолет. Если вы нас убьете, вам легче не станет.

– Надо же, птичка запела, – удивился он, – я, детка, уже очень давно и тяжело болен, и никто меня не вылечит, а Господь Бог простит – и легче станет. Ведь я за души невинно убиенных немало молитв заказал, никаких денег не жалел, и за твою душеньку закажу, будь спокойна, и за его, – дуло указало в сторону Алеши, – и даже за того человечка, которому Машу с Игорем заказал, хоть не знаю, православный он был или мусульманин. Неаккуратно сработал мужик, пальцами наследил, так что пришлось мне самому его убирать. Это я к тому говорю, что бы вы оба не тешились, будто я шутки шучу – мне стрелять в человека не впервой и не страшно. Так что прощайся, птичка, со своим ненаглядным или закрой глазки – сначала его, потом тебя, а то он тут начнет дрыгаться. Ну, раз, два…

Медленно поднимаясь с дивана, он неотрывно глядел на Алешу, который, равнодушно отвернулся, словно думая о чем-то своем. Глядя в холодные глаза Шебаршина, я уже ни минуты не сомневалась, что он выстрелит, и на счет «три» словно какая-то сила бросила меня между ним и Алешей. Прогремевший выстрел швырнул меня на пол, но сознания я не потеряла – видела, как с криком «Наташа!» Алеша сорвался с места и, бросившись на Шебаршина, схватил державшую оружие руку.

Той борьбы, какую показывают в остросюжетных фильмах, когда противники считают ребрами ступеньки и половицы, между ними не было – просто Алеша держал противника за кисти рук, выворачивая их в попытке вырвать пистолет, а Шебаршин старался развернуть дуло в его сторону и отчаянно жал при этом на курок. Пули уходили вбок, одна из них расколола золоченую спинку стула, другая угодила в мой работавший ноутбук, который буквально взорвался, во все стороны полетели искры и осколки стекла. Неожиданно Шебаршин, взвыв от боли в выкрученном запястье, выпустил оружие. Размахнувшись, Алеша сильным ударом в челюсть сшиб его с ног и поднял упавший пистолет. Дуло уперлось в подбородок пытавшегося подняться Шебаршина. По глазам Алеши я видела, что он сейчас спустит курок.

– Алеша, – мне казалось, что я кричу, хотя голос мой звучал, еще слышно, – Алеша, не надо! Пожалуйста!

Он опомнился, выпрямившись, дважды пальнул в окно, отправив туда последние пули, потом изо всех сил двинул Шебаршина рукояткой пистолета по затылку, и тот завалился вбок, потеряв сознание.

– Наташа, – наклонившись надо мной, Алеша стягивал чем-то мою рану, – лежи, погоди, надо остановить кровь.

В голове у меня мутилось, Алеша поднял меня на руки и шагнул было к двери, но потом положил на диван и вернулся к неподвижно лежавшему Шебаршину. Бесцеремонно стащил с него пальто, вытряс из кармана ключи от машины и еще что-то – кажется два мобильника. Тот зашевелился, пытаясь поднять голову, и прохрипел несколько слов из недавно выученного мною неформального лексикона, добавив парочку незнакомых. Алеша ответил ему тем же, потом укутал меня в пальто Шебаршина, поднял на руки и куда-то понес. Сознание мое то уходило, то возвращалось, сквозь накатывающую пелену я думала, что обязательно нужно изучить все тонкости русского жаргона, потому что если мне опять придется работать с ХОЛМСом в России…..

Когда Алеша усадил меня на заднее сидение машины Шебаршина, со стороны дома донесся его хриплый голос:

– Машину мою… убью… не трожь…. Ворюга!

Держась за окровавленную голову, он с трудом спускался со ступенек. Алеша поднял голову, и сквозь туман я видела ярость, сверкнувшую в его глазах. Выпрямившись, он вытащил из кармана ключи от своей машины и швырнул Шебаршину.

– Подавись, можешь взять мою, когда оклемаешься. А свою не получишь, сволочь, у тебя здесь телефон, еще не хватало, чтобы ты по нему эфэсбешников вызвал.

Пока он разворачивал мощный внедорожник, чтобы выехать к воротам, я видела в заднее стекло, как Шебаршин пытается открыть брошенным ему ключом дверцу Алешиной машины.

– Алеша… зачем… ты дал… ключи…он же поедет… за нами…сообщит.

Каждое слово давалось мне с огромным трудом.

– Тише, тише, Наташка, не разговаривай, опять начнется кровотечение. Никуда он не уедет, никому не сообщит, я забрал у него оба мобильника и пульт от ворот. Он не сможет их открыть, не сможет никуда позвонить – пусть сидит здесь и дожидается своих дружков.

Он не успел договорить, потому что нас оглушил страшной силы взрыв. Машина Алеши, в которую с большим трудом уже забрался Шебаршин, мгновенно превратилась в огненный шар, и пламя взметнулось к небу над крышей коттеджа. Алеша резко затормозил и, приоткрыв дверцу, выглянул из машины, пытаясь понять, в чем дело.

– Алеша… что….

– Они подложили бомбу, – растерянно проговорил он. – Представляешь, Наташка, они подложили бомбу в мою машину! Вот почему нас никто здесь не трогал – они знали, что мы уже мертвецы.

В сознание меня привел холод, я хотела перевернуться на другой бок и натянуть на себя одеяло, но тело словно налилось свинцом, не было сил пошевелиться. Череду монотонно повторяющихся гудков прервал сонный мужской голос:

– Да, шеф.

«Мы в машине, – вспомнила я, – Алеша звонит кому-то по громкой связи».

– Сева, это я, Русанов.

– Леха? – сонный голос оживился, в нем зазвучали нотки искренней радости. – Живой! А я смотрю по определителю – звонок с телефона Шебаршина, из его машины. Ты куда пропал? Мы уж тут все изволновались.

– Слушай, времени нет, ты сможешь меня встретить на своей тачке – минут через двадцать пять? На Профсоюзной, не доезжая Теплого Стана.

– Успею, наверное, сегодня суббота, пробок нет. А что случилось?

– Потом. Мне срочно нужен хирург, но так, чтобы конфиденциально. Сможешь?

– Ну… не знаю, а что такое?

– Огнестрельное.

– У-у-у! – то ли с восторгом, то ли с удивлением протянул Сева, – придется тогда звонить Гере.

– Ты с ума сошел? Какого лешего Гере, я же сказал: конфиденциально!

– Так Гера же хирург, она в больнице работает.

Я хотела крикнуть, что хирург не нужен, а следует скорее скрыться, но, кажется, заснула и очнулась от холода – дверь машины была открыта, в салон ворвался ледяной ветер.

– Скорее, а то она замерзнет, – сказал Алешин голос, – у тебя в салоне печка хорошо работает?

– Нормально. А где Шебаршин? Что делать с его машиной?

– Шебаршин взлетел на воздух, – бережно вынося меня из салона, равнодушно ответил Алеша, – на этом свете машина ему уже не понадобится. Подержи дверцу, я уложу ее на заднее сидение.

– Ты что, Леха, что за шутки? – растерянно проговорил его собеседник. – Господи, она же совсем ребенок, кто это ее?

Последнее явно относилось ко мне, я хотела возмутиться и от этого потеряла сознание – теперь уже надолго, – а когда очнулась, надо мной белело чье-то лицо, и женский голос говорил:

– Смотрите, чтобы не дернулась, она приходит в себя, а у меня здесь нет ничего обезболивающего.

Боль прожгла насквозь, как каленым железом, но чьи-то сильные руки крепко держали меня, не давая двинуться, а все тот же женский голос, став неожиданно ласковым, уговаривал:

– Потерпи немного еще, Наташенька, потерпи, девочка, мне осталось только дренаж ввести. Ну вот, какая молодчина, вот и все.

Звякнуло что-то металлическое, рана ныла, но острая боль ушла.

– Она нас слышит? – спросил чей-то голос – настолько дрожащий и испуганный, что я не сразу признала Алешу.

– Слышит, слышит, – голос женщины стал озабоченным, – но большая кровопотеря.

– Может, переливание?

– Подождем, у меня здесь нет условий. Да и с кровью сейчас плохо – за сдачу крови больше не платят, доноров нет, нужно искать, договариваться.

– Может, мою? – вмешался третий голос, в котором я признала мужчину, назвавшего меня ребенком. – У меня универсальная, первая группа, резус отрицательный.

– А антиген кел у тебя есть?

– Чего? Какой еще антиген?

– Ну, вот видишь – не знаешь. К тому же, у тебя, может быть ВИЧ-инфекция или гепатит.

– Что ж ты раньше об этом не задумывалась? – возмутился он.

– Да нет, что ты, Сева, я же просто к примеру говорю, – испугалась она, – с медицинской точки зрения. А так, надеюсь, обойдемся без гемотрансфузии. При переливании всегда есть вероятность осложнения, а в домашних условиях, если что, то сами понимаете. Ладно, ребята, пока Наташа спит, я пойду на кухню, чаю попью, а то с ног валюсь.

Судя по шагам, она вышла из комнаты, но рядом со мной все равно кто-то переговаривался – сначала шептались, потом повысили голоса, и я стала разбирать отдельные фразы. Голос Алеши говорил:

– Куртку мне какую-нибудь старую привези, а то я выскочил из коттеджа налегке, в одном свитере, хорошо весь кэш в джинсах был, а документы в рубашке. Вот, возьми деньги – купи чуток продуктов, а то неудобно человека объедать, если мы тут задержимся.

«Опять Алеша, бедный, голодный, – мелькнуло у меня, – а я тут лежу и лежу».

– Ладно, – ответил Сева, – доставлю все в лучшем виде. Леха, скажи, ты как думаешь – без Шебаршина контора не развалится? А то у меня еще за тачку кредит не выплачен.

– Если честно, то не знаю – у него везде были связи, он умел нужный баланс держать, а сейчас и налоговики, и конкуренты налетят, как коршуны.

– Н-да, печально. Ладно, я поехал, до скорого.

Женщина вернулась с кухни и оживленно проговорила:

– Чай заварен, желающие есть? – и тут же голос ее испуганно сник: – Сева, ты что, уезжаешь?

– Скоро приеду, привезу всякое разное, – небрежно ответил он, и с легким смущением в голосе добавил: – Спасибо тебе за все, Гера, ты… ну, в общем, настоящий друг.

Она сразу же оживилась:

– Раз ты приедешь, то сможешь в аптеке купить, что я тебе скажу?

– Только запиши на бумажке, у меня на названия памяти нет.

Пока она записывала, Алеша негромко говорил:

– Сева, держи мою карту, снимешь в банкомате, если денег не хватит. Или лучше вообще сними тысяч сорок, а то у меня кэша мало. Пин-код запомни.

Дальше я не слышала, потому что забылась тяжелым сном, и очнулась от мучительного чувства жажды.

– Пить, – простонал кто-то моим голосом.

– Наташка, киска, – рука Алеши приподняла мою голову, я хватала губами воду с чайной ложечки и жадно ее глотала.

– Ей нужно больше жидкости, – произнес где-то рядом голос Геры, – как можно больше. Организм молодой, быстро восполнит кровопотерю.

Я открыла глаза и на этот раз ясно увидела ее лицо – оно было усталым, не особо красивым, но приятным.

– Спасибо, – шепнула я и опять куда-то провалилась, а когда в следующий раз очнулась, то рядом никого не было, но дверь на кухню была полностью открыта, и оттуда доносились голоса.

– Да ты, Алеша, посиди спокойно, Наташа спит, мы услышим, если что. Чай еще себе наливай, сахар клади. С маслом бутерброд будешь? А то у меня сыр кончился.

– Слушай, я, наверное, такой нахал – все у тебя съел, даже не заметил.

Гера негромко засмеялась, и смех у нее был добрый и тоже очень приятный.

– Да ладно тебе! Ты – крупный мужчина, у тебя организм требует. Я просто холодильник очень не загружаю – так только, что-то перехватить. Если очень голодная, иду к предкам, там мама всегда накормит.

– Ты здесь одна живешь?

– Мне эту квартиру бабушка завещала, но в выходные я обычно у родителей, они тут близко живут. Здесь кроме меня никто не бывает, когда Сева мне сегодня позвонил и начал про огнестрельное, и что нельзя, чтоб кто-то знал, – конечно, я ему сразу сказала сюда вас везти.

– Спасибо, Гера, ты даже не представляешь…. Если тебе когда-то будет нужно, я тебе… я тебе все сделаю, хоть солнце с неба достану.

От тона, каким Алеша это произнес, у меня на глаза аж слезы навернулись, а Гера в ответ неожиданно смущенно хихикнула:

– Точно? Тогда, если я тебя попрошу одну вещь….

– Хоть десять вещей!

– Ты мне можешь сказать правду? Только, чтобы Севе ни слова, обещай!

– Да чтоб мне провалиться!

Этим полушутливым ответом мой друг, кажется, пытался замаскировать свое смущение – ведь солнце с неба достать это одно, а обсуждать дела приятеля за его спиной совсем другое!

– Я что, Севе совсем не нравлюсь? Что он тебе обо мне говорит?

Ага, кажется, тут Алеша и влип. Мне стало до того любопытно, как ему удастся выкрутиться, что я в попытке не упустить ни слова попробовала приподнять голову – правда, безуспешно.

– Понимаешь, Гера, тут есть один нюанс, но ты обещай, что не будешь это принимать очень близко к сердцу, хорошо?

– Ну? – голос ее дрогнул.

– Видишь ли, Сева терпеть не может французских духов, и если бы ты могла пользоваться какими-то другими или вообще без них….

– Французских духов? – растерянно переспросила Гера.

– Ну, да, – он даже рискнул робко добавить: – Ты же вот сегодня – вообще не душилась, и прекрасно выглядишь.

– Так меня сегодня Сева с места сорвал, я даже глаза накрасить не успела, и потом, я же оперировала. А французские духи… Да я их и сама не люблю, – простодушно призналась она, – но ведь в «Шанели», говорят, феромоны, мужчину это должно привлекать.

То, что на это ответил ей Алеша, наполнило мою душу гордостью за его дипломатические способности:

– Учти на будущее, Гера, Севка всегда был человеком наоборот. Помню, нам еще в самом начале, на первом курсе, на контрольной по математическому анализу дали десять заданий, и все стонали, что не успеют решить, а Севка начал кричать, что мало. Мы ему после семинара даже хотели темную устроить.

Гера засмеялась, но ответить не успела, так как в дверь позвонили, и в квартиру ввалился предмет их обсуждений.

– Все купил, все привез, принимайте товар. В этой вот сумке продукты питания. Леха, разбирайся, это по твоей части. А здесь вот вся медицина, смотри, Гера, я прямо по твоему списку: тут в пакете антибиотик, шприцы и всякая мелочь, здесь физраствор, а тут еще что-то…. а, это судно.

Если бы не массивная потеря крови, последний предмет из перечисленного Севой вызвал бы на моих щеках краску смущения, поскольку Алеша озабоченно произнес:

– Ей, наверное, уже нужно, мы ведь здесь давно. Как его подложить?

– Пока вряд ли, – возразила Гера, – а вот поставлю капельницу, тогда конечно, – и она добавила совсем уже другим голосом, гортанным и очень нежным: – Большое спасибо Сева.

– Да чего там. Леха, – крикнул он, – я тебе батину куртку привез. В прихожей лежит, в комнату не стал тащить, грязная – он ее для рыбалки держит. Тебя в ней однозначно никто не узнает, но за бомжа точно примут.

– Сойдет, – отозвался из кухни Алеша, – а с карты деньги снял?

– Да, чуть не забыл – карта твоя заблокирована. Ты когда в последний раз пользовался?

– Как заблокирована, – в голосе Алеши послышалась растерянность, он вышел из кухни, держа в руках сумку, – я же только в среду с ней в Подольском «Перекрестке» продукты покупал, на ней около двухсот тысяч должно было остаться.

– Ну, я не знаю. Кэша твоего мне хватило, а денег снять я не смог, в три банкомата совался. Так что ты имей в виду.

– Алеша, – открыв глаза, еле слышно позвала я, и все трое тут же повернулись в мою сторону.

– Наташка, – Алеша торопливо сделал шаг в мою сторону, – очнулась?

– Я… давно. Нам… нужно ехать, тут нельзя. Они… заблокировали карту… значит…

– Тебе, Наташенька, пока нельзя никуда ехать, – ласково, как ребенку, возразила Гера, которая все это время с чем-то возилась возле моей кровати, – сейчас капельницу буду ставить.

– Пусть… Алеша…один уезжает.

– Лежи, лежи, не болтай, – сердито отозвался он.

От сделанных усилий у меня перед глазами опять все поплыло, и я даже не стала сопротивляться, когда Гера вкатила мне в мягкое место довольно болезненный укол и продырявила вену на руке толстой иглой, через которую начал поступать физраствор.

Как она и обещала, мне вскоре понадобилось судно, и Алеша к жестокому моему стыду не только помогал его подкладывать, но и выносил. К счастью, Сева, почувствовав себя при этом лишним, тактично распрощался со всеми присутствующими и уехал, не то я не вынесла бы позора. А ведь в кино и романах раненные пулей всегда выглядят так поэтично и красиво! Поздно вечером, когда в мой организм было влито две бутыли физраствора, Гера убрала капельницу, осмотрела рану и осталась довольна.

– Все в порядке, – сказала она, – антибиотик работает, рана чистая. Я пошла ночевать к родителям, а ты, Алеша, ложись на диване, но под ноги стул подставь, не то коротко будет. Завтра мне с утра идти на сутки, но я забегу пораньше – где-то в семь. Если не станет хуже, удалю дренаж.

Алеша покормил меня свежесваренным куриным бульоном, и я уснула сном младенца, а утром проснулась бодрая и свежая, как огурчик. Гера, как и обещала, забежала очень рано и, сделав перевязку, удалила дренаж. После этого я наотрез отказалась от судна и, покачиваясь от слабости, под присмотром Алеши поползла в туалет.

Часа в три дня приехал Сева, а я сделала вид, что сплю – повернулась к стене и, подложив под щеку здоровую руку, крепко смежила веки.

– Как Наташа? – громким шепотом с порога спросил Сева. – Температуры нет? Ест, мочится нормально? Живот не болит, стул был?

От стыда у меня действительно чуть не свело живот, но, к счастью, Алеша вступился за мою попранную честь и в ответ разъяренно прошипел:

– Иди ты к лешему, медик недоделанный! Пошли на кухню, не ори здесь, видишь, она спит.

– Так это мне Гера велела узнать, у тебя же мобильник отключен, она позвонить не может, – плетясь за ним на кухню виновато оправдывался Сева, – я ведь почему спрашиваю? Вчера вечером позвонил Герке, узнал, что все у вас окей, решил, что сегодня хоть до двенадцати посплю. Ан нет, где-то в одиннадцать ко мне являются менты – опросить по факту пожара у Шебаршина в коттедже.

– Пожара? – удивился Алеша. – Хотя вообще-то вполне – я ведь рубильник на щитке не выключил, могло и замкнуть. Или, может, после взрыва огонь на внутреннюю часть дома перекинулся. Труп-то в машине нашли?

– Они мне не сказали, но, наверное, нашли, потому что расспрашивали, основном, о тебе. Труп-то наверняка обгорел, им эксперты раньше понедельника вряд ли займутся, а машина твоя, ее идентифицировать – раз плюнуть.

– И что ты ему обо мне сказал?

– Что всю неделю тебя никто не видел. Прикинулся дурачком, говорю: Русанов с понедельника в розыске, всех наших сотрудников следователи уже о нем опрашивали, вам разве не сообщили? Менты только друг на друга смотрят и таращатся.

– Про Шебаршина спрашивали что-нибудь?

– Так, мельком. Я сразу сказал, что мало с ним знаком и по работе практически не контачу, они не настаивали. Но самое смешное, Лешка, знаешь что? Что машину Шебаршина до сих пор никто не обнаружил, я сегодня специально в Теплый Стан скатал и мимо того места проехал, где мы ее припарковали, – как стояла, так и стоит, даже заднее колесо точно также на тротуар въехало. Поэтому я так думаю: твои друзья из ФСБ тебя выследили, взорвали и успокоились, а остальное оставили на доработку ментам. И пока те не идентифицируют труп и не обнаружат машину Шебаршина, ты будешь считаться покойником. За это время вам с Наташкой нужно испариться из Москвы. Как только меня эта мысль озарила, я рванул к Гере в больницу – узнать, можно ли Наташку сейчас транспортировать куда-то подальше, на нашу дачу, например.

– А она что?

– Она велела ехать сюда, спросить то, что я спросил, и перезвонить ей на мобильный часов где-то в пять, когда будет ясно, что состояние уже точно стабильное. Видишь, а ты сразу на меня накинулся.

– Ладно, виноват, – со смешком ответил Алеша, – но лучше я сам ей позвоню. В пять, говоришь?

– В пять. Она уже договорилась с коллегой – если я позвоню, что все хорошо, то та к шести подойдет в больницу ее подменить. Гера говорит, что лучше вас не на нашу дачу везти, а к ним, она возьмет у предков машину и сама вас отвезет. У них там отопление от бройлера, туалет, душ, вода – все в доме, а у нас туалет во дворе, кухня с душем в сарайчике, и электрический обогреватель нужно включать.

Спустив ноги с кровати, я села и позвала:

– Алеша, Сева, подойдите сюда, пожалуйста.

Сева Баяндин был почти одного роста с Алешей, но уже в плечах и немного сутулился. Его длинные рыжеватые волосы были стянуты на затылке резинкой в жидкий хвостик, что мне всегда у мужчин жутко не нравилось, но большие глаза смотрели из-под очков ласково и почему-то немного виновато.

– Привет, Наташа, как ты? – спросил он, присаживаясь на стоявший рядом стул.

– Прекрасно, спасибо. Можно сказать, что вы с Герой спасли мне жизнь. Алеша, – я посмотрела на него, – ты предупредил их, что связываться с нами очень опасно?

– Мы уже связались, – развел руками Сева, – что ж теперь сделаешь? Время вспять не повернуть.

– Четверых они уже убили, – продолжала я, – а может, и пятерых. Алеша, мы должны скорее уехать отсюда и сами решать свои дела.

– Нам некуда ехать, – угрюмо ответил он, – ты еще не можешь ходить, и у нас нет денег – они заблокировали все мои счета.

– Вот что, Наташенька, – добродушно сказал Сева, взяв мою руку и заключив ее между двумя своими большими ладонями, – я толком не знаю, что там Леха и с кем не поделил, и знать не хочу – подозреваю, он своим вирусом залез, куда не надо. Но, думаю, лучше смотреть на все проще и веселее. Поедете вы к Гере на дачу, поживете там пару недель, поправишь свое здоровье, а там видно будет. Лады?

Неожиданно он улыбнулся такой широкой и светлой улыбкой, что мне сразу стало понятно, почему Гера была к нему до такой степени неравнодушна.

Кажется, мы добирались до дачи Геры возле Сергиева Посада около двух часов. Я дремала, лежа на заднем сидении и положив голову Алеше на колени, Гера вела машину, Сева сидел рядом с ней – в случае, если б нас остановил патруль, мы представились бы двумя влюбленными парами, решившими провести недельку за городом.

На место мы прибыли в девятом часу вечера, меня тотчас же уложили спать, Гера включила отопление и немного прибрала, а Сева с Алешей перенесли из машины в дом привезенные продукты и теплые вещи. Через час Гера меня разбудила.

– Наташа, давай-ка, я обработаю твою рану, а то потом смогу сюда приехать только в четверг.

– Гера, ты что, уезжаешь? – сев на кровати, я испуганно захлопала глазами. – Поздно уже, куда ты одна поедешь?

Она улыбнулась, даже не сумев скрыть своей радости.

– Я не одна, Сева тоже едет – завтра ведь понедельник, всем нужно на работу.

Сева оставил специально купленный им сегодня для нас мобильный телефон.

– Я внес в память мой и Герин номера, если что – звоните, тут покрытие хорошее.

Я сидела на кровати, нервно ощупывала перебинтованное Герой плечо и ныла:

– Только, пожалуйста, позвоните, когда приедете, уже так поздно! Обещайте, что позвоните!

– Позвоним, позвоним, – успокоила меня Гера, а Сева торжественно поклялся:

– Землю есть буду, если не позвоню. Ложись, Наташка, спать.

Часа в четыре утра я вскочила, как ошпаренная, и, проверив входящие звонки лежавшего на столе мобильника, разбудила спавшего на раскладушке Алешу:

– Алеша, они не позвонили! Они ведь около полуночи должны были приехать домой и позвонить, а не позвонили!

– Утром позвонят, – сонно ответил он, – тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

– Тогда спи и дай спать другим.

Конечно, он измотался за эти два дня и жутко хотел спать, поэтому я не стала его больше тормошить, но взяла мобильник к себе в кровать и до самого утра лежала, сжимая его в руке. Где-то в половине седьмого я сочла, что уже можно звонить и набрала номер Геры, но никто мне не ответил. Часов в девять Алеша проснулся и увидел, что я сижу, закутавшись в одеяло, и горько плачу.

– Что-то случилось, Алеша, с ними что-то случилось, я чувствую! Гера не отвечает!

– Дай-ка, я попробую.

Он отнял у меня телефон и, включив громкую связь, позвонил Севе. Гудки шли долго-долго, пока не раздался сонный голос:

– Леха? А? Что?

– Ты почему не позвонил, скотина? Меня тут Наташка с ночи достает, спать совершенно невозможно.

– Ох, прости, забыл! Убить меня! Убить подлеца!

– А Гера почему не отвечает?

– Гера, гм… Гера уже ушла на работу. Она, кажется, забыла свой телефон в машине. Да, кажется, забыла. Видишь ли, я… мы….

– Что ты мямлишь, говори толком, что случилось.

– Видишь ли, – с достоинством, хотя и чуть застенчиво проговорил Сева, – теперь я, как честный человек, обязан жениться.

Я почувствовала, что глаза мои стали совсем круглыми, и зажала рот рукой. Алеша погрозил мне пальцем и ответил столь же степенно:

– Ну, что ж, тогда разреши нам с Наташей первыми принести вам свои поздравления.

Много дней миновало с тех пор, но каждый раз, когда нам с Алешей хочется радостно и весело посмеяться, мы вспоминаем тот разговор. И тот день, потому что, когда Алеша отключил телефон и насмешливо на меня посмотрел – что, мол, успокоилась? – я протянула к нему руки. – Алеша, иди ко мне.Он, конечно, не на шутку возмутился и начал ругаться.– Совсем спятила? Ненормальная! Кошка развратная, два дня назад умирала, половина крови из нее вытекла, а теперь…– Так это было два дня назад, – я смотрела на него исподлобья, потому что он как-то раз признался, что этот мой взгляд сводит его с ума, – иди ко мне, Алеша, я соскучилась.Сорвавшись с места, он куда-то убежал, а вернувшись, сообщил, что все запасенные им «средства регулирования рождаемости» остались в кармане куртки, сгоревшей вместе с коттеджем Шебаршина, здесь же, в аптечке, ничего такого ему обнаружить не удалось.– Так что, моя неугомонная, придется тебе подождать, пока я смогу выбраться отсюда в местную аптеку или торговую точку.– Глупости какие, – пренебрежительно возразила я, – ты что не читал, что после сильной кровопотери женщины не беременеют до начала следующего цикла?– Точно? – явно чувствовалось, что ему хочется поверить, но боязно.Мне тоже очень хотелось, чтобы эта информация, приведенная в одном из статистических исследований времен Второй Мировой, оказалась правдой. Так хотелось, что я почти перестала соображать и поэтому с уверенностью сказала:– Абсолютно. А сейчас иди ко мне или я приду к тебе на твою раскладушку.Боже мой, каким же он был со мной нежным! Я же словно с цепи сорвалась – прыгала на нем, кричала, извивалась и, наверняка, сорвала бы повязку, не держи Алеша все под контролем.– Ты сумасшедшая, – тяжело дыша, произнес он, когда я, обессилев, уронила голову ему на плечо, – я тебя боюсь.– Прости, – я блаженно вдыхала его запах, – не знаю, что со мной. Я тебя люблю.– Ладно, прощаю. Пошли в душ, я сам тебя обмою, а то еще намочишь повязку. Ненормальная австралийская киска!Гера, приехавшая к нам в четверг, в последний раз обработала мою рану, удивляясь, как хорошо зажил шов:– Все зарубцевалось, можно больше не бинтовать. Что значит молодость!– Ой, ладно, Гера, – одеваясь, возразила я, – говоришь, как старуха.– Двадцать девять, неужто ж я молодая?Это прозвучало так, словно ей хотелось знать мое мнение. Я невольно взглянула на нее и вдруг увидела то, чего не заметила с первого взгляда – она вся лучилась счастьем.– Гера, – начала было я, но не успела больше ничего сказать, потому что вошел нетерпеливо дожидавшийся конца перевязки Алеша.– Ну, как она, – тревожно спросил он, подбородком указывая в мою сторону, – швы не разошлись?– С чего бы? – удивилась Гера. – Я, если шью, то шью хорошо. Выраженной анемии тоже нет – кожные покровы и слизистые нормального цвета. Можно считать, что организм себя восстановил. Повязку я сняла, шов еще пару дней смазывать мазью, я привезла тюбик.Лицо Алеши выразило явное облегчение – ему, бедному, все эти дни мерещилось, что каждое наше занятие сексом на шаг приближает меня к краю могилы.– Севка-то почему с тобой не приехал? – спросил он.Лицо Геры заалело.– Да, чуть не забыла – Сева просил передать, что о смерти Шебаршина уже известно, и машину его тоже нашли. По телефону он говорить не хочет, в субботу он…мы приедем, и тогда он все подробно расскажет. Просто, просил, чтобы вы до субботы вообще никуда отсюда не показывались, продукты мы сами купим и привезем. Поместимся мы все здесь, ничего? – виновато спросила она и, совсем раскрасневшись, смущенно добавила: – Мы с Севой наверху будем, в спальне папы и мамы.– Конечно, поместимся, – хором ответили мы.То, что сообщил Сева, нас встревожило, проводив Геру, мы заперли все двери и притихли. Днем разговаривали друг с другом только шепотом, передвигались по дому на цыпочках и к окну не подходили, а с наступлением сумерек ложились спать, потому что решили обходиться без света.– Нет, я все никак не пойму, – шептала я, лежа рядом с Алешей, – как они могли тебя выследить и когда заложили бомбу в твою машину?– Они – профессионалы в своем деле, – отвечал он, – но, думаю, после выборов интерес к нам упадет. Потерпи немного, осталось-то всего два дня.В субботу вечером к крыльцу подкатила машина Севы, и они с Герой, громко переговариваясь, начали выгружать сумки.– Привет подпольщикам, – крикнул Сева, входя в дом и включая свет, – притаились? Молодцы, так и надо!– Чего орешь? – моргая глазами, недовольно спросил Алеша.– Я нарочно, – объяснил Сева, втаскивая в дом невероятных размеров баул, – нас всю неделю дергали из-за Шебаршина, опять появились ребятки из ФСБ, начали по новой интересоваться твоим местонахождением. Во время моей последней беседы я им официально сообщил, что у меня медовый месяц, и я собираюсь уединиться на даче, если надо будет еще побеседовать – пусть едут ко мне сюда. Даже адрес дал.– А вдруг они приедут? – испугалась я.Он пожал плечами.– И что? Они же не обыском приедут, подниметесь с Лехой на антресоли и переждете. Зато теперь все официально знают, что здесь люди, можно будет шуметь и подключить Интернет.Разумеется, Алеша немедленно пришел в восторг.– Дай, я тебя за это расцелую, друг! – с чувством произнес он.– Пшел к черту, лучше помоги телик вытащить, я TV-тюнер купил, будем по Ю-тьюбу фильмы смотреть. Сейчас посмотрю, к этому компу подойдет или нет.– Мои родители нам телевизор с большой диагональю подарили, – застенчиво пояснила вошедшая следом за Севой Гера, – моя мама так рада!Она скользнула взглядом в сторону Севы, и мне стало ясно, что и его мама рада. Скорей всего, обе счастливые мамы всю последнюю неделю только тем и занимаются, что горячо обсуждают новые отношения своих детей. Гера, разумеется, в курсе, но по мягкости характера терпит подобное вмешательство в свою личную жизнь, однако Севу по молчаливому соглашению женщин решено в эти диспуты не посвящать – мало ли, мужчины ведь непредсказуемы. Вот и теперь, едва скинув куртку, Сева предоставил Гере разбирать привезенные сумки и с детским увлечением занялся прилаживанием разъема кабеля к компьютеру.– Сева, дорогой, сначала подбирают подходящий тюнер, потом его покупают, – наставительно заметил Алеша, ставя на стол телевизор, – у вас, кстати, официальный отпуск или вы оба сбежали с работы?– Нам в отделе всем предложили взять за свой счет, – достав из кармана мини-отвертку Сева начал что-то ковырять в компьютере, – после смерти Шебаршина непонятно, что творится, какие-то пертурбации. Короче, не знаем, что будет. А Гера – нет, она официально с кем-то там отпусками поменялась, ей даже отпускные начислили.– Так на выборы вы, значит, завтра не пойдете?– Почему? – возмутился Сева. – Чтобы я свой голос кому-то подарил? Подходит гнездо, Леха, а ты говорил! Нет, здесь проголосуем, мы открепительные взяли.– А ты за кого будешь голосовать? – решилась я спросить и сразу же спохватилась – возможно, в России подобный вопрос считается бестактным.Взмахнув рукой, держащей отвертку, Сева глянул на меня из-под очков и ласково улыбнулся.– Даже еще и не решил, Наташенька. Да какая разница, все у них там давно уже решено и перерешено. Проголосую, наверное, за Прохорова – чисто только для того, чтобы не отдать мой голос питерским браткам.– Ну, и я тогда тоже за Прохорова, – застенчиво проговорила Гера, вытаскивая из сумки толстый джемпер и глядя на Севу сияющими любовью глазами, – Наташа, возьми, я тут кое-что теплое привезла, две кофточки и несколько футболок, а то у тебя надеть вообще ничего нет. Мальчики, чем возиться, вы бы сначала проверили, есть ли Интернет.Оказалось, что Интернет уже подключили. Где-то с ночи Алеша с Севой уткнулись в компьютер, следя за начавшимися на Дальнем Востоке выборами. На каком-то из участков Владивостока Алеша даже пытался увидеть своих родных, правда, безуспешно. Днем, когда Гера с Севой ушли голосовать в местную школу, Алеша переключился на этот участок – хотел записать на видео для потомков, как наши друзья по-семейному войдут и опустят в урны свои бюллетени. Однако на экране Гера с Севой так и не появились.– М-да, – почесав затылок, заметил мой друг, – похоже, по всей стране веб-камеры работают в каком-то странном режиме. Зачем тогда их ставили, а?

В последующие два месяца жизнь наша текла спокойно и размеренно, вопреки моим опасениям, никто опрашивать Севу не приезжал. Возможно, после выборов нами, как и предполагал Алеша, перестали интересоваться. Или решили, что мы где-то сгинули, и возиться с поисками больше нет смысла. Однако возвращаться в Москву мы пока не решались, и в середине апреля у Севы неожиданно родилась идея – перебросить нас на машине в Белоруссию.

– Оттуда вы в любую страну выедете без проблем – у тебя, Леха, еще шенгенская виза работает, у Наташи австралийский паспорт, а наших чекистов в Минск, говорят, особо не допускают.

Подумав, Алеша согласился – главное для нас сейчас было попасть в Германию, где на его имя в банке лежали деньги, переведенные Гюлей Ишхановой.

– Когда я получу то, что заработал, ты, киска, сможешь из Германии улететь в Мельбурн, – сказал он мне.

– Если попробуешь от меня избавиться – убью! – совершенно серьезно ответила я.

Однако запланированный отъезд пришлось отложить из-за внезапно случившегося со мной обморока и приступов безудержной рвоты. После того, как Гера подробно расспросила меня о симптомах болезни и осмотрела, выяснилось, что статистика времен Второй Мировой, приведенная в статье, нас подвела – не все женщины после сильной потери крови лишаются способности забеременеть. Я, во всяком случае, в их число не вписалась. По этому поводу Алеша торжественным тоном прочел мне нечто вроде лекции, закончив ее словами:

– Короче, итог: нельзя верить всему, что пишут, я тебе это с самого начала говорил. И кто из нас оказался прав?

– Ты, Алеша, – покорно простонала я, борясь с подступающей к горлу тошнотой.

– То-то же! Теперь до конца жизни будешь меня слушаться, всегда и безоговорочно. Давай, я подержу тебе ведро, наклоняйся, глупая австралийская киска.

Через две недели мне стало намного легче. После беспорядков на Болотной площади и инаугурации Президента мы почувствовали себя в относительной безопасности – спецслужбам было явно не до нас – и даже решились съездить в Москву и погулять по Арбату. В Минск Гера привезла нас на своей машине, оттуда мы без всяких осложнений вылетели в Прагу и третьего июня оказались в Германии. Попугав меня страшными сказками типа «наверняка у ФСБ в Германии полно своих людей – старые связи, сама понимаешь», Алеша велел мне носу не высовывать из отеля, пока он в указанном Гюлей Ишхановой банке будет улаживать денежные дела.

– А что потом? – спросила я, внезапно похолодев от ужаса – не из-за ФСБ, а потому что откуда-то скакнула и вихрем пронеслась паническая мысль: вдруг он решит отправить меня в Мельбурн.

– Потом будем есть суп с котом.

Каламбур был с моей точки зрения крайне неуклюжим, но я покорно осталась ждать. И вот, когда денежные дела были окончательно улажены, отослав Севе деньги на погашение кредита за машину, Алеша с торжествующим видом показал мне распечатку объявления о продаже коттеджа в Эрисейра.

– Ну и что? – еще ничего не понимая, спросила я.

– Это же моя мечта – домик в Португалии, на берегу океана. И, главное, у нас есть деньги, чтобы его купить и в нем жить!

Во взгляде его читался вопрос, и что я должна была ответить? Что у меня достаточно денег, чтобы купить не один такой дом? Он обиделся бы и почувствовал себя униженным. Что мне хочется домой, а в Австралии есть места много красивее и романтичней, чем Эрисейра? Он огорчился бы или, еще хуже, ощутил разочарование – ведь мечта есть мечта, какой бы странной она ни была. Поэтому я с улыбкой величайшей радости сказала:

– Какое совпадение, я тоже всегда мечтала жить именно в Эрисейра! Но если захочешь поехать в Антарктиду или на Северный полюс, только скажи – я тут же соберусь.

Все же, действуя исподволь и тактично, мне удалось немного изменить первоначальный план Алеши, и он согласился, что вместо коттеджа имеет смысл приобрести апартаменты в закрытом комплексе с видом на океан. Правда, наотрез отказался рассмотреть вариант с двумя спальнями.

– Только трехспальные и два с половиной санузла – к нам будут приезжать Сева с Герой.

Не став ему напоминать, как на даче мы вчетвером прекрасно обходились одним туалетом и самодельным душем, я согласилась на трехспальные – в любом случае это обошлось в два раза дешевле, чем коттедж.

Наш самолет приземлился в международном аэропорту Лиссабона около полуночи, и на метро мы доехали до станции Сан Себастиано – от нее пять минут ходу до отеля Олиссиппо, где мы забронировали номер. Всю дорогу я думала о папе – во время наших турне по Европе мы дважды посещали Лиссабон и оба раза останавливались в Олиссиппо. Во-первых, цены здесь ниже, чем в центре города, а во-вторых, в двух шагах от Олиссиппо находится любимый папин музей Галуста Гюльбенкяна. Там можно увидеть несколько шедевров из ленинградского Эрмитажа – их, как говорил папа, нефтяной магнат Гюльбенкян, в тридцатые годы купил у сильно нуждавшихся в деньгах Советов. И еще папа говорил, что площадь Коммерции, на месте которой прежде находился королевский дворец, разрушенный землетрясением 1755 года, и ее триумфальная арка напоминают ему Дворцовую площадь Ленинграда. Кажется, город на Неве был второй после мамы любовью папы, оставшейся в России. – Что загрустила, австралийская киска? – наклонившись ко мне, спросил Алеша. По выражению моего лица он уже понимал, когда я тоскую о папе. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я слабо улыбнулась.– Так, ничего.– Ладно. Тогда, раз тебе так не терпится показать мне Лиссабон, говори, куда двинем завтра с утра.– И как ты мне оплатишь работу гида?– Как всегда – натурой.Обнявшись, мы со смехом ступили в холл отеля Олиссиппо.На следующий день сразу после завтрака я потащила его в район Алфамы. И хотя Алексей, увидев крутые лесенки, соединяющие улицы Алфамы, начал ворчать, что я устану, сам он, кажется, притомился гораздо больше меня. Вернуться мы решили на туристическом трамвае двадцать восемь. Блаженно развалившись на сидении, Алеша вытащил было из сумки сэндвич, но тут нелегкая его дернула выглянуть в окно трамвая и заметить, что район напоминает ему одну из улиц вблизи Курского вокзала в Москве. После этого, как он ни брыкался, я потащила его к выходу.– Мне ведь так и не удалось как следует осмотреть Москву. И, наверное, уже не удастся, – привела я достаточно убедительный аргумент, – хоть посмотрю, на что она похожа.– У тебя что, ноги не болят? – сердито проворчал он. – Хоть бы перекусить в трамвае дала!– Я тебя покормлю, – пообещала я, – в замечательном месте, где обедал великий поэт Пессоа.Мы прошлись вдоль трамвайной линии, постояли у полуразрушенного здания, похоже, пострадавшего от пожара. На маленьком балкончике смежного с ним дома сушилось белье, с перил свешивался небольшой букетик цветов.– Я ошибся, в Москве чуток получше, – с сомнением заметил Алеша, оглядывая осыпавшиеся и почерневшие стены, – хотя белье на балконах и лоджиях, конечно, тоже сушат, но так, наверное, во всем мире.– Не скажи, в Мельбурне с этим строго, – возразила я, – попробуй что-нибудь вывеси – заплатишь такой штраф, что мало не покажется. Ладно, пошли, спустимся к следующей улице.– Слушай, киска, а тебе не вредно столько бегать?– В моем положении нужно больше двигаться, а если ты устал, то так и скажи!Разумеется, его мужское достоинство не позволило ему сказать, что он устал. Все же я пошла на компромисс и согласилась сесть на подошедший трамвай, а не топать с Алфамы пешком. Пока мы ехали, Алеша успел съесть свой сэндвич, а я – рассказать ему все, что помнила о монастыре Жеронимуш, где находились усыпальницы Васко де Гама, Пессоа и Камоэнса, а также о Белемской башне.– Так, выходит, тела Камоэнса в усыпальнице нет?– Нет, усыпальница – просто символ, сам Камоэнс умер от чумы и похоронен в общей могиле.– Тогда, наверное, смотреть монастырь и не стоит.Я по-настоящему разозлилась:– Не придирайся, тебе лишь бы вернуться в отель и отправить меня отдыхать! Ты что, не понимаешь, что тела умерших от чумы следовало сжигать? Или ты хотел бы разнести заразу по всей Европе?– Чума мне по барабану, но я терпеть не могу фикции – раз усыпальница, то там должно быть тело. Правда, киска, не лучше ли нам вернуться в отель? Мы после завтрака за весь день перехватили только пару бутербродов.– Мне хочется показать тебе древний город, – скорбно проговорила я, – а у тебя одно только желание – что-то пожевать.– Ладно, не нервничай, – со вздохом сдался он, – глянем одним глазом на эту башню Белем, которая перелетела с середины реки. И все.– Не перелетела, ты вообще не слушаешь! Я же говорю: землетрясение в один день сместило русло реки Тежу, и башня оказалась на берегу, а до этого была в середине реки, на острове. А в монастыре Жеронимуш, кстати, кроме усыпальниц много интересного, там археологический музей, и он совсем рядом с Белемской башней.Алеша обнял меня за плечи и на миг коснулся лбом моего лба.– В другой раз, киска, ладно? У нас будет куча времени, что ты сейчас так разошлась? Мы будем жить всего в тридцати пяти километрах от Лиссабона. У нас народ из Тулы каждый день ездит на работу в Москву, а это в два раза дальше.Правда, как-то я и забыла, что теперь Португалия станет нашим домом. На какое время? Неизвестно, но я очень рассчитывала когда-нибудь вернуться в Мельбурн. Все же Алеша пошел мне навстречу – мы бегло осмотрели Белемскую башню и сфотографировались у Монумента Открытий.Когда автобус привез нас в центр, было около трех часов дня. Рабочий день еще не окончился, поэтому основную массу людей, гуляющих по площади, вымощенной мелкой плиткой из белого известняка, составляли туристы. Алеша, как я понимаю, всеми фибрами своей души стремился осесть там, где можно утолить голод, но мы все же минут пять послушали смуглолицего музыканта в восточном костюме.Сидя с поджатыми ногами на разложенных на земле подушках, он выдувал щемящую мелодию из длинной трубы, напоминавшей диджериду австралийских аборигенов. Пожилая туристка с мечтательным лицом, вместе с нами слушавшая музыку, бросила в стоявшую перед музыкантом чашу пять американских долларов, мы с Алешей добавили еще по столько же. Мужчина улыбнулся и, сильно картавя, по-английски пожелал всем нам удачи.– Теперь на лифт Сан Жуста, – начала было я, но Алеша даже не дал мне договорить.– Теперь обедать.Свободных мест в кафе не оказалось, ожидающие у входа сбились в кучку, и нельзя было понять, где начало и конец очереди. Совершенно неожиданно для меня Алеша растерялся.– Может, поищем другое местечко?– Я тебя не узнаю, – со смехом возразила я, – не паникуй, все будет в шоколаде.Действительно, спустя пять минут подлетевший к нам официант, на лацкане которого была приколота визитка с именем «Хорхе» подмигнул и повел нас к столику, стоявшему в двух шагах от каменной статуи поэта Пессоа. Из-за близости к великому португальцу занять этот стол считалось большой удачей, поэтому мы оставили Хорхе щедрые чаевые, и он, расплывшись в довольной улыбке, попрощался с нами на чистом русском языке:– До свидания, заходите почаще. Если что надо, спросите Хорхе, а так меня Гога зовут, я из Саратова.Порадовавшись встрече с земляком, мы вышли из кафе, и тут, скорей всего, от сытной еды меня вдруг так разморило, что подкосились ноги, а глаза сами собой начали закрываться. Алеша, конечно же, сразу захлопотал, засуетился.– Набегалась? – тревожно заглянув мне в лицо, спросил он. – Я же говорил! А еще хотела этот монастырь Жеронимуш смотреть и на лифте кататься! Будешь ты меня когда-нибудь слушаться, глупая австралийская киска?У меня не хватило сил спорить. Мы добрались до отеля на метро, и я, нырнув в постель, сразу уснула, как убитая, но с первым лучом солнца очнулась свежая, как огурчик, и начала тормошить сонно ворочавшего носом Алешу:– Вставай, опоздаем на автобус восемь сорок пять.В принципе, можно было отправиться в Эрисейра и на автобусе десять пятнадцать, но мне не терпелось попасть в свой новый дом.

И вот уже пять месяцев, как мы обитаем в Эрисейра. Наши апартаменты находятся в уютном закрытом комплексе с видом на океан. Помимо трех спален и двух с половиной санузлов они включают кухню и огромную гостиную. Мраморных колонн, как в коттедже Шебаршина, в ней, конечно, нет, но есть камин, при взгляде на который я почему-то всегда прихожу в умиление. Пляж от нас в пяти минутах ходьбы, но мы предпочитаем пользоваться бассейном на территории комплекса – как выяснилось, даже летом, в самую жару, морская вода у берегов Эрисейра не прогревается выше девятнадцати градусов. Перед отъездом в Португалию мы с Алешей немного занимались португальским и даже выучили основные фразы, чтобы можно было хоть чуть-чуть общаться с ближайшими соседями, однако труды наши оказались напрасными – наши соседи не португальцы, а русская семья с тремя детьми. Глава ее, российский бизнесмен из новых русских, постоянно находится в разъездах, так что за четыре месяца мне ни разу не удалось его встретить. Зато его жена Катя постоянно плещется со всем своим выводком в бассейне и при каждой нашей встрече начинает изливать душу, жалуясь на редкие посещения супругом семейного очага. Все мои попытки оказать ей профессиональную психологическую помощь позорно провалились – Катя не способна слушать никого, кроме самой себя. Поэтому я стала по возможности избегать наших встреч и под разными предлогами отклоняю ее приглашения «забежать на чашечку чая».Много времени у меня занимает подготовка к встрече с Ариной Консуэло. Почему мы с Алешей решили дать нашей дочери столь экзотическое двойное имя, никто из нас объяснить не может, но оно нам обоим безумно нравится. По словам моего врача, малышка появится на свет в первых числах декабря.С Грэйси и Денисом, которых паренек Билли весом четыре кило двести еще в конце июля сделал счастливыми родителями, мы уже на полном серьезе договорились в будущем сочетать наших детей браком. Конечно, если Арина Консуэло не предпочтет сына Севы и Геры – тот должен родиться на два месяца позже, чем она, но некоторым женщинам нравятся мужчины моложе них. Одно лишь мне постоянно не дает покоя, и однажды я все же решаюсь спросить у Алеши:– Как станут обращаться к Арине Консуэло в старости, если они будет жить в России – там ведь пожилых называют по имени отчеству? Что тогда получится, Арина Консуэло Алексеевна? Смеяться же будут!Как я и предвидела, он сердится.– Не выдумывай глупостей, пожалуйста! На старости лет ей только и останется жить в России! На шарике что, лучше места не найдется?– Так-то так, но ведь больше у нее родных нигде нет, а в Австралию ты ехать не хочешь.– Конечно, не хочу, там налоги дерут – дай бог. А у меня пара-другая идей есть, хочу их оформить и продать.– Вот видишь, – уныло говорю я.– Не переживай, – утешает он, – к старости Ариша, надеюсь, обзаведется детьми и внуками, а если ты так уж страдаешь, то можно сделать ей парочку братьев или сестричек.– Это ты здорово, конечно, сказал. Сам будешь делать или помочь?– Постараюсь основную работу выполнить сам, хотя посильную помощь ты мне, конечно окажешь. Однако, если честно, то при современных технологиях лучше, чтобы члены семьи были разбросаны по всей планете. Куда ни прилетел, везде тебе объятия и слезы радости, а приспичило пообщаться лично – войди в скайп.– Ага, а как где теракт, так начнешь воображать разные ужасы, пока не выяснишь, что твоих это не задело.Взвинченная собственными словами, я торопливо включаю компьютер и начинаю просматривать новости. Найн Ньюс Мельбурн ничего из ряда вон выходящего не сообщает, а выйти на русский Гугл, Рамблер или Яндекс мне почему-то никак не удается. Наблюдая за мной, Алеша хитро ухмыляется:– Можешь не стараться, я поставил фильтры. Все российские сайты отключены – они вредны для психики будущих мам и их младенцев.– Мне кажется, ты утратил способность самостоятельно мыслить и находишься под негативным влиянием своего друга. Севы, – с отвращением говорю я.Действительно, не так давно, общаясь с нами по скайпу, Сева расхвастался:«Я специально для Геры дома на всех компах поставил на поисковики фильтры – чтобы никаких там митингов с политикой, убийств с маньяками или дорожно-транспортных происшествий, ребенку это вредно. Проходят только информация о погоде, курс доллара и спорт. А по Ю-тьюбу Гера смотрит только фильмы про любовь и слушает хиты шестидесятых».«Ты так уверен? – ехидно спросила тогда я. – Может, пока ты ведешь свои семинары, она ходит в интернет-кафе и читает сообщения из зала суда о процессе над Pussy Riot? Или смотрит ужастики?»После гибели Шебаршина и официального признания фирмы «Присцилла» банкротом Сева вернулся к себе в университет и вновь учит студентов. Получает гроши, его родители из-за этого безумно переживают, опасаясь, что нищенская зарплата разрушит столь удачно начавшуюся семейную жизнь сына, однако, кажется, зря – Гера любит мужа еще горячей, чем прежде. Во всяком случае, после моих ехидного вопроса она немедленно выплыла из-за его спины на экран и начала мне выговаривать.«Наташенька, ну что ты говоришь! Я всегда неукоснительно выполняю то, что требует Сева. Он прав – как только я прекратила читать в Интернете обо всех этих ужасах, у меня и анализы стали лучше, и сон нормализовался. Я сама врач, но мой муж изучил столько литературы для будущих отцов, что знает все в сто раз лучше меня, я перед ним просто преклоняюсь!»Спорить с ней я, разумеется, не стала – каждая женщина любит мужа так. как свойственно ее индивидуальности. Поэтому Алеша, видно, и решил, что ему тоже все дозволено.– Да, я нахожусь под сильным влиянием Севы, – кротко признается он в ответ на мой упрек, – хотя мне до него далеко – он сумел заставить любимую перед ним преклоняться, а я нет!Несмотря на всю заботливость моего друга, в любви он мне признается впервые. Я так удивляюсь этому, что дальше продолжаю спорить крайне вяло и чисто по инерции:– Бьешь на жалость, да? Хочешь получить от меня очередное объяснение в любви? Да, я тебя люблю, но твой фильтр – грубое насилие, ты ущемляешь мое право на информацию!Алеша и не пробует возражать.– Ты во всем права, киска, я плохой, но что поделаешь! А теперь выключай компьютер и одевайся, нам пора на прогулку.За окном свистит ветер, издали доносится глухой шум прибоя. В Эрисейра всегда ветрено, но нынче стихия особенно разыгралась, и выходить из дома мне совершенно не хочется.– Да ты посмотри, какой холод, – ною я, – мы или околеем, или нас ветром снесет в океан!В подобных случаях у него всегда наготове один-единственный, но железный аргумент:– Арише нужен кислород.Вздохнув, я начинаю одеваться. Заботливо оглядев мое пальто – все ли пуговицы застегнуты, – Алеша ведет меня на свежий воздух. Мы спускаемся по ступенькам и выходим на набережную. Солнце разгоняет тучи, и совсем не так холодно, как мне прежде казалось. Ветер и впрямь силен, но пахнет приятно – солью и дальними странствиями. Обнявшись, мы стоим на берегу, смотрим, как волны бьются о выступы скал, и слушаем песнь океана.