Пока Халида находилась в клинике, Сергей метался между Москвой и Ленинградом. Петр Эрнестович, выбрав время, тоже решил навестить невестку и спросил у сына:

– Не хочешь вместе со мной съездить в Москву – проведать Халиду? И Лузгиных нужно повидать, поддержать немного – представляю, как бедным ребятам сейчас тяжело.

Женя отказался.

– У меня сейчас такая напряженка с диссертацией, папа, что никак не выбраться, чуть позже съезжу к ним один.

– Ну, как знаешь.

Видеть убитых горем Тимура и Лизу для Жени было выше сил, а при одной мысли, что ему придется зайти к Халиде, которая все еще находилась в клинике, внутренности наливались ледяным холодом. Поэтому в середине марта, когда ему все же пришлось отправиться в Москву, чтобы передать готовые сертификаты и договор Алексею Тихомирову, он скрыл от отца свою поездку, объяснив отлучку «личной жизнью».

В начале седьмого утра, сойдя с поезда на Ленинградском вокзале, Женя из автомата позвонил в гостиницу, где остановился Тихомиров.

– Это Муромцев, извините, что звоню в такой час – только с поезда. Могу я сейчас к вам подъехать?

– Да, конечно же, буду ждать.

Женя приехал спустя сорок минут и, войдя в номер, вновь извинился:

– Простите, что побеспокоил вас в такую рань, вы еще спали, наверное? Просто хочу сегодня же самолетом вернуться в Ленинград – приходится много заниматься, не успеваю.

– Что вы, что вы, садитесь, – говорил Алексей, усаживая гостя, – а я привык рано вставать – всю жизнь на работу к семи было приходить. Сейчас позавтракаете – я из буфета бутербродов и чаю два стакана принес. Здесь, знаете, интересно как – всю ночь кафе работает, и поднос они дают, чтобы в номер можно было отнести.

– Что вы, я не голоден, – вежливо отказался Женя.

– Как же это «не голоден», если прямо с поезда? Вы в каком институте учитесь?

– Я окончил университет, сейчас в аспирантуре. До защиты диссертации всего год, приходится вертеться.

Алексей не очень хорошо представлял себе, чем занимаются в аспирантуре, но во взгляде его мелькнуло уважение.

– Вон как! А у меня брат младший закончил на инженера, сейчас со мной работает. Да вы ешьте, не стесняйтесь.

Немного подумав, Женя откусил кусочек бутерброда.

– Когда вы будете в Париже? – спросил он.

– Завтра днем выезжаю, мне Самсонов билет заказал, – со вздохом ответил Алексей, – а уж когда доберусь, тогда доберусь. Никогда по заграницам не ездил, да и не поехал бы, но начальство велело – не поспоришь.

– Вы никогда не бывали заграницей? – Женя был поражен.

Прежде он встречался с Тихомировым лишь однажды – когда приехал к Самсонову сообщить о подписания договора с кооперативом Аслана Гаджиева. Босс тогда пришел в хорошее настроение, посоветовал ему немного расслабиться и отправил к Тихомирову. Комбинат, где, помимо прочих развлечений, массажистки оказывали клиентам особого рода услуги, привел Женю в восторг. Самого Тихомирова он видел лишь мельком, и тот показался ему деловым и весьма респектабельным бизнесменом. Теперь же напротив него сидел простой, застенчивый и, судя по манере говорить, не очень образованный человек.

– Я и в Москве-то прежде только раз бывал, – откровенно признался Алексей, – а в молодые годы дальше Воронежа никуда и носа не совал – не лежит у меня душа к чужим местам. Но Самсонов говорит, оборудование новое для салона нужно у французов приобретать, а кто же лучше меня разберется? Я ведь, считай, с малолетства у парикмахерского дела стою, по бабушке потомственный мастер. Так что приходится ехать, и документы ваши велено заодно захватить – почте Самсонов не доверяет.

– Да, документы, – спохватившись, Женя положил на стол папку с сертификатами и копией договора, – вот они.

– Давайте, я сразу и уложу, – щелкнув замочком, Алексей открыл свой портфель, – а то как бы не затерялось – у меня прямо голова кругом идет от этой суеты. Ох, как я не люблю ездить!

– Ничего, зато увидите другой мир. Раз вы в Париже еще не были, он вам, думаю, понравится. Лично для меня первое впечатление было оглушающим – собор Нотр-Дам, Большие бульвары, Лувр, статуя Генриха Четвертого на Новом мосту. У меня все это вызывает профессиональный восторг, я ведь историк. Других, может, больше прельщают парижские магазины – магазины там, конечно, блеск, с нашими не сравнить, хотя потом они быстро приедаются.

– Какие уж там бульвары и магазины! – от рассуждений Жени Тихомиров и вовсе приуныл. – Мне и в Москве-то боязно от гостиницы отойти – не дай бог, заблужусь. Сегодня вот обязательно надо на какую-то Большую Грузинскую улицу съездить, документы отвезти на склад – французы туда оборудование для нашего салона должны доставить. Так, поверите ли, я сейчас с вами говорю, а сам думаю, что мне на улицу придется выйти. Дрожу, как дитя малое, можете представить?

Он сам улыбнулся своим словам, но у Жени внезапно перехватило дыхание – Большая Грузинская! Они ее пересекли – тогда, когда…когда ехали с Дианкой. И почему-то в сознании вдруг мелькнула совершенно нелепая мысль: нужно было свернуть направо по Большой Грузинской, зря он, как дурак, попер на Садовое кольцо. Может быть, тогда все случилось бы иначе? Или нет? Извечная философская проблема – причина и следствие. Бесчисленное множество причинно-следственных цепочек, и любая из них не имеет ни начала, ни конца. Или то, что он совершил, и есть конец?

Горло сдавила ледяная рука, но у него хватило сил подняться и с любезной улыбкой протянуть Алексею руку.

– Ну, мне пора, желаю вам удачной поездки.

– А вы не знаете, случайно, где эта Большая Грузинская? – провожая его, озабоченно спрашивал Тихомиров.

– Это… Кажется, это где-то рядом с Белорусским вокзалом. Не волнуйтесь – доедете на метро до «Белорусской», потом спросите. Не бойтесь. Или такси возьмите.

– Да? Ну, спасибо вам огромное. Видите, а в Париже-то ведь и не спросишь ни у кого, и такси не закажешь – все по-французски говорят. До свидания, удачной вам учебы.

Проводив Женю Муромцева, Тихомиров еще раз проверил, все ли документы уложены в портфель, допил чай, отнес в буфет поднос с посудой и немного посудачил с толстой буфетчицей о жизни. Вернувшись в номер, он побрился, почистил свое пальто, которое накануне нерадивый водитель грузовика обдал брызгами тающего под весенним солнцем грязного снега, а потом долго собирался с силами перед тем, как покинуть гостиницу и отправиться на поиски Большой Грузинской.

Все оказалось не так страшно – пришлось, конечно, немного поплутать, но к часу дня ему удалось добраться до нужного склада. На двери висела табличка с надписью «Обеденный перерыв», женщина в толстой телогрейке усердно чистила ступеньки крыльца, лицо ее было наполовину скрыто сползавшей на лоб ушанкой. Впустить Алексея она отказалась.

– Вадим Сергеевич сказал без него не пускать.

– Когда же он придет?

– Не знаю. Обедают.

– А кроме него никого нет? Мне только документы передать.

– Нет Вадима Сергеевича, он сказал не пускать, – не глядя на него, тихо повторила женщина.

Не пускать, так не пускать. Алексей решил дождаться заведующего на месте, чтобы потом опять не бродить по дворам и закоулкам в поисках этого склада. Ничего, не замерзнет – это накануне в Москве было холодно из-за порывистого ветра, нагонявшего промозглую сырость и холод, а нынче тихо, и солнечно.

Женщина отчистила ступеньки и начала было убирать грязь вокруг крыльца, но притомилась и встала отдохнуть, вытирая со лба пот.

– А вы что ж не пойдете обедать? – спросил ее Алексей и, кивнув на очищенные ступеньки, шутливо заметил: – Вон сколько наработали.

– Вадим Сергеевич не разрешает уходить, – потупившись, тихо пробормотала она, – мне еще много работать надо.

– Когда же вы приходите на работу?

– В половине шестого.

– Так рано? – удивился он.

– У нас с утра товар грузят, потом убрать надо, мусор выкинуть.

– А зовут-то вас как?

– Таисия.

– А я – Алексей.

Она ничего не ответила и, взявшись за скребок и метлу, снова принялась за грязь. Вадим Сергеевич появился минут через десять, скользнул равнодушным взглядом в сторону Тихомирова и прикрикнул на женщину:

– Тайка, опять прохлаждалась? Почему песком ступени не посыпала?

Не говоря ни слова, женщина побежала за песком.

– Здравствуйте, я от Самсонова – документы вам привез, – сказал Алексей.

Заведующий в момент весь подобрался, и лицо его осветилось приветливой улыбкой.

– Здравствуйте, здравствуйте! – он протянул руку. – Конечно, он мне звонил из Парижа. Что же вы тут стоите и не заходите?

– Ждал, пока вы с обеда вернетесь.

– Тайка, – грозно рявкнул заведующий на тащившую ведро с песком женщину, – ты это почему дверь заперла и человека на улице держишь?

Она опять не ответила, только еще ниже опустила голову и начала кидать песок на ступени.

– Да что вы, я не в претензии, – заступился Алексей, – воздухом подышал, погода чудесная.

Открыв дверь и пропуская его внутрь, заведующий весело и громко говорил:

– Знаете, держу ее только потому, что родственница попросила – такая дура, что нигде больше на работу не хотят брать, а не умирать же ей с голоду все-таки? – его ни мало не заботило, что тяжелая дверь за ними закрывалась медленно, и женщина вполне могла услышать эти слова.

Алексей испуганно оглянулся – фигурка снаружи мелькнула в последний раз, потом дверь захлопнулась.

– Мне кажется, она на совесть работает, честно. Многие, если убирают, то ведь как – стараются побыстрее, тяп-ляп сделать.

– Да, честная, – заведующий небрежно махнул рукой и пропустил его в кабинет, – заходите, садитесь, – он вдруг звучно захохотал: – Мне ее честность, знаете ли, один раз сильно боком вышла.

– Как это – боком? – оглянувшись, Тихомиров осторожно опустился на краешек стула.

– А вот так. Ко мне тут должен был ревизор подойти, а мне еще кое-что проверить нужно было – самую малость. Я ее прошу: Тая, я буду у себя в кабинете, но если кто подойдет, то скажи, что я отлучился, минут через сорок буду. Так она и ляпнула: Вадим Сергеевич, говорит, у себя в кабинете, но велел сказать, что минут через сорок будет. Хорошо, ревизор знакомый был, посмеялись только. Я тогда разозлился, сначала вообще ее уволить хотел, думал, что она специально решила напакостить, но потом понял – просто идиотка. Говорят, такая форма идиотизма есть, когда человек даже в малости соврать не может. Хорошо, давайте, я просмотрю ваши бумаги.

– Что ж тут плохого? – хмуро возразил Алексей, протягивая ему толстую папку. – Многие люди не любят врать.

Листая и просматривая бумаги, заведующий продолжал говорить:

– Да нет, с одной стороны и хорошо, что честная, – можно все деньги на открытое место положить, и знаешь, что не возьмет. Ладно, работает – я уж ее и не трогаю. Единственно что – мужчин не переносит. Ее, говорят, когда-то изнасиловали, так теперь, если кто-то дотронется, так сразу истерику закатывает. Я уж грузчиков предупреждаю, кто товар разгружает, чтобы не трогали – крику не оберешься. А то ребята на погрузке все больше молодые, могут и по заду хлопнуть, и ущипнуть. Баба-то она из себя симпатичная, по виду не скажешь, что дура. Что ж, все бумаги в порядке, – он закрыл папку и провел по ней ладонью, – я завтра подпишу в бухгалтерии. Куда вам их подвезти?

– А сегодня нельзя все закончить? А то я ведь завтра уезжаю.

– Сегодня? – заведующий сморщил лоб. – Сегодня мне скоро товар должны подвезти, я не смогу отлучиться. Разве только вы сами сходите в бухгалтерию и подпишите – тут не очень далеко, на Юлиуса Фучика.

Алексей тяжело вздохнул.

– Нет, это я, наверное, не найду – я пока вас тут искал, с меня семь потов сошло.

– Да не беда, Тайка вас проводит. Тая! – крикнул он в полный голос.

Она прибежала босиком – скинула у порога сапоги, чтобы не нанести внутрь грязи.

– Что Вадим Сергеевич? – лицо было виноватое – наверное, ожидала, что ей опять за что-то устроят разнос.

– Проводишь человека до бухгалтерии, покажешь куда идти, а то заблудится. Потом можешь идти домой – утром пораньше придешь и уберешь.

Без телогрейки, в стареньком, но ладно сидевшем на ней пальтишке и пуховом беретике она неожиданно оказалась очень хорошенькой и почему-то напомнила Алексею юную Досю с фотографии.

– Спасибо, что проводили, – ласково сказал он, прощаясь с ней у дверей бухгалтерии, – до свидания, идите отдыхать.

Но Тая отдыхать не пошла. Когда минут через сорок Алексей, покончив с делами, вышел на улицу, от стены дома отделилась маленькая фигурка и робко дотронулась до его рукава.

– Пойдемте, провожу.

– Тая! – удивленно воскликнул он. – Что вы здесь делаете? Я же сказал, чтобы домой шли.

– Проводить хочу – чтобы не заблудились.

Алексей взглянул на небо. Солнце спряталось за тусклой серой пеленой, моросило что-то непонятное – то ли мокрый снег, то ли дождь.

– Давайте, Тая, я лучше вас сам до дома доведу, а потом вы мне покажете дорогу, и я пойду. Вы далеко живете?

– Нет, близко.

Она жила в большом доме, построенном, судя по планировке, в сталинские времена. Алексей сам не мог понять, что на него нашло – прощаясь, он взял покрасневшую от холода маленькую натруженную руку и поднес к губам.

– До свидания, Таенька, и чтобы все у вас в жизни хорошо сложилось.

Ее вдруг начало трясти, и Алексей испугался – не надо было брать ее за руку, говорил же заведующий, что ей страшно, когда до нее дотрагиваются.

Неожиданно пальцы ее вцепились ему в рукав, потянули в подъезд.

– Пойдемте! Пойдемте!

– Куда? Зачем? – испугавшись и не решаясь ее оттолкнуть, он плелся следом за женщиной.

– У меня обед есть, я вас покормлю.

У нее была симпатичная однокомнатная квартирка – не очень большая, но очень чистая и со всеми удобствами. Усадив гостя за стол, Тая побежала на кухню, потом в ванную. Она с таким счастливым видом хлопотала и носилась по всему дому, что Алексей не решился отказаться от тарелки густого борща с мясом, который оказался исключительно вкусным.

– Спасибо вам, Тая, – ласково сказал он, – я давно так не ел.

Лицо Таи внезапно расцвело белозубой улыбкой, превратившей ее в настоящую красавицу.

– Вкусно, да?

– Да, спасибо большое. В следующий раз увидимся – я вас в ресторан свожу. А сейчас мне уже идти пора, и вам отдохнуть надо, я мешаю.

«Господи, какое лицо! Для него нужна особая модель стрижки».

Внезапно Тая вновь мелко затряслась, глаза ее стали огромными, налились слезами и, вцепившись в Алексея обеими руками, она отчаянно запричитала:

– Не уходи, миленький мой, хорошенький мой! Кормить буду, стирать буду! Только не уходи!

– Тая, да вы что! Нет, так нельзя, я ведь в Москве только проездом, я… у меня билет на завтра.

Не зная, куда деться, он отводил глаза и бормотал все самое нелепое, что только могло прийти в голову.

– Ждать буду! – из груди ее вырвалось горькое рыдание. – Тебя одного буду ждать, другого никого не хочу! Тебя одного! – закрыв глаза, она стащила с себя блузку, оголив красивую полную грудь. – Вот! Без тебя жить не буду!

И столько страсти было в движениях и взгляде этой молодой, забитой жизнью женщины, что на миг у Алексея туманом застило сознание – так он, во всяком случае, решил, когда позже пришел в себя, лежа обнаженным рядом с Таей. Ну, а потом терять уже было нечего, и снова она прижималась к нему своим горячим, ждущим ласки телом.

За окном стемнело, где-то за стеной радио отыграло полуночный гимн Советского Союза, и Алексей понял, что нынче ему до своей гостиницы уже не добраться. Счастливо напевая что-то себе под нос, Тая набросила халат и побежала на кухню. Алексей полежал немного, потом оделся и пошел следом – стоя у плиты, она жарила гренки, и аппетитный аромат их приятно щекотал нос.

– Сладкие, кушай, – ее глаза лучились счастьем, – Вадим Сергеевич у нас всем сахару выдал и масла.

Алексей внезапно ощутил безумный голод и, не раздумывая, уселся за стол. Гренки таяли во рту – Тая, как он уже понял, была мастерицей готовить.

– Очень вкусные гренки, Таюша. Что ты мне все подкладываешь, а сама не ешь?

– Кушай, кушай, – подперев щеку, она влюблено смотрела, как он ест, – я еще сделаю, хочешь?

– Не надо я уже сыт, лучше расскажи мне что-нибудь.

– Что рассказать?

– О себе расскажи. У тебя есть родные или ты одна живешь?

И молодая женщина послушно начала рассказывать бесхитростную историю своей жизни.

…С тех пор, как Тая пошла в первый класс, к ней прилепилось прозвище «идиотка». Доведенная до отчаяния ее неспособностью запомнить хотя бы одну из букв алфавита, учительница стонала:

«Да что же это? Неужели ты полная идиотка?».

Бойкий и сметливый Дима Потапов, сидевший с Таей за одной партой, постоянно отбирал у нее цветные карандаши и ластики, потому что свои терял. Не силой отбирал, а просто говорил:

«Дай сюда, идиотка».

И Тая послушно отдавала ему свои вещи, хотя потом в дневнике ее появлялась грозная запись: «Уважаемые родители, примите меры! Ваша дочь опять не готова к уроку – нет ни карандашей, ни ластика!».

Возмущенная мать задавала девочке хорошую трепку и требовала объяснений, но дочь, опустив голову, молчала, лишь на кончиках ресниц ее трепетали прозрачные слезинки. Если отец возвращался с работы трезвым, то не обращал на них внимания – молча ел и садился смотреть телевизор. Однако это случалось крайне редко, а пьяным, он багровел и набрасывался на мать.

«Не трогай ребенка, стерва! Убью!».

Жена немедленно обращала на него гнев, предназначенный для дочери.

«Скотина, опять налакался! Всю жизнь мне изуродовал, сволочь! Ты что обещал, когда женился, а? Обещал, что в рот больше не возьмешь!». «Сука!».

О Тае тут же забывали. Родители на повышенных тонах выясняли всю подноготную своих отношений, и продолжалось это, как правило, достаточно долго. Не дожидаясь окончания перебранки и не обращая внимания на крики и ругань, девочка начинала заниматься своими повседневными делами – мыла полы на кухне, выносила мусор, ела и укладывалась спать на своем диванчике в углу комнаты. Ночью ее будили странные звуки, доносившиеся с кровати родителей. Спрятавшись под одеялом, она со страхом прислушивалась к стонам матери и довольному кряхтению отца, с губ которого время от времени слетали нехорошие слова. Но теперь слова эти звучали не грубо, как во время давешней ссоры, а ласково, даже нежно. Когда звуки стихали, и отец начинал громко храпеть, девочка успокаивалась и засыпала.

После первого класса Таю оставили на второй год – она так и не научилась складывать из букв слоги и считать в пределах десяти. Матери деликатно посоветовали перевести дочку в спецшколу, но та встала на дыбы.

«Своих детей переводите! А что не читает, так это потому, что учить надо нормально, смотрите, как она пишет!».

Действительно, любимым занятием Таи в школе было перерисовывать из ученической прописи буквы – прочесть написанное она не могла, но получалось у нее очень красиво и аккуратно. В конце концов, учителя устали спорить, Таю оставили в покое, и до седьмого класса она в школе тем и занималась – переписывала тексты и перерисовывала картинки. За это ей ставили тройки по всем предметам, переводя из класса в класс. Возможно, переписывание чем-то и помогло – к концу седьмого класса девочка с грехом пополам научилась читать и кое-как складывать однозначные числа. Самое странное при этом, что, расплачиваясь в магазине, Тая всегда знала до копейки, сколько сдачи ей должны дать. Если ее пытались надуть, она ничего не говорила, не спорила, но и не уходила – стояла рядом с кассой до тех пор, пока у кассирши не сдавали нервы.

«Чего стоишь? Дай, пересчитаю, сколько тебе сдала, – она пересчитывала, добавляла недоданное, кидала девочке деньги: – На, все тут правильно! Бери и не мозоль мне больше глаза».

После седьмого класса, когда Тае минуло пятнадцать, мать забрала ее из школы и попыталась определить в ПТУ от своего завода, но там только руками замахали – разве такую выучишь на машине работать! Покалечится или других покалечит.

Спустя месяц после этого случилось несчастье – отец Таи, ремонтируя на заводе станок, забыл отключить высокое напряжение. Его убило на месте, но компенсацию семье завод выплачивать отказался – экспертиза обнаружила в крови погибшего алкоголь. Чтобы похоронить мужа и устроить поминки «не хуже, чем у людей», матери пришлось залезть в долги. Вскоре она начала прихварывать, и одна из подруг посоветовала:

«Тайку пристроить надо, чтоб работала, а не бездельничала, а то одной тебе не выкрутиться».

«Да куда пристроишь? В пятнадцать лет на работу не примут, учиться ее, бестолковую, тоже никуда не берут. Да она и не бездельничает – я с работы прихожу, а дома все чисто, обед готов, белье постирано».

«Я и говорю: сходит, уберет у кого-нибудь – вот тебе и деньги. Сейчас некоторые, если уборку делать, с фирмы «Заря» девочек приглашает, но многие есть, кто боится их в дом пускать – мало ли, они там все лимитчицы. А Тайку твою в нашем районе знают – девочка хорошая, чужого не возьмет».

Так Тая стала убирать чужие квартиры. Среди ее постоянных клиентов были научные сотрудники Потаповы – родители того самого Димки Потапова, который в первом классе отбирал у нее ластики и карандаши. За последний год он вытянулся, возмужал и при встрече с Таей его веселый взгляд смотрел прямо сквозь нее – будто она была абсолютно прозрачной пустотой.

В начале сентября Потаповы-старшие уехали на Черное море. Без них Тая приходила три раза в неделю – прибрать, постирать и приготовить обед для Димы и его старшего брата-студента. Она старалась прийти и закончить все дела с утра пораньше, пока ребята были на занятиях – Потапова оставила ей свои ключи. Но однажды Дима пришел из школы очень рано – как раз тогда, когда Тая, стоя на табуретке, протирала люстру. Он швырнул сумку, постоял на пороге комнаты, а потом, воровато оглянувшись, приблизился к занятой своей работой девочке и сунул руку ей между ног.

От неожиданности она вскрикнула.

«Тихо, не ори!».

Дима стащил ее с табуретки, бросил на диван и задрал полу старенького халатика. Перепуганная Тая не сопротивлялась – закричала только тогда, когда почувствовала жгучую боль между ног.

«Больно, не надо!».

Дима зажал ей рот. Наконец он поднялся и, удовлетворенно глядя на плачущую девочку, начал было застегивать брюки, но поморщился, заметив на них пятнышко крови.

«Кончай реветь, идиотка, – сказал он, – ничего с тобой не случилось, сейчас все пройдет. Иди, вымойся в ванной и никому ничего не рассказывай – даже матери. Ясно? А брюки мои прямо сейчас застирай, чтобы пятна не осталось».

Тая кивнула и, стараясь сдерживать слезы, послушно поплелась в ванную.

Постепенно она забывала о случившемся. Возможно, совсем забыла бы, но спустя две недели Дима, вернувшись из школы с приятелем, суровым голосом позвал Таю к себе в комнату:

«Тая, протри у меня пыль – смотри, сколько на шкафу».

Она робко вошла с тряпкой и вся напряглась, каким-то шестым чувством почуяв недоброе. Дима вдруг оказался за ее спиной и, стиснув сзади локти, подтолкнул к приятелю.

«Давай, я ее подержу, а ты раздевай. Да не бойся, она никому ничего не скажет – она же идиотка, ни черта ни понимает».

Тая взвизгнула – так неожиданно и пронзительно, что он на миг ослабил хватку. Вывернувшись из его рук, она выбежала из комнаты и заперлась в ванной. Дима стучал, ругался, уговаривал, грозил выломать дверь – Тая не отвечала. Она вышла лишь тогда, когда вернулся из института брат-студент. Зашла к нему в комнату и, потупившись, сказала:

«Я у вас не буду работать, вы извините».

Мать, узнав, рассердилась.

«Идиотка, ты что фокусничаешь? Потаповы семьдесят пять рублей в месяц платят!»

Однако заставить дочь вернуться в тот дом она так и смогла. Не объясняя причины своего отказа, Тая смотрела в пол и упрямо мотала головой.

«Не пойду к ним».

Вскоре мать совсем расхворалась. Врачи поставили диагноз «рак», и через полтора года ее не стало. Друзья позаботились о Тае – устроили на завод уборщицей. Когда ей исполнилось восемнадцать, она неожиданно расцвела и похорошела. Вскоре у нее появился и кавалер – добродушный фрезеровщик Саша Кузьмин во всеуслышание заявил:

«А что, я, может, на ней и женюсь. От жены, я считаю, особого ума и не надо – была бы честная, да хозяйственная, мне не нужна какая-нибудь сучка вертлявая. И чтоб не очень много болтала. Вон все наши бабы заводские – целые дни собачатся. А Тайка тихая, никогда слова плохого никому не скажет».

Тае он не нравился, она вся сжималась при его прикосновении, но подруги матери в один голос твердили:

«Повезло тебе! Саша хороший парень, непьющий, порядочный. Ты судьбу должна благодарить – за него любая побежит, а он, видишь, тебя выбрал».

Сбитая с толку, Тая не посмела возразить, когда в один прекрасный день Кузьмин объявил:

«Завтра идем в ЗАГС, готовь паспорт».

Подруги матери захлопотали, засуетились, заспорили. Спорили обо всем – где отметить событие, что подарить молодым, какой цвет больше подойдет для свадебного платья, где купить кольца. В конце концов, решили, что лучше будет накрыть столы в большой заводской столовой, купить в подарок стиральную машину от профсоюза и чайный сервиз от друзей. Что касается платья, то все единодушно сошлись на бледно-голубом цвете, а насчет колец Кузьмин обещал подсуетиться сам – приятель из Бурятии, где золото было намного дешевле, обещал привезти ему несколько образцов на выбор.

За неделю до назначенного дня бракосочетания счастливый жених поздно вечером ввалился к Тае и достал коробочку, в которой лежали несколько массивных золотых колец:

«Выбирай, Таюха».

Она только что вышла из ванной и, стыдясь обмотанного вокруг головы полотенца, застенчиво смотрела в пол.

«Не знаю я».

«Чего не знаешь – выбирай. Какое выберешь, с тем и будешь жить».

Он сам примерил ей несколько колец, остановил выбор на одном. Полюбовался – широкий ободок делал руку Таи тоньше и изящней. От его движений полы банного халата девушки слегка распахнулись, мелькнула молочно-белая кожа выше колен. Лицо ее вспыхнуло:

«Ой!».

Она поспешно прикрылась, но его горячая рука легла на ее круглое бедро, и взгляд стал тяжелым, а голос внезапно охрип.

«Ты… это… не бойся. Мы же все равно скоро поженимся».

Легко подняв Таю на руки, Саша понес ее на кровать. Охваченная ужасом девушка пыталась вырваться, из груди у нее вырвался отчаянный крик:

«Нет! Не трогай! Не хочу с тобой!».

Почувствовав себя оскорбленным, он отступил.

«Что ты кричишь?»

Она всхлипнула.

«Боюсь».

«Я что – насильник? Я тебя в жены беру, у тебя на руке кольцо. Не нравлюсь – уйду к чертовой матери. Так да или нет?».

Тая растерялась – что скажут подруги матери, если он уйдет? Она поникла и покорно прошептала:

«Да».

Когда Кузьмин ее выпустил, лицо его было искажено гневом.

«Так вот, почему ты так ерепенилась – было, что скрывать. Или ты меня дураком решила выставить? Идиотка несчастная».

Он шагнул было к двери, но потом вспомнил – вернулся, сорвал с ее пальца кольцо и вышел, не сказав более ни слова. На следующий день весь завод был потрясен новостью: свадьбы не будет. Тая не очень поняла, что привело ее суженого в такую ярость, но почувствовала сильнейшее облегчение.

Сам Кузьмин не собирался скрывать причину – скоро об этом знал весь завод. О Тае пошли сплетни. Парни, встречая ее в цеху и коридорах, отпускали двусмысленные шуточки, иногда обманом пытались завести в темный угол и потискать. Она с криком убегала и вскоре стала бояться мужчин, как огня. В конце концов, подруга матери посоветовала ей уволиться и устроила уборщицей на склад к своему родственнику Вадиму Сергеевичу. Тот был человек серьезный, семейный и, в общем-то, неплохой, хотя и грубоватый. Таю постоянно бранил, но не приставал и грузчикам не позволял ее лапать. И вот уже десятый год, как она на этом складе, хотя в снежное время бывает нелегко, потому что приходится работать и за дворника, и за уборщицу…

Конечно, в интерпретации Таи рассказ звучал иначе, и речь ее часто становилась бестолкова и несвязна, но Алексей понял то, что она не сумела высказать словами. Неожиданная мысль пришла ему в голову и смутила настолько, что на миг он растерялся.

– Тая, скажи – мы вот с тобой сегодня много раз были вместе. А ты предохранялась?

– Как это? Я не знаю.

Наивное недоумение во взгляде Таи заставило Алексея виновато вздохнуть.

– Да нет, ничего, все хорошо, милая. А когда у тебя должны быть…

Краска залила ее лицо и шею:

– А зачем это тебе?

В конце концов, ему все же удалось уговорить ее сказать – отвернувшись в сторону, она смущенно назвала день.

– Ладно, – он весело повернул ее к себе, чмокнул в кончик носа, поцеловал в губы, – буду знать. Когда поеду из Парижа – зайду к тебе, расскажешь, все ли в порядке.

Лицо девушки просияло и вновь поразило его своей красотой.

– Обед тебе сделаю, – проворковала она и погладила его по щеке, – постираю. Вечером я никуда не хожу, ждать буду.

Москва проводила Алексея мокрым снегом, а в Париже вовсю бушевала весна.

– Сейчас здесь самое лучшее время года, – весело сказал ему Самсонов, просматривая доставленные из Москвы документы, – зимой слякоть, а летом, случается, такая жара, что не продохнешь. Обожаю Париж весной!

Они сидели в залитом солнцем номере Алексея. Номер был большой, со всеми удобствами, к уютной спальне примыкал маленький кабинет с письменным столом и широким диваном.

– Я здесь что, один буду жить или как? – Алексей неуверенно покосился на диван. – Дорого, наверное – на одного две комнаты и туалет с ванной. Может, подселить кого на диван?

– Разумеется, один, оставьте свои советские замашки – здесь Европа. У меня на другом этаже точно такой же номер. Фирма за все платит, так что успокойтесь. Я вам оставлю проспекты – подберете оборудование для салона, маникюрного и косметического кабинетов. Краски там, шампуни, фены – я в этом не разбираюсь, вам лучше знать. Не стесняйтесь в средствах – мы сейчас имеем возможность заказать все самое лучшее, так что не упускайте шанс.

– Здесь все по-французски, – листая проспекты, смущенно возразил Алексей.

– Просмотрите рисунки, а попозже к вам зайдет переводчик – все, что нужно, он вам переведет, а потом поездит с вами по городу, покажет Париж. Кстати, я открыл счет на ваше имя в одном из парижских банков – возьмите кредитую карту и походите по магазинам. Кроме того, вы должны выбрать подарок для себя лично – фирма хочет сделать вам презент на ваш юбилей.

– Юбилей?!

– Вам скоро исполнится сорок, вы забыли?

– Ах, да, даже и забыл. Но ведь и вам тоже – вы ведь, как и я, с пятьдесят первого.

Самсонов нахмурился.

– Да, но кроме вас об этом никто не знает – для всех мой сорокалетний юбилей давно миновал.

– Но ваша семья…

– Кто будет отмечать юбилей давно умершего человека? – внезапно лицо его разгладилось, глаза вспыхнули, и он слегка подался вперед к Алексею. – Знаете, вам одному я могу об этом сказать: я видел своих детей, даже говорил с ними.

– Видели своих детей? Неужели? – в голосе Алексея звучала искренняя радость. – Так вы им сказались, они все знают?

– Нет, что вы – один знакомый по моей просьбе пригласил их в ресторан, мы посидели, побеседовали. Знаете, я был потрясен – сыну ведь было всего десять, когда… А теперь он оканчивает университет, увлечен математикой и физикой. Правда, на девчонок не смотрит и утверждает, что любовь и прочее – ерунда, недостойная настоящего ученого.

Алексей негромко засмеялся.

– И сколько же ему?

– Двадцать один.

– Еще совсем ребенок. Ничего, придет время – влюбится. Главное, чтобы хорошую девушку встретить.

– А дочки какие большие! – светясь радостью, продолжал Самсонов. – Я ведь, помню, как сам им косички заплетал, а теперь им уже по семнадцать, красавицы! У одной даже приятель есть – тоже с ней был в ресторане. Хороший парень, мне понравился.

– А вторая?

– Вторая серьезная, собирается стать врачом. Мы с ней весь вечер танцевали, беседовали обо всем на свете.

– Смотрите, чтобы не влюбилась в вас, – пошутил Тихомиров, – вы ведь молодой, красивый, элегантный – закружите голову собственной дочке.

Самсонов смутился.

– Знаете, возможно, вы правы – я, кажется, сделал глупость. Перед отъездом в Париж страшно захотелось еще раз кого-нибудь из них увидеть – подъехал к выходу метро, из которого они обычно выходят, и стал ждать. Тут ее и увидел – она провожала своего двоюродного брата. Потом пошла, а я подъехал, пригласил сесть в машину. Часа полтора, наверное, катались по городу и общались. Знаете, такая умница, такая замечательная девочка, у меня просто сил не было с ней расстаться – поверите, на поездку в Париж хотел плюнуть! Но мне под конец тоже показалось, что я пробудил в ней не дочерний интерес – хотела даже, чтобы я ее поцеловал, губки подставила. Конечно, поцеловал – в лобик и в щечку.

Алексей покачал головой.

– Тогда вам уже по-другому нельзя – или признаться им, или вообще больше туда не показываться. У девчонок ведь как – вобьет себе в голову, что кто-то ей нравится, и начинает ночами замки строить. А если этот человек целоваться с ней не хочет, отстраняется, так сразу мысли: «Почему? Значит, я ему противна. А вдруг я не такая, как все?». И прочее. Особенно у серьезных так бывает. У меня одна дама стриглась, психолог, так она рассказывала, что это называется «комплекс». Говорит, потом время, конечно, лечит, но след на всю жизнь может остаться.

Побледнев, Самсонов вскочил и в волнении заходил по комнате.

– Вы правы, тысячу раз правы! – воскликнул он. – Надо взять себя в руки, больше я к ним не покажусь, не позвоню, даже близко не подойду! Конец! Я умер и должен себя вести, как подобает мертвым.

– По мне, так лучше бы признались – со спокойной душой расцеловали бы дочек, с сыном о жизни поговорили. У вас ведь еще двое деток есть?

Стиснув зубы, Самсонов покачал головой и бессильно упал в кресло.

– Те – уже не мои, – глухо произнес он, – они носят фамилию другого человека, зовут его папой. Он воспитывает их, любит, как родных детей, и никто никогда не скажет им правды. Но эти трое… Мы с ними сидели в ресторане, беседовали. Сын в разговоре о чем-то вдруг вспомнил: «Еще папа тогда был жив». Они помнят меня!

– А жена ваша с ними живет?

– Нет, они с мужем в Ленинграде – воспитывают сыновей.

– Тогда вы можете ей и не объявляться, чтобы не встревожить, только детям скажитесь. Детки ваши уже взрослые, вы с ними все можете решить промеж собой, они поймут.

– Знаете, воскресать, как и умирать, не очень-то легко.