Люди в городе ждали мяса, и ярые активисты еще накануне, сразу же после выступления прокурора Баяндина, установили дежурство возле магазинов. Вновь подходивших заносили в списки очередников и каждому присваивали соответствующий порядковый номер. Кто-нибудь из первых вместе со списком обязательно нес вахту у входа – ведь вновь пришедшие могли бессовестно начать новый список.
Пять раз в день и трижды за ночь проводились переклички, и всем очередникам полагалось строго, как штык, быть на своем месте, а отсутствующие вычеркивались сразу и без всяких поблажек. Прошедшим же перекличку присваивались новые номера, старые списки уничтожались и составлялись новые – работа нудная и утомительная, но каждый знает, что составить новые списки необходимо, иначе вычеркнутые могут явиться к шапочному разбору и предъявить свои права по старым. Кому нужны склоки, разборки, доходящие порою до рукопашной? Нет уж, разорвали листок с твоей фамилией, и словно тебя вообще на свете не существовало. Так что извольте во время прийти и отметиться, дорогие товарищи, а то одни должны маяться и сторожить очередь, а другие будут где-то порхать по своим делам? И в назначенные для переклички часы с высоты птичьего полета могло показаться, будто людские потоки стекаются в строго определенные места.
На улице Свободы у магазина с вывеской «МЯСО-РЫБА» народ дежурил уже более суток, наиболее активные провели под дверью всю ночь. На ступеньках были расстелены газеты – на них расположились те, кто не доверял своим уставшим от долгого бдения ногам. Вокруг валялись обрывки бумаги и прочий мусор. Две интеллигентного вида старушки пришли на дежурство со своими складными стульчиками и чинно на них восседали с книжками в руках. Крепко сжимая в руках список очередников, у самой двери незыблемо стояла Агафья Тимофеевна Кислицына, соседка Николая Тихомирова, и спорила с красавицей Галей Ефремовой.
– Ты что, думаешь, я слепая, не слышала, что Степанова и на свой, и на твой номер откликнулась? Потому тебя и вычеркнули.
– Неправда, я сама откликнулась!
– Молодые, а бессовестные стали, не краснея, врет, – сурово изрекла полная и круглая, как колобок, Мария Егоровна Голубкова.
Она, как и Агафья Тимофеевна, знала, что в очереди никому нельзя давать послабления, иначе сам останешься на бобах. Интеллигентный пенсионер Великанов был того же мнения – отложив газету, он поправил на носу очки и, с укором глядя на Галю, покачал головой.
– А еще спрашиваем друг друга, почему такая жизнь! Потому что такая молодежь пошла – в наше время жили тихо-мирно, а сейчас что? В Закавказье бойню устроили, в Средней Азии уши друг другу режут. А в Литве что делается? И ГКЧП тоже…гм… Когда это прежде видано было?
Упоминание о ГКЧП добило Галю. Она покраснела так, словно сама была зачинщицей путча, и с вызовом в голосе созналась:
– Ну и что? Ну, не смогла я на перекличку ночью прийти – у меня дети маленькие.
– У тебя муж есть, пусть с детьми и сидит, коли жрать хочет, – отрезала, как обрубила, Агафья Тимофеевна, – записывайся теперь в очередь заново.
– Почему заново, когда я со вчерашнего дня еще записалась?
– Записалась, так на перекличку приходи! – неприязненно пророкотала Мария Егоровна. – А то будешь по ночам с мужем трахаться, а мы тут за тебя в очереди стой!
Вместо того, чтобы смутиться, Галя задорно тряхнула хорошенькой головкой.
– Ну и что? Я со своим мужем трахаюсь, а не с чужим, как ваша Катька.
Катя, дочь Марии Егоровны, прежде была одноклассницей Гали, и еще со школьных времен между ними сложились неприязненные отношения. Мечтой родителей было найти Кате надежного и обеспеченного мужа, но та наплевала на их желания и тайком бегала на свидания с женатым человеком. Вернее, считалось, что тайком – об этой связи знало полгорода. Поэтому слова Гали острым ножом вонзились в душу Марии Егоровны. Она побагровела, и, возможно, разговор перерос бы в грандиозный скандал, но тут дверь магазина распахнулась, и на пороге стала продавщица Евдокия.
– Чего вы тут шумите, граждане-товарищи? – весело сказала она. – В девять не откроемся, сразу говорю – рефрижераторы с комбината еще не приехали, потом пока мясо рубить будем. Погуляйте, сходите.
И скрылась. Сидевшая на стульчике старушка неожиданно ахнула и схватилась за сердце.
– Забыла! Люди добрые, номер свой забыла, что делать?
– На руке писать надо, – наставительно заметил пенсионер с газетой.
– Так у меня же старый записан, а после переклички новый дали, забыла я его!
– Вы после меня, я точно помню, – успокоила ее пожилая дама и повернулась к Агафье Тимофеевне: – Посмотрите, Тихонова после Петровой стоит?
Время близилось к девяти, и народу вокруг магазина, несмотря на предупреждение продавщицы Евдокии, становилось все больше и больше. Галя, боясь, что останется вообще ни с чем, записалась заново. Ровно в девять очередь загудела, люди придвинулись поближе к державшей список Агафье Тимофеевне. Она скалой вросла в порог, плечом к плечу с ней стояли Марья Егоровна и еще несколько активисток.
– По списку проходить, без списка никого не пропустим!
Люди топтались на тротуаре и проезжей части дороги, не обращая внимания на отчаянные гудки машин и ругавшихся нехорошими словами водителей. Все глаза были в ожидании устремлены на массивную дверь – пошел слух, что мясо уже привезли, и мясники рубят туши. Директор же магазина в это самое время звонил на комбинат, пытаясь прояснить ситуацию.
Сначала ему сообщили, что авторефрижераторы скоро отправятся, потом это «скоро» застыло на одном месте. Время шло, толпа снаружи напирала, а директор все звонил, не решаясь дать указание продавщице Евдокии открыть магазин.
Наконец, ближе к обеду он позвонил в последний раз и тут враз получил исчерпывающую информацию: директор комбината в больнице, его заместитель занят с внезапно приехавшей комиссией, а мяса в ближайшее время не будет. Когда будет? Неизвестно, возможно даже, что вообще никогда. Продавщица Евдокия, знавшая своего начальника, как облупленного, сразу все поняла по его обескураженному виду, и лицо ее пошло пятнами.
– И что ж мне теперь, как к людям выйти? – строго спросила она. – Мне и без того покупателям стыдно в глаза смотреть – приходят, а у меня вместо мяса ширпотреб лежит на продажу. Тьфу! Нет уж, идите сами Петр Денисович, скажите им. Идите, идите, я не пойду!
– Погоди, куда? Ты… это… ты выйди и скажи им что-нибудь – просто так, чтобы успокоились.
Пожав плечами, Евдокия вышла на крыльцо и пробормотала что-то невнятное вроде «магазин откроют после обеда». Люди поняли ее именно так, как хотели понять – откроют, когда будет мясо. Все немного успокоились – пусть хоть после обеда, только что б открыли. Народ повеселел, из толпы даже понеслись шуточки.
– Что ж ты, Евдокия Прекрасная, томишь-то нас? Уж мы тут тебя ждем, не дождемся, все глаза ночью себе проглядели.
– Ну, чего дальше-то делать будем? – захлопнув дверь, буркнула продавщица и вопросительно посмотрела на трусливо вжавшегося в стенку директора. – Дальше тогда сами им говорите.
– Во время перерыва скажу, – решился, наконец, тот. – В два обед, половина разбредется, меньше крику будет.
Однако, вопреки его ожиданиям, к двум часам народу меньше не стало – пошли слухи, что из-за позднего прибытия мяса магазин будет работать без обеда. Тогда директор написал крупным почерком на листе бумаги «СЕГОДНЯ МЯСА НЕ БУДЕТ» и притулил лист за стеклянной витриной магазина.
До стоявших возле самой витрины не сразу дошел смысл прочитанного. Потом передаваемая из уст в уста новость поползла, распространяясь по всем направлениям. Растерянность и недоумение овладели очередью, люди пожимали плечами, смотрели друг на друга и перекидывались возмущенными репликами.
Поначалу каждый из обманутых как бы пытался воззвать к сочувствию в сердце ближнего:
– Нет, вот интересно – мурыжили нас, мурыжили…
– Это народ наш такой – сколько его мордой в грязь не тычь, а все стерпит.
– Думаете, действительно не привезли? Привезли, небось, и для своих припрятали.
После этого последнего предположения последовал взрыв эмоций, и растерянность в голосе людей переросла в гнев:
– Сволочи – на складах держат, а народу шиш с маслом.
– Вот-вот – зайти бы к ним на склад и посмотреть, что они для себя наворовали.
Неожиданно в витрину магазина полетел увесистый булыжник, но брошен он был неловко, под углом, и стекло, звякнув, уцелело. На миг в воздухе повисла легкая неловкость, потом интеллигентный пенсионер в очках взмахнул газетой «Известия» и сказал, словно оправдывая того, кто бросил камень:
– Это же надо – до чего людей довели! А все Горбачев! И ГКЧП тоже… гм… ясно, что все с его подачи было – это же белыми нитками шито.
Стоявший рядом с ним высокий нервный инвалид с палочкой возразил:
– А что ГКЧП? Я ничего не боюсь, прямо скажу: собрались умные люди, хотели страну спасти, а Горбачев и их продал. Нет, что ни говори, а при Сталине и жили лучше и работали нормально.
– Тут я с вами в принципе не согласен – Сталин тоже много народу зря посажал, – запротестовал интеллигентный пенсионер, поправляя очки, – Лично я голосовал за Ельцина, а демократия это… гм…
Он не успел высказать свою точку зрения на демократию, потому что толпа, придя в себя, вновь загомонила. Сварливыми нотками выделился голос Агафьи Тимофеевны:
– К исполкому идти нужно и самого Гориславского мордой в эти безобразия! – она грозно потрясла зажатым в руке списком очередников и большой потрепанной кошелкой.
В другое время окружающие отнеслись бы к подобному призыву с известной долей скептицизма, но теперь слова ее оказались созвучны настроению масс, и из толпы послышались сочувственные возгласы:
– Правильно, хватит молчать, домолчались!
– Пусть Гориславский знает!
Никто не понял, как это случилось, но очередь неожиданно переросла в несанкционированный митинг, а тот превратился в столь же несанкционированную демонстрацию. Взволнованная толпа двинулась к центральной площади города, на которой стояло здание горсовета, хотя были и такие, что остались стоять возле магазина.
– У нас все всегда наоборот делают…гм…национальная наша черта, – непонятно к чему рассудительно сказал пенсионер с газетой «Известия» в руках.
– Думаете, привезут все-таки? – вопросительно взглянула на него Галя Ефремова, и пенсионер неопределенно пожал плечами.
– Иногда говорят, что не привезут, а потом подвозят, все бывает.
– Тогда новые списки составим, я в них первая буду – я вчера здесь пятой была записана, – Галя неуверенно оглядела жидкую кучку оставшихся.
Спорить с ней не стали, потому что в перспективу привоза мяса верили мало. Пенсионер с газетой продолжал размышлять вслух:
– Нет, хотели бы привезти – с утра бы доставили, но и эти, – кивок вслед ушедшей толпе, – ничего не добьются. Ладно, схожу на Дон, может, рыбки наловлю.
И ушел. Приятная дама Раиса Горюнова, интимно понизив голос, спросила Галю:
– Послушайте, вы не в курсе – что слышно о Тихомирове? В последний раз я у него стриглась где-то пару недель назад, и тогда же он отпустил мне мясо со своего склада. Вам тоже, наверное? Вы ведь как раз после меня стриглись.
– Ага, – Галя печально вздохнула и поникла головой, – он мне всегда отпускал. Алексей Прокопьевич такой золотой человек был!
– Почему «был»? Я, вроде, не слышала, чтобы он умер.
– Так говорят, что его посадили. И комплекс закрыт, салон тоже не работает.
– Ерунда, людям только бы болтать! Посадили бы – в газете было бы написано, сейчас гласность. Я на работу мимо комплекса езжу – на главной двери написано «Комплекс временно закрыт для проведения ремонтных работ». Может, они даже и открылись уже.
– Хорошо бы, – грустно проговорила Галя, – а то в детсаду сейчас карантин, и прямо не знаю, чем дома детей кормить – в саду-то хоть кормят. Вы посмотрите, как будете на работу ехать – может, правда, открылись они уже у Тихомирова. Позвоните мне тогда, ладно? Я вам сейчас свой телефон напишу.
– Обязательно, – пообещала Горюнова, принимая от нее нацарапанный на обрывке газеты номер телефона, – если что, то сегодня же сразу и позвоню. Хотя нет, – спохватилась она, – сегодня я в ночную смену работаю. Но в ближайшие дни – обязательно. Если что узнаю, так сразу к вам.
– Вот спасибочки!
Обрадованная Галя заторопилась домой – свекровь хоть и согласилась посидеть сегодня с детьми, но будет лучше, если она уберется домой пораньше, до того, как муж вернется с работы. А то начнет по обыкновению гадости говорить:
«Ах, Ванечка, сынок, у вас тут такая грязь! Я хоть прибрала чуток, плиту помыла».
Как будто ее кто-то просит прибирать и плиту мыть!
Горюнова же шла домой, и почему-то в голове у нее вертелся последний их с Алексеем Тихомировым разговор – перед самым путчем. Она ведь тогда не собиралась стричься – зашла, чтобы попросить его продать мяса из ресторана.
«Какая там стрижка, Алексей Прокопьевич, вы ведь знаете, сейчас нас всех ничего уже не волнует – ни красота, ни одежда. Было бы что поесть».
«Ах, голубушка, – рассудительно ответил он, – ну, продам я вам мяса, конечно, но ведь не это главное! Самое печальное, что все это кончится когда-нибудь, все образуется, и еда в магазинах появится, а красота – увы! – уже не вернется. И останутся наши женщины у разбитого корыта, а в сорок лет их станут называть бабулями – вот, что самое страшное. А волос вам надо бы немного подравнять – отрос уже волос-то».
И тогда, махнув на все рукой, Раиса Горюнова отдала себя в руки мастера.
«Ладно, шут с ним со всем, стригите!»
Он укутал ее кружевной импортной пелеринкой и весело защелкал ножницами. Поворачивал, крутил в удобном парикмахерском кресле, весело приговаривал:
«Такое лицо, как ваше, требует специального оформления, вы плохо цените свои возможности, голубушка! Я вам вот расскажу: один мой знакомый получил письмо от родственников из Канады. Уехали, знаете, как евреи, еще в конце семидесятых и прижились там. Так вот, о чем я говорил? Ах, да, получает он письмо, а там фотографии – две тетушки лет под девяноста, а выглядят так, – рука Тихомирова сделала ножницами выразительный жест, – что нашим сорокалетним с ними не сравниться. Прическа, одежда, косметика, морщин вообще не видно. Но главное – женственность! Сколько женственности! В Париже, например, женщина в сорок лет только жить по-настоящему начинает, а у нас?».
Горюнова вспомнила, что как раз в тот момент к ней в глаз залетел волосок, и она, заморгав, с горечью ответила:
«Постояли бы эти еврейские родственники с наше в очередях!».
Тихомиров тут же подхватил:
«Вот именно! Мы в суете своей о мирском думаем, а о красоте забываем. А ведь с нашей российской женщиной никто по красоте сравниться не может. Да вы посмотрите на себя, посмотрите, что это вы сегодня какая-то сонная? Возьмите щетку, проведите сами по волосам».
И когда Раиса, проморгавшись и приподняв веки, взглянула на свое отражение, то на время позабыла обо всех бытовых неурядицах. На нее смотрело похорошевшее и помолодевшее девичье лицо – никак и не скажешь, что месяц назад тридцать девять стукнуло. Мысль о мясе ушла куда-то далеко-далеко, оглядывая свой преображенный лик, она кокетливо переглядывалась с ясноглазой дамой из зеркала и приглаживала волосы щеткой.
И теперь, греясь воспоминаниями, Раиса Горюнова шла к своему дому, а в руке ее неуклюже подпрыгивала большая старая авоська. Неожиданно туфля с сильно покосившимся каблуком неловко съехала вбок – собираясь на дежурство в очереди, она специально надела обувь похуже. Подвернувшаяся нога напомнила о неудачной охоте за мясом, и вновь обуяли тревожные мысли: как же теперь быть? Раньше у мужа на заводе хоть нормальную колбасу в заказах давали, а два дня назад он такую принес, что даже собака Рона есть не стала. Ладно, мужу с дочерью можно картофельного супу сделать, а чем эту Рону, тварь капризную, кормить? Хлебом с картошкой не прокормишь – не человек, подохнет. Жалко, породистая – за щенка двести рублей заплатили. Придется продать – недавно приятель мужа приводил парня, тот хорошие деньги предлагал. Ладно, что голову ломать, правильно Тихомиров говорит – в конце концов, все образуется.
Горюнова остановилась и взглянула на свое отражение в пыльной витрине закрытого на ремонт магазина в Красноармейском переулке. Волосы чуть подросли, конечно, но очаровательная форма стрижки пока сохранялась, и настроение у нее вновь поднялось. В лицо Раисе ударил порыв теплого ветра с запахом осени, донес издали гул, приятно напомнивший ей рокот моря, – это толпа под предводительством Агафьи Тимофеевны двигалась по проспекту Ленина, приближаясь к горсовету.
Люди столпились на площади перед зданием, и Агафья Тимофеевна подступила к самой двери. Взгляды окружающих были устремлены на смятый листок со списком очередников в ее сухом кулачке, и впервые в жизни она преисполнилась сознанием собственной важности. Толпа грозно гомонила:
– Хватит над народом издеваться!
– Дайте людям мяса!
Политические лозунги звучали вяло, отдельные выкрики терялись в общем шуме:
– Да здравствует Ельцин! Горбачева и ГКЧП к ответу!
– За Сталина!
Агафья Тимофеевна взмахнула списком и крикнула своим пронзительным, закаленным в битвах и скандалах с Колей Тихомировым голосом:
– Гориславского!
И все немедленно поняли, что именно его, председателя городского совета народных депутатов Гориславского, нужно призывать к ответу, потому что ни Ельцин, ни Горбачев, ни, тем паче, Сталин мяса горожанам не дадут.
– Гориславский! Гориславский! – дружно скандировала площадь. – Гориславского сюда!
Но Гориславский еще накануне уехал из города к себе на дачу и как раз в этот момент разговаривал по телефону со своим первым замом, докладывавшем обстановку. Окончив разговор, он в нерешительности повертел в руках телефонную трубку, соображая, кому позвонить – ситуация в городе складывалась аховая, а обсудить ее вроде бы было не с кем. С первым секретарем горкома партии Журавлевым? Но сразу после путча Ельцин приостановил деятельность КПСС, и уже все говорят о роспуске компартии, так что первый вроде бы теперь не у дел. С КГБэшниками? Но у госбезопасности по стране тоже полный аврал – отца-основателя Дзержинского спихнули с постамента возле Центрального Детского мира, чуть метро не порушили, по коридорам Лубянки шныряют подозрительные типы вроде диссидента Буковского, а новый главный чекист Бакатин по прозвищу Баба Катя перед ними только расшаркивается. Нет, единственно, кто еще держится, так это милиция – хоть их главный, Пуго, и ухитрился застрелить себя тремя выстрелами в голову, они пока у дел.
И, плотно прижав трубку к уху, Гориславский набрал номер подполковника Авдиенко.
– Никита Михайлович, ты в курсе того, что происходит у здания горсовета? – спросил он, услышав голос главного милиционера города.
Ответ прозвучал официально и довольно сухо – Авдиенко еще не успел позабыть неблагодарности Гориславского, не пожелавшего вмешиваться в дело предпринимателя Володина.
– Я в курсе всего, что происходит в городе, товарищ Гориславский.
Тон подполковника слегка обидел председателя, и он тоже заговорил официально:
– Я хочу знать, товарищ Авдиенко, что вами предпринято в связи с происходящим.
Казалось, на расстоянии было слышно, как подполковник пожал плечами.
– Моими сотрудниками никаких противоправных действий не отмечено, но люди взволнованы и хотят с вами говорить – думаю, вам лучше приехать и лично с ними побеседовать.
– Для начала я должен сам для себя прояснить ситуацию. Вчера на заседании исполкома решено было по мере возможности сегодня в течение дня отоварить мясные талоны. Почему нарушено постановление исполкома?
– Полагаю, из-за отсутствия возможности, – невозмутимо ответил подполковник, – на прилавки должно было поступить мясо, конфискованное у кооператива Володина, но сегодня Баяндин ознакомился с результатами работы комиссии и отменил постановление о конфискации. Мясо возвращено кооперативу.
В голосе Авдиенко невольно прозвучали нотки злорадства. Гориславский растерялся от неожиданности.
– Отменил? Гм… И как же теперь разрядить ситуацию?
– Люди взволнованы и хотят с вами побеседовать – так побеседуйте. Мои ребята обеспечат вашу безопасность.
Час спустя к зданию горсовета подкатили две «волги» в сопровождении трех милицейских машин, из которых, как горох из стручка, посыпались парни в милицейской форме. В одной из «волг» находились Гориславский и его первый заместитель, в другой – первый секретарь горкома Журавлев. Его, собственно, никто сюда не звал, но проигнорировать появление первого тоже было нельзя, и полненький Гориславский, с трудом выкарабкавшись из своей машины, дружески потряс ему руку – в конце концов, все они пока – пока! – были коммунистами.
Из здания вынесли аппаратуру, установили на специальные подставки, и председатель вскинул руку, призывая к вниманию.
– Товарищи, прошу меня выслушать! Поверьте, руководство города делает все, чтобы выправить ситуацию – в ближайшие дни в магазины поступят мясо и колбаса, а также будет завезено сливочное масло, это я вам обещаю. У меня самого талоны за два месяца не отоварены, жена ругается, говорит: пока снабжение не наладишь, буду тебя одной перловкой кормить.
– А трахаться она с тобой будет? – звонко выкрикнул из толпы молодой голос.
Народ посмеялся – то ли над шуткой председателя, то ли над выкриком наглеца. В продовольственные трудности жены Гориславского никто всерьез не поверил, да он и сам слегка проговорился – перловка в городе хоть изредка и появлялась, но за ней тоже нужно было будь здоров сколько простоять. Однако обстановка слегка разрядилась.
Затем выступил заместитель председателя, кандидат экономических наук Радкевич, долго рассказывал о том, что делается для нормализации обстановки. Говорил сложно, сыпал научными терминами, и хоть никто ничего не понял, но у людей родилось ощущение, что все и вправду не так плохо, потому что за них думает такой умный и ученый человек.
После Радкевича хотел было взять микрофон первый секретарь Журавлев, но Гориславский вежливо его отстранил и предложил высказаться «представителю городского населения». И протянул микрофон Агафье Тимофеевне Кислицыной.
«Жену бы твою в очередях поставить, – рвалось с уст Агафьи Тимофеевны, – да чтоб мордой потыкалась в пустые прилавки!»
И много еще чего хотела сказать пенсионерка Кислицына председателю горсовета Гориславскому, а под конец добавить длинное непечатное ругательство. Но не сказала и не добавила – помешало впитанное с материнским молоком чувство почтения к старшим по рангу. Вместо этого она для чего-то подала ему список очередников и робко пролепетала в микрофон:
– Сказали, мясо будет, а не привезли. Прокурор по телевизору обещал, люди с ночи стояли, список вот. Зачем обманули-то? По домам уже есть нечего.
Гориславский с торжественной важностью принял у нее список, всем своим видом выражая сочувствие к несправедливо обиженным очередникам, с чувством потряс мозолистую ладошку пенсионерки.
– Со всем этим мы разберемся, с прокурором Баяндиным вопрос выясним, и кто-то будет за все это крепко наказан. А продовольственную проблему в городе мы решим в кратчайшие сроки, еще раз обещаю вам это, товарищи.
Обнадеженный народ потоптался еще немного и начал расходиться. Возбужденная сознанием собственной значимости Агафья Тимофеевна шагала рядом со своей товаркой Марией Егоровной и рассуждала:
– Коли мы никогда высказываться не станем, так начальство никаких мер и не примет. Теперь время такое, что простым людям тоже свое слово надо иметь.
Всегда робевшая перед начальством Мария Егоровна восхищалась:
– Молодец ты все-таки, Агаша, все ему высказала, у меня б вообще язык отнялся, если б он мне микрофон дал.
На углу Советской и Коминтерна Агафья Тимофеевна распрощалась с приятельницей и отправилась домой. За спиной ее, казалось, выросли крылья, и она взлетела на свой этаж с легкостью пионерки, какой была шесть десятков лет назад.
Но уже на площадке тонкий нюх Агафьи Тимофеевны учуял застоявшийся запах горелого, и ее обуяли недобрые предчувствия. Ворвавшись в квартиру, она, прежде всего, бросилась на кухню и застыла на месте при виде открывшейся ее взору безобразной картины – на затоптанном полу валялись картофельные ошметки, плита была залита подгоревшим отваром, и в довершение ко всему из мойки торчала любимая эмалированная кастрюлечка, наполовину изгаженная, наполовину сожженная.
Как разъяренная фурия встала Агафья Тимофеевна на пороге комнаты Коли Тихомирова, и на голову его обрушилось длинное непечатное ругательство, изобретенное специально для председателя Гориславского, но так ему и не высказанное. Предусмотрительный Вася, как был с ферзем в руках, так и юркнул под стол, но Коля мужественно решил оказать сопротивление.
– Агафья Тимофеевна! – завопил он. – Выйдите вон, вы не имеете права вторгаться в мою комнату!
– Я тебя мордой в твое право! – грозно рыкнула она и швырнула перед ним на стол свою погибшую кастрюлечку. – Это что такое?
Кастрюлечка смела фигуры с шахматной доски и сшибла со стола бутылку с недопитым ректификатом. Бутылка при падении больно стукнула Колю по ноге, отскочила и разбилась, после чего по комнате пополз острый запах спирта.
– Крыса старая, гремучая! – вне себя от гнева закричал он, ухватил шахматную доску и изо всех сил метнул ее в сторону нападавшей.
Доска ударила Агафью Тимофеевну острым углом прямо в висок, и последним острым чувством ее была горечь – оттого, что нынче, впервые в своей горькой и нелегкой жизни, она ощутила себя человеком, а теперь вот должна так нелепо умереть от руки распоясавшегося нахального мальчишки, залившего плиту и спалившего ее любимую кастрюльку.
«Гориславский руку жал, – с ужасающей скоростью замельтешило в угасающем сознании, – квартиру отдельную, может, даже дали бы и к магазину со спецпитанием прикрепили. А этого паразита Кольку теперь точно посадят, не вывернется, падла!».
Эта греющая душу мысль была для Агафьи Тимофеевны последней, а потом в мозгу ее что-то сверкнуло, и все исчезло навсегда. Приготовившийся к бою Коля увидел, что противница его не шевелится, и в испуге замер на месте. Вася выбрался из-под стола и растерянно уставился на распростертое тело. Потом громко икнул и робко сказал:
– Агафья Тимофеевна, вставайте, чего вы?
Наклонившись над ней, он пощупал пульс, попытался приподнять неподвижное тело, но оно выскользнуло у него из рук и упало, гулко стукнувшись о пол. Широко открытые глаза тускло и бессмысленно смотрели мимо Васи, и от этого взгляда его начал бить озноб.
– Агафья Тимофеевна, хватит вам, вставайте! – тонким фальцетом закричал Коля, боясь, однако, приблизиться к старухе. – Хватит вам притворяться, я все равно не верю!
– Чего орешь, готова она, – осадил его приятель, – прямо в висок.
– И… и что теперь? – руки и ноги Коли мелко-мелко тряслись. – Что делать, Васька, скажи, ты же два года учился на юриста!
– Так это когда было, – Вася тяжело вздохнул, – в милицию надо идти, там скажут, что делать.
– Я же не хотел! Ты же видел, что я не хотел – это была самооборона, она первая начала!
Несостоявшийся юрист почесал затылок и сокрушенно покачал головой.
– Не пройдет – ни как самооборона, ни даже как превышение пределов необходимой обороны. Какая у тебя может быть самооборона с семидесятилетней старушкой? У нее ни ножа, ни пистолета, а ты с расстояния доску метнул, это любая экспертиза в момент установит, – он наморщил лоб и, стараясь не смотреть на неподвижное тело, начал рассуждать: – Может, как убийство в состоянии аффекта, вызванного противоправными действиями потерпевшей? Хотя тут, если прокурор захочет придраться, тоже есть скользкие места – первым-то ты совершил противоправное действие, когда сжег ее кастрюльку. Короче, придется приложить все усилия, чтобы судья квалифицировал, как убийство по неосторожности.
– Усилия? – голос Коли внезапно охрип.
– Естественно, а то ведь и умышленное могут припаять – все знают, что вы с ней, как кошка с собакой жили. Ты не обижайся, я тебе просто как друг говорю.
– Иди ты знаешь, куда! Друг! Еще поклянись, что ты будешь меня ждать и передачи носить!
Вася смущенно поморгал глазами.
– Ну… буду, конечно, если тебя не очень далеко ушлют. Да ты не переживай – год или два отсидишь, потом, может, амнистия выйдет. На зоне к убийцам, говорят, неплохо относятся, это насильников…
– Заткнись, не желаю я сидеть – ни год, ни два, ни десять! Было бы из-за кого, а то из-за этой стервы, – внезапно страх Коли ушел, он подскочил к неподвижно лежавшей Агафье Тимофеевне и в ярости пнул ногой мертвое тело, – и не собираюсь никуда заявлять!
– Это в каком смысле?
– В прямом! Ты сам говорил, что у нас раскрываемость преступлений крайне низкая, какого черта мне самому в петлю лезть? Искать ее никто не станет – у нее ни родных, ни особо близких подружек нет. Есть в Свердловске какая-то дальняя родственница, она в позапрошлом году к ней на месяц уезжала – скажу, что опять поехала. Как будто кто-то станет эту старую стерву разыскивать – у милиции и без того дел по горло.
– Гм, – Вася растерянно почесал нос и отвел в сторону взгляд, чтобы не видеть трупа, – раскрываемость-то низкая, но это не тот случай. Во-первых, что делать с мертвым телом? Спрятать труп практически невозможно, его все равно обнаружат – рано или поздно. А когда обнаружат, то тебя в момент вычислят, потому что экспертам как дважды два доказать, что убийство произошло не в лесу, а в квартире. Во-вторых, я при этом становлюсь соучастником и тоже иду по статье, а мне это, знаешь, не очень-то…
– Давай, переместимся в другое место, надо поговорить, – неожиданно спокойно прервал его Коля, – а то мне не хочется видеть это, – он брезгливо кивнул в сторону мертвой старушки и спокойно перешагнул через ее ноги.
«О чем мне с ним говорить? – мелькнуло в голове у Васи. – Не о чем нам говорить, нужно идти в милицию и как можно скорее».
Мелькнуло и сразу же испарилось. После секундного колебания он тоже шагнул через бездыханное тело и поплелся за приятелем. Тот без всяких церемоний направился в комнату Агафьи Тимофеевны – так, словно смерть соседки сразу же сделала его хозяином всей квартиры. Вася смущенно замялся на пороге.
– Подожди, нельзя же…
– Можно, чего там, она уже не встанет. Садись, куда пожелаешь, – с этими словами Коля плюхнулся прямо на аккуратно застеленную кровать. – Будем играть в открытую, мы не дети. Да садись же, чего ты стоишь?
Поколебавшись, Вася осторожно присел за деревянный стол, покрытый старенькой, но чистой скатертью, и смущенно огляделся.
– Послушай, Колян, – сказал он приятелю, – я понимаю твое состояние, мне и самому тошно, но, честное слово, нам лучше побыстрей заявить в милицию – тогда тебя, может, до суда и не посадят, а возьмут подписку о невыезде и отпустят. На сто процентов – нет другого выхода.
– А может быть, есть? – прищуренный взгляд Коли Тихомирова буравил друга. – Не хочу я садиться в тюрьму за эту гадину, понятно? Что ты хочешь за то, чтобы помочь мне? Мое предложение: поможешь – я отдаю тебе свою комнату, она будет в твоем полном распоряжении.
– Ты с ума сошел? – ошеломленно спросил Вася.
– Только не рыпайся, я же сказал: играем в открытую. Тебе нужна жилплощадь? Конечно, нужна – не можешь же ты до конца жизни жить в общежитии. У Гориславского можешь пороги не обивать, он тебе фиг с два что даст, и от своего мясокомбината ты черта с два что получишь – все строительство в городе заморожено, и скажи еще, что я вру.
– Да нет, не врешь, но, все равно, то, что ты предлагаешь, невыполнимо – как ты можешь отдать мне комнату? А с моей стороны это было бы вообще бессовестно.
– Во-первых, все выполнимо: я тебя прописываю у себя и ухожу к брату – он мне сам предлагал к нему переехать. Во-вторых, совесть тебя вообще не должна мучить – если меня посадят, то жилплощадь мне уже не пригодится. Так как?
– Ну, я не знаю, ты так сразу начал…
– Потому что времени нет. Ну? Соглашайся, другого такого шанса у тебя уже не будет.
Вася молчал, красные пятна на его лице сменились бледностью. Внезапно он решительно поднял голову, и глаза его сверкнули.
– Согласен, я помогу. Как только мы уладим это дело, ты меня к себе пропишешь и уйдешь. Но этого мне мало.
– Хорошо, я дам тебе денег – в долларах, естественно. У Алексея есть, и он достанет еще, если будет нужно. Сколько ты хочешь?
– Мне не нужны деньги, я хочу Зойку.
Невзирая на трагизм ситуации из груди Коли вырвался веселый смешок.
– Ты обалдел? Эту шлюху? Да заплати ей по таксе – она и без того станет твоей.
– Ты не понял – я хочу, чтобы она была только моей и больше ничьей. Ты говорил, что она для тебя готова на все – так вот, объясни ей, что от ее согласия зависит твоя жизнь.
– Ладно, договорились. Теперь о деле – ближе к ночи вывезем труп на твоем допотопном драндулете. Привяжем к ногам что-нибудь тяжелое, чтобы не всплыла, и бросим в Дон – я знаю безлюдное место за мостом, там достаточно глубоко.
Вася отрицательно мотнул головой.
– Не пойдет.
– Почему?
– Потому что по всему берегу сидят рыболовы, у всех лодки – меньше, чем через две недели ее обнаружат, и тогда…
– Ладно, ты прав. Тогда что – закопать?
– Где – на детской площадке или на газоне возле горсовета?
Коля устало откинулся на спинку стула, прежние решительность и напористость, казалось, оставили его, он как-то весь сразу обмяк и махнул рукой.
– Ладно, Васек, я иссяк, говори, что ты предлагаешь.
Вася словно дожидался такой реакции приятеля – тон его сразу стал решительным, взгляд холодным, речь уверенной и отрывистой.
– На вашем комплексе сейчас точно никто не работает?
– Да нет, он ведь закрыт – только сторож сидит на вахте. Я там был два дня назад, проводку проверял – на всякий случай, чтоб не случилось возгорания, – так ни единой души. Но туда ее везти нельзя – Алеша в любой день может вернуться, и комплекс откроют.
– Там, кажется, рядом с салоном какое-то большое помещение – с кранами, а на окнах жалюзи. Я запомнил, когда в прошлый раз к тебе туда заходил.
– Косметический кабинет – там дамы до пояса раздеваются, поэтому окна и закрыты.
– Ну и отлично, там я и установлю свою машину – мне один момент ее собрать и подключить к водоснабжению и сливу.
Коля опешил.
– Погоди, какую машину?
– Мясоразделочную, она у меня в машине. Сама потрошит, сама рубит, сама пакует, сама себя потом промывает. Разрубит тело, выпотрошит, даже одежду отделит. Потом расфасует все по пакетам, мы уложим их в морозильную камеру, и пусть лежат себе – если кто-то и заглянет, то ему даже в голову не придет, что это человечье мясо. А я без всякой спешки в несколько заходов вывезу все на комбинат – там у нас есть высокотемпературная печь для сжигания органических отходов.
– Что за ерунду ты городишь, Васек, представляешь, сколько возни будет со всем этим? Придумай что-нибудь попроще.
– Попроще не получится – если заметать следы, то труп должен исчезнуть полностью и навсегда, иначе на наш след обязательно выйдут. Мне этого не нужно, тогда делай все сам.
– Ладно, – Коля с досадой пожал плечами, – но на комбинате бытовое напряжение, двести двадцать вольт, это я только для фенов трансформатор на триста восемьдесят перемотал.
– Сгодится, у меня на входе повышающий трансформатор,
– А общая мощность какая?
– Пять киловатт. У вас в комплексе сеть наверняка рассчитана на гораздо большую мощность, если учесть сауну, салон и прочих потребителей.
– Ну, хорошо, а как мы довезем тело до комплекса? Вдруг на мосту милиционер остановит, когда будем Дон переезжать? Вдруг они захотят проверить машину, что тогда?
Вася усмехнулся и пожал плечами.
– Если все твои «вдруг», то тогда будет плохо, тем более, что у меня нет прав. Но, думаю, не остановит – на моем драндулете сбоку написано «МЯСОКОМБИНАТ», а к мясу сейчас все относятся трепетно. Ну, так что – решаешься?
– Леший с тобой, Васька, делай, как знаешь.