Остров здоровья

«Никогда не возвращайтесь в прошлое, а еще… — говорят индийские мудрецы, — не стоит искать сегодня тот миг радости, который посчастливилось пережить вчера».

Но прошлое всегда для меня таило особое очарование, и как же было устоять перед искушением вернуться на Ко Самуй — остров у восточного побережья Таиланда, где я провел прекрасные дни, когда там еще не было ни туристов, ни «прогресса». Теперь для меня появлялась возможность очистить свое нутро от всех лекарств, ядов и прочей дряни, более или менее радиоактивной, которой я был напичкан. Леопольд, я не видел его со времени визита к Далай-ламе, хотел с размахом отметить мое возвращение в мир и забронировал два бунгало в Центре Здоровья. Там пользовалась успехом модная процедура — колонотерапия — промывание толстой кишки.

Многие с восторгом рассказывали о «наглядных» результатах этой процедуры (все настаивали именно на слове «наглядные»!). Они в упоении описывали, как под воздействием недельного голодания и ежедневных клизм кишечник извергает длинные черные полосы какой-то гадости («остатки ядов и токсинов, накопленные за годы»). Это забавляло меня. Занятно было слышать, как взрослые люди по-детски упоенно сообщают о своих испражнениях, употребляя «научные» термины. И все-таки обещаемые результаты — дезинтоксикация, омоложение и снижение веса — меня устраивали.

Вдобавок, перед этим я прочитал, что Гиппократ, сегодня вновь открытый как великий предвестник нынешней альтернативной медицины, лечил своих пациентов на некоем подобии курорта, кстати, тоже на острове. И я с благодарностью принял восхитительное приглашение Леопольда.

Гиппократ был гением. Больные, отстранившись на острове от повседневности, лечились диетой, физическими упражнениями, медитацией, изучением сновидений. Сны считались посланиями богов. И еще одно обязательное мероприятие в лечебных целях предлагал Гиппократ своим пациентам: две трагедии и комедию на театральной сцене. Какая мудрость за четыре века до Рождества Христова!

Неизвестно, практиковалось ли там промывание толстой кишки, но и это нисколько меня не удивило бы. Многое из того, что сегодня кажется новым, — на самом деле хорошо забытое старое. Все уже когда-то было. Просто каждое новое поколение отметает опыт поколений прошлых. И таким образом, мы вновь открываем для себя, что колесо крутится, а огонь обжигает, что кто-то шлет сообщения через наши сновидения и что для того, чтобы быть здоровым, нужно меньше злиться, больше смеяться и… держать в порядке кишечник.

Я полагаю, Гиппократу было досконально все известно о промывании толстой кишки. В его время у греков были хорошие отношения с индийцами, а в Индии чистота кишечника, которую там называли «басти», — старая йоговская практика. Тот, кто стремился научиться контролировать собственное тело, должен был первым делом заняться очищением своего пищеварительного тракта. Инструкции, и по сей день выполняемые теми, кто практикуют хатха-йогу, достаточно точны: войдя в реку по пояс, учиться при помощи ежедневных упражнений использовать собственный сфинктер как насос, чтобы загонять воду в кишечник, а затем исторгать ее из себя. Через некоторое время самым успешным ученикам якобы удавалось проделывать то же самое с уретрой и промывать мочевой пузырь.

Остров Ко Самуй со своими тропическими лесами, водопадами, морем нефритового цвета и спускающимися к пляжу кокосовыми пальмами был, по моим воспоминаниям, идеальным местом для того, чтобы снова прийти в форму. Я представил себе, что примерно таким и был остров Кос при Гиппократе. Чего я не смог вообразить, так это того, что на Ко Самуй мне предстоит полный курс лечения по Гиппократовой программе. Все, как на острове Кос, включая трагедии и комедию.

Первой трагедией стало прибытие. Не на медлительном ночном паромчике с юга Таиланда, а на самолете. Самолет был загружен той новой породой западных людей, которые далеко ушли от хиппи, некогда открывшими для себя этот остров. Пассажиры в основном были молодыми людьми из Восточной посткоммунистической Европы. Женщины с вялой бледной кожей, татуированные и курящие мужчины плюс австралийские с утра пьяные пенсионеры — все были загружены в самолет каким-то турагенством и сейчас, измученные, летели к последнему кусочку рая на земле, пользуясь своим священным правом на отдых.

Дорога из аэропорта, огибающая Чевенг-бич, когда-то один из самых прекрасных пляжей, стала главной улицей поселка на манер японского — домики лепятся к домикам, всюду лавочки, рестораны, обменные пункты, прокат джипов, прокат мотоциклов. Тут же типичные для Таиланда приманки для туристов — массажные салоны и сауны, где подразумевается «прокат» девушек на весь срок пребывания. Море почти нельзя было разглядеть за шумными стройками — сооружались новые гостиницы, бунгало, лавки, обменники, бюро проката джипов и так далее.

К счастью, оздоровительный центр «Спа», выбранный Леопольдом, был у моря, и мой домик стоял несколько на отшибе, поближе к воде. Место было без претензий, но вполне уютное; заправляли здесь всем американец Сэм, уроженец Сан-Франциско, которого по какой-то причине занесло на Восток, и его симпатичная жена — наполовину китаянка, наполовину лаоска, отличный менеджер и мать нескольких детей. Не все они были от Сэма, но все были запечатлены с ним на семейной фотографии. Она красовалась на стойке администратора: посередине Сэм в королевских одеждах, вокруг него дети, одетые как принцы крови.

Для Леопольда это был уже третий приезд сюда, что вызвало бурную радость у Сэма, его жены и целой стайки массажисток, которые накинулись на нас, убеждая назначить хотя бы пару сеансов в день. Сеансы массажа проходили на специальных бамбуковых платформах в тени кокосовых пальм, на морском ветру. «Медитативная музыка», звучащая из многочисленных динамиков, спрятанных в листве, плыла над поселком.

Мы с Леопольдом не ели и не пили со вчерашнего дня, так что смогли сразу же включиться в «программу». В десять часов порция «дезинтоксиканта»: в высоком стакане с фруктовым соком разболтали три ложки белесой муки из банки без этикетки. Вкус мне что-то напоминал, но я не успел над этим задуматься. «Скорее, скорее! Пейте, пока не загустело», — торопила девушка, помешивая питье. За этой смесью последовал десяток серо-зеленых капсул с порошком примерно того же цвета, которые полагалось запить водой. Они тоже были без названия, но мне показалось, что это растительный концентрат «Грин Плюс», который в Америке я видел в любом магазине, торгующем витаминными препаратами. Я прилежно принял все в соответствии с инструкциями.

Идея голодания, древняя, как само человечество, была мне по душе. Бессмысленно проходить курсы медитации, чтобы научиться управлять разумом, если не умеешь управлять телом! Голодание казалось мне способом испытать себя. Древний человек постился, чтобы «ублажить предков» своим самообладанием. Лишь потом, войдя в практику многих религий, пост стал моральным самоочищением и самобичеванием, как и сознательное воздержание от других плотских наслаждений.

О лечебных свойствах поста знали с древности. Как-то один китайский монах еще в VII веке после Рождества Христова посетил большой буддистский университет в Индии. В своих записках он рассказывает, что, когда кто-нибудь из тамошних студентов заболевал, ему, перед тем, как дать какое-нибудь снадобье, предписывалось голодать целую неделю, и добавляет: «Обычно за это время пациент выздоравливал».

Все эти старые знания постепенно были утеряны, и голодание, как йога и многие другие приемы, вначале направленные на духовные цели, превратилось в чисто физическое действие, ориентированное на тело и предпринимаемое для похудения или «очищения».

Говорят, первые три дня — самые тяжелые, потому что тело отчаянно хочет вернуться к привычному режиму. На четвертый день оно начинает свыкаться с происходящим, меняет ритм, и все становится проще. Любопытно, а как буду реагировать я? Я решил, что все эти дни буду вести записи. Вот они.

 

Первый день

Бунгало, где я живу, похож на большую букву «А». Крыша из кокосовых листьев. Кровать — фанерный топчан, покрытый соломенной циновкой. Спереди дверь на маленькую галерею с лесенкой к пляжу. Сзади — другая дверь и две ступеньки в огороженный уголок под железным навесом. Здесь мой «турецкий» туалет, центр действия всего, что здесь происходит и о чем столько говорят. С самого приезда я только и слышал, что истории о клизмах.

Нас двадцать иностранных постояльцев, и все мы в той или иной мере «следуем по пути, ведущем к истине», как выражаются те, кто считает себя существом «духовным». Все делятся на категории в зависимости от того, сколько дней человек голодает. На тех, кто дотянул до седьмого дня, смотрят с уважением. Те, кто остаются подольше лишь для того, чтобы делиться своим опытом с новичками, неприятны, как всякие любители поучать. Пребывание тут меня забавляет. Нынешним утром я пережил незабываемое мгновение. С большим энтузиазмом бросившись в воду, впервые после Нью-Йорка, я глянул с моря на длинный ряд домиков и спросил себя, куда же выведены стоки всех туалетов. Ответ был очевиден — этот «продукт» плавал вокруг меня! Я выбежал из воды. Если захочется поплавать, придется сначала удалиться в море.

Следующий прием дезинтоксиканта был в три часа дня. Та штука, которую туда всыпают, что-то напоминает, но я не знаю, что именно. На четыре часа программой был предусмотрен сюрприз. Пришла девушка и повела нас смотреть видео, в котором Чак, светловолосый американец с косичкой на затылке, разъяснял, в чем состоит процедура клизмы. Мы с Леопольдом давились от смеха. Трудно было сдержаться, глядя, как остальные голодающие уставились в телевизор, на полном серьезе слушая, как Чак поучительно толкует, сколько вазелина нужно нанести на мизинец, насколько глубоко следует вводить наконечник и почему не нужно делать слишком больших усилий, чтобы удерживать воду. «Однажды один немец решил продержаться три часа подряд. Это был рекорд, но так делать не следует», — резонно заметил Чак. Потом он объяснил, как ложиться на наклонную лежанку в своей туалетной комнате и рассказал о значении, «в том числе и психологическом», пластиковой сеточки, которую надлежит приладить к стоку, чтобы процеживать для контроля содержимое кишечника (перед тем, как оно утечет в море!).

Оказалось, Чак существует не только на видео, но и в реальности. Когда закончился фильм, он явился, так сказать, во плоти и сообщил, что все мы можем к нему обращаться при необходимости. Он выдал каждому по дозе «интеграторов», пищевых добавок (белых таблеток, которые следовало принимать вечером перед сном, чтобы восстановить микрофлору кишечника), одноразовые наконечники для клизм, а также красиво изданную брошюру с расписанием различных мероприятий и объяснением сущности программы «Взойди и Сияй!». Одно название чего стоит, прямо какое-то повеление свыше! И все это для того, чтобы получить «больше энергии, больше здоровья, улучшить пищеварение, стабилизировать вес, а также освободиться от негативных мыслей и почувствовать себя счастливее». Кто же откажется от такой чудесной возможности?

«Промывание толстой кишки, — говорится в брошюре, — это процедура специально для тебя, приверженца типичной американской диеты. Ты ел мясо, техногенную пищу, потреблял соль и кухонный жир, принимал антибиотики». Но у меня и безо всякой «американской диеты» были все основания здесь находиться.

На закате, после клизмы, массажа и сауны, сообщество голодающих собирается на пляже вокруг столиков; перед каждым в стакане подкрашенной чем-то воды плавает свечечка. Я знакомлюсь с «коллегами»: с дамой средних лет — бывшей красавицей и бывшим секретарем ООН в Женеве; молодым японцем, ни слова не понимающим по-английски; американской студенткой с огромным бюстом, который она с обоснованной гордостью демонстрирует, а также со странной парой. Он — голландец моего возраста, загорелый красивый мужчина, культурист, любитель медитировать, владелец яхты, на которой плавает по всему миру; она — бельгийка, подходящая по возрасту ему в дочери, милая, растерянная, «ищущая самое себя».

Все толкуют об австралийской девушке, у которой на четвертый день начались сильные боли в животе и кровотечение. Чак посоветовал ей прервать голодание и обратиться в больницу, но она противится. Ей кажется, что это будет предательством. Так и сидит до сих пор в своей хижине.

В семь подают «ужин»: бурду со смутным запахом овощей без масла и соли. Будто желая утешиться, все говорят о себе, рассказывают о своей жизни, о том, что привело их сюда. У меня создалось впечатление, что это стремление излить душу перед незнакомыми людьми, когда с моря веет приятный прохладный ветерок, — тоже часть процесса очищения, промывания.

В каждой услышанной здесь истории звучала непоколебимая убежденность в том, что современная жизнь нас отравляет. Что наш образ жизни и питание оставляют в нас вредные шлаки и только такая радикальная чистка может вывести из самых укромных уголков кишечника, до которых без клизмы не добраться, все «яды и токсины», накопленные за годы. Доказательство? То, что остается в сеточке-цедилке. Мы видим, что за гадость носим в себе и продолжали бы носить, если бы не это промывание.

Сэм пускает по столам тяжелый альбом со страницами, закатанными в пластик. Это «Золотая Книга „Спа“» с групповыми фотографиями голодающих из прежних смен и их отзывами. Все они в восторге от «очищения». Многие говорят, что почувствовали «освобождение», некоторые описывают радость, которую они испытали, увидев то, что с шумом вышло из их кишечника на шестой и седьмой день. Другие, вместо того, чтобы описывать словами свои впечатления, приложили цветные фотографии того, что они увидели в своей цедилке! Мой первый день прошел без страданий. Язык слегка обложен, но голова легкая, ноги чуточку дрожат, но я не испытываю никакого отчаяния, даже есть не особенно хочется.

 

Второй день

Сплю я прекрасно, комары не докучают. Смутные сновидения, будто я где-то поселяюсь с чайничком, компьютером, книгами и лампой. Встаю рано и долго гуляю по пляжу. Рассматриваю новые бунгало с герметичными окнами, так что в комнатах можно находиться только при включенном кондиционере. Ну что же, перемены неизбежны, а разве я не изменился? Когда-то я сошел на этот берег красивым молодым парнем, стройным, усатым, с иссиня-черными волосами, загорелым, полным сил, уверенности и надежд на будущее. Я приехал тогда из Сайгона, чтобы подышать чистым воздухом здесь, подальше от войны. А сейчас на кого я похож? Старый, бледный, все еще отечный от стероидов, лысый после химиотерапии. Вдобавок приходится прикрывать одеждой живот, чтобы не демонстрировать операционные швы и выпирающую грыжу.

В одиннадцать, после очередного приема дезинтоксиканта, наступает время клизмы. Вокруг большого котла с водой девушки готовят ведерки. Все выстраиваются в очередь. Добавка к воде предлагается на выбор — кофе, яблочный уксус, чеснок. Последний вариант рекомендуется при кишечных паразитах. Потом все разбредаются. Каждый направляется к себе в хижину с пластмассовым ведерком, которое следует подвесить на крюк, вбитый в потолок туалета. В ведерке плещется несколько литров теплой воды — ее предстоит влить в кишечник в три-четыре приема.

Я останавливаюсь и, как завороженный, гляжу на всех этих западных людей, которые бредут, сгибаясь под весом собственной клизмы. Все они приехали сюда с мечтой исторгнуть из себя излишества, которым когда-то предавались, и увидеть эти излишества в своей цедилке.

Когда я был маленьким, порядок у нас дома был такой: не больше одного яйца в неделю, мясо только по воскресеньям, да и то, если мы могли себе это позволить, каждый день что-нибудь из фруктов в зависимости от времени года. Теперь же можно есть все, но ничему нельзя доверять. Даже в моей бедной любимой Индии нужно быть поосторожнее с апельсинами и мандаринами, потому что продавцы для веса впрыскивают в них грязную воду. Но разве лучше отборная клубника в наших супермаркетах, так накачанная гормонами, что видом напоминает картошку, выкрашенную в красный цвет? Или яблоки — все, как на подбор, натертые до блеска, но не имеющие ничего общего со старой поговоркой «одно яблоко в день — и врач останется без работы»?

Подсознательно мы все понимаем, что отравляем себя. Тем не менее, глядя в свою цедилку, я не обнаруживаю там ни ядов, ни токсинов. Вижу только остатки тридцати капсул, которые по программе я должен принимать каждый день. А что, если «Взойди и Сияй!» всего лишь надувательство? Начинаю подозревать, что так оно и есть.

Пока я еще не говорил об этом с Леопольдом. Когда он предлагает прокатиться по острову, пока остались силы, я с радостью соглашаюсь.

По дороге мы останавливаемся у древнего храма, недавно отреставрированного. Автобусы и такси выгружают толпы туристов, приехавших взглянуть на «Мумию». Это мумия старого монаха, великого мастера медитации, который, когда ему исполнилось восемьдесят, объявил дату и время своей смерти. И в этот день он сел в позу лотоса и на глазах у распевающих мантры последователей ушел из жизни, а тело так и осталось сидеть, будто медитируя: голова держится прямо, рот, в котором сохранились все зубы, слегка приоткрыт в улыбке. Кожа, словно бумажная, только глаза, как объясняют экскурсоводы, не сохранились — на их месте пустые глазницы. Но их не видно, на нос водружены темные очки, так и сидит он, невозмутимый в своей стеклянной витрине, выставленный для фотографов. Туристическая достопримечательность, как водопады в джунглях, бордели в Ламай-бич или обезьяны, которые по команде залезают на вершины пальм за кокосами.

Я хорошо переношу голодание. Есть хочется, но не сильно. Правда, стоит только выглянуть за пределы Центра, и такое впечатление, что все кругом едят. Я вижу одни только рты, зубы, вгрызающиеся в куриные окорочка в соусе из зеленой папайи, сочные ломтики терпкого манго, приправленные солью, сахаром и красным перцем. Это большой соблазн.

Три часа провел в руках местного массажиста. Он — государственный служащий; его прислали сюда на несколько недель — проконтролировать качество работы женщин-массажисток. Разминая тело пациента, он пытается ощутить болезни, о которых тот еще не знает. Он, без сомнения, знает свое дело, но и ему не удается изменить мое укрепившееся предубеждение — ну не люблю я, когда мне делают массаж.

Наступает время ужина (но никто не ужинает, так как ужина нет); все снова говорят о том, что видели в цедилке. Интересно, думаю я, а о чем же говорили знатные европейцы и русские графини в XIX веке на водах в Баден-Бадене?

 

Третий день

Сон у меня был легкий, сновидений я не запомнил. Проснулся рано. Сидя на пустынном пляже, пытаюсь сосредоточиться на старой индийской пословице, которая вспомнилась мне в полусне: «Человек говорит, что время проходит, а время говорит, что проходит человек».

Начинается дождь; бегу укрыться под крышей административного корпуса. Вот и представился случай внимательно изучить «Золотую Книгу „Спа“», которую Сэм держит на стойке. Мои подозрения укрепляются. На всех фотографиях, оставленных голодающими из прежних смен, во всех цедилках видно одно и то же вещество — студенистая черно-зеленая масса. Токсины и яды современной жизни? Как же! Это остатки пластиковых капсул «интеграторов», которые мы все принимаем. И тут внезапно я вспоминаю, что же такое девушки всыпают в дезинтоксикант. Эта одна из лучших находок индийской фармакопеи — исабгол, шелуха какого-то злака, натуральное средство, регулятор пищеварения. В Индии он популярнее аспирина и стоит совсем недорого; самая популярная марка — она называется «Телефон» — продается в зеленой упаковке с картинкой, изображающей старичка у старого телефонного аппарата с огромной трубкой в виде рожка. Принимают исабгол взболтанным в воде как при поносе, так и от простуды. И что правда, то правда: лучше его пить поскорее, иначе загустеет во рту, а не в кишечнике.

Итак, что это все значит? Да, мы голодаем, но то, что выходит из организма, — это не следствие неправильного питания, а остатки капсул «Грин Плюс» и исабгола, принятых за несколько часов до клизмы. То есть очищение, без сомнения, происходит, но вовсе не так, как нас убеждает «Взойди и Сияй!»

Я зову Леопольда к себе в хижину на «срочное заседание кабинета министров» и выкладываю свои подозрения. Они его позабавили, но в то же время и раздосадовали, потому что он уже дважды прошел этот курс и ни разу ни в чем не усомнился. Чтобы проверить мою гипотезу, он решает продолжить голодание, но не принимать ни капсул, ни напитка. Отныне он ограничится водой.

Я же веду себя как обычно. Вместо массажа провожу много времени в сауне. Сидя в примитивном бетонном бункере на горячей кафельной плитке (как в туалетах), мы дышим ароматными испарениями трав. Надеюсь, у меня пройдет мой старый синусит, а то он тут вновь принялся меня мучить.

Иногда пар в сауне стоит настолько густой, что не видишь человека, сидящего рядом. Это чем-то напоминает исповедальню и располагает к откровенности. Сегодня бывшая секретарь ООН в Женеве рассказывает мне версию своей жизни — возможно, самую правдивую из имеющихся у нее. В последнее время жизнь эта протекала, по ее же словам, «в неустанных поисках учителей и гуру». Она начала с Ошо Раджниша и свободной любви в ашраме Пуны, побывала в других группах и сектах, о которых я прежде даже не слышал. Сейчас она тибетская буддистка. Но… совсем недавно, путешествуя по Европе, она зашла в церковь и, увидев статую Святого Франциска, чуть не лишилась чувств; она почувствовала, что ее «подхватила и понесла невероятная энергия, исходящая от этой фигуры». Сейчас она живет на Гавайях, работает в социальной сфере, занимается молодыми наркоманами. Она рассказала, что некоторым ее подопечным всего пятнадцать, а они уже приходят на прием с фотографиями собственных детей.

Выйдя из сауны, вижу, как несколько массажисток моют мясистые листья странного растения, которое растет между хижинами. Внутри листьев — студенистая масса, напоминающая тело медузы. Это Aloe vera. Некоторые на Западе полагают, что это растение обладает противораковыми свойствами. Здесь листья растирают и накладывают как маску на лицо тем, кто сверх программы хочет еще пройти и косметический курс.

Я замечаю транспарант с высказыванием, приписываемым Бернарду Шоу: «Любой болван может начать поститься („fast“), но мудрый знает, как прекратить („break“). Отсюда английское слово „breakfast“ — завтрак, что буквально означает „прерви пост“». Леопольд — он теперь сомневается во всем — любопытствует, а говорил ли это Шоу?

После обеда я почти два часа гуляю по пляжу. Небо затянуто черными тучами, приближается тайфун. В былые времена гостиницы закрылись бы или стояли наполовину пустые, но теперь благодаря новым туристам из стран Восточной Европы, привлеченным сезонными скидками, почти всюду переполнено.

Вечером мы снова садимся вокруг столов с красивыми свечечками. Все наперебой объясняют друг другу достоинства колонотерапии. Бельгийская девушка, подруга культуриста-медитатора, растолковывает их Леопольду, который притворяется, что для него это в новинку, тибетская буддистка просвещает новичков, а Сэм за стойкой администратора объясняет метод лечения двум сотрудникам турагентства, которые, как он надеется, должны обеспечить ему регулярный приток клиентов и звонкой монеты.

Голодание переношу хорошо. Куда лучше, чем бесконечные разговоры о всяких там «потоках энергии» и «притоках клиентов».

 

Четвертый день

Встаю утром, ноги подкашиваются. Решаю отказаться от утренней прогулки и зарядки. Грею воду для чая, зову Леопольда. Он является с «Маленьким принцем», найденным на стойке администратора. Вычитывает фразу: «Зорко одно лишь сердце. Главного глазами не увидишь». Я в ответ рассказываю историю из одной американской книжки.

В 1897 году одна девочка написала письмо в газету «Нью-Йорк Сан». Друзья сказали ей, что Санта-Клаус — выдумка и он не существует. Девочка просила, чтобы газета ей сказала правду. И газета ответила в колонке редактора — сегодня ни один журналист такого не напишет. «Дорогая Вирджиния, — говорилось в статье, — твои друзья ошибаются. Они — жертвы нашей эпохи сомнений и верят только в то, что видят. Но Санта-Клаус, конечно, существует, Вирджиния. Он существует так же, как существуют любовь, щедрость, преданность. Ты ведь знаешь, что все это есть, более того — встречается довольно часто. Именно эти вещи придают твоей жизни красоту и радость. И самое настоящее, самое важное — именно то, чего не увидеть глазами — ни детям, ни взрослым».

Одна из прелестей путешествий с Леопольдом в том, что можно смотреть на мир в четыре глаза, познавать его и рассуждать, как бы его переделать на свой вкус. В последние дни мой друг обдумывает новую идею: все создаваемое людьми должно оставаться там, где сделано. Иначе происходит «детерриториализация» вещи, с перемещением в иную среду ее ценность превращается в цену. Взять, к примеру, статуэтку Будды, которую изъяли из ауры бирманского храма, где ее любили и ей поклонялись, и просто украсить ею гостиную западного жилища. По словам Леопольда, глобализация, перемещающая изделия и продукты по всему миру в любых направлениях, создает хаос, который является прелюдией к катастрофе. А на мой взгляд, массовый туризм, который бездумно перемещает во всех направлениях потоки людей, в этом смысле тоже играет не последнюю роль. «Заседание кабинета министров» завершается решением повсеместно отменить паспорта. Пусть люди путешествуют, как еще в начале XX века, только с рекомендательными письмами.

Я выпиваю свою порцию жидкости, принимаю капсулы; наполняю ведро теплой водой с кофе; проверяю содержимое цедилки и остаток дня провожу между сауной и своим соломенным тюфяком, на котором я читаю.

Ближе к полудню замечаю сидящего в позе лотоса красивого западного юношу. Он расположился спиной ко мне; длинные пряди волос падают ему на плечи. Юноша неподвижен и пристально глядит прямо перед собой. Погружен в медитацию? Да где там! Он смотрит на монитор ноутбука и проверяет почту. Это новый голодающий, он приехал сюда с юной элегантной блондинкой, типичной представительницей «приличного общества» восточного американского побережья. Меня они заинтересовали, и после обеда иду поговорить. Оказывается, юноша бывал в Индии и даже чуть не стал там «садху», аскетом. Пять лет назад он и его подруга познакомились на курсах медитации. С тех пор они неразлучны; вместе основали фирму, которая в Китае производит парусиновую одежду, теперь очень модную. Он разрабатывает модели, она занимается коммерческой стороной дела. По их словам, успех в мире бизнеса пришел потому, что они до этого развили в себе с помощью медитации «необходимую отрешенность от всего материального». А насчет промывания толстой кишки они услышали в Пекине от других путешественников. Отправляясь на первый сеанс промывания, они дают мне элегантную визитку с адресом их сайта.

Леопольд уже убежден, что мои подозрения обоснованны. С тех пор, как он перестал выпивать свои положенные две порции смеси в день и отказался от добавок, его цедилка пуста.

Теперь он хочет разобраться: сознает ли Сэм, что это ловушка? Заблуждается он или просто цинично наживается на дутой программе вымывания «всех ядов мира»? Конечно, он все понимает! По-моему, Сэм отличный бизнесмен. У него худший участок берега — дно здесь обильно утыкано острыми камнями, — но ему удалось превратить его в настоящую золотую жилу, где люди платят за то, что ничего не едят. Зато для него готовят аппетитные тайские деликатесы, а вечером, когда он, развалившись в просторном мягком кресле, смотрит видео на огромном экране, девушки носят хозяину с почтением одну бутылку пива за другой. А как же дезинтоксикация, Сэм?

По-моему, во второй половине дня у меня была первая галлюцинация, связанная с голоданием. Я сижу, гляжу на море и вижу, как ко мне подходит крохотный человечек. Он протягивает мне ручонку — тоже маленькую-маленькую. Это Билл, австралиец, отвечающий за «духовную часть» «Спа». Услышав слово «духовная», я встаю и чувствую себя высоким, просто гигантским, моя голова теряется высоко-высоко в небе, как во время упражнений по гимнастике цигун, которым нас учил Мастер Ху. Билл становится еще меньше. Я слышу, как он говорит, что, если меня заинтересует, у него есть курсы йоги и рэйки. А еще он специалист в области пути Атцуки к Здоровью. Нет, я не заинтересован, но, повинуясь внезапному наитию, спрашиваю:

— Билл, ты же работаешь здесь, скажи, что они добавляют в дезинтоксикант?

— А, это мегалитический мел.

— Что-что?

— Ну, такой мел, который в кишечнике начинает работать на мегакосмическом уровне…

Хотелось бы побольше узнать об этом самом уровне, но Билл спешил давать урок «Пути Атцуки» той самой приболевшей австралийской девушке, которая все-таки не хочет уезжать из «Спа», так как здесь чувствует себя среди друзей.

В витрине у стойки администратора выставлена небольшая коллекция книг. Некоторые из них посвящены промыванию толстой кишки и достоинствам этой процедуры; Сэм поставил их туда, чтобы придать «научный» блеск деятельности «Спа». Остальные, скорее всего, были оставлены там прежними клиентами, чтобы способствовать духовному прогрессу новых голодающих. Одно название меня особенно умилило: «Ключ к немедленному просветлению». Книга написана вьетнамкой, эмигрировавшей в Германию. Поработав в Красном Кресте и выйдя замуж за врача-христианина, она поняла, что для облегчения страданий человечества нужно первым делом достичь всеобщей самореализации. Так «за годы лишений и испытаний» она благодаря «практике метода Кван Инь» (поди знай, что это) и помощи «великого учителя Гималаев» (ну как же обойтись без такого!) добилась Великого Пробуждения и сама стала Верховным Магистром. Теперь она странствует по миру, облаченная во все белое и золотистое, и учит просветлению.

Боже мой, что за мешанина — Вьетнам, Германия, Красный Крест, буддизм, христианство, Гималаи… не много ли всего сразу? Чего доброго, не переваришь… Естественно, что хочется «очиститься». Я тут обнаружил, что наши клизмы рассчитаны по восемнадцать литров на каждого. Неплохое промывание.

Правы те, кто говорил, что на четвертый день тело привыкает к голоданию. Я теперь почти не ощущаю голода. А вот вкусовых ощущений мне не хватает, и сегодня вечером я заметил с большим удовольствием, что в болтушке, которую нам подали на ужин, кроме отдаленного намека на морковь и сельдерей, куда более отчетливый привкус цитро-неллы.

Два сеанса в сауне отняли у меня много сил. Сейчас всего восемь, но я собираюсь лечь спать. У меня все путается в голове. Что я делаю здесь, среди всех этих скитальцев? Бедные восточноевропейцы, которых затянул механизм потребления; японская девушка, дочь торговца фруктами из Осаки, которая ездит по миру, не понимая толком, где она в данный момент находится; бельгийка, подруга красавца-голландца, которая, по ее словам, сама не знает, куда направляется, просто держится на поверхности и плывет по течению.

Ни один из них, на мой взгляд, не горит высокими чувствами, великой любовью, не чувствуется и настоящей злости. Наиболее здоровыми из всех мне кажутся американец с американкой — те, что выпускают парусиновую одежду в Китае. Они хоть видят какую-то цель в жизни: пробудить интерес людей к натуральным продуктам. Их одежда, простая и удобная, куда приятнее тех изысканных отрепьев, что любит пляжная молодежь.

 

Пятый день

Опять клизма; меня слегка подташнивает, из кишечника ничего не выходит. В сауне я чувствую вялость и приятное расслабление. Взвешиваюсь: потерял пять килограммов, по килограмму в день.

В одной из книг о колонотерапии нахожу уже привычную теорию о том, что болезни — это результат нашего неестественного образа жизни, как не согласиться. Но затем автор, американец, пишет: «И точно так же, как вы не увидите мух, где нет гнили, так не найдете и болезни в совершенно чистом существе».

Ну и слабоумный! Этот религиозный взгляд на болезнь как на Божью кару за грехи достаточно стар, но опасен, потому что внушает больному чувство вины и отнимает у него желание жить. А теперь это приплели и к клизмам.

Разве «святые» не умирают от болезней? В Индии умерли же от рака Рамакришна, Рамана Махариши и Нисаргадатта Махарадж.

Чтобы понять, до какой степени может дойти помешательство, я записываюсь на курс Билла, где обучают «Пути Атцуки к Здоровью» — 1500 бадов, то есть 30 евро за первый цикл. И докапываюсь до правды, но сначала я заставляю его рассказать о себе.

Билл Санденберг, пятьдесят один год, живет в Азии с 1976 года. Тогда, привлеченный практикой «свободной любви» в ашраме Ошо Раджниша в Пуне, он приехал туда из Лондона с группой друзей. Несколько лет он оставался в ашраме, немного научился музицировать, потом начал скитаться, нигде не останавливаясь надолго. Здесь, в Спа, он тоже не задержится. Его мечта — играть бразильскую музыку, и вот сейчас филиппинский оркестр из Пхукета сделал ему предложение. Мы это обсудили, и я посоветовал ему согласиться. Потом до меня доходит, что я все-таки пришел за платной консультацией, и возвращаюсь к началу.

— Что значит «Атцуки»? — спрашиваю я его.

— Это означает «вещи, как они есть». Мир таков, каков он есть. Принятие жизни.

Переходя от одного гуру к другому, Билл слышал о многих способах «лечения души», но ни один из них ему по-настоящему не нравился, поэтому он, Билл Санденберг, придумал свой собственный, которым сейчас и зарабатывает на хлеб. Из своего чемоданчика он извлекает брошюру: «The Atzuki Way to Health: Spiritual Body Psychology for the Next Millennium». Я пытаюсь уточнить, что все-таки представляет собой этот самый «Путь к Здоровью для грядущего тысячелетия» — «психологию духовного тела» или «духовную психологию тела»? На полном серьезе он объясняет мне, что речь идет о психологии духа и тела. Ладно, пусть так.

— Видишь ли, — объясняет он с заученной проникновенностью, — все, чего мы хотим, — это испытать какое-то чувство. Даже покой, который ты ищешь, тоже чувство. Когда ты говоришь, что хочешь стать богатым, тебе нужно ощущение того, что ты богат, а не просто богатство.

Билл измеряет мой пульс, чтобы услышать «биение» почек, печени и «всех пяти позиций инь и ян» (знать бы, что это за позиции такие!). Закрывает глаза, сосредоточивается. «Прекрасно. Полное равновесие. Ты совершенно здоров», — говорит он. Что и говорить, он видит меня просто насквозь! Потом добавляет: «Только биение почек немного сдавленное какое-то, но, знаешь, оно ведь напрямую связано с чувствами мира и покоя. Для лечения могу тебе предложить иглоукалывание, не китайское, а японскую разновидность, причем с гомеопатическим подходом».

Этот человек совсем полоумный, но я продолжаю его слушать.

Теперь он предлагает мне некий «rebirthing», что, по его словам, мне бы очень помогло.

— Как-как?

— Ну, мы с тобой вдвоем воссоздадим процесс твоего появления на свет. Это такая техника расслабления эмоций. Но делать это надо в приватной обстановке, наедине, потому что, возможно, тебе захочется выразить все свои чувства. И это может быть драматическое зрелище.

Потом он советует мне больше заниматься массажем, конечно же, тем, который здесь делает главная массажистка и по совместительству его любовница, и продолжать париться в сауне. «Влажность хороша для почек».

Что касается диеты, то мне надо принимать больше женьшеня. Он, Билл, мне достанет корень отменного качества. От вегетарианства мне придется отказаться; у него тут есть такой особый китайский куриный бульон, он мне его тоже предлагает. Как бы то ни было, чтобы восполнить нехватку белков, нужно есть побольше грецких орехов и фасоли. «У фасоли — форма почек, и поэтому, согласно законам инь и ян, она для почек полезна». Еще он мне советует пить больше воды.

До сих пор он всегда лечил себя сам, «сочетая медитацию — инь и бразильскую музыку — ян». Билл тычет инь и ян куда попало, и когда он заговаривает о еде инь и ян, я прикидываюсь дурачком и переспрашиваю:

— Еда инь и еда ян?

— Ешь морковку. Ее можно резать вдоль и поперек. Все в этой жизни можно воспринимать вертикально или горизонтально, как инь и ян.

Час подошел к концу. Билл надеется, что я еще обращусь к нему за консультацией и он сможет помочь мне. Заглянув мне в глаза еще раз, он поясняет:

— Это возраст, когда надо практиковаться в общении с Богом, потому что близится час, после которого мы пребудем с Ним вечно.

Я только что вернулся к себе в хижину и пишу эти заметки. Потом схожу к Леопольду, расскажу ему о встрече, и мы вместе с ним посмеемся. Как же еще реагировать на все это безумие?

Америка отравляет нас своей глобализированной культурой, основанной на ультраматериализме, и она же предлагает в качестве противоядия свою духовную контркультуру — «нью-эйдж». Нам остается потреблять либо одно, либо другое. А еще лучше, и то, и другое сразу. Иррациональное в качестве антипода всемогуществу разума уничтожает полностью следы здравого смысла. А конец здравого смысла означает конец свободы.

Возможно, за всеми этими разговорами об «очищении» стоит бессознательное стремление к чистоте — причем не только кишечника.

 

Шестой день

Я просыпаюсь в половине второго ночи, потому что забарабанил дождь по крыше. Это пришел тайфун. Мне снилось, что у меня рак кишечника и меня препоручили во флорентийской больнице заботам маленькой женщины-врача, которой я не доверяю, и мне удается от нее сбежать. Конечно, я таким образом «переработал» свою встречу с «маленьким» Биллом и все свои мысли по поводу его «терапии».

Все утро небо затянуто большими черными тучами, набухшими дождем. Погода как нельзя лучше подходит для того, чтобы дремать у себя в хижине или читать у оконца, напоминающего тюремное. Среди стихов Руми, которые я захватил с собой, как безмолвного попутчика, я обнаруживаю строки, будто специально для меня написанные:

Чувствую слабость. Галлюцинаций нет, но сил выбраться на прогулку тоже нет. Интеграторов я больше не принимаю, и сегодня утром в моем ведре была только теплая вода. «Без кофе, пожалуйста». Цедилка пуста. У Леопольда так уже несколько дней. Он еще слабее, чем я, потому что, когда я сообщил ему о своих подозрениях, он больше не брал в рот ничего, кроме воды и вечернего «бульона». Мы с ним убеждены, что моя гипотеза справедлива: в цедилке оседают остатки пластмассовых капсул и исабгола, которые мы принимаем ежедневно. И никаких там «ядов и токсинов».

Панорама центра пополняется новым персонажем: Уте, немка из Берлина, лет тридцати пяти, волосы, как пакля, желтые и розовые.

Пару лет тому назад она приехала сюда в отпуск, но, вернувшись в Германию, не смогла снова адаптироваться к жизни на родине. Она прослушала курс Первого Уровня рэйки, прошла, как она сама выражается, «инициацию» и сейчас путешествует по свету, практикуя это «древнее терапевтическое японское искусство». Ее первой жертвой — разумеется, не бесплатно — стала австралийская девушка, которая все еще здесь, хотя прекратила голодать. Уте воздействует на нее «энергией Вселенной». Если бы слово «энергия» упразднить, сколько народу осталось бы без работы!

Мы с Леопольдом совсем обессилели. Тихо сидим за столиком возле стойки администратора. Наблюдаем за парами с рюкзаками, которые, привлеченные вывеской у дороги «Релаксация — Медитация — Центр здоровья», заходят за дополнительной информацией. Жена всегда вырывается вперед, рассматривает меню и спрашивает, сколько стоит участие в «программе». Муж — они чаще более робкие — ждет в стороне. Сэм дает возможность кому-нибудь из персонала ответить на первые вопросы, потом подходит, показывает «Золотую Книгу». Дает им полюбоваться фотографиями с загадочными токсинами, выведенными из организма. Супруги переглядываются. Жена принимает решение. Продано!

В общем,

 

Седьмой день

Последнее ведро. После него получаем белую жидкость, чтобы «восстановить микрофлору кишечника». Красавец-голландец заходит ко мне сказать, что разделяет мои сомнения. Моя идея начинает циркулировать среди голодающих. Если слухи дойдут до Сэма, он, чего доброго, прикончит меня при помощи отравленной клизмы. Наш лжепророк Билл активно обрабатывает двоих молодых приезжих.

Сегодняшнее «заседание кабинета министров» с Леопольдом целиком посвящено экономике. Леопольд полагает, что, подобно психоанализу, поглотившему целую эпоху, предлагая себя в качестве универсального толкователя всего на свете, сейчас экономика делает то же самое. Со своей претензией на научность экономика пожирает нашу цивилизацию, создавая вокруг пустыню, из которой никто не знает, как выбраться. Никто, тем более, сами экономисты.

— На самом деле есть такой способ, — говорю я. — Раз уж все революции ничего не дали, единственное средство, чтобы не быть потребленным потребительством, это в некотором роде «поститься», воздерживаясь от того, что не является абсолютно необходимым, то есть не приобретать бесполезного. Если бы ко мне прислушались, экономике пришел бы конец. Но если экономика и дальше будет так свирепствовать, конец придет и всем нам и миру, в котором мы живем. Достаточно взглянуть на этот крошечный остров, где за какие-то несколько лет вырубили леса и одели в бетон побережье во имя прогресса и экономического развития!

Для экономики «хорошая новость» — это, когда люди покупают больше, строят больше, потребляют больше. Но представление экономистов, что движение возможно только через потребление, это чистой воды безумие. Так и рушится мир, потому что потреблять, в конечном счете, означает уничтожать ресурсы Земли. Уже сейчас мы потребляем 120 процентов того, что в состоянии воспроизвести планета, мы проедаем свой капитал. Что же останется нашим внукам?

Ганди, живший в своем простом, но ясном и нравственном мире, понимал это, когда говорил: «У Земли хватит ресурсов, чтобы удовлетворить всеобщие нужды, но не всеобщую алчность!»

Великим экономистом стал бы сейчас тот, кто смог бы переосмыслить всю систему с учетом того, в чем действительно нуждается человечество. И не только с материальной точки зрения.

Система не изменится сама по себе, каждый может способствовать ее изменению… «воздерживаясь». Достаточно обойтись без одной вещи сегодня, без другой завтра. Достаточно урезать так называемые потребности и нужды — и скоро мы поймем, что не все так уж и необходимо! Это был бы путь к спасению, настоящая свобода: не свобода выбирать, а свобода быть. Свобода, с которой хорошо был знаком Диоген, который бродил по афинскому базару, бормоча себе под нос: «Нет, ты посмотри, посмотри, сколько, оказывается, есть вещей, которые мне даром не нужны!»

Что всем нам нужно сегодня — это немного фантазии, чтобы переосмыслить нашу жизнь, отойти от схем, чтобы не повторять уже осознанных нами ошибок.

Зачем продолжать искать социальные или политические пути решения, используя формулы, которые уже доказали свою непригодность? Почему школы должны быть именно такими, как они есть? Почему больных непременно следует лечить в заведениях, именуемых больницами? Почему решение проблемы старости и стариков — это непременно дома престарелых? Кстати, уже тот факт, что стариков рассматривают как некую «проблему», — сам по себе проблема, и серьезная.

А тюрьмы? Как же это возможно, что повсюду, от Азии до Европы, от Огненной земли до Лапландии, единственный способ воздействия на преступников — это запирать их в клетки, где удобные, где не очень. Возможно ли, что до сих пор никому не пришло в голову ничего нового, революционного, кроме телевизора в камере и посещения жены раз в месяц?

«Заседание кабинета министров» закрывается моим предложением устроить международный конкурс среди детей, предложив им ответить на вопрос «что делать с ворами и убийцами?»

В Индии в связи с пятидесятилетием со дня гибели Ганди проделали нечто подобное. В начальной школе детям предложили ответить на вопрос «Что бы ты сделал, если бы у тебя была абсолютная власть в стране?» Самыми распространенными ответами были: «Я бы построил подходящее жилье для бедных», «Велел бы улицы сделать чистыми», «Избавился бы от продажных политиков», «Посадил бы побольше деревьев», «Сократил бы рождаемость».

Итак, вся власть детям!

 

Восьмой день

В оздоровительном центре драма. Среди ночи я просыпаюсь от женского вопля. Суматоха, грохот, потом топот кого-то бегущего. Поднимаюсь. Льет как из ведра. Свет не зажигается, вся деревня во тьме. При свете молнии вижу Леопольда, и кажется, он не один. «Иди сюда, дай фонарик», — кричит он. За его шею цепляется американская девушка, она дрожит и всхлипывает. Леопольд пытается ее утешить. В ее бунгало вломился мужчина с пистолетом и попытался ее ограбить и изнасиловать, Леопольд вышел на шум, мужчина бросился наутек. Девушка в ужасе, она не хочет оставаться одна. Леопольд остается на страже и спит остаток ночи у нее на веранде.

Серый рассвет. Небо все еще в черных тучах тайфуна, которые время от времени проливаются потоками воды. Моя «программа» исчерпана. Сегодня я уже имею право есть, но сейчас для меня это равноценно утрате невинности, и я не вижу в этом особой нужды. Могу поголодать еще несколько дней. Собственно, мне бы даже хотелось этого. Один из результатов голодания — то, что мне не хочется больше набивать желудок, пропадает желание употреблять неестественные продукты. Приятное ощущение легкости, жаль его терять.

Я чувствую себя великолепно. Голова ясная, и странным образом вернулись силы. Откуда, и сам не знаю. Мне даже хочется пробежаться под дождем. Вместо этого я сажусь на камень и, закрыв глаза, размышляю о кокосовом орехе, лежащем у моих ног, и о чудесном таинстве жизни. Он упал где-то, его унесло морем, качали и швыряли волны, может быть, он странствовал так не один месяц, а сейчас его прибило к берегу, и он остался на песке, чтобы прорасти и стать пальмой. Всегда эта сила, эта энергия внутри материи! Вот она, подлинная магия мира.

Весь центр «Спа» обсуждает и комментирует ночное происшествие. По-видимому, такое здесь уже случалось. Я помалкиваю, хожу кругами, читаю и все откладываю завтрак, который меня ждет: кусочки папайи, йогурт из козьего молока, мед и пыльца. В десять решаю поесть. Я завтракаю за столиком у моря в одиночестве, истово, будто исполняя религиозный обряд, к которому я заблаговременно подготовился — принял душ и надел чистую «курта-пиджама». Первый глоток после долгого перерыва — до чего же вкусно!

 

На следующий день

Последняя прогулка, укладывание, прощание. В насыщенной испарениями сауне тибетская буддистка предлагает мне двенадцать таблеток ЛСД в герметической пластиковой упаковке. Сейчас она возвращается в Америку; вдобавок ей заплели волосы в многочисленные косички, украшенные разноцветными шариками. Она говорит, что в таком виде ее непременно будут досматривать на таможне; и ей не хочется рисковать. Я советую ей предложить таблетки красавцу голландцу.

Машико-сан, японская девушка, дарит нам с Леопольдом по монетке в пять йен. «Го йен» означает и «пять йен», и «желаю удачи». У нее таких монеток целый запас, чтобы отблагодарить тех, кто помог ей в пути.

Улицы Ко Самуя совершенно затоплены, потому что строились без дренажа. В аэропорту полно народу. Самолеты опаздывают, но, несмотря на низкие тучи, предвещающие тайфун, все-таки продолжают возить пассажиров. У туризма конвейерный ритм, перебои недопустимы. Среди ожидающих я замечаю господина моих лет с седой бородкой, который упорно пытается получить место, хотя его не бронировал. В конце концов он садится в наш самолет. Он, возможно, психоаналитик.

В Бангкоке, дожидаясь пока моя видавшая виды зеленая сумка, сопровождавшая меня еще в Китае, выплывет на багажную ленту, я заговариваю с ним. Он тоже возвращается из какого-то оздоровительного центра и тоже после курса колонотерапии. В том центре «большие молодцы, потому что лечат в первую очередь дитя внутри вас».

— Что за внутреннее дитя?…

— Это ребенок, живущий в каждом из нас, — говорит он, приложив руку к сердцу и глядя на меня с доверчивой улыбкой. — У них есть особые приемы медитации для общения с этим ребенком, — объясняет мне он. — И видели бы вы, что вышло у меня из кишечника! Там есть такая цедилка — так вот, в ней я видел невероятные вещи — токсины, яды и предлинного солитера. Я вернусь туда и вам советую, сами убедитесь. Управляющий — грек, его жена — тайка. И еще энергетика там потрясающая. Так что следующий раз — только туда. Ну, пока!

— До свидания.

 

До последнего вздоха

Восток и Запад… Что мы, европейцы, делаем здесь, в Азии? Чему научились? Не пора ли нам убираться? Недавно Леопольд уже говорил об этом, и наши вечера в Бангкоке, в его стареньком деревянном доме, окруженном уцелевшими деревьями, стали отличной возможностью к этой теме вернуться. В глубине души Леопольд уже решил уехать. Он прожил в Таиланде четверть века, и от всего того, что когда-то его привлекло, мало что осталось. Восток все больше становился уродливой копией нашего собственного дома. Его манящая своеобычность, непохожесть на наш мир таяли на глазах под напором прогресса.

Как было с ним не согласиться? Я с Таиландом расстался несколькими годами ранее, и, если бы не мое переселение в Индию, где силы духа еще противостоят силам материи, я бы и сам пришел к выводу, что в Азии больше нечему учиться, нечем проникаться.

Бангкок очень сильно изменился внешне, и, как следствие, изменился его дух. Его очарованию пришел конец. Из солнечного города, изрезанного каналами, он превратился в нагромождение бетонных строений, в который теперь почти не проникало солнце из-за многочисленных многоуровневых улиц. Традиционное спокойствие людей подтачивается ускорившимся ритмом жизни, прежде размеренным и сонным.

Я отправился навестить своего старинного тайского друга, философа-буддиста. Он все еще жил в своем скромном домике, но теперь сюда не попадал солнечный свет, даже цветы не росли — и все потому, что кругом стояли небоскребы. Когда я в разговоре коснулся своей болезни, он рассказал об одном бонзе, который мог бы мне помочь. «Это великий целитель, — сказал он. — Мы можем позвонить ему прямо сейчас и договориться о встрече. Вот, кстати, номер его мобильного…» Нет уж, спасибо.

Восток и Запад… Когда-то более чем два географических понятия, это были два противоположных отношения ко внутреннему миру. Одно, основанное на исследовании внутреннего мира при абсолютном равнодушии к миру внешнему, другое — направленное на покорение внешнего мира без учета мира внутреннего. Начиная с конца XIX века многие на Западе надеялись, что смогут компенсировать одно видение другим, сохранив оба подхода, и заставить таким образом весь человеческий род совершить значительный качественный скачок. Пустые надежды. Материализм западного видения мира опрокинул видение восточное, и та Азия, которой мы обязаны богами и идеями, потеряла покой в погоне за тем суррогатом счастья, который уже сделал несчастными нас на Западе.

Однажды, позвонив Дэну Риду, моему старому другу, специалисту по Китаю и даосизму, мы услышали, что он тоже решил распрощаться с Востоком и уехать в Австралию. Это был хороший предлог, чтобы навестить его. Я хотел повидаться с ним и больше узнать о гимнастике цигун — в этом он был специалистом.

Ходить к нему в гости — одно удовольствие: калитка, сад, маленький пруд с чудесными лотосами, мостик из булыжников, а в глубине на небольшом пригорке приземистое строение — особняк «Счастливый Холм». Дом был не такой грандиозный, как тот, где Дэн с женой Юки жили раньше, но атмосфера мира и покоя была все та же.

Над входной дверью в рамке висели шесть строчек из Киплинга — будто для того, чтобы напомнить входящему о временах, когда Восток еще был тайной и борьба за его завоевание представлялась неравной:

На самом деле «бедный безумец», приехавший с Запада, оказался на деле не таким уж бедным, он выжил и даже победил, так что под «белым камнем надгробным» скорее покоилась тайна Востока.

Вначале Дэн держался сухо. Он был немного обижен тем, что я не последовал его совету и согласился на химиотерапию. Но очень скоро я заслужил «прощение», рассказав ему, что только что прошел курс колонотерапии — Дэн тоже не первый год активно ее пропагандировал. Порадовало его и то, что теперь каждый день я посвящал время его любимому цигуну. Я научился кое-каким упражнениям у Мастера Ху в Нью-Йорке и сейчас хотел, чтобы Дэн помог мне усовершенствоваться. Это подействовало.

Наутро Дэн приступил к урокам. Он был настоящий ас. Достаточно было только взглянуть на него — подтянутое мускулистое тело, собранные, четкие движения, никакой расхлябанности. Зрелище само по себе поучительное. Он сделал мне несколько замечаний по поводу некоторых поз и научил еще одному специальному упражнению, которое следует делать перед каждым этапом: колени слегка согнуты, руки расслаблены и вращаются вместе с торсом, чтобы «открыть каналы» и «способствовать циркуляции энергии».

Занятия с Дэном еще больше убедили меня в том, что, если отмести всю риторику, можно обнаружить что-то действительно чистое, подлинное, целительное в этой древней китайской методике, заключающейся в медленных движениях рук и ног при одновременном контроле над дыханием. И в самом деле, при нашем образе жизни мы не обращаем ни малейшего внимания на то, как мы дышим, — более того, вообще не осознаем, что дышим! Естественно, рано или поздно за это приходится платить.

По словам Дэна, цигун — идеальная система для профилактики огромного количества болезней, и рака в первую очередь. Целебная сила цигуна, по его мнению, обусловлена насыщением тела кислородом после упражнений.

— Еще в 1931 году, — рассказал Дэн, — немецкий врач Отто Варбург получил Нобелевскую премию за свое открытие: он выяснил, что при всех формах рака клетки с серьезным недостатком кислорода поражались болезнью, а клетки, насыщавшиеся кислородом, рак не затрагивал. Дэн видел некий заговор в том, что официальная наука игнорирует это открытие, так и не получившее широкой известности. Дальнейшие исследования подтвердили значимость этого открытия: рак распространялся при снижении содержания кислорода в воздухе, особенно в промышленных районах.

Не знаю, насколько Дэн был прав, но мне нравилась сама уверенность в том, что через упражнения чистый воздух его сада растекается по моему телу и приносит пользу. Дэн настаивал на гармонии, на неторопливости движений, на том, чтобы не делать усилий и осознавать, что некоторые внешние движения тела направлены на массаж внутренних органов. «Эта неторопливость, — говорил он, — также являлась лучшим способом держать под контролем эмоции — причину многих хронических заболеваний».

Это убеждало, и мне этого было достаточно. И незачем было верить в истории о мастерах цигуна, способных избавлять людей от огромных опухолей путем передачи энергии, или всерьез воспринимать его утверждения, в некотором роде потенциально опасные, насчет того, что больные раком, которые лечатся исключительно упражнениями цигуна, живут дольше, чем те, которые подвергаются химиотерапии или облучению. Что касается «энергии» и ее «передачи», то после опыта с рэйки меня от этих слов слегка коробило. Меня смешило, когда Дэн в конце наших упражнений настаивал на том, чтобы я проводил руками с головы до ног, стряхивая «негативную энергию», оставшуюся на поверхности. Я посмеивался, но все прилежно выполнял.

Книга, которую Дэн написал о цигуне, только что вышла. До этого у него выходили книги о китайских травах, о Дао секса, о здоровье и долголетии. Они сделали Дэна знаменитым, и к нему регулярно приходили люди взять пару уроков, спросить совета или просто пообщаться. Для многих Дэн стал своего рода гуру «нью-эйдж». Среди многочисленных гостей (все с Запада), побывавших при мне в «Счастливом Холме», был афроамериканец из Мичигана, который обучал здесь тайских военных игре в гольф; немец, ставший мастером чайной церемонии; девушка, выросшая в английском пригороде: еще в одиннадцать лет она дала обет безбрачия и сейчас преподавала йогу; руководитель рекламного агентства из Гонконга, который хотел посвятить себя оккультным наукам. Особенно мне запомнился несчастный калифорниец лет тридцати пяти, сын ученых; с тех пор, как он стал буддистом (вот уже девять лет), он постоянно страдал от холода, даже здесь, в тропиках. Он хотел проконсультироваться с врачом или хотя бы с психоаналитиком, но его отговорили, ведь предпочтительней всего — медитация.

Посиделки проходили на веранде, Дэн заваривал свой отменный китайский чай, обносил гостей, успевая при этом удерживать нить странных разговоров, которые порой затягивались на часы. День шел за днем; за это время я наслушался тут всякого: оказывается, что причинно-следственная связь между ВИЧ и СПИДом не была доказана и вся эта история — выдумка фармацевтических компаний. Что снотворные — весьма опасная штука, так как отключают участки мозга и тем самым препятствуют регенерации клеток, которая происходит при нормальном сне. Что некоторые новые беспощадные болезни, как лихорадка Эбола, вызваны вирусами, созданными американцами при рискованных экспериментах с бактериологическим оружием. Что гормоны, которые дают коровам для повышения надоев, попадают в организмы детей с молоком и непредсказуемым образом влияют на их развитие. И так далее, и тому подобное.

Далеко не все истории были взяты с потолка. Взять, к примеру, историю общества Монсанто. Кому, как не мне, знать, что это чистая правда — я ведь сам жил в Индии. Вскоре после того, как взрыв в Бхопале на заводе «Юнион Карбайд» повлек за собой слепоту и смерть тысяч людей, представители Монсанто посетили выживших и поднесли им в дар семена сои. Спасибо, спасибо большое! Правда, некоторое время спустя бедные крестьяне обнаружили, что семена эти — генетически модифицированные, а следующее поколение растений семян уже не дает. И единственный способ выращивать сою — это ежегодно покупать у Монсанто семена — стерильные и дорогие.

Американцы, которые посещали веранду Дэна, в своем большинстве были в обиде на свою страну. Они считали ее опасной, и многие не хотели туда возвращаться. Дэн соглашался, говоря, что США готовят собственную погибель, разрабатывая все более изощренные виды химического и бактериологического оружия, которое в конце концов обернется против них. И он был рад, что уезжает подальше от Америки — в Австралию.

Леопольд называл это сборище неприкаянных «Академией помешанных». Но эти «помешанные» меня привлекали. Они, как лакмус, реагировали на растущее в западном обществе беспокойство; были выражением, пусть преувеличенным, того кризиса, который многие ощущают, особенно среди молодежи, и который больше невозможно не замечать. Меня, например, интересовали их подозрения по поводу науки. Это было подозрение, которое, особенно после Нью-Йорка, разделял и я. Как я мог спорить с Дэном, когда тот утверждал, что наука, пообещав нам свободу от потребностей, больше благополучия и больше счастья, на самом деле отравила наш мир, делая жизнь все более невыносимой? И разве я мог возражать, когда он, вновь возвращаясь к теме «убийц в белых халатах», говорил, что они со своей наукой, возможно, устранили симптомы моего заболевания, но не болезнь. Это было так, я и сам это знал.

Что касается оснований для многих их выводов, то я был с ними согласен. Это правда, что в научных исследованиях сейчас преобладают практические, торговые или военные интересы. Правда и то, что наука ориентирована только на материальность, что она описывает мир исключительно с математической точки зрения и не способна понять жизнь человека, его чувства. С чем я был совершенно не согласен, так это с их выводами. Наука вовсе не «бесполезна», как говорили некоторые из них, и уж тем более не является «врагом человечества номер один», как утверждали другие.

Наука — важный инструмент познания. Правда, ошибкой было бы полагать, что этот инструмент единственный. Если бы Запад был менее одержим тем, что ему кажется «объективным», и изучал внешний мир так же, как Восток изучает мир внутренний, т. е. как точку контакта объективного и субъективного, то, возможно, мы бы понимали больше.

Стремление обосновать с научной точки зрения некоторые стороны человеческой жизни, например, явления экстрасенсорного характера, просто-напросто неосуществимо. Потому что в самом желании быть «научными» отрицается духовный аспект, в котором коренится причина этих явлений. Не случайно ограниченность великого открытия Фрейда заключалась в том, что он не принимал во внимание духовный аспект человека, полагая, что «потребность в Боге» — всего лишь некая биохимическая функция нашего мозга (тезис, который поддерживают сегодня некоторые американские ученые). И не зря Юнг, сам ощущавший эту потребность, боялся, что его могут перестать принимать всерьез.

Ученые полагают, будто имеют право судить, что хорошо, а что плохо. На самом деле это далеко не так; наука сама по себе не может быть ни хорошей, ни плохой, ни «моральной», ни «аморальной». Все зависит от того, как ее используют. Китайцы — куда уж восточнее! — первыми изобрели порох, но применяли его, чтобы устраивать фейерверки и озарять ночную тьму фантасмагорическими цветами, сияющими и разноцветными. Мы обнаружили свойства пороха немного позже китайцев и тут же сделали из него средство для войны, которым можно убить побольше людей — причем на расстоянии, и не пачкая рук кровью.

— Западная наука — это невежественное познание, — написал более века тому назад один тамил из Шри-Ланки. Возможно, он и прав.

Конечно, не правы приверженцы «нью-эйдж», которые думают, что можно отказаться от науки, разума и безнаказанно погрузиться в оккультизм и иррационализм, некритически воспринимая любую чушь. Это рискованно. Отречься от разума означает окунуться в интеллектуальную анархию, которая вместо освобождения человека превратит его в раба какой-нибудь новой тирании.

Но и эту реакцию можно переориентировать на верный путь. Это реакция вызвана кризисом духовности, от которого внутренний мир человека страдает, по крайней мере, на протяжении трех поколений.

Последние восемьдесят лет были потрачены на соревнование между двумя идеологиями, марксизмом и капитализмом. Однако, несмотря на кажущееся противоречие между ними, на их борьбу не на жизнь, а на смерть, обе системы опирались на одну и ту же веру в науку и разум. И марксизм, и капитализм были поглощены покорением внешнего мира, пренебрегая внутренним миром человека.

Как марксизм, так и капитализм базируются на фундаментальном представлении о существовании материального мира, отдельного от сознания, а также на том, что этот мир можно завоевать и использовать для улучшения условий жизни человека. Система, основанная на идеологии марксизма, потерпела поражение; другая вроде бы победила, но при этом проявляет явные признаки кризиса.

Леопольд нашел удачное сравнение, чтобы описать ситуацию. Марксизм — это «Титаник»; он налетел на айсберг и пошел ко дну. Спасшиеся пассажиры видят в ночной тьме сверкающие огни другого лайнера. Они отчаянно плывут на свет, их поднимают на борт — они спасены. Все отплясывают в праздничном салоне. Но дело в том, что и второй корабль — лайнер капитализма — тоже «Титаник», плывущий по тому же роковому маршруту к тому же айсбергу.

С точки зрения Леопольда, это неизбежно. Я-то надеялся, что айсберг можно как-то обойти. Возможно, для этого требуется новое сознание, вобравшее плачевный опыт как потерпевших кораблекрушение, так и тех, других, собрав для этого крупицы утерянной мудрости Запада и Востока. Неужели так трудно представить себе мир, в котором наука была бы поставлена на службу человеку? Наука, которая помогала бы ему не жить за счет природы, а жить с ней в гармонии? Неужели это действительно утопия — представить себе цивилизацию, в которой бы взаимоотношения людей были важнее материального прогресса?

На мой взгляд, большая опасность нашего времени — это отказ от надежды, уверенность в том, что игра уже сыграна, что мир уже в руках «других» и что ничего нельзя сделать. Это еще один из тревожных аспектов «нью-эйдж», на который я обратил внимание в «Академии помешанных».

— Ну-ка, посмотрим, что там сегодня еще сотворили с миром, пока мы спали? — говорил Дэн по утрам, открывая газету.

Недуг, овладевший в наши дни значительной частью человечества, с трудом поддается определению. Люди унылы, подавлены, все чувствуют, что их используют. Но при этом нет цели, на которую можно обратить свою ярость или, наоборот, возложить свою надежду. Когда-то у власти, угнетавшей человека, были цитадели, символы, и восстания всегда были обращены именно против них. Люди стреляли в монархов, освобождали Бастилию, штурмовали Зимний дворец и таким образом меняли ход истории. А сейчас? Где средоточие власти, которая губит наши жизни?

Не принять ли раз и навсегда, что эта цель — внутри нас самих и только всеохватная внутренняя революция способна изменить положение вещей, поскольку все внешние революции ничего особенно не меняют. Работа, которую следует проделать в этом направлении, огромна, но мы не всегда готовы к таким усилиям. Поэтому-то «нью-эйдж» пользуется таким успехом. Обозначив проблему, «нью-эйдж» всегда предлагает решения легкие и поспешные, сулит короткие пути и обещает спасение при помощи той или иной формулы, которой можно обучиться за выходные.

У Дэна тоже был в запасе такой «короткий путь»: его жена. Большой мастер медитации, Юки превратилась в «канал». Так «нью-эйдж» сейчас называет медиумов. «Каналами» являются люди, которые, вступая в контакт с миром духов, передают их послания, мнения и советы, становясь таким образом «учителями мудрости».

Юки была «каналом» Кван Инь, китайской богини сострадания. Способности эти она обнаружила в себе совсем недавно. Внезапно она почувствовала, что с ней происходит нечто необычное, она не могла есть и температурила. Не зная толком, что предпринять, — больной-то она себя не чувствовала — Юки обратилась к Кхуну Анусорну. Господин этот жил неподалеку, был целителем и «каналом» индийского бога Шивы. Войдя в транс, Кхун Анусорн передал Юки повеление Шивы: на протяжении сорока восьми дней питаться одними фруктами и пить только воду. Так она и сделала. На сорок девятый день Шива, он же Кхун Анусорн, сообщил ей: «Теперь ты чиста, и Кван Инь избрала тебя, чтобы говорить с миром».

С тех пор по средам после полудня Юки, закутанная в белые покрывала, усаживалась в полутемной комнате на «Счастливом Холме», окуренной благовониями, и, говоря на классическом китайском, с которого переводил Дэн, давала советы людям, среди которых было и несколько членов «Академии».

Дэн и Юки настаивали, чтобы я тоже навестил Кхуна Анусорна. Я — житель Индии, Шива — индийский бог, и он мог бы посоветовать что-нибудь полезное. Я поддался любопытству, и поход оказался занятным. Место, где жил Кхун Анусорн, представляло собой недавно построенное «экуменическое святилище». Все здания были выкрашены в яркие цвета — красный, зеленый, синий. Комнаты для людей, сновавших взад-вперед, были сиреневыми. «Экуменизм» заключался в том, что в часовнях рядом с Шивой можно было увидеть несколько Будд, Восемь Китайских Бессмертных, статую Лао-цзы верхом на буйволе и многочисленных кхмерских апсар — небесных танцовщиц.

Сам Кхун Анусорн, маленький и приземистый, черноволосый, чернобородый, весь в красном, принимал посетителей в комнате, стены которой были увешаны фотографиями, на которых он был запечатлен с разными знаменитостями. Голос у него был красивый, звучный и глубокий. Он говорил на хорошем английском, и мы смогли сразу же приступить к беседе. Вместо того, чтобы рассказать о себе, я решил расспросить его самого. Бедняга, и него были свои беды. Одна из дочерей уже несколько лет страдала от тяжелой экземы, и никому не удавалось ее вылечить.

— Это карма, оставшаяся от предыдущих жизней, — сказал он. — Против этого ничего не поделаешь.

Он устроил дочь в комнате с кондиционером, и она оттуда почти никогда не выходила. Кхун утверждал, что ее кожа ужасно боится солнца, а мне показалось, что это он сам опасается, как бы люди не усомнились в его способностях великого целителя.

— Эх, журналистом ты был, им и остался. Непременно тебе надо рассовать все по полочкам, — сказал Дэн на обратном пути.

Вообще-то он мог говорить мне все, что угодно, и сколько угодно (что возьмешь с гуру «нью-эйдж»!), но я его все равно любил. Кроме того, я был благодарен ему за то терпение, с которым он обучал меня цигуну.

В то утро после упражнений мы уселись на веранде попить его вкусного чая. Мы понимали, что можем больше никогда не увидеться, и Дэн, говоря о гимнастике цигун, которая скрепила нашу с ним дружбу, сказал в виде напутствия:

— Очень тебя прошу, делай упражнения каждый день. Чтобы ни случилось, до последнего вздоха.

Что ж, этому совету я охотно бы последовал.

Потом мы говорили о нашей первой привязанности, которая нас много лет назад объединила: о Китае. С ним у каждого из нас сложились совсем разные отношения. Я жил там, ввязался в драку, разочаровался. Он, хоть и провел несколько лет на Тайване, всегда сознательно отстранялся от реального Китая.

— Только так мне удалось выжить, — объяснил он мне. — Нынешний Китай ужасен. Кошмар Конфуция воплотился: торгаши у власти и нет больше уважения к мудрецам и священнослужителям. Но Китай — это великая цивилизация. От нее можно многое взять, а потом привить где-нибудь. Я живу в том Китае, от которого взял все, что мог: искусство заваривания чая, цигун, медицину, травы, даосизм и даже жену. В сущности, вечно так было: этот Китай всегда был Китаем избранных, в то время как крестьяне работали, кормили всех и взамен получили жизнь с обилием праздников, храмов и легенд.

Этот виртуальный Китай был единственным убежищем Дэна, и сейчас он готовился увезти его с собой в Австралию, как улитка тащит за собой свою раковину, чтобы, в случае чего, было где укрыться.

Для меня такой выход не годился. Я тоже искал убежища, но чувствовал, что оно не в книгах, не в какой-нибудь стране или другой эпохе. Таким убежищем должно было стать что-то внутри меня; что-то не восточное и не западное, а общечеловеческое.

Три месяца, которые вначале представлялись мне вечностью, шли к концу. На самом деле они пролетели быстро. И скоро мне предстояло явиться в Нью-Йорк на «процедуры», как мои «ремонтники» называли серию обследований, необходимых для того, чтобы оценить результат их работ. Для них речь шла о том, чтобы продлить мне визу на пребывание в мире «нормальных», а для меня — получить билетик на следующий круг на карусели.

При этих обследованиях я получал какой-то странный наркоз, после которого не мог вспомнить, что со мной было на протяжении, как минимум, последних двенадцати часов. Поэтому было нужно, чтобы кто-то меня сопровождал. Ясное дело, этим «кем-то» была Анджела.

Мы встретились в Бангкоке и решили вернуться в Америку через Тихий океан. Анджела рассчитывала навестить кузину, которая жила на острове у западного побережья Соединенных Штатов, а я до появления в Нью-Йорке смог бы принять участие в семинаре для больных раком в Калифорнии. Вот таким образом мы и оказались в самолете. Это был один из этих скучнейших трансокеанских перелетов, которые кажутся бесконечными. Загнанные в тесное пространство, мы ощущали себя курами на птицефабрике, кормили нас пищей, закатанной в пластик и разогретой в микроволновке.

Остров Лумми не особенно красив, но группе молодых защитников природы удалось спасти здешние просторные леса со столетними кедрами, не допустив, чтобы землю поделили на участки, и сохранив нетронутыми местные суровые пейзажи. Но с человеческим «ландшафтом» дело обстояло куда печальнее, и тут от Америки я снова содрогнулся.

Коренных обитателей острова, индейцев, больше не осталось, а пришедшие на их место тоже почти все разъехались, и сейчас население представляло собой удручающий набор новых иммигрантов. Тут были одинокие мужчины и женщины второй, третьей и четвертой молодости; пары, решившие в который раз попытать счастья; гомосексуалисты; старые калифорнийские миллиардерши, живущие здесь с рыбаками, годившимися им в сыновья, а то и во внуки; бородатые экологи из Лос-Анджелеса, ставшие лесничими, и многочисленные «люди искусства». Каждый из них приехал на остров со своим домиком на колесах. В этих фургончиках они привезли сюда остатки какой-то прежней жизни и в них же были готовы в любой момент снова двинуться в путь.

Эти фургончики стали для меня символом Америки, в которой никто не живет там, где родился, и не умирает там, где жил. Где каждый независим и не раскрывается перед такими же независимыми, хотя все изображают иллюзию доверительности. Постоянное метание американцев с места на место, их ощущение, что их ничего не держит и они могут непрерывно скитаться по своей бескрайней стране, действительно создает иллюзию свободы, которая легла в основу американского мифа. Но это же делает их несчастными.

Частенько возле дома я видел два фургончика: один для него, другой для нее. «Выходит, что каждый, — говорил я себе, — может хоть сейчас сняться с места и уехать. Разонравился муж, надоела жена, опостылел любовник? Стало слишком тесно? Зашвырнем в фургон то, что осталось после очередного краха, пару тряпок, коробку со всякой утварью — и вперед, на другое место, на другой остров, в другой город, где можно будет начать все сначала: работать, заниматься любовью, делать вид, что есть друзья».

«Фургонное общество» не дает никаких гарантий, кроме одной: гарантированной возможности вовремя сбежать. До чего же это было непохоже на мир моего детства! Тогда у каждого, несмотря на бедность, была семья, было свое ремесло, были друзья, на которых можно было положиться. Флорентийские мастеровые гордились своими корнями; сознание, что несколько поколений твоих предков работало в этой же мастерской, придавало уверенности. Все это переменилось уже на моей памяти, и сегодня слова «мобильность» и «гибкость» используются, чтобы закамуфлировать новую экономическую ситуацию, когда все меньше молодых людей имеют постоянную работу или возможность выбрать для себя занятие, к которому они чувствуют призвание.

Неуверенность и нестабильность пытаются выдать за некую форму свободы, ложной свободы. Мы еще не дошли до логики фургонов, но дело к этому идет, потому что и у нас неуверенность наступает на всех фронтах и отношения между людьми — от деловых до личных — становятся все нестабильнее, теряют прочность. А решение? Многие ждут, что оно с неба на них упадет.

Каждый день мы с Анджелой долго гуляли, иногда часами. Как-то на рассвете, на одной из пустынных дорог, которые, извиваясь, как лента, тянутся к линии горизонта, нас обогнал фургончик. Метров через десять он притормозил у обочины. Из него вышли мужчина и женщина и направились нам навстречу. Женщина обратилась ко мне:

— Ты ведь духовная личность, не так ли?

— Разве мы не становимся в какой-то мере духовными с определенного возраста? — ответил я.

— Ну нет, приятель! Я могу назвать кучу здешних людей, которых духовными никак не назовешь, — сказала она.

Мой индийский облик, «курта-пиджама» и кашмирская шаль на плечах, навел их на мысль, что они встретили «учителя», которого ожидали на острове Лумми. Пришлось их разочаровать.

Через несколько дней мы переехали с острова в Сиэтл, «столицу» компании «Майкрософт». Несмотря на морской пейзаж и яхты богачей в порту, первой мыслью было: «Ну вот и еще одно безнадежное место». На улице на каждом углу кто-то грелся на солнце и просил подаяния. Многие были совсем молоды — грязные, заросшие; на некоторых лицах была написана безнадежность, на других — маниакальная одержимость. Мне они представлялись отбракованной продукцией с конвейера Билла Гейтса. Это явно были неудачники, которым не удалось создать какую-нибудь очередную компьютерную программу.

Ночью я не спал — прислушивался к голосам тех, кому жильем служила картонная тара между двумя магазинами. Вокруг не ощущалось никакого покоя, никакой общности, солидарности. Вечно эта американская атмосфера — конфликтная, агрессивная. Наутро я пошел купить почтовые марки — нужно было отправить письмо. На почте было полно народу, но люди не общались. И вдруг это тягостное молчание было прервано. Какой-то бородач подошел к окошку и о чем-то попросил служащую; она ответила отказом.

Мужчина разъярился и захотел узнать ее имя. Та вызвала заведующую, и они вместе попытались утихомирить скандалиста. Но тот не унимался.

— Я агент ФБР, — сказал он, взял со стойки лист бумаги и записал имена обеих. — Это прямиком отправится в Белый дом, — рявкнул он.

Из очереди раздался голос:

— Эй, приятель, дай-ка эту бумагу мне. Я — президент Соединенных Штатов, и ты хоть на марке сэкономишь.

Мы с Анджелой расхохотались, но остальные сделали вид, что ничего не заметили, и этим все закончилось.

Через час в окне захудалой харчевни мы увидели «президента Соединенных Штатов», он в одиночестве поглощал рис с красной фасолью, а неподалеку «агент ФБР» снова скандалил, на этот раз уже в канцелярском магазине.

В Сиэтле Анджела осталась у подруги и мы условились о встрече в Нью-Йорке, а я сейчас же улетел из Сиэтла в Сан-Франциско на свой семинар. Снова кварталы, заполненные убогими, нищими и отчаявшимися. Снова зрелище несправедливости, неравенства и человеческой неприкаянности: другое лицо Америки, страны, где я искал спасения. Но это не мешало мне в него вглядываться со все большей тревогой.