Управляющий Камерон был сегодня явно не в духе. Небольшой и толстенький, с выразительной мимикой крохотного лица он, пылая праведным негодованием, учинял мне очередной разнос. Согласно неписаному ритуалу этих разносов, я стоял навытяжку перед ним в его кабинете и отводил глаза в сторону.

— Нет, я просто обязан со всей строгостью поговорить с вами. Работаете вы отвратительно! Не проходит и недели, чтобы на вашу службу не поступило жалобы! Вы позволили крысам совершенно обнаглеть! Они преспокойно разгуливают по улицам, забираются в частные дома! Даже в правительские учреждения! — прогремел он и потряс листиком бумаги. — Вот, пожалуйста, полюбуйтесь. Заявление от товарища Вана, заслуженного ветерана. Крысы — будь они неладны — съели все продукты в его кладовке и вдобавок покусали его жену. Безобразие! Вы же прекрасно знаете, как дорого нам обошлась последняя война. Какие титанические усилия прилагаются всем населением для налаживания нормальной жизни. И жизнь налаживается!

Иногда управляющий вскакивал из-за стола, как ужаленный, и пробегал по кабинету, давая, таким образом, выход своей кипучей энергии и одновременно разминая хорошо развитую от долгих сидений нижнюю часть собственного тела.

— Вы знаете, какие сложные исторические задачи стоят сейчас перед нашим обществом. Нам требуется, как никогда прежде, сплотиться и избавиться, наконец, от этого крысиного засилья. После трудового дня люди имеют право на полноценный отдых.

Главное, очевидно, почему его назначили управляющим, была именно эта безграничная вера в истинность и непогрешимость произносимых им слов. С одинаковым успехом он мог говорить о чем угодно, будь то: работа городской канализации, устройство дорог или сбор утильсырья. И слушатели проникались мыслью, что и впрямь на сегодняшний день важнее проблемы не существовало.

— Я удивляюсь, как при таком количестве крыс в нашем округе до сих пор не разразилось никакой эпидемии, — теперь он уже буравил меня маленькими цепкими глазками.

— Ну… — протянул я.

— Что ну? Вам доверен ответственный участок. У вас биологическое образование, достаточный срок практической работы. Но где реальные результаты? Где? Даже маломальских сдвигов не видно. Объясните мне причины вашей пассивности?

Понятно, нужно было отвечать. А что? Только то, что всегда. Я оторвал взгляд от всемирной сизой мути, разлитой за окном его кабинета, и уныло заговорил:

— У меня не хватает людей, и мы чисто физически не в состоянии везде поспеть. Не по ночам же нам работать? Да и ладно, в самом городе мы бы как-нибудь справились с крысами, но на нас висит еще столько заброшенных подземных сооружений. Там же этих тварей обитает тьма тьмущая. Потом вывоз бытовых отходов в округе организован очень плохо. А с чем, извините, нам приходится работать? У нас нет никаких новых средств борьбы. Обычных ловушек и тех недостаточно.

— Спасибо, Хэнк, что напомнили. Без вас я бы ничего этого не знал. Каждый раз вы мне твердите одно и то же. Но людей везде не хватает, и ради вас мы не можем снять их с других участков. А изыскание новых средств борьбы с крысами находится под строгим контролем властей. Ведь вам известно, что некоторые новые средства приводят иногда к прямо противоположным результатам, — сурово произнес он.

— Мне от этого не легче.

— Между прочим, свою работу вы должны исполнять не только честно и добросовестно, но и творчески. Определенные трудности есть у всех. Изыщите внутренние резервы. В общем, пересмотрите свои возможности. А эти ваши оправдания мне ни к чему. В нашем округе необходим идеальный порядок, и в первую очередь за него спрашивают с меня, с генерального управляющего службами северного административного округа, — с удовольствием назвал Камерон полностью свою должность. Ему нравилось это словосочетание, он словно пробовал на зубок звучание каждой его отдельной части. — Да, с меня, с генерального управляющего службами северного административного округа, — делая поблажку своей слабости, повторил он. — Наведите у себя порядок, чтобы прекратилась лавина жалоб на вашу службу. Иначе мне придется за каждую полученную жалобу налагать на вас денежное взыскание.

Если в начале разноса у меня слегка побаливала голова, то теперь она просто разламывалась. Поэтому я был равнодушен к предполагаемым штрафам управляющего и мечтал лишь об одном — как бы быстрее выбраться из его душного кабинета.

— Те гроши, которые мне платят, я отрабатываю с лихвой. Мы изворачиваемся, как можем. Какие там внутренние резервы и творческий подход при нашей-то нищете, при ограничении буквально во всем. Посмотрите, — приподнял я левый рукав куртки и показал свежий крысиный укус немного ниже локтя.

— Вижу. Что дальше?

— И такое на всем моем теле. Я это к тому, что от эпидемии люди из нашей службы пострадают первыми. Не имеем мы никаких внутренних резервов. Мы порой вынуждены ловить крыс голыми руками, — тут уж я, конечно, преувеличивал. Но почему бы и нет? Это был излюбленный конек моего начальника.

— Меня твои раны, Хэнк, не трогают. Во всякой работе есть определенные минусы, — после минутной паузы произнес управляющий, сбавив тон и перейдя на более обычное в нашем общении «ты» по отношению ко мне. — Я вон тоже завален разными заявлениями, прошениями и жалобами. И на всю эту писанину мне следует как-то реагировать. Потому что за каждую бумагу я несу личную ответственность… Ладно, иди и будь впредь аккуратнее. Да, и загляни к этому ветерану. По-моему, он живет на тридцать восьмой улице.

— Хорошо, — кивнул я.

В приемной управляющего в кресле скучал, листая тощую папку с донесениями, Шехнер.

— Привет, Хэнк! — поздоровался он.

— Привет!

— В каком сегодня настроении Камерон?

— А-а, — мотнул я головой в надежде отогнать боль. — Как всегда. В боевом, для подчиненных. Очень спертый воздух у него в кабинете.

— Тогда подождем. Пускай проветрится он и помещение, — здраво рассудил Шехнер. — Присаживайся, отдышись.

Любую беседу Шехнер всегда предпочитал вести сидя. В этом случае был не столь заметен его маленький рост, даже, напротив, благодаря мощному торсу и чеканному профилю он приобретал весьма солидный вид. Взирал он из-под лобья, постоянно хмурил лицо, поигрывал желваками, что являлось, по его мнению, непременным условием его должности — начальника службы общественного порядка. Одним словом, подрывал его авторитет один лишь малый рост.

— Присаживайся, присаживайся, — повторил Шехнер, показывая на кожаное кресло рядом с собой.

— Спасибо, но сейчас бы я не отказался и полежать.

— Ишь ты, размечтался. Лежать здесь не положено.

— Какой сегодня день недели?

— Не узнаю я тебя, Хэнк. Чудной ты стал в последнее время, — усмехнулся он. — Понедельник, милый, понедельник у нас.

— Неужели? А у меня ощущение, что уже конец недели. Всего лишь подельник, а я так вымотался.

— По-моему, ты просто устал.

— Возможно. Кстати, вы еще не нашли Курта? — спросил я. Курт был тихим и безобидным человеком, работником моей службы, пропавшим неизвестно куда дней десять назад. Он не имел ни семьи, ни родственников, ни друзей, поэтому, кажется, его судьба занимала только меня одного.

— Ищем, — коротко ответил Шехнер.

— И как результаты?

— Да никак. Ничего определенного сказать тебе я пока не могу.

— Что же с ним произошло?

— Не знаю, — пожал плечами Шехнер. — Но, скорее всего у него обычный загул. Такие загулы бывают иногда у нашего брата.

— Это не в стиле Курта.

— Э-э, Хэнк, чужая душа потемки. Мы вот сбиваемся с ног в его поисках, а он пьет где-нибудь горькую и развлекается с доступными женщинами. Я часто сталкиваюсь с похожими ситуациями. Скажи лучше, как у тебя дома?

— Нормально вроде бы, Шехнер. Только дел везде по горло — то одно, то другое.

— Дел у всех по горло.

— А у тебя чего новенького? — в свою очередь спросил я. — Все в порядке?

— В целом, да.

— Дети не болеют? Как здоровье жены?

— Отлично, — сухо отозвался Шехнер, и подозрительно посмотрел на меня. Я расслабился и позабыл, что этой темы мне не нужно было бы касаться. Недавно его жена родила сразу шестерых. Конечно, для нынешних времен подобное не редкость. Но одно дело, когда это происходит с кем-то посторонним, а совсем иное, когда с тобой. Некоторые шутники, по крайней мере, те из них, кого Шехнер не сумел еще напугать своим хмурым ликом и игрой желваков, иногда интересовались состоянием его жены и спрашивали, как он полагает, скольких ребятишек она родит ему в следующий раз, доводя тем самым беднягу до белого каления. Поэтому при упоминании о здоровье жены он обычно мрачнел и замыкался в себе.

— Отлично, Хэнк, отлично.

— Я рад.

— Ну, пока, мне пора, — произнес Шехнер и решительно направился в кабинет управляющего, где ему, разумеется, не придется распространяться о радостях семейной жизни.

— Счастливо! — напутствовал я его.

— Да и ты береги себя.