Сергееву пришлось отправиться в Бутырку, чтобы допросить Орлова, и теперь тот сидел в допросной на обшарпанном табурете, наскоро заштопанный не слишком старательным тюремным врачом, с загипсованной рукой, все в той же порванной рубашке и заляпанных собственной кровью джинсах. Орлов, хмурясь, курил одну за другой дешевые сигареты, которые ему принес следователь.

– Как здоровье? – спросил Сергеев.

– Вашими молитвами, – губы Орлова шевелились плохо, глаза тоже открывались не до конца – до такой степени они заплыли.

– Вы понимаете, в чем вас обвиняют?

– Чего уж тут не понимать, – криво усмехнулся Орлов, – только какие у вас основания?

– Основания? – удивился Сергеев. – Вот уж чего-чего, а оснований у меня более, чем достаточно. Накопившихся улик хватит, чтобы посадить вас пожизненно.

Орлов тяжело вздохнул и погасил окурок в консервной банке, заменявшей пепельницу. И немедленно закурил новую сигарету.

– Сажайте. Мне все равно.

– Неужели? Так-таки все равно?

Орлов не удостоил его ответом, и Сергеев спросил:

– Вы действительно шантажировали Анну Королеву?

– Что за бред, – Орлов глубоко затянулся. – Чем я мог ее шантажировать?

– Кортес утверждает, что могли.

– Хорошо бы он еще сказал, чем, – хмыкнул Орлов. – Видимо, у самого рыло в пуху – по самое не могу.

– Где вы были позавчера с трех до шести? Вспоминайте по минутам.

Ответа он не услышал.

– Повторю вопрос… – начал Сергеев.

– Не надо, – глухо отозвался Орлов, – это неважно. Все равно свидетелей у меня нет.

– И все же?..

– У Катрин, – ответил Орлов.

– Так, так, – следователь постучал пальцами по столу, – она подтвердит ваше алиби?

– Ее нигде нет. И позавчера я ее не видел.

– А как вы попали к ней в квартиру?

– У меня остались ключи с той ночи, когда убили жену Булгакова. Я по рассеянности положил их в карман, а позавчера решил ими воспользоваться.

– Зачем? Что вы у нее забыли?

– А вы как думаете? – поднял на него несчастный взгляд Орлов. – Моя женщина пропала. Она не отвечает на звонки. Я должен был что-то предпринять.

– И что же вы предприняли?

– Я пришел к ней домой, отпер дверь.

– Ее не оказалось дома?

– Более того… Вещи разбросаны, словно она куда-то собиралась в спешке. Похоже, она не сама собиралась. Теперь-то я понимаю – Катрин похитили.

– Ну да! – хохотнул Сергеев. – Непременно похитили. А кто?

– Вы полагаете, это смешно? – в ярости произнес Орлов. – Уверен, именно Кортес приложил руку к ее исчезновению.

– А помогал ему, несомненно, Антон Ланской, – ехидно хмыкнул Сергеев, – ладно, допустим. Но мать Астаховой не подала в розыск – значит, она в курсе, где ее дочь. Ближе к делу. Итак, вы забрались в квартиру Астаховой. И что вы там делали столько времени?

…Орлов не отвечал. Он вспомнил, как зайдя в квартиру Катрин и обнаружив дикий беспорядок – ее вещи, раскиданные повсюду – он долго бродил, словно потерянный, среди них, а потом, схватив какую-то ее тряпочку – блузку или майку, еще хранящую ее запах, бросился на кровать. Он прижимал этот лоскут ткани к лицу – чувство утраты жгло нестерпимо, и дело было даже не в исчезновении Катрин. Он вдруг понял, что потерял ее еще до того, как она пропала, перестала отвечать на его звонки и письма. Столько лет она прощала его и вдруг – Орлов почти услышал свистящий звук ножа гильотины, который обрушился на него и Катрин, положив их отношениям конец.

Когда это случилось? Когда он, озверев от ревности, жестоко надругался над ней? Или позже, когда вне себя от гнева, тряс Катрин за плечи, обвиняя ее в том, в чем был грешен сам? Что же он сотворил такое – страшное и непоправимое, раз она ушла навсегда?..

Сколько времени он провел, лежа на ее кровати, зарывшись в ее подушку, Орлов не мог сказать – час или два… Потом он начал рыться в ящиках письменного стола. Ничего не найдя там, он открыл ее лэптоп. Вход оказался незапароленным, и он легко просмотрел документы – ничего интересного: переводы и снова переводы. Затем в закладках браузера нашел адрес ее почты. О чудо! Логин и пароль почтового ящика Катрин оказались в памяти. Поразительная беспечность человека, которому нечего скрывать.

Он колебался всего несколько мгновений, а потом решительно кликнул на «вход». И оказался в ее почтовом ящике. Кроме пары неоткрытых рассылок, все письма были ею прочитаны. Десять последних, не удаленных, пришли с хорошо знакомого Орлову адреса как раз в последние три дня. Вот как! Этого следовало ожидать. Булгаков – как же он раньше не понял. Значит, у нее шашни с Сержем – Орлов чувствовал почти удовлетворение – не зря он подозревал Катрин в измене. Он быстро пробежал глазами письма Булгакова, а потом – ее ответы. Все выглядело вполне невинно, но все же – как Булгаков смеет писать ей? И какое отношение его друг имеет к исчезновению Катрин? Хотя – какой он теперь ему друг? Орлов курил сигарету за сигаретой перед открытым лэптопом, зверея от ярости и ревности…

Лицо сидящего перед Зубовым испанца было нездорового землистого оттенка. Поразительное спокойствие. Возмутительное спокойствие. Спокойствие палача. Как оно не похоже на дикое неистовство, охватившее Мигеля Кортеса в больничном парке…

– Мы договорились, что я зайду к ней… Сколько можно одно и то же…

– Можно, – майор поджал губы. – И поподробнее. Она сама позвонила вам?

– Точно так, – кивнул он с выражением лица каменного истукана. – Она сама мне позвонила. Можете проверить биллинг.

– Проверим… Дальше что?

– Пригласила приехать. Она скучала, – Мигель был непреклонен. Он ни за что не очернит Анну после ее смерти. Все кончено. Для нее. И для него. Уж если этот подонок Орлов промолчал, не придав огласке их с Анной отношения, то и он найдет в себе силы.

– На чем вы приехали?

– На такси. Водитель – Сергей Игнатьев. У него табличка висела в салоне. Компания «Москва Моторс». Да я уже рассказывал.

– Надо будет, еще двадцать раз расскажете, – не очень вежливо отозвался майор, а потом с подозрением спросил: – А почему вы не поехали на своей машине?

– Выпил грамм сто коньяку, – соврал Мигель, не моргнув глазом. Он прекрасно помнил, как сел за руль, но, ощутив, как бешено колотится сердце, и пальцы ходят ходуном, понял, что непременно попадет в аварию – и опоздает к Анне. Он взял такси.

– Во сколько вы приехали?

– Около пяти, – неопределенно махнул рукой Мигель. – Поднялся на второй этаж…

– А как вы попали в подъезд? Ведь Королева не могла открыть вам?

– Она и не открыла. Меня впустила девушка. Вероятно, она живет в этом же доме.

– Как она выглядела? – спросил Зубов.

Мигель сбивчиво описал девушку, открывшую ему дверь. Помнил, впрочем, он ее смутно.

– Что вы слышали?

– Иногда мне казалось, что я слышу музыку за дверью, а порой – ни звука, словно там никого нет. Потом пришел Ланской вместе с Рыковым. Нельзя сказать, что он мне обрадовался, но в квартиру мы зашли все вместе. И в гостиной мы ее нашли (и нашли ее в гостиной), – неожиданно для него самого, у Мигеля перехватило дыхание. Ему показалось – время остановилось, словно перестали идти часы – и сердце прекратило биться вместе с ними.

– Вы говорили, что слышали музыку… – Зубов заметил, как смертельно побледнело лицо испанца. – Спустя сколько времени вы заметили, что в квартире тихо?

– Не знаю… не могу сказать… – дышать по-прежнему было трудно. Мигель балансировал на грани обморока, его обступила чернота, сквозь которую голос майора еле пробивался – еще немного, и он потеряет сознание.

– Вам плохо?

Черты Кортеса исказила судорога.

– Мне хорошо. Мне замечательно. Мне отлично – этот урод Орлов насиловал и убивал ее, а я в это время просто стоял под дверью. И еще злобой исходил, что мне не открывают.

– Вы совсем плохо выглядите – можете продолжать?

– Могу, – почти простонал Мигель, – пожалуйста, покончим с этим поскорее… Por favor…

Испанец действительно выглядел скверно. Зубов подумал – еще не хватало ему сердечного приступа на допросе! Затаскают потом с объяснительными…

– Пригласи врача, – сказал он Глинскому, вошедшему в кабинет. Тот кивнул и положил перед ним записку: «Нашел таксиста. Сейчас приедет».

– Пусть вас осмотрит врач, – хмуро уронил Зубов, – потом мы продолжим. А пока придите в себя.

– Мне не нужен врач, – чуть слышно прошептал Мигель. Но Зубов уже вышел из кабинета, и испанец остался один – то ли полумертвый, то ли полуживой. Как ему справиться с этой потерей? Как ему принять ее уход?

Зубов тем временем отправился к экспертам. Вся группа собралась вокруг стола, на котором были разложены украшения Анны Королевой – пара бриллиантовых серег, два кольца и длинная жемчужная нить белого цвета с бриллиантовым аграфом. Но наибольший интерес у них вызвал старинный гребень с тончайшей резьбой по черному дереву, покрытый золотом и инкрустированный перламутром. Эрнст Гровер, искусствовед и специалист по антиквариату, с нежностью держал его в руках, облаченных в перчатки.

– По самым скромным оценкам – конец семнадцатого века. Чтобы ты себе представил, – пояснил он Зубову, зная, что тот не силен в истории, – Петербурга еще нет…

– Ничего себе! – присвистнул Зубов.

– Драгоценности испанской короны, – пояснил Гровер, – такие подарки возвращают после кончины владельца. Как скрипку Страдивари, например.

– Значит, испанцы потребуют гребень обратно, – буркнул Зубов, – как только станет известно, что Королева скончалась. Но пока гребень – вещдок, и мы имеем право его не возвращать.

– Пока имеем право, – кивнул эксперт. – Кстати, посторонних отпечатков нет ни на драгоценностях, ни на гребне. Но мы нашли шелковое волокно, зацепившееся за лапку, которая держит один из бриллиантов в кольце. Это шелковая нить темно-синего цвета, очень высокого качества – есть смысл поискать зацепку либо на дорогом платье, либо на мужской сорочке.

– Интересно, почему Королева не заявила в милицию о пропаже гребня? – удивился Зубов. – Как она собиралась объяснить его пропажу?..

– Как это – не заявила? – удивился Гровер. – Еще как заявила! Возбудили уголовное дело, даже подозреваемый был – машинист сцены. Но, насколько я знаю, его пришлось отпустить за недостатком улик. Гребень объявлен в международный розыск – все как полагается. Попробовали бы не завести дело! Страховая компания на дыбы встала – скандал еле замяли. И дело это, кстати, до сих пор не раскрыто – вора не нашли.

– Надо запрашивать дело, – вздохнув, протянул Зубов, – придется все это поднимать заново…

– Запрашивай, – откликнулся Гровер, – но одна новость определенно хороша – не придется краснеть перед испанцами.

– Ну да, ну да, на фоне остального дерьма – новость, безусловно, что надо… Осталось найти, кто его спер. Так что ты там говорил про синее волокно?

– Это не я говорил, – хмыкнул эксперт, – я не по этому делу. Это во-он – наша Натали. Большая специалистка по тряпкам.

– Ничего себе тряпки! – откликнулась Наташа Миронова. – Это волокно ткани, которая производится в Италии, и которую закупают ведущие модные дома для коллекций prêt-o-porter. Я пошлю запрос на фабрику – это в Тоскане. Узнаем, кто из Домов высокой моды закупал у них эту ткань.

Зубов позвонил Виктору и проинструктировал его по поводу уголовного дела о краже пейнеты. С утра тот должен был встретиться со следователем, который вел это дело полгода назад. Как знать – если б вора нашли тогда – сейчас бы не висело на нем, на майоре, столько женских трупов…

– Потом займешься ее тетрадью, – в заключение сказал Зубов. – И шевелись, генацвале, пока на нас следующий труп не свалился.

– А вот и еще одна пропажа! – увидел он лежащий среди других вещдоков клетчатый шелковый шарф. – Уверен, тот самый, который невесть куда испарился после первого убийства, а мы на понятых грешили. Надо сказать, ловко он этот шарфик спер…

Зубов вернулся в кабинет и застал Кортеса в еще более плачевном состоянии. Врач напичкал его таблетками и от них Мигель стал вялым, равнодушным и сонным.

– У вас есть синяя шелковая рубашка? – спросил Зубов.

– Какая еще рубашка, – поморщился испанец, – нету у меня никакой рубашки.

– Не никакой, а синей шелковой, – устало повторил Зубов.

– Нету, – повторил Мигель, – можно я поеду уже? Не спал почти двое суток.

– Я, между прочим, тоже, – пробормотал Зубов. – Ладно, езжайте… И помните – вы еще под подпиской.

Мигель исчез за дверью кабинета, ничего не ответив.

– Так я и знал! Так я и знал! – глаза молодого рыжего таксиста возбужденно блестели. – Мне этот тип сразу не понравился! Так я и знал!

– Что вы знали?

– Он вел себя подозрительно. Необычно. Ну, вы понимаете, о чем я говорю, – бледная веснушчатая кожа Сергея Игнатьева даже порозовела от волнения.

– Нет, не понимаю. Поясните, пожалуйста.

– Он заметно нервничал, это сразу стало очевидно. И все время, пока мы ехали, смотрел на часы и торопил меня.

– Он попросил вас подождать?

– Точно. Сказал, что вернется через десять минут.

– А вернулся через сколько?

– Так примерно и вернулся, отдал деньги и отпустил, – ответил Игнатьев, не задумываясь. – Но он половину этого времени проторчал у домофона, никак не мог внутрь попасть. В конце концов его какая-то девка впустила.

Зубов вспомнил, что домофон в подъезде дома Ланского находится в предбаннике:

– Откуда вы знаете?

– С того места, где я припарковался, его было видно через стекло.

– Нарисуйте мне, – подвинул майор чистый лист бумаги, – где вы припарковали машину.

– Да с рисованием у меня беда, – смутился таксист.

– Ну примерно, – настаивал майор.

Парень долго пыхтел, от напряжения даже прикусил кончик языка. Через несколько минут он протянул Зубову результат своего творчества. С рисованием у него действительно было плохо. Получалось, что такси наполовину въехало на газон.

– Что это такое? – покачал он головой. – Кто так паркуется? Больше встать некуда было?

– Э-эх! – с отчаянием махнул рукой таксист. – И я про то же! Расставилась на дороге – не пройти, не проехать!

– Это вы о ком, простите? – заинтересовался майор.

– Да о дуре этой рыжей! Всю жизнь говорю: дело бабы – детей рожать и белье стирать, а не баранку вертеть!

– О какой бабе, простите, речь?

– Там стояла «десятка», с бабой за рулем, – повторил Игнатьев медленно, словно для тупого.

– Ну и что?

– А то, что я толком к подъезду проехать не мог, – раздражаясь его непониманием, сказал таксист, – а потом еле развернулся, чтобы машину переставить.

Таксист замолк, ожидая новых вопросов, но Зубов явно что-то обдумывал.

– А вы ее не запомнили? – наконец спросил он. – Как она выглядела?

Игнатьев тупо уставился на собственные руки. Он растерялся. Зачем майору понадобилась какая-то баба, когда он, Сергей Игнатьев, важный свидетель, дает такие существенные показания.

– Ну, телка молодая, – промямлил он. – Блондинка… кажется…

– То есть как – блондинка? – удивился Зубов. – Вы же только что сказали – рыжая? Уж определитесь…

– Да какая мне разница! – обозлился таксист. – Рыжая, блондинка… Дура!

– А номер машины? – нетерпеливо выспрашивал Зубов.

– Регион московский. Кажется…

– Ценное наблюдение, – мрачно констатировал майор. – А цвет? – с надеждой вскинулся он и не удивился, услышав ответ.

– Серая. Мокрый асфальт…

– Пока ждали пассажира, больше никого не видели?

– Не, – покачал головой таксист, – я на телефоне игру гонял…

Отпустив Игнатьева, Зубов позвонил Зимину. Тот уже укатил на Олимпийский проспект и опрашивал соседей Ланского. Сейчас Женя как раз беседовал с Викой Головиной, девушкой, впустившей Мигеля в подъезд. Зубов дал ему инструкции.

– А вы не заметили около подъезда «десятку» цвета мокрый асфальт?

– Какая-то темная машина стояла, но на марку я внимания не обратила, – вспомнила Вика.

– А кто был за рулем?

– Девушка. Интересная. Ее я запомнила, – улыбнулась она. – У нее необычная внешность. Знаете, кого она мне напомнила? Лисичку-огневку. Копна золотистых волос, зачесанная назад. Глазки какие-то несчастные. Мне показалось, что она худенькая. Но это необязательно – она ведь сидела в машине, и я ее фигуру не видела. И выражение лица у нее было такое, – она на секунду задумалась, – такое настороженное, что ли… Словно она боится чего-то. Ну, как будто в эту лисичку сейчас стрелять начнут.

– Ну уж сразу и стрелять! – недоверчиво усмехнулся Зимин. – Если б я не был капитаном Зиминым, а просто приятным собеседником, тогда как бы вы описали выражение лица у этой… лисички?

– Тогда… – Вика растерялась, но думала недолго. – Тогда я бы сказала, что у нее горе какое-то случилось – словно мир вокруг нее рухнул…

Покинув квартиру Вики, Зимин сразу перезвонил Зубову. Им было о чем поговорить. Майора заинтересовала машина, которую видели Головина и Игнатьев.

– Ты помнишь, Орлов упоминал о темной «десятке» около дома Ольги Вешняковой?

– Ну помню, – отозвался капитан. – Он еще водителя не разглядел. Было дело… И че? Сколько в Москве «десяток»! И каждая десятая из них – мокрый асфальт. И что из того?

– А то, что отнюдь не все они оказываются около места преступления с завидной регулярностью. Делаем вывод – мы должны найти эту машину. Даже если нам предстоит поставить на уши всю московскую ГАИ, то есть ГИБДД, елки. Так что вперед! Действуй!

Не дождавшись визита Ланского, Зубов поехал к нему домой, в ту страшную квартиру. Гостиная была опечатана, да и невозможно себе представить, что хозяин сам, по доброй воле зайдет в комнату, где потерявший рассудок психопат измывался над его любимой. Они разговаривали на кухне. На столе все еще стояли два бокала и пустая бутылка из-под коньяка, оставшиеся с той ночи. А около раковины увядала багровая роза в высокой вазе – без капли воды.

– Почему вы ничего не рассказали нам о краже гребня? – спросил Зубов Антона. Тот словно окаменел от горя и сидел, сгорбившись, бессильно опустив руки.

– Послушайте, – Зубов дотронулся до рукава Ланского, – я понимаю вашу боль…

Антон словно очнулся.

– Понимаете?.. – с горькой иронией переспросил он. – Да, наверно, думаете, что понимаете. Но вы не можете понять до конца.

– Отчего же? – слегка обиделся майор. – Я тоже терял дорогих мне людей.

– И вы так же не делали ничего, чтобы их спасти? – спросил Ланской. – Вы, так же, как и я, сидели сложа руки и думали, что вас уж это не коснется и все происходит там, с кем-то далеко, пусть даже с вашим другом?

– Вам не следует себя винить. Вы ничего не могли сделать.

– Я себе это повторяю каждую минуту, – поднял на него глаза Антон. – Но потом начинаю думать, что приди я домой на полчаса раньше… Не уйди тогда из больницы…

– Это уже ерунда, – возразил Зубов, – в больнице вы ничем не могли ей помочь.

– Я должен был сидеть рядом и держать ее за руку, – прошептал Антон, – я бы не дал ей уйти. А вместо меня рядом с ней находился Мигель. И это не дает мне покоя.

«Да уж, – подумал Зубов, – от таких мыслей действительно можно сойти с ума».

– И все же – почему вы не рассказали нам о краже гребня еще тогда, после первого убийства?

– Разве я мог себе представить, что здесь есть какая-то связь? – закричал Антон. – Гребень королевы Софии и убийство московской проститутки? Вы бы смогли это как-то связать?

– Я бы смог, – может, чуть более резко, чем следовало, ответил Зубов, – рано или поздно.

Антон не ответил. Он вспомнил тот злополучный рождественский вечер. Анна танцевала в «Дон Кихоте». В пику Большому, отмечавшему Рождество неизменным «Щелкунчиком», в ее театре отдавали предпочтение Минкусу, и Анна радовалась. Ее любимая Китри. Антон всех провел в гримерку Анны – Мигеля, Орлова с Катрин, Олега. И Сержа Булгакова, с охапкой белых роз, словно вылепленных из снега, сверкавшего за окном в свете святочных огней. Анна уже была в гриме, но без костюма, причесана, как испанская маха, но гребень лежал на туалетном столике, в старинном бархатном футляре с полустершимся гербом на крышке. Она украшала им волосы только в четвертом акте. Охваченные праздничным возбуждением, подогретым французским брютом, они предвкушали великолепный спектакль. Все шутили и смеялись, а Антона вновь переполняла гордость от того, что его любит эта прекрасная, изящная женщина, закутанная в шелковое кимоно и принимающая восхищенные взгляды. Потом они покинули гримерку и прошли в зал, где им были оставлены лучшие места в директорской ложе.

Спектакль начался без задержек, и только в антракте они обратили внимание на необычную суету в фойе. За кулисы их больше не пустили – причем не работники театра, а служивые люди в форме. Анна, как всегда, танцевала блестяще, и только знавший ее до кончиков волос Антон почувствовал что-то неладное. Он пробовал ей дозвониться во втором антракте, но она не брала трубку. После спектакля к их компании подошел серьезный человек в штатском и попросил задержаться. Их всех обыскали, ничего не нашли, извинились и отпустили – тем более, что Анна клялась, что видела гребень после их ухода…

– Невероятно, – Антон напряженно вспоминал тот зимний вечер, – никто из нас никуда не отлучался до того, как нас обыскали. Курить выходили в антракте все вместе, хотя я не курю, но даже Катрин шубку накинула и вышла вместе с нами на улицу. Только в туалет разве что… Но там невозможно спрятать такой крупный предмет. Он только в высоту – сантиметров сорок.

– Тридцать, – машинально поправил его Зубов, – вместе с зубцами.

– Допустим, – равнодушно согласился Антон и продолжил: – Гребень исчез из футляра после нашего ухода, а Анна уверяла, что примеряла его. Зачем она так сказала? Может, перепутала?

– Перепутала? – Зубов развел руками – ну, знаете ли!

Антон в прострации кивнул.

– Она очень привязалась к моим друзьям. Правда, я всегда удивлялся, как безоговорочно она приняла всех, и как все безоговорочно приняли ее. Хотя почему нет? Анна была таким чистым и светлым человеком, с открытой душой и благородным сердцем, что даже в мыслях не могла допустить, что кто-то из любимых ею людей ее обокрал. При этом она ведь прекрасно осознавала, какой резонанс получит исчезновение пейнеты.

Зубов слушал его и молчал.

– Вы думаете, она все же покрывала кого-то? – спросил Антон.

– Если это так, то не кого-то, – заявил майор, – а того, кто ей особенно дорог.

– Вы с ума сошли, – отшатнулся Ланской. – Зачем мне было красть ее гребень?

– Я не говорил, что это вы, – Зубов невесело усмехнулся.

Ланской побледнел. Его зрачки сузились, а пальцы конвульсивно впились в стакан, стоявший перед ним.

– Что вы хотите сказать? – хрипло спросил он. – Что Анна… мне изменяла? Да еще с одним из моих друзей?

– Этого я тоже не говорил, – негромко ответил Зубов.

Ланской сглотнул, отчего его кадык дернулся.

– Тогда о чем, черт побери, вы говорите?..

– О том, что ваша жена дала ложные показания, потому что хотела уберечь кого-то из вас.

– Невозможно… – произнес Ланской.

– Хорошо, – кивнул майор, – невозможно – значит, невозможно. Расскажите мне, как вы пришли домой и нашли вашу жену. Во сколько это произошло?

– Мы встретились с Олегом без нескольких минут шесть. Я подъехал к дому, припарковался и сразу заметил его неподалеку. Он увидел мою машину и ждал, пока я выйду и закрою ее. Мы сразу вошли в подъезд, – Антон словно вылавливал события из омута памяти – одно за другим.

– Из подъезда никто не выходил?

– Нет. Мы поднялись по лестнице и увидели Мигеля. Он курил около нашей двери – вздрюченный и нервный. Я, честно, говоря, неприятно удивился.

– Почему? – поднял брови Зубов. – Вы же друзья?

– Да, друзья. – Ланской смутился. – Но я не люблю сюрпризов, а Мигеля я никак не ожидал увидеть. Последний раз мы расстались не лучшим образом.

– Последний раз – это когда?

– После прогона нового танца Анны, несколько дней назад. Она пригласила всех наших и, по-моему, совершила колоссальную ошибку. Все в очередной раз переругались, и я думал, что нашей дружбе – конец. Мигель ушел, даже не попрощавшись. А тут, извольте – торчит под дверью.

– Что он сказал?

– Что пришел в гости, но Анна его не впускает… – плечи Антона снова опустились, и он закрыл лицо руками.

– А как вы считаете, могло быть так, что он что только вышел из вашей квартиры? – спросил Зубов. – Вышел и захлопнул за собой дверь?

Ланской пытался представить себе те последние мгновения, когда на сердце еще не опустилась черная тоска, которая отпустит теперь только вместе с жизнью. Он вспоминал злое, напряженное лицо Мигеля, его худые пальцы, сжавшие сигарету с такой силой, что раскрошили ее в труху.

– Да, – убежденно произнес он, – думаю, да.

– Когда вы открыли вашим ключом, Антон Альбертович, вспомните, сколько раз вы повернули ключ? Дверь была заперта или захлопнута?

Антон попытался сосредоточиться.

– Кажется, захлопнута, но я не уверен…

Зубов задумался. Если дверь была захлопнута, значит, велика вероятность того, что именно Кортес ее и захлопнул, выйдя из квартиры, где зарезал Королеву. Ну да, и присел покурить на лестнице – как будто ничего не произошло.

– Теперь давайте поговорим об Андрее Орлове…

Лицо Ланского помрачнело еще больше.

– А что о нем говорить?

Зубов совершенно искренне изумился.

– Вот даже как? Вы с Кортесом сломали ему руку, отбили почки, он до сих пор кровью харкает – и все это не предмет для беседы?

– Жаль, не убили… – процедил сквозь зубы Ланской.

– Ну, если б вы его убили, то мы бы с вами сейчас не здесь разговаривали, – жестко произнес майор, – а сидели бы вы оба в Бутырке и баланду хлебали! Скажите спасибо, он не написал на вас заявление, что странно… За что вы его избили?

– Он шантажировал Анну, – сказал Антон, уставившись в пол.

– Да неужели? – удивился Зубов. – И чем, позвольте полюбопытствовать?

Ланской помялся:

– Не знаю.

– А с чего вы это взяли?

– Мигель сказал.

– А он с чего взял?

– Анна сказала, – тупо произнес Антон.

– Очень интересно, – хмыкнул Зубов, – с чего она с ним разоткровенничалась? Она называла ему имя Орлова? Или он сам так решил?

– Она называла его имя, – отчеканил Ланской.

– А почему она вам, своему мужу, не пожаловалась?

– Не знаю, – ответил Антон, – не знаю. Мне она только говорила, что подозревает Орлова в убийствах. Но я не воспринял ее подозрения всерьез. А напрасно, как теперь получается.

– Хорошо, оставим пока Орлова, – Зубов положил перед Антоном на стол прозрачный пластиковый пакет. В нем радужно переливались несколько жемчужин – штук десять – двенадцать. – Как насчет вот этого?

Антон в недоумении смотрел на перламутровые бусины.

– Я не знаю. Это не жемчуг Анны. Ее колье было на ней, когда… мы ее нашли. А этот… рассыпан повсюду… Он хрустел под ногами. Господи…

Он уронил голову на руки и застонал. Какое-то время Зубов молчал, давая Ланскому возможность справиться с собой, а потом, когда он наконец хотел что-то сказать, Ланской поднял голову и глухо произнес:

– Дежа вю… Полное дежа вю…

– Вы о чем?..

– В то страшное утро, после моего дня рождения, когда я пришел на кухню… жемчуг так же хрустел под ногами. Вся кухня была им усыпана. Жемчугом и битым стеклом. Кошмар какой-то.

– Вот как? – удивился Зубов. – Да, припоминаю, тогда на допросе Королева упоминала о чем-то таком. И куда же делся тот жемчуг?

– Анна собрала его в какую-то банку. И оставила на подоконнике. По-моему, она тогда Орлову сказала: «Жемчуг Катрин в банке на подоконнике». Значит, он ее и забрал. Это тот самый жемчуг?

– Я не знаю. Я надеялся, вы мне скажете. И где эта банка теперь?

– Понятия не имею. Я ее с тех пор не видел. Когда мы вернулись на Олимпийский, на подоконнике ее не было.

– А перед тем, как вы оттуда уехали?

– Мне не до жемчуга Катрин было, честно говоря… – раздраженно произнес Антон, – ничего не могу вам сказать…

– Понятно, – Зубов встал, почувствовав, что у него затекли ноги и прошелся по кухне, – припомните, пожалуйста, кто мог слышать слова вашей жены про эту банку.

– Да все!

– Нет, – отрезал Зубов. – Рыкова там быть не могло.

– Ну за его исключением, наверно… Хотя нет – Сержа не было с женой, ну тогда еще не женой, в смысле, с Аленой.

– Я понял, – кивнул Зубов, – еще?..

– Катрин, – припомнил Антон, – но это, наверно, неважно?

– Сейчас все важно, – сказал Зубов, – любой чих и вздох… Значит, подытожим: фразу о жемчуге слышали Кортес, Орлов и… вы…

– И я, – послушно согласился Антон.

– И вы… – повторил Зубов. – А скажите, Антон Альбертович, у вашей жены есть темно-синее шелковое платье? Или синяя шелковая блузка?

– Нет. Анна не любила синий цвет.

– А как насчет вас?

Вопрос поверг Антона в недоумение:

– Есть ли у меня синее платье?

Зубов прищурился. То ли действительно не понимает, то ли придуривается – не поймешь. Он решил не раздражаться по пустякам.

– У вас есть синяя шелковая рубашка? Может быть – шарф?

Антон снова задумался.

– Да, у меня есть темно-синее кашне из шелка.

– А кто производитель? – поинтересовался Зубов.

– Не знаю… – пожал плечами Ланской. – Мы с Анной гуляли по Венеции, и я его купил у какого-то уличного торговца. А что?

– Ну, если у уличного торговца – тогда, наверно, ничего… «Хотя, – подумал про себя майор, – кто его знает, куда идут обрезки тканей после модных домов. Наверно, кто-нибудь знает».

– Тащите сюда ваше кашне, – бросил он, – отнесу на экспертизу.

Перед тем, как упаковать шарф в пакет, майор бегло осмотрел его. Да, пара затяжек на шелке была, но тот ли это шелк?..

Зубов поднялся. Взгляд его упал на поникшую розу. – Вы бы выкинули ее, Антон Альбертович, – посоветовал он.

– Что? – Антон с недоумением посмотрел на цветок, – Вы… Вы имеете в виду, что это убийца принес? Он шел убивать Анну и нес ей вот это?..

Майор успокаивающе похлопал его по плечу. Антон остался на кухне один – он не мог отвести глаз от багровой, почти черной розы, свидетельницы – или соучастницы – убийства его возлюбленной. В бессильной ярости он схватил цветок – длинный стебель зацепился за высокую вазу, и она вдребезги разлетелась об мрамор. Антон швырнул розу на пол и раздавил ее каблуком – с такой ненавистью, словно наступил на шею убийце – только представлялся ему вовсе не тот человек, которого он в бешенстве избивал в больничном парке.

Мигель с остервенением дергал ключ в заедавшем, как всегда, замке. Неохотно поддавшись, замок щелкнул, и он зашел в квартиру. Волоча ноги, он еле дополз до дивана и рухнул на него, не раздеваясь, в чем был – в шортах, в больничной куртке, которую ему выдал Серж вместо футболки, обагренной кровью Анны, и в сандалиях, до сих пор вымазанных в крови Орлова. Ему казалось – как только он коснется головой подушки, провалится в сон. Но сон не приходил. Он действительно время от времени срывался в какие-то черные ямы, но мгновенно просыпался, с криком или стоном, покрытый испариной. В те короткие мгновения, когда действительность отпускала его в нечто подобное сну, перед ним вновь и вновь вставала Анна…

…Второй раз он увидел ее на дне рождения Катрин в конце ноября – у нее дома, где собралась вся компания, и где Антон впервые появился с Анной. Все уже были в курсе, что их друг встречается со знаменитостью.

Антон Ланской не имел обыкновения знакомить друзей со своими подружками. Еще во время учебы в университете он встречался с первой красавицей курса Лизой – высокой, длинноногой девушкой с зелеными глазами. Он встречался с ней еще некоторое время и после окончания, но постепенно их отношения сошли на нет. Мирно расставшись, без упреков и взаимных обвинений, они продолжали поздравлять друг друга с праздниками и днями рождения. Лиза вскоре вышла замуж и перестала появляться в их компании.

И вот, впервые за несколько лет, Антон привел девушку, и не обычную девушку, а настоящую звезду. Впрочем, слово «звезда» ей совершенно не подходило. Перед Мигелем стояла худенькая молодая женщина, в черных брючках и черной водолазке, со светлыми волосами, гладко зачесанными в тяжелый узел над высокой шеей. Ни косметики, ни украшений – только прозрачные глаза в пол-лица и гордая осанка.

Она протянула ему руку, и он ее пожал. Да, она была, безусловно, хороша, но на вкус Мигеля, несколько холодна и отстраненна. И только останавливаясь на Антоне, ее взгляд теплел, и источал неподдельную нежность. А Антон, ловя этот ее взгляд, не мог сдержать улыбки, полной любви и гордости.

Мигель хорошо помнил ту замечательную вечеринку – из тех, когда ведутся разговоры «на грани», но развязанные вином языки говорят только то, что приятно слышать, а не то, что нельзя говорить нигде, никому, и ни при каких обстоятельствах, а наутро протрезвевший болтун готов провалиться сквозь землю, смутно припоминая собственные излияния. Горели свечи, много свечей, что создавало особенную атмосферу близости и откровенности. В какой-то момент Мигель оказался на кухне с Анной и Катрин, которые разговаривали, обращая на него не больше внимания, чем на холодильник. Он развесил уши, ему было любопытно, как эти две женщины, такие разные, поладят. Время от времени на кухню ревниво заглядывали то Антон, то Андрей, но удалялись, поскольку места для них не находилось, а стоять никто не хотел.

Итак, Катрин и Анна сидели за столом друг против друга, рассказывали про свою жизнь, а Мигель, расположился немного поодаль, в их разговор не вмешивался, а только подливал им по чуть-чуть кьянти, когда беседа затихала…

– Я мечтала стать балериной, – говорила Катрин, – я всегда любила танцевать.

– А почему не стала? – спросила Анна. – У тебя есть данные… Ты хорошо двигаешься, у тебя есть чувство ритма, и осанка хорошая, спина прямая, что редкость. Я видела сегодня, как ты танцуешь.

– Спасибо, – застенчиво улыбнулась Катрин, – но в детстве меня пичкали манной кашей, и я была толстым неуклюжим ребенком…

– А ты говорила родителям о том, что хочешь танцевать?

– Не помню… Я постоянно танцевала перед зеркалом. Заматывалась в какие-то тряпки и выплясывала. Зачем говорить? Но папа нас бросил, и маме было не до меня.

– То есть? – Анна подперла рукой голову. В ее позе появилось что-то детское, и Мигель придвинулся поближе, чтобы рассмотреть ее получше. Теперь со своего места у стены он хорошо видел лицо Анны – в колеблющемся свете свечей оно казалось необыкновенно красивым, а светлые волосы блестели, как мех белой норки.

– То есть? – повторила Анна, заправляя за маленькое ухо выбившуюся из гладкой прически прядку волос.

– Она много работала, после развода все легло на нее, а в балетную школу пришлось бы возить на другой конец Москвы. А, – махнула она рукой, – что теперь об этом говорить… Ничего не вернуть.

– Не жалей… – улыбнулась Анна, – нет более жестокой профессии, чем балет. Он пожирает своих детей заживо. И пленных не берет.

– Странно от тебя это слышать…

– Ничего странного, – Анна сделала небольшой глоток кьянти, – в тридцать пять лет нас выкидывают за борт, а то и раньше, и только если ты прима, то будешь танцевать до тех пор, пока делаешь сборы. Но не дай бог, травма, а в балете это бывает слишком часто… И тебя все равно выкинут, невзирая на титулы и звания.

– Век балерины короток… – отозвалась Катрин, – как жаль…

– Да, жаль, – кивнула Анна, – для меня травма – ночной кошмар. Иногда мне снится, что я ломаю ногу. Просыпаюсь в холодном поту.

– Но ты занимаешься тем, что любишь.

– Да, пожалуй, – кивнула Анна, – но иногда я думаю – если б меня в пять лет не вырвали из обычной детской жизни, что бы я сейчас делала?

– Что значит – вырвали? – в первый раз подал голос Мигель.

– Я сама не помню, мне мама рассказывала. В мой детский садик пришла женщина, посмотрела деток… Сейчас я знаю, как это делается. Им выворачивают стопы, растягивают в шпагат, складывают пополам, причем не вперед, а назад. Наверно, я чертовски хорошо сложилась… – усмехнулась она, – но первые отчетливые воспоминания детства для меня – это не поход с мамой и папой в зоопарк или на новогоднюю елку, а балетный станок и лейка.

– Какая еще лейка? – спросил Мигель.

– Я знаю, – оживилась Катрин, – такая большая лейка, из которой балерины разбрызгивают воду в зале, где идут занятия.

– Зачем? – удивился Мигель.

– Для лучшего сцепления с полом, – пояснила Анна.

– Они это так грациозно делают, словно танцуют. Я такую лейку в каком-то старом фильме видела.

– Она самая, – кивнула Анна, – а позже меня отдали в интернат, потому что, как и тебя, меня некому было возить на другой конец города. Домой меня забирали только на воскресенье и каникулы. И так восемь лет.

– Ничего себе, – Катрин поежилась, – да, наверно, я бы не выдержала…

– Тяжело только первый год. Плачешь в подушку в дортуаре, под одеялом, чтоб никто не слышал. Хотя половина девочек в это время плачет… А потом привыкаешь. А кто не привыкает – те уходят. Если есть куда уйти. Я помню, у нас девочка училась из детдома. Ничего у нее не получалось. И ненавидела она все вокруг смертельно. А уйти она могла только назад, в детдом. Ее все жалели, так еле-еле и дотянули до выпуска. Она на выпускном самая счастливая была.

– А ты? – спросила Катрин.

– А я – самая несчастная, наверно. Я так любила школу! И не представляла, как буду жить дальше.

– И как же?

– А все произошло само собой. Меня взяли в местный театр, а потом послали на конкурс в Москву. Послали как солистку, а когда я приехала, оказалось, что на конкурсе для солистов мест нет, и меня поставили в пару с Борей. И мы получили Гран При и ангажемент в столичный театр. В Пермь я уже не вернулась…

– У вас был роман? – спросила Катрин.

– Нет, – твердо ответила Анна, – меня все об этом спрашивают. Мы только партнеры по танцу. Не знаю… Наверно, это могло бы случиться. Но когда мы оказались в паре, у Бори была девушка. Потом другая. И так до бесконечности – он очень любвеобильный. И я не в его вкусе – он любит высоких, полных, сильных женщин. И чтоб на руках их не носить, – рассмеялась она.

– А я слышал – он педик, – подал голос Мигель.

– Нет, и искренне обижается, когда его в этом подозревают, – хихикнула Анна, – хотя некоторые в нашем цеху этим грешат.

– Как мужчина, который находится в таком тесном контакте с тобой, смог остаться к тебе равнодушен? – недоверчиво произнесла Катрин.

– Иногда мне кажется, что Борис меня как женщину и не воспринимает. А твои друзья, – Анна, улыбнувшись, кивнула в сторону двери, – мне показалось, или они все в тебя влюблены? Кто больше, кто меньше – но все. И он, – она кивнула на Мигеля. Тот прикинулся глухим, уткнувшись в стакан с кьянти.

– Они все это себе придумали, – вздохнула Катрин, – но главное, не ляпни подобное при Орлове, иначе не миновать мне разборок на всю ночь. Надеюсь, мне станет полегче с твоим появлением в нашей компании. Теперь они вообразят, что влюблены в тебя. Готовься. Эй, амиго, – она слегка повернула голову в сторону Мигеля, – я права? Не притворяйся, что заснул.

– Поживем – увидим, – буркнул он и покосился на смущенную Анну. Она пригубила из бокала и сделала вид, что это говорилось не ей и не о ней…

…– Анна, – Мигель открыл глаза. Подушка стала влажной от его слез, и он швырнул ее на пол.

– Анна! – застонал он. – Зачем ты открыла?.. Как ты могла открыть?.. Ты же подозревала, кто это… Или нет? Как можно было быть такой наивной?!.