Хотел того Обама или нет, в эпоху его правления главным внешнеполитическим приоритетом оставался Ближний Восток. Да и могло ли быть иначе, если за четыре года этот регион пережил пять революций, две гражданские войны и стоял на пороге глобального конфликта, который мог полностью перекроить границы ближневосточных государств и лишить Соединенные Штаты влияния в исламском мире. Чтобы понять политику Обамы в этом регионе, нам необходимо будет подробно описать те геополитические игры, которые велись в нем в последние годы и в которых Америка зачастую принимала не такое уж активное участие.

4 июня 2009 года Обама произнес свою знаменитую каирскую речь о примирении с исламским миром. Он заявил о том, что человеческая цивилизация должна быть благодарна исламу, который «проложил путь к Возрождению и Просвещению в Европе» [423] и пообещал отказаться от «агрессивного подхода» своего предшественника, который, фактически, приравнял «мусульман» к экстремистам. Исламские идеологи восприняли выступление нового президента США в Каирском университете как окончание западного «крестового похода» и предсказывали, что Обама станет «новым Горбачевым» – президентом, который разрушит американскую империю изнутри. На Западе также восприняли инициативу Обамы скептически. «То, что сказал президент США в Египте, – отмечал британский эксперт по вопросам безопасности Энтони Глисс, – для исламистов звучало словно волшебная музыка. С политической точки зрения, однако, было очень рискованно так заискивать перед исламистами, обещая начать отношения с ними с чистого листа» [424] .

Многие политологи отмечали, что, выступив с каирской речью, Обама, в первую очередь, надеялся «достучаться до иранской элиты». И, действительно, в первый год своего правления главным приоритетом на Ближнем Востоке американский президент считал «диалог с аятоллами». Еще в ходе предвыборной кампании Обама заявлял, что готов к переговорам с Тегераном без предварительных условий. Через две недели после инаугурации в интервью телеканалу «Аль-Арабия» он пообещал «протянуть руку иранским лидерам, если они разожмут кулаки». Два месяца спустя в обращении к иранскому народу по случаю персидского новогоднего праздника Навруз он признал легитимность режима аятолл. Еще через два месяца согласился с тем, что Иран имеет право на обогащение урана, а в каирской речи впервые открыто заявил об участии ЦРУ в свержении иранского правительства Мохаммеда Моссадыка в 1953 году.

Президент Ирана Махмуд Ахмадинежад откликнулся на предложение Обамы, выступая перед огромной толпой, собравшейся на площади Свободы в центре Тегерана во время празднования 30-летия исламской революции. Признав необходимость диалога, Ахмадинежад не отказался и от традиционных антиамериканских выпадов. Смягчение риторики омрачило бы торжество по поводу запуска первого космического спутника – события, символизирующего для многих иранцев превращение их страны в сверхдержаву, способную вступить в геополитическое состязание с Америкой.

Однако многие политологи были убеждены, что как бы ни клеймили США правящие в Иране консерваторы, у них просто не хватит духа отклонить предложение Обамы. На мюнхенской конференции по вопросам безопасности в феврале 2009 года спикер иранского парламента Али Лариджани изложил ряд требований – в том числе о компенсации за непоставленное ядерное топливо, – которые на Западе расценивались как условия для начала переговоров. Он также порекомендовал Соединенным Штатам «прекратить заниматься боксом и поучиться игре в шахматы» [425] . А весной президент Ирана лично добился освобождения ирано-американской журналистки Роксаны Сабери, которая была осуждена за шпионаж на 8 лет.

В последнее десятилетие Иран несколько раз призывал к разрядке. В 1997 году к власти в стране пришел президент-реформатор Мохаммад Хатами, который задался целью наладить отношения с Вашингтоном. Он цитировал Токвиля, объясняя сходство между представлениями американцев и иранцев о свободе, выступал за «диалог культур». Однако серьезного прорыва в отношениях тогда достичь не удалось. Все ограничилось визитами американских спортсменов-борцов в Иран, либерализацией визового режима и отменой американского эмбарго на ввоз иранских ковров и фисташек.

После 11 сентября Иран поддержал администрацию Буша в Афганистане и даже сотрудничал с ней при формировании правительства Хамида Карзая, однако уже в 2002 году был причислен неоконами к государствам оси зла. После падения Багдада в мае 2003 года Джордж Буш отверг предложенную Ираном «большую сделку», которая подразумевала урегулирование наиболее острых вопросов, связанных с ядерным досье и поддержкой, которую Тегеран оказывал радикальным организациям – ХАМАС и «Хезболле».

Когда американцы увязли в Ираке, стало очевидно, что это было опрометчивым решением. Иран мог бы им очень пригодиться для диалога с шиитским большинством, сформировавшим правительство в Багдаде. И в конце 2006 года конгрессмены из межпартийной комиссии Бейкера – Гамильтона настоятельно рекомендовали начать диалог с Тегераном или по крайней мере «открыть в иранской столице отдел, представляющий американские интересы».

Проблема заключалась в том, что у власти в Вашингтоне находились неоконсерваторы, разработавшие проект «Большого Ближнего Востока», в котором не было места иранской теократии. Они утверждали, что Тегеран является главным соперником США в регионе, выступали за ужесточение экономических санкций и выделяли миллионы долларов на тайные операции против режима аятолл. По их мнению, в отношениях с Ираном нужно было использовать модель, опробованную во времена холодной войны, когда Соединенные Штаты противостояли СССР на всех фронтах – от Афганистана до Никарагуа.

Однако, как утверждал автор книги «Шиитский ренессанс» Вали Наср, «если противодействие коммунизму приводило к торжеству капитализма и демократии, сдерживание Ирана будет означать распространение суннитского экстремизма» [426] . Действительно, когда в 1980-х Соединенные Штаты пытались сплотить арабский мир перед лицом иранской угрозы, дело кончилось радикализацией суннитской политической культуры и появлением «Аль-Каиды».

Во время правления Буша-младшего американские идеологи пошли еще дальше, разрабатывая проект антииранского союза двух старинных противников – Израиля и суннитских арабов. В этот период Саудовская Аравия и государства Персидского залива получили вооружения на сумму $20 млрд. По словам заместителя госсекретаря в администрации Буша Николаса Бернса, одна из основных целей этих поставок была в том, чтобы «дать арабским странам возможность укрепить обороноспособность и тем самым обеспечить сдерживание иранской экспансии» [427] . По данным центра «Военная аналитика», на арабском берегу Персидского залива было сосредоточено огромное количество военной техники и плавучих средств, которые планировалось использовать в случае противостояния с Тегераном [428] .

Рассматривался также вариант американского военного удара по Ирану. Многие эксперты называли даже конкретные сроки начала операции. Однако главе Пентагона Роберту Гейтсу и председателю комитета начальников штабов Майклу Маллену удалось убедить Буша в том, что открытие третьего фронта станет для Америки непосильным бременем. При этом утверждалось, что военная операция лишь затормозит на несколько лет развитие иранской ядерной программы, но не остановит ее, а разговоры о военном решении только подогреют желание иранцев иметь собственный ядерный арсенал. «Политика запугивания, – отмечал американский политолог Збигнев Бжезинский, – не помешала Индии и Пакистану стать обладателями ядерного оружия. И Соединенным Штатам ничего не оставалось, кроме как наладить с ними отношения. Какой урок должны вынести из этого иранские лидеры?» [429] Бжезинский, который во время предвыборной кампании был главным советником Обамы по внешней политике, настаивал на том, что «миф об Иране как о самоубийце, который использует свой первый ядерный заряд против Израиля, является результатом паранойи и демагогии, а не серьезного стратегического расчета» [430] .

«Иран – это не мессианское государство, – писал старший научный сотрудник Совета по международным отношениям Рей Такей, автор монографии «Загадочный Иран: парадоксы и власть в Исламской Республике». – В действительности эта страна не настроена на радикальное изменение порядка в регионе под знаменем воинствующего ислама. Иран прежде всего нацелен на извлечение выгоды и стремится утвердить свое первенство среди ближайших соседей» [431] .

Сторонники диалога с Тегераном были убеждены, что Соединенные Штаты могли бы восстановить на Ближнем Востоке систему союзов, которая существовала во времена шахского Ирана. Ведь, как показал опыт войны с терроризмом, стратегические интересы двух стран во многом совпадают. Военные операции США в Афганистане и Ираке оказались на руку иранцам, поскольку в результате были уничтожены их главные соперники в регионе: Саддам Хусейн и Талибан. Благодаря американским солдатам впервые с момента образования иракского государства шиитское большинство, которое тяготеет к бывшей метрополии, оказалось у власти в Багдаде. Некоторые эксперты заговорили тогда, что Соединенные Штаты втайне планируют заменить своих суннитских союзников – правителей Египта, Иордании и Саудовской Аравии – шиитскими партнерами и, формируя проиранские правительства в Ираке и Афганистане, подготавливают почву для возрождения альянса с Тегераном. Как отмечал старший научный сотрудник Института востоковедения Александр Лукоянов, «в странах НАТО многие желают видеть Иран экономически мощным государством. Объясняется это тем, что в перспективе они надеются сделать его своим основным союзником в регионе» [432] . Американские стратеги не исключали, что, наладив отношения с Вашингтоном, Тегеран вернется «к традиционной и вполне естественной с геополитической точки зрения стратегии конструктивного взаимодействия с Израилем, проводившейся до 1979 года». Как отмечал бывший агент ЦРУ на Ближнем Востоке Роберт Бэр, «Соединенные Штаты не должны мешать Ирану в его стремлении к господству в исламе. Два государства созрели для заключения альянса по образцу того, что создали в свое время Никсон и Мао» [433] .

Тем не менее в США сохраняла позиции и антииранская группировка, которая выступала против переговоров с Тегераном. По мнению критиков инициативы новой администрации, личная встреча с американским президентом только придаст Ахмадинежаду уверенности и укрепит его авторитет как в Иране, так и за его пределами. К тому же, как отмечали американские «ястребы», на Ближнем Востоке призыв Обамы к переговорам без предварительных условий был воспринят как проявление слабости США.

Многие эксперты были убеждены, что длительные переговоры, которые, скорее всего, превратятся в парадную фотосессию, будут использованы иранскими лидерами для того, чтобы выиграть время, столь необходимое для создания ядерной бомбы. Как отмечал бывший представитель США в ООН Джон Болтон, «по итогам пяти лет переговоров с европейцами Иран на пять лет продвинулся на пути к ядерному статусу» [434] . «Шансы на успех переговоров с нынешними властями Ирана равны нулю, – вторила ему французский специалист по контролю над ядерными вооружениями Терез Дельпеш. – В ближайшее время необходимо будет принять новые, более жесткие санкции против этого государства и вернуться к обсуждению военного варианта решения иранской проблемы» [435] .

Лозунг переговоров без предварительных условий вызвал нарекания и в стане американских правозащитников, а также среди представителей влиятельного израильского лобби. «При проведении американо-иранских переговоров, – писал раввин Авраам Купер в The Washington Times, – следовало бы использовать сценарий, разработанный госсекретарем рейгановской администрации Джорджем Шульцем во времена холодной войны. Тогда Госдепартамент при заключении любых сделок с Советами ставил во главу угла права человека. Даже если речь шла о жизненно важных вопросах, связанных с ядерной сферой» [436] .

Некоторые оппоненты Обамы считали, что он просто поспешил со своей инициативой. В июне 2009 года в Иране должны были состояться президентские выборы, на которых неплохие шансы имели «реформистские» кандидаты, которые считались сторонниками диалога с Соединенными Штатами. Однако даже в случае их победы ожидать быстрого поворота на 180 градусов было бы наивно. Конечно, в Иране были влиятельные силы, заинтересованные в восстановлении дипломатических отношений с Америкой. «Прежде всего, – рассказывал Александр Лукоянов, – речь шла о великом аятолле Хоссейне Али Монтазери, который долгое время считался преемником Хомейни, а затем стал единственным в своем роде официальным иранским оппозиционером. Кроме того, за развитие отношений с США выступали ряд влиятельных политиков, таких, например, как Элахе Кулаи. Во время саммита прикаспийских государств 2007 года она опубликовала программную статью, в которой предлагала задуматься о замене Москвы в качестве ключевого союзника Ирана на Вашингтон. Как это ни удивительно, были сторонники диалога с Америкой и в Корпусе стражей исламской революции, который Соединенные Штаты обвиняли в распространении оружия массового уничтожения» [437] .

К антиамериканскому лагерю в Иране в первую очередь причисляли соратников духовного наставника Ахмадинежада – аятоллы Месбаха Язди, возглавлявшего крупный богословский центр в Куме, исламские фонды, консервативную часть Корпуса стражей исламской революции и подчиненные ему силы сопротивления «Басидж». Как утверждал президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский, «политика в Иране – однопартийная, но «многоподъездная», как в ЦК КПСС». И добиться единодушия аятолл в том или ином вопросе практически невозможно. Многое зависит от позиции рахбара Али Хаменеи – верховного революционного лидера, который де-факто управляет страной, точно так же, как СССР в свое время руководил генсек ЦК, а вовсе не формальный лидер государства» [438] .

Как отмечали эксперты, еще в конце 90-х Хаменеи и люди из его окружения заговорили о том, что со временем ИРИ сможет претендовать на статус сверхдержавы, а в конце нулевых они пришли к выводу, что для достижения этой цели необходимо заключить тактический альянс с Западом, который гарантирует им годы мирной жизни. Конечно, Ахмадинежад не подходил на роль переговорщика, призванного наладить диалог с Соединенными Штатами. «Своей антиамериканской риторикой он завоевал сердца людей в иранской провинции и в странах развивающегося мира, которые воспринимают его как настоящего поп-идола» [439] , – писал Рей Такей – однако на Западе его изображали как исчадие ада».

«В 2005 году, – рассказывали политологи, – выбор иранского руководства пал на Ахмадинежада не случайно. Его миссия заключалась в том, чтобы вдохнуть новую жизнь в социальные программы, многие из которых были свернуты в период правления Хатами, и продемонстрировать Западу решимость и способность к проведению нового курса. Однако в 2009 году в связи с падением цен на нефть и высоким уровнем инфляции Ирану вновь пришлось сокращать расходы на социальную сферу. К тому же на первый план выступили вопросы внешней политики, и многие эксперты предсказывали, что Ахмадинежада, скорее всего, сменят, чтобы не раздражать Запад.

Однако на выборах в июне 2009 года победу все же одержал Ахмадинежад и в стране начались массовые демонстрации протеста. Конечно, оспаривать результаты выборов в данном случае было довольно странно. Ахмадинежад набрал в два раза больше голосов, чем его основной конкурент реформист Мир Хосейн Мусави (63 % – 34 %), которого не спасла даже высокая явка избирателей (85 %).

После того как верховный лидер Али Хаменеи обрушился с критикой на реформистов, обвинив их в связи «с врагами иранского народа» и «забвении революционных идеалов» стало очевидно, что США не стоит рассчитывать на победу «прагматичных» кандидатов. Впрочем, все было решено еще в тот момент, когда от участия в предвыборной гонке отказался аятолла Горбачев Хатами (именно на его возвращение к власти рассчитывал Барак Обама). Ожидания американского президента не оправдались: либеральный аятолла с неохотой участвовал в предвыборной кампании, и после того как в день Революции на него напала вооруженная толпа, скандирующая «смерть Хатами, не хотим американского правительства», снял свою кандидатуру в пользу другого реформиста – Мир Хосейна Мусави.

Мусави – один из старожилов тегеранской элиты. С 1981 по 1989 год на посту премьера ему удалось выстроить централизованную экономику, которая позволила Ирану избежать экономического кризиса в годы войны с Ираком. Мусави примыкал к сторонникам Ассамблеи борющегося духовенства, которая считалась главной базой реформаторского движения. Его называли центристским кандидатом, способным примирить прагматичных политиков из консервативного и либерального лагеря, однако в итоге он выбрал иную нишу, провозгласив себя верным последователем основателя Исламской республики имама Хомейни и набрав в команду радикалов всех мастей: от фундаменталистов до реформистов. Конечно, на выборах его поддержали те слои населения, которые были настроены против Ахмадинежада: жители крупных городов, интеллигенция, студенчество и бизнесмены, однако если в начале предвыборной кампании среди его сторонников преобладали прагматики, то к моменту голосования инициативу перехватили радикалы, организовавшие массовые демонстрации «несогласных».

Благодаря поддержке верховного лидера, Ахмадинежаду удалось сохранить единство в рядах консерваторов, многие их которых не хотели голосовать за действующего президента и пытались выдвинуть альтернативного кандидата (на эту роль прочили таких влиятельных политиков как спикер иранского парламента Али Лариджани и советник верховного лидера по вопросам внешней политики Али Акбар Велаяти). Ахмадинежад принадлежал к новому поколению иранских политиков – руководителей корпуса стражей исламской революции и их союзников из ополчения «Басидж», которые постепенно приватизировали все хлебные места в Тегеране, оттесняя старую элиту, детей и внуков аятолл и политиков консервативного лагеря. Таким образом, власть в Иране постепенно переходила из рук клерикального истеблишмента в руки истеблишмента светского, но ультраконсервативного.

Тем не менее, политической философией Ахмадинежада являлся махдизм – религиозное учение о скором пришествии Мессии. Президент не только строил на этом учении свою политику, но и заявлял, что сам непосредственно связан с Богом. А как отмечал духовный наставник Ахмадинежада аятолла Язди «на международной арене главная обязанность тех, кто ждет прихода Мессии, бороться с ересью и глобальным высокомерием» [440] .

Иран переживал экономический кризис тяжелее многих других стран: падение цен на нефть, рост безработицы, значительный дефицит государственного бюджета, галопирующая инфляция – все это не прибавляло оптимизма тегеранским лидерам. Однако экономические неурядицы не мешали популярности Ахмадинежада, ведь в период его правления стране удалось начать освоение космоса, запустить первую ракету и спутник. Для большинства населения эти успехи символизировали превращение Ирана в сверхдержаву, способную вступить в геополитическое состязание с Америкой. И неслучайно, Ахмадинежаду удалось добиться подавляющего превосходства над соперниками в иранской провинции.

Как бы ни старались американские идеологи разделить иранскую элиту на ортодоксов и реформистов, на президентских выборах не было ни одного кандидата, который призывал бы свернуть ядерную программу и вступить в диалог с Соединенными Штатами без предварительных условий. Ведь хотя Америка впервые за 30 лет протягивала Ирану оливковую ветвь, тегеранская элита, по-прежнему не доверяла Вашингтону и не спешила отвечать на инициативы темнокожего президента. Объяснялось это убежденностью аятолл в том, что американские стратеги просто решили использовать новую «маску» в отношениях с Тегераном, но сохранили прежние цели, которые заключаются в свержении их режима. Как отметил верховный лидер Али Хаменеи, Обама протянул Ирану руку в «бархатной перчатке», но «под мягким бархатом скрывается железная десница». Не стоило забывать и о том, что вражда с Америкой оставалась одним из основных догматов идеологии Хомейни. «Если глобальное противостояние с США прекратится, – писал редактор международного отдела The Times Ричард Бистон, – что будет дальше? Страну вновь захлестнет американская культура, как это было во времена шахского режима? А миллионы проживающих в США иранцев толпами ринутся назад и превратят Тегеран в ближневосточный Лос-Анджелес?» [441]

Такой сценарий аятоллам, конечно, не подходил. Однако и отвергать предложение Обамы они не спешили. Неслучайно, в Иране наиболее популярной метафорой диалога с Америкой являлась шахматная партия. Тегеранские лидеры взяли себе тайм-аут и задумались над следующим ходом, а американский президент, словно подчиняясь законам этой размеренной игры, пообещал подождать их решения до конца года. И многие надеялись, что иранцы согласятся на предлагаемый США обмен фигур. Тегеран должен был прекратить военную поддержку Хамаса и Хезболлы; принять «малайзийский» подход к Израилю (непризнание и невмешательство); согласится на сотрудничество с Америкой на иракском и афганском направлениях. В ответ Америка обещала признать важную региональную роль Ирана, поддержать вступление Исламской республики в ВТО, возвратить арестованные иранские активы, которые насчитывали более $ 20 млрд., снять все санкции и оказать помощь при модернизации нефтегазовой индустрии страны.