Когда глава Всемирного союза мусульманских богословов шейх Юсеф аль-Кардави заявил, что «следующей остановкой революционного поезда станет Сирия» [543] , многие эксперты возражали ему, отмечая, что режим Башара Асада – один из самых стабильных на Ближнем Востоке. Однако в середине марта 2011 года Сирию, действительно охватили беспорядки, которые застали врасплох не только западных политологов, но и местные власти.
Беспорядки начались в середине марта в городе Дераа на юге Сирии. Разъяренная толпа сожгла дворец правосудия, здание местного отделения правящей партии «Баас» и сбросила с пьедестала статую Хафеза Асада. Для властей это стало громом среди ясного неба, и республиканская гвардия во главе с братом президента Махером Асадом устроила в Дерааа настоящую резню. Погибло более ста человек, в город были введены танки, мятежные районы окружены спецназом. Тем временем волнения перекинулись на крупнейший средиземноморский порт страны Латакию и древние западно-сирийские города Хомс и Хама. В старой партийной речевке «Только Бог, Сирия и Асад» фамилию президента заменили словом «свобода». «Страха больше нет», – скандировали демонстранты, опровергая слова знаменитой диссидентки Сухаир Атасси, в начале года назвавшей Сирию «королевством молчания и страха».
Первое время казалось, что президент будет действовать по ливийскому сценарию. Власти объявили, что в стране орудуют иностранные наемники и преступные банды, и принялись разгонять демонстрации, не стесняясь использовать военную силу. Однако через некоторое время Асад, который из кожи вон лез, чтобы предстать на Западе светским просвещенным правителем понял, что топить восстание в крови он не может. «Сирийский президент пошел на попятный, – писал The Economist, – он уволил местного губернатора, отставки которого добивались манифестанты, представ в роли доброго халифа, избавляющего народ от злых эмиров» [544] .
Кроме того, Асад выступил в Народном совете, повинившись перед родственниками погибших и пообещав предоставить сирийцам свободу слова, ввести в стране многопартийность и укрепить независимость судебной власти. Он вновь вспомнил о своем образе времен дамасской весны, заявив, что нынешнее правительство запоздало с проведением реформ и потому будет оправлено в отставку. Он пообещал отменить чрезвычайное положение, действующее в стране с 1963 года, и пресловутую 8-ю статью Конституции, которая наделяла «Баас» привилегиями правящей партии. У многих экспертов вызвало недоумение решение сирийского лидера выпустить на свободу несколько сотен политзаключенных, большинство из которых принадлежали к запрещенной в стране группировке «Братья-мусульмане».
Однако какие бы действия ни предпринимал Асад, на какие бы уступки мятежникам он не шел, страна продолжала бурлить. Больше всего власти опасались, что с юга волнения перекинутся на северо-восток, населенный курдами, и северо-запад, где расположены самые крупные суннитские провинции страны. «Если распадется альянс алавитской правящей элиты с суннитами, – писал The Foreign Affairs, – Сирию ждет хаос. Не случайно, многие партийные идеологи «Баас» настаивают на том, что восстание нужно давить на корню и предлагают заменить на посту президента мягкотелого Асада на его брата Махера, который считается сторонником жесткой линии» [545] . Чтобы «революционная зараза» не распространялась по стране, военные предлагали отрезать южные регионы от центральных и северных, блокировать район Друзской горы, в котором проживают около миллиона друзов, и сирийскую часть Голанских высот.
Многие в Дамаске были убеждены, что беспорядки в стране стали возможны лишь в результате «большого заговора» западных крестоносцев и израильских ястребов. Такого же мнения придерживался венесуэльский каудильо Уго Чавес. «В Ливии и Сирии, – говорил он, – реализуется один и тот же сценарий: жителей этих стран провоцируют на кровопролитные конфликты, чтобы потом осуществить гуманитарную интервенцию, завладеть их природными ресурсами и превратить в колонии» [546] .
Асад, действительно, являлся для Вашингтона персоной нон грата. Он даже родился 11 сентября. Американцы не могли простить ему тесную связь с Ираном, который поставлял в Сирию оружие и планировал превратить местный порт Латакия в свою военную базу на Средиземном море. Раздражала США и поддержка, которую Асад оказывал ливанскому движению «Хезболла» (во время ливано-израильской войны 2006 года он вызвал на Западе волну возмущения, заявив, что арабские лидеры, критикующие ливанских исламистов, – это «отступники», «паразиты» и «нелюди»).
Неудивительно, что некоторые представители администрации Обамы проводили параллель между Асадом и полковником Каддафи. «Крах сирийского режима в интересах Вашингтона, – утверждал вице-президент Брукингского института Мартин Индик. – Это могло бы стать хорошим противовесом иранскому влиянию в регионе, которое резко возросло после падения режима Мубарака в Египте, шиитских волнений в Бахрейне и охлаждения американо-саудовских отношений» [547] . Однако реалисты в США утверждали, что, несмотря на заигрывания Асада с Тегераном, светское правительство алавитов может оказаться меньшим злом по сравнению с радикальными суннитами, которые придут ему на смену.
Падения сирийского режима опасались и в Израиле. «Ничего не может быть хуже неопределенности, – писала газета Haaretz, – и хотя Асад не раз позволял себе антиизраильские выпады, он мог обеспечить стабильность. Если его свергнут с престола, не совсем понятно, кто будет контролировать ракеты Скуд с химическими боеголовками и командовать сирийской армией на Голанских высотах?» [548] Конечно, Асад ориентируется на Тегеран, говорили израильтяне, но его режим все-таки лучше прямого иранского вмешательства во внутренние дела Сирии, поводом для которого могут стать волнения в курдских регионах.
Когда волнения в Сирии только начались, западные страны вели себя очень осторожно, понимая, что режим Башара Асада по крайней мере гарантирует статус-кво в стратегически важном для них регионе. Несмотря на заигрывания с Тегераном, сирийские баасисты всегда могли охладить пыл радикалов из движения «Хезболла» и ослабить влияние ИРИ в Ливане. Кроме того, в Дамаске достаточно спокойно относились к присутствию американских войск в Ираке, понимая, что это единственная сила, способная противостоять исламским экстремистам. И хотя Сирия так и не заключила мир с Израилем, династия Асадов пыталась выстроить прагматичные отношения с еврейским государством и не угрожала его границам. Западных политиков смущал и тот факт, что Асаду в стране фактически нет альтернативы. «Если бы в Сирии сформировался переходный политический совет вроде повстанческого правительства в Бенгази, – писал The Foreign Affairs, – все было бы намного проще. Именно бенгазийские повстанцы призвали на помощь западных союзников, сирийская же оппозиция пока не только не способна объединить усилия, но и настроена резко против иностранного вмешательства. Ведь у нее перед глазами всегда будет пример соседнего Ирака» [549] .
Долгое время западные страны даже не заикались о вмешательстве. «Американцы и европейцы так боялись разворошить сирийское осиное гнездо, – писал The Economist, – что готовы были довольствоваться потемкинскими реформами Асада, который, 21 апреля 2011 года отменил чрезвычайное положение, действующее в стране с 1963 года, но тут же подписал антитеррористический акт, по сути, вводящий те же самые ограничения» [550] . Однако сирийские баасисты вольно или невольно провоцировали западные страны. И дело было даже не в жестком подавлении мятежей. Асаду сошло бы это с рук, если бы он был более покладистым. Но он ни на йоту не отступил от традиционного внешнеполитического курса. Сирия сыграла ключевую роль в формировании нового правительства Ливана в июне 2011 года, в котором большинство министерских портфелей досталось членам движения «Хезболла».
В США и ЕС, разумеется, это восприняли в штыки, когда же был совершен теракт против итальянских военных, входящих в миротворческий контингент ООН в Ливане, Асада, открыто поддерживающего «Хезболла», окончательно записали в изгои. Последней каплей для Запада стал конфликт на Голанских высотах. 16 мая партийные функционеры «Баас» срежиссировали волнения палестинских беженцев, которые попытались пересечь границу Израиля и вынудили солдат ЦАХАЛ открыть огонь на поражение. «Понятно, что Асаду необходимо было отвлечь внимание от беспорядков, которые охватили практически всю страну, – писала The Daily Telegraph, – но зачем же лезть на рожон, лишая своих адвокатов на Западе главного аргумента. Ведь именно способность обеспечить стабильность на сирийско-израильской границе позволяла ему рассчитывать на снисхождение» [551] .
Уже на следующий день после инцидента с палестинскими беженцами госсекретарь США Хиллари Клинтон пообещала «поддержать требования сирийской оппозиции». И хотя за месяц до того она прославляла реформаторские начинания Асада, теперь Клинтон заявила, что «репрессивный сирийский режим мало чем отличается от иранской теократии и будет сметен ветром перемен, охватившим весь Ближний Восток». Президент Обама тут же выдвинул ультиматум, призвав Асада «возглавить реформы или отойти в сторону» [552] . Американцы ужесточили санкции против чиновников, замешанных в подавлении мятежа, включили в черный список самого сирийского лидера и поддержали проект резолюции ООН, осуждающей преступления баасистов.
Застрельщиками, правда, вновь выступили европейские страны. Как и в случае с Ливией, самую воинственную позицию занял президент Николя Саркози. «Франция, – писала газета Liberation, – готова рискнуть. В Париже считают, что режим Асада утратил легитимность. В этом отношении Франция идет даже дальше, чем Соединенные Штаты, хотя на протяжении последних четырех лет она считалась главной защитницей Дамаска на Западе» [553] .
Республиканцы, играющие ключевую роль в конгрессе США, осуждали администрацию Обамы за бездействие, однако и европейские инициативы считали «бессмысленным сотрясанием воздуха». «Даже если предлагаемую резолюцию удастся протолкнуть в Совбезе ООН, – говорила глава Комитета по международной политике Илеана Рос-Лехтинен, – она так и останется беззубой. Было бы верхом абсурда принять документ, не имеющий обязательной силы. В ответ на кровавые преступления нельзя просто погрозить Дамаску пальцем и прочитать ему очередную нотацию. Этого явно недостаточно» [554] .
Однако большинство экспертов считали, что вслед за «беззубой» резолюцией последуют «зубастые», как это происходило в ливийском случае. В феврале Совбез ООН осудил действия Каддафи, а уже в марте наложил на Ливию санкции, поручил Международному суду начать расследование «преступлений против человечности» и ввел зоны, запрещенные для полетов, фактически дав зеленый свет для военной операции НАТО. «Судя по всему, – писал The Nation, – тот же сценарий может повториться и в Сирии. Неслучайно Гаагский трибунал уже готовит досье на Башара Асада, а чиновники МАГАТЭ неожиданно вспомнили, что четыре года назад Сирия строила ядерный реактор (который был уничтожен в результате налета израильских ВВС), и потребовали в связи с этим ввести санкции против Дамаска» [555] .
Поскольку европейцы и турки пришли к согласию в сирийском вопросе, решив пожертвовать фигурой Асада, а Соединенные Штаты, это решение благословили, к антиасадовской коалиции примкнули и арабские государства, в первую очередь Египет и Саудовская Аравия, которые никогда не отличались любовью к баасистской элите. Многие политологи, конечно, пытались успокоить себя, уверяя, что в Сирии союзники не будут действовать по ливийскому сценарию. «Введение зон, запрещенных для полета, в данном случае не принесет никакого эффекта, – отмечал The Foreign Affairs. – Ведь в отличие от Каддафи, который наносил авиаудары по позициям повстанцев, Асад предпочитает проводить массовые аресты. Военная интервенция также не выход из положения, дом Асадов должен разрушиться изнутри» [556] .
Чтобы ускорить его разрушение, американцы использовали такие традиционные инструменты влияния, как Национальный демократический институт и Международный республиканский институт, у которых есть богатый опыт в организации «цветных» революций. Кроме того, западные эксперты рассчитывали, что жесткие экономические санкции вынудят суннитский предпринимательский класс отвернуться от правящей алавитской элиты, а это, в свою очередь, усилит оппозиционные настроения среди суннитских офицеров, которые вполне могут организовать военный переворот и отстранить баасистскую верхушку от власти.
Как отмечал автор книги «В логове льва. Битва Вашингтона с Сирией» Эндрю Таблер, «Соединенные Штаты могут без единого выстрела избавиться от одного из самых проблемных соперников в регионе. Крах системы, в которой доминируют алавиты, и формирование правительства суннитского большинства повлекут за собой революционные изменения в геополитической стратегии Дамаска и вынудят его разорвать союз с шиитским Ираном» [557] . Только вот не станет ли, вопрошали скептики, радикальное суннитское государство (а сирийские «Братья-мусульмане» считаются самыми оголтелыми представителями этого движения) еще большей головной болью для Вашингтона?
Головной болью для Америки могло стать и положение в Йемене, где всю весну продолжались волнения, а лидер страны Абдулла Салех рисковал повторить судьбу правителей, потерявших власть в Египте и Тунисе. После того как трон под Салехом зашатался, усилились позиции йеменских исламистов. Один из популярных местных богословов шейх Абдель Маджид аз-Зиндан назвал протесты населения «джихадом во имя Аллаха» и заговорил о создании в Йемене исламского государства. Эксперты отмечали, что в стране находятся десятки тысяч боевиков-исламистов, а Аль-Каида Аравийского полуострова считается чуть ли не самым мощным звеном во всемирной террористической сети.
Тем удивительнее, что Соединенные Штаты отказывались поддержать Салеха. Ведь речь шла не только о признательности за те услуги, которые он оказывал Вашингтону в борьбе с коммунизмом и радикальным исламом. Речь шла о сохранении стабильности в ключевом для Америки регионе. Ведь, как говорили политологи, йеменской армии вряд ли удастся повторить египетский сценарий, и падение нынешнего режима приведет к распаду государства. «Йемен, – отмечали они, – рискует стать такой же пиратской территорией, как Сомали, тем более что сотни тысяч сомалийских беженцев живут на юге Аравийского полуострова». К тому же, волнения в Йемене могли перекинуться на Саудовскую Аравию, где находится четверть мировых запасов нефти. А это означало бы энергетический коллапс, по сравнению с которым нефтяной кризис 1973 года показался бы детской забавой.
К лету 2011 года было уже очевидно, что ни о какой демократизации Ближнего Востока речи не идет и «арабскую весну» не стоит сравнивать с бархатными восточноевропейскими революциями. «В Ливии, Йемене и Сирии, – писал The Foreign Affairs, – нет ничего похожего на политически сознательный средний класс. И авторитарным режимам здесь противостоят беднейшие слои или соперничающие кланы. Это не «арабская весна», а «арабская осень», откат к Средневековью. Не демократическая революция, а бунт обездоленных, который сопровождается племенными разборками и выступлениями религиозных фанатиков» [558] .
Поддерживая мятежников с площади Тахрир, Западу еще удавалось сохранять лицо, однако когда «борцами за свободу» были провозглашены бенгазийские повстанцы, сирийские «Братья-мусульмане» и старейшины йеменских племен, никто уже не воспринимал всерьез разговоры о «ветре перемен». «Конечно, – писала The Guardian, – у Соединенных Штатов появилась возможность нарисовать пугающие образы злодеев: Муамара Каддафи, Башера Асада и Али Абдалы Салеха, которым американцы отводили роль Ричарда III на подмостках мировой политической сцены. Однако стоит ли игра свеч? И как будет вести себя Америка, если на смену авторитарным правителям придут радикальные исламисты?» [559]